Измена, развод и прочие радости

Глава 1

Глава 1

— Выручай! — проорала телефонная трубка моего благоверного. Он по инерции попытался бросить ей в меня, ибо разговоры со всякими истеричными и депрессивными — женская прерогатива. Я сделала злые глаза, как у гадящего единорога.

— Что случилось, Вась? — закатив свои чёрные очи, выдохнул Рубенской.

У меня не укладывалось в голове, как мой Миша и Вася до сих пор дружат. Один — заместитель директора металлургического завода, другой — непризнанный поэт, считай говночерпий. Я подозревала, что виной тому их общее детство, садик и школа. А потом поняла: противоположности притягиваются. Муж подарил мне на годовщину брака квартиру, Спиридонов своей пассии — букет гвоздик. Рубенской в сортир ходит с ноутбуком, чтобы проверять цены на железо, а Вася сворачивает самокрутки из сборника стихов Есенина. Мой суженый ни дня не мыслит без смузи из брокколи, а его друг запивает спирт бабкиным компотом.

Машина припарковалась возле старенькой пятиэтажки. Я надеялась отсидеться в тылу, но Михаил смерил меня тяжёлым взглядом и воззвал к совести. Та своим храпом оглушала окрестности.

— Ты же обещала быть со мной и горе и в радости…

— Вот именно! — буркнула я, ссаживая с колен своего шпица, не хватало ещё её подвергать стрессу и тараканам. — Там про сопли Спиридонова ни слова не было.

Третий этаж и дверь, обитая дерматином. Вася встречал нас, благоухая этиловыми парами, в растянутых трениках и майке-алкашке. Русые вихры торчали во все стороны, а пальцы, что нервно сжимали окурок "Примы", говорили о невероятном волнении.

— Алис, разувайся, я только полы помыл…

Полы выглядели так, будто по ним прошло стадо ослов. Тонкий линолеум вздулся возле плинтусов.

— Одумайся, грешник, и вспомни про инстинкт самосохранения, прежде чем предложишь мне свои тапки, — выдала я и по стеночке, где, как мне казалось, грязи меньше, просочилась в зал.

— Вы не представляете, она такая… Такая… — экзальтированно блеял Спиридонов.

— Денег не дам, — сразу обрубил муж.

Непризнанный поэт оскорбился, а потом рассказал о Наташе. Познакомились они в трамвае, она возвращалась от мамы, а Вася — из загула. И блондинка с аристократическим носом покорила сердце литературного мужа.

— Чего ты хочешь? — перебил Миша, подпирая спиной косяк.

— Она такая… Такая…

— Мечта поэта? — подсказала я, неотрывно рассматривая дырявый на большом пальце носок Василия.

— Да! — выкрикнул друг мужа и взмахнул рукой как бы в избытке чувств. А как по мне — тестостерона. — Вы же согласитесь составить нам компанию за ужином?

Обычно мой супруг отличался редким снобизмом, но только не с Васей. Он дал положительный ответ, а я печально рассматривала в грязном окне серый ноябрь. Ну что поделать, я ж хорошая жена. Не буду перечить вслух.

— Алис, — помявшись в коридоре, позвал друг детства, — что мне сделать, чтобы точно понравиться ей?

— Поменяй носки, Спиридонов, — красноречиво намекнула я, кивая в сторону дырок на больших пальцах.

***

— Пообещай мне, что не станешь шутить, — поправив рубашку и поймав мой взгляд в зеркале, попросил Миша.

— Пообещай мне, что он не станет читать свои стихи. — Уместно ли было торговаться, стоя в фойе кафешки, я не знала, но как вспомню стихосложение непризнанного гения, так желудок требует экстрадиции. — В жерле кита сомкнулись воды, что можно сейчас ожидать от природы?

Я нарочно выбрала самый зубодробительный пассаж, и мужа перекосило. Спиридонов был поэтом непризнанным не просто так. Его трудами можно было воскрешать мёртвых и упокаивать ещё живых. Почившие восстанут накостылять этому бумагомарателю, а все остальные сами будут придерживать крышки гробов, чтобы, упаси Боже, ещё раз не столкнуться с настолько «прекрасным».

— Наташенька опаздывает, — донёс до нас Василий.

— Не удивлюсь, если она вообще не придёт, — пробубнила я себе под нос, но Рубенской всё равно услышал.

— Надо было просить тебя не хамить, а не шутить, — зло прошипел супруг, отодвинув мне стул.

Надо было меня вообще дома оставить. Волки были бы сыты, а одна конкретная тестостеронная овца цела. Но тут как с родами: обратно не засунешь.

— Как твои носки, Спиридонов? — решила завести необременительную беседу я и получила шлёпок по коленке под столом. Воззрилась на мужа с презрением грешника, который отрицал все свои прелюбодеяния.

— А ты думаешь, всё так быстро закрутится? — покраснев как рак, которого бросили в кипяток, спросил Вася.

Я печально покачала головой. Дырявые носки для мужика это как небритые ноги для бабы, точно дальше посиделок дело не зайдёт. Но это ж насколько надо не верить в себя, чтобы даже не помыслить о победном результате операции?

Подошёл официант, супруг сделал заказ для нас. Но тут литературное светило дёрнулось и прощебетало:

— А можно мне грамм сто…

Извернувшись так, чтобы мой кед дотянулся до противоположной стороны стола, я больно пнула друга мужа по щиколотке. Он по-бабьи ойкнул и уставился на меня.

Глава 2

Глава 2

Шесть лет… Шесть лет, твою ж мать, грёбаного брака.

За эти годы я была отличной женой, горячей любовницей и ответственным партнёром для Рубенского. Наверно, поэтому, ошалев от его слов, я ляпнула самое дурацкое, что вертелось в голове:

— Ириску я тебе не оставлю, — шпиц, услышав своё имя, кинулась ко мне. Я подхватила её под пузо и, встав, ушла в спальню.

Гардеробная пугала. Я просто не представляла, что надо забирать в первую очередь. Поэтому вытащила самый здоровый чемодан и стала пихать в него вечерние платья вперемежку с трениками и кедами.

Плакать не хотелось. В глубине души я подозревала, что так может случиться. Каким бы прекрасным ни был наш брак, он жил по принципу взаимовыгодного сотрудничества. Мне нужен был состоятельный мужик, который взмахом руки решал все проблемы, а Мише — красивая образованная кукла. Она могла с одинаковой проворностью смеяться и договариваться с подрядчиками, дружить с женой его шефа и быть личным секретарём. Мы оба получили то, что хотели, только я ещё и любила его.

— Ты даже не поговоришь со мной? — муж стоял на пороге спальни, сложив руки на груди.

— Не вижу смысла, — я достала спортивную сумку и скинула в неё свои документы. — Но если у тебя свербит, так и быть, послушаю…

— Вот поэтому! — он рявкнул так, что Ириска тонко гавкнула. — Ты никогда не можешь без своего этого цинизма. Как будто я трахаю резидента Камеди Клаб! Что бы ни случилось, ты всегда такая! От тебя не дождёшься теплоты, я с тобой замерзаю…

Вот тут надо бы возмутиться. Но меня тоже понесло. Стало обидно. Мне говорит про холод человек, который кроме как приказами общаться не умеет. Чтобы добить трепетную, теплолюбивую натуру Миши, я заметила:

— Раз мёрзнешь, прикрой яйца, а то застудишь! — и пихнула его чемоданом.

В ванной я сгребла в рюкзак всю свою косметику. С кухни прихватила собачий корм. Стянула из прихожей ключи от машины. Вожу я ещё хуже, чем играю роль добропорядочной жёнушки, но и на такси переться в подарочную квартиру, единственную, что оформлена на меня, не хотела.

