Измена. Право на счастье

Глава 1

Я стою в ванной комнате, и не могу поверить своим глазам. Две полоски. Две яркие, четкие, безжалостно отчетливые полоски, которые не оставляют никаких сомнений, никаких лазеек для надежды на ошибку. Я смотрю на них, и внутри разливается странное, противоречивое чувство – смесь робкой радости и леденящего ужаса, которые борются друг с другом, словно пытаясь разорвать меня пополам.

Рука сама собой тянется к животу, еще совершенно плоскому, и я замираю, прислушиваясь к себе, к тому, что происходит где-то там, в глубине. Там, под моим сердцем, уже зародилась новая жизнь. Крошечная, невесомая, но такая значимая. Такая пугающая.

Три года назад я точно так же стояла в ванной, держа в руках точно такой же тест. Тогда я была еще совсем девчонкой, мне только-только исполнилось восемнадцать, я едва успела получить школьный аттестат и мечтала о каких-то туманных перспективах – может быть, поступить в институт, может быть, найти работу. Но потом я встретила Лешу. Он казался мне таким взрослым, таким уверенным в себе, таким красивым в своем строгом костюме. Я стояла на автобусной остановке во время сильного ливня, а он остановился на своей блестящей иномарке и предложил подвезти.

Все произошло быстро. Несколько встреч, несколько свиданий, его комплименты, его внимание, от которого кружилась голова. Он говорил, что я красивая, что я особенная, что он давно не встречал такой милой и искренней девушки. А потом была та ночь, когда я отдалась ему, потому что мне казалось, что это любовь, что это навсегда, что так и должно быть. Я ничего не знала, не понимала, была наивной и доверчивой, как ребенок.

Когда я увидела тогда те две полоски, я растерялась настолько, что несколько дней не могла решиться позвонить ему. На тот момент мы уже не виделись пару недель – он обещал заехать, но все откладывал. Я боялась, что он бросит меня, что скажет, что это моя проблема. Мама с папой еще ничего не знали, и я ходила по дому как в тумане, пытаясь понять, что делать.

Но когда я наконец набралась смелости и позвонила, Леша удивил меня. Он не стал кричать, не стал обвинять. Он приехал на следующий же день, серьезный и собранный, и сказал, что мы поженимся. Просто и буднично, без романтики, но тогда мне показалось, что это и есть настоящая взрослая любовь – ответственность, решительность, готовность взять на себя обязательства.

Я помню, как он обнял меня тогда, на крыльце родительского дома, и я прижалась к его груди, чувствуя себя защищенной. Помню, как он разговаривал с моим отцом, который сидел напротив него с каменным лицом, и мама тихо плакала на кухне, вытирая слезы краешком фартука. Отец долго молчал, глядя на Алексея тяжелым взглядом, в котором читалось и недоверие, и суровая оценка, а потом коротко кивнул, сказав только: «Смотри, не обижай мою дочь». Алексей пообещал, и тогда я верила этому обещанию всем сердцем.

Свадьба была скромной. Загс, родители, две мои подруги, коллеги Леши, небольшое застолье у родителей Алексея. Я помню, как Людмила Петровна встретила меня в тот день с натянутой улыбкой и оценивающим взглядом. Она с первой минуты дала понять, что я не тот выбор, который она бы одобрила для своего сыночки. «Ну что же, – сказала она тогда, похлопав меня по руке покровительственным жестом, – будем надеяться, что ты станешь хорошей женой. Алешенька заслуживает только лучшего». Я же старательно улыбалась, чувствуя себя неуютно.

Когда родилась Яночка, я забыла обо всем на свете. Этот крошечный комочек в розовой пеленке стал центром моей вселенной. Леша тогда радовался, приходил в роддом с огромными букетами, смотрел на дочку через стекло с гордостью в глазах. Он говорил, что мы будем счастливой семьей, что все будет хорошо, что он позаботится о нас. И я верила, так отчаянно хотела верить.

Первый год был трудным, но я старалась изо всех сил. Яночка плохо спала, постоянно плакала, и я вставала к ней по десять раз за ночь, укачивала, кормила, меняла подгузники. Леша работал, приходил поздно, уставший и раздраженный, и я понимала, что ему тяжело, что на нем лежит ответственность за всю семью. Я пыталась быть тихой, не беспокоить его своими проблемами, справляться со всем сама.

