Измена. Ты меня (не) вернешь

1. 

Катя

В теле разливается приятная истома, но надо выбираться из объятий мужа. Я пытаюсь встать, но его рука тут же смыкается на моей талии. Горячая, уверенная, властная.

— Куда? — голос низкий, ленивый, но в нём уже есть та нотка, от которой по спине пробегает дрожь.

— Демьян… — я улыбаюсь, заглядывая мужу в лицо.

Он делает вид, что спит, глаза закрыты, но на лице блуждает довольная улыбка. И хватку не ослабляет. Наоборот, притягивает к себе и, зарывшись лицом в волосы, находит губами мою шею, опаляет дыханием кожу.

Влажный, затяжной поцелуй на чувствительной точке, и я на секунду теряю самообладание.

— Хочу тебя снова. Остаться, — приказывает он, проводя губами вверх к уху.

— Ты меня соблазняешь? — коварно спрашиваю я, едва дыша.

— Разве не получается?

— Очень даже. Но у меня плановая операция, — напоминаю я, резко выворачиваясь из его рук.

Я вскакиваю с кровати, прежде чем он успевает перехватить меня снова, и, смеясь, отправилась в ванную. За спиной раздаётся недовольный рык — он не привык, чтобы что-то ускользало от него.

— Екатерина… — предупреждающе произносит он.

— Успеешь меня поймать вечером, — подмигиваю я, скрываясь за дверью.

Я встаю под душ, готовая к тому, что муж присоединится ко мне. Это для него нормально, но тогда я точно опоздаю на работу.

Демьян очень темпераментный мужчина. Но сейчас я правда опаздываю и рада, что он решил не продолжать утренний секс ещё и в душе.

Когда я спускаюсь вниз, он уже ждёт меня в столовой, одетый с иголочки — тёмные брюки, белая рубашка, расстёгнутая у горла. На руке любимые часы. Он провожает меня внимательным взглядом, задерживая его на талии, обтянутой простым, но элегантным трикотажным платьем розового цвета.

— Отлично выглядишь, — произносит он, салютуя мне чашкой с кофе.

Домработница Лидия успела накрыть завтрак, но я бегло смотрю на стол и качаю головой.

— Я выпью кофе уже в клинике, — говорю и направляюсь в прихожую.

Демьян выходит ко мне, притягивает за запястье и разворачивает лицом к себе.

— Ты слишком быстро убегаешь, постой, — произносит он спокойно, но это не просьба.

Мои губы тут же оказываются в его власти. Его поцелуй — глубокий, медленный, такой, от которого голова идёт кругом.

Он прижимает меня спиной к стене, и я забываю, что собиралась надеть пиджак.

— Я опоздаю, Дём… — шепчу ему в губы, улучив возможность.

Пальцы Демьяна аккуратно забирают пиджак, который я так и держу в руке, и он отстраняется.

— Водитель тебя уже ждёт, — произносит он, проводя пальцем по моему подбородку. — Отвезёт прямо к клинике.

Он отступает на шаг и распахивает передо мной пиджак. Я сую руки в рукава.

— Беги, спасай жизни, — наконец напутствует он, а в глазах обещание, что вечером он снова обрушит на меня весь ураган своей опасной харизмы.

Я ухожу, не оборачиваясь, но с улыбкой. Мне нравится его хищная манера меня завоевывать.

У ворот на участке действительно ждет представительский седан, за рулем которого знакомый мне молодой мужчина — Игорь. Этому водителю Демьян доверяет меня возить.

Я сажусь на заднее сиденье, и Игорь везет меня в клинику.

Дорога до клиники занимает около двадцати минут, но я использую их с пользой — просматриваю по сети последние анализы пациента, с которым мне предстоит работать. Рискованная операция на головном мозге, требуется максимальная концентрация.

«НейроМед» — мой второй дом. Современные технологии, идеально чистые коридоры, ощущение, что ты находишься в самом сердце медицины будущего.

Как только оказываюсь в здании, привычно преодолеваю несколько коридоров до ординаторской, здороваясь с коллегами на бегу. Выпиваю кофе из автомата, как и собиралась.

Быстро переодеваюсь в стерильную форму, собираю волосы в идеальный пучок, прячу его под шапочкой, и подхожу к зеркалу. В отражении — уверенная в себе женщина, профессионал, который вот-вот возьмёт в руки чужую жизнь.

Я иду в операционную и сосредотачиваюсь на своей работе, полностью выгружая Демьяна из головы.

Операция длится пять напряженных часов и заканчивается успешно.

Я выхожу из операционной, снимаю перчатки, устало выдыхаю и направляюсь в ординаторскую. Сажусь за рабочий компьютер, принимаюсь вносить данные о ходе операции. В кармане халата вибрирует телефон — я усмехаюсь. Наверняка Демьян придумал что-то на вечер. В предвкушении вынимаю гаджет.

Но это не Демьян. Электронное письмо, от темы которого у меня шевелятся волосы. Я дважды перечитываю строчки в плашке уведомлений. Отправитель — непонятный набор символов, а тема — «Заплати, или это увидит твоя Катя».

Мозг медленно доезжает, как такое письмо могло попасть ко мне, но потом я вспоминаю, что наши с Демьяном адреса отличаются одной буквой, у него «jastreb» с «d» на конце, а у меня с «e». И на клавиатуре эти буквы рядом.

В груди разливается неприятное тепло, перерастающее в липкий холод.

Ошибка? Это же адресовано Демьяну… Но попало ко мне.

Может, это чья-то неудачная шутка? Кто-то специально отправил, зная, что письма могут случайно перепутаться?

В ушах поднимается шум крови. Я не хочу верить в то, что меня ждет в письме, потому что уже догадываюсь.

Где-то в глубине сознания шевелится надежда. Может, это чья-то ошибка? Может, там что-то совсем другое? Но слова в теле письма разбивают её в пыль:

«Хорошо покувыркались, Ястребов. Ты мне должен. Плати, если не хочешь, чтобы наше видео попало к твоей жене. А в качестве подтверждения, что у меня есть, чем разрушить твой брак, я прикрепила небольшую затравку. Ролик во вложении».

Мир будто останавливается.

В висках пульсирует кровь, внутри всё сжимается в болезненный узел.

Я не хочу открывать вложение. Я не хочу знать, что там. Но это глупо — прятать голову в песок.

И я открываю видеоролик под письмом.

2.

Катя

Экран вспыхивает, появляется самую малость размытая чёрно-белая картинка. Камера снимает коридор гостиницы. Над лифтом, чуть искаженный перспективой, экран с датой и временем. Неделю назад, как раз тогда, когда Демьян уезжал на конференцию.

В груди неприятно сжимается, но я заставляю себя смотреть.

Дверь лифта открывается, и я вижу своего мужа. Он выходит первым. Пиджак расстегнут, галстук ослаблен, а за руку он выводит за собой женщину.

Меня бросает в жар, но не от удовольствия, как утром. От отвращения и ужаса.

Он идет немного разнузданно, походка не такая чёткая, как обычно.

«Пьяный?» — мысль вспыхивает и тут же улетучивается, когда я ближе рассматриваю женщину. Её лицо кажется очень знакомым. Ощущение, будто я видела её много раз, только не могу вспомнить имя.

Эффектная, невыразимо ухоженная, волосы гладкие, темные, губы даже в черно-белой съемке очень контрастные, как если бы были накрашены ярко-красной помадой.

Она улыбается, на ней темное обтягивающее платье, которое подчёркивает каждую линию тела. Красивая фигура. Она идёт рядом с моим мужем, прижимается к нему, тянется и что-то говорит ему на ухо.

Он резко останавливается и напористо, как он умеет, прижимает её спиной к стене. Что-то говорит в лицо и целует в шею. Точно, как меня!

Я замираю. Дыхание перехватывает.

Нет.

Нет-нет-нет! Это просто не может быть правдой!

Демьян жадно смотрит на эту женщину. Его рука скользит вниз по её спине, удерживает за бедро. Я дышу часто, судорожно, воздуха не хватает.

Она что-то шепчет ему на ухо, обнимает его за шею.

Он отстраняется, вынимает из кармана ключ-карту от номера и за талию увлекает женщину с собой.

Дверь захлопывается.

И дальше на черном фоне надпись «Плати, Ястребов, чтобы остальное не отправилось к твоей жене».

Это видео смонтировали специально для Демьяна. Его шантажируют. Я должна встать на его сторону, но его шантажируют тем, что отталкивает меня.

Это было неделю назад. Неделю. В течение которой мы занимались сексом. Он брал меня, обнимал, целовал, он делал все это уже после того, как изменил мне. И выглядел совершенно естественно. Будто ничего не произошло.

Дыхание спирает, будто меня ударили в солнечное сплетение.

После командировки Демьян вернулся домой, вошёл в спальню, обнял меня и целовал так же, как её. После неё. После той ночи. После гостиничного номера.

Мой мир рушится до основания. Внутри все выгорает, оставляя пустоту и болезненную тоску.

За грудиной ноет, резь расрастается, отдает в плечи. Отправительница намекает, что есть ещё видео. Грязное.

Голова идёт кругом. Я вдыхаю, но лёгкие не наполняются кислородом.

Перед глазами вспыхивают образы — как он прижимает меня, как целует, как смотрит. Как он это делал с ней. Поднимается тошнота. Я сжимаю телефон в руке. Слезы уже жгут глаза, но я не могу себе позволить плакать на работе.

Я закрываю письмо, убираю телефон в карман халата, но руки всё ещё дрожат.

Дыши, Катя. Спокойно.

В висках пульсирует, в ушах пустой гул, как перед обмороком. Но я не могу сейчас сломаться. Я на работе.

Я поднимаю взгляд на монитор, буквы расплываются. Что я вообще писала до этого?

Рефлекторно прокручиваю текст отчёта вверх, пытаюсь сосредоточиться.

Пациент стабильный. Осложнений нет. Операция прошла успешно.

Операция.

Я не помню её.

Пять часов концентрации, каждый шов, каждое движение рук — и всё выветрилось в секунду, когда я увидела это проклятое видео. К счастью, в нашей клинике ведется запись операции. Включаю видео, которое уже скинули в сетевую папку и просматриваю на ускоренной перемотке, но не вижу ничего. В голове только то видео, с роскошной темноволосой женщиной, которую жадно целовал мой муж.

Глубокий вдох. Соберись.

Я усилием воли прогоняю наваждение, кладу руки на клавиатуру рабочего компьютера и дописываю чертов отчет. Внутри бушует ураган, но я держусь, только потому что не могу позволить себе реветь при коллегах. И потому что отчет должен быть сделан.

Я перечитываю текст, поправляя механические ошибки, сделанные дрожащими пальцами, дописываю вниз заключение, ставлю электронную подпись.

В дверях ординаторской появляется Дима Соколов, анестезиолог с моей операции.

— Катя, ты закончила отчёт? — спрашивает он спокойно, но внимательно. У нас хорошие, но не так чтобы близкие отношения.

Я киваю, даже не поднимая взгляда.

— Да, как раз поместила в сетевую папку, — отвечаю бесцветно, изо всех сил пытаясь скрыть внутреннюю агонию.

Он задерживается на секунду, всматривается мне в лицо.

— Ты какая-то… бледная. Всё в порядке?

Я сжимаю пальцы в кулаки под столом, не давая голосу дрогнуть.

— Конечно. Просто устала.

— Ладно. — Дима кивает, не настаивая. — Увидимся.

Он уходит, а я делаю глубокий вдох. Теперь можно идти.

Я захожу в раздевалку, сбрасываю халат, бросаю его в ящик, не глядя.

Руки на автомате поворачивают кран, холодная вода стекает по пальцам, но я её не чувствую.

На мгновение замираю перед зеркалом — глаза пустые. Бесцветные. Бледная кожа, губы сжаты в тонкую линию. Я поправляю волосы, будто это что-то изменит.

Глубокий вдох.

Нужно уйти. Собрать себя, чтобы никто не заподозрил.

Я захожу в кабинет Василия Павловича, старшего хирурга, он просматривает какие-то документы, но, увидев меня, поднимает взгляд.

— Операция прошла успешно, отчёт сдан, — говорю ровно. — Мне нужно срочно уехать.

Он задерживает взгляд на мне, слегка прищуривается.

— Всё в порядке, Екатерина Алексеевна? Ты выглядишь напряжённой.

Я чуть сильнее распрямляю плечи.

— Всё в норме. Просто накопилась усталость, — тоже вру, к горлу подкатывает ком, но я его проглатываю.

Он кивает, но в голосе слышится сомнение.

— Хорошо. Отдохни, Кать.

Визуалы героев

Демьян Владиславович Ястребов

39 лет, фармацевтический магнат, владелец компании «Витарекс», окончил МГУ по специальности «биотехнология» и MBA в Лондоне. Харизматичный, опасный и властный мужчина, который привык всё контролировать.

Екатерина Алексеевна Ястребова (в девичестве — Зорина)

29 лет, нейрохирург, окончила Первый мед с красным дипломом, работает в частной клинике «НейроМед». Умная, стойкая и профессиональная, на отличном счету у руководства клиники.

3.

Катя

Такси высаживает меня у штаб-квартиры «Витарекс», компании Демьяна через четверть часа. Я выхожу перед красивым высоким офисным зданием, этакой стеклянной крепостью, сияющей в вечернем свете холодным блеском. Высокое, неприступное, идеально ровное здание. Оно смотрит на меня с презрительной отстранённостью.