— Куда ты собралась? — хриплый голос догнал на пороге. — На улице ночь…

— Ну не полярная ведь, — заметила я и открыла дверь.

— Алис, не уходи, нам надо поговорить, — Рубенской попытался схватить меня за рукав куртки, но я пнула его в колено.

— Да пошёл ты…

***

Я колесила по городу больше двух часов. Погода, словно в насмешку над моими планами, разразилась снегопадом. Но я упорно ездила от одного банкомата к другому и обчищала все карты Рубенского. Набралось порядка десяти штук баксов. Это лишь моральная компенсация. Одна сотая её часть.

Найти парковку — это квест навылет. В прощение за снегопад небеса смилостивились и подкинули местечко на отшибе.

Квартира была пустой. Квартиранты съехали ещё три месяца назад, и тут начался косметический ремонт. Никогда бы не подумала, что так своевременно. Я закатила чемодан в спальню, убрала сумку с наличкой и документами в шкаф. Вернулась на кухню. Чайник прятался в духовке. А чая вовсе не было. Сделала заказ в интернет-магазине, что развозит продукты до одиннадцати вечера. Стала ждать.

Реветь по-прежнему не хотелось. Пить тоже. Рубенской, давая мне карт-бланш, ни разу не набрал и не высказал за кредитки. Пожала плечами, глядя в чернильное небо со снежными мухами.

Развод так развод.

Обидно не было. Было… Пусто?

Вся идеальная картина мира рассыпалась, обнажив грязные материи. Я не знала, что дальше делать. Наверно, надо работу поискать, но это после Нового года. Отложенных на снегоход денег хватит на пару месяцев, а потом раздел имущества. Хотя что там делить. Я хорошая жена, потому что тупая. Миша оформлял на себя машину, квартиру, в которой мы жили, загородный дом и ещё две однушки в строящемся элитном комплексе. А мне с барского плеча подарил эту трешку. И то… Как подарил… Мои родители отдали нам свою старенькую двушку в панельке, а муж через год продал её и, добавив денег, купил эту. Конечно, оформил на меня. Ну и всё на этом. И несмотря на то, что все имущество совместно нажитое, я уверена, что муж подстраховался. Мне ничего не достанется.

Разобрав доставку, я навела себе чаю и, скинув простынь с дивана, уселась в угол.

— Ну не помрём, — заверила я собаку. — Не голубых кровей…

Потом вспомнила, сколько стоил собачий ребёнок рыжего окраса, и исправилась:

— Ну я так точно…

А через неделю, открыв дверь своими ключами, заявилась Олеся.

Медноволосая и вся какая-то солнечная, подруга олицетворяла божью кару, потому что раздвинула шторы, щёлкнула чайником на кухне и стала напевать: «Мне пох, пох… Тебя люблю, но веду себя…» Я накрылась подушкой, а сверху для надёжности одеялом.

— Алис, ты вообще меняешь эти треники? — она дёрнула меня за штанину, которая в процессе пряток оказалась снаружи постельного кокона. — Не удивлюсь, если ты ещё и в душ не сходила ни разу…

В душ я ходила. Дважды в день выбиралась на улицу, чтобы выгулять Ириску. Но на этом всё. Неделя слилась в непонятную череду из рассветов и закатов, одноразовой посуды и поганого кофе с ментоловыми сигаретами.

Глава 3

Глава 3

В середине вечера, когда все прилично расслабились, а именинник надрался и стал читать собственные стихи, я решила, что с меня хватит. По стеночке, прячась от резвого ведущего, который уже трижды пытался меня уломать сыграть в бутылочку и карандашик, я просочилась в фойе. Присела в кресло и вызвала такси. Оно не ехало по причине плохой погоды.

— Верни машину, — раздался сбоку голос Рубенского. Я вздрогнула и предложила:

— Поцелуй себя в зад, — бывший муж сморщился.

— Не тебя? — уточнил он, присаживаясь напротив.

— Нет, ты это погано делаешь…

Ему шёл этот костюм. Приталенный пиджак кофейного цвета, кремовая рубашка с расстёгнутым воротом и узкие брюки.

— В этом вся ты, — снова начал старую песню Михаил. — Вспомни, что ты мне сказала, когда я признался тебе в любви… «Не уверена, что это взаимно, но я попробую с этим что-нибудь сделать».

Он передразнил меня, а я парировала:

— А какой нормальный человек признаётся в любви на похоронах деда?

— Ну не своего ведь…

— Вот именно, Миш, — я психанула и вытащила из сумки сигареты, — я соплями задыхалась, а ты: «Я люблю тебя». Да в гробу я видала такие признания!

— И сейчас ты опять делаешь это, — он придвинулся и протянул зажигалку. — Ты никогда не признаёшь своего поражения. Ни тогда, ни сейчас. Тебе вообще нормально?

— Нет, у меня изжога, — огрызнулась я.

— Ты как загнанная волчица, — он задумчиво потёр подбородок, — даже когда валяешься вся в крови у ног охотника, всё равно стараешься посильнее укусить. Тебе больно, а ты продолжаешь бравировать и хамить. Ты думаешь, так все женщины себя ведут при разводе?

— Нет, они обычно рвут на муже волосы и проклинают до седьмого колена. Так что заметь, как тебе повезло, и не пытайся забрать машину.

Этот разговор стал напрягать. Настолько, что я психанула и ушла в гардероб за верхней одеждой. Стоя на пороге ресторана, я продолжала обновлять приложение с такси. Миша вышел минут через пять.

— Ты ведь даже не пытаешься исправить ничего… — он поднял воротник пальто. В свете ночных фонарей и снегопада он был похож на того парня, в которого я влюбилась семь лет назад.

— Зачем? — выкрикнула я. — Это не я хочу с тобой развестись…

— Затем, что, может быть, мне было бы проще… — он поднял голову и рассматривал ночное небо. — Проще признать, что я ошибся, что запутался, что ты другая, просто боишься показать слабость, что тебе тоже больно…

Я не понимала к чему он ведёт. И не хотела признавать, что да, мне больно, плохо, что я всё это время молча выла в подушку, что меня выворачивало при мысли быть с кем-то другим, кроме него. Но также не собиралась тешить его самолюбие. Он хочет быть хозяином жизни, положения, жены. А я…

— Знаешь, Миш, — я подошла вплотную и уловила аромат его парфюма, который сама и выбирала, — мужчина должен быть таким, чтобы ему без труда доверилась слабая и без оглядки покорилась сильная… Делай выводы…

— Какие? — его глаза отразили снежный поток.

— Ты недостаточно хорош, чтобы я позволила себе слабости, и недостаточно силён, чтобы я вверила свою жизнь в твои руки.

***

Гости вывалились на порог ресторана всей гурьбой. Кто-то толкнул меня в бок, дородная тётка попыталась наступить на ногу. А я смотрела вслед уходящему мужчине с поднятым воротником и, наверно, ощущала боль. Саднящей раной внутри. Сжигающей остатки гордости.

Хотелось рвануть следом, схватиться за его пальто, уткнуться носом в родную грудь. Но я стояла. Миша хотел, чтобы я сказала, что мне плохо без него. Я хотела, чтобы он говорил про то, что по-прежнему любит, что сглупил, ошибся и его слова всего лишь слова. В них нет чувств. Но он промолчал и ушёл.

— Алиса, вот вы где! — меня аккуратно подхватили под локоток. Обернувшись, я увидела Наташеньку. Она была взбудоражена и расстроена. Над головой громыхнул залп салюта. Честно, такой моветон — на праздновании запускать фейерверки, но против именинника не попрёшь.