Людмила Петровна приезжала часто, даже слишком. Она входила в нашу квартиру – небольшую двушку, которая досталась Алексею от бабушки, – как в свою собственную, критическим взглядом окидывала то, как я убрала, как приготовила, как одела ребенка. «Мариночка, – говорила она с этой своей сладкой интонацией, – почему у Яночки опять опрелости? Ты что, не можешь нормально следить за ребенком? Когда мой Алешенька был маленький, у него никогда такого не было». Или: «Ты опять макароны с сосисками на ужин приготовила? Мужчине нужно мясо, нормальная еда, а не эта студенческая стряпня». Я молчала, сжимая зубы.

Леша никогда не вставал на мою защиту. Он только усмехался или пожимал плечами, говоря: «Мама просто беспокоится, не обращай внимания». Но как не обращать внимания, когда эта критика день за днем, капля за каплей, подтачивает твою уверенность в себе, заставляет чувствовать себя неумехой, бестолковой девчонкой, которая ни на что не способна?

Постепенно что-то начало меняться между нами с Лешей. Он стал холоднее, отстраненнее. Его взгляд, который когда-то был теплым и внимательным, теперь скользил по мне равнодушно, словно я была частью интерьера. Он все реже обнимал меня, все реже интересовался, как прошел мой день. Я пыталась заговорить с ним об этом, но он отмахивался: «Марина, я устал. Я весь день пашу, чтобы обеспечить семью, а ты тут ноешь. Чего тебе еще надо?»

Секс превратился в рутину, в обязанность, которую я выполняла, потому что так положено, потому что он мой муж. Он брал меня, когда хотел, не особо заботясь о моих чувствах или желаниях, и я лежала под ним, глядя в потолок и думая о том, что нужно не забыть купить завтра молоко для Яночки. После он отворачивался и засыпал, а я шла в душ, чувствуя себя опустошенной и одинокой.

Глава 2

Яночка росла, превращаясь в милую светловолосую девочку с огромными голубыми глазами, и она была моим светом в этом сером существовании. Ради нее я просыпалась каждое утро, как бы трудно ни было. Когда она обнимала меня своими маленькими ручонками и говорила: «Мамочка, я тебя люблю», – я чувствовала, что все это не зря, что есть смысл терпеть и стараться.

В этом году Яночка пошла в детский сад. Это было облегчением и одновременно пугало. Впервые за три года у меня появилось свободное время, несколько часов в день, когда я могла подумать о себе. Мы с Лешей говорили о том, что мне нужно найти работу – денег постоянно не хватало, его зарплаты едва хватало на все расходы, и я видела, как это его напрягает. Людмила Петровна, конечно, высказывалась по этому поводу: «А кто же будет за домом следить? Кто будет готовить нормальный ужин для мужа? Работать она хочет, видите ли. Сначала научись быть женой, а потом уже о карьере думай».

Но мне хотелось работать не ради карьеры. Мне хотелось чувствовать себя человеком, а не прислугой. Хотелось иметь свои деньги, чтобы не выпрашивать каждую копейку, не объяснять, на что я их потратила. Хотелось доказать – себе, Алексею, его маме, – что я на что-то способна, что я не обуза.

Я начала искать вакансии, откликаться на объявления. Образования у меня нет, опыта работы тоже, но я была готова на любую работу – продавцом, уборщицей, помощницей в офисе, кем угодно. Мне казалось, что вот-вот получится, что скоро я смогу выйти из дома не только в магазин и на детскую площадку, что у меня появится какая-то своя жизнь.

И вот теперь это. Две полоски на тесте. Беременность.

Я снова смотрю на свое отражение в зеркале над раковиной. Бледное лицо, темные круги под глазами, волосы, собранные в небрежный хвост. Мне двадцать один год, но я выгляжу старше, уставшей и измученной. Когда это произошло? Когда я превратилась в эту серую, незаметную женщину, в которой не осталось ничего от той светящейся надеждой девушки на автобусной остановке?

Я пытаюсь представить, как скажу Леше. Как подберу слова, чтобы он не разозлился, чтобы понял. Может быть, мне стоит сначала приготовить его любимый ужин? Он любит жареную картошку с мясом и маринованными огурчиками. Может, это смягчит его, настроит на нужный лад?

Я репетирую перед зеркалом, шепотом проговаривая фразы: «Леш, у меня для тебя новость». Нет, слишком торжественно, он сразу насторожится. «Алеш, мне нужно тебе кое-что сказать». Звучит страшно, будто я в чем-то виновата. «Милый, ты не поверишь, но...» Я замолкаю, чувствуя, как к горлу подступает тошнота – то ли от токсикоза, который уже начинается, то ли от страха.

Почему мне страшно сказать мужу, что я беременна? Это же должно быть радостью, праздником. Это же наш ребенок, плод нашей любви. Но любви давно нет, и я это знаю, хоть и боюсь признаться себе в этом. Есть привычка, обязательства, страх остаться одной с ребенком на руках и без средств к существованию.

