Измена. Отпусти меня

1

В просторном зале, где струящиеся пастельные ленты мягко переплетались с нежными бликами от мерцающих огоньков, создавая ощущение волшебства, голоса наших родных звучали осторожно и будто бы смущённо, словно боялись потревожить хрупкое очарование этого вечера, его безмятежность.

Я же терзалась сладким нетерпением, чувствуя, как напряжение от долгого ожидания тугой струной пульсирует внутри меня, отзываясь в каждой клеточке. Мягкое свечение гирлянд, словно акварель, ложилось на светлые стены, окутывая нас атмосферой таинственности и покоя, предвкушения чуда.

На столах цвели изысканные цветочные композиции, источавшие нежный, чуть терпкий аромат, тонко смешанный со свежестью и непередаваемым ощущением праздника.

– Ну что ж, – энергично и звонко начал ведущий, молодой парень с задорным блеском в глазах, излучающий оптимизм, – настало время узнать самое важное: кто же поселился в животике нашей мамочки? Девочка или мальчик? Эльвира, Станислав, прошу вас пройти в центр!

Тёплая ладонь мужа едва заметно коснулась моей поясницы, словно подавая негласный знак поддержки, и мы медленно, шаг за шагом, проследовали к большой картонной коробке, украшенной тонкими лентами оттенков розового и голубого, переплетающихся между собой.

Мы с любимым сознательно хранили тайну пола нашего ребёнка долгих семь месяцев, не торопя время, смакуя ожидание, бережно перебирая догадки, как драгоценные жемчужины, отыскивая в них знаки.

Сердце моё беспокойно трепетало, словно пойманная птица, когда мы с трепетным волнением остановились по бокам от коробки, готовые к развязке.

Прикоснувшись к шелковистым лентам, я ощутила, как от пальцев до макушки пробегает электрический разряд эмоций, разжигая во мне необъяснимое, сладкое беспокойство.

Под восторженный и многоголосый шум, полный волнения и восхищения гостей, крышка медленно приподнялась, выпуская на свободу невесомые розовые воздушные шары, которые взметнулись вверх, кружась в грациозном и трогательном танце, возвещая всему миру о рождении нашей будущей дочери, наполняя пространство радостью.

– Девочка! – торжественно и с явной гордостью объявил ведущий очевидное, и его голос разнёсся по залу.

– А-а-а! – вырвалось у меня искренним, счастливым криком, и я, охваченная всепоглощающей радостью, бросилась в объятия мужа. Ладонь моя инстинктивно легла на уже округлившийся живот, словно оберегая наше маленькое чудо.

– Люблю тебя, – шепнул он мне на ухо, и голос его, наполненный тихой, проникновенной лаской, пробежал тёплым током по коже, вызывая приятную дрожь.

Его широкая ладонь нежно и заботливо коснулась моего живота, будто пытаясь через прикосновение передать всю безграничность своей любви и нежности, свои самые сокровенные чувства.

Слёзы счастья непроизвольно наполнили мои глаза, стирая окружающий мир, оставляя только образ нас двоих, сплетённых невидимой нитью новой жизни, к которой мы так долго стремились, ожидая её появления.

Гости радостно переговаривались, их голоса сливались в единый, счастливый гул, воздушные шары шелестели, словно вторя нашей тихой семейной радости. Это был скромный праздник в честь той, чьё сердечко уже бьётся вместе с нашими, предвещая скорую встречу.

– Поздравляю, – неожиданно рядом прозвучал голос моей лучшей подруги Риты.

Подойдя ближе, она странно прищурилась, явно пытаясь скрыть что-то неуловимое за улыбкой, в которой почему-то чувствовалась горечь и натянутость, ей прежде несвойственная. А может всему виной было шампанское, которого она уже очень прилично выпила, расслабившись.

– Ты, наверное, очень счастлив, Стас? – её голос звучал небрежно, будто она затаила какую-то непонятную обиду, глубоко спрятанную.

– Очень, – отчеканил он, и глаза его вспыхнули недобрым огнем, в котором смешались холод и тревога, а тело напряглось едва заметно, но ощутимо для меня, словно готовясь к чему-то.

Да что за кошка между ними пробежала?! Это было так странно.

– А я вот долго думала над подарком, – продолжила Рита уже мягче, улыбка её стала шире, но в глазах мелькнула опасная искра озорства, предвещая нечто недоброе. – Хотелось чего-то особенного.

– Ой, Риточка, спасибо большое, не стоило, – я попыталась разрядить возникшее напряжение, чувствуя, как щеки покрываются румянцем смущения.

– Да это сущий пустяк, – махнула она рукой, отпивая ещё глоток и жестом подозвав ведущего, словно дирижируя оркестром. – Я смонтировала небольшое видео, историю вашей любви, надеюсь, вам понравится.

Гости, увлечённые интригой момента, постепенно подтянулись ближе к большому экрану, словно зачарованные невидимой силой. Зал погрузился в ожидающую тишину, нарушаемую лишь трогательными нотами лирической мелодии, что струилась, обволакивая всё вокруг.

Дыхание моё замерло от волнения и нетерпения, когда на экране один за другим, сменяя друг друга, сменялись фрагменты нашей любви, словно листы древней рукописи. Станислав, будто позабыв о внезапном напряжении, расслабился, умилённо улыбаясь изображениям на экране, погружённый в воспоминания.

Там, словно в калейдоскопе, мелькали мгновения счастья: наша свадьба, озарённая солнцем, далёкие путешествия, наполненные приключениями, и нежность первых месяцев моей беременности — всё, что связывало нас, всё, что мы любили и во что верили, раскрывалось на экране, пробуждая в душе тепло воспоминаний и сладостную тоску о былом, ушедшем, но не забытом.