Разбираться в душевных перипетиях Натали и Васи не было никакого желания. Я просто молчала, мысленно призывая ее одуматься. То ли моя ментальная связь была хилой, то ли у нее нереально горело.

— Я, признаться, не знаю, как начать… — сказала она, уводя меня от толпы.

— Начни как-нибудь, а там разберёмся, — со вздохом предложила я.

— Понимаете, Вася, он такой, такой…

В её словах не было восторженности. Так скорее говорит замученная жена мужа-алкоголика, на которой висят ещё трое детей.

— Он ведь пьёт постоянно, — наконец призналась она, — или по уши в работе, причём это страшнее. Он не ест, не ходит в душ, только сидит за компьютером и пишет что-то… А сейчас…

Я поискала взглядом объект обсуждения и заметила, как Спиридонов в расхристанном виде бегает по снежному газону с елями и, огибая каждую, кричит в темноту: «Наташенька, ау!». Ей-богу, как в той советской сказке, где герой так же носился по лесу и говорил в чащу: «Настенька!», а та ему отвечала: «Алёшенька…».

Глава 4

Глава 4

От телефона меня отвлёк звонок в дверь. Занимаясь выбором подарков к празднику, я не сразу сообразила, что звук доносится из коридора. Вставать и открывать не спешила, решила дать время неизвестному камикадзе одуматься, но не срослось. К переливчатым трелям добавились удары.

Ириска рыжим пропеллером носилась под ногами, облаивая позднего гостя. Я посмотрела в глазок. Не узнала.

— Открой, — рявкнуло снаружи. Я опешила и голосом Лолиты, не той, что Милявская, а которая Набокова, шепнула в косяк:

— А взрослых нет… — вспомнила, что мне двадцать шесть, и выругалась.

Провернулся замок, и в узкую щель потянуло морозным воздухом.

— Чего тебе? — сварливо спросила я Спиридонова, который топтался и отряхивал с кроссовок мокрый снег.

— Не пустишь? — он сложил руки на тощей груди, стараясь выглядеть угрожающе. Я с сомнением приподняла бровь.

— Нет!

Я уже вознамерилась хряпнуть дверью в лучших традициях, но этот серверный олень просунул ногу в щель. Сузив глаза и поджав губы, я снова задала тот же вопрос:

— Чего тебе?

Мужчина взглянул на меня исподлобья. На физиономии разливалось какое-то печальное отчаянье вместе с тёмными кругами под глазами.

— И-извиниться хочу за вчерашнее, — заикнувшись, признался он.

— Мне не нужны твои извинения…

— А мне нужно твоё прощение, — постарался мягко улыбнуться и сделать глазки кота из Шрека. Я не оценила и ещё раз дёрнула дверь. Непризнанный гений вздохнул и убрал ногу у меня с дороги. — Алис, пожалуйста…

Хряпнуть дверью, как крышкой гроба, не получилось. Пришлось тихонько закрывать.

— Алис, нам надо поговорить… — услышала я снаружи квартиры.

И этот туда же… Почему на моём жизненном пути появляются только мужчины, которым отчаянно хочется поболтать? Почему, к примеру, не отвезти молча девицу на Мальту. Ну или в гробовом молчании положить на плечи новую шубу. Да на крайний случай и колье на шею пойдёт.

Вася из поэта переквалифицировался в дятла. Он стучал, стучал, стучал. В итоге на стук вышла бабушка — соседка — и всё смолкло. Я посмотрела в глазок: понурый Спиридонов что-то объяснял Нине Викторовне. Через пару минут она ушла, а у меня звякнул телефон смской: «Алис, впусти такого милого мальчика, ну что издеваешься?»

Меня подхлестнуло волной злости. Звякнули ещё раз замки, и я, схватив Василия за рукав дублёнки, втащила его в квартиру.

— Доволен? — рявкнула я. — Иди ещё весь подъезд оповести, какая я нехорошая. И продажная. И вообще…

— И вообще, Алис, прости меня, — он схватил за руки, зажимая мои ладони в своих. — Я дурак. Вчера — пьяный дурак, который помнит только треть. И я наговорил лишнего. И не должен был… Алис, прости…

В порыве психа я выдернула у него свои руки и прошаркала в спальню. Закрыла дверь и села на пол. Звуков из коридора слышно не было. Но потом звякнула посуда. Литературный гений появился бесшумно с двумя бокалами. Внутри плескалось или виски, или коньяк. Один бокал поставил возле моих ног, а сам сел напротив, почти копируя мою позу.

— Прости…

— Ты повторяешься, — ехидно перебила я.

— Нет, — он потёр лоб, стянул очки с лица. — Сейчас я извиняюсь не за вчерашнее, а вообще…

— Превентивно?

— Нет, — он подтянул серые треники и скрестил ноги, уперев локти в колени. Подбородок положил на сцепленные в замок пальцы. — Я извиняюсь за то, что молчал. Всё знал и ни намёком, ни словом не предупредил. Извиняюсь за то, что трус, обыкновенный трус, который не способен был на предательство… Но всё равно предавал. Тебя…

— О чём ты? — мои нахмуренные брови встретились у переносицы.

— Алис, у него другая женщина… — он спрятал лицо в ладонях. — Уже около двух лет у твоего мужа любовница. И сейчас… Она беременна, Алис…

Глава 5

Глава 5

В моей голове его речь прозвучала, как бла — а бла — бла, бла, бла-а-а. Видимо, это как-то отразилось на моей обескураженной физиономии, потому что Вася усмехнулся и пояснил:

— Я не ломал рук, Алис, — взъерошил русые волосы, — у меня не аппендикс и Миша не был у меня сиделкой. Я никогда не лечился от алкозависимости и твой муж не поддерживал меня тогда, не жил со мной в том санатории…

— А где же ты был? — ещё не веря в услышанное, ошарашенно спросила я. — Я же две недели ездила поливать твои бегонии…

— В Краков летал, на конференцию… — недоумённо обронил он, а я обидно рассмеялась. Так, что сама испугалась этого истеричного смеха.

— В Краков? — ещё давясь весельем, переспросила я. — Вась, откуда у тебя деньги на заграничные поездки, ты живёшь в бабкиной квартире, пьёшь самогон…

— Если я живу в задрипанной квартирке с советским ремонтом, если ты меня всегда видела в затрапезном виде, если я не шастаю каждый день в офис, это не говорит, что я нищий, — раздражённо и зло выдал он. А я умолкла. — Ты ведь даже не знаешь, чем я занимаюсь, но свято веришь, что я прозябаю впроголодь… Ах да… Миша же тебе рассказывает, что помогает мне… Алис, он не мне помогает, он любовницу свою содержит…

Я обхватила себя руками и стала медленно раскачиваться. В голове не укладывалось, я отказывалась верить в то, что уже два ношу ветвистые, щедро взращённые витаминами кальция и супружеским блудом рога.

— Или полгода назад он ездил в Екатеринбург договориться о сотрудничестве… Нет, Алис…

Спиридонов сыпал фактами, датами. А я шептала себе внутри: «Только попробуй разреветься…» Миша никогда не хотел детей. У него с этим сложно, он не готов был. Отговаривал меня. Даже собаку подарил, чтобы потренировалась. Но всё равно всегда подчёркивал, что не хочет детей. А тут оказывается…

— Зачем этот цирк с двойным свиданием? — невпопад спросила я.