Я останавливаюсь у раздвижных дверей, вдыхаю глубже, пытаясь взять себя в руки.

У этого видео наверняка есть объяснение. Я задам вопрос, и Демьян всё мне объяснит. Это чья-то глупая шутка, или монтаж, или мне показалось, что на видео именно он — да что угодно. Я ведь знаю своего Демьяна, он не мог мне изменить.

Это видео просто не может быть правдой.

Но я должна услышать это от него. Посмотреть в его глаза, когда он увидит эти кадры. У него должен быть шанс сказать мне правду.

У меня внутри всё горит, лёгкие словно сжаты невидимыми тисками. Нашему браку всего два с небольшим года, но я уверена, что хорошо знаю Демьяна. Он контролирует всё, он не делает ошибок.

Но что, если в том отеле была не ошибка? Что, если видео подлинное? Что, если он просто…?

Господи.

Я сжимаю пальцы на ремешке сумки и направляюсь к входу.

Двери бесшумно расступаются, пропуская меня в выверенный с холодным великолепием холл. Внутри пахнет дорогим кофе, свежей бумагой и деньгами. Полы из чёрного мрамора, приглушённый свет. Идеальная машина, работающая без сбоев.

Всё подчинено Демьяну. Всё, кроме меня.

Я иду быстро, не оглядываясь. Охрана за ресепшеном знает меня в лицо, не останавливает. Я вызываю лифт и, когда створки расходятся в стороны и выпускают какого-то клерка в костюме, я вхожу в кабину и нажимаю кнопку верхнего этажа. Вид оттуда мне всегда нравился.

Лифт несколько раз останавливается. Сотрудники входят и выходят, я одна доезжаю до самого верха и выхожу в просторный холл. Налево двустворчатая дверь к кабинету мужа, направо — к офисам топменеджмента.

Я иду налево. Шаги глухие, сердце стучит в такт. Открываю себе дверь приемной — тоже просторной светлой комнаты. Из-за стеклянного стола с идеальным порядком поднимается Виктория Сергеевна, бессменная секретарь Демьяна.

— Добрый день, Екатерина Алексеевна! — говорит она вежливым сдержанным тоном.

Эта строгая, безупречно собранная женщина лет пятидесяти в тёмно-синем костюме выходит из-за стола и пытается преградить мне путь.

— У вас назначена встреча? — Она сжимает в руках планшет будто в подтверждение, что там должна быть пометка.

Я не останавливаюсь.

— Мне не нужна запись, — отвечаю строго и подхожу к двери в кабинет мужа.

Она кладет ладонь на филенку, чуть наклоняет голову.

— Екатерина Алексеевна, Демьян Владиславович сейчас занят.

Я стискиваю зубы.

Занят.

Меня это не волнует.

— Не для меня, Виктория Сергеевна. — Я надавливаю на ручку, и она отступает. — Я подожду у него в кабинете.

— Я должна сначала уточнить…

Я даже не слушаю. Ещё мгновение — и я увижу Демьяна. Он мне всё объяснит.

Дверь открывается, и захожу в роскошный кабинет мужа с панормаными окнами, выходящими на город.

В кабинете Демьян не один. Напротив, по другую сторону стола сидит Александр Громов, глава службы безопасности Витарекс. Расстёгнутый пиджак, тяжёлый взгляд. Брутальный, жёсткий, этот верный пес всегда рядом с Демьяном. Но, справедливости ради, он всегда относился ко мне с почтением.

Громов поднимает голову, оценивающе смотрит на меня.

Демьян тоже отрывает взгляд от монитора.

— Катя? — В его голосе слышно искреннее удивление.

Он не ждал меня.

Громов переводит взгляд на него.

— Саш, договорим позже, — говорит Демьян ровно, не сводя с меня глаз.

Громов не задаёт вопросов. Просто уходит, закрывая за собой дверь.

Мы остаемся вдвоём.

— Почему ты не на работе, Кать? — спрашивает Демьян с настоящим беспокойством в голосе. — У тебя там всё в порядке?

— Не всё, Демьян, — отвечаю я, подходя к столу. — Мне видео прислали с тобой в главной роли.

Я включаю видео и передаю телефон Демьяну.

— Объясни это, пожалуйста, — выдавливаю, с трудом удерживая голос ровным.

Демьян несколько длинных секунд смотрит в экран. Хмурится. Стискивает челюсть, и по щекам ползут тени выступивших мышц. Демьян становится мрачнее тучи. Затем поднимает на меня ледяной взгляд.

4.

Катя

В груди нарастает паника. Я боюсь этого молчания. Боюсь больше, чем любых слов.

— Ты не хочешь ничего мне рассказать, Демьян? — я задаю новый вопрос, потому что тишина давит.

Он медленно откидывается на спинку кресла, не сводя с меня взгляда, и едва заметно кивает на кресло, в котором сидел Громов. Как будто предлагает не сесть — подчиниться. Нет уж, я постою.

— Кто это? — спрашиваю глухо, а сердце отбивает чечетку под горлом.

Демьян выдерживает мой взгляд. Он очень красивый мужчина, я всегда тонула в его почти черных, темно-ореховых глазах и обожала целовать губы. Только теперь его внешность кажется маской, за которой скрывался подлец.

— Это не имеет значения, — отрезает он, с нажимом на каждом слове. Как будто ставит точку. Или ставит меня на место.

И придавливает тяжелым, как свинец, взглядом.

Передо мной сейчас не муж, а чужой человек.

Я моргаю, пытаясь осмыслить его слова.

— Не имеет значения? — голос срывается на короткий смех, пустой, безжизненный. — Для меня имеет! Очень даже имеет! Ты… изменил мне?

Последнее договариваю, собрав в кулак все мужество. Я ведь не готова услышать правдивый ответ. Отступаю на шаг.

— Я не могу ответить на этот вопрос, Катя, — все тот же нажим. Гнев.

Он может. Только не хочет.

— Как, не можешь? — Я наигранно опешиваю и смотрю на него круглыми глазами, надеясь, что он хоть что-то мне скажет.

— Катя, — голос звучит низко, напряжённо. — Если бы я хотел тебе изменить, думаешь, я бы стал делать это под камерами в отеле, где меня все знают?!

Последнее добавляет с раздражением. Конечно, неприятно, когда правда глаза колет.

— Да Бог тебя знает... — тяну я недоверчиво, хотя внутри все кричит и агонизирует. — Я думала, что могу тебе верить. А потом... Они, похоже, хотели шантажировать тебя, а прислали компромат мне, какая досада!

— Думаешь, это была случайная ошибка в адресе? — спрашивает он, прищуриваясь.

Злит. Нарочно уводит на другую тему!

— Думаю, твои руки и губы на её теле были ошибкой! — я беру телефон и показываю, на экране стопкадр, на котором Демьян прижимает её к стене, его пальцы на её талии, его губы у её шеи.

Меня аж передергивает, будто кипятком облили.

— Ты так же целовал меня, — добавляю тише, чтобы скрыть дрожь и надрыв в голосе. — Точно так же!

Я не хочу этого говорить. Не хочу произносить вслух, но оно само рвётся наружу.

Демьян медленно наклоняется вперед и упирает предплечья в кромку стола.

— Что бы ни было в том отеле, я тебя не отпускаю, — выговаривает он твердо.

— То есть ты не отрицаешь, что там что-то было?! — вспыхиваю я.

— Ты все видела, не так ли? — хрипло спрашивает Демьян.

Я давлюсь воздухом. Я надеялась, что он это опровергнет. Надеялась, что скажет, что это монтаж или фейк. Но он подтверждает.

— Значит, я была просто слепой дурой, — трагично подытоживаю я. — Запасным аэродромом. Всё это время я думала, что ты меня любишь. — Слова льются сами. — Что твоя забота, твоя покровительственность — это любовь. А ты просто носил маску, да? Ты понимаешь, что после этого я не смогу быть с тобой?

Его глаза вспыхивают яростью, в которой тенью мелькает боль, но голос остается твердым и решительным:

— Я не собираюсь оправдываться, Катя, — выговаривает он. — Ты останешься со мной. Точка.

Ну как можно быть таким гадом?!

— Останусь?! С какой стати? — выкрикиваю в сердцах. — Катись ты, Демьян! Катись к черту!

Меня накрывает истерика, и я принимаюсь ожесточенно сдирать с пальца кольцо.

Он вдруг встает из-за стола, рывком оказывается рядом и хватает одной рукой за затылок, другой обвивает талию. Я даже не успеваю среагировать.

Любимый аромат врывается в легкие, но я изо всех сил вырываюсь. Бесполезно — Демьян сильнее. Он шире и выше, как могучий великан, который и на руки подхватит, и на плечо закинет, и, как сейчас, заключит в медвежьи объятия, из которых не выбраться.

— Пусти! — хриплю надломленным голосом, полным боли. — Пусти меня, Демьян!

Я рыдаю, не в силах вырваться, попытки оттолкнуть его бесполезны. Но в его объятиях нет нежности — собственничество, ревность, власть.

— Успокойся, Катя. — Над ухом раздается его рычащий голос.

Я утраиваю попытки вывернуться, пока не выбиваюсь из сил.

— Я тебя ненавижу, — шепчу ему в грудь, которая пахнет моим любимым парфюмом. Теперь этот запах будет ассоциироваться с обманом и изменой.

— Нет, не ненавидишь, — ледяным тоном добивает Демьян. — Ты просто не знаешь, что с этим делать. Я тебе подскажу. Забудь.

Я дергаюсь, но сил совсем не осталось. Он опускает голову к моему уху, вдыхает меня, как наркотик, и его голос звучит хрипло, срываясь:

— Даже сейчас… ты моя. Была и останешься.

Я замираю, и после этого он медленно ослабляет хватку. И я отступаю от него, как только он убирает руки.

Бросаю на него прощальный размытый взгляд и стаскиваю с пальца кольцо, задерживаю его в ладони. Символ любви и обещание верности. Падший символ.

— Ты для меня умер, — произношу тихо и шмыгаю отекшим носом.

Слезы так и текут, но уже тихо, пик эмоций прошел, внутри посыпанная солью пустошь. То, что агонизировало до этого, сейчас обратилось в пепел.

Я с хлопком впечатываю кольцо в гладь дорогого стола мужа. Он прослеживает движение взглядом, и в глазах, мне кажется, на мгновение вспыхивает сожаление. Но это мгновение настолько мимолетно, что, скорее всего, показалось.

У него другая, о чём ему жалеть?

Я поворачиваюсь на деревянных ногах и иду к двери. Но прежде чем выйти, бросаю на Демьяна последний взгляд. Он не видит, что я на него смотрю. Берет кольцо и подбросив в руке, сжимает в кулаке так, что костяшки белеют.

А потом, видимо, почувствовав, переводит взгляд на меня, но я делаю шаг за пределы его кабинета. Хлопаю дверью со всей дури. Слезы так и текут, и я не пытаюсь их скрыть.

5.

Катя

Я пулей вылетаю из приёмной, даже не слышу, что говорит Виктория Сергеевна. В голове гудит, будто там телевизор на всю катушку показывает белый шум.

Я должна уйти. Прямо сейчас. Лечу к лифту и нажимую кнопку вызова. Судорожно, несколько раз подряд, будто от этого он приедет быстрее. Плюнув, вырываюсь на лестницу и бегу вниз.

Мизерная часть моего сознания хочет, чтобы Демьян меня догнал и сказал то, чего не сказал в кабинете. Что видео фальшивое, например. Но основная часть меня не желает его видеть, а от мысли, что мы снова столкнемся, сжимается желудок.

Я возвращаюсь к лифту на несколько этажей ниже и спокойно дожидаюсь, когда двери распахнутся. Вваливаюсь в кабину, прижимаюсь спиной к холодной боковой стене. Смотрю в зеркало напротив.

Мокрые щеки. Покрасневшие глаза. Дрожащие губы. Опустошённый, потерянный взгляд. Но самое страшное — на правом безымянном пальце нет кольца. Пусто, только слегка более бледный след после отпуска на Бали остался.

Теперь я просто Катя. Не жена Демьяна Ястребова. Просто Катя. Пока ещё Ястребова, но это ненадолго.

Слезы так и продолжают течь, я их не замечаю. Ощущение, что падаю в бездну. До меня только сейчас доходит, что меня ждет развод. Я не смогу жить с мужем, который изменил и даже извиниться не пытается. В голове на повторе крутятся кадры треклятого видео.

До дома доезжаю, не помня дороги. Таксист что-то говорит, но я не слушаю. Поездка будет оплачена картой. Когда мы останавливаемся, выкатываюсь из машины и на несвоих ногах плетусь к дому.

Пальцы дрожат, когда вставляю ключ в замочную скважину. В этом доме мне было хорошо. В этот дом Демьян самолично перевез мои вещи. Без водителей, без охраны. Это было очень романтично на фоне того, что я привыкла видеть его в окружении свиты.

Пока ещё наш дом. Пока ещё пахнет моим парфюмом, пока в ванной стоят две зубные щётки, пока в гардеробе висят его костюмы рядом с моими платьями.

Но мне здесь больше нет места. В груди остро колют моменты нашего разговора. Он властно пытался меня удержать. Но это не любовь, а собственничество. И глаза на его измену я закрывать не буду.

Ноги сами несут меня в нашу спальню, а оттуда в смежную гардеробную.

Я достаю чемодан, кидаю туда одежду, хаотично, без разбора. Дёргаю ящики, швыряю вещи, даже не складывая.

