Измена. Свято место пусто не бывает

1

Евсения

«В постели со своей любовницей, не забывай, что твое место рядом с женой сейчас вакантно!» - читаю надпись под роликом, на котором красавец мужчина пожирает глазами не менее красивую женщину.

В этот момент духовка подает сигнал, что ужин готов. Я вынимаю противень — куриная грудка с сыром и помидорами источает аромат, который на мгновение перебивает горечь мыслей. Ставлю его на подставку.

Скоро муж привезет сына с футбола и будем ужинать.

На экране телефона ролик уже сменился — теперь там весёлый танец под глупую песню. Но фраза не уходит из головы. «Твоё место рядом с женой сейчас вакантно».

А ведь и правда — вакантно. Только почему мужчина никогда об этом не задумываются?

Я сажусь за стол. Нож аккуратно прорезает куриную грудку, сыр тянется золотыми нитями. В доме тихо.

Проведя безымянным пальцем по экрану вверх, я не ожидала увидеть ничего, кроме очередного мотивационного ролика или глупого челленджа.

Но видео сменяется — и время замирает.

Он.

Мой муж.

Узнаётся сразу, даже несмотря на солнцезащитные очки и небрежную улыбку. Он держит за талию роскошную брюнетку в красном платье, которое выглядит так, будто стоит дороже всей моей кухни.

Под видео — надпись: «Этот мужчина только мой, осторожней девчонки».

— Игорь? — шепчу имя мужа, одними губами.

Сердце будто спотыкается.

Я не нажимаю на паузу и видео продолжает играть на повторе.

Несколько минут, я как пригвождённая просто смотрю на этот ролик. И лишь спустя какое-то время, нажимаю

На паузу. Открываю страницу этой девицы и начинаю просматривать её рилсы.

Сердце болезненно лупит о ребра.

Её страница — как витрина чужой, яркой жизни. Заграничные курорты, дорогие отели, рестораны. Она смеётся, танцует, крутится перед зеркалом, целует шпица в мохнатую мордочку.

У неё что, есть собака? Люблю себя на мысли, что у моего мужа аллергия на этих домашних питомцев.

Пальцы перелистывают одно видео за другим и тут я вновь вижу Игоря. Он в медицинской форме, у себя в больнице готовится к операции и подпись внизу: «Эти золотые руки скоро сделают мне новые (и картинка двух вишенок)». Затем на видео появляется все та же девушка, но на этот раз она прикрывает одной рукой свою оголенную грудь.

Значит, сиськи он ей делал! Вишни, значит полюбил! А мне, все четырнадцать лет нашей совместной жизни, он запрещал даже губы себе подколоть! Говорил, что натуральность любит.

Мурашки ползут по коже.

В этот момент начинает вибрировать телефон — звонок. «Любимый», — высвечивается на экране.

Я смотрю на имя, и что-то во мне ломается окончательно. Медленно провожу пальцем — отклонить.

Потом встаю, подхожу к окну и смотрю, как серая тень вечера ложится на двор.

Нет! Игорь не может мне изменять. У нас же семья! Мы любим друг друга. Этого не может быть, чтобы он так легко предал меня… да что там меня, сына! Своего сына. Нашего.

Я почти слышу, как внутри что-то трескается — тихо, как тонкий лёд под ногами.

Как Игорь собирается смотреть мне в глаза, после всего этого?

Я оборачиваюсь к столу. К остывшей еде. К тарелкам, которые я ставила с любовью. Всё выглядит таким знакомым и одновременно чужим.

Телефон гаснет, но я снова его поднимаю. Перехожу на сообщения. На последнее его — неотвеченное: «Через десять минут будем. Уже на повороте».

Смотрю на сообщение и вдруг чувствую, как откуда-то снизу поднимается ярость. Глухая, горячая, как вулканическая лава. Не та, что кричит, а та, что точит изнутри.

Я снова открываю страницу этой девушки. Нахожу кнопку «написать сообщение». Палец замирает над экраном. Я не знаю, зачем. Не знаю, что сказать.

Слышу как щёлкает дверной замок. — Мам! Мы пришли! — отзывается Лёшка с порога.

Я быстро закрываю экран, поворачиваюсь к ним и вижу: Игорь ставит спортивную сумку сына на пол. Будто ничего не случилось.

— Как день прошёл? — спрашивает он. Голос спокойный, ровный. Я смотрю на него. На его руки. На его глаза.

— Прекрасно, — спокойно отвечаю, хотя чувствую себя разбитой и униженной. Буквально втоптанной в грязь дорогой итальянской обувью собственного мужа.

Совершенно не понимаю, что мне теперь делать.

— Апчхи! — Игорь чихает и быстро прикладывает ладонь к лицу.

— Аллергия? — стараюсь звучать равнодушно, но голос мен все равно выдает.

— Что-то я, кажется, простыл. У нас тоже дома прохладно?

Прохладно? Нет, здесь пекло. Здесь горит всё — от пальцев до горла. Только не снаружи, а внутри. Я смотрю на него, будто впервые вижу. Он такой же, как был утром. Только теперь — чужой. Не мой.

— Сеш, может, суп мне подогреешь? — он заглядывает в кастрюлю. — Первое закончилось. Я… только курицу с салатом приготовила, — выдавливаю.

Алексей нехотя идет в свою комнату, медленно стаскивая с себя спортивную кофту.

— Лёш, руки мой и к столу, — произношу ему в спину. — Мам, я не голодный! — отвечает не поворачивая головы.

Подросток уже. Весь в отца. С виду и не скажешь, что тринадцать. Все семнадцать. Такой же высокий и широкоплечий как Игорь.

— Алексей! — рявкает на него Игорь., затем наливает себе воду, бросает в рот витамины. Та же привычка. Всё та же рутина. А я — как будто тень в собственном доме.

Он подходит ко мне и мягко касается плеча. — Ты какая-то бледная. Всё хорошо?

Нет. Не хорошо. Совсем не хорошо, Игорь. Но я киваю. — Всё отлично.

Муж, даже не поцелует меня в щеку, как обычно, делает это при встрече, а лишь проходит мимо меня

Я смотрю, как он уходит в ванную, и чувствую, как пальцы сами тянутся к телефону. Он лежит на подоконнике. Потухший экран оживает — на нём всё та же кнопка: «написать сообщение».

Я снова смотрю на эту девушку. На её улыбающееся лицо, на белоснежные зубы, на собачонку, которую она прижимает к груди — к тем самым новым «вишням».

А потом, вместо того чтобы писать ей, я открываю камеру. Навожу её на себя.

2

Глава 2

Поднимаюсь в спальню следом за мужем.

Толкаю дверь и вижу Игоря с телефоном в руке. Он что-то быстро печатает, сосредоточенно, с тем лицом, каким обычно читает истории болезни.

Но стоит ему заметить меня — резко блокирует экран, и, не моргнув, прячет телефон в карман брюк.

— Переписываешься с этой из тик-тока? — спрашиваю со жгучей злостью внутри.

— С какой «этой»? — фыркает он, даже не пытаясь прикинуться. — Апчхи! Ты вообще слышишь себя?

— Слышу. А вот ты — нет, — подхожу ближе и замечаю небольшой волосок у него на рубашке – собачья шерсть. — Собачку выгуливал? — ехидно улыбаюсь.

— Какую еще собачку?! — взрывается он. — У меня на них аллергия… а-а-а-апчхи!

— Вот-вот? — усмехаюсь.

Он встаёт. Подходит почти вплотную.

— Если ты пришла устроить сцену ревности — зря. У меня нет ни сил, ни желания. Я уставший, у меня через два дня открытие нового филиала, куча встреч, презентация…

— А у тебя ещё и силы на неё есть, да? — холодно говорю. — На пациентку с большими… «вишнями»?

— Ты опять туда же, — сдерживает раздражение. — Она просто глупая баба, которая переоценила своё отражение в зеркале. Таких у меня с десяток. Думаешь, мне это нужно?

— Я не знаю. Мне бы хотелось думать, что нет. Но как я могу быть уверена, если ты даже телефон прячешь?

Он достаёт мобильный.

— Вот смотри, — медленно произносит он. — Если ты его сейчас проверишь, то можешь увидеть то, что тебя огорчит. Только вот... ты готова к этому? Готова увидеть то, что не сможешь потом развидеть?

Я смотрю на телефон, как на мину.

Он даже не мигает глазом. Внутри меня что-то сжимается в тревожный, липкий ком.

— Что и требовалось доказать, — прячет он телефон обратно, усмехаясь своими идеально ровными зубами. Улыбка спокойная, почти дружелюбная. Только в глазах — холод, как в операционной.

— Ты только что подтвердил, что мне действительно есть, чего бояться, — говорю тихо, почти беззвучно. В горле — ком, но я его проглатываю. — Если бы там ничего не было, ты бы не стал играть в психолога.

— Да потому что я знаю, как ты себя поведёшь! — Игорь вдруг срывается. — Будешь рыться, искать, выдёргивать слова из контекста. Снимки пациентов интерпретировать как любовные послания, — он проводит ладонью по лицу.

Игорь далеко не дурак. Я бы даже сказала – опасно умный.

— Знаешь, иногда я думаю, что проще вообще не возвращаться домой. Спокойнее.

Молчание.

Глухое, плотное, как вата в ушах.

А потом я выдыхаю, не отводя глаз:

— А не возвращайся, Игорь. Если так спокойнее — не возвращайся. В следующий раз просто скажи, что останешься у своей «пациентки».

Он смотрит на меня. Жёстко. В упор. Я знаю этот взгляд — он не терпит ультиматумов. Он привык быть в позиции силы.

— Остынь, — бросает. — Утром поговорим.

— Нет, мы поговорим с тобой сейчас! Скажи, ты с ней спишь? — спрашиваю его прямо в лоб.

Но ничего не происходит. Муж не спешит отвечать.

— Ну… — не свожу с него взгляда.

— Как же ты достала меня своей тупой ревностью, — бросает он, как плевок. Говорит зло, почти сквозь зубы, и в голосе — презрение, которого раньше не было. Или я не замечала?

— Правда глаза режет, да? — улыбаюсь, хотя внутри всё содрогается.

— Не льсти себе, — бросает Игорь, отходит к комоду и раздражённо дёргает ящик. Его рука — жилая с отчётливыми венами, смуглая, мужская.

— Никакой правды во всем этом нет. Ты просто кричишь. И бесишь.

— А ты молчишь. И врёшь, — я подхожу ближе.

Он резко оборачивается. И я вижу его лицо — холёное, как у актёра с обложки: ровная щетина, правильные скулы, холодный блеск карих глаз.

— Я ничего тебе не обязан, — говорит тихо, но с нажимом. — Никаких объяснений. Я взрослый человек. И если я с кем-то сплю — я не стану врать. Но я и не стану оправдываться. Тем более — тебе.

Меня будто окатывает кипятком.

— Что значит «тем более тебе»? — переспрашиваю. — Я, по-твоему, пустое место?!

Он молчит. Просто смотрит. Холодно, прямо, как скальпель. Без извинений. Без жалости.

И в этой тишине рушится всё.

— Поняла, — киваю. — Спасибо, что хотя бы сейчас был честен.

— Господи, угораздило же меня женится на такой дуре! — нарочито устало трет переносицу.

— Дуре? — цепляюсь за его слова. — А по-моему, это ты связался с дурой, которая так по-тихому тебя спалила и слила ваше видео на всеобщее обозрение!

У Игнатьева вытягивается лицо, и ему становится все труднее контролировать свои эмоции.

— Ну? Что ты на меня так смотришь? Считаешь меня дурой? Правильно. Потому что я дура. Дура, что наивно верила тебе и полагала, что ты не такой кобель как все.

Он молчит, сжав челюсть, но я не даю ему вставить ни слова.

— Я не слепая, Игорь. И не глупая. Просто... любила. Слышишь? Любила! Вот только любовь — она не терпит вранья. А ты врёшь, как по учебнику: уверенно, без пауз, с выражением.

Он идёт к двери, но я перехватываю его за рукав.

— Нет, не уходи. Скажи честно. Просто скажи. Она для тебя — кто? Развлечение? Замена? Или просто удобная кукла, которая не задаёт лишних вопросов?

Пусть мне будет больно, но я хочу знать правду. Так я точно возненавижу своего, еще совсем недавно, любимого мужа.

— Хватит! — рявкает он, вырываясь. — Ты хочешь услышать, что я тебя не люблю? Что мне с тобой неинтересно? Хочешь, чтобы я это сказал вслух?

— Да! — почти кричу. — Хочу! Потому что, возможно, это спасёт мне остатки достоинства!

Он делает паузу. Глубоко вдыхает.

И вот тут тишина становится звенящей. Как пустота после взрыва.

— Я уйду от тебя, Игорь, — говорю, а саму аж трясет.

— Нет, — просто железо по стеклу.

— Уйду и Алексея с собой заберу, — в носу неприятно щиплет от слез собравшихся в уголках глаз.

Игорь резко поворачивает голову ко мне, будто мои слова выдернули его из внутреннего транса.

3

Евсения

— Так и быть, — вздыхает Игорь. — Я уеду на пару дней. В Подмосковье. Клиника открывает филиал, надо быть. Отдохнёшь от моих «бесчувственных тел». Надеюсь, ты успеешь остыть до того, как я вернусь.

— Это ты мне сейчас одолжение делаешь?.. От чего именно, я остыть должна, Игорь? От твоей любовницы, или твоего вранья? — в горле застревает немой крик.

Лицо Игнатьева вспыхивает от ярости. Если бы он только мог, то разорвал бы меня в клочья.

— Сеш, я уже всё объяснил, — скрипит зубами.

— Нет, — я качаю головой. — Ты не объяснил. Ты просто отморозился. Как всегда. А знаешь, что самое обидное? Даже не то, что ты с ней. А то, как ты нагло врешь прямо в глаза.

Он молчит.

— Ты не извинился. И даже не пытаешься оправдаться.

Он делает шаг ко мне, но я отступаю.

— Ты всегда называл таких она инфузориями на туфельках! Смеялся с раздутых губ и сделанных жоп! И что в результате?

Муж не отвечает, лишь недовольно играет желваками.

— Что в результате, Игорь? — я вскидываю руки, будто жду от него аплодисментов. — Браво! Ты всё-таки вляпался в эту силиконовую мечту средней руки! С той самой инфузорией, на чьих туфельках ты когда-то смеялся! Ну давай, скажи мне ещё, что это любовь! Что у вас «связь душ»! Что у неё “внутренний мир”, который ты, бедный, не смог проигнорировать между её задницей и четвёртым размером груди!