Я прячу тест в карман халата и выхожу из ванной. В квартире тихо, только слышно, как тикают старые настенные часы в коридоре – еще одно наследство от Лешиной бабушки. Яночка играет в своей комнате, я слышу ее тихий голосок – она разговаривает со своими куклами, укладывает их спать. Сердце сжимается от нежности. Моя девочка. Моя умница.

Я захожу к ней, присаживаюсь на край детской кроватки. Яна поднимает на меня свои огромные глаза – точь-в-точь как у меня, говорят все, – и улыбается.

– Мамочка, смотри, я Машу спать укладываю, – она показывает мне потрепанную куклу в самодельном платьице, которое я сшила ей из старой моей кофты. – Она капризничает, не хочет засыпать.

– Надо ей колыбельную спеть, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, чтобы дочка не заметила моего состояния. – Тогда сразу уснет.

Яночка кивает и начинает что-то напевать, сбиваясь с мелодии. Я глажу ее по светлым волосикам, и вдруг меня накрывает волной чувств. Может быть, через девять месяцев Яна уже не будет единственным ребенком. Мне хочется плакать от этой мысли – от радости или от ужаса, я не понимаю.

Звук ключа в замке заставляет меня вздрогнуть. Леша пришел. Я гляжу на часы – семь вечера, обычное время. Встаю, поправляю халат, прячу руки в карманы, чтобы не было видно, как они дрожат.

– Сиди, играй, солнышко, – шепчу я Яне и выхожу в коридор.

Леша стоит у вешалки, снимает пиджак. Вид у него усталый и раздраженный, плечи ссутулены, на лице – эта привычная складка между бровей, которая появляется, когда у него был тяжелый день. Он даже не смотрит в мою сторону, когда я подхожу.

– Привет, – говорю я тихо. – Как день прошел?

– Нормально, – бросает он, расстегивая ремень и вешая его на крючок. – Где ужин?

– Сейчас все будет готово, я специально твою любимую картошку делаю, с мясом, – я стараюсь улыбнуться, но улыбка получается натянутой. – Ты иди, руки помой, переоденься, я накрою на стол.

Он проходит мимо меня, даже не притронувшись, не поцеловав – раньше хотя бы чмокнет в щеку для приличия, но последнее время и этого нет. Я слышу, как он заходит в ванную, включает воду, потом идет в спальню.

Я торопливо иду на кухню. Картошка уже почти готова, шкворчит на сковородке, мясо тоже дошло – я специально купила хорошую свинину на рынке, потратила последние деньги, которые он дал мне на неделю, но это неважно. Сегодня особенный день. Сегодня я должна сказать ему.

Глава 3

– Марина, не сейчас, – обрывает он, не поднимая глаз от тарелки. – Дай поесть спокойно.

Я замолкаю, сжимая руки под столом. В кармане халата я чувствую тест, он как будто жжет мне кожу через ткань, требует, чтобы я достала его, показала, сказала наконец.

Проходит минут десять в молчании. Леша доедает, отодвигает тарелку, тянется за чашкой с чаем. И тут раздается звонок его телефона. Он смотрит на экран, и я вижу, как его лицо меняется – появляется эта напряженная складка у рта, которая означает, что звонит его мама.

– Алло, мам, – говорит он, и я слышу в его голосе эту особенную мягкую, заботливую интонацию, которую он никогда не использует, когда говорит со мной. – Да, я дома. Что случилось?

Я сижу напротив, и мне слышен истеричный голос Людмилы Петровны из трубки, хотя разобрать слова не могу. Леша слушает, кивает, хмурится.

– Мам, ну это же не страшно, просто давление скачет, ты же знаешь, у тебя это постоянно, – говорит он. – Прими таблетку, которую врач прописал... Да, я помню... Нет, мам, сегодня я не могу приехать, я только с работы... Мам, пожалуйста, не нервничай, от этого только хуже будет...

Разговор затягивается. Я встаю, начинаю убирать со стола, стараясь не греметь посудой. Леша продолжает говорить, его голос становится все более раздраженным, хотя он пытается это скрывать.

– Хорошо, мам, хорошо, я понял, завтра заеду, проверю, как ты... Да, обязательно... Нет, Марина тут ни при чем... Мам, давай не будем сейчас об этом...

Я замираю у раковины, держа в руках грязную тарелку. «Марина тут ни при чем» – это про что? Что она сказала про меня на этот раз?