Прочь. Подальше отсюда. Подальше от него.

Останавливаюсь на мгновение у открытого шкафа с вечерними нарядами. На этом месте Демьян расстёгивал мне молнию, когда мы возвращались усталые с очередного приема или конференции. Теперь на конференции он берет другую.

В шкафу висит один раз надёванное шелковое платье оливкового цвета. Его Демьян сам выбирал для ужина на годовщину, которая была месяц назад. И через три недели в командировке он уже с другой. Какой-то бред! Как можно быть таким двуличным?!

Ком в горле разрастается, жжет за грудиной.

Я грузно плюхаюсь на пол у кровати и запускаю руки в волосы. Я захлёбываюсь слезами, реву навзрыд. Почему он даже не попытался объясниться?! Почему ничего не сказал?! Просто отказался комментировать и все. Чтобы я к его любовнице разбираться не пошла? Я и так бы не пошла. Это ниже моего достоинства. Изменщику одна дорога — к ней.

На самом деле все просто. Я была наивной дурочкой. Пока не знала и не задавала вопросов, была удобной! А теперь…

Черт с ним. Я переживу. Я соберу себя заново. Я профессионал. Без него отлично справлюсь!

Встаю, вытираю хлюпающий нос и продолжаю собирать вещи. Черт с ним ещё раз, просто кину всё в чемодан и уйду.

Заполнив чемодан предметами первой необходимости, я едва ли не прыгаю на нем, чтобы застегнуть. Собираюсь вынуть ручку, и слышу, как открывается входная дверь.

Я замираю. Сердце подскакивает и обрушивается в пятки.

Раздаются тяжёлые шаги в прихожей, затем на лестнице.

Это Демьян! Прособиралась так долго, что он вернулся с работы? Или он нарочно раньше приехал, чтобы меня застать?

Жаркий комок поднимается к горлу. Я торопливо вытираю мокрое лицо, стараюсь сделать вид, что всё нормально.

Но нет. Не нормально. Я бросаю взгляд в зеркало на двери шкафа-купе — зареванная как свинья. Глаза опухли, веки красные. Как же досадно вышло, что он меня такой увидит!

6.

Катя

Тяжелые шаги проходят по гостиной внизу, поднимаются по лестнице и останавливаются у двери в спальню. Оборачиваюсь — Демьян собственной персоной. Всё тот же дорогой костюм, но теперь без пиджака. Закатанные рукава. Расслабленный, но явно злой.

Он молча осматривает чемодан, одежду, хаос вокруг. Потом переводит взгляд на меня.

— Уходишь? — спрашивает с холодной сталью в голосе.

Я вскипаю.

— Что, не ожидал? — голос срывается на резкий смешок. — А что ты думал, Демьян? Что я закрою на глаза и скажу: «Ну ладно, изменил, бывает»?!

Он закусыват нижнюю губу изнутри, и челюсть агрессивно выдвигается вперед. Определенно злой. Как зверь, чувствующий, что добыча ускользает.

Муж молчит, но занимает собой весь дверной проем, мне мимо него не пройти.

— Я заберу вещи и уйду, — добавляю, подхватывая чемодан, но ладони плохо слушаются.

Демьян не двигается.

— Куда? — спрашивает с ленивым интересом и скрещивает руки на груди. Бросает на меня взгляд из-под бровей.

И правда, куда? Я открываю рот, но не знаю, что сказать. Я не думала, куда. Хотела просто уйти.

— Это не твоё дело, — бросаю зло.

— Всё, что касается тебя, — моё дело, — говорит он размеренно и низко, будто отливая каждое слово из свинца.

— Зачем ты всё это говоришь? — гневно спрашиваю я, внутри кипит раздирающая обида. — Ты изменил мне. Вместе жить мы уже не будем.

Он вдруг сокращает дистанцию, как пушинку толкает меня на кровать и наваливается сверху. Придавливает собой. Я успеваю только задохнуться от страха, смешанного с возмущением.

Его дыхание облизывает мое ухо, а в нос пробирается знакомый любимый запах парфюма с нотками пачули и бергамота.

— Ты моя, — говорит проводя носом вдоль моего уха. — Я тебе докажу.

У меня дыхание перехватывает от таких заявлений. А оттого, что его рука скользит вдоль бедра, задирая костюмную юбку, в желудке становится жарко. Я яростно упираюсь ему в грудь, толкаю изо всех сил.

— Слезь с меня! — выкрикиваю громко, а у самой от его близости внутри все сводит. Недопустимые ощущения! Я его ненавижу, а тело помнит и… Нет. Я не позволю!

Все ещё пытаюсь оттолкнуть мужа, а его, кажется, даже забавляет мое сопротивление.

— Я тебя не хочу! — втыкаю ненавидящий взгляд ему в глаза. — Насиловать будешь?!

Эти слова, кажется, действуют на Демьяна. Он отстраняется и встает.

— Нет, — выговаривает мрачно и жестко, засовывая ладони в карманы брюк, будто я его своим вопросом оскорбила. — Ты никуда не уйдешь. Ты моя. Это без вариантов.

Я вскидываю на него взгляд, полный злости и отчаяния.

— О, вот оно что?! — бросаю ядовито. — Значит, я твоя, пока тебе удобно, да?! А на конференциях у тебя появляется другая твоя?

Он невозмутимо смотрит на меня, но не отвечает. Будто то, что он сказал само собой разумеется.

Я хочу его ненавидеть. Срываюсь с места, замахиваюсь, пытаюсь ударить его, вложить в этот удар всю боль, которую он мне причинил. Но он перехватывает меня за запястье. Легко, без усилий. Как будто знал, что так и будет. И в следующее мгновение впечатывает меня в свою широкую могучую грудь. Горячую, сильную, знакомую, ту, на которую я с удовольствием клала голову, слушая его сердце.

— Ты можешь сопротивляться, это ничего не меняет, — рычит он мне в ухо.

Секунда. Две. Три. Его лицо напротив моего. Он не улыбается. В глазах блеск, как у зверя, который контролирует добычу. А потом он резко подается вперед и впивается мне в губы властным поцелуем. Грубо сминает своим напором.

Нет. Нам не быть вместе. Только не с тобой, Демьян! Я стискиваю челюсти и, кажется, прокусываю тонкую кожу. Он на мгновение отстраняется, хотя и не сильно, но я улучаю возможность и выворачиваюсь из захвата.

На этот раз он не двигается. Я уверена, мой укус нисколько не охладил его пыл. Он просто решил сменить тактику.

— Катись к чёрту, Демьян, — шиплю я и хватаю чемодан.

Он преграждает путь, и я начинаю бояться, что он меня просто запрет. Но… Он лишь чуть наклоняется ко мне и низко произносит.

— Хочешь уйти — не буду держать. Но ты вернешься. Я тебя заставлю.

Звучит зловеще, как угроза, и я невольно осознаю, что он может. Но мою решимость уйти ничто не может уменьшить. Я упорно сверлю его взглядом, и он отходит в сторону, пропуская меня.

Я выбегаю из спальни. Несусь по коридору к лестнице, чемодан сзади гремит и подпрыгивает, несмотря на вес.

Слёзы текут снова.

Не оглядываться!

Спину жжет его явно негодующий взгляд. Он так уверен, что я никуда не денусь. А я? Уверена, что никогда не прощу.

Я добегаю до двери и вырываюсь на улицу. Вечерний воздух врывается в легкие и пахнет свежестью.

И вправду, куда я пойду?

7.

Катя

Я стою посреди треснувшей реальности. Чемодан у ног, ладони дрожат, в груди — провал. Тишина во дворе дома только усиливает ощущение, что я здесь больше никто. Ни жена. Ни любимая. Ни нужная.

Голова не работает, мозг в автономном режиме, но пальцы сами вытаскивают телефон. Я листаю контакты, нахожу имя, которое всегда рядом, как надежная подстраховка в случае чего.

Марина.

Нажимаю вызов. Слышу гудки. Один. Второй.

— Катя? — здоровается она.

Её голос, как спасательный круг. Тёплый, уверенный. Без капли осуждения.
Я сглатываю.

— Привет... Я... могу переночевать у тебя?

— Конечно, не вопрос, — отвечает она с ходу и тактично ничего не спрашивает. — Я буду дома через двадцать минут.

Слёзы подступают к горлу.

— Спасибо, — только и шепчу я и вешаю трубку.

Снова такси. Водитель нехотя сует мой чемодан в багажник, поскольку уже понял, что я не в аэропорт и не на вокзал.

Дорога в другой район города проходит как в тумане.

Марина живет в обычном панельном доме, но в квартире у них хороший ремонт. Она — кардиолог в НейроМед, а её муж Илья — хирург в частной клинике. Они обеспеченная семья.

Я добредаю до подъезда и поднимаюсь по лестнице на третий этаж. Мышцы гудят от усталости. Чемодан тяжёлый, будто я тащу не одежду, а остатки прошлой жизни. Марина открывает дверь сразу после моего звонка, и тут же на меня накатывает запах дома — кофе, её духов, ванили для выпечки.

Квартира просторная, светлая, с большими окнами и белыми шторами, которые чуть колышет ветерок с улицы через открытое на микропроветривание окно.

Марина провожает меня в квартиру, не говоря ни слова. Видит по мне, что пока вопросы задавать не стоит. А я держусь из последних сил, чтобы не разрыдаться.

Ставлю чемодан в коридоре, и его колеса гулко стучат о паркет. Я стою посреди чужого уюта после того, как только что лишилась своего.

Снимаю плащ, и подруга сразу забирает его, вешает в шкаф в прихожей.

— Ну всё, малышка, — говорит она и заключает меня в объятия. — Добро пожаловать в зону эвакуации.

Я обнимаю её и все-таки не удерживаюсь. Слёзы снова текут. Но теперь это не истерика, а тёплый поток — потому что рядом кто-то есть. Потому что я не одна.

Вечер проходит тихо. Мы с Мариной сидим на кухне. Я в её старой пижаме, с ногами на стуле, с чашкой травяного чая в руках. Она режет сыр, подаёт тосты, говорит что-то бытовое, чтобы разгрузить меня.

— Илья придёт позже, — обычно бросает она, будто заранее понимает, что я не готова к посторонним взглядам.

Я киваю.

— Спасибо, что приютила, — выговариваю я. — Правда. Я... не знала, куда ещё.

— Кать, ну о чем ты? — Марина усмехается. — Ты у меня всегда можешь остаться хоть на год. Только знай: завтра мы идём заниматься твоим преображением. Снимем это «жена миллиардера» с твоей головы.

Я усмехаюсь сквозь слёзы.

— Он не миллиардер.

— Ну уж точно не герой романа. — Она поднимает бокал вина. — За твоё перерождение, Катерина. Да начнётся охота.

Позже домой возвращается Илья. Мы так и сидим с Мариной на кухне. Я сижу, а она готовит ужин.

— Привет, Катя, — мягко и уважительно говорит он. — Рад тебя видеть. Молодец, что приехала.

Он даже не спрашивает, почему. Это и так очевидно. Если замужняя женщина ночует у подруги, значит, беда.

— Спасибо, — отвечаю я, ощущая, будто не заслужила такого радушного отношения.

Затем подходит и обнимает Марину со спины. Нежно целует в щеку. От этой картинки у меня в глазах собираются слезы. Демьян, может, не точно так же, но тоже нежно целовал меня, возвращаясь с работы. А сам…

Илья оборачивается ко мне, прежде чем уйти переодеваться в домашнее.

— Если что-то нужно, говори, — добавляет он. — Мы с Мариной — твой штаб спасения.

Я киваю, стискивая челюсти. Вот бывают же такие, как Илья — заботливые, нежные, уважительные мужчины! Да, он не модель с обложки, у него небольшое пузико, лысеющая шевелюра, морщины вокруг глаз из-за ночных дежурств. Но он добрый и любящий муж.

Почему я сделала выбор в сторону красивого и харизматичного Демьяна?

Мой муж — образец мужского лоска. В его рабочий график входят обязательные тренировка в собственном мини-спортзале, оборудованном прямо в здании компании.

Он держит себя в форме, тщательно следит за волосами, умеет поддерживать ту самую импозантную небритость, которая нравится женщинам. И мне в том числе. Но он… изменник и, как выяснилось, тот ещё деспот.

Илья уходит, а я отворачиваюсь к окну. Я не смогу долго тут находиться. Мне нужен свой угол. Но, видимо, думать об этом я буду не сегодня.

Телефон, лежащий на столе, вдруг вибрирует и светится входящим сообщением в мессенджере. Смотрю на экран, и хочется швырнуть телефон в стену. Естественно. Кто ещё это может быть?

8.

8.

Катя

Не хочу читать, но вижу начало в плашке уведомления, и начинает потряхивать. «Ты сняла кольцо…»

— Это от мужа? — догадывается Марина, расставляя на столе тарелки к ужину.

Я молча киваю. Аппетита нет. В глазах снова слезы стоят. Я вообще сейчас самая отвратительная компания.

— Так ты прочитаешь? — подначивает подруга.

— Не хочу, — отмахиваюсь. А у самой внутри все переворачивается.

Я хочу прочитать. И знаю, что ничего хорошего там не увижу.

Извиняюсь перед Мариной, что не хочу ужинать, и, чтобы не мешать их супружеской идиллии, иду в выделенную мне комнату. Пока пустующую детскую. Сажусь на диван, сжимая телефон в руке.