Я смеюсь. Громко, неестественно. Смех выходит сквозь слёзы, как пена из потрескавшегося бокала шампанского.

— Ты называл таких «ботоксными пельменями», помнишь?! А теперь что? Захотелось пожевать? Ну жуй. Только не жалуйся, если после вкуса будет — гель и тупость, — мой голос звучит грубо. — Господи, а ведь я же, как последняя дурочка, пеку тебе курицу, пока ты открываешь “филиалы” между её ляжек?

— Каких, в задницу, ляжек? — Игорь прыскает, зло рявкает на меня. Да еще и так надменно. — Да я пашу на свою семью день и ночь! Кромсаю и сшиваю, ради того, чтобы вы ни в чем не нуждались! И это твоя благодарность мне? — окатывает меня ледяным взглядом, зло срывает с себя рубашку и бросает ее на пол. Мягкий свет лампы очерчивает его силуэт: плотные, загорелые плечи, будто выточенные из бронзы; мощные бицепсы играют под кожей, когда он кидает ткань на пол. Грудная клетка — широкая, с чётко обозначенными линиями мышц, живот плоский, словно натянутый канат, а пресс — как плитка мрамора. Ни грама лишнего. Только мужественная сила и самоуверенность. Он знает, что выглядит безупречно. Знает, что этим телом может шантажировать, вызывать жажду, доминировать. Каждый его шаг — выверенный, тяжёлый, как у хищника. В этих движениях — угроза и власть. Мужчина, который привык брать. Который уверен, что его тело — последний аргумент в любом споре.

И, что обиднее всего, он действительно красив. Настолько, что это злость поджигает изнутри.

— Чего тебе не хватает в жизни, Игорь? — ближе подхожу к мужу. — У тебя есть красивый большой дом, семья, деньги… Что не так-то? Неужели тебе этого мало?.. Эмоций не хватает?

— По всей видимости, это тебе их не хватает, — огрызается он, — раз ты тут решила скандал на ровном месте закатить!

— Скандал? — я шагнула ближе, дышу тяжело, как после бега. — Это не скандал, Игорь. Это я, пытающаяся докричаться до мужа, который мысленно лежит в чужой постели!

Он отворачивается, будто ему противно смотреть на меня. Отлично. Мне. Тоже на него сейчас противно смотреть.

— Да ты сама себя завела! — бросает он. — Высосала проблему из ничего и пытаешься во всем обвинить меня.

Я выпрямляюсь, дрожащими руками убираю волосы с лица:

— Ты это сейчас серьезно?

— Короче, — психует он, повышая голос, — если ты хочешь оставаться моей женой, хочешь спать со мной в одной постели — ты прекратишь эту истерику! Хватит выносить мне мозг каждый раз, когда тебе показалось! Я устал! Я, млять, просто задолбался!

Он дышит тяжело, будто только что пробежал марафон. А потом, с усмешкой, добавляет:

— И давай без иллюзий. Женщин, которые хотели бы занять твоё место — хватает. Красивых, послушных, с нормальной головой. Так что решай, Сеня. Или ты — успокаиваешься и перестаёшь вести себя как маниакальная ФСБ-шница… или твое место займет другая.

Поразительная наглость!

Игнатьев стоит, глядя сверху вниз, будто дал мне какой-то великодушный выбор. Как будто я должна умолять, держаться за него, хвататься за рукав, замирать в слезах.

А я стою — и не чувствую ничего. Пусто.

— А что, есть конкретная желающая? — мои брови взмывают вверх.

Он хмыкает и поднимает с пола свою рубашку, а у меня в горле начинает першить.

— Полно! — нагло и хладнокровно отвечает он. — Думаешь, ты одна особенная? — от его цинизма стынет кровь. — С твоими то загонами и хроническим выносом мне мозга? Да мне стоит только пальцем шевельнуть — и бабы будут в очередь вставать.

Я молчу. Не потому, что нечего сказать — наоборот, слишком многое хочется выкрикнуть ему в лицо. Но во рту сухо, как перед падением с большой высоты.

4

Евсения

Я стою посреди белоснежного коридора клиники эстетической хирургии в самом центре столицы, той самой, которую мы с Игорем когда-то открывали вместе. Тогда он был начинающим хирургом. Мы брали кредиты под залог нашего дома, с надеждой что все у нас получится. Он держал меня за руку и говорил, что это — наше детище, которое обеспечит нам безбедное будущее. Что каждая плитка на полу, каждый инструмент в операционной — результат нашей общей работы. Сейчас его рука сжимает другую. И не в переносном смысле.

— Евсения Анатольевна, — коммерческий директор, Ольга Михайловна, смотрит на меня с деланным сочувствием. В её глазах — ровно ничего. Ни страха, ни уважения, ни сочувствия. Только пустота, в которой можно утонуть. У неё гладкий пучок, безупречный макияж и ментоловый запах дорогого лака для волос.

— Простите, но я не имею права предоставлять информацию о пациентах. Это врачебная тайна. Даже вам.

— Даже мне? — голос мой звучит глухо, чуждо, словно исходит не из меня, а откуда-то глубже, из груди, переполненной ядом. — Я — жена хозяина этой клиники. Я финансировала половину закупок на этапе запуска. Вы сидите здесь, в этом кожаном кресле, благодаря моим «не имеющим права».

Ольга напрягается. Щека её слегка дёрнулась. Ага. Значит, попала.

— Я понимаю, у вас личные обстоятельства… — начинает она, понижая голос, словно боится, что стены заговорят.

— У меня не «обстоятельства», — перебиваю. — У меня муж трахает пациентку. И я хочу знать, кто она. Имя. Диагноз. Повод приёма. Всё. Или я добуду это через прессу. Поверьте, мне не впервой разговаривать с журналистами.

Я делаю шаг вперёд. Она — едва заметный назад. Играем в танец власти. Только тут не музыка, а гул крови в висках и лёгкий звон в ушах.

—Вы хотите остаться на своём месте? — произношу холодно. — Или завтра объясняться с новым инвестором, почему в вашей «элитной клинике» информационная безопасность — просто слова в буклете?

Ольга отводит взгляд. Поднимает свою чашку с кофе — глоток явно для того, чтобы выиграть время.

— Евсения Анатольевна… я… — она медлит, потом вдруг срывается почти на шёпот: — Я сама была в браке, где… ну, в общем… не просто. Я понимаю, каково это. Но я не могу. Игорь Александрович если узнает... Меня же потом никуда на работу н возьмут. Даже санитаркой. А я не могу рисковать. У меня тоже дети… Простите.

Мои пальцы сжимаются в кулак. Ногти впиваются в ладони. Вспоминаю, как муж опаздывал домой, объясняясь экстренной операцией. Как отключал телефон, «чтобы не мешали». Как перестал смотреть мне в глаза утром. Всё это было не интуицией — а фактами. Я просто не хотела их складывать в одну картину.

Я приближаюсь к ней почти вплотную. Она напрягается.

— Я отсужу половину этого бизнеса, — говорю почти ласково, — уж поверь мне. Затем я вскрою каждый документ, каждый протокол, каждый платёж. Один филиал за другим. До последнего халата. Вам со мной дружить надо, Оленька Михайловна.

Молчание.

Она колеблется. Я чувствую — почти сломалась.

— Имя, — я выжидаю. — Я не повторяю дважды.

Ольга тяжело вздыхает. Медленно достаёт планшет. Не смотрит на меня. Вводит пароль, морщит лоб, ищет.

— У неё только ФИО, — говорит наконец. — Поступила под сокращённым протоколом. Так делают для VIP-клиентов или… особых случаев. Таких много, но… думаю, это она. Ланская Оксана Николаевна — двадцать шесть лет. Липофилинг, маммопластика, личный приём у Игоря Александровича. Трижды. Последний — неделю назад. Карта оформлена на отдельного куратора. ВИП-сектор. Статус — «доверительный пациент».

Я закрываю глаза. Вот и она. Инфузория с туфельками.

5

Евсения

— Я тоже рада тебя слышать, Машунь, — виновато отзываюсь я, коримая тем, что действительно давно не набирала её. — Мы — нормально. У Лешки скоро каникулы. В лагерь просится.

Мария — моя подруга ещё со студенческих времён. Мы с ней учились на параллельных потоках, бегали на переменах за кофе в тот единственный автомат, который варил не пойми что, но стабильно застревал сдачей. Смеялись, влюблялись, сдавали хвосты в последнюю ночь — и как-то незаметно стали теми самыми взрослыми, которые звонят друг другу по громкой связи из машин, между садиком, школой и магазином.

— О, это же отлично! Смена обстановки, новые друзья. А у вас с Игорем, значит второй медовый месяц планируется? — игриво спрашивает Машка. — Пока старшего сбагрите, может и второго ребеночка заделаете?

Я делаю вдох. Вот он, момент. Неловкий, но нужный.

— Маш… Слушай, я, собственно, не просто так тебе звоню, — выдыхаю. — Помнишь, год назад твоя сестра разводилась с мужем?

— Ну конечно помню, — мгновенно меняется интонация. — Ты что, хочешь сказать…?

— Пока ничего не хочу говорить, — быстро перебиваю. — Просто… можешь дать мне контакты того юриста, который ей тогда помог? Он же вроде толковый был, да?

— Да, очень. Всё грамотно сделал и с максимальной выгодой для неё. Хочешь, я тебе прямо сейчас скину его номер? Он в Москве, но работает и по области, если что.

— Скинь, пожалуйста… Только, Маш, никому ни слова, ладно?

— Конечно. Сень, ты держишься? Всё плохо?

— Не хочу по телефону… Пока просто… нужна подстраховка. На всякий случай.

На том конце — пауза. Я чувствую, как Маша хочет расспросить больше, но уважает моё молчание.

— Я рядом, если что, слышишь? Просто звони, если захочешь выговориться. Скину тебе номер сейчас. Обнимаю.

— Спасибо, Маш… Ты не представляешь, как это важно. Правда.

Я отключаюсь. Сердце глухо стучит где-то в горле. Всё — я сделала первый шаг. Признала сама себе, что всё, эту «дохлую лошадь» уже не спасти.

Передо мной на светофоре вспыхивает красный. Как символично. Красный — стой. Красный — опасность. Красный — кровь.

Машина останавливается на перекрестке. Светофор скучно отсчитывает секунды ожидания и тут… мой взгляд скользит вбок. И замирает.

Серебристый "Мерседес", родной до боли. Тонировка, но я узнала бы эту машину даже в темноте, даже если бы у меня отняли зрение. Это автомобиль моего мужа.

Водительское стекло чуть приоткрыто. Его рука — на руле. Пальцы нервно подрагивают. А рядом…

Рядом — она.

Я узнала её сразу. Грудь, как рекламный баннер пластической хирургии. Волосы цвета варёной сгущёнки. Улыбка — натянутая, как стринги на два размера меньше. В телефоне, конечно. Ещё бы — надо выложить сторис о том, как «ее мужчина» катает ее по городу.

Меня бросает в дрожь. Руки сами, чисто на автомате, сжимают руль, а нога переходит с тормоза на газ. Кто-то сзади начинает мне сигналить, но я уже не слышу. С визгом вылетаю вперёд, резко вправо — и подрезаю автомобиль мужа.

Металлический грохот, визг тормозов, хруст стекла. Его «Мерседес» врезается в бок моей машины, и меня резко швыряет в сторону. В салоне звенит тишина, будто мир забыл, как звучат звуки. Потом — резкий щелчок: подушка безопасности бьёт меня в грудь. Всё происходит за считанные секунды, но внутри будто замедленная съёмка.

Запах горелой резины. Сигналы клаксонов.

Я пытаюсь понять, дышу ли. Да, дышу. Голова звенит, но я в сознании. Губы трескаются от сухости. Я поворачиваю голову в сторону — «Мерседес» стоит под углом, капот вмят, её дверь распахнута. Она визжит и истерично машет руками.

Жаль, что не убилась.

С трудом выбираюсь из своей машины.

Игорь тоже выходит. Покачиваясь. На автомате бросает на меня взгляд — быстрый, прицельный, будто проверяет: цела ли я? Жива? Всё ли на месте?

Мы смотрим друг на друга, не моргая. Он бледный, как мрамор, шок в глазах. Понимает. Всё понимает. Момент истины — не нужен ни юрист, ни разговор, ни сцены.

Всё уже сказано. Столкновением машин. Моей яростью. Его предательством.

— Сюрприз, — натянуто улыбаюсь. Голос прозвучит резко. Слишком громко для улицы. Слишком тихо для той боли, что бурлит во мне.

— Дура! — орет муж. — Евсения… ты с ума сошла? — хмурится он, сжимая челюсть. — Ты же чуть всех нас не убила!

Сбоку слышится истеричный голос, тонкий и пронзительный, как визг сломанной скрипки:

— Ты видел, что она сделала?! — визжит его любовница, размахивая руками. — Она же ненормальная! Эта психопатка нас чуть не угробила!

На поводке у неё — крошечный шпиц в розовом свитере. Пёсик злобно тявкает на меня, отплясывая на задних лапках, будто чувствует настроение своей хозяйки. Она берёт его на руки, прижимая к силиконовой груди и чмокает:

— Мамочка рядом, маленький. Не бойся.

— Ты нормально вообще?! — добавляет она, повернувшись ко мне. — Я подам в суд! У меня, между прочим, стресс! У Снежика могла быть травма позвоночника! Нужно срочно вызвать полицию!

Я молчу. Просто стою и смотрю на Игоря.

— Ты променял нашу семью вот на это? — голос уже не дрожит, наоборот, он мёрзлый, колючий, как февральский ветер.

Силиконовая девица внезапно замолкает, слыша наш разговор, как будто только сейчас осознаёт, кто перед ней. Слова мои — как плевок в лицо, и она съёживается.

— Ты точно ненормальная, — Игорь хмурится и делает шаг ко мне, руки дрожат от напряжения. — Ты хоть понимаешь, что могла натворить?!

Мне сейчас плевать на клаксоны, на визжащую куклу с собачкой, на мятую дверь и свою ноющую грудь от удара подушки. Я смотрю на него молча. Не отводя взгляда, а внутри — тошнота. Настоящая, удушающая, с привкусом омерзения. Он же после нее возвращался домой и ложился рядом со мной. Ложился ко мне. Касался моей кожи. Моих губ. Занимался со мной сексом…

Меня мутит. Не от удара — от осознания. От мерзкой, липкой, непереносимой мысли: он прикасался ко мне после неё.