Однако в один миг моё сердце будто провалилось в бездну, пропустив болезненный удар, когда сюжет на экране внезапно сменился, резко, без предупреждения. Вместо милых, согревающих душу воспоминаний по залу разлились чуждые, пошлые стоны, грубо вторгнувшиеся в тёплое, праздничное пространство, оскверняя его.

Я с ужасом и нарастающим отчаянием осознавала, что на экране мелькали кадры, на которых Стас — мой Стас, тот, кому я доверяла своё счастье, свою жизнь — предавался страсти с… Ритой.

Моё сознание отказывалось принимать реальность, противилось ей, грудь словно сдавило ледяными тисками, а резкая, пронзительная боль скрутила низ живота, будто кто-то с яростной жестокостью вырвал из меня самое драгоценное, самую суть. Слёзы брызнули из глаз, жгучие, неукротимые, размывая очертания мира, погружая его во мглу.

2

– Какой... малыш? – слова с трудом слетели с моих онемевших губ, едва различимые в оглушительной тишине. Взгляд беспомощно метался между Ритой и мужем, ища хоть тень опровержения, хотя бы крупицу спасительной неправды, способной остановить это падение. – Стас?.. – голос мой сорвался, сломался на острие предательства, став хриплым, почти детским, полным боли.

Он молчал. Молчание было мучительнее любого крика, оно раздирало, разъедало изнутри, словно кислотой обливало кровоточащую рану, которую он сам и нанес, не дрогнув. Стас не оправдывался, не отрицал — просто стоял, потупив глаза, будто осужденный на плахе, ожидающий приговора.

– Доченька... – раздался знакомый, дрожащий голос. Это была мама. Она резко возникла рядом, словно инстинктом почуяв беду, надвигающуюся на меня. – Пойдём, выйдем, тебе нужно на воздух. Здесь воняет... похабщиной и блядством.

– Антонина Петровна! – вспыхнула Рита, в голосе которой звенела фальшивая обида, показное возмущение. – Я не позволю вам оскорблять меня!

– Тебя?! – глаза мамы метали молнии, а голос сорвался в яростный шёпот, за которым скрывалась едва сдерживаемая боль, глубоко засевшая в её сердце. – Да тебя убить мало за такое. Ты словно саранча, Рита. Вторглась в дом, где тебя кормили, поили, принимали с любовью… И разрушила его до основания. Чего ради? Чтобы отнять у моей дочери всё, ради чего она жила, всё, что было для неё дорого?

Мама крепко прижала меня к себе, обхватив дрожащими руками за плечи, и начала гладить по спине, словно пыталась удержать меня от падения в пропасть, в которую уже летело моё сердце, разбиваясь о невидимые скалы.

– А ты, Стас, – её голос стал металлическим, резким, словно удар плети, хлестнувшей по воздуху. – Что же ты наделал? Как ты мог так поступить, забыв обо всём? Твой собственный ребёнок в данную секунду находится под сердцем у твоей жены… девочка… твоя дочь, которую ты так ждал...

– Мам, она ведь тоже… беременна, – эти слова рвались наружу с неимоверным усилием, будто проходя через плотный комок, застрявший в горле. Язык прилип к нёбу, а мир вокруг закружился в тревожном, мутном водовороте, грозя затянуть меня с головой в бездну отчаяния.

– Что ты сказала? – мама резко обернулась ко мне, нахмурившись и наклонившись ближе, всматриваясь в моё лицо, как будто не веря своим ушам, услышав невозможное.

– Рита… от Стаса… беременна-а-а… – простонала я, надрываясь от боли, и в тот же миг завыла, утопая в рыданиях, уткнувшись в плечо мамы, как маленькая, разбитая девочка, потерявшаяся в огромном мире. Внутри что-то окончательно обрушилось, хрустнув под тяжестью невыносимой реальности.

– Эля… – голос мужа раздался как плеть, неожиданно громко, хлестко, холодно, заставляя вздрогнуть. – Давай поговорим.

– О чём?! – срываясь на крик, вспыхнула мама, глаза её метали гнев, подобный молниям. – Как ты, подонок, ухитрился обрюхатить Ритку?! Наплевав на чувства своей жены?! Пошли оба вон, и ты, и эта... "подруга". А вы что, замерли? Представление окончено! Торт отведали — хватит, пора расходиться!

– Антонина Петровна, – хрипло, с какой-то обречённой мягкостью произнёс Стас, будто надеясь хоть на крупицу понимания, на сострадание, – это наши с Элей проблемы...

– Вот она твоя проблема, – жёстко отрезала она, не сводя с него испепеляющего взгляда. Её рука не прекращала ласково, но настойчиво гладить мои волосы, словно создавая вокруг меня невидимый щит из материнской любви и ярости, оберегая от мира. – Стоит беременная, шампанское хлещет. Вот с ней и решай.

– Тоня! – раздался голос свекрови, приглушённый, будто сквозь толщу воды, полный нерешительности. – Может, и правда стоит дать им поговорить? Возможно, всему найдётся разумное объяснение, способное прояснить ситуацию...

– Объяснение? – мама вскинула голову, усмехнувшись с ядовитой иронией, словно клеймя его слова. – Он что, шёл, оступился и случайно на Ритку без штанов упал? Или, может, это у них такая форма йоги, новомодное увлечение?