Не читать. Не смотреть. Не открывать!

Он ведь нарочно выводит меня на эмоции! Просто позлить хочет!

Откладываю телефон, чтобы не открывать сообщение. Ведь он увидит, что я его прочитала. Но болезненное любопытство зудит на кончиках пальцев, першит в горле.

Все-таки разблокирую гаджет и читаю послание от изменщика.

«Ты сняла кольцо, но ты всё ещё моя жена. Куда бы ты ни отправилась, я тебя найду и верну».

Поперхиваюсь воздухом. Вернуть? Что — оттаскать меня за волосы? Посадить в клетку? Он же не умеет по-другому. Только командовать и приказывать. Но я больше не та, кто будет слушаться.

Начинаю строчить колкий ответ, что возвращать ему придется кого-то другого, но останавливаюсь. Стираю и блокирую телефон. Игнор лучше ругани. Нервов сэкономлю больше.

Пока Марина с Ильей ужинают, я кое-как разбираю вещи, вытаскиваю из чемодана не все, только то, что придется надеть завтра на работу. И понимаю, что не хочу выходить на смену. Вообще ничего не хочу. Навалилась невыносимая апатия. Это нормально после жестокого эмоционального потрясения.

Время ещё не позднее, всего восемь вечера, поэтому набираю Василия Павловича.

— Екатерина? — спрашивает он в трубку официально, по голосу слышно, что бодр. Уж точно спать не собирался.

— Василий Павлович, я… — начинаю я сокрушенным тоном. Мне стыдно об этом просить. Я подведу руководителя, коллег, но я точно не смогу завтра работать. — Мне нужен недельный отпуск. Можно за свой счет.

В трубке повисает пауза. Я слышу, как Василий Павлович вздыхает, а потом произносит:

— Конечно, Кать, отдохни, — говорит мягко, но печальный. — Без тебя будет нелегко, но мы справимся, перенесем особо сложные операции. Тебе себя надо беречь.

Не знаю, откуда, но ощущение такое, что все уже в курсе о том, что мне изменил муж, и сочувственно кивают. Я вежливо прощаюсь и вешаю трубку.

На кухне уже тихо. Я выхожу. Марина сидит за столом, доедает салат, при этом листает что-то в телефоне. Видит меня — тут же откладывает всё.

— Как ты? — спрашивает спокойно, без давления.

Она поднимается и наливает нам обеим красного вина.

Я сажусь на табурет рядом. Не могу говорить сразу. Просто сижу, склонив голову, уставившись бокал.

Потом делаю глоток и выкладываю ей все. Как получила компромат на мужа, который должны были прислать ему, как задала ему прямой вопрос, и как он на него ответил. А потом как собралась и поехала к ней.

— И правильно сделала, Катюш, — понимающе говорит Марина, салютуя мне бокалом. — Я бы тоже на твоем месте ушла. Кто изменника терпеть будет?

— Вот и я не стала, — отвечаю тихо.

— Так, ты давай, не кисни! — Марина чуть на веселе, я не виню её за этот бодрый тон, хотя самой мне совсем не до веселья. Терпеть изменника не стала, но люблю-то все равно.

— А что за сообщение он тебе прислал после всего? — спрашивает Марина.

Я открываю и читаю. Голос чужой, как будто не мой.

Марина усмехается. Горько.

— Вот это по-демьяновски.

Я сглатываю.

— Я была бы рада услышать даже эту избитую фразу «Это не то, что ты подумала». Но он и её не сказал! — Я вздыхаю. — Не извинился, не попытался объясниться. Просто… снова распоряжается. Снова считает, что имеет на меня право.

— Потому что он и правда считает, что имеет, — Марина смотрит на меня внимательно. — Такие, как он, думают, что им всё можно. А жена должна страдать молча. Пошёл он в жопу!

Я упираю лицо в ладони.

— Я не знаю, как мне с этим жить, Марин. У меня в груди пусто. Такое ощущение, что сердце вырвали с корнем. И не оставили даже записки с извинениями.

Марина протягивает руку, кладёт на мою ладонь.

— Ты сможешь с этим жить. — Она ласково стискивает мои пальцы. Заглядывает в глаза. — Знаешь, почему?

Я поднимаю на неё глаза.

— Потому что ты — Катя. Нейрохирург из чёртового «НейроМед». Ты мозги людям спасала, когда сама едва на ногах стояла. Ты не сломаешься. Ты не рассыпалась на куски, а просто… чуть-чуть потрескалась.

— Ты ж не дашь? — Я усмехаюсь сквозь слёзы.

— Да я тебя по осколкам соберу, если потребуется, — говорит Марина с такой уверенностью, что в груди теплеет: я не одна.

— Спасибо, — шепчу.

— А теперь — марш в душ. Завтра поедем стричь тебе эту «ястребовскую» копну. Хватит горевать по мужику, которыц не умеет разговаривать словами.

Я ухожу в ванную, и только закрыв за собой дверь, позволяю себе заплакать. Не с надрывом. Не истерично. Просто тихо.

Потому что мне больно. Потому что я всё ещё люблю. Потому что где-то в глубине себя всё ещё надеюсь, что он придёт — не с приказом, не с сообщением. А просто — придет. С правдой.

Наутро я просыпаюсь рано. В голове шумит, глаза припухшие. Телефон в руке — по привычке уснула с ним. Умываюсь, иду на кухню. Марина уже там, готовит кофе. Я сажусь за стол, и открываю новостную подборку.

Я подписана на «Градус города» — один из немногих ресурсов, где ещё можно почитать что-то полезное. Медицинские обзоры, кейсы, профессиональную медицинскую аналитику.

Но в топе дня — не разбор сложной операции и не результаты новейших исследований.

А жирный заголовок:

9.

Катя

Я открываю статью. Среди прочего приводится фото новой избранницы моего мужа. Студийного качества на фоне брендированного задника. На нем лицо женщины с видео. Знакомое лицо. Теперь я её узнаю. Её лицо встречается на баннерах, в телерекламе, в витринах магазинов косметики. Лицо, которое я и правда видела сотни раз, и оно так примелькалось, что я даже не сразу это отсекла.

Её имя Кристина Сафонова. И её имя я не хотела бы видеть рядом с именем мужа.

В статье пишут, что они с Демьяном встречались в студенчестве. Это подтверждается в тексте, ссылаются на «достоверные источники» и даже приводятся фотографии. Связь была громкой, яркой, а потом они расстались с той же помпой, с которой начали встречаться. Кристина уже тогда была известной моделью рекламы.

В статье уделяется внимание и мне, как брошенной жене. Есть мое скромное фото на работе, в медицинском костюме и шапочке. Естественно, оно не идет ни в какое сравнение с красивыми студийными снимками Кристины.

Сейчас она — лицо крупного косметического бренда, а я — та, кого публично опустили до уровня ненужной жены. Мол, я осталась без сильного плеча и богатого мужа. С таким флером пренебрежения, будто я теперь на помойке окажусь.

Сердце стучит глухо, в висках пульсирует. Пальцы, держащие телефон, начинают дрожать. Ощущение, что меня вывернули наизнанку на Красной площади. Растрясли по всей Москве мое грязное белье. Хотя, конечно, не по всей Москве. Только в медицинском сообществе. Где вращаюсь я и многие мои коллеги.

Статья заканчивается на интригующей ноте:

«Посмотрим, как отреагирует Екатерина Ястребова на разразившийся скандал».

Мир окончательно рушится. Мне казалось, хуже быть не может. Но теперь все знают. Не просто друзья, не просто знакомые — коллеги. Врачи. Ассистенты. Люди, с кем я здороваюсь каждый день в коридоре.

Мне хочется лечь, закрыться пледом, свернуться клубком и не вставать. Вообще. Никогда. Я выдыхаю, бросаю телефон на стол.

— Всё, я не поеду, — выговариваю хрипло. — Хочу сдохнуть. Или хотя бы спрятаться от всего мира.

Марина, которая все это время читала статью со мной параллельно со своего телефона, упирает руки в бока.

— Нет. Ты не хочешь сдохнуть. И прятаться тоже не будешь, — говорит строго. — Мы идём стричь тебе эту унылую «докторскую» длину.

— Марин… — стону я. — Мне плохо. Физически.

— Мне плевать, — спокойно говорит она, берёт меня за руку. — Будет ещё хуже, если ты раскиснешь.

— Я не в настроении, — я все ещё пытаюсь отказаться.

— А кто еще вместо тебя пойдет в салон после того, как муж изменил с бывшей? В боевом настрое? — она выдергивает меня из-за стола. — Поехали, Катя. Будешь страдать красиво.

Я больше не могу сопротивляться. Эмоциональные силы на нуле. Марина стоит над душой, пока я натягиваю на себя какую-то одежду. Честно — даже не смотрю. Настолько плевать.

Она чуть ли не за руку выводит меня на улицу, загружаемся в такси и вскоре приезжаем в студию красоты.

Я уже не упираюсь, но и идти не хочу. Самое обидное, я не хочу стричь волосы, мне жалко длину. И краситься не хочу, мне свой цвет нравится. Засада. А Марина с живой не слезет.

Мастер успевает заскучать, пока я листаю каталог. Ни на что из короткого взгляд не падает. Поэтому я выбираю беспроигрышный вариант, который позволит мне сохранить максимум волос.

— Подравнять кончики, сделать кератиновое выпрямление и рыжее мелирование, — наконец произношу я, сидя в кресле, но чувствуя себя как на операционном столе.

Мастер — бодрая девчонка в чёрном фартуке, с дерзким хвостом и синими прядями в волосах — подмигивает мне.

— Сделаем из вас богиню, — произносит чересчур игриво для моего настроения, и я напрягаюсь.

Я не хочу смотреть на себя. Просто терплю. Она проделывает все манипуляции в правильном порядке. Укладывает феном

— Готово, принимайте работу, — щебечет над головой мастерица и поворачивает меня к зеркалу.

Я смотрю на отражение и не узнаю себя.

— Ну вот! Другое дело! — подбадривает Марина.

Да, действительно другое. Передо мной новая Катя. Без кольца. Без надежды. Но хоть внешне свежая.

Марина после салона тащит меня по магазинам — «для закрепления эффекта». Я всё делаю молча, чтобы она уже отстала. Выбираю что-то, примеряю, расплачиваюсь. В результате выхожу из торгового центра в белом трикотажном платье и лёгком пыльно-бежевом плаще. Обновленная во всех смыслах, кроме ран на душе, которые ещё не скоро затянутся. Но в этом наряде я будто бы сбрасываю с себя шкуру женщины, которую предали.

— Красотка, — одобряет Марина. — Так бы тебя твой Демьян и не узнал.

— Может, и к лучшему, — бурчу я.

Мы заходим в кафе, и я ощущаю на себе мужские взгляды, но они вызывают только тошноту. Нет. Мы с Демьяном однажды разведемся, и не будет ноги мужчины в моей жизни. Я не хочу снова испытывать такую боль.

Дома, уже переодевшись в домашнее, я беру телефон. Он вибрирует в руке, и на экране всплывает сообщение. Я замираю.

Читаю первые строчки.

Потом медленно поднимаю глаза на Марину. Она сидит с ноутбуком, что-то печатает.

— Ты тоже уже в курсе? — спрашиваю.

Она отрывается от экрана. Я поворачиваю к ней телефон, на экране которого висит сообщение от Демьяна.

«С Кристиной ничего не значило. Но ты — значишь. Я не сдамся, Катя».

Марина стискивает губы.

— Урод, — выдает она. — Ну ничего. Пускай теперь бегает. А ты будешь жить. Как хочешь. Без него. Или с другим. Главное — без этих соплей.

Я вздыхаю. И вдруг понимаю: я не просто обновлённая. Я уже другая. И назад не хочу.

10.

Катя

Проходит несколько дней с тех пор, как я ушла. Живу у Марины. Сплю плохо, ем через силу. Но каждый день заставляю себя выходить из дома — будто спасаюсь от собственного мозга, который только и делает, что жует воспоминания, как жвачку.

Я хожу по музеям, хотя раньше терпеть их не могла. Гуляю по выставкам современного искусства, где ничего не понимаю, но иногда ловлю себя на том, что смотрю на картины, как на рентген — пытаясь увидеть то, чего не видно глазу. Будто тишина в залах может помочь успокоить шум в голове.

Иногда покупаю себе кофе и сижу в одиночестве у окна в кафе. Вижу, как влюблённые пары держатся за руки, и отворачиваюсь. Нет, я не завидую. Я просто больше не верю в эту сказку.

Эти дни я стараюсь вообще не думать. Не чувствовать. Жить на автомате.

Демьян больше ничего мне не писал, и я сама не отвечала. Внутри против воли возится волнение. Как затишье перед бурей. Я знаю, что он не отстанет, не оставит меня просто так. Значит, готовит новый удар?

На третий день я просыпаюсь с одним-единственным решением — пора.
Я не хочу быть «женой Ястребова». Ни в документах. Ни в памяти. Ни в сердце.

Иду в ЗАГС с чувством обновления. Волосы собрала, плащ на мне обычный, без бренда. Внутри казенно и тихо. Очередь короткая. Сотрудница говорит вежливо, даже как будто сочувственно. Я подаю заявление, подписываю документы. Нам нечего делить с Демьяном. Детей нет. Дом его, машины его. Из моего там была только одежда. Но все равно внутри сидит страх, что так просто не будет.