6

Евсения

Слёзы текут уже не каплями — потоками. Горячие, как только что вскипевший чайник, они катились по щекам, капали на колени, на подушку, на рукав худи, которое пахло Машей — кофе, сигаретами и чем-то успокаивающим. Наверное, самой Машей.

— Дыши, дыши, Сеш, — Маша гладит меня по голове, как ребёнка, — ну всё уже… всё…

Но разве "всё", когда внутри будто выпотрошено? Когда грудная клетка больше не сжимается от боли — она просто пустая? Когда даже крик не выходит — только хрип, надорванный и неровный, как обрывок старой простыни?

Сижу на диване, обняв себя за колени. Спина упирается в диван, голова — в Машину ладонь. Волосы липнут к щекам. Горло сжато. Глаза распухли. Но остановиться — невозможно.

— Он касался меня, Маш. После неё, — сиплю я надорванным голосом. — Ложился… и я ничего не чувствовала. Только любовь. А теперь — будто всё испачкано.

Маша молчит. Она знает. Всё знает. Потому и не говорит глупостей вроде «он не стоит твоих слёз» или «всё наладится». Потому что пока — не наладится. Никогда. Такое предательство невозможно простить.

Сглатываю, сдавленно всхлипываю.

— Он меня вытирал, как грязную тарелку после неё. Он приходил и… ложился ко мне… в мою постель…

— Это он испачкан. Не ты, шепчет Мария.

Я пью, прикусываю губу, снова всхлипываю.

Молчание. Только дыхание. Только запах Машиной сигареты и тепла.

— Может это со мной что-то не так? — поднимаю на нее зареванный взгляд.

— Все с тобой так.

Маша встает, приносит стакан воды, садится рядом и снова обнимает. Тихо-тихо, аккуратно, бережно — как хрупкую чашку, из которой ещё можно пить, если не разбить до конца.

— Ты умница. И красавица, — мягко говорит она. — А сын у тебя какой замечательный… Кстати, а где сын? — вдруг спохватывается подруга.

— К матери отправила, — шмыгаю носом. — Я не понимаю… Я же… не кричала, не изменяла… Всегда была рядом, когда ему было плохо. Почему он так?

— Потому что он слабак, Сеша, — отвечает подруга просто. Без ярости, без жалости. — И предатель. А ты живая. Ты чувствующая. Вот и больно.

Я отворачиваюсь. Губы дрожат. Внутри — пустота. Её не заткнёшь ни валерьянкой, ни шоколадом, ни даже алкоголем.

— Мне кажется, я сдохла. Там. На дороге. Когда сказала, что он умер для меня. Я ведь это всерьёз. Только я тоже умерла с ним. С той, прошлой жизнью.

Подруга крепко обнимает меня. И я, наконец, позволяю себе зарыдать — по-настоящему. Громко и без стыда. Плачь той, кто похоронила свою любовь. Не мужчину. Себя — прежнюю. Верящую.

— Всё будет, Сеш, — шепчет она. — Обязательно будет. Но сначала — это тоже надо прожить.

Я киваю. И плачу дальше. Потому что пока по-другому не могу.

Проходит время и слезы начинают постепенно иссякать. Оставляя за собой только эта глухую сухую ломоту где-то в груди — словно внутри меня, кто-то разложил битое стекло и велел жить с этим. Я вытираю нос рукавом чужой кофты — Маша приносит мне чашку горячего чая — и садится. Голова ватная, лицо опухло, но я впервые за весь вечер ощущаю: я — ещё здесь. Целая. Пусть разбитая, но не растеклась. Дышу.

— Лучше? — осторожно спрашивает подруга, подавая мне салфетку.

— Не знаю. Пусто как-то, — пожимаю плечами. — Но уже повесится не хочется.

Маша кивает, понимая без слов. Мы знаем друг друга сто лет. Ей и говорить не надо — она и так всё видит.

Я бросаю взгляд на часы. Уже почти полночь.

— Я, наверное, поеду, — тихо говорю я и поднимаюсь.

— Куда? — удивляется она. — Да останься у меня, Сеш. Ну чего ты. Утром спокойно встанешь, позавтракаем, кофе попьём…

— Нет, Маш. Домой хочу. В стены свои. В кровать. Пусть там пусто — зато моё.

Я беру телефон и открываю приложение такси.

Маша хмурится:

— А если он там?

— Пусть. Но что-то я в этом сомневаюсь, — смотрю на неё твёрже, чем чувствую. — Скорее всего он сейчас у этой Оксаны. Ему сейчас стыдно будет мне в глаза смотреть. Он переждет несколько дней и лишь затем появится.

— Ты уверена?

— Я его знаю, как свои пять пальцев, — выдавливаю я, и даже чуть усмехаюсь. — Нетрудно понять его модель поведения.

— Ну как знаешь, — Маша поднимается сладом за мной.

Такси приезжает быстро. Я снимаю с себя ее худи и надеваю свой пиджак, поправляю волосы в зеркале.

Маша обнимает меня у двери:

— Позвони, как приедешь. И… если вдруг станет совсем тяжело — бери вещи и дуй ко мне.

Я киваю и чмокаю ее в теплую щеку.

— Спасибо, Машуль, — говорю я выхожу на лестничную клетку.

Артур

Иногда всё это начинает морально давить. Сигары, переговоры, два борта «Гольфстрима» на приколе, ассистентки со сделанными, как глянцевые унитазы, зубами и пустыми глазами — всё, что казалось мечтой в тридцать, в сорок превращается в стеклянный шар. Красивый. Душный. Закрытый.

Вот почему я иногда бомблю.

Мне в этом мире не хватает реальности — запаха чужих духов на заднем сидении и полуночных диалогов, из которых узнаешь про жизнь больше, чем из всей ленты «Форбс».

Меня зовут Артур Зорин. И этой ночью я снова буду таксовать.

Охрана недоуменно косится, но уже привыкла. Парни у входа переглядываются, один предлагает водителя:

— Может, всё-таки Фёдора с вами? Артур Алексеич, ночь же, мало ли...

— Я — не девочка-институтка, Серёга, — усмехаюсь, — справлюсь.

Протягиваю руку, он вкладывает в ладонь ключи от моего чёрного «Камри» с жёлтыми шашечками на магните. Машина старая, но ухоженная, шепчет мотором, как кошка. Без GPS-пеленга и блатных наворотов, зато с настоящим рулём. С пульсом под кожей.

— Дайте мне просто поездить, — говорю, уже открывая дверь. — Один-два заказа. Максимум три. И никому не говорить.

Он кивает, хотя всё равно скажет начальнику охраны. Мне плевать.

Сажусь, настраиваю зеркало, запускаю смену в приложении. Водитель — Михаэль Шумахер. Город — область. Псевдоним — для проформы. А лицо моё всё равно никто не узнаёт.

7

Евсения

Мы сидим в машине. Кофе — в картонных стаканах с пластиковыми крышками, на которых уже выступили капли росы от ночной прохлады. В салоне пахнет ванилью, слегка — бензином и шоколадным батончиком. За окнами — тишина. Опустевшие улицы. Одинокие фонари. Время на приборной панели — два часа тридцать семь минут.

— Кстати, — поворачиваю голову и смотрю на своего водителя. — А как вас зовут? Вы мое имя знаете. А я ваше — нет.

На его лице появляется полуулыбка, как будто ждал этого вопроса.

— Артур, — говорит просто. — Меня зовут Артур.

— Приятно познакомиться, Артур, — киваю.

Мне немного неловко от того, как этот мужчина на меня смотрит. Пытаясь скрыть это, я преподношу стакан к губам, делаю глоток и морщусь:

— Горячий ещё.

— Очень? — спрашивает он, тоже отпивая и тоже морщится. — Это же ночной кофе. Такой должен обжигать.

Улыбаюсь, прислоняясь плечом к окну и грею ладони об стакан.

— Вы не только безумно красивая девушка, но еще и очень смелая, — совершенно серьезно произносит он и я немного краснею от его комплимента.

— Знаете, — говорю тихо. — Я думала, что сама рожу от испуга за эту женщину.

Он усмехается.

— Вы говорили, что уже рожали в этом роддоме. У вас есть дети?

— Да, — киваю. — Сын. Ему тринадцать.

— А муж, есть? — спрашивает прямо как-то, в лоб.

Секунда тишины.

Я молчу не зная, что ответить. Если упустить последние события и наличие у моего мужа любовницы, то да, формально я все еще замужем.

— Есть.

Я вижу, как в его лице не меняется ни одна черта. Никакой реакции. Ни сожаления, ни напряжения. Будто услышал что-то само собой разумеющееся.

— Вас это не смущает? — спрашиваю, не выдержав.

Он поворачивает ко мне голову, задерживает взгляд. Медленно, спокойно.

— А должно? — отвечает так просто, что я сначала даже не понимаю, вопрос это или утверждение.

— Ну… — я теряюсь, потупившись глазами на бардачок. — Обычно это как-то... вносит ясность между людьми.

— Ясность? — произносит он негромко, почти лениво. — Вся ясность в том, что ни один нормальный мужчина не отпустить свою женщину в ночь на такси. Он приедет, прилетит и пешком за ней прибежит, если нет машины. А потом еще и на руках домой отнесет, — улыбнувшись произносит он.

И улыбка у него какая-то очаровательная. Я с трудом отвожу от нее глаза.

Артур пьёт кофе, откидывается на спинку сиденья, а я смотрю на его профиль. Чёткая линия скулы, ровный нос, густые брови, спокойные глаза. Уверенность в нём не наглая, а естественная, как у человека, который не боится ни отказа, ни последствий.

И эта уверенность — заразительна.

— Мне всё же надо домой, — говорю, стараясь, чтобы голос звучал твердо, но выходит как-то неловко, почти с извинением.

Он смотрит на меня секунду, ставит в подстаканник свой кофе и поворачивает ключ в замке зажигания. Мотор оживает, мягко мурлычет. Мы трогаемся с места, растворяясь в пустынных улицах, освещённых редкими фонарями.

Дорога занимает минут двадцать. Всё это время он молчит. Ни одного лишнего слова, только изредка поглядывает на меня. В этих взглядах — нет ни вопроса, ни давления. Только та самая уверенность, от которой становится теплее.

Мы подъезжаем к дому. Я тянусь за сумкой, уже собираясь поблагодарить и попрощаться, как вдруг…

Дверь ворота распахиваются и из них выбегает Игорь.

Весь перекошенный от злости, лицо красное, губы сжаты в тонкую линию. Он будто кипит изнутри. Походка резкая, как у человека, у которого сорвало тормоза. И я понимаю — он дома. Вернулся. Почему не остался у своей любовницы?

— Кто это такой?! — кричит он, подбегая к машине и почти налетая на капот.

Артур даже не поворачивает головы. Только сдвигает брови, спокойно отпивает глоток кофе, отставляет стакан в подстаканник и затем, с легкой усмешкой, произносит:

— А это чей валет из колоды выпал?

Я шокировано смотрю на то, что вытворяет мой муж. А он — нет. Артур выходит из машины. Медленно, не торопясь. И становится во весь рост.

Игорь — будто сдувается перед ним Он резко сбавляет шаг, останавливается метрах в двух, и я вижу, как у него гаснет пыл.

Артур высокий. Широкоплечий. Его поло натянуто на крепкой груди, а рука — сильная, с выпирающими венами, и пальцами как у боксёра. На ногах — дорогие кожаные ботинки, а на лице — выражение спокойной власти. Лицо у него мужественное, грубоватое: густые тёмные брови, чуть резкий, но правильный нос, прямая линия челюсти, и взгляд, от которого хочется подчиниться или убежать.

Муж мой будто теряет дар речи. Только смотрит.

— Если ты еще раз мою тачку тронешь, я тебе руку сломаю, — спокойно говорит Артур.

— Только попробуй, — огрызается Игорь.

Я выскакиваю из машины, почти спотыкаясь. Холод ударяет в лицо. Игорь разворачивается ко мне. Глаза бешеные. Он кипит, как чайник на грани свиста. Губы дрожат от ярости.

— Ты что творишь, а? — кричит. — С кем ты, чёрт возьми, шляешься по ночам?!

— Потише, — говорю. И сама не узнаю свой голос. Он не дрожит. Он твёрдый. Словно у меня наконец прорезался позвоночник.

Игорь делает шаг ко мне, но останавливается. Артур даже не шелохнулся. Просто стоит. Как стена. Не человек — скала.

— Ты с ума сошла? — Игорь уже шепчет, но в этом шепоте больше злости, чем в крике. — Это кто вообще?! Ты его знаешь?

— Это таксист, — спокойно говорю я. — Не надо тут бить его машину и устраивать цирк перед соседями.

— Ты еще меня в изменах подозреваешь?! — Игорь срывается снова на крик. — А сама с мужиками среди ночи по городу рассекаешь?! Ты за идиота меня, мать твою, держишь?!

— Ты у меня сейчас договоришься, — рявкает водитель.

Игорь словно петух перед дракой: грудь колесом, кулаки сжаты, челюсть выпирает. Вся его поза кричит: «Я хозяин!» Только вот никто ему уже не верит. Особенно Артур. Он стоит спокойно, будто вообще не в курсе, что перед ним муж той самой женщины, которую только что провожал домой через полгорода.

8

Артур

— Виски, или джин? — спрашивает меня блондинка, призывно поигрывая туфелькой на своей ноге. Она сидит на высоком барном стуле, сексуально оттопырив задницу и будто бы невзначай облизывает нижнюю губу. Затем игриво проводит пальчиками по своим тонким плечам.

— Виски, — отвечаю. — Без льда.

Она усмехается, проводит пальцем по краю бокала.

— Мужчина, который пьёт виски… выглядит очень сексапильно.

— Ну, это как посмотреть, — говорю, перехватываю бокал у бармена.

— Да тут как не посмотри, — приоткрывает свой рот и охватывает губами коктейльную трубочку. — Есть планы на вечер? — Её голос скользит по коже, как ледяная капля по раскалённому стеклу. Она делает глоток, чуть прищуривается. — Хотя, можешь не отвечать. У тебя и так всё на лице написано.

— Правда? И что же там написано?

— Одиночество, — говорит она и внезапно становится серьёзной. — И ещё… опасность.

Я улыбаюсь.

— Значит, ты физиогномист?

— Кто? — шепчет она, подаётся вперёд, и я чувствую запах её духов — терпкий, с лёгкой горчинкой. Как вечер в большом городе. Как она.