Я больше не могла это слушать. Каждое слово, словно осколок, впивалось в кожу, причиняя невыносимую боль. Зал, ещё недавно полный света и улыбок, теперь казался удушающе тесной ловушкой, из которой не было выхода. Мне хотелось сбежать. Исчезнуть. Раствориться в тишине, где не будет слов, взглядов, никаких «объяснений», способных лишь усугубить боль.

– Что значит «упал»?! – взорвалась Рита, дерзкая и громкая, как рвущийся из перегретого котла пар, не сдерживая эмоций. – Между нами всё было по любви, ясно?! Стас, ну скажи что-нибудь! Не молчи как идиот!

– По какой ещё любви?.. – выдохнул Стас, и в голосе его послышался лёд, леденящий душу. Он даже не посмотрел на неё. Только на меня. Причем резко, пронзительно, со странной смесью растерянности и вины, которая терзала его. – Эля, дай мне всё объяснить… – уже другим, более мягким тоном произнёс он, и в ту же секунду я почувствовала, как дочка внутри шевельнулась, толкнув ножкой, будто реагируя на его голос, на его присутствие.

– Ты спал с ней? – подняв голову с маминых плеч, спросила я, глядя прямо в лицо человеку, который ещё утром был для меня всем, а теперь стал чужим.

Он молчал. Его глаза вонзались в меня, жгли, но ответа так и не последовало. Никакого "нет". Никакого "да". Только тишина, медленно, но верно разрушающая остатки надежды, обращая их в прах.

– А ты сама слепая что ли? Или думаешь, мне ветром ребёнка надуло? – рявкнула Рита, криво усмехнувшись, словно наслаждаясь каждой каплей боли, которую удавалось причинить.

– Господи, как же ты мне осточертела! – неожиданно взорвался Стас. Его голос гремел, как раскат грома, срываясь с натянутых до предела нервов.

Он резко схватил Риту за локоть — та испуганно вскрикнула, и прежде чем кто-либо успел вмешаться, они оба исчезли в дверях, оставив за собой пустоту и горечь, наполнившие зал.

3

— Бессовестный! — распалялась ещё больше моя мама, голос её дрожал от гнева, словно натянутая до предела струна, пока взгляд, исполненный огня, испепелял исчезающую за дверью спину зятя. — Ну и бессовестный же у тебя сын, Лариса! — с осуждением, словно некий древний судья, обернулась она к свекрови, и в голосе её зазвенела сталь немого обвинения.

— Это ещё почему?! — та моментально встала в позу, резко приблизившись, будто к невидимому бою готовясь, и каждое её движение источало готовность к отпору. — Он в Элечке души не чаял! Неужто, думаешь, я не знаю, как у них в доме было? И приготовлено не всегда было, да и уборкой пренебрегала, словно не замечая её!

— А с чего, спрашивается, она этому кобелю вообще должна готовить и подтирать за ним?! — мама вскинула руки, и в голосе её зазвенела ярость, подобно колоколу, призывающему к бунту. — Она ему жена, а не бесплатная домработница! Или у вас в семье иначе заведено, и супруга — всего лишь прислуга?

Я чувствовала, как земля под ногами теряет твёрдость, словно превращаясь в зыбучие пески. От стыда и всепоглощающей усталости хотелось исчезнуть, просто растаять в воздухе, обратиться в ничто. Перепалка наших мам звучала, как скрежет по стеклу, проникая в самые глубины души, и мне казалось, что я сейчас тресну изнутри, не выдержав этого напряжения. Сердце, словно пойманная птица, билось в груди с глухим, гулким эхом, а внутри всё сжалось в невыносимый узел, предвещающий разрыв.

Молча, не выдержав больше этой пытки, я развернулась и, повинуясь внезапному порыву, вышла наружу. Воздуха не хватало, лёгкие, казалось, отказывались работать. Голова гудела, словно улей с разгневанными пчёлами, пульс отдался в висках оглушающим стуком, а под ложечкой тянуло, словно вся эта сцена поселилась у меня в животе и теперь, извиваясь, пыталась вырваться наружу. Мне отчаянно нужен был свежий воздух. Пространство. Тишина.

Но я совершенно упустила тот момент, что на крыльце, выясняли отношения Стас и Рита. Уже взявшись за ручку, услышала их приглушенные голоса.

Я застыла, не смея даже дышать, боясь нарушить эту незримую паутину звуков. На улице, в тени, словно в театральной декорации, вели ожесточённый разговор Стас и Рита. Я невольно задержала шаг — и, повинуясь инстинкту, прислушалась, становясь невольным свидетелем чужой драмы.

— Ты совсем больная?! — голос Стаса, словно стрела, взвился в воздух, насыщенный неконтролируемой злостью и отчаянной паникой, что просачивалась сквозь каждое слово. — Ты понимаешь, что Эле сейчас категорически нельзя нервничать?!

— А мне, по-твоему, можно? — Рита огрызнулась с наигранной обидой, словно актриса, играющая свою роль, будто забыв, кто тут кому нож в спину всадил, совершив предательство. — Я, между прочим, тоже не резиновая! Стас, я Элю знаю десять лет. Она бы и дальше жила в розовых грёзах, если бы её мордой не ткнули в правду, подобно слепому щенку. А у меня нет времени ждать, пока ты, святой отец, соизволишь разродиться правдой!

— Да наплевать мне, что тебе можно, а что нет! — сорвался он, голос уже хрипел от ярости, превращаясь в сиплый рык. — И с чего это я должен «разродиться»?! Ты мне объясни, как ты вообще умудрилась залететь с одного-единственного раза?! — нервно сыпал вопросами муж, словно пытаясь найти спасительную зацепку в этом хаосе.