Наконец разговор заканчивается. Леша кладет телефон на стол с такой силой, что я вздрагиваю. Он трет лицо руками, тяжело вздыхает.

– Господи, – бормочет он. – Сил никаких нет.

Я оборачиваюсь к нему, вытираю руки о полотенце.

– Что с твоей мамой? – спрашиваю я тихо. – Что-то серьезное?

– Да ничего серьезного, – он машет рукой раздраженно. – Очередная истерика. Давление, голова болит, сердце колет. Каждый божий день одно и то же.

Я не говорю ничего. Я знаю, что если я сейчас скажу что-то вроде «может, ей действительно плохо» или «может, надо вызвать врача», он взорвется. Потому что для него это будет означать, что я сомневаюсь в его способности оценить ситуацию, что я лезу не в свое дело.

Но если я промолчу, это тоже неправильно, потому что тогда получается, что мне все равно.

– Может, правда съездить завтра? – осторожно предлагаю я. – Проверить, все ли в порядке.

– Я и так собираюсь съездить, – огрызается он. – Без твоих советов разберусь.

Я снова замолкаю. Возвращаюсь к мытью посуды. Тишина на кухне становится гнетущей. Я чувствую, как внутри все сжимается в тугой узел. Может, не сегодня? Может, отложить этот разговор? Но на завтра? На послезавтра? Время идет, и с каждым днем будет только страшнее.

– Леш, мне нужно тебе кое-что сказать, – начинаю я, набравшись смелости.

– Марина, честно, не сейчас, – он смотрит на меня, и в его глазах такая усталость и раздражение, что я чувствую, как моя решимость начинает таять. – У меня голова раскалывается. Мать уже всю душу вытрепала. Давай завтра, а?

– Нет, это важно, – настаиваю я, и сердце колотится так сильно, что, кажется, сейчас выпрыгнет из груди. – Это правда важно. Мне нужно... мне нужно тебе показать кое-что.

Он смотрит на меня с недоумением, смешанным с раздражением.

– Что показать? Давай быстрее, если уж так горит.

Я лезу в карман халата дрожащими пальцами, достаю тест. Он лежит у меня на ладони – маленький, пластиковый, с двумя полосками, которые перевернут всю нашу жизнь. Я протягиваю его Леше, не в силах выговорить ни слова.

Он берет тест, смотрит на него секунду, две, три. Я вижу, как его лицо меняется – сначала непонимание, потом осознание, потом... Господи, я надеялась увидеть хоть что-то – удивление, радость, даже растерянность. Но то, что я вижу, заставляет меня похолодеть.

Его лицо каменеет. Брови сдвигаются, губы сжимаются в тонкую линию. Он кладет тест на стол, медленно, осторожно, словно это змея, которая может укусить. Поднимает на меня глаза, и в них такой холод, что я инстинктивно отстраняюсь.

– Это что? – спрашивает он тихо, очень тихо, и от этой тишины становится еще страшнее, чем если бы он кричал.

– Я... я беременна, – выдавливаю я из себя. – Леш, я...

– Ты беременна, – повторяет он, и в его голосе нет ничего, никаких эмоций, только эта ледяная, отстраненная интонация. – Прекрасно. Просто замечательно.

– Леш, я знаю, что это неожиданно, но мы же... мы же справимся, правда? – я тянусь к его руке, но он отдергивает ее. – У нас уже есть Яночка, мы же справились тогда, справимся и сейчас...

– Справились, – он усмехается. – Ты называешь это «справились»? Марина, ты вообще понимаешь, в каком положении мы находимся? Денег нет, я один пашу как вол, на одной моей зарплате еле-еле концы с концами сводим. Квартира маленькая, мы и так втроем еле размещаемся. И ты тут мне говоришь, что беременна?

Глава 4

Мир останавливается. Я слышу эти слова, но мозг отказывается их понимать.

– Что? – выдавливаю я. – Леш, ты... ты не можешь этого требовать...

– Могу и требую, – он поворачивается ко мне спиной, идет к окну. – Марина, это единственный разумный выход. Мы не можем себе позволить еще одного ребенка. Точка.

– Но это... это живой человек, – шепчу я, и рука моя инстинктивно тянется к животу. – Это наш ребенок...

– Это клетки, – обрывает он. – Это еще даже не эмбрион толком. Марина, не нужно устраивать трагедию. Тысячи женщин делают аборты, ничего страшного.

– Для меня это страшно! – кричу я. – Я не могу! Я не хочу!

Он резко оборачивается.

– А меня спросить не хочешь, чего я хочу? – в его голосе появляются металлические нотки. – Я не хочу еще одного ребенка. Не сейчас. Может, никогда. И я глава семьи, и мое слово решающее.