— Никто. Забей.

— Тогда, может, выпьем за то, чтобы ночь не была напрасной?

Она поднимает бокал.

Я вновь смотрю на нее и понимаю, что это очередная пустоголовая кукла, которую можно лишь иметь. Глаза — слишком уж пустые. Манеры — наигранные до безобразия. Очередная пожирательница бабла. Как гусеница, которая жрет зелень без остановки.

Я делаю глоток, чувствуя, как виски разливается тёплой волной по груди, и ставлю бокал на стойку.

— Выпьем, — киваю я и встречаюсь с ней взглядом. — За эту ночь.

Она улыбается, будто победила. Да пусть. Пусть думает, что подцепила очередной финансовый мешок.

— Я — Виктория, — говорит она, чуть прикасаясь к моей руке. — Но друзья зовут меня Вики.

— У меня нет друзей, — отзываюсь я. — Только враги. И женщины, которых я тра…ю.

Она смеётся. Неестественно. Громко. Слишком громко для этого полутёмного бара.

— Ты всегда такой? — спрашивает она, склонив голову.

Я допиваю виски.

— Какой?

Она замолкает, и в её взгляде появляется тень. Тень того, что она поняла. Или почти поняла.

— Прямолинейный.

Вновь поднимаю на нее глаза и понимаю, что она меня никак не цепляет. Вот от слова совсем.

— Всегда, — отвечаю.

Она на секунду теряется, потом вновь натягивает маску дерзкой стервы, которая якобы всё понимает.

— Ну… это даже возбуждает, если честно, — говорит и медленно соскальзывает со стула, чтобы оказаться ближе. Ближе ко мне. Её бедро почти касается моего колена. — Мне нравятся мужчины, которые не разыгрывают джентльмена, а берут, что хотят.

— А мне — женщины, которые знают себе цену, — бросаю, глядя ей прямо в глаза. — Но тебя, Виктория, я не покупаю. Не сегодня.

На её лице мелькает что-то похожее на удивление. Секунда — и снова улыбка.

— Так я и не продаюсь.

Я встаю. Протягиваю руку, будто собираюсь помочь ей, но убираю её в последний момент и поправляю воротник рубашки.

— Вот и отлично. Значит, мы поняли друг друга.

Черт возьми, почему меня все это не торкает?! Передо мной женщина, доступная, как сигарета в пачке. Фея из влажных фантазий провинциальных парней. Почему она меня никак не интересует? Я ведь хоть сейчас могу выиметь ее в любой позе и в любом месте. Но не хочу этого! Почему?

Виктория сидит напротив — хищная, опытная, насквозь пропитанная знанием, как и куда прикасаться, чтобы вызвать эрекцию. Но во мне не шевелится ровным счётом ничего. Ни малейшего отклика. Как будто смотрю на движущуюся картинку — плоскую, неестественную, лишённую жизни. Она пытается дотронуться — пальцы по спине, по шее, с напором, будто по инструкции. Но каждый её жест вызывает только внутренний откат. Холодок раздражения. Желание отстраниться.

Я не узнаю себя. Это была не усталость — скорее, полное насыщение. Пресыщение одними и теми же телками. Предсказуемыми до тошноты.

— Может, все же продолжим вечер? — с легкой хрипотцой в голосе спрашивает она.

Господи. Опять как по накатанному сценарию. Хотя бы придумала что-то новенькое для разнообразия.

— Нет, — говорю и поворачиваюсь к бармену. — Счёт.

Она замирает. На секунду. Этого было достаточно, чтобы понять: её микрокосмос дал трещину. Её уверенность в себе — показная, как и всё остальное. Девица не привыкла к отказам. Особенно в такой форме.

— Ты серьёзно? — голос всё ещё обволакивающий, но в нём уже звучит легкое раздражение. — Ты отказываешься от меня?

Я расплачиваюсь, оставляя чаевые, и даже не оборачиваюсь.

— Не от тебя. От скуки.

— Ты не похож на скучающего, — огрызается она, и в голосе прорывается обида. Всё, маска дала сбой. Показуха треснула.

Я смотрю на неё. Спокойно. Холодно.

— А ты — на загадочную.

Секунда молчания. Мы стоим почти вплотную. И я вижу — в её взгляде больше нет вызова. Слом.

— С тобой что-то не так, — шепчет она. — Ты… как пустой.

— Так и есть, Вики, — ухмыляюсь.

Затем поворачиваюсь и иду к выходу, чувствуя на себе её растерянный взгляд.

9

Евсения

Артур — как заноза в голове, словно песчинка в глазу. Уже который день я не могу выкинуть его образ из памяти — он всё время всплывает, когда совсем не нужно.

— Мам, что у нас на ужин? — спрашивает Алексей.

— Пельмени, — бесцветно отвечаю я.

— И все? — разочаровано удивляется сын.

— Могу еще огурец порезать.

— Не хочу, — отзывается он. — Лучше бы с папой на пиццу поехали.

И всё, крышу срывает. Волна гнева, такой горячий и острый прилив, что я теряю контроль.

— Я лепила их три часа! Не нравится – не ешь! — с психом забираю у него из-под носа тарелку и бросаю ее в раковину. В этот же момент мне становится стыдно. Зря я сорвалась на нем.

Я стою у раковины, смотрю на разбитую тарелку и чувствую, как в груди поднимается тяжесть. Алексей застыл, глаза широко раскрыты, чуть дрожит нижняя губа. Я понимаю, что сейчас должна сделать шаг назад, успокоиться и объяснить, что была не права.

— Прости, Лёш, — говорю тихо. — Я перегнула.

Он молчит, но я вижу обиду в его глазах.

— Теперь понятно, почему папа себе новую телку нашел!

Я застыла, словно ударенная. Слова Алексея прозвучали как нож — резкие, прямые, болезненные. Откуда он мог это знать? Неужели Игорь сам ему все рассказал?!

В глазах у меня защипало от неожиданной горечи, а в сердце — щемящая боль. Я хотела объяснить, защититься, но голос застыл в горле.

— Лёша... — начинаю я осторожно, боясь задеть его еще сильнее. — Ты что такое говоришь?

Он отводит взгляд.

— А что? Бабушка тоже так думает! Если бы ты не психовала из-за каждой фигни, то и нервы бы ему не мотала. А так… — он мнется всего пару секунд, — я его понимаю!

— Знаешь, Лёша, — зло произношу я, — живите вы с ним вдвоем!

Он молчит, и я вижу, что мои слова достигают его, но раны глубоки. Вдруг он отступает на шаг и прячет лицо в ладони.

— Мне всё это надоело, — слышу я.

Я стою, ощущая, как напряжение в комнате растёт, будто воздух стал плотным и колючим. Алексей, мой сын, — такой непредсказуемый и взрывной подросток, что порой я просто теряюсь.

— Я буду жить с папой, если вы разведетесь, — произносит он, и в голосе слышится вызов, протест и боль, всё смешалось в один громкий взрыв.

— Лёша, — пытаюсь я мягко, — это не то, о чём стоит сейчас говорить.

Но он уже не слушает. Глаза сверкают, губы поджаты, будто готовится к новой битве.

— Ты всегда всё портишь, — говорит он, — ни с кем нельзя нормально поговорить! Ты кричишь, срываешься, и никто не выносит эту тёплую, как вы говорите, «семью». Папа ушёл не просто так, а потому что ему всё надоело!

Я пытаюсь найти слова, чтобы остановить этот поток, но подросток словно зациклен на боли и обвинениях.

— Ты мне надоела, — выкрикивает он.

Я чувствую, как внутри всё сжимается, и даже желание кричать на него умирает, уступая место отчаянию.

— Лёша, — говорю наконец, — ты забыл, что я твоя мама?

Он не отвечает. Только поворачивается и уходит в свою комнату, хлопнув дверью так громко, что отзвуки бьют в сердце.

10

Евсения

Я стою посреди кухни, будто на поле боя после сражения. В раковине валяются осколки тарелки, пельмени — моё нелепое, домашнее жертвоприношение — теперь выглядят особенно унизительно. Всё, что я хотела, — чтобы сын поел. Чтобы оценил. Чтобы почувствовал, что у него есть мама, которая старается. А в итоге — он бросает в меня словами, как камнями, и уходит.

Я не двигаюсь. Минуты текут, как густой сироп. Никаких рыданий, ни истерик — только ледяная пустота внутри. Наверное, это и есть выгорание. Или безысходность. Всё равно.

Я медленно беру веник и совок, собираю осколки. Всё делаю тихо, автоматически.

«Ты мне надоела».

Странно, но это ранит больше, чем признание, что он хочет жить с отцом. Я — мама. Я выносила его, кормила грудью, сидела у кровати, когда у него была температура под сорок. А теперь я ему надоела.

Я заканчиваю с кухней, иду в ванную, умываюсь холодной водой. Смотрю в зеркало. Лицо как чужое — серое, осунувшееся. Ни намёка на прежнюю Сешу, которая смеялась, которая умела мечтать.

Иду в спальню и нахожу в сумочке визитку, которую мне дал Артур.

Беру в руки телефон и машинально снимаю блокировку экрана. Пальцы сами вбивают его номер. Мне почему-то хочется ему написать.

Он не похож на Игоря. У него нет этой холодной надменности. Он умеет слушать.

Я набираю одно слово:

«Привет»

Палец зависает над кнопкой «отправить». Нет, нельзя. Это будет нечестно по отношению к нему. Я удаляю сообщение, закрываю мессенджер.

Тихо стучу в дверь Лёшиной комнаты.

— Лёш, — говорю тихо. — Я сделала тебе чаю. С мёдом. Поставила на стол.

Молчит. Но я слышу, что он там. Он не спит. Просто дышит — тяжело, в обиде, в злости.

Вхожу.

— Я не идеальная мама, — добавляю. — Я правда стараюсь. Если хочешь — можно съездить к бабушке на выходных.

Пауза. Долгая. И только потом — еле слышно:

— Не хочу к бабушке. Я хочу к отцу!

И мне хочется плакать.

— Хорошо, — шепчу. — Я ему позвоню и скажу, что ты поживешь с ним.

Я закрываю за собой дверь, и тишина в доме становится гулкой, как в пустом зале. Возвращаюсь в гостиную. Сажусь на край дивана, положив руки на колени, и смотрю в никуда. Внутри — пустота. Та самая, от которой не спрятаться. Ни злость, ни обида, ни гнев. А что-то хуже — капитуляция. Как будто жизнь оставила меня за бортом, и всё, что мне остаётся, — наблюдать, как тонет мой корабль.

Я беру телефон и долго смотрю на экран. Потом нахожу номер Игоря.

Нажимаю «вызов».

— Да? — его голос ровный, чуть усталый, как всегда.

— Привет. Это я.

— Что-то случилось? — мгновенно настораживается.

— Алексей… Он хочет пожить с тобой.

Пауза. Длинная как вечность. А потом:

— Не уверен, что это будет правильное решение, — холодно с оттенком надменности отвечает он. — Да и где он жить собирается? У Оксаны? Я думаю, что это его подростковая прихоть на зло мне. Или это ты его накрутила?

— Игорь! Он вообще-то твой сын! И это совершенно нормально, что он хочет к тебе! Да, меня тоже не радует мысль о том, что мой ребенок будет жить под одной крышей с какой-то… — глотаю ругательство, — Оксаной!

Игорь тихо вздыхает.

— Хорошо. Я поговорю с Ксюшей и если она не будет против, то я заберу его в субботу.

Я чувствую, как из меня вытекает последняя капля сил.

— Сеня... — вдруг говорит он. — Ты сама-то как?

— Никак, — отвечаю честно.

Он молчит. И я отключаюсь.

***

Пятница. Я собираю Лёше вещи. Куртку, ноутбук, кроссовки, пижаму, тот чёртов спиннер, с которым он до сих пор не расстаётся. Я даже упаковку его любимых макарон положу — чтоб, не дай бог, не подумал, что я опять «психую».

Я сижу в тишине. Вокруг — ни одного звука. Только мой пульс в висках.

И вот тогда я снова беру телефон.

Открываю мессенджер. Нахожу имя. Артур.

И пишу:

«Привет. Извини, что поздно. Просто… Захотелось с кем-то поговорить.»

На этот раз я жму «отправить».

Пусть будет, как будет.

Артур

Ресторан «Sorriso». Белоснежная скатерть, приглушённый свет, мягкий джаз. Напротив меня сидит Снежана — длинноногая блондинка в платье, больше напоминающем шелковую ленту, чем одежду. Я заказал для неё белое вино, себе — бурбон с одним крупным кубиком льда. Она смеётся, играется бокалом, кокетливо наклоняя голову, демонстрируя ключицы. Снежана является одной из моих постоянных любовниц. Она модель одного известного модного дома. Классно трах…ся, не надеется на отношения и никогда не предъявляет претензий.

Я улыбаюсь, делаю вид, что слушаю, но на деле… — я отстранён. Думаю о завтрашней встрече с главой Нано Банка. Будем подписывать инвестиционный договор.

Телефон лежит на столе, экран вниз. Я терпеть не может, когда кто-то звонит, или пишет сообщения во время ужина. Но всё же поворачивает его. Вибрация. Слова на экране, чёрным по белому:

«Привет. Извини, что поздно. Просто… Захотелось с кем-то поговорить.»

Имя: Евсения.

Мои глаза его прищуриваются, плечи чуть напрягаются. Этот вечер сразу делится на «до» и «после».

Снежана продолжает что-то рассказывать, рисуя пальцем по ободку бокала, но голос её становится далёким, незначительным фоном.

Накрываю экран рукой, как будто прячу что-то слишком ценное, слишком личное. Хотя передо мной — просто женщина в платье, вино, вечер. Всё красиво, эстетично. И чертовски пусто.

Сообщение от Евсении обжигает взгляд. Простое, тёплое, без намёков. Но именно оно выбивает воздух из груди. Внутри всё сжимается и… разжимается. Спокойно. Уверенно. Как будто наконец-то дождался. Я не мальчик. Не бегаю за призраками. Но я умею чувствовать, когда что-то по-настоящему важно.

Я ждал её. Честно. Хотя и себе в этом не признавался.

С самого момента, когда только села в мою тачку, она въелась под кожу. Таких женщин мало. Мягких внутри, но не для всех. Она пахнет настоящим. И в ней нет продажности. Ни на грамм.

11

Евсения

Мы остаёмся в машине одни. Двери мягко захлопываются, и снаружи — только ночь, редкие огни фонарей и бесконечная тишина. Я замираю и не знаю, как теперь себя с ним вести. С таксистом было куда проще разговаривать.