Он явно терял контроль над собой, рассыпаясь на части под давлением обстоятельств. А я, стоя по ту сторону двери, словно тень от самой себя, ощущала, как в глазах темнеет, а желудок протестует острым приступом тошноты, поднимающейся изнутри. Всё тело ныло, будто оно больше не принадлежало мне, отделившись, став чужим.

— Любовь, милый, творит чудеса, — с ядовитой сладостью выдала Рита, словно смакуя собственную наглость, каждое слово которой было пропитано едким ядом.

— В нашем случае алкоголь, — бросил он мрачно, с отчаянием, пронзившим его голос, уже без прежней злости, уступившей место лишь усталости. Безмерной.

— Ха, не строй из себя мученика, — она фыркнула, раздражённо, почти с вызовом, словно пытаясь раззадорить его. — Что ты мне тогда шептал, а? Забыл, как руки твои под моим платьем были? Или теперь удобно прикинуться святым страдальцем?!

Я прижала ладонь к губам, пытаясь сдержать рвущиеся наружу всхлипы, и лбом уткнулась в холодную поверхность двери, словно ища опору в этом рушащемся мире. Слёзы, горячие и предательские, стекали по щекам, но я глушила их, словно боясь выдать своё присутствие, своё невидимое существование за этой дверью.

Как же это мерзко… как же больно. Каждая клеточка моего существа, казалось, вопила от этого невыносимого сочетания.

— Не сочиняй, — хмыкнул Стас, в его голосе слышалась неприкрытая насмешка. — Больше всего меня сейчас волнует не твоё «великое чувство», а то, как ты так лихо всё это сняла. Ты ведь знала, зачем это делала. Всё спланировала, словно искусный стратег.

Он замолчал на мгновение, и эта пауза повисла в воздухе, предвещая нечто неизбежное. Затем резко и жёстко добавил, его слова словно рубили воздух:

— Пойдёшь сейчас к Эльке и скажешь, что это был розыгрыш. Глупая, пошлая шутка, не заслуживающая внимания. Мол, монтаж, срежиссированное видео, всё ради смеха. Извинишься, расплачешься, изображая раскаяние. И тогда я тебя обеспечу. Полностью. Ни ты, ни твой ребёнок ни в чём не будете нуждаться, купаясь в достатке. Если, конечно, ты действительно беременна. И если этот ребёнок — мой, а не плод чьих-то иных забав.

— Кроме тебя у меня никого и не было, — пробурчала Рита, уже тише, понизив голос, и в нём сквозила почти капризная обида, словно у дитяти, которому отказали в игрушке. — Какие у меня вообще гарантии, а? Допустим, я сейчас её успокою, а ты потом меня просто пошлёшь, выбросив, как ненужную вещь?

— Гарантия только одна, — резко бросил он, голос его стал ледяным, отточенным, словно клинок, — Моё слово. Но если ты сейчас же не начнёшь исправлять то, что натворила, подобно разрушительному смерчу… я клянусь, Рита, я сам тебе шею сверну. Без капли сомнений, словно исполнитель приговора.

4

Я едва успела захлопнуть за собой дверь, как в коридоре, нарушая звенящую тишину, раздались приближающиеся шаги. Глухие, тяжёлые, они отдавались эхом моих собственных мыслей, словно набатный колокол, возвещающий беду. Прислонившись к холодной, облицованной плиткой стене, я зажмурилась, стараясь хоть как-то усмирить учащённое, сбившееся дыхание, что рвалось из груди.

В воздухе, окутывая пространство, витал едва уловимый запах лаванды. Он, словно невидимый целитель, пробивался сквозь терпкие запахи мыла и едкие ароматы чистящих средств, и именно он, странным образом, притупил острый приступ подступающей тошноты, отступившей под его влиянием.

Сердце стучало где-то в горле, словно пленённая птица, собирающаяся вырваться наружу. Надо было успокоиться, собрать себя по кусочкам, словно разбитую вазу, ради неё — той, что уже живёт во мне, незримо присутствуя, ждёт меня сильной, целостной, способной выстоять. Но разум всё равно ускользал, не подчинялся, мысли путались, как оборванные нити старого клубка, безвозвратно теряя свою стройность.

В два неуверенных шага, словно пьяная, я добралась до раковины, включила ледяную воду и с силой, почти с отчаянием, плеснула себе в лицо. Всё равно уже всё — тушь, тон, губы… как будто это теперь имело хоть какое-то значение, потеряв всякий смысл.

После того, как тебя выставили напоказ, словно куклу на витрине, и каждый бесстыдный взгляд запомнил не твою красоту, а твоё падение, твоё сокрушительное поражение.

Прохладные капли, словно живительный бальзам, отрезвляли. На мгновение показалось, что даже боль внутри стихает, уступая место холодному равнодушию. Я выключила воду, отмотала длинную полоску бумажного полотенца и промокнула лицо, стараясь стереть с него следы пережитого. Из зеркала на меня смотрело что-то уставшее, измученное, чужое, словно отражение незнакомки. Красные глаза, обрамлённые размазанной тушью под ними — будто отпечатки кошмара, который не хочет отпускать, цепко удерживая в своих лапах.

И что же у нас выходит? Мужчина, которого я любила до дрожи в пальцах, до боли в груди, до полного самоотречения, переспал с моей подругой. Не просто по пьяни — нет, это было «так», с таким расчётом, что теперь она носит его ребёнка. И это не сон, не дурной фарс, разыгранный судьбой — это моя новая, жестокая реальность, которую мне придётся принять.