– Но это мое тело! – я отступаю к стене, прижимаюсь к ней спиной. – Ты не можешь заставить меня!

– Марина, – он подходит ближе, нависает надо мной, и в первый раз за все время нашего брака мне становится страшно. Не физически – он никогда не поднимал на меня руку, – но вот так, от его холодной, твердой решимости. – Подумай головой. На что мы будем растить ребенка? На мою зарплату, которой и так не хватает? Где мы его разместим, в этой двушке, где и так тесно? Как ты будешь справляться с двумя детьми, когда с одним еле-еле управляешься?

– Я справлюсь, – всхлипываю я. – Леш, пожалуйста, дай мне только шанс. Я буду лучше стараться, я...

– Хватит, – он отворачивается. – Завтра же звонишь в клинику. Это мое последнее слово.

Он выходит из кухни. Я слышу, как он проходит в гостиную, включает телевизор. Обычный вечер. Обычная жизнь. Как будто ничего не произошло. Как будто он только что не убил во мне все надежды.

Я сползаю по стене на пол, обхватываю колени руками и начинаю плакать. Тихо, чтобы не напугать Яну, но все тело сотрясается от рыданий.

Не знаю, сколько я так сижу. Может, десять минут, может, полчаса. Время потеряло смысл. Потом я слышу тихие, легкие шаги. Яночка.

Я быстро вытираю лицо рукавом халата, пытаюсь изобразить улыбку.

– Мамочка? – раздается ее тоненький голосок. – Почему ты на полу сидишь?

– Просто устала немножко, солнышко, – говорю я, и голос звучит хрипло. – Сейчас встану.

Она подходит, обнимает меня за шею своими маленькими ручками.

– Не плачь, мамочка, – шепчет она мне на ухо. – Я тебя люблю.

И я снова начинаю плакать, прижимая ее к себе, вдыхая ее родной запах.

– Я тебя тоже люблю, моя хорошая, – шепчу я. – Больше всего на свете.

Потом укладываю ее спать. Читаю сказку про Золушку – ее любимую, хотя сейчас эта история кажется мне особенно жестокой. Никакой феи-крестной не существует. Никто не придет и не спасет. Никакого принца на белом коне нет.

Яна засыпает, обнимая свою любимую куклу. Я сижу рядом с ее кроваткой, глажу ее по волосам и пытаюсь решить, что делать. В голове пустота. Я не могу думать. Я просто смотрю на свою дочку и чувствую, как внутри разрастается ужас от мысли о том, что завтра я должна позвонить в клинику.

Позже я иду в спальню. Леша уже лежит, отвернувшись к стене. Свет выключен. Я ложусь на свою сторону кровати, на самый край, чтобы случайно не коснуться его. Лежу и смотрю в темноту.

Слезы текут сами собой, беззвучно, и я не могу их остановить. Мокрая подушка, соленый вкус на губах.

Я не сплю всю ночь. Лежу, глядя в потолок, и прокручиваю в голове этот разговор. Может, мне надо было сказать по-другому? Может, выбрать другой момент? Но я знаю, что ничего бы не изменилось. Его реакция была бы такой же. Потому что дело не в моих словах. Дело в том, что он не хочет этого ребенка.

Под утро я проваливаюсь в тяжелый сон без сновидений. Просыпаюсь от звонка телефона. Леши рядом нет, он уже уехал на работу. Я смотрю на экран. Людмила Петровна.

У меня нет сил отвечать. Но телефон звонит настойчиво, снова и снова. Я понимаю, что она не отстанет. Беру трубку.

– Алло, – голос мой сиплый от слез и бессонной ночи.

– Марина? – по голосу свекрови я сразу понимаю, что Леша ей все рассказал. Ну конечно, рассказал. Побежал к мамочке жаловаться, как всегда. – Мне нужно с тобой серьезно поговорить.

Я молчу, сжимая телефон.

– Алеша мне все рассказал, – продолжает она, и в голосе ее появляются истерические нотки. – Как ты могла, Марина? Как ты вообще посмела?

– Людмила Петровна, я...

– Молчи! – обрывает она. – Молчи и слушай! Одну не можешь нормально воспитать, за второго взялась! Ты видела, как Яна себя ведет? Она совершенно не воспитана! А ты тут решила еще одного рожать!

Я прикусываю губу до крови, чтобы не заплакать.

– Мой Алешенька на вас вкалывает, – продолжает свекровь, и голос ее становится все громче, – а ты только и думаешь, как на шею сесть! Мало тебе, что он содержит тебя и твою дочку, так ты еще и...