— Я надеялся, что он сольётся… — Вася так же сидел напротив меня, только голову запрокидывал к стене и изредка ударялся ей. — Или не сольётся, но я наберусь смелости всё рассказать… Он попросил его прикрыть в этот Новый год. Хотел уехать за город… Тогда я понял, что больше не могу… Не хочу в этом участвовать…

— Уходи, Вась…

***

Василий ушёл. В другую комнату. А через час вернулся и попробовал закинуть меня на кровать. Я не сопротивлялась. Сама встала и залезла под одеяло. К двум часам ночи он снова явился и стал пихать в меня таблетки. Вот тут проявился мой бунтарский характер. Пока примерялась, как ловчее украсить его запястье цепочкой своих зубов, он извернулся и засунул успокоительное мне в рот. Зажал его. Пришлось глотать. В четыре утра на прикроватной тумбочке материализовался чай. А в шесть я уснула. То ли боль поутихла, то ли переквалифицировалась в злобу, а злиться всегда приятнее выспавшись.

Полдень встретил тишиной. На кухне стоял завтрак в одноразовых контейнерах. Спиридонова я повысила в звании от непризнанного гения до северного оленя, подвид придурковатый.

Злость и обида, вкусив мирской пищи, затребовали отмщения. Я не знала, что надо сделать, чтобы ударить побольнее своего супруга, поэтому начала с мелочей. Выставила в соцсеть свои фото с будуарной съёмки. Я снималась в этой фотосессии, чтобы порадовать его и разнообразить наши переписки, но не срослось.

— Как дела? — наигранно спокойный голос Рубенского в трубке настиг ближе к вечеру.

— Пока не родила, а когда рожу — не скажу, — хотелось орать в телефон, какой мой благоневерный подлая скотина, но я стоически стискивала зубы. Не иначе как успокоительное действовало.

— Что? — надломился голос Миши.

— Что? — непонимающе переспросила я, цедя с присвистом чай.

— Повтори, что ты сказала…

— А что я сказала? — продолжала тупить я.

— Ты беременна? — и было в вопросе столько раздражения, непонимания…

— Я не хочу отвечать на такие вопросы левому мужику…

— Я твой муж!

— Бывший, — дотошно уточнила я. — Чего тебе надо?

В трубке пропыхтели, не иначе как тоже хотели орать, но повода не представилось.

— Ты что творишь? — похолодел голосом Михаил. — Почему твои откровенные фотки висят в сети?

В фото не было ничего откровенного и непотребного. Обычная съёмка в нижнем белье, сорочках, в ванне с обнажённой спиной. Как по мне, невероятно целомудренно.

— А тебе твоя любовница не даёт, что ты полез шариться по соцсетям? — раскрыла карты я.

— Не твоё дело… — начал было супруг, но я перебила:

— Моё. Знаешь ли, сшибать люстры рогами неприятно…

— Удали фото, — рыкнула трубка. — Не хватало ещё, чтобы весь завод ходил и судачил про жену заместителя.

— Бывшую жену… — внесла коррективы я. И опять вернулась к его интрижке. — Слушай, а как тебе ребёнка удалось сделать с твоим одним разом в три дня? Резинка порвалась?

— Тебя этот один раз устраивал! — завёлся муженёк.

— Я просто не знала, что Вася может трижды за ночь…

Глава 6

Глава 6

— Сволочь! — выдала Олеся, неуклюже раскачиваясь на детских качелях у меня во дворе. Ириска носилась, как после энергетика, и облаивала здоровенного дога, тот флегматично игнорировал её. — Не, ты глянь, какая сволочь! Мало того что кобелина, так ещё и шмотки пожалел.

Подруга икнула и передала мне бутылку шампанского. Пить не хотелось, но обстановка располагала. Вечер, снег, детская площадка и две дуры с игристым.

— А давай… — рыжеволосая гарпия задохнулась от гениальной идеи. — Давай машину ему разрисуем?

— Тебе в садике не хватило раскрасок?

— Хорошо, давай накарябаем…

— Зачем? Если она достанется мне, потом и ремонт делать мне.

— Ладно, тогда хоть одно колёсико может, спустим?

Она молитвенно сложила руки перед грудью, а я уронила лицо в ладони. Да послал же бог друзей, с такими и врагов не надо.

Первой ошибкой за этот вечер была бутылка алкоголя. Я это осознала на пути к своей квартире, сидя в такси, под кудахтанье Олеси, что мы-то ему уж покажем. Что покажем, старалась не уточнять, размах фантазии подруги колебался от стриптиза на снегу до водородной бомбы под дверью.

На парковке пьяный юрист быстро разыскала наш "Ниссан". Поскольку машина была внедорожником, напакостничать просто так не получалось. До лобовухи было не дотянуться, а колёса это неблагородно.

Телефон тренькнул, и я поспешно приняла вызов. На том конце пищала Наташенька — мечта поэта. Она в слезах рассказывала, что Василий сошёл с ума, грозится идти драться или бороться за что-то, а если ему помешают, он выпрыгнет из своего окна. Я порекомендовала психдиспансер и бригаду медиков для буйнопомешанных.

Скинув звонок, развернулась и обомлела. Олеся жирной неповоротливой гусеницей распласталась по капоту машины, и только ноги истерично подрагивали в такт поступательных движений. Я бросилась к ней, схватила за сапог, но подруга вцепилась в стеклоочистители, норовя выдрать их к чертям собачьим с ошмётками металла. Почуяв моё смятение, она тряхнула ногой, и я повалилась в снег, всё ещё сжимая в руках труд итальянских кожевенных мастерских.

Сняла я её только после того, как она размашисто украсила стекло красной помадой и надписью… Ну, из трёх букв, короче.

— А кто звонил? — подруга сползла улиткой с машины.

А вот здесь я совершила вторую ошибку.

— Спиридонов надрался и хочет самоубиться.

Сидя в такси на пути к дому поэта, я размышляла, что проще было бы дать подруге карт-бланш и свалить в закат. Были подозрения, что этот северный олень очень неплохой манипулятор и актёр. Я вообще старалась не думать о Ваське после нашего ночного разговора, ибо сразу возникало желание придушить засранца. С одной стороны, его правда, они друзья и сливать Мишу он не был обязан. А с другой… Это какой лицемерной тварью надо было быть все эти два года, чтобы, улыбаясь мне, осуждать действия друга, но молчать. Либо ему было выгодно моё неведение, либо стало выгодно моё знание. Почему-то не отпускали его пьяные слова: «А я люблю…». Кого он любит, не хотелось уточнять, но очень надеюсь — не меня, куда мне ещё такой болезный сдался.

Квартира Спиридонова встречала криками и морозным воздухом. Не разуваясь, я прошла на кухню, откуда доносились разговоры. Олеся неспешно топала за мной, трезвея и, верно, сомневаясь в причине прибытия. На подоконнике в майке и трениках стоял Василий, а Наташенька висла у него на штанине, уговаривая не дурить. Он открещивался и цеплялся за раму. Потом распахнул её и полез на карниз. Подруга оттеснила меня. Как бравый спецназовец, она пошла на перехват, то есть вцепилась во вторую ногу. А я, облокотившись на гарнитур, смотрела эту комедию. Девочки дёргали его вниз, он бил себя в грудь и требовал отпустить. Апогеем стало то, что они просто стянули с него штанцы. Оленя это не остановило, и он в портках пытался сигануть с третьего этажа. Как по мне, один чёрт не убьётся.

Тут дамская половина стала заметно нервничать, ибо хватать за трусы неудобно. Но спасение души от самоубийства это богоугодное дельце, поэтому две гарпии повисли уже на нижнем белье. Оно не сдюжило и поползло вниз. Когда мужик разоблачённый понял, что хозяйство замерзает, он заорал в приоткрытую форточку:

— Чести лишают!!!