Он смотрит на меня. Долго. Без слов. Словно считывает, сканирует, изучает.

— Ты знала, что тебе идёт злость? — вдруг говорит он.

— Спасибо, — говорю и усмехаюсь. — Не знала, что злюсь красиво, — отвожу взгляд, смотрю в тёмное окно.

— Ты вообще много чего о себе не знаешь, — чуть хрипло говорит он.

— И о тебе, как оказалось, тоже, — мой голос тихий.

Артур не отвечает сразу.

— Я всегда был честен с тобой. С самой первой минуты нашего знакомства, — повторяет он, и в голосе — ни капли пафоса. Только ровная уверенность. Сухой фундамент, на котором можно строить всё остальное.

Я поворачиваюсь к нему. Его глаза всё так же спокойно смотрят на меня, как будто у него внутри нет ни сомнений, ни напряжения. Хотя я знаю: он ждёт.

— Честен? — переспросила я, вскидывая бровь. — Тогда почему ты претворялся таксистом?

Он чуть улыбается. Без бравады.

— Почему это я притворялся? В ту ночь я работал таксистом.

— Зачем? — широко распахиваю глаза.

— Чтобы разгрузится.

Я открываю рот, чтобы ответить. И закрываю.

— Прости, что? Разгрузиться? — переспросила я, вскинув брови. — Это типа как? У тебя стресс — и ты идёшь, ну не знаю, в баню, в спортзал, а ты — в такси?

Артур легко усмехается, чуть склонив голову набок. Его профиль в мягком свете приборной панели выглядел почти античным — будто выточен из камня. Но живой. Очень живой.

— У богатых свои причуды, Сеша, — спокойно отвечает он. — Один коллекционирует яхты, другой покупает острова. А я... вожу людей по ночному городу. Иногда. Без предупреждений, без охраны, без обязательств. Только я и дорога. Я слышу чужие истории, смотрю, как спят дети на заднем сиденье, как парочки держатся за руки, как кто-то плачет на пассажирском, пытается не выдать себя. Это... возвращает меня на землю.

Я смотрю на него, как на человека с другой планеты. Он слишком богат, слишком уверенный, слишком не из моего мира. И одновременно — чертовски настоящий в эту секунду.

— Это звучит… странно, — говорю. — Но я тебе почему-то верю.

— Потому что это правда, — отвечает он. — Я не стал бы выдумывать. Знаешь, когда у тебя есть всё, что ты когда-то хотел — машины, дома, счета, люди, которые слушают с открытым ртом… — он сделал паузу, — в какой-то момент ты начинаешь терять ориентацию. Кто ты? Для чего? Всё слишком громко, слишком дорого, слишком... липко. Такси — мой способ вернуться. Хотя бы на пару часов. Случайность. Искренность. Честность. И в ту ночь — это была ты.

Я отвожу взгляд. Смотрю в тёмное окно. На стекле отражается мой силуэт — тусклый, полупрозрачный, как тень самой себя.

— И как часто ты так… возвращаешься на землю? — спрашиваю уже мягче.

— У меня нет графика.

Я усмехаюсь. Тихо. Устало.

— Кстати, ту женщину беременную помнишь?

— Конечно, — я поворачиваюсь к нему, удивлённо, даже немного растерянно. — Такое забыть невозможно.

— Она родила девочку, — улыбается.

Его глаза — спокойные, тяжёлые.

— Ты… интересовался? — голос мой мягкий, почти шёпот.

Он кивает.

— Мы ей даже спонсорский презент организовали в виде коляски.

Я не знаю, что сказать. Просто дышу. Смотрю на него. И понимаю, что он не такой, как я думала. Совсем не такой.

— Ты удивляешь меня, Артур.

— Я стараюсь, — говорит он и усмехается. — Хотя, если честно, ты тоже не в рамках.

Я опускаю взгляд. В горле — ком. Молчание. Как занавес. Нежное, странное. Я смотрю на свои руки, сложенные в коленях. И вдруг чувствую, вспоминаю все, что было дальше. В том числе и Игоря.

Смотрю на Артура. На этого уверенного, хищного мужчину, который с такой лёгкостью разрушает мои стены. И чувствую, как внутри, в самой глубине — не там, где обида, не там, где страх, а ещё глубже — поднимается что-то колючее. Стыд.

А я… Я ведь ещё формально замужем. Я еще пока не подала заявление. И всё ещё ношу его фамилию. Всё ещё числюсь в его жизни, хоть он вычеркнул меня из своей. Не как женщину — как единицу быта.

И мне стыдно. Не потому, что прямо сейчас я делаю что-то плохое. А потому что во мне всё ещё живёт привычка быть «правильной». Верной. Терпеливой. Безупречной. Даже когда любовь умерла.

Мне стыдно, что я позволяю себе чувствовать что-то к другому мужчине, пока ещё не перерезала все узлы прошлого. Стыдно, что сердце вырывается к нему — новому, живому, опасному. Потому что это будто предательство. Хотя по сути — предательство было совсем в другом. Раньше. Со стороны того, кто от меня отвернулся, как от старой мебели, которой место в гараже.

Я опускаю взгляд. Глотаю дыхание. Прячу в ладони дрожь.

— Я сказал что-то не то? — вдруг спрашивает Артур.

— Ты... Нет. Это я... — снимаю с себя пиджак и протягиваю его ему. — Прости.

Он непонимающе берёт пиджак, не отводя взгляда. Его пальцы на мгновение касаются моих — тепло, уверенно, без нажима. И именно это почти сбивает дыхание.

— Сеша, подожди, — говорит он, голос низкий, чуть приглушённый. — Что случилось?

Я качаю головой. Тихо. Слишком медленно, чтобы это выглядело как каприз или внезапный порыв. Нет. Я знаю, что делаю. И всё равно внутри всё ломается.

— Я не должна была писать тебе, — выдыхаю я, наконец. — Я не имела права. Не в таком состоянии. Не с таким прошлым. И не сейчас.

Он хочет что-то сказать, но я поднимаю ладонь.

— Пожалуйста, не перебивай. Мне просто нужно это сказать. Мне сейчас больно, Артур. И страшно. Потому что, когда ты пришёл я ... в общем мне стыдно. Извиним меня, что возможно оторвала тебя от каких-то твоих важных дел.

Он слушает. Без слов. И это хуже. Хуже, чем если бы перебил.

— Мне правда жаль, что я дернула тебя, — шепчу. — Просто… в ту ночь ты оказался рядом. И я подумала, что можно хотя бы… — не успеваю я договорить, потому что Артур вдруг подаётся вперёд и просто берёт, и целует меня.

12

Евсения

— Алло, — говорю я сдержанно. Почти механически.

— Что ты сделала, черт возьми, с нашим сыном?! — надрывно спрашивает Игорь. — Он неуправляемый! Я больше не могу!

— Что случилось? — голос у меня спокойный, но внутри всё съёживается.

— Он неуправляемый, Сеша! — кричит он. — Я пришёл его забрать с секции, как договаривались, а он устроил мне истерику прямо на парковке! Орал, как сумасшедший! Люди на меня смотрели, как на какого-то психа! Это нормально, по-твоему?!

Я прикрываю глаза. Медленно сажусь на лестницу.

— Он подросток, Игорь. У него сложный возраст. Ты взрослый человек. Доктор. Должен это понимать.

— Может, это ты его накрутила?! — срывается он. — Специально! Чтобы он над Оксаной издевался! Он хамит ей, будто она его ровесница!

— Нашел бы еще моложе, может быть и подружились бы, — вырывается у меня.

— Не смешно! Она сережку потеряла и на корточки опустилась, так он спросил у нее: что, болонка, след ищешь?

Я прижимаю ладонь ко лбу. Вот тут мне хочется хихикнуть, потому как это очень тонкий подкол.

— Это грубо, да, — выдыхаю. — Но ты не думал, что он просто защищается? Ты поставил его перед фактом. Он хотел быть с тобой, а ты привёл его в чужой дом. К чужой женщине.

— Не начинай! — рявкает он. — Ты опять всё переворачиваешь. А он ведёт себя как…

— Как кто? — перебиваю. — Как мальчик, у которого украли стабильность? Которому навязывают вторую мамочку? Ты правда думал, он будет хлопать в ладоши?

— Я думал, ты хоть раз подержишь сторону взрослого! — раздражённо. — А не будешь потакать его хамству!

— Я держу сторону сына, — твёрдо говорю я. — И мне жаль, что ты этого не понимаешь. Ты хотел, чтобы он вёл себя воспитанно? Так научи его уважению примером.

— Я больше не собираюсь слушать твои проповеди, Сеша! — Игорь дышит тяжело. — Забирай его. Хоть сегодня. Он мне только и делает, что мотает нервы. И Оксана уже чуть не плачет каждый вечер.

— Он что тебе, мешок с картошкой?! Как я могу забрать уже достаточно взрослого человека против его воли? Да и зачем было привозить его к Оксане?! Мог бы снять для вас квартиру.

На том конце — глухое молчание. Потом — звук, будто он резко выдохнул сквозь сжатые зубы.

— Ты хочешь сказать, это я виноват? — медленно, угрожающе.

— Я ничего не говорю, — глотаю. — Слушай, Игорь, я так… устала.

— И где же ты так перетрудилась? Ты же даже на работу не ходишь.

— Я от тебя устала, — повторяю тихо. — От этих твоих разборок. Что ты хочешь, Игорь? — спрашиваю устало. — Чтобы я приехала? Забрала его? Или ты просто хотел сорваться?

— Я хочу, чтобы ты начала заниматься ребёнком! Не своими мужиками, не своими страданиями, не своими выдуманными проблемами! А сыном! Пока он совсем не превратился в…

Он осекается. Но я уже знаю, что он хотел сказать.

— …в тебя, — заканчиваю я за него. — И да, я заберу его. Но не потому что ты мне приказал.

Молчание. Потом короткие гудки.

Он бросил трубку.

13

Евсения

— Алло? Я не поеду, — говорит в трубку Алексей.

Я смотрю на сына. Мы сидим за столиком в его любимом кафе.

— Нет, не хочу… Да потому что… потому что я не хочу жить с мамой, ясно?

Он отворачивается, спиной ко мне, но плечи у него напряжённые, голос сдавлен.

— Марина мне чужая, понял? Чу-жая!

Он замолкает, слушает.

Потом резко:

— Не ори на меня! И ремнем не пугай! Я не боюсь, — и это говорит мой сын. Мальчишка, который ещё год назад просил разрешения выйти на улицу.

Вот сейчас мне хочется вмешаться в их диалог, вырвать у него трубку, защитить — от этого взрослого мужика, который, кажется, вообще забыл, что на детей нельзя кричать!

— К бабушке я тоже не хочу! — срывается Алексей.

Он сбрасывает звонок.

Поворачивается ко мне. Лицо белое. Челюсть сжата.

Я встаю.

— Леш…

— Я не поеду домой. И к бабушке тоже.

Я киваю. Медленно.

Не потому, что хочу поддерживать этот бунт. А потому что даю ему право быть взрослым.

— Я с папой жить хочу… — он выдыхает, — но без этой дуры – Оксаны.

— Ты решил ее выжить, я правильно поняла?

— Правильно, — ворчит.

Я обнимаю его.

Крепко.

Как в детстве.

И понимаю: он уже не маленький мальчик. И я — уже не та, что боялась сделать шаг в сторону, чтобы никого не ранить. Теперь мы оба в какой-то новой точке. Странной и непривычной.

Леша зарывается лицом мне в плечо. Он не плачет — просто молчит. И мне не нужно больше ничего: ни слов, ни объяснений. Я просто держу его, как тогда, когда он впервые упал с велосипеда и разбил коленку.

— Прости, — шепчу я.

Он только качает головой:

— За что?

Я отстраняюсь, заглядываю ему в глаза.

— За то, что у нас жизни все так получилось. Я знаю, что тебе больно, сыночек. И, поверь, мне не легче. Но это наша новая жизнь и ее придется принять.

Он снова садится, откидывается на спинку, устало:

— Я не хочу принимать. Я хочу, чтобы мы жили как раньше.

Я выдыхаю.

— Как раньше уже не будет никогда.

Он молчит.

— Ладно. Домой пока не хочешь — это я поняла.

Сын кивает.

— Тогда тебе придется жить с отцом и Оксаной. Либо, есть еще вариант — ты можешь уехать в лагерь. Как и хотел.

— В какой лагерь?

— В самый лучший спортивный. Как тебе такой вариант?

Он смотрит на меня с прищуром. Долго. Вижу — обрабатывает внутри, примеряет.

— На долго? — наконец спрашивает он с подозрением.

Я улыбаюсь.

— Три недели в Карелии, спорт, река, скалодром, каяки. Я оплачу. Только ты должен сам решить, едешь или нет. Насильно никто не отправит.

— А если мне не понравится?

— То приеду и заберу.

Он фыркает.

— Мне и так уже всё надоело.

Я тяну руку через стол, кладу ладонь поверх его.

— Я не заставляю, Леш. Но, может, тебе просто нужно чуть подышать. Без нас. Без папиных криков и моих надоедливых вопросов.

— И без школы? — глаза у него сразу оживляются.

— И без школы, — смеюсь. — Там у вас всего неделя осталась до каникул. Я думаю, никто не умрет, если ты пропустишь. Но потом — обратно. Договорились?

Он смотрит в окно. Морщит лоб. Думает.

— А ты… Ты будешь скучать?

— Очень. Но я переживу, — говорю я честно. — Только пиши мне хотя бы иногда, ладно? Что живой, что тебя не съели.

Он откидывается на спинку, глубоко вдыхает.

— Тогда ладно. Поеду. Но если там будет какой-нибудь типичный «отрыв по расписанию» — заберешь меня.

— Договорились, — киваю.

Он не отвечает. Но смотрит на меня по-другому. Почти по-взрослому.

— Мам, — вдруг говорит он. — А ты с папой помиришься?

Я стираю ладонью влажность с глаз и качаю головой.

— Не знаю, — вздыхаю. — Пока у нас все сложно.

Друзья мои, если насыпете мне комментариев под книгой, то я сегодня еще одну главу настучу по клавиатуре)) А пока, я приглашаю Вас в еще одну свою книгу!

Беременная любовница.

Я чувствую, как вспыхивает жар в груди.

Я ведь знала. Сердцем знала.

Его поздние возвращения, его телефон, который он теперь никогда не оставляет без присмотра, его взгляд, который стал каким-то отсутствующим.