Я вцепилась пальцами в холодный край раковины, словно пытаясь удержаться на краю бездны, опустив голову и стараясь дышать ровно, глубоко, вбирая в себя остатки воздуха. Но слёзы, предательски навернувшись, уже текли по щекам, обжигая кожу огненными дорожками. Я не могла их остановить, да и какой в этом был смысл?

Малышка внутри, словно чуткий барометр, пошевелилась — неуверенно, осторожно, как будто сама почувствовала беспокойство своей мамочки, разлитое в воздухе. Я приложила ладонь к животу, едва касаясь, как если бы это прикосновение, сотканное из нежности, могло передать ей спокойствие, защиту, безграничную любовь.

— Тише, моё солнышко… — прошептала я сквозь слёзы, голос, срываясь, превращался в нежный стон. — Не бойся, моя хорошая. Мама справится. Мама обязательно справится, несмотря ни на что. Ещё немного... и я возьму себя в руки, вернув себе утраченную целостность. Только не волнуйся. Не надо.

Эмоции волной накрыли меня — тяжёлой, тёмной, давящей, словно цунами, грозящее поглотить. Мне хотелось закричать, выть в голос, разорвать грудную клетку и вытащить наружу всю боль, что клубилась внутри, словно сгусток чёрного дыма. Кричать, пока не опустошусь до полной немоты, пока не останется ничего. Но я сдерживалась. До дрожи в пальцах, до ломоты в челюсти, до последнего издыхания.

И вдруг — щелчок ручки, и дверь, словно повинуясь невидимой силе, распахнулась. В образовавшемся проёме, подобно застывшей статуе, замер Стас.

— Эль... — произнёс он тихо, осторожно, будто подходил к дикому зверю, что вот-вот может сорваться с цепи, сметая всё на своём пути. — Пожалуйста, дай мне всё объяснить. Моя хорошая, прошу тебя... выслушай меня.

Он не двигался, стоял на пороге, словно боялся, что ещё один неверный шаг — и всё рухнет окончательно, обратившись в пыль. В его глазах плескалось беспокойство, но уже не то, искреннее, каким оно было когда-то — а какое-то скомканное, запоздалое, словно недозрелый плод.

— Я тебя слушаю, — удивительно ровно ответила я, стерев с лица следы слёз, что всё ещё жгли кожу, и выпрямившись, словно стрела. Внутри же всё дрожало, готовое разлететься на мелкие осколки. Вдохнула глубоко, как перед прыжком в ледяную воду, зная, что отступать некуда. Настало время разговора, от которого не уйти, не спрятаться.

— Я… я не спал с ней, — начал он с напускной твёрдостью, входя и осторожно прикрывая за собой дверь, словно боясь, что любой резкий звук разрушит хрупкое равновесие. — Да, была дурацкая ситуация… я перепил тогда, на своём дне рождения, потеряв контроль над собой...

— И сделал себе подарок, — усмехнулась я холодно, вспоминая, как тогда, истощенная токсикозом, вырубилась в спальне, даже не дождавшись, когда разойдутся гости. А он остался... «отмечать».

— Нет! — резко перебил он, но почти сразу сбросил тон, словно осознав свою ошибку. — Нет, милая. Послушай. Я не знаю, что именно она там показывает и кому что говорит, но это не то, что ты думаешь, поверь мне. Малышка, я люблю тебя. Слышишь? Тебя. Тебя и нашу дочь, которая является смыслом моей жизни. Давай не будем всё ломать, крушить в одночасье. Ради одной ошибки… или, возможно, одной лжи, что отравляет наш мир. Не дай разрушить то, что мы с таким трудом построили, по кирпичику, из-за какой-то глупости, мимолетной и незначительной.

— Глупости?.. — переспросила я, ошеломлённо обернувшись к нему, будто он только что произнёс нечто за гранью разумного, нечто, что не укладывалось в голове. — Ты называешь глупостью то, как она на тебе скакала, будто на грёбаном механическом быке в парке развлечений, выставляя всё напоказ?

5

Почти два месяца назад. День рождения Стаса.

Рита.

Пока такси медленно катилось по вылизанным улочкам элитного посёлка, с обеих сторон обрамлённым стриженными живыми изгородями и холодным величием особняков, меня захлёстывали чувства. Острые, противоречивые, будто кто-то плёл внутри меня канат из вины, желания и горького торжества. Всё-таки не каждый день сознательно решаешь переспать с мужем своей лучшей подруги. И это была не импульсивная слабость, не случайная слабина после пары бокалов. Нет. Я вынашивала этот план приличное количество времени. И плевать, как это будет выглядеть со стороны. Муки совести меня не пугали.

Ну ведь это же нечестно! Элька — заучка с вечно затравленным взглядом, с лицом, которое легко забыть, а подцепила такого мужика.

Станислав Потапов. Даже его имя звучало, как вызов. Высокий, уверенный, с хищной осанкой и ухоженными руками, пахнущий кожей и амбициями. Он был не просто бизнесменом — он был хищником в костюме-тройке. Мужчина, от которого у нормальной женщины дыхание сбивается, стоит только поймать его взгляд. А я поймала. Не раз.

И ведь мы с подругой были тогда вместе в том кафе, но он глаз с Эльвиры не сводил. Это резануло. До злости. До жгучего желания доказать — не она одна достойна его взгляда.

Я надеялась, что их роман будет быстротечен. Однако, время шло и для меня ударом грома стала новость об их свадьбе. Изо всех сил выдавливала из себя радость за них, позируя на совместных фото.

Но даже тогда, еще теплилась надежда в моей душе, что брак их скоро распадется. По моим подсчетам, Стас должен был заскучать месяца через три.