Олеся не придумала ничего лучше, чем в этот самый момент схватить Спиридонова за причиндалы и потянуть вниз. Он по-бабьи завизжал. Но попыток не оставил:

— Пустите! Пустите меня! Я прыгну…

В этом гвалте мой тихий голос прозвучал набатом, так что все замерли.

— Прыгай, — спокойно разрешила я, отлепившись от гарнитура и шагнув к окну. Наташенька и Олеся благоразумно отступили. Вася, сообразив, что его не держат, натянул исподнее. — Прыгай, давай…

Я залезла на табуретку. Шагнула на подоконник, который ощутимо прогнулся под весом двух людей. Распахнула створку и повторила:

— Прыгай. — Я толкнула его в плечо, побуждая шагнуть на карниз. — Вперёд…

Схватила за руку псевдомученика. Раскачала, как любят делать дети, когда гуляют с кем-то. Он смотрел на меня со смесью недоверия и печали. А ещё на левом глазу у него разрастался такой хороший синяк.

— А хочешь, я с тобой прыгну? — предложила я, бросив его ладонь, и наклонилась, чтобы выбраться наружу. Меня с силой дёрнули за талию, ногти опасно проскрежетали по пластику. А в следующий момент — секунда свободного падения, визг и отшибленный локоть.

Глава 7

Глава 7

Мы делили апельсин. Много нас, а он один. Вот до чего дошла страна, где апельсинов дохрена.

Это всё, что вам надо знать о нашем с Рубенским разводе. Оказалось вдруг, что машина куплена на предприятие. Загородная дача, в стройке которой я участвовала, зарегистрирована ещё до нашей свадьбы, то есть не совместно нажитое имущество. А две однокомнатные в ипотеке. При разводе не только имущество, но и долги делятся поровну. Итого в остатке всего две квартиры, причём одну нам подарили родители, но поскольку она была продана и куплена новая, это общее. И вторая, в которой мы жили.

— Алис, не переживай ты так… Мы обязательно что-нибудь придумаем, — Олеся сжала мою ладонь в знак поддержки. Мы стояли на парковке возле бизнес-центра, где была назначена встреча.

— Да я… — говорить не хотелось, но я пересилила себя. — Понимаешь, он ведь никогда не доверял, раз всё так складно выходит. Долги я не выплачу при любом раскладе, вот и останется, что по факту мне и принадлежит, родительская квартира. Пусть немного дороже, чем та в панельке, но ведь… Такое чувство, будто он готовился…

Мы сели в машину подруги, и она злобно выдохнула:

— Вот не зря я хотела ему отвёрткой оставить послание на капоте!

Я печально усмехнулась. Апатия и непонятная усталость навалились разом ещё в переговорной. Миша был серьёзен и недоволен, поджимал губы и косился на своего адвоката. А я предстала в образе овцы, ведомой на забой: трикотажное платье с глухим воротником, чёрные колготки и сапоги без каблука. Тёмно-русые волосы сильно поблёкли, и я не парилась уже, просто заплетала их в косу. С бывшим мужем мы не проронили и десятка слов, зубоскалили Олеся и тучный мужчина, Семён Викторович, специалист по бракоразводным процессам.

— Слушай, — воскликнула подруга, притормаживая на повторе, — а поехали на выходные в загородный дом к Анатолию. Он меня хочет представить своим друзьям, и мне немного стрёмно быть одной среди акул. Да и тебе надо развеяться…

— Прости, Лесь, я буду занята, — враньё никого не красит, но лучше быть некрасивой лгуньей, чем пятым копытом у коровы. А на этой встрече уверена, все будут по парам.

— Только не говори, что будешь все выходные нянчить того ханурика?

— Кого? — подавилась я.

— Ну этого, вашего, Спиридонцева…

— Спиридонова…

— Так значит да? — почуяв новую интригу, аж взметнулась подруга.

— Что? Да… Ой, нет, конечно… — я выдохнула. — Я просто буду спать.

— Все выходные?

— Все выходные, — подтвердила я.

***

На улице мороз. Зуб на зуб не попадает. Суббота. Девять утра. А я стою возле своего подъезда со спортивной сумкой на плече и Ириской в руках. Олеся решила меня превратить в Снегурочку, только так я могу объяснить её звонок семь минут назад с воплем: «Выходи, я во дворе!». Задним местом-то понимаю, стоило уточнить, в чьём именно.

Из-за поворота моргнул фарами её чёрный «жук», и я выдохнула. Запрыгнула на переднее сиденье, кинула свой баул назад, расстегнула бежевую короткую дублёнку и разместила собаку на коленях.

— А в переноске она не ездит? — приподняла бровь и, наблюдая, как шпиц устаивается на горчичных трениках, спросила подруга.

— Для тебя решила сделать исключение, — оскорбилась я, — если ты против, мы можем вернуться домой…

Олеся скривила губы и вырулила на дорогу. Молчали. Ириска возилась на коленях: то вставала на задние лапы, упираясь носом в окно, то пряталась под рукой. Ближе к трассе подруге приспичило купить вяленой скумбрии, и мы остановились у рынка.

Если честно, желание отведать рыбы немного смущало. Я то и дело косилась на Олесю и давила в себе саркастичное предложение прихватить малосольных огурчиков. А потом я увидела их. Белые валенки. Чисто-белые. Прям как снег.

Почему-то за всю свою сознательную жизнь я так ни разу и не купила себе такой обуви. А сейчас… Нет, ну может же девица в студёную зиму позволить себе валенки? Может. Я вцепилась в них с маниакальностью прораба, который слямзил мешок цемента на стройке. И не отпускала.

— Зачем тебе валенки? — фыркнула подруга, разглядывая мою покупку с интересом патологоанатома, у которого утопленница попросила одеяло прикрыться, а то застудится.

— Ну, я же не спрашиваю, зачем тебе эта селёдка понадобилась…

На том и успокоились.

А дача была в сорока километрах от города, в какой-то лесной зоне, поэтому свежий воздух сразу вдарил по мозгам, не хуже хереса. Толик встречал нас с распростёртыми объятиями и с распахнутой горнолыжной курткой, выставляя на всеобщее обозрение подкачанный торс.

Меня кому-то представляли, знакомили, а я, как альтернативно одарённая, прижимала к груди валенки и собаку. Половину лиц не запомнила, про имена вообще молчу. Проводили в дом, показали мою спальню и предложили чувствовать себя как дома. Я чувствовала себя как в цирке, женщины, которых без Олеси было ещё трое, косились и завязывали, как моряки узлы, беседы. Мужчины оценивали. Ну не каждый день увидишь девицу в белых валенках.

К вечеру обстановка стала ламповой. Народ разбредался кто по дому, кто по участку. Я сидела на террасе в уличном кресле и наблюдала, как собака жрёт снег. Хахаль подруги совсем надринькался и пошёл жарить шашлык. На обратном пути его остановил парень в кожаной куртке с меховым воротником.

Глава 8

Глава 8

— Какого чёрта?! — рявкнули на террасе, а я от воплей выронила тарелку. Та звякнула по раковине и попала под струю воды.

Всё утро я была разбитая и убитая. Олеся отговорила меня уезжать под предлогом того, что у них с Анатолием есть небольшие новости на вечерний ужин. Я уговорилась, но чувствовала себя, как пресловутая собака на сене. Или как девицы с девизом: «Возбудим и не дадим!». Наверно, поэтому всё утро я отчаянно избегала встречаться с Никитой. Хотя он как-то и не попадался на глаза.