Но я обманывала себя.

Я думала, что все это мне кажется.

Глухой звук каблуков по мраморному полу выводит меня из мыслей.

Я поднимаю взгляд.

Из-за поворота коридора появляется женщина.

Высокая, эффектная, с идеально уложенными волосами и чётким макияжем.

Она идёт уверенно, но не спеша, словно прекрасно осознаёт свою значимость.

Я её знаю.

Марина Сергеевна.

Молодая прокурорша.

Боже, нет…

Она останавливается, замечая меня.

На секунду на её лице появляется удивление, но почти сразу оно сменяется лёгкой усмешкой.

— О, Зоя Виталиевна… Какая встреча, — её голос звучит бархатно, с лёгкой ноткой превосходства.

Мне становится дурно.

Я сглатываю, но не отвожу взгляда.

Марина скользит по мне оценивающим взглядом и чуть склоняет голову.

— Вы к мужу?

Я чувствую, как что-то внутри меня сжимается.

Мне хочется ударить её. Стереть с её лица это довольное выражение.

Но я не могу.

Я прокурорская жена.

Я научилась терпеть.

Поэтому я лишь ровно смотрю ей в глаза и говорю:

— Да.

Она усмехается ещё шире.

— Что ж… Надеюсь, ваш разговор будет продуктивным.

И, чуть замедлив шаг, проходит мимо.

Я слышу её каблуки, слышу, как хлопает дверь.

А я остаюсь сидеть на этом холодном кожаном диване, ощущая, как внутри меня рушится всё, что я строила столько лет.

Я не двигаюсь.

Сижу, чувствуя, как в груди растёт ледяное ощущение.

Эта женщина…

Марина.

Я всегда её недолюбливала.

14

Евсения

Юридическая контора пахнет кофе и бумагами. Не душно, но тяжело. Словно воздух здесь прошёл через чужие разводы, алименты, завещания и слёзы, прежде чем попасть в мои лёгкие.

Адвокат — женщина лет сорока с идеальной осанкой и взглядом, которым можно прижечь. Светлана Анатольевна. Говорит тихо, но каждое слово — как капля на камень.

— Евсения, у вас есть общее имущество. Игорь настаивает на разделе по соглашению, без суда. Но я всё-таки рекомендую уточнить формулировки — слишком мягкие, слишком... скользкие.

Я молчу. Сижу на краю стула, держу в руках свою сумку как бронежилет. Мне хочется в туалет. И в обморок. И обратно домой. Или туда, где нет Игоря. И его этой Оксаны. И этой моей жизни.

— Вы согласны на его условия? — снова спрашивает она.

Я смотрю на неё. На эту собранную женщину, у которой наверняка в жизни всё в порядке.

— Нет, — отвечаю. — Я не согласна.

— Значит, будем оспаривать. Это займёт время.

— Я подожду.

Она кивает. Достаёт другую папку, протягивает мне:

— Это образец соглашения по ребёнку. Вы хотите оставить прописку у себя?

— Конечно. И прописку, и школу, и врача. У него вся жизнь здесь. Он сам не хочет туда. К Игорю.

Адвокат что-то записывает в блокнот.

— Хорошо. Тогда ещё один вопрос: вы готовы к возможной встрече в суде? Он может подать встречный иск.

Я усмехаюсь. Усталой усмешкой, из глубины себя.

— Конечно.

Светлана поднимает на меня глаза.

— Значит, мы будем бороться.

Я киваю и выпрямляю спину. Подписываю первую бумагу. Затем вторую. Тертью…

Выхожу из здания конторы, как будто сдала экзамен. Тяжёлый. Взрослый. Без права на пересдачу.

Солнце бьёт в глаза, машины гудят, кто-то спешит в кафе рядом — всё живёт. А я стою и дышу. Просто дышу. Без бумажной тяжести в руках. Хотя в душе — целый грузовик.

Вибрация телефона в кармане.

Я вытаскиваю его, не глядя — думаю, может, Леша. Или с лагеря. Или Артур, вдруг…

Но на экране — имя, которое я не ожидала увидеть сегодня.

Алла Леонидовна – свекровь.

Я смотрю на экран несколько секунд. Как на судью. Или приговор.

Смахнуть — значит сбежать. Ответить — значит впустить. Но я уже взрослая девочка. Я только что подписала бумаги, значит, могу и это.

Нажимаю зелёную кнопку.

— Алло?

— Евсения? — голос почти тот же, каким она когда-то звала меня «доченька». Только резче. Тоньше. Настороженнее.

— Да.

— Я не буду лезть. Но Игорь… Он сейчас в очень нервном состоянии.

Я стискиваю зубы.

— Ваш Игорь давно уже взрослый мальчик! — говорю я, стараясь держаться, но голос всё равно дрожит.

— Сеня, — тихо вздыхает Алла Леонидовна, — я не звоню тебе с упрёками. Поверь. Я понимаю, что у каждого своя правда. Но вы же были семьёй… неужели всё нельзя просто уладить?

— Уладить? — я усмехаюсь, но в этой усмешке — никакой радости. — Он живёт с другой женщиной. С которой, к слову, мне изменял. Как мы можем что-то уладить?

— Именно! Ну, сходил мужик налево! С кем не бывает?

— Со мной не бывает! Я вашему сыну не изменяла.

Молчание.

— Ты права, — неожиданно говорит она. — Он действительно совершил чудовищный поступок. И я более чем уверена, что он уже тысячу раз пожалел об этом! Сень, я тебя как мать прошу, дай ему ещё один шанс.

Я делаю вдох, затем выдох. Долгий.

— Алла Леонидовна, я вас уважаю. И помню всё хорошее. И вы были рядом, когда я рожала. Когда он уезжал в командировки. Когда ночами я не спала. Я вам благодарна. Но мне больше не нужно, чтобы нас мирили.

Я слышу, как она тяжело выдыхает. Тот самый обиженный выдох.

— Я понимаю, — говорит она после долгой паузы. — Просто знаешь… Я ведь вижу, что он с ней не счастлив. Она ему не пара. Совсем.

— Ваш сын так не считает, — спокойно говорю я.

— Но вы столько лет были вместе…

— Это не остановило вашего сына от измены.

Я слышу, как она глотает. Тишина на том конце. А потом:

— Ну, хоть поговори ты с ним спокойно.

Я закрываю глаза.

— Хорошо, Алла Леонидовна. Я поговорю.

— Береги себя, доченька… — вырывается у неё вдруг. И звонок обрывается.

Я остаюсь на тротуаре, с телефоном в руке и сердцем, которое только что прошло ещё одну маленькую войну. Но на этот раз — я победила.

15

Артур

Я сижу в зале переговоров, делаю вид, что слушаю, киваю в нужных местах. На экране — графики, показатели, очередные стратегии на третий квартал. Рядом — партнёры, серьёзные мужики в дорогих пиджаках. Кто-то говорит про риски, кто-то про синергию. А у меня в голове — Сеня.

Млять, как не вовремя.

Я не знаю, что в ней меня сдвинуло. Не знаю, почему после десятков историй, сотен женщин и тысяч разговоров я вдруг залипаю на её губах, когда она молчит. Или на руках, когда она держит чашку. На её паузах. На взгляде, в котором столько тихого упрямства, что хочется сдаться, ещё не начав бой.

— Артур? Вы с нами? — спрашивает Лев Сергеевич.

— Да, конечно. Продолжайте, — отвечаю спокойно, хотя сам только что мысленно раздевал Евсению в своей голове.

Это не похоже на меня. В башке полный хаос. В штанах регулярный стояк.

Тянусь за стаканом воды, надеясь, что холод спасёт меня от не вовремя возникшей. Но не спасает. Потому что я не просто хочу её — я её думаю. И это тоже новость. Я не думал так много о бабах раньше. Не прокручивал в голове их реакцию на мои слова. Не угадывал, как они будут молчать, когда я случайно к ним прикоснусь. А с ней всё иначе.

— Артур Алексеич, после мы можем поговорить отдельно? — спрашивает кто-то из партнёров. Я машинально киваю.

Смотрю на часы. До конца встречи ещё минимум полчаса.

Мой телефон беззвучно гаснет экраном вниз. Там — ничего от неё.

Но я, все равно, мать его, жду.

Она вот уже несколько дней игнорит мои звонки и сообщения.

И это бесит.

Бесит до дрожи в пальцах. До желания разнести кабинет. До желания сейчас встать, выйти, плюнуть на презентацию, на сделки, на эти костюмы за три тысячи долларов, и поехать к ней.

Да плевать, что она зла. Плевать, что боится. Плевать, что у неё бывший, развод, адвокат, ребёнок, тысячи причин держать дистанцию.

Знаешь, что я сделаю, Сеня?

Я дождусь конца этого совещания. Спокойно дожму все вопросы. Кивну партнёрам. Дам распоряжения. Распишусь, где надо. А потом поеду к тебе. Прямо так, в костюме, в дорогих туфлях, с этим взглядом, от которого у других подкашиваются колени.

И ты меня откроешь. А, нет. Я сам войду. Подойду к тебе ближе. Схвачу за затылок. И поцелую. Жёстко. Точно. Жадно. И ты, млять, ответишь. Потому что хочешь этого не меньше, чем я. Потому, что я тебе нужен как кислород. Хоть ты и упрямишься. И плевать мне, что у тебя ребёнок, бывший, стресс, адвокат. Потому что ты — моя.

***

Я не сразу выхожу из офиса.

Стою у панорамного окна, смотрю на город, как будто он мне что-то должен. Пробки, жара, люди бегают, будто знают, куда. А я — нет.

И впервые за последние лет десять это не раздражает, а просто… злит.

Внутренне.

Закрываю ноутбук. Подписываю пару бумаг. Даю распоряжения. Всё — механика. Всё — на автомате.

— Вам назначить встречу с "Рэдвил групп" на завтра? — спрашивает помощница.

— Отмени. Я не в ресурсе.

Она замирает на долю секунды, но кивает. Знает. Чувствует. Лучше не спрашивать.

Вызываю водителя.

Потом передумываю. Еду сам.

По пути покупаю кофе. Горький. Без сахара, как люблю. И думаю о том, как она пьёт свой — с молоком. И с какой-то дурацкой корицей. Ненавижу корицу.

Паркуюсь у её дома. Выключаю двигатель. Сижу. Не лезу с набегу. Не давлю. Да, я могу. Но не сейчас.

Ты просто посмотри, как далеко я зашёл. Я, который обычно не перезванивает дважды. Не ждёт. Не объясняет. А теперь вот сижу и думаю — не напугаю ли её снова?

Достаю телефон.

Пишу.

«Сеня. Я возле твоих ворот».

Удаляю.

Пишу другое.

«Я знаю, что ты дома. Просто выйди на улицу.»

Отправляю.

Пусть читает.

Пусть знает — я пришёл за ней. И уйду только с ней.

Я стою, облокотившись на капот, жду.

Спустя минут пять калитка открывается и в ней появляется Евсения. Без макияжа. В каком-то сером худи, с вымытыми волосами, собранными в пучок.

Молчу. Она идёт ко мне медленно.

— Я в душе была, — говорит. Голос низкий, немного хриплый. Может, простыла. А может, нервничает. Хотя, нет. Я знаю, когда она волнуется.

— Почему меня не дождалась? Я бы спинку помыл, — усмехаюсь.

Она дергается. Еле заметно.

— Артур!

— Что?

— Не начинай, ладно? — говорит она и поджимает губы. — Я вышла, потому что… ну, потому что ты всё равно бы не уехал.

— Угадала, — киваю. — Не уехал бы.

— Артур…

— Сеня…

— Я не уверена, что это вообще хорошая идея.

— Какая?

— Вот это всё. Ты. Я. Разговоры под домом. Шутки про душ, — она говорит быстро, как будто хочет выпулить всё, пока не передумала.

— Согласен. Идея не очень. Вместо того, чтобы здесь торчать, можем где-нибудь в рестике повисеть.

— Какой рестик?

Я подхожу ближе. Резко. Напористо. На расстояние её дыхания.

— Очень хороший.

— Я… у меня сейчас всё плохо, Артур. У меня мозг как лапша. Я не сплю. Я не ем. У меня развод. У меня сын, который послал отца. У меня бывший, который угрожает адвокатами. И свекровь… ты приезжаешь, и я не знаю, куда тебя девать в этой картине.

Она вздыхает. Глубоко. Смотрит на меня.

— Я не могу тебе ничего обещать, Артур, — тихо говорит она.

— А мне и не надо, чтобы ты обещала.

— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?

— Очень даже. Ты не уверена. Ты запуталась. У тебя тысяча причин меня послать. Но одна — почему ты всё-таки вышла.

Она молчит. Долго. Потом качает головой.

— Упрямый ты. Невыносимо.

— Какой уж есть. Ну так, что? Едем?

Она смеётся. Почти беззвучно, больше дыханием, чем голосом. Смотрит куда-то мимо, потом снова на меня.

— Посмотри на меня, — вздыхает.

— Смотрю — очень красивая.

Сеша смотрит на меня, и я вижу, как в ней что-то колеблется. Как будто ей одновременно хочется хлопнуть дверью и… сесть в машину.

16

Артур

Все в машине теперь пахнет ею. Волосами. Кожей. Смехом, который у неё вырывается, когда она нервничает. И этим дыханием — неровным, горячим, почти упрямым.

Сеша сидит рядом, пристёгнутая, но уже развёрнутая ко мне всем корпусом. Я тоже повернулся — наполовину. Ладонь на её бедре. Она не отстраняется. Не отбрасывает мою руку. Напротив — ближе подтягивается.

Мы целуемся. Глубоко. Вкусно. До головокружения. До пульса в горле. До конского стояка в штанах.

Я целую её влажные губы по очереди. Сначала нижнюю. Медленно, с нажимом. Она мягкая — как спелая черешня, чуть припухшая от поцелуев. Сладкая. Горячая. Такая живая, что кажется — пульсирует в моих губах. Потом — верхнюю. Чуть прикусываю. Слышу, как она выдыхает в меня. Её дыхание — соль на обожжённой коже. Втягивает. Разрывает.

Ловлю её рот снова. Уже глубже. Захватываю всё — губы, дыхание, стон. Целую не торопясь. С наслаждением. С тем самым голодом, от которого хочется рвать плоть пойманной добычи.

Сдерживаюсь. С трудом.

Губы у неё тёплые, мягкие… Они скользят по моим, и я чувствую: ей тоже мало.