Вместо этого они «обрадовали» меня новостью о беременности. Тут я поняла, что тянуть больше некуда. Да и будем честны, Потапов частенько заигрывал со мной за спиной Эльки. Молчу про его откровенные взоры на мои попу и грудь.

С тоской провожала взглядом ухоженные газоны и роскошные дома, который просто кричали о достатке и роскоши.

Таунхаус Потаповых выглядел скромнее на фоне этой парадной выставки элитной жизни. Графитового цвета стены были увиты плющом, а огромные окна в пол отражали теплое, почти медовое солнце заката.

Сердце защемило от мысли, что я могла быть хозяйкой всего этого великолепия, но увы и ах…

Расплатившись с таксистом, выпорхнула возле нужного дома и оттягивая как можно ниже коротенькую юбку своего откровенного платья, прошествовала на высоченных каблуках к калитке.

– Да? – перекрикивая музыку и гул голосов, бросил Стас, стоило мне лишь нажать на интерком.

– Это я, – расплылась в обворожительной улыбке смотря в камеру.

– А, Ритка, – отозвался он, уже теплее, но всё ещё рассеянно. Послышался щелчок — калитка отомкнулась. – Заходи.

С волнением шла к дому по забетонированной дорожке. Возле гаража стоял огромный внедорожник, наглухо тонированный и весь в обвесах. Это тачка Стаса, а еще в гараже стоит новенький паркетник Эльвиры. Подарок мужа в честь беременности. Нормально, да?

– С днем рождения! – воскликнула радостно, как только дверь отворилась, и именинник появился в проёме.

– Спасибо, – улыбнулся Стас, заметно навеселе. Глаза горели — не только от выпитого, но и от внутреннего жара, который он редко себе позволял показать. Таким он мне нравился ещё больше: менее собранный, менее отстранённый, с едва заметной трещиной в броне.

– Обниматься будем? – промурлыкала я, бросив в него выразительный взгляд из-под длинных ресниц.

– Я женат, – с притворным укором пробормотал он, но, раскинув руки, дал понять: игра продолжается.

Я легко повисла у него на плечах, умело прижавшись грудью к его торсу, не слишком явно, но вполне достаточно, чтобы он почувствовал. Чтобы мурашки, взбежавшие по его шее от моего дыхания, стали напоминанием — он не забыл меня. Я не просто гостья. Я — сигнал, соблазн, ловушка, в которую он, возможно, уже сам хочет угодить.

– Как ты пахнешь… – интимно прошептала я, едва касаясь губами его уха, и почувствовала, как напряглись его плечи. Словно ток прошёлся по телу.

– Воу, – выдохнул он, мягко отцепляя мои руки, – И это ты еще ни капли не выпила, – попытался отшутиться.

Но голос его дрогнул, выдав всё, чего он не договорил.

– Элька на кухне, зашивается… Очень ждёт тебя, – добавил, и эта фраза будто обухом ударила по затылку.

– Конечно, – сдавленно улыбнулась я, подавив раздражение и боль, и, не оборачиваясь, направилась в дом.

Ну и идиотка же эта Эля!

В положении — и тащит на себе весь банкет. Кто в своём уме, с животом на носу, станет готовить на всех гостей? Я бы просто открыла приложение, заказала всё под ключ и не морочила себе голову. Но нет, Элечка решила, что её «любимому» будет приятнее, если она сама всё вручную, с любовью, с душой... А заодно и меня в это вписала. Удобно, правда?

Хотя кухня у них — не кухня, а гастрономический храм. Просторная, метров двадцать, не меньше, с элегантным гарнитуром, сверкающей техникой, как из кулинарного шоу, и массивными гранитными столешницами, отполированными до зеркального блеска и отражающими мягкий свет подвесных светильников.

6

— Охренеть ты, конечно, чокнутая, Ритка, — хохотнул он с тем самым лёгким презрением, которое почему-то щекотало мне гордость, заставляя внутренне сжаться.

Развернулся, пошёл к выходу, не озаботившись даже скрыть веселье в голосе, звенящее в воздухе, словно колокольчики на ветру.

А я так и осталась сидеть на корточках, с этим идиотским полотенцем в руках, ощущая, как пульс стучит в висках оглушающим набатом, а щеки горят от злой смеси унижения и обжигающей злости на саму себя, за свою беспомощность.

— Ничего… — прошептала себе под нос с ядовитой усмешкой, словно предвкушая нечто. — Подождём, пока он дойдёт до дна бутылки.

Расслабленно устроившись за столом, я позволила себе лениво наблюдать за разгорячённой компанией друзей Стаса, чьи голоса и смех наполняли пространство.

Преобладали в основном мужчины. Некоторые были холосты, словно одинокие волки, другие, вероятно, сбежали от своих пассий на один вечер «в люди», ища временного забвения, но все они казались мне одинаково скучными, словно давно прочитанные книги. Я искала не новых впечатлений — я целенаправленно держалась за тот экземпляр, что изучала месяцами, вдоль и поперёк. К чему кот в мешке, когда знаешь каждую повадку хищника, его движения и помыслы?

Звон стаканов, гул разномастных разговоров и периодические взрывы смеха постепенно начинали утомлять, словно однообразная музыка. А Эля всё не появлялась. И я, не стесняясь уже в мыслях, надеялась, что она так и останется под пледом — в спальне, в безопасности, в благословенном неведении, защищённая от суровой правды.

Там ей и место.