— Алиса, походу, Никитке не дала… — ехидно протянул Толик, становясь возле окна.

— Чего не дала? — затупила я.

— Ничего не дала… — он приподнял жалюзи и скабрезно продолжил: — Ни люлей, ни надежд, ни себя…

Я хотела возмутиться, но грохот, что раздался из гостиной, а следом голос Никиты, меня опередили.

— Кто едет на снегоходах? — он смерил присутствующих в столовой таким взглядом, что проще было закопаться в керамогранит на полу, чем ответить.

— Алиса едет! — радостно выдал Анатолий, не замечая моего возмущённого взгляда. А Ник поджал губы и процедил:

— Оденься теплее…

И ушёл, не дав мне возможности оправдаться, что, дескать, брат твой пошутил. Поэтому я, вооружившись столовым прибором, прошипела Упырю:

— В следующий раз я воткну тебе в рёбра вилку и проверну…

— В следующий раз ты трижды подумаешь, прежде чем разводить меня на бабло…

Ну и злопамятный же у Олеси хахаль. И ещё мелочный. Я плюнула на посуду, вытерла руки о фартук и побежала наверх. Валенки решила всё-таки опробовать. Шурша морозным снегом, я приблизилась к парковке, где мужчины танцевали возле техники. Никита, окинув меня безразличным взглядом, лишь сказал:

— Надеюсь, собака с нами не едет? — я прижала к себе Ириску уже из-за противоречия, но айтишник вздёрнул бровь и крикнул в сторону дома: — Эй, псину кто-нибудь заберите!

И когда вездесущий Толик принял собаку из моих рук, Ник побормотал:

— Всё-таки приятнее, когда к твоей спине прижимается девичья грудь, а не собачья задница…

— Я умею водить снегоход, — сразу открестилась от совместной поездки я.

— Но их всего три, а нас шесть, — он застегнул куртку под горло и натянул на голову шапку. — Или ты боишься со мной ехать?

Он прищурился. А губы дёрнулись в издёвке.

— Не трусь, не изнасилую я тебя в лесу…

— Но в овраг всё же скинешь? — я вытащила из кармана вязаную шапку и нацепила на голову.

— Зачем скидывать, если можно просто не заметить потерю на повороте? — философски, сам у себя, спросил Никита, а я посильнее вцепилась в него. — Ты из меня завтрак выдавить хочешь?

— Нет, я хочу узнать, что у нас будет на обед, — огрызнулась я, всё же ослабив хватку.

Меня прокатили по заснеженным полям. По какому-то дикому лесу, чтобы в итоге остановиться на холме, внизу которого блестела, замёрзнув голубой лентой, река.

— Селфиться, чекиниться будешь? — спросил Ник, вытаскивая из рюкзака термос с чаем.

— Что? Нет… Зачем? — опешила от его вопроса я, принимая кружку с травяным настоем.

— Ну все инстателочки так делают…

— Какая из меня инстателочка? — дёрнув за штанины бежевых трико и ударив нога об ногу валенками, спросила я.

— Вот именно… — он стянул шапку и взъерошил волосы, которые сегодня были без резинки. — Будь ты именно такой, я бы не чувствовал себя полной свиньёй…

— Прости… — опередила его я, стараясь избежать момента с извинениями. — Извини, я не должна была доводить до такого…

— Да нет… Это ты меня прости… Как шестнадцатилетний идиот полез на девчонку, которая разводится с мужем. Так ещё и любит его… Кстати, есть за что?

Никита поднял на меня глаза. А я не смогла отшутиться, что за хорошее достоинство в виде толстого кошелька. Как-то врать не хотелось. Не ему. Себе…

— Ну… — протянула ему кружку, чтобы он наполнил её снова. — Он был первым моим мужчиной и я… Я ведь даже не знаю, каково это — быть с кем-то кроме него. Понимаешь, все эти годы я на парней-то смотрела, как на прозрачные стёкла, а тут, оказывается…

Я замолчала. Мужчина пристально всматривался в меня. Не знаю, что он хотел увидеть. Но волна сомнения разделила нас.

— Он не был принцем. Да и я не принцесса. Он был обычным, добрым, хмурым, вредным, заносчивым… Знаешь, он так и не научился разговаривать с нашей консьержкой, а её это обижало, что к ней как к мебели обращаются. А я… Я сглаживала углы, отводила от него недовольство. Мне легче сходиться с людьми… И я поняла, что это ему надо… Так надо, чтобы за спиной стояла та, кто примет его целиком. Без ехидных советов. У меня не получалось… Но я старалась, честно. Это было неправильно, я теряла себя с каждым часом всё больше, погружалась в его жизнь, наплевав на свою.

Я хотела добавить, что всё равно не справилась, оказалась недостаточно гибка, чтобы он чувствовал себя хозяином положения. Но промолчала…

Глава 9

Глава 9

— Да, София Марковна… — я зажимала трубку на плече, ища в недрах багажника машины подруги чёртову коробку карточек с именами гостей.

За прошедшую неделю меня вымотало и потаскало. Олеся не слезала с меня со своей свадьбой, которая «будет скромненькой». Что в ее понятии скромность, я не догадывалась. А вот ресторан на двести человек, цветы из Голландии и «золотое» по денежным меркам платье пролили свет на лицемерие подруги.

Несмотря на организатора, который тоже был в мыле, мне доверили занятия всякой мелкой, но нужной чепухой. Вот эти карточки, например, которые от меня требовала мать невесты, кудахтая в телефон.

Я вытащила небольшую коробку и, подняв подол атласного платья лилового цвета, припустила в летних туфлях на шпильках по заснеженной тропинке до загородного комплекса, где и располагался ресторан. Один из трёх.

— Алиса, — Софья Марковна нервировала меня больше, чем её дочурка, — поторопись, сейчас кончится аперитив, и гости…

— Тётя Софа! — рявкнула я, поскальзываясь. — Если вы не перестанете меня подгонять, я вообще не дойду, а лягу в сугроб…

Мне пробурчали, что, дескать, сначала позабывают важные вещи, а потом психуют. Я скинула звонок и поднялась по ступеням к дверям. Не обращая внимания на толпу народа, у которых в оставшихся двух залах тоже были какие-то мероприятия, я пробилась к гардеробу и пихнула свою шубу улыбчивой девушке. Выкорчевалась из толпы и, выворачивая ноги от налипшего на каблуки снега, устремилась на свадьбу подруги.

Я не прошла и десять метров, как каблуки подложили свинью, и я запнулась. Я нелепо взмахнула руками, сжимая в левой коробку, и влетела в спину мужика в сером пиджаке. Он инстинктивно дёрнулся, развернулся и попытался схватить меня за плечи.

— Алис… — голос бывшего мужа заставил туфли блюсти честь и перестать выкаблучиваться. Я подняла глаза на своего спасителя и расплылась в дружелюбной, как мне казалось, улыбке.

Вообще после того ночного разговора меня так хорошо попустило, словно я стала втихую покуривать траву. Хотя подозревала, что дело в животворящем… Кхе-кхе… В одном айтишнике, с которым мы больше не виделись и не собирались разрушать эту традицию. Мы оба получили то, что хотели. К чему нагромождать? Поэтому ни звонков, ни сообщений. Лишь приятная истома воспоминаний.

И встреча с бывшим мужем не вызвала той волны боли, так, лишь временное трепыхание. Сродни попыткам занять вертикальное положение.

— Не ожидала встретить… — я тряхнула копной распущенных волос с мягкими локонами. Поправила платье, вернув на место бретельки.