Через пятнадцать минут я выхожу с квитком в руках. Мое заявление принято. Теперь нужно, чтобы такое же подписал Демьян, и тогда через месяц нас разведут.

Я смотрю на бумажку, и мне действительно становится легче. Понятно, что она ещё ничего не значит, но все равно я сделала важный шаг в будущее.

Пусть пока всё внутри разворочено и пульсирует болью, но теперь я знаю, в каком направлении идти.

С ощущением легкости в теле и в душе я захожу в кофейню и покупаю себе капучино с ванильным сиропом. Мой любимый. Сажусь за столик, и в сумочке начинает звонить телефон.

Первая мысль, конечно, что это Демьян. Мистика какая-то! Неужели он уже в курсе, что я подала заявление? Не удивлюсь, конечно, с его связями…

Сердце снова щемит от тоски, но я заставляю себя посмотреть, кто звонит, и замираю. Это не Демьян, а Василий Павлович.

Я сразу настораживаюсь. Он дал мне отпуск и не стал бы звонить без веского повода.

— Катя, — произносит он сразу неформально, и его голос звучит тише обычного. — Нужно, чтобы ты приехала завтра утром в клинику. Надо поговорить.

У меня появляется совсем плохое предчувствие. Ладони леденеют.

— Что-то случилось? — спрашиваю против воли испуганно.

Пауза. Он медлит.

— Просто приезжай, — наконец отвечает начальник. — Завтра, утром. В одиннадцать. Сразу ко мне в кабинет.

Он не дожидается ответа и вешает трубку. У меня в ушах поднимается гул. Я смотрю на себя в зеркальную колонну. Лицо вроде спокойное, но внутри — холод. Василий Павлович умеет быть дипломатичным, но сейчас он звучал… почти виновато.

Я стараюсь прогнать тревожные мысли. Может, какой-то внутренний пересмотр, проверка? Или кто-то из пациентов решил покопаться в документации? Или…

Я не сплю почти всю ночь. Утром собираюсь, как на экзамен. Волосы собираю в строгий хвост, чёрные брюки, светлая блузка, неброский макияж. Выгляжу так, будто и не было никакой личной трагедии. Только глаза выдают усталость.

В холле «НейроМеда» всё по-прежнему. Белоснежные стены, строгие линии, стерильная тишина. На ресепшене администраторы приветливо кивают, как ни в чём не бывало. Я поднимаюсь по лестнице и захожу в кабинет Василия Павловича.

Он уже там. Но не один.

Рядом сидит Оксана, юрисконсульт клиники. Лет сорока, с тонкими губами, аккуратной укладкой и папкой в руках. Чёрный костюм, белая рубашка, остроносые шпильки. Строгая и сухая.

Мишина Оксана Владимировна

Старший юрисконсульт клиники «НейроМед»

Я слышала, что она за персонал клиники горой. И от этого ещё страшнее видеть её тут, будто теперь защищать ей придется меня.

— Катя, — приветствует меня Василий Павлович и кивает в сторону женщины. — Ты, наверное, знаешь. Это Оксана Владимировна Мишина. Наш юрист. Присаживайся.

Я не двигаюсь.

— Что происходит? — собственный голос звучит глухо.

— Присядь, — повторяет он,

Я уже по голосу понимаю — новость будет убойная. Все-таки сажусь. Спина прямая, ладони леденят колени сквозь брюки.

— На тебя подали в суд, — говорит Василий Павлович.

Мир будто перестаёт дышать.

— Что?! — я шепчу.

— Иск по делу о неправомерных действиях врача во время операции. Истец утверждает, что вы нарушили порядок сбора консилиума, умолчали о возможных рисках, — говорит Оксана ровным голосом. — И, самое главное, превысили полномочия, якобы вмешавшись без права на это.

— Это бред, — выдыхаю я. — Всё было по протоколу. Пациент был в критическом состоянии, ждать консилиума было невозможно. Операцию я провела успешно. Есть же запись!

— Запись, к сожалению, не отменяет трактовку, — ровно отвечает Оксана. — Истец утверждает, что вы сознательно пошли на риск, без права. И что последствия могли быть иными, если бы вы не вмешались.

— Но человек выжил, — я уже не говорю, я почти кричу. — Это был единственно возможный вариант. У меня не было времени ни на что другое!

11.

Катя

Оксана назвала фамилию того, кто подал в суд, но мне это имя ничего не сказало. Видимо, родственник пациента. В любом случае разбираться с этим будет она, а мне Василий Павлович предложил догулять положенный отпуск.

Я возвращаюсь к Марине, как в бреду. Тело будто выжатое, высушенное, изможденное. Руки вялые, плечи сгорблены, движения замедленные и неуклюжие. Даже ключ в замке поворачивается не с первого раза.

Марина встречает меня в прихожей. Не спрашивает, где я была. Смотрит — и всё понимает.

— Что случилось? — спрашивает негромко.

Голос у неё осторожный, словно она боится задеть тонкую корку льда, которая покрыла меня с головы до пят.

Я вешаю плащ на крючок в прихожей, прохожу и просто сажусь за обеденный стол. Опираюсь локтями, положив лоб на сцепленные пальцы.

— Меня хотят лишить лицензии, — говорю. Голос чужой, незнакомый. Пустой, и глухой. — На меня подали в суд.

Марина молча ставит чайник, берёт кружки, накрывает на стол. В её движениях — забота, но без суеты. Она не суетится вообще. И в этом, как ни странно, есть спасение.

Я рассказываю. Медленно, будто каждый абзац мне даётся с боем. Про кабинет. Про Мишину. Про Василия Павловича и его виноватое лицо. Про иск. Про обвинение.

Марина не перебивает. Только слушает, кивает — и в какой-то момент тихо выдыхает:

— Это происки твоего мужа. Точно Ястребов за этим стоит. Кто же ещё?

Я резко поднимаю глаза.

— Нет, — говорю хрипло. — Не может быть. Он… не такой.

— Катя, — Марина постукивает пальцем по столу.

— Он не мог знать, — отвечаю я, но ощущаю, что, возможно, она права и я зря его оправдываю.

— Очнись, — Марина склоняется вперёд, упирается ладонями в стол. — Ты серьёзно думаешь, что он не в курсе? Он контролирует половину города. Ты жила с ним. Ты знаешь, на что он способен. Это не тот человек, который отпускает просто так.

— Может, это совпадение… — я уже не верю, но цепляюсь. — Может, просто совпало.

— Ты сама в это веришь? — тон подруги становится холодно-насмешливым.

Я не отвечаю. Смотрю на чай в кружке, в котором крутится круглое отражение люстры. Пытаюсь собрать мысли воедино, и не выходит.

Я не знаю, во что я верю. Я просто не хочу верить, что Демьян мог так со мной обойтись.

Не он.

Не Демьян.

Не тот, кто гладил меня по волосам, держал за руку, когда я плакала, шептал ночью «ты моя». Хотя… эти слова именно то и означают: «ты принадлежишь мне». Разве он не смотрел на меня так, будто я — его собственность?

На следующий день я будто растворяюсь. Ни боли, ни мыслей — только серое безвременье. Я лежу на диване в чужой квартире, уставившись в потолок. Там трещина — тонкая, как линия судьбы на ладони. Марина меня не трогает. Несколько раз приносит чай, оставляет на тумбочке и уходит.

Во второй половине дня я всё-таки выхожу. Просто пройтись. Просто выдохнуть. Просто почувствовать, что я ещё существую. Если я лишусь работы, я лишусь половины себя. Нейрохирургия — то, чем я мечтала заниматься с семи лет. Влюбилась, посмотрев какой-то фильм. И сейчас моя карьера и дальнейшая практика висят на волоске.

Я возвращаюсь в сумерках. Ключ поворачивается туго. Из кухни доносится смех. Живой, искренний, домашний. Я замедляю шаг. Прохожу по коридору и замираю в дверях кухни.

Марина стоит у плиты, перемешивает что-то в кастрюле. Илья подходит сзади, обнимает её, целует в шею. Она улыбается, хлопает его по руке. Он забирает свою кружку, они обмениваются какими-то тихими словами, и в этом — столько тепла, что внутри у меня сжимается нечто, похожее на крик.

Это не страсть. Это не сцена из кино. Это просто — любовь. Настоящая. Живая. Тёплая. Простая. И от этого — невыносимо болезненная для меня — той, которая оказалась её лишена.

Я делаю шаг назад. Потом ещё один. Пячусь по коридору и ухожу в комнату. Закрываю дверь.

Я могу только порадоваться за Марину, но мне невыразимо больно видеть её счастье. Не из зависти к её чувствам, а из ревности к своей потере.

Мне просто не место тут. Надо прекращать жить у неё на шее. Её не стеснять, самой не тосковать.

Наутро я принимаюсь за поиски квартиры. У меня есть ещё два дня, чтобы переехать до того, как закончится мой отпуск. В первом же агентстве, куда я обращаюсь, в меня вцепляется мужчина по имени Алексей. Он услужливый до напористости. И молодой, по ощущениям, моего возраста.

— Екатерина, я с удовольствием подберу для вас варианты, будем работать? — спрашивает он.

— Вы хотите сказать, обращусь ли я в другое агентство? — переспрашиваю я.

Он принимается уклончиво отвечать на мой вопрос, будто боится сказать напрямую.

— Если вы поможете мне, не будет смысла обращаться к кому-то ещё, Алексей, — наконец выдавливаю я. — Подберите мне варианты с просмотрами в течение сегодня и завтра, пожалуйста.

Да. Я верная. Даже в таких мелочах, как выбор риелтора. Не посмотрю в сторону другого, если уже работаю с одним. Но я — не Демьян.

Алексей радостно рапортует согласие и гарантирует, что варианты есть. Обещает связаться, как назначит встречи с владельцами.

В этот момент в комнату входит Марина.

— Ты видела? — спрашивает она с порога. — Та бабенка дала интервью!

12.

Соня

Я не отвечаю. Перевожу взгляд в окно.

Марина не уходит.

— Не хочу знать, — говорю глухо.

— Ну конечно, — криво усмехается Марина. — Скажи это себе ещё пару раз, может, поверишь.

Я демонстративно накрываю телефон подушкой, показывая, что смотреть не буду, но внутри уже тлею от любопытства.

— Ну как знаешь! — машет рукой Марина. — Я прочитала. И тебе советую!

На этом она уходит. А я сижу в тишине несколько минут. Снимаю подушку с телефона. Он отражает свет потолочных светильников черным экрано, но в моих глазах больше похож на мину отложенного действия. Однажды же рванет все равно.

Не открывай. Не смотри. Не корми эту боль.

Но руки сами его берут и разблокируют экран. Пальцы сами выбирают ссылку на «Градус города». Эта Кристина выглядит как светская львица. Конечно, не нейрохирург, у которой после ночной смены в клинике вид помятый, в то время как Кристина выглядит отлично после ночи работы даже в горизонтальной плоскости моделью, разумеется, где бы ни появлялась.

В статье выложено видео. Совсем тяжело и больно — видеть её в движении. Заголовок как всегда броский

«Кристина Сафонова. Первое интервью после скандала с Демьяном Ястребовым».

Картинка появляется плавно: она в светлом платье, волосы распущены, макияж — скромный, ресницы — нарочито грустные. Голос у неё мягкий, даже хрупкий.

«Я не хотела этой огласки, правда, — с наигранным раскаянием щебечет она — Мы с Демьяном давно были близки. И то, что произошло между нами в том отеле... Это было неожиданно, но, наверное, неизбежно».

— Неизбежно, — повторяю я шепотом.

А выкрикнуть хочется: «Неизбежно это стало, когда ты на него залезла!»

Она жеманно кладет руку под подбородок и продолжает:

«Демьян честный человек. Он не собирался лгать жене. Он хотел всё закончить, прежде чем мы с ним начнём заново».

В видео пауза, а у меня внутри ядерный взрыв. Он собирался развестись? Зачем водить меня за нос? Зачем держать? Зачем говорить, что любишь? Зачем лгать?!

«Я уважаю её, — Кристина поворачивает лицо к камере и проникновенно смотрит в объектив. — И мне очень жаль, что так вышло... Но чувства не выбирают. Иногда нужно следовать сердцу».

Экран расплывается. Я не сразу понимаю, что это слёзы. Закрываю видео. Вытираю щёки. Дыхание прерывистое, будто я замерзла до икоты. Смотрю в пустоту.

Следовать сердцу… Это сердце, которое ещё неделю назад шептало мне: «ты — моя».

Снова хочется плюнуть на все и зарыться в самый дальний угол, накрыться картонкой с головой. Но телефон снова звонит. Я аж подпрыгиваю. Моргаю несколько раз, чтобы разглядеть — это Алексей.

— Есть несколько просмотров, Екатерина! — бодрым голосом произносит он. — Готовы подъехать?

Я заставляю себя согласиться и записываю адрес.

Я съезжаю от Марины через день, в среду.

Собираюсь молча. Новые купленные вещи по пакетам, остальное — в чемодан, как было. Выхожу в прихожую и сталкиваюсь с Марининым взглядом, будто она до конца не верит, точно ли я ухожу.

Она молчит, пока я надеваю плащ. Потом подходит и вдруг обнимает — крепко, резко, почти по-мужски.

— Если передумаешь или чего не понравится — возвращайся, — говорит. — В любое время. Ночью. С утра. Всё равно. Мои двери открыты.

Я киваю, глотая ком.

— Спасибо тебе.

— Просто не теряй себя, ладно? — Она по-дружески кладет мне руку на плечо. — Это он — мудак, не ты. Ты просто живая.