Жаль только, что Стас, со своим показным поведением, лишь раздражал. Он бесил этой своей псевдозаботливостью — каждые полчаса поднимался проверить, как там его «любимая», словно пытаясь соответствовать выдуманному образу. Прямо святой, с нимбом над головой, словно забывал, что внизу есть я — гораздо более интересная альтернатива его порядочной скуке.

Я медленно провела пальцами по холодному стеклу бокала, ощущая, как оно отзывается ледяной гладкостью, словно отражая моё внутреннее состояние. Мимолётно, но с расчётом бросила взгляд на Стаса. Он что-то оживлённо рассказывал друзьям, лицо светилось азартом, а в голосе звенело неприкрытое удовольствие. Мельком скользнул по мне взглядом — равнодушно, как по стене, не задерживаясь ни на мгновение. И вновь растворился в шумной компании, расхохотавшись в кульминации рассказа, полностью поглощённый собственным миром.

Чем дольше я сидела среди этого весёлого хаоса, тем сильнее сжималось внутри что-то похожее на панику. Как комок — колючий, мешающий дышать, он сдавливал грудь, угрожая лишить воздуха. Неужели всё зря? Неужели не клюнет, не поддастся?

За окном давно опустилась ночь, укрыв улицы бархатной тьмой, и дом понемногу пустел, освобождаясь от голосов, шагов и дежурных тостов. Гости один за другим, словно тени, расплывались в темноте, увозя с собой шум, смех и шлейф парфюма, оставляя после себя лишь тишину. В итоге остались лишь мы втроём: именинник, его друг Ромка и я.

Роман был типичный представитель своей породы — высокий, жилистый, с лицом, будто выточенным из усталости. Бледный, молчаливый, словно сфинкс, IT-специалист, с вечным выражением «не трогайте меня», словно невидимым щитом отгораживающийся от мира.

До жути закрытый и неразговорчивый. Ну, со мной, во всяком случае, он был таким.

Со Стасом же у него рот не закрывался, а язык, казалось, обретал невиданную прыть. Да и алкоголя в них было уже очень много, о чем свидетельствовали их раскрасневшиеся лица и расплывчатые жесты. Их оживленный разговор, наполненный громким смехом и обрывками фраз, заполнил комнату, а я слушала, лишь дежурно улыбаясь их шуткам.

Я слушала их с дежурной улыбкой, не столько вслушиваясь, сколько прячась за выражением «мне весело, правда», словно за маской. Свет от неоновой подсветки мягко струился с потолка, делая всё вокруг уютным, почти интимным, обволакивающим.

Я вздохнула, словно сбрасывая невидимый груз, и сделала глоток из бокала, затем, повинуясь внезапному порыву, встала и начала убирать со стола. Мне потребовался почти час, чтобы разобрать остатки вечеринки, словно археолог, раскапывающий артефакты: загрузить в посудомоечную машину гору тарелок, громоздившихся друг на друге, вытереть столешницы, на которых застыли следы пролитых напитков, и расправить скатерть, измятую и испачканную.

Вернувшись в гостиную, я увидела, как Стас и Рома устроились прямо на ковре, у камина, рядом с недопитой бутылкой. Бутылка, кажется, была третьей. Может, четвёртой, кто считал? Они сидели, привалившись друг к другу плечами, как подростки после дискотеки, и разговаривали вполголоса — о чём-то, чего мне не было дано услышать. Не потому что шёпотом, а потому что… не про меня, не для моих ушей.

Я не знала, куда себя деть. Вызвать такси? Спуститься в гостевую комнату и лечь, уткнувшись в подушку, раздираемая всем тем, чего не произошло, всем этим ворохом несбывшихся надежд? Встать и хлопнуть дверью, выражая свой протест? Или просто исчезнуть, раствориться в воздухе, словно дым?

Пока я терялась в мыслях, словно в лабиринте, Стас вдруг поднялся и, пошатываясь, как маятник, подошёл ко мне. Сел на ближайший стул, полубоком, смахнув с лица прядь волос, что упала на глаза.

— Спасибо тебе, Ритка, — выдохнул он, с ленивой улыбкой, в которой угадывался алкоголь, усталость и нечто ещё… смазанное, не поддающееся чёткому определению. — Элька моя сегодня совсем вымоталась, бедненькая. Видела, какой стол она накрыла? Столько всего, словно для целого войска.

Он говорил это, смотря куда-то мимо меня, в невидимую точку, и в его голосе сквозили нотки искренней гордости — почти нежности, которой, казалось, я не заслуживала.

Я кивнула. Механически. Напрягая челюсть до боли, сдерживая рвущиеся наружу слова.

— Она у меня… — продолжил он с блаженной улыбкой, словно погруженный в сладкий сон, — такая… охренительная. Люблю её, как…

7

— Рехнулась?! — сфокусировав зрение и осознав, что именно я ему демонстрирую, рявкнул он, достаточно грубо своими горячими ладонями смыкая мои колени, словно пытаясь скрыть увиденное.

— А ты чего так перепугался? — дразнила его, пытаясь вновь раздвинуть ноги, но Потапов, не позволяя этого, крепко удерживал мои колени, бросая обеспокоенный, почти панический взгляд на своего друга, Ромку.

Ромка, тем временем, продолжал сидеть в кресле, погружённый в свой телефон, равнодушный ко всему происходящему, словно находился в ином измерении. Спасала лишь музыка, она всё же заглушала наш спор и возню, не давая им вырваться наружу.

— Ритка, — голос Стаса стал ниже, глуше. Он пытался быть серьёзным, но алкоголь и смятение, словно невидимые нити, спутали ему лицо, придав ему выражение нелепое, почти карикатурное. — Ты херню не твори.