— У нас здесь корпоратив, — Миша оценивающе всматривался в моё лицо. Думаю, он не ожидал встретить бывшую жену здесь, да не в соплях, а впопыхах настолько, что она чуть не снесла на своём пути все — от мужиков до хлипких перегородок.

— А у меня свадьба! — счастливо ответила я, а Рубенской пошёл пятнами. Даже плечи мои сильнее сжал. Я полюбовалась на метаморфозы и смилостивилась. — Не у меня, конечно. Олеся замуж выходит…

Градус напряжения пошёл на спад. И благоневерный немного улыбнулся, не зная, как дальше продолжить разговор. Я решила за него.

— Ну, я побегу… — протянула я, пытаясь покачаться с носка на пятку, но опомнилась, что в туфлях. — А то там карточки…

— Алис, тогда ночью… — пряча глаза, начал бывшим муж. — Ты знаешь, нам надо было давно честно поговорить… Но ты ведь когда злишься…

— Всё хорошо, Миш, — я ободряюще улыбнулась. — Главное, что поговорили. Это такая мелочь — цепляться за деньги…

— Не мелочь… В любом случае нам надо всё обсудить…

— Миша, я не хочу ничего. — Софья Марковна выглянула из дверей зала и, найдя меня взглядом, сдвинула брови. — Ни денег, ни разговоров… Понимаешь, шесть лет и так много, не хочу ещё год потратить на разговоры…

— Ты что такое говоришь, Алис, — он покачал головой, отчего идеальная причёска испортилась. — Неужели это были плохие шесть лет?

— Хорошего вечера, Миш, — я привстала на носочки и чмокнула бывшего мужа в щеку. — С наступающим.

Я вывернулась из его рук и поскакала к тёте Софе. Меня прожгли взглядами и выдохнули в сторону: «Вертихвостка». А я, мило оскалившись, всучила ей карточки.

Свадьба была шикарной: в меру шумной, чуть сентиментальной (оказывается, Упырь — романтик и написал такую речь, что даже я собиралась высморкаться в скатерть) и весёлой. В середине вечера меня настиг знакомый голос, от которого я уже скоро в землю зарываться начну.

— Алиса, Алиса! Подождите!

Меня перехвалила возле бара мечта поэта, собственно, с самим поэтом. Уж не знаю, как Наташенька и Спиридонов до сих пор вместе… А ещё не знаю, что они делают на свадьбе моей подруги.

— Вот неожиданность, — скупо выдавила я.

— Действительно! — Наталья всплеснула руками, а Вася ещё больше насупился. Ему не шло. А вот костюм в мелкую клетку графитового цвета с жилеткой и белой рубашкой — очень даже. В нём Василий выглядел, как ни странно, старше и мужественней.

— Но мы с Олесей так подружились, что она не смогла не разделить такой праздник с нами…

О как! Пока я таскаюсь, как куртизанка, по клиентам между голландскими цветоводами, Олеся дружить удумала. Интересно.

Глава 10

Глава 10

Почему на тридцать первое число приходится чёртова прорва дел? Время шесть вечера, а я за день даже не присела, не прилегла и много ещё чего «не».

К родителям решила не ехать. Меня окрестили персоной нон грата. Мама, как истинная домохозяйка со стажем, кричала, чтобы я срочно помирилась с мужем. Мои доводы, что он кобелина проклятый, супостат окаянный, который не только гуляет налево, но и детей там заделывает, её не убеждали. Она всю жизнь прожила с отцом и мысли не допускала, чтобы развестись. Хотя чего греха таить, батенька не сахар и даже не мёд. Потом родительница стала давить тем, что они меня содержать не будут, на что я непроизвольно заржала. Вот честно, семья это последнее место, где я попрошу финансовой помощи. Нет, у меня чудесные родители, но зачастую где помощь, там и требования, а я только избавилась от одного надсмотрщика. Но отец ко всей этой ситуации отнёсся с шаолиньским спокойствием, за что я была ему благодарна. Поэтому, отправив подарки курьером, я собиралась в гости к молодожёнам.

Олеся с мужем после свадьбы не улетели в отпуск. Они решили его отложить на новогодние праздники. Я ощущала себя кем-то вроде их семейного привидения: они везде меня таскали за собой. Подруга несмело заикнулась, не хочу ли я полететь с ними на Мальту, на что её Упырь тонко заметил, что в жены брал одну девицу, а не гаремный комплект. Я бы в любом случае отказалась, но слова Толика только уверили меня, что настолько сильную дружбу не стоит проверять третьим лишним. Если бы моя младшая сестра Вероника успела прилететь из столицы, мы отметили бы праздник с ней вдвоём. Но мелкая закрутилась, набрала заказов по работе и раньше пятого числа её можно не ждать, поэтому я скрепя сердце подтвердила, что приеду к Лесе и Анатолию, хоть и не хотелось разрушать их семейную идиллию.

Снегопад зарядил ещё два дня назад, город стоял в пробках не только по причине новогодней суеты, но и пресловутой беспечности дорожных служб. Мне, как человеку без машины, передвигаться было сложнее, но я справилась, накупив мандаринов и еловых веток в ближайшем супермаркете.

Звонок телефона застиг меня на выходе из ванной. Я мельком взглянула на экран. Увидела, что моего общения жаждет супруг. Пожала плечами и пошлёпала сушить волосы. Через четверть часа и лёгкий макияж мобильный ещё кряхтел от входящих вызовов. Я налила чаю, села на подоконник в кухне и приняла вызов.

— С Новым годом, Миш, — обречённо выдавила я, прихлёбывая обжигающий напиток с ароматом мяты.

— Ты дома? — голос у бывшего был резок.

— Угу…

— Я сейчас приеду, — безапелляционно заявили из трубки.

— Зачем? Я сейчас уезжаю в гости…

— Алис, нам надо поговорить.

— Поговорим после новогодних праздников.

Мой магнит для неприятностей чуял здоровенный подвох в этом разговоре. Я старалась оттянуть его наступление. Плюс после того, что бывший муж со Спиридоновым устроили на свадьбе подруги, я не горела желанием вообще о чём-либо беседовать с этими двумя. Вася спровоцировал Мишу этим похабным, во всех смыслах, поцелуем. А Рубенской хуже собаки на сене себя повел. Вот какое ему дело до того, с кем я целуюсь, он так-то спал два года с другой бабой. И я даже не прокляла эту парочку.

— Алис, я ошибся… — выдохнул бывший муж. — Я сволочь, скотина, тварь последняя, но я, Алис, не могу… Я не хочу тебя отпускать. Ты никогда меня не простишь и будешь права. У меня нет никого права просить о прощении… Но я не могу…

Он говорил сбивчиво, нервно. Я слушала и с ума сходила от этих слов. Это насколько надо быть, ну не знаю, засранцем, чтобы сейчас как ножом вырезать мне на душе все эти слова?

— Я никогда не хотел детей… — голос утихал. — Я и теперь их не хочу, но когда узнал об этом, мне показалось, что я всё время себя обманывал и буду рад. Но я ошибся. Я ни черта не рад. Меня бесит это всё. Не пойму, что именно. Но ты, вот если бы ты была беременна, тогда я точно был рад, потому что это был бы наш с тобой ребёнок. Ты бы ходила беременная, ты бы, как любишь, с ироничными монологами о любви селёдки и клубники, сама шутила. Ты бы на УЗИ не сопли глотала, а с присущим тебе ехидством сказала что-то примерно такое, что вот, Рубенской, я ношу под сердцем твоего наследника, ты уж поднажми, чтобы ему было что наследовать…

— Прекрати, — с комом в горле прервала я. Знал бы он сейчас, как мне хочется все вазы мира разбить о его голову, знал бы он, как мне отчаянно не хватает боевой катаны, чтобы отрезать ему его проклятый язык… Знал бы он, что с категории засранца он сейчас упал ещё ниже, наверно, к придуркам обыкновенным.