Марина провожает меня до машины, и такси долго не приезжает. Мы стоим перед подъездом. Я с чемоданом и парой пакетов, Марина с чашкой кофе, подмигивающей мне, как подруга в кино.

Машина наконец появляется, и я сажусь на заднее сиденье, чемодан с пакетами отправляются в багажник. Я машу Марине на прощанье.

Вскоре я приезжаю в свое новое жилье. Дом сталинский. Хорошая просторная студия. Это был первый просмотр с Алексеем, и больше я уже не выбирала. Хозяева на мою кандидатуру тоже сразу согласились, как узнали, что я нейрохирург.

К счастью, они не читают «Градус города» и не знают больше ничего обо мне.

Часы показывают три часа дня. Я принимаюсь разбирать вещи. Когда я вешаю в шкаф последнюю вещь, закрываю створку и ощущаю, что я наконец переехала.

Уже не придется жить на чемодане и спать на диване в чужой квартире.

Сажусь на пол у стены. От здешнего чуть потертого паркета веет теплом и уютом.

Сквозь приоткрытое окно слышен шум двора — где-то рычит двигатель, лает собака. На потолке — паутинка трещин. На стене — пятно света от скатывающегося за горизонт весеннего солца.

Здесь мне будет уютно. Самой. Одной. В полной автономии.

Голод подкрадывается незаметно, и в начале десятого я бреду в магазин. Не лучшее время, но тут рядом круглосуточный.

Беру то, что легко использовать или модно сразу съесть: лапшу быстрого приготовления, йогурт, пачку хлебцев, маленький набор пластиковых ложек.

На кассе продавщица долго печатает чек, я смотрю на её руки и думаю, что у неё аккуратный маникюр. Надо ногти и себе сделать, хотя бы на свою минимальную длину, которая позволена при моей профессии, — ставлю в уме галочку.

На кухне в новой квартире ставлю чайник и заварю лапшу прямо в пластиковом стакане. Тарелок нет. Сажусь на подоконник и ем, глядя на улицу.

За окном фонарь. Его свет падает на пол, и кажется, будто это чужой мир просвечивает в мою пустую комнату. Я ем молча. Ложка хлухо скребет по картону.

Минимум комфота — максимум автономии.

Постельного белья тоже нет. Ложусь на кровать прямо в одежде и заворачиваюсь в покрывало. Хоть так. Завтра ещё отпуск. Все куплю.

Сон мгновенно забирает сознание. Блаженство небытия, которое разрывается тем, что я обнаруживаю себя сидящей на кровати в слезах.

13.

Катя

— С днём рождения, соня, — слышу голос Демьяна совсем рядом. У уха.

Разлепляю сонные веки.

Перед глазами образ. Мой муж. Что-то тихо говорит. Поздравляет. С днем рождения, который случился два месяца назад.

Я не сразу понимаю, что не так. Его лицо слишком близко к моему, хотя я лежу в кровати, а он стоит. Потом доходит — он наклонился. А потом он опускается на колени рядом с кроватью и вынимает из-за спины букет ярко-огненных кустовых роз.

Очаровательный. Очаровательно пахнущий букет. Повязанный золотистой шелковой лентой.

Мы целуемся. Я плавлюсь под напором Демьяна, в животе скручивается горячая пружина. Но мы не заходим дальше поцелуя.

Демьян выпрямляется и ласково произносит:

— Просыпайся, сегодня твой день! — Он идет в смежную со спальней ванную и выходит оттуда уже с вазой, в которую поставил букет. — У меня для тебя сюрприз.

Я скидываю одеяло, обнажая тело в тонкой кружевной комбинации, и Демьян на пару мгновений залипает на мне, потом возвращает взгляд к глазам.

— Кроме подарка, — добавляет, явно борясь с желанием наброситься на меня прямо тут.

Но он любитель следовать плану. И утренний секс сегодня, видимо, в план не входит.

Я оказываюсь в нашей гостиной уже одетая. На мне вязаный свитер и мягкие джинсы. На работу не надо, я взяла выходной. Демьян подает мне собственноручно сделанный завтрак — потому что Оксаны дома нет, я точно знаю — это сырники.

— Сегодня все для тебя буду делать я, — торжественно объявляет Демьян. — Приятного аппетита, любимая.

Я наливаю сверху джем, беру вилку, но не успеваю отломать и кусочка от сырника, как раздается звонок во входную дверь.

Демьян загадочно улыбается, смотрит на часы.

— Рановато, но… — не договаривает и уходит открывать.

Я таки отламываю кусочек сырника, и он вдруг становится подгоревшим. Почти черным на вилке.

По коже прокатывается холод. Отодвигаю тарелку. А потом каким-то образом оказываюсь в холле и вижу Демьяна, стоящего у открытой двери и улыбающегося Кристине. Февральский ветер задувает в дом стужу.

— Вот и ты, Катя, — Демьян рокочет, глядя то на меня, то на неё.

А у меня язык как отнялся, я сказать ничего не могу. Хочется закричать, чтобы она катилась к чертям, чтобы отстала от моей семьи, но не выходит.

— Мой сюрприз, Катя, вот он! — торжественно произносит Демьян. — Я люблю Кристину. Я совершил ошибку, женившись на тебе, так что прошу, собери вещи и покинь наш с ней дом.

Мой собственный крик будит меня. Темнота душит. Пижама липнет к телу.

Слезы льются градом. Щеки мокрые. Я даже не сразу осознаю, что сижу. Вскочила, похоже, и не заметила.

Я медленно доезжаю, что это был всего лишь сон. Но какой!

Какой, черт побери, сон! Это же даже не кошмар. А вещий, наверное.

Черт. И снится в ночь на четверг. Или там надо, чтобы на пятницу?

Какая разница?

Падаю обратно на ровную кровать. Закрываю глаза и пытаюсь отдышаться. Не выходит. Рыдания рвутся из груди.

Как он мог со мной так поступить? За что? Я была хорошей, примерной женой. Любила искренне. По-настоящему! Все для него делала.

Чего ему не хватало? Как бывшая могла вот так прийти, поманить пальцем, а он и побежал?

Видимо, не остыл к ней. Любил не меня, а её. Ждал именно того момента, когда она его поманит.

Вскакиваю и сажусь. В порыве отчаяния или ярости, или просто душераздирающей боли хватаю телефон и строчу сообщение.

«Как ты мог?!»

Стираю.

«Я любила тебя, Демьян! Ты разбил»…

Тьфу ты! Сколько пафоса! Стираю.

Опускаю руки с телефоном. Медленно выдыхаю. Нет. Я не опущусь до этого.

Пишу:

Вы [04:17]

Я подала на развод. Избавь меня от хлопот, подай и ты, пожалуйста.

Строго. Вежливо. Официально почти. Отправляю.

Бросаю телефон рядом и укладываюсь обратно. Закрываю глаза, но телефон пиликает входящим сообщением.

Любимый [04:19]

Нет.

Он наверняка не спит, потому что сейчас с ней!

У меня в душе поднимается новая волна жаркого негодования. На этот раз смешанного с ревностью и приправленного болью его нового предательства. Хотя… официально я же ушла, так что он, может, и поселил у себя эту модель. И не давать ей спать всю ночь, как это было со мной, он тоже имеет право.

Я знаю, что нельзя этого делать, но не могу удержаться. Строчу:

Вы [04:20]

Ты хотя бы постель перед Кристиной поменял? Дай мне развод и развлекайся как хочешь!

И теперь я позорно жду ответа. Проклинаю себя, что написала сообщение, но не могу оторвать глаз от телефона.

Внутри все сжимается от мысли, что он может просто не ответить. Но в душе я знаю, что ответит. Я его знаю. Он не станет игнорировать такой тон.

И правда. Ответ приходит в ту же минуту.

Любимый [04:20]

Скажи мне, где ты, я приеду за тобой. Поговорим.

Я не отвечаю. Я очень хочу увидеть Демьяна. Я соскучилась. Мне тоскливо. Но я знаю, что он с Кристиной. Он выбрал её, а не меня.

Я почти заставляю себя отложить телефон. Я не поведусь на эту провокацию. Нет. Точно нет.

Вдруг телефон начинает звонить. Во весь экран фотография красивого лица Демьяна. Каким я его помню. Каким я его люблю.

Меня физически корежит от желания снять трубку. И одновременно от яростного нежелания говорить с ним.

Дыхание сбивается, и к глазам снова подступают слезы. Я до рези в стиснутых зубах хочу сейчас ответить. Я ведь себе уже нарисовала, что услышу. Извинения, объяснение, просьбу вернуться.

Лежу рядом с телефоном и слушаю рингтон. «Muse — Undisclosed Desires». Его рингтон, конечно. Теперь звучит, как издёвка.

И не выдерживаю. Тяну зеленую вбок. Ставлю на громкую связь, но молчу.

— Катя? — звучит любимый родной голос. — Кать? Ответь.

14.

Катя

Голос в телефоне — глухой, чуть с хрипотцой. Узнаю сразу, пробирает до крошечных нервных окончаний. В груди будто включили ток — всё внутри сжимается, сердце стучит где-то в ушах, ладони вспотели. Я вся — сплошной нерв.

— Я не буду оправдываться, Катя. Ты и так всё решила, — медленно говорит Демьян. Его голос будто обволакивает, проникает сквозь кожу, между рёбер. — Но, возможно, ты не всё знаешь. Не всё понимаешь.

Пауза. Он, как всегда, ждёт. Терпит. Не торопит. И этим выводит из себя сильнее, чем если бы кричал. И меня будто тянет назад, в прошлое, в ту жизнь, которую я уже почти похоронила.

— Я не прошу прощения. Мне не нужны твои слёзы. Мне нужна ты, — его голос становится чуть тверже. — Потому что ты — моя. Даже если весь мир будет против — я всё равно выберу тебя.

Мурашки пробегают по позвоночнику. Я стискиваю зубы так, что болят челюсти. Каждое его слово будто скальпель, режущий по живому.

Зачем он это делает? Зачем снова превращает меня в вещь, в собственность, в часть себя, которую можно забрать обратно?

Я больше не могу это слушать.

Оставляю телефон на кровати, не трогаю будто он может обжечь меня. Вскакиваю и почти бегом иду в ванную. Закрываю дверь, поворачиваю ручку на замок. Включаю воду на максимум — шум струй заглушает всё, даже собственное дыхание.

Я всхлипываю. Потом ещё раз. Потом просто стою и реву в голос, кутая лицо в полотенце.

Забираюсь в душевую кабину. Душ не спасает. Не отмывает. Не очищает. Только согревает кожу, но не душу.

Когда возвращаюсь в спальню — звонок уже завершён. На экране телефона горит маленькая иконка: непрочитанное сообщение.

Любимый [05:07]

Я не умею просить. Но ради тебя — научусь.

Я читаю, но не отвечаю. Просто ставлю телефон в беззвучный режим и опускаю рядом на тумбочку.

Спать уже не ложусь. Долго сижу на сайте Икеи, набирая в корзину всё то, чего мне сейчас в жизни не хватает. Жаль, что на сайте нельзя купить верность мужа…

Пью растворимый кофе с тремя ложками сахара, чтобы поднять глюкозу в организме.

В голове гул. Белый шум. Бессонная тишина квартиры кажется резонатором моей усталости. Слишком много тишины. Слишком много одиночества.

Я с ужасом понимаю, что я и суток одна не прожила, а уже готова лезть на стенку. Но, наверное, это потому что я не вышла на работу. Завтра втянусь в рабочий график. Возьму две ставки. И не будет сил хандрить в пустой квартире. Как и времени.

Когда мой заказ собран и на нем появляется статус «готов к самовывозу», собираюсь в торговый центр.

Выхожу из подъезда, и льмечаю, что на улице ветрено, но будто не чувствую холода. Впервые за долгое время у меня почти нет мыслей. Я сейчас не могу думать. Только «делать».

Оглядываюсь — бабушки у подъезда перешептываются, но они всегда так делают. Прохожу мимо них, и мне наперерез из машины выходит мужчина в пальто. В руках у него огромный букет красных роз, обёрнутый в крафт-бумагу и перевязанный золотистой лентой.

— Екатерина Алексеевна? — уточняет он с уважением.

Я киваю. Он вручает мне букет. Он не из курьерской службы — это видно сразу. Дорогой плащ, строгий воротник, кожаные перчатки. Он скорее похож на личного помощника влиятельного человека, чем на доставщика.

Смотрю на карточку. Надпись лаконична:

«Твой. Д».

Я медленно вдыхаю. Запах этих роз пряный, тёплый, тяжёлый. Почти как его парфюм. И это меня злит.

Меня злит всё. И то, что Демьян пытается закидать меня подарками. Но даже больше то, что он уже знает, где меня найти. Видимо, как-то по телефону определил. Не удивлюсь. Надо было вчера сбросить его звонок и заблокировать.

Я забираю букет, но не отпускаю мужчину сразу.

— Передайте вашему… м-м… работодателю, — говорю спокойно, ледяным тоном, — что Екатерине Алексеевне не нужны подарки. Всё, что будет приходить от него, я либо отдам, либо выкину.

Он кивает, не задавая вопросов. А я возвращаюсь к подъезду, смотрю на бабушку в вязаном платке с небольшой собачкой. Я останавливаюсь.

— Поставьте дома. Пусть вас радуют, — произношу, протягивая ей букет. — Мне они ни к чему.