— Это ты за меня сейчас переживаешь… или за себя? — задала я вопрос тихо, но с вызовом, выгнув бровь, словно давая понять, что мне известны его истинные мотивы. Мои пальцы, будто живущие отдельно от разума, медленно скользнули по вырезу платья, чуть-чуть касаясь открытого декольте, играя с огнём.

— Дура, — покачал он головой, резко отпуская мои ноги и поднимаясь со стула. — Иди спать, — бросил холодно и немного пошатываясь пошел обратно к другу, словно не желая продолжать этот опасный диалог.

Я сидела, не в силах осознать происходящее. Он… отшил меня? Меня? Всё, что я так кропотливо выстраивала, хитросплетением намёков, взглядов, возможностей — теперь рассыпалось в прах, превратившись в ничто. Мои планы летели в пропасть, как карточный домик под порывом ветра, безвозвратно. И чем больше я пыталась уловить логику, тем сильнее закипала от злости. От унижения, которое обжигало изнутри.

Поднявшись, резко, почти с вызовом, я направилась наверх. Где находится гостевая спальня — знала прекрасно, ведь я бывала здесь. Не раз. Особенно в те недели, когда Павлушка, мой муж, уезжал в командировки, а Элька умоляла "не оставлять её одну", боясь одиночества. Забавно, как быстро роли меняются в этой игре.

На секунду замерла у двери в соседнюю комнату, словно прислушиваясь к невидимым пульсациям. Осторожно приоткрыла её, и в полумраке, едва рассеивающемся, различила очертания тела, укутанного в одеяло. Спит. Глубоко и, вероятно, безмятежно, как спят только те, кто уверен, что их никто не предаёт, чьи сны не омрачены ложью. Плотно прикрыв дверь, я, словно тень, направилась дальше.

Оказавшись в отведённой мне комнате, не спешила раздеваться. Всё должно быть идеально. Чётко. Бесспорно, не вызывая ни тени сомнения. Я достала телефон, нашла самый выгодный ракурс, поставила его на тумбочку и наклонила под нужным углом, прислонив к стене, словно к свидетельнице. Включила фронтальную камеру, проверила свет, убеждаясь, что каждый нюанс будет запечатлён.

Я буду не я, если сегодня не окажусь со Стасом в одной постели, вплетаясь в его жизнь ещё глубже. Зря я что ли чистила память телефона, освобождая место для новых, неопровержимых фактов? Мне нужны были доказательства, весомые и неоспоримые. Чтобы никто, даже самый наивный, не усомнился в случившемся, а Эльвира не строила из себя дуру, закрывая глаза на измену мужа, подобно страусу, прячущему голову в песок.

Я продумала каждый шаг: ночник включён, его свет мягко струится, света ровно столько, сколько нужно, чтобы не выглядеть вульгарно, но и не остаться в тени, загадочной и недоступной. На губах — остаток блеска, едва мерцающий в полумраке, на коже — мягкий аромат, заметный лишь вблизи, манящий и обволакивающий. Я уселась на кровать, как охотница в засаде, расправив платье, чуть приподняв подол — ровно настолько, чтобы вызвать желание, но не подать сигнал тревоги, не спугнуть дичь.

Минуты тянулись вязко, словно густой сироп, обволакивая пространство. Я даже начала клевать носом, изредка вскидываясь от собственного дыхания, нарушающего тишину. Время шло. Прошёл час. Возможно, больше. И вдруг… хлопнула входная дверь. Не громко, но чётко, словно выстрел в тишине. Затем послышались глухие шаги по лестнице, приближающиеся. Я насторожилась, все мои чувства обострились.

Роман, видимо, всё же уехал, растворившись в ночи. Прекрасно. Значит, Стас остался один.

— Стас... — позвала я мягко, почти тревожно, выглядывая из комнаты и одновременно, незаметно для него, нажимая «запись» на экране телефона, предварительно закреплённого в нужном углу.

— А? — обернулся он, уже взявшись за ручку двери в спальню, где, казалось, безмятежно спала его «охренительная» Элька. Голос его был тусклым, натянутым, словно струна.

Сейчас он был ещё пьянее, чем когда я оставила его внизу, погружённого в беседы. Мужчина откровенно покачивался, а веки его были практически прикрыты, выдавая крайнюю степень опьянения.

— У меня какая-то фигня с окном, — соврала я, не дрогнув ни единым мускулом, придавая голосу лёгкую нотку беспомощности, что всегда действовала безотказно, — Никак закрыть не могу. Сил не хватает. А в комнате холодно...

— Чего? — нахмурился он, пытаясь сфокусироваться, и, повинуясь моему зову, пошёл в мою комнату, словно марионетка, ведомая невидимыми нитями.

Как только он пересёк порог, сделал два неуверенных шага в сторону окна и подался вперёд, я оказалась у него за спиной, словно тень. Обвила руками его торс, уткнулась лицом в его лопатку, вдыхая знакомый аромат — тёплый, пьяный, пропитанный вечеринкой, но всё же родной. Руки мои скользнули вниз, мягко, как тень, без усилия, но с чётким, непреклонным намерением.

— Попался... — выдохнула я ему в ухо, тихо, но с жаром, словно произнося приговор, который уже не отменить, не переписать.

— Что ты... — начал он, попытался повернуться, пошатнулся, но я не отступила, крепко удерживая его в своих объятиях.

Когда Стас развернулся, его лицо было близко, неестественно близко, и в нём читалась не решимость, а спутанность, полная потеря ориентации. Словно он плыл во сне, погружённый в зыбкую реальность. Лоб его опустился к моему, глаза закрылись, предвещая неизбежное.