В паху ноет от боли.

Я целую её уголок губ. Потом второй. Провожу языком по внутренней стороне нижней губы. Медленно. Она чуть вздрагивает. Снова прижимается ко мне ближе. Моя ладонь сильнее ложится на её бедро. Веду пальцами вверх задирая край ее платья.

Ааааа! Это чокнуться можно!

Но тут она отстраняется. Не резко. Аккуратно. Просто убирает ладонь с моего плеча, откидывается назад и тяжело дышит.

— Артур, — говорит тихо.

Я не смотрю. Закрываю глаза. Секунду. Две. Потому что, если сейчас посмотрю на неё — сдохну.

— Мне… мне надо домой, — выдыхает она.

И всё. Как будто по тормозам ударили. Я молчу. Пальцы в кулак. Челюсть сводит. Хочется орать. Бить по рулю. А лучше головой приложиться несколько раз.

Но я только выпрямляюсь. Завожу. И молча еду.

Всё внутри горит. Малой дозы уже недостаточно. Я хочу любить ее. Медленно. Хочу жить с ней на одной простыне. Хочу, чтобы она сидела у меня на кухне в моей рубашке и ела тосты, а потом бы мы снова занимались сексом. Долго, нежно и без особых извратов.

Но я молчу.

Потому что если сейчас скажу хоть слово — не остановлюсь. А я обещал. Я же обещал ей — не давать. Хотя, надавить сейчас очень хочется.

Сдохнуть хочется просто.

Я не пацан. Мне не шестнадцать. Мне мало.

— Прости, — говорит, тихо, не глядя на меня. — Это не ты. Это я просто… ещё не разобралась.

Я хмыкаю. Горько.

— Я не обижаюсь, — произношу сдержанно.

Пауза.

Она молчит.

— Я не могу так, понимаешь, — нервно оправдывается. — Формально я еще замужем… и все это совсем неправильно…

— Я, ни в чем тебя не упрекаю, — смотрю вперед на дорогу, потому что если только гляну в ее сторону, то развернусь и поеду в противоположном от ее дома направлении.

— Я знаю. Но у меня все равно такое чувство, будто бы я тебя чем-то обидела.

— Это не так, — я поворачиваю голову. Смотрю на неё. Всего секунда. Глаза в глаза. Вижу — губы дрожат. Пальцы теребят ремешок сумки.

Я тянусь к её руке. Не отрывая взгляд от дороги, ловлю её пальцы. Холодные. Хрупкие. Такие тонкие, что можно бы разломить, как спичку. Но я только прижимаю их к своим губам. Долго. Тепло. Медленно.

Она не отнимает руки. Наоборот — сильнее сжимает мою ладонь. Как будто ищет опору. Как будто ей больше всего сейчас нужно — просто быть рядом с кем-то, кто не предаст.

— Прости, — шепчет ещё раз. — Я правда не могу.

— Я знаю, — отвечаю. — И я никуда не денусь. Хоть убей.

Смотрю на неё.

— Слышишь?

Сеша кивает.

— Давай я завтра отправлю к тебе своих юристов, — говорю ей. — Они ускорят твой развод.

Она смотрит на меня, как будто я только что сказал ей: раздевайся! В её глазах — не благодарность даже. Не удивление. Что-то вроде ужаса и облегчения одновременно.

— Артур… — голос у неё садится. — Я не просила.

— Я знаю, — спокойно говорю. — Но я пока буду ждать твоего развода — подохну от воздержания.

Она отводит взгляд. Щёки краснеют. Губы сжаты. Я чувствую, как внутри неё всё снова сдвигается. Сопротивление. Желание. Сомнение. Она снова на грани. И я хочу дотянуться. Перетащить её на свой берег.

— Он, конечно, сволочь, но это отец моего ребёнка. И я не хочу войны, — тихо говорит она, не глядя на меня.

— Не будет войны, — спокойно отвечаю. — Будет порядок.

— Нет, я сама, — отворачивается к окну.

— Что, мужа стало жалко?

Молчит.

Сбрасываю скорость и заезжаю на ее улицу.

— А меня тебе не жалко? Я же так скоро на стены полезу.

Она усмехается. Сухо. Безрадостно. Смотрит в окно, будто там сейчас есть что-то важнее.

— Ну так реши, Артур, — говорит почти спокойно, но в голосе что-то щёлкает. — У тебя же вокруг полно женщин. Готовых прямо сейчас бросить трусы и помочь решить твою проблемы.

Останавливаю машину возле ее дома. Поворачиваюсь к ней. Резко. Глубоко дышу.

Молчу. Секунду. Две.

— Таких — полно, — киваю. — Реально полно. Красивых. Легкодоступных. Готовых.

17

Евсения

Я просыпаюсь внезапно — как будто кто-то окликнул меня по имени.

Открываю глаза. Потолок. Светлая штукатурка. Утренний свет просачивается сквозь полупрозрачные шторы, окрашивая спальню в мягкое янтарное.

На секунду кажется, что всё спокойно. Обычное утро. Моя постель, мой плед, мой мир. Но только кажется. Потому что тело всё ещё помнит.

Я делаю вдох. И вспоминаю. Его губы. Его ладони. Как он говорил это своим хриплым, будто простуженным голосом: "Я только с тобой хочу."

Как же это приятно слушать на ушко милые пошлости.

Внутри как будто опрокидывается что-то тяжёлое и сладкое. Я прижимаюсь лбом к подушке. Между бёдер — напряжение. Мягкое, нарастающее, пульсирующее. Как будто мне опять семнадцать, и я впервые хочу мужчину так сильно, что даже страшно. Артур. Даже его имя на вкус — будто запрет. Как вино. Как бездна.

И вроде бы думать о нем нельзя в подобном тоне, но так хочется… Уууу…

Я зажмуриваюсь, прикусываю губу. Одна его фраза — и у меня снова дрожат колени.

"Мне надо именно с тобой. Тебя. В мою постель. В мою жизнь."

Как это сладко и одновременно совестно.

Я вздыхаю. Закрываю глаза ладонью. Мне бы сейчас — холодный душ. Ледяной. Ведро морали и опохмел из здравого смысла. Но вместо этого — я снова думаю, как он вчера смотрел. Как пальцы скользнули по моему бедру. Как сдерживался. Ему было очень тяжело, но всё равно он держал обещание. Хотя я-то… я бы, возможно, и не остановила. Если бы он ещё хоть на секунду задержался губами… ммм…

Господи… что со мной? Я же не такая. Я порядочная женщина. Правильная. Но с ним — всё идет под откос. Словно кто-то срывает стоп-кран, и поезд несётся куда-то в безумие.

Я тянусь к телефону. Время — семь сорок три. И тут — звук. Глухой. Как будто на первом этаже что-то сдвинули. Или… уронили? Я замираю.

Что за…?

Опускаю телефон.

Прислушиваюсь.

Тишина.

Потом снова — скрип. Лёгкий. Но точно не воображение.

Всё внутри холодеет.

Я встаю с кровати. Накидываю халат. Ступаю босыми ногами на пол. Потихоньку, крадучись — как будто дом стал вдруг чужим, и каждую тень надо проверить.

Спускаюсь вниз.

Замираю в дверях гостиной.

И вижу…

Игорь.

Я не верю глазам. Его спина в белой футболке, походка, когда он оборачивается — всё до боли знакомо. Как ожог. Как сон, который ты не хочешь видеть, но он снова приходит.

— Ты чего... — я еле выдавливаю.

— Приехал? — он говорит спокойно. — Дом ведь всё ещё мой, верно?

Голос спокойный, но я вижу, как у него подрагивает челюсть. Он злится. Он дышит неровно. Он знает о вчерашнем. О том, что от меня пахнет другим мужчиной.

Я ощущаю на себе всё — свою распухшую нижнюю губу, волосы, спутанные его руками. Кожу, натёртую его щетиной.

— Ты чего здесь забыл, Игорь? — я нахожу в себе голос. Сухой. Без приветствий.

Он делает шаг ко мне. Не резко — будто даёт шанс отступить. Но я стою.

— Просто... решил, что ты, может быть, соскучилась.

Он улыбается. Губы у него пухлые. Хищные. И я знаю — в этой улыбке нет доброты.

— Ты же дома одна? Или уже нет?

И тогда я понимаю: запах Артура ещё здесь. Его следы. В воздухе. На моём теле.

Игорь встает слишком близко.

И внутри меня загорается не страх. Не вина. А злость. Глухая. Женская.

— Почему один? Где Оксана?

Я смотрю на него — и так хочется ему врезать. Чтобы почувствовал, что ничего не вернуть. Что я уже не его.

Он щурится — будто мои слова щекочут ему слух. Будто он только этого и ждал.

— А где Артур, или как там его?.. — усмехается.

Он произносит имя с особым ударением — медленно, смакуя. Как будто пробует на языке яд, который сам готов впрыснуть. Его глаза впиваются в меня: ледяные, тяжёлые, тёмные.

— Не твоё дело, — говорю я, ровно. Без пафоса, без истерики.

Он кивает. Тоже без спешки.

— Ну, вот. И Оксана тоже — не твое дело.

Поворачивается, осматривает кухню, проводит рукой по столу, словно проверяя, изменилась ли территория. Он ведёт себя, как хозяин, — и от этого внутри поднимается волна отвращения.

— Может, завтраком накормишь мужа?

Я не отвечаю. Пусть бесится.

Он смотрит на меня, прищурившись. Его ноздри раздуваются, кулаки сжаты. Я вижу, как он борется с собой — в нём бушует привычная злость.

— Так, у меня больше нет мужа.

Он усмехается, коротко, безрадостно. Как волк, которому показали клетку, в которой он когда-то царствовал.

— Ты так решила, да? — в его голосе ржавчина. — А я вот — нет.

— Игорь, — я делаю шаг вперёд, — ты совсем охамел?! Ты здесь никакого права больше имеешь! Ни морального, ни человеческого, никакого бы то ни было.

Он поднимает брови.

— А юридическое? — с нажимом. — Дом оформлен на нас. Забыла?

Я вжимаю ногти в ладони. До боли. До белых костяшек. Да, он всё ещё владеет частью этого дома. Но владеть и быть частью моей жизни — не одно и то же.

— Так значит, ты теперь с ним? — он спрашивает. Глядит пристально. — С Артуром?

Молчу. Я не буду устраивать ему шоу. Не дам наслаждаться ревностью, которой сам не достоин.

— Он ведь просто трахнул тебя, да? — его голос понижается, становится почти интимным. Я знаю этот тон. Он использовал его, когда сам хотел секса и начинал приставать.

Медленно поднимаю взгляд. В глазах у меня — лёд. Жидкий, смертельный.

— Ты по себе судишь? — говорю спокойно.

— Дерзкая стала, да? — он усмехается, делает шаг ближе. — Прямо такая решительная.

Я смотрю на него спокойно.

— Чего ты хочешь?

Он резко рвётся вперёд, хватает меня за руку. Крепко. До боли. Но я не вздрагиваю. Не роняю взгляд. Не отступаю.

— Отпусти, — говорю. Медленно. Чётко. И с такой уверенностью, от которой самой становится жутко.

Он чувствует. Чувствует, что я больше не та.

Я смотрю ему в глаза.

18

Артур

— Это что еще за хрень? — почти рычу глухим голосом, от которого дрожит стекло и снова смотрю на экран.

Жестко выдыхаю и набираю номер, с которого мне было отправлено фото.

Сброс.

Еще раз набираю — уже занято.

Вновь смотрю на фотографию. В голове — ревёт вулкан. Руки дергаются, глаза горят. На фото — Евсения. Целующаяся. Со своим бывшим мужем.

— Сука… — сквозь зубы. Телефон едва не трескается в моих пальцах. Я швыряю его на стол, но через секунду снова хватаю. Как будто оторвусь — и сгорю к чертям.

В груди — пульсирующая боль, будто кто-то медленно сдавливает сердце стальными клещами.

Этот снимок, живой, сочный, мерзкий. Губы к губам. Её рука на его шее.

Звоню ей.

Гудок.

Гудок.

Сброс.

Снова. На этот раз — автоответчик.

— Евсения, — говорю хрипло, сдержанно, но внутри — взрыв за взрывом. — Перезвони. Немедленно. Если не хочешь, чтобы я приехал сам.

Бросаю трубку. Вскидываю голову, глядя в потолок. Скулы сведены. Мне нужно воздух. Нет. Мне нужно понять, что это было. Когда? Где? Почему?

Почему, блядь, снова он?

И главное — зачем она мне это прислала? Или не она?

Чёрт.

И в этот момент телефон гудит. Сообщение. Не от неё.

Номер без имени.

«Оставь в покое мою жену.»

Зрачки сужаются.

— Простите, — говорю партнёрам. — Давай перенесём этот разговор. Я… мне нужно уйти.

Коллеги недоумённо переглядываются, но все же кивают. Я выхожу из переговорной.

В коридоре — будто все звуки глушит: шаги гулко отдаются в голове, адреналин зашкаливает. Я направляюсь к выходу.

На повороте к лифту мне навстречу выбегает молоденькая сотрудница. В руках — планшет, глаза испуганно распахнуты.

— Артур Алексеевич, тут счета пришли из Милана…

— Не сейчас! — рычу, даже не останавливаясь.

Она вздрагивает, прижимает планшет к груди. Но мне плевать. Пульс стучит в висках. В голове — только она. Только это фото. Только её губы, впившиеся в его. Какого хрена? Почему?

Снова достаю телефон. Пишу:

«Ты где?»

Удаляю. Тупой вопрос. Понятно же, что дома…

Потом:

«С мужем помирилась?»

Удаляю.

Пальцы не слушаются. Бешусь.

Дверь вестибюля. Удар плечом — и я уже на улице. Жар от злости сталкивается с прохладой воздуха. Машина — вон там. Мерцают фары.

Я иду к ней — как к оружию.

Я знаю, где она. И если она думает, что может вот так целовать этого козла — она плохо меня знает.

Евсения

— Сволочь, ты, Игорь! — кричу и толкаю его в грудь. — Семью нашу испортил и жизнь мне испортить пытаешься!

— Ты сама все портишь! — орёт в ответ. — Какого чёрта ты вообще начала все это?! Мы нормально и спокойно себе жили! Ну, была у меня баба на стороне и что?

— Капец! Ты так говоришь, словно это — норма, Игорь! — голос срывается, грудь тяжело вздымается от злости и боли. — "Была баба на стороне"... Господи, ты слышишь себя?! Мы не «жили нормально»! Мы жили в твоём вранье!