Она удивляется, но глаза её загораются. Благодарит. А я ухожу, не оглядываясь, хотя догадываюсь, что курьер точно заметил, что я сделала. Значит, передаст Демьяну.

Дорога до торгового центра не из близких, на перекладных. Пока еду, нахожу и блокирую контакт Демьяна в телефоне и во всех мессенджерах. Уходит больше часа, когда я добираюсь до Икеи. Там забираю свой заказ.

На обратном пути в Меге почти врезаюсь взглядом в гигантский постер.

Кристина.

С идеальной укладкой, с алыми, как кровь, губами. Смотрит с билборда как победительница. А мне хочется бросить в этот щит что-нибудь тяжёлое. Или спрятаться.

Надпись под фото: «Быть женщиной — значит быть свободной». Конечно, это очередной рекламный слоган, но мне больно видеть и её, и эту фразу.

Я отворачиваюсь. В горле — металлический привкус.

Вернувшись домой, раздеваюсь и остервенело ныряю в быт. Это поможет не думать. Не вспоминать.

Разворачиваю упаковку со скарбом для жизни. Картон хрустит, скотч сдирается неравномерно. Внутри — всё, что я заказала в ИКЕА. Мелочи. Но нужные. Посуду аккуратно выкладываю на стол, разворачиваю комплект постельного белья. Достаю новую подушку. Одеяло ещё пахнет упаковкой, но я его разложу — проветрится. Квартиру надо обживать.

Расставляю всё по местам. Развешиваю полотенца. Кладу столовые приборы. Чищу ванну. Протираю зеркала. Новое пространство — как новая кожа. Хочу, чтобы всё здесь дышало мной.

Когда заканчиваю, чувствую себя выжатой, но странно живой.

Эта ночь проходит без сновидений. Видимо, я так умаялась за уборочный день, что мозг просто отключился. Утро начинается бодро, в душе предвкушение, что я вернусь к любимому делу.

Надеваю чёрные брюки с белой водолазкой, собираю волосы в хвост, наношу неброский макияж.

15.

Катя

Кабинет Василия Павловича кажется непривычно холодным. Будто даже воздух в нём знает, что сейчас произойдёт что-то неприятное. Здесь всегда пахло кофе и бумагой — надёжно, по-врачебному. А теперь — пусто. Как в морге. Как перед чем-то, что не измениnь.

Он стоит у окна. Руки сцеплены за спиной, плечи напряжены. Его поза — как у хирурга, ожидающего критического момента на операционном столе. Только вместо скальпеля у него — слова. И каждое из них будет резать меня.

Когда я захожу, он медленно оборачивается. Его лицо спокойное, собранное. Но глаза… в них виноватое тепло. Будто он уже сожалеет о том, что собирается сказать, но не имеет выбора.

— Присаживайся, Кать, — тихо говорит он.

Я не сажусь. Стою. Я знаю, если присяду — не встану. Сломаюсь. Рассыплюсь на тысячи осколков. А пока стою — ещё держусь.

— Что-то не так? — голос у меня глухой. Я стискиваю зубы и чувствую, как напряглась челюсть. Но это всё, что меня сейчас держит — механика выживания.

Василий Павлович отводит взгляд. На мгновение смотрит в окно, будто ища там ответы. Потом медленно поворачивает лицо ко мне.

— На время расследования… — начинает он, осторожно, как будто каждое слово нужно положить на ватную подушку. — На время — ты отстранена. Мы не имеем права допускать тебя к пациентам, пока иск не будет снят или решён в суде.

Слова звенят, как капли воды в пустом ведре. Одно за другим. Гулко. Неотвратимо.

Я не двигаюсь. Только моргаю. Пытаюсь понять, что это значит. Что я теперь — как? Не хирург? Не врач?

— Это временно, — добавляет он. — Но ты понимаешь, так устроена система. Давление сверху, страхи, юридические нюансы. Я ничего не могу сделать.

Я киваю. Понимаю. Конечно, понимаю. Только понимание — не спасает. Оно не выстраивает защиту от открывающейся внутри дыры. Не чёрной — нет. Прозрачной. Как вакуум. Бесшумной и невесомой, но выжигающей меня изнутри.

Я не спорю. Не кричу. Не плачу. Только произношу:

— Спасибо, что сказали лично.

И выхожу.

Пути домой я не помню. Я раздавлена. Уничтожена. Я понятия не имею, вернусь ли к практике. И все мои надежды канули в небытие.

Поднимаюсь в свою пустую квартиру на третьем этаже. Вхожу и даже не разуваюсь. Просто захлопываю дверь ногой. Сумка слетает с плеча и остаётся валяться в прихожей. А я прохожу по квартире и падаю на кровать. В обуви. В пальто. В деловой одежде.

Через время нахожу в себе силы влезть в пижаму. И на этом они заканчиваются.

Время теряет очертания. День, ночь, утро — всё сливается в серую муть. Я смотрю в потолок. Сначала вижу трещину. Потом — просто белый прямоугольник. Потом — ничего. Просто смотрю. Просто лежу. Просто дышу.

Я не ем. Ни кусочка. Только пью воду, когда совсем сушит. Из бутылки или из-под крана. Что ближе окажется.

Телефон вибрирует. Один раз. Второй. Появляются уведомления. Сообщения. Несколько от Марины. Одно — от Василия Павловича. Несколько номеров мне незнакомы. Один из них — наверняка Демьян. Или тот таинственный шантажист. Решил добить. Не открываю. Не читаю.

Не могу.

Всё это — как будто из-за стекла. Я лежу. На боку. На спине. На животе. Иногда просто сворачиваюсь клубком. Иногда — расправляю руки, будто на операционном столе. Только теперь я не хирург. Я — пациент без шансов.

Я не плачу. Это уже за гранью слёз. Это обесточенность. Полная. Глухая. Монотонная. Как пустая электрокардиограмма.

Иногда за окном гудит машина. Иногда лают собаки. В квартире темно, потому что я не включаю люстру.. Темнота — или серый дневной свет — честнее.

Я не моюсь. Не переодеваюсь. Не открываю окна.

Утро. Я не уверена, какое по счёту. Я не смотрела на часы. Свет за окном такой же серый, как был. В комнате прохладно. И влажно. Как в подвале.

Я лежу, не двигаясь. Закрываю глаза — зачем, если всё вокруг всё равно не меняется?

Но вдруг раздается звонок в дверь.

Раз. Два.

Я не двигаюсь. Сначала думаю, что мне показалось. Что это фантазия. Или телевизор у соседей. Или просто остатки сна.

Но звонок повторяется. Упрямо. Ровно. Дважды. Трижды. С интервалами. Звучит не раздраженно. А в терпеливом ожидании. Так, будто человек за дверью не уйдёт.

Я пытаюсь не слышать. Накрываю голову подушкой. Притворяюсь даже себе, что меня нет дома. Но звонок повторяется. И не стихает.

Трескучий, бесконечный звук рвёт мне слух. Я хочу закричать, чтобы заткнулись. Но не могу. Нет сил.

Потом приходит мысль — а вдруг я кого-то залила? Вдруг авария?

Хочется сказать, что мне плевать, но не плевать. Я ведь ответственная. Ненавижу себя за это, но заставляю тело напрячься и встать.

Меня трясёт от усталости. И от досады. Я поднимаюсь. Медленно. Встаю на ноги, как пьяная. Спотыкаюсь о край пледа.

Шаркаю босыми ступнями в сторону двери. Каждый шаг — как по гвоздям. Лицо — как маска. Без выражения. Как будто я умерла, и кто-то вместо меня двигается.

Я знаю, что выгляжу сейчас как покойник. Опухшая, взъерошенная, грязная. И мне настолько плевать, насколько это только возможно.

Подхожу к двери. Прижимаюсь лбом к косяку. Дышу.

Смотрю в глазок.

Размытая фигура. Мужчина. Пальто. Высокий. Я моргаю, фокусируюсь. Сердце замирает. Да ну нет!

16.

Катя

За дверью Демьян.

Чёрт.

Я закрываю глаза. Считаю до трёх. Надеюсь, что это галлюцинация. Что он исчезнет. Или что мне показалось, и это хотя бы не он.

Открываю снова. Смотрю.

Он. Всё так же. Стоит. Ждёт.

— Что тебе нужно? — хрипло спрашиваю через дверь.

Демьян оживляется. До этого стоял как изваяние, опершись рукой о стену возле двери, а сейчас переместил ладонь на бок, растопырив пальто и костюмный пиджак. В другой руке держит подставку на два стакана кофе на вынос.

— Поговорить, Катя, — произносит строго.

Сердце делает странный, болезненный кувырок. Не падение — как будто меня резко кто-то поднял за шиворот и держит в воздухе, не давая опоры.

У меня нет сил сказать нет. Видимо, я хочу, чтобы меня спасли — или уже добили в конце концов. С чем явился Демьян, я не знаю, но что угодно будет лучше, чем лежать и гнить заживо.

Я открываю медленно. Как будто надеюсь, что он исчезнет, испарится, растворится в воздухе.

Нет.

Никуда он не исчезает. Так и стоит. И выглядит отлично. Ни разу не раздавленный горем. Нисколько не извиняющийся. В идеально сидящем пальто, с воротником, слегка приподнятым от ветра. Под пальто — костюм. Брюки со стрелками. Белая рубашка. Весь — как скульптура. Как угроза, облачённая в мужскую харизму.

Но главное — его глаза. Тёмные. Серьёзные. Усталые. И пристальные. Они не смотрят на меня — они проникают. Будто хотят вытащить меня изнутри, по косточкам.

— Вот ты где, — произносит он спокойно. Тон мягкий, но в нём дрожит что-то стальное. — Я начал беспокоиться, когда ты не вышла на работу.

Он стоит в дверях, как скала. Как неизбежность.

Мои губы не слушаются. Я хриплю:

— А ты при чём тут?

— Катя, — он делает полшага ближе, но не переходит черту. — Я знаю, что тебя отстранили. Я знаю, кто подал иск. И я знаю, что ты неделю как призрак — на звонки и сообщения не отвечаешь. Из дома не выходишь.

Он не говорит «я волновался». Он говорит «я знаю». Это хуже. Он всегда всё знает.

— Оставь меня в покое, — выдавливаю я. — Всё из-за тебя. Ты разрушил мою жизнь.

— Нет, — отвечает он твёрдо. — Я разрушил свои иллюзии. Ты разрушила нас, когда начала верить не мне, а заголовкам.

Во мне разгорается пожар.

— Не тебе обвинять меня! — вспыхиваю. — Ты с бывшей любовницей в номере! Тебя сняли на видео! Ты…

— Ты не видела, что было после, — прерывает он. Голос не повышает, но от него — мороз по коже. — И ты не спросила. Ты решила. Как судья. Без шанса на оправдание.

— Потому что ты даже не пытался объяснить! — кричу я и отступаю на шаг. Сердце рвётся наружу. — Ты просто молчал! Как всегда! А теперь накрыл меня своим контролем! Колпаком! Как ты нашёл меня?

Он чуть наклоняет голову.

— Ты оформила доставку с личными данными, — парирует Демьян спокойно. — Передумала и оформила самовывоз, но данные квартиры остались. Я их нашёл.

— Сталкер! — выкрикиваю я.

— Муж. — Его короткий ответ, как щелчок. — Забочусь, потому что могу. Потому что должен. Потому что ты не дала никому этого права, Катя. Даже своей Марине, которая так же, как и все, не знает, где ты пропадаешь. Жива ли ты!

Я вздрагиваю.

— Не трогай меня. Не трогай Марину, — выговариваю, голос начинает дрожать.

— Я пришёл не трогать. Я пришёл убедиться, что ты жива. — Он делает паузу. — И теперь вижу: ты не живёшь. Ты просто лежишь в темноте и умираешь. Медленно.

Слёзы подступают. Но я не дам себе плакать. Не перед ним.

Он переставляет принесенный кофе на подоконник в подъезде, не приближаясь.

— Кофе. С сахаром. На арабике. Как ты любишь, — поясняет с долей язвительности.

— Выпечку забыл! — тоже поддерваю.

— Не стал, — Демьян улыбается. — Подумал, бабушке опять достанется.

Я смеюсь. Нервно. Он улыбается ещё шире. И от этой улыбки внутри меня всё переворачивается.

— Думаешь, можешь вот так появиться и всё решить? — выговариваю едко.

— Я не думаю. Я знаю, — его уверенным голосом можно сваи заколачивать. — Я уже все решил.

Я больше не могу это выдерживать.

— Уходи! — Голос хрипит.

— Хорошо. — Он кивает. Делает шаг назад. Но перед тем, как повернуться, говорит тихо, как будто шепчет в сердце: — Кстати, тебя восстановили на работе.

Я замираю.

— Что?.. — только и могу выговорить. Горло сдавило спазмом.

— Официальное письмо уже отправлено, — отвечает ровно Демьян. — Всё отменено. Иск отозван.

Я сглатываю.

— Ты?..

Он смотрит прямо.

— Я не люблю, когда трогают то, что мне дорого. Что мое. А ты, Катя… всё ещё моя. Даже если ты притворяешься, что нет.

Он разворачивается. Уходит. Не оглядывается. Пальто развевается за ним, как флаг. Он уходит, как король. А я остаюсь. Вся дрожу. Не от холода. От него.

И от того, что сердце… предательски бьётся сильнее. Снова.