Меня выворачивало от его речи. Он просто топтался по больному. Шаркал растянутыми сапогами по моим мечтам. Вдавливал в мировой навоз все мои планы и надежды. Он без ножа кромсал меня.

— Нет, — всё не успокаивался бывший муж. — Я не прощу себе, если ты сейчас всего не услышишь. Понимаешь, я люблю тебя. Ещё сильнее люблю. А когда увидел, как этот идиот тебя лапает и целует, меня взорвало. Только тогда я понял, что безвозвратно теряю тебя навсегда. Хотя ты никогда и не принадлежала мне. Ты была сама своя. И твоя любовь… В первую очередь ты любишь себя, а не меня. И за это я влюбился в тебя… За то, что ты всегда оставалась мне недоступна. Но потом я начал уставать завоёвывать тебя каждый день, час, год… Мне казалось вот будь ты теплее, нежнее, тогда всё бы было лучше, но меня бесят, вымораживают эти сопли, потому что я хочу добиваться, сражаться, покорять. Мне не нужна никакая другая, кроме тебя…

Глава 11

Глава 11

Беда не приходит одна. Зачастую её сопровождает маленькая сумасшедшая белочка. Так вот. Походу, моё свидание с ними состоялось. Если бы можно было придумать более неудобный момент для выяснения чувств, обид и притязаний, тридцать первое декабря было бы последней датой в этом списке.

Однозначно эти северные олени решили меня довести если не до дурдома, то до его неотложки. Я смотрела на Спиридонова, который поспешно стянул куртку, ботинки и стоял, не решаясь пройти в зал. Что примечательно, так это его проклятые носки, которые, вразрез с привычным сценарием, были целы. Очень, очень плохой знак.

— И-и-и-и? — сварливо осведомилась я. Вася исподлобья смотрел на меня, не начиная стенать. Я психанула и ушла в кухню. Мягкие шаги проследовали за мной. Воистину, вся выдержка женского самообладания сейчас пришла мне на помощь, в противном случае я бы выставила его.

Чай остыл. Я — нет. Мне прям хотелось услышать хоть какую-нибудь гадость, чтобы с чистой совестью выпустить пар. Но поэт молчал, просто оседлал стул задом наперёд и наблюдал. Я оперлась на столешницу, тоже вытаращилась, противно прихлёбывая напиток, с присвистом.

— Я тебя люблю… — как-то отстранённо и спокойно сказал Вася, а я подавилась чаем, раскашлялась, и пока искала воздух, он медленно подошёл и хлопнул меня между лопаток. Я вызверилась на него как дракон, которому вместо молодой принцессы подсунули старую настоятельницу монастыря. Очень недобро. Потом до меня дошёл смысл его слов. Пришлось онеметь и переварить ситуацию.

— Какая-то косая и хромоногая у тебя любовь, Вась. — Он встал напротив меня. — Из-за неё ты ждал нашего развода, из-за неё ты молчал эти два года, что мне муж изменяет?

— А ты бы поверила, если бы я рассказал о его изменах?

Вот что за человек этот Василий? Даже ссору с ним не получается завести, потому что правду говорит. Не поверила бы.

— Ты была счастлива, — он коснулся щетины на подбородке, провёл рукой по ней, словно раздумывая, стоит ли продолжать. — Твоё неведение дарило тебе иллюзию хорошей жизни, любящего супруга. Кто я такой, чтобы разрушать всё это? Кем бы я был после такого? Никем. Ты возненавидела бы меня за то, что разрушил всё это. И сейчас тоже ненавидишь, только за молчание. А я… Знаешь, с годами я привык. Мне достаточно было знать, что у тебя всё хорошо, что ты смеёшься. Я так привык волочиться за всякими женщинами, почти смирился с тем, что с одной конкретной девушкой мне не быть. А потом это…

— Зачем ты мне рассказал про то, что он изменяет? Он бы одумался, вернулся, я бы опять была счастлива… Разве не этого тебе достаточно?

— Зачем рассказал? — он зло усмехается и хватает меня руку, дёргает на себя. Я упираюсь, но он сам шагает навстречу и выдыхает в губы. — Затем, Алис, что ты богиня, а он обычный атеист, который никогда не понял бы, что за женщина рядом. Он и сейчас не понимает, просто у него отняли любимую игрушку, плевать, что с годами она стала неинтересна. Игрушку, понимаешь, Алис? Не возлюбленную, а простую куклу, которую можно наряжать, хвастаться перед окружением, ломать, когда она хочет побыть человеком.

— Замолчи…

Он прав, и его слова ранят. Подсознательно я всё это сама знаю, но принимать отказываюсь. И ещё сильнее бесит, что моё подсознание говорит голосом Васи.

— Да нет, два года молчал… — он кладёт руку мне на талию, наклоняется к уху. — Знаешь, когда тебя впервые увидел, подумал, ну и змея. Второй раз ты стала лицемерной стервой. Третий — языкатой мегерой. Потом ещё масса раз было, когда мне хотелось придушить тебя и вырвать твой острый язык. Через год я сцеживал твой яд после каждой встречи и ощущал какое-то мазохистское удовлетворение. Мне бы тогда понять, что на такое подсаживаются. Потом мне стало не хватать твоей язвительности, ведь ты привыкла ко мне, как к другу семьи, и я взглянул на тебя по-другому. Пропал. Там, где раньше ненавидел… Помнишь, когда ремонт в доме закончился, а обстановки ещё не было, и каждый день туда привозили то мебель, то шторы, меня Миша попросил с тобой пожить там неделю, потому что сам уезжал в командировку, а тебя боялся одну оставлять. Помнишь? Так вот, тогда… Ты выходила по вечерам гулять по посёлку и меня звала с собой, и говорила, говорила… Я заслушивался. Твои истории, рассуждения… Наверно, тогда я понял, что люблю тебя… Сам себя презирал за то, что достаточно одного твоего: «Вася, пошли гулять», чтобы потерять голову. А я терял, забывал всё, бросал свою работу и шёл. Чтобы снова слушать тебя.

На глаза навернулись слёзы. Я стискивала зубы, чтобы не разреветься навзрыд, потому что было больно. За него, этого поэта, было больно. Болело, потому что он молчал столько лет и два года как. Потому что не могу ответить взаимностью, потому что дура, раз не замечала…

— Ты была так близко. В каждой встрече, в каждом разговоре. Я не мог тебя забыть, отдалиться. Не спал, представлял, что однажды всё изменится и ты узнаешь, как сильно я люблю. И вот изменилось, только ты ненавидишь. Не меня одного… Всех.

— Прости меня, — судорожно выдыхаю и, не удерживаясь, всхлипываю. Упираюсь лбом ему в плечо и содрогаюсь от подкативших рыданий. — Прости меня, пожалуйста, Вась…

А он гладит меня по голове. Обнимает.

— Ты не виновата, что не можешь ответить взаимностью, — голос становится тише, с привкусом печали. — Я же всё понимаю, где ты и где я. Ты не виновата, что я недостаточно хорош, чтобы ты могла позволить хотя бы присмотреться ко мне. Но, Алис, я не хочу отступаться. Ни завтра, ни через неделю, но я хочу убедить тебя, что достоин твоей симпатии…