— Да потому что ты вечно ноешь, — рявкает он, приближаясь. — Тебе всё не так! Всё не этак! Работы у меня работы дохерище, я сутками в клинике… а ты… а тебе внимания подавай, заботы, чтоб я тебе глазки вылизывал каждый вечер, как будто я, млять, не человек, а сервис по обслуживанию жён!

— Так ты чужих обслуживал! Да пошёл ты, Игорь! — шепчу сквозь зубы, голос срывается. — Я хотела не глазки. Я хотела верности. Уважения! Хотела знать, что ты — мой человек. А ты оказался… — замираю, сдерживая рыдания, — обычной трусливой крысой.

— Иди поплачь своему новому хахалю, — бросает с мерзкой ухмылкой. — Что, мужик тот не утешает? Или его тоже уже тошнит от твоих истерик?

Я влетаю в него с кулаками, не соображая — бью, толкаю, рву ногтями рубашку. Он отступает, матерится, хватает меня за руки.

— Отпусти! Не трогай меня! — воплю в истерике, вырываясь.

— Да тебя никто не трогает! — кидает он. — Иди, катись к чёрту! Сама всё разнесла, сама и расхлёбывай!

— Сам катись отсюда!

— С хера ли я должен это делать? Половина этого дома – моя. И всего что в доме — тоже.

— Половина твоя? — осекаюсь, вскидывая на него глаза, налитые слезами и яростью. — Ты что, серьёзно сейчас об этом? После всего? После лжи, измен, после того как ты выкинул нашу жизнь на помойку? Теперь ты делишь мебель?

— Именно! — орёт, подступая ближе. — Ты думаешь, кто это всё тянул на себе?! Кто зарабатывал?! Кто кормил? Ты?! Да если бы не я, ты бы в наймах чужих детей нянчила за копейки!

— Лучше бы нянчила! — кричу, отступая к стене. Сердце стучит где-то в горле. — Лучше бы! Чем вот так — жить с предателем и быть пожизненной дурой. От тебя даже воняет ложью.

Он дёргает плечами, будто сейчас сорвётся. Глаза у него налиты злостью. Я знаю этот взгляд. Видела его.

— Знаешь что, Игорь, — говорю холодно, почти без эмоций. — Забирай свою половину. Всё. Свою половину дивана, свою половину чайника, свою половину воздуха. Только уйди. Исчезни. Удали себя из моей жизни, как вирус. Ты — ошибка. Жирная, мерзкая ошибка, которую я больше не повторю.

Он замирает. Угрюмо смотрит. Потом усмехается:

— Артур твой — тоже ошибётся, не переживай. Он ещё узнает, с какой ты мразью связался.

— Заткнись! — рыдаю уже, срываясь. — Просто... заткнись.

Я выбегаю из дома. Руки дрожат. Мир перед глазами плывёт. Всё внутри выворачивается наизнанку.

Телефон в пальцах. Вижу чат с Артуром.

Открываю.

Он ничего не написал. Ни слова.

Может и к лучшему. Мне стыдно перед ним.

А я стою на улице в халате, мокрая от слёз, с разбитым сердцем — и с ужасом понимаю, что потеряла уже не одного мужчину. Я, возможно, потеряла самого настоящего.

19

Артур

— Тварь ты конченая, — рычу, сжимая кулак. — Тварь…

Удар. Глухой. Сочный.

— Мудила! — копирую его голос. — Я с удовольствие твои руки переломаю и в жопу тебе их запихну!

Удар — правой.

— Что бы ты, мразь, знал кого можно трогать, а кого — нет, — сквозь зубы.

Удар — прямой в центр.

Кулак отзывается болью — резкой, почти пульсирующей, как будто кость треснула. Онемел. Кожа натянута до предела, суставы гудят, кожа на костяшках — рваная, в кровь.

— Получай… — хриплю, почти шепчу, раз за разом вбивая кулак. — Жену… — выплевываю. — Жену ты вспомнил, ублюдок?

Бью. Бью. Бью. Снова. Снова. Боль в кулаке тупая и яркая одновременно, как головная мигрень, только в теле. Суставы горят. Адреналин льётся в кровь, как кислота.

— СТОП! СТОП, БЛИН! — доносится голос сквозь звон в ушах.

Резкое касание на плече. Разворачиваюсь, почти готов вмазать. Тренер. Охреневший. Лицо в шоке.

— Ты мне грушу испортишь, Артур! — отталкивает в сторону. — Ты на неё как на человека кидаешься!

Стою, тяжело дыша. Пот заливает лоб. Кулак — уже почти не чувствую. Весь в крови. Кожа содрана. Пульс грохочет в ушах.

— Ты вообще в порядке? — спрашивает тренер. — Или мне скорую звать?

— Нет. Всё нормально, — выдыхаю. — Я просто… тренировался.

— Я заметил, — недоверчиво мотает головой, идёт за льдом. А я стою посреди зала, и боль в кулаке теперь кажется слабее, чем то, что внутри.

И всё, чего я сейчас хочу — не мести. Не ответа.
Я хочу услышать, что это был бред. Что фото — подстава.

Отхожу от груши, дыхание всё ещё сбивчивое, пальцы едва шевелятся, как будто кто-то скрутил их изнутри. Лёд жжёт кожу, но это хоть какая-то компенсация за всё то, что рвёт изнутри.

И тут — голос.

Высокий, звенящий, будто кто-то включил сторис в спортзале на громкость 200%.

— Артурчик! — искристый визг разносится по залу.

Я медленно оборачиваюсь.

Лола.

Конечно.

Кто ж ещё.

Фитоняшка. Короткий топик, тайтсы, всё обтянуто, всё намазано чем-то блестящим. Волосы собраны в хвост, ресницы как крылья у бабочки, ногти как у грабителя с фантазией. И всё это — ко мне. Сразу. На всей скорости.

— Ты что, прячешься от меня? — лепечет, подходя ближе. — Привет, — говорит и касается губами моей щеки.

— Привет…

Смотрит на мою руку. Морщится.

— Ого… ты что, снова злой? Или просто кто-то не так посмотрел?

— Просто тренировка, — отзываюсь коротко.

— Ага, тренировка, — улыбается широко. Глаза блестят. Смотрит, как будто хочет вцепиться. — А я думала, ты меня забыл. С тех пор, как мы… ну… ты понял. Было же весело, да?

С Лолой у нас было всего пару раз. Секс ради секса — быстрый, яркий, как вспышка на черном фоне. Она из тех, кто любит зеркало больше, чем мужчика. Из тех, кто после — сразу лезет в телефон, чтобы выложить сторис: «Утро начинается с приятностей».

Я не вспоминал о ней. Даже не собирался. Она была — и исчезла. Как одноразовый фитнес-батончик.

Я ничего не говорю. Даже не ухмыляюсь. Просто смотрю сквозь неё. В голове совсем не Лола. Не её ногти. Не её птичий лепет.

— Ты такой весь, — она медленно проводит пальцем по моему плечу. — Злой, сексуальный… опасный. Прямо мурашки.

— Лола, не сейчас, — глухо.

Она улыбается, делает губки бантиком.

— А когда? У меня сегодня свободный вечер. Можем вспомнить, как ты меня тогда в душе спинку помыл, помнишь?..

Я смотрю на неё, и вместо возбуждения — отвращение. Не к ней. К себе. К тому, кто когда-то это делал.

— Лола, — спокойно, но холодно, — я не хочу вспоминать.

— Фу, какой ты… стал… — голос чуть скисает, но она ещё пытается цепляться. — У тебя что, кто-то серьезный появился? — игриво приподнимает намазанную гелем бровь.

— Не твоего, блондинистого ума дело.

Молчит. Несколько секунд. Смотрит. Потом фыркает, как обиженная кошка, и отворачивается.

— Сам не знаешь, от чего отказываешься, — бросает она и уходит, виляя бедрами, к соседнему тренажёру.

20

Евсения

— Маш, ну почему все это происходит со мной? — я шепчу и заливаюсь новой волной слёз.

Сижу на полу, прислонившись спиной к стене, между кухней и гостиной, с ногами, поджатыми под себя. Мои джинсы мокрые от слёз и чая, который я пролила, когда зашла сюда, вся трясущаяся. В груди — будто что-то выжгли паяльником.

— Сеня, солнце, — говорит Маша и опускается рядом. Она гладит меня по волосам, аккуратно, как ребёнка. — Он не может не понять. Ну не может! Ты только объяснись перед мужиком и все.

— Мне стыдно… — я всхлипываю. — Господи, мне так стыдно. Я не знаю, как так получилось. Я не думала… он… он вдруг потянулся. И… и… Это было так подло с его стороны.

Я сжимаю руками лицо.

— Я его даже не поцеловала. Он меня поцеловал! Но по фото этого же не понять!

Мария кивает.

— Я всё испортила, — говорю я. — Своими руками. Я ведь… я же…

Мой голос срывается. Я не могу договорить. Не могу произнести вслух, что влюбилась в Артура по-настоящему. Потому что я все еще замужем, за этим предателем!

— Если я начну оправдываться, это будет выглядеть жалко, да? — спрашиваю тихо, почти беззвучно. Маша молчит. А потом обнимает меня крепко.

Подруга долго держит меня в объятиях, и я наконец позволяю себе разрыдаться по-настоящему. Не сдерживаясь, не глотая слёзы, не пряча лицо. Просто плачу, как ребёнок, которому больно. Как женщина, которая больше не знает, кому верить в этом мире.

— Я не хотела, — шепчу ей в плечо. — Я правда не хотела, чтобы всё вот так.

Маша гладит меня по спине. Тепло её ладоней проникает сквозь ткань кофты и кожу — прямо в душу. Мы сидим так, как будто время остановилось. За окном плывут вечерние облака, гремит где-то далёкий трамвай. Мир идёт дальше, а я — застряла. Между двумя мужчинами. Между виной и надеждой.

—Так, во-первых, Несмеяна, мне в туалет надо, — тихо говорит она, чуть отстраняясь. — А во-вторых, если ты хочешь, чтобы Артур знал правду, ты должна объясниться с ним. Не молчать. Не надеяться, что поймёт сам. Он же не телепат.

Я вздыхаю. Поднимаюсь с пола, чувствую, как предательски дрожат колени.

— А если он уже всё для себя решил?.. — спрашиваю. — Если это фото... всё испортило безвозвратно?

— Тогда ты хотя бы будешь знать, что сделала всё, что могла, — спокойно отвечает Мария. — Позвони ему.

— Нет, — испуганно мотаю головой. Я боюсь.

Мария смотрит на меня, приподняв одну бровь, затем театрально закатывает глаза:

— Окей, драм-квин, давай сделаем так: ты тут пока поплачь ещё чуть-чуть, только не разводи болото, у меня ковер дорогой. А я — пойду, совершу маленькое героическое путешествие до ванны. Без меня не умирай, ладно?

Она встает, слегка кряхтя, будто ей сто лет, и направляется к ванной, бросив через плечо:

— А пока я там — придумай, как ты будешь говорить с Артуром и не будешь при этом блеять, как побитая овца. Можно даже прорепетировать на плюшевом медведе!

Дверь в ванную захлопывается.

Я машинально начинаю шарить возле себя рукой — нет телефона.

Хм… Где же он? Осматриваюсь вокруг. Куда я его засунула?

Поднимаюсь и подхожу к дивану. Ищу за подушками. Но и тут его нет.

Проходит около пяти минут. И тут возвращается Маша. Она выходит из ванной с немного недовольным, но каким-то добрым лицом.

— Машунь, ты телефон мой не видела?

— Нашлась ваша штуковина, мадам паника, — говорит она, кидая его мне в руки. — На бачке лежал.

— Господи… — выдыхаю я и открываю сообщения, что проверить нет ли сообщения от Артура. — Спасибо.

Но, нет. Ничего. Ни звонил и не писал. Только один пропущенный от мамы.

— Ещё раз забудешь его где-то — я тебе цепочку куплю, как детям. И будешь его на шее носить, поняла?

Я слабо улыбаюсь.

— У меня для тебя две новости: хорошая и плохая. С какой начать?

— Давай, с хорошей, — удивленно смотрю на подругу.

— Ладно, — вздыхает, — у меня, похоже, будет личная жизнь, — улыбается.

— Я тебя поздравляю, — искренне радуюсь за подругу.

— А теперь плохая для тебя: сегодня тебе придется ночевать в другом месте, потому что ко мне придет мужчина, — разводит руками.

— Маша! Как же это… мы же… ты же…

— Знаю, — кивает. — Говорила, что можешь остаться у меня, — смотрит с виноватым видом. — Но, понимаешь, у меня так давно никого не было… а тут хороший мужик наклевывается… ты же меня понимаешь, Сеш?

— Конечно, — грустно киваю. — Только, где же мне ночевать? Домой я не хочу. Там Игорь. К родителям — не могу. Пожилые люди… и у папы — сердце. Они и так волнуются за меня.

— Может, в гостинице, а? — предлагает Маша и, не дожидаясь моего ответа, добавляет, чуть смущённо: — Я тебе уже такси вызвала. Ну, прости.

— Маш… — я смотрю на неё и чувствую обиду. Потому что я бы так никогда не поступила!

— Что? — ухмыляется она. — Мне тоже иногда нужен секс. Поэтому извини, подруга, но сегодня ты сама по себе.

— Там машинка скоро приедет, так что вещички свои собирай и спускайся, — Маша подаёт мне лёгкую дорожную сумку, в которой мои вещи — джинсы, зарядка, смену белья, даже мою любимая пижама в мелкий цветочек.

Она меня буквально выталкивает в спину. Я даже опомниться не успеваю.

— Спасибо, — шепчу я поджав губы.

— Всегда пожалуйста, — машет рукой.

Я обуваюсь, поправляю волосы перед зеркалом. Взгляд уставший, глаза опухшие, внутри как будто в подъезде нагадили.

Не ожидала я такого предательства с ее стороны.

— Маш… спасибо, что выслушала, — тихо говорю я у двери.

— Всегда пожалуйста, — быстро обнимает меня и захлопывает ее пере самым моим носом.

Вот и все!

Подруга еще называется.

Я стою в подъезде, зажимаю пальцами мост носа и глубоко вдыхаю — пытаюсь не разреветься снова прямо здесь, под дверью, как последняя брошенка. Воздух пахнет пылью, жаром и чьим-то дешёвым одеколоном. Такси уже, наверное, ждёт внизу, а я всё не могу сдвинуться с места.