Во мне вдруг появляются силы проверить телефон. Он сел. Я давно его не заряжала. Подключаю провод и как на иголках качаюсь над ним взад-вперед, ожидая, когда он загрузит операционку и покажет рабочий стол.

Уведомлений насыпалась тьма. Среди них… действительно письмо на электронной почте. Официальное. От руководства больницы. Я официально возвращена в должность, иск отозван. Все хорошо.

Но как?! И… неужели это Демьяновых рук дело?

Круто придумал, ничего не скажешь! Сам создал мне проблем, чтобы самому их триумфально решить и приехать как рыцарь на белом коне.

Потом я открываю сообщения. Есть несколько от Василия Павловича. Читаю и снова замираю. Ну нет, почему все так… нескладно!

17. 

Катя

Телефон греется в ладони. На экране — ворох сообщений, и среди них выделяется последнее. От Василия Павловича.

«Екатерина, если не выйдешь на связь до утра, придётся оформлять прогул. Я предупреждал. С учётом твоей репутации в клинике мне больно это писать».

Я моргаю. В груди — холодный удар. Прогул?

Пальцы сжимаются. Прогул — это дисциплинарка. Сначала в груди колет паника. Мне точно нельзя потерять работу. Особенно, если меня уволят с волчьим билетом, что потом в другие клиники не устроюсь.

Но я заставляю себя остановиться и подумать. Это странно, что Василий Павлович со мной так говорит. Так не должно быть. Он не стал бы.

Я всю свою бытность в клинике работаю под его началом, и он по старой памяти не стал бы даже заикаться про прогул. Он бы пошел навстречу.

Значит, есть какой-то фактор, вынуждающий его вести себя со мной жестче. Может, на него не давят сверху?

Выдыхаю. Злость берет.

Надо привести себя в порядок и поехать в клинику. Но внутри поднимается страх. Вдруг меня уже уволилили, а я просто не знаю?

В голове каша. Демьян пришел сказать, что меня восстановили. А Василий Павлович пишет про прогул. Такое начинают делать, когда собирают фактуру для увольнения.

Иду в душ, прокручивая разговор с Демьяном и сообщения от Василия Павловича в голове. Появление Демьяна, надо сказать, меня встряхнуло. Вдохнуло хоть какие-то силы. Пусть топливо — негативные эмоции, но они появились.

Я наскоро вытираюсь, сушу волосы полотенцем и параллельно набираю Василия Павловича по громкой связи.

— Катя? — раздается в трубке его холодный голос, когда гудки прекращаются. — Я рад, что ты позвонила. Ты решила личные проблемы?

Холодею. Я больше всего боялась позора и унижения, потери уважения, и вот, кажется, сбывается мой худший кошмар.

— Доброе утро, Василий Павлович, — произношу переводя дыхание. — Почему вы спрашиваете?

— Я понимаю, что у тебя не самый простой период, — он не договаривает, но я понимаю, что он в курсе моих сложностей с Демьяном. — Но это не повод исчезать с радаров!

Я судорожно сглатываю. Два дня назад Василий Павлович написал, что я восстановлена. А я не прочитала, потому что была в депрессии. Просто лежала как тряпка. Но я не могу этим оправдывать свое отсутствие.

— Катя, — голос Василия Павловича звучит увещевательно, не злобно. — Я должен знать, что могу на тебя рассчитывать. Ты готова выйти на работу и больше не пропадать?

— Конечно, Василий Павлович! — Активно киваю, хотя он не видит. — Я уже собираюсь в клинику. Могу отработать сегодня неполную смену.

— Приезжай, — глухо бросает он и заканчивает разговор.

Я хватаю брюки и водолазку. Падаю на колени, чтобы найти туфли, и тут же ударяюсь лбом о край кровати.

— Твою ж! — вырывается. Тру ушибленное место.

Больно аж искры из глаз. Глупо. Стыдно.

Я не смотрю в зеркало, чтобы не видеть, как я выгляжу. Натягиваю пальто, собираю волосы в тугой узел. Выбегаю на улицу, вызываю такси. Пальцы дрожат, когда печатаю адрес «НейроМеда». Сердце колотится. В горле сухо. Я забыла попить. Или не забыла. Просто не было сил.

По дороге я думаю только об одном: если Демьян устроил это, чтобы героически спасти — я его придушу.

Все признаки на лицо. Сначала проблема. Потом — герой с решением. Потом — кофе, розы, исповедальная беседа на лестничной площадке. И, конечно, великодушное «я всё решил». Манипуляция. Тонкая, как нить шовного материала.

Клиника появляется за окном — белая, строгая. Но теперь — как чужая. Я вжимаюсь в сиденье. Делаю вдох. Ещё один. Мне почему-то страшно туда идти.

Так. Пора.

На ресепшене мне привычно кивают. Улыбаются. Одна медсестра даже поднимает палец вверх. Черт, чего я не знаю? Что случилось за эти дни?

Я прохожу мимо, будто ничего не вижу. Будто не дрожу внутри и не горю от стыда.

На лестнице появляется Василий Павлович.

— Катя, — говорит мягко. — Поднимись ко мне, пожалуйста.

Я киваю. Поднимаюсь за ним. Кабинет тот же. Запах тот же. Внутри всё, как было. И в этом тоже — боль. Как будто всё могло обойтись без этого ада.

Он смотрит на меня. Не укоризненно. Скорее с облегчением.

— Рад видеть тебя в строю, — говорит он. — Я уж думал, тебя придётся искать через МЧС.

Я прикусываю губу.

— Простите. Я… была не в себе.

— Понимаю. Но так больше нельзя, — тихо произносит он. — Ты знаешь, насколько тебя ценит руководство. Ты отличный профессионал. Но такие исчезновения — это перебор.

Я киваю.

— Больше не повторится, Василий Павлович.

— Надеюсь. Что касается дела — оно закрыто. Иск отозван, будто его и не было.

Я вглядываюсь в него.

— А… кто?.. — я хочу услышать, как это произошло.

— Истец забрал заявление. — Василий Павлович пожимает плечами.

Всё ясно. Я вдыхаю. Ничего не отвечаю, но внутри все напрягается. Это точно Демьян. Устроил шоу, чтобы предстать героем. Шахматист. Чёртов гроссмейстер по разрушению моей жизни.

Сам подстроил иск, а потом вычистил все. Вернул меня. Но при этом подставил, заставил почувствовать себя нулем без палочки без его покровительства.

— Мы распределили твои операции, так что пока работаешь на приемах, — добавляет Василий Павлович. — Марьяна заболела. Ты очень кстати оклемалась. Её заменишь пока. Потом вернешься в операционную.

— Спасибо, Василий Павлович, — тихо произношу. — Постараюсь вернуться в форму.

— Давай, возвращайся, — кивает он.

Я выхожу. Другого было сложно ожидать. Я знала, что мои плановые операции разойдутся другим врачам. Но все равно горько.

Иду в раздевалку и переодеваюсь в халат. На ресепшене узнаю, какая смотровая свободна и отправляюсь туда. В НейроМед самотеком приходят пациенты на осмотр дежурного хирурга. Вот и отработаю вместо Марьяны.

Сегодня немного пациентов. Не идут сплошным потоком, но я все равно не сижу без дела. И голова проветривается от тяжелых мыслей.

18.

Катя

— Представляешь? Кристина Сафонова будет лицом «НейроМеда»! — восторженно восклицает светленькая. — Я на неё подписана, она просто вау, даже волосы думаю покрасить, как у нее…

— Ого, — говорит вторая, глядя в экран. — А это она с Ястребовым? Ничего себе фотка…

Сердце сжимается. Если Кристина продолжает постить фотки с моим мужем, значит, у них все продолжается. Я отвожу взгляд. Правильно взять и самой посмотреть, но мне противно.

— Подожди, — шикает на неё вторая. — Тут его жена…

— Ой! — первая спохватывается. — Да ладно, она нас не слышит…

Слышит она вас — хочется закричать. Но я не двигаюсь.

За их столиком повисает молчание. Потом лёгкое движение — видимо, телефон убрали. Я не оборачиваюсь. Просто допиваю свой кофе. И выхожу.

Холодная вода в туалетной комнате щиплет кожу. Я умываюсь, не глядя в зеркало. Только потом поднимаю взгляд.

Лицо всё то же. Только глаза как мертвые.

— Ты — врач, — говорю себе тихо. — Ты не разваливаешься из-за глянцевой морды с чужим логотипом.

Но губы всё равно поджаты. И дыхание частит.

***

На следующий день холл клиники встречает меня светом и шумом. Непривычным строительным шумом. Визжит шуруповерт, слышится приглушенная речь монтеров.

Устанавливают какую-то чудну́ю конструкцию. Деревянная арка, утыканная софитами. А рядом вертикальная плоская стела, у основания которой валяется только что снятая защитная ткань, и я вижу, кто на баннере. Это Кристина. Идеальное лицо, полурасслабленная улыбка. Надпись сбоку: «НейроМед и Витанова: Видеть себя — значит любить»

Меня будто окатывает кипятком. Всё в теле замирает. Покалывает кончики пальцев. Интересно, надолго это издевательство?

Конечно, для меня этого никто специально не подгадывал. Так просто сложились обстоятельства. Или… кто-то их сложил. Неужели Демьян настолько жесток, чтобы пропихнуть свою любовницу сюда?

Я прохожу мимо. Нет, я могу прямо сейчас взять телефон, вынуть номер Демьяна из черного списка и спросить, зачем он это сделал. Только смысл? Он рассмеется мне в лицо. Скажет: «Это просто бизнес». Или того хуже, не скажет ничего. Как про свою измену.

Заходя в раздевалку, сжимаю руку в кулак. Так, что ногти врезаются в ладонь. Кровь не идёт, но боль — вполне настоящая. Встряхивает, заставляет собраться.

День не задался с самого начала, но я держусь. Не выдаю настроения ни лицом, ни тоном. Работаю как обычно. Я сейчас под пристальным вниманием, так что мне нельзя совершать ошибки.

Семейная пара приводит сына с подозрением на сотрясение. Мальчик двенадцать лет, активный, шутит. Я улыбаюсь, спрашиваю, где болит, проверяю реакции. Всё по протоколу.

Открываю карточку. Беру ручку. Она выскальзывает из пальцев и со звоном падает под стол.

— Я подам, — говорит отец мальчика, но я уже забираюсь под стол.

— Всё в порядке, — говорю, доставая её. — Просто… скользкие пальцы.

Я сажусь обратно. Ощущаю, как по спине ползёт жар. От злости? От стыда? Или просто от усталости?

Пациенты уходят. Я остаюсь в кабинете, упираюсь локтями в стол. Закрываю глаза на минуту. Прячу лицо в ладони. Нет, наверное, однажды я просто смирюсь, мне станет легче, но сегодня эта инсталляция в холле меня выбила из колеи.

День проходит. Начинается следующий. Потом ещё один. И ещё…

Я работаю. Живу. Утром встаю по будильнику. Пью кофе. Прихожу в клинику. Смотрю в список пациентов. Осматриваю. Слушаю. Смотрю в глаза. Проверяю анализы. Подписываю бумаги.

Но начинает напрягать, что я по-прежнему сижу на приемах. Василий Павлович не торопится возвращать меня в операционную. Будто негласный испытательный срок мне устроил.

Правильно пойти и прямо спросить об этом, но я тяну с визитом к начальнику. Мне страшно спрашивать. Вдруг скажет, что вообще пока не готов допустить меня к операциям? Или, ещё хуже, я узнаю, что и это дело рук Демьяна.

Я уже ничему не удивлюсь. Может, завтра он памятник Кристине поставит на ресепшене. Плевать, я посоветую бетон взять белый, чтобы под платье подошло.

После того, как Демьян свою любовницу пропихнул лицом моей клиники, допускаю, что он и на руководство мог надавить, чтобы мне карьеру испортить. Хочет, чтобы я к нему приползла? Хочет, чтобы попросилась обратно?

Не попрошусь. Я скорее уеду из Питера. Перееду, спрячусь в средней полосе России, где врачей всегда не хватает, чем поползу с протянутой рукой.

Проходит неделя. От Демьяна за это время поступило два подарка. Плед с запиской: «Хочу греть тебя вместо этого пледа, но пока пусть будет хотя бы он».

— Ага, Кристину пускай греет, — сказала я курьеру, и он сам положил плед на лавочку, где обычно сидят бабульки.

Через пару дней тот же курьер принес набор тарелок. Тоже с запиской. «Разбей, если хочешь». Я не взяла, хотя посуду побить, наверное, было бы неплохим выходом эмоций.

— Поставьте там, — кивнула курьеру на скамейку и отправилась на работу.

Наступает очередной рабочий день. Я прихожу в клинику как обычно. В строгой одежде после утренней чашки кофе. Привычно отворачиваюсь на две секунды, проходя мимо стенда с фотографией Кристины, киваю медсестрам на ресепшене. Сворачиваю в коридор к раздевалке и замираю в коридоре. По спине ползет горячая судорога.

Такой подлянки я не ожидала.

19.

Катя

Из раздевалки выходит Кристина.

В белом халате — таком же, как у врачей «НейроМеда», на ней он сидит идеально, будто по фигуре отшит. Волосы красиво уложены, макияж нежный, но выразительный. Позади идут двое из PR-отдела — девушка с айпадом и парень с микрофоном. Следом оператор, на плече камера.

Кристина смеётся. Это смех актрисы, купающейся в свете софитов. Она не замечает меня — или делает вид, что не замечает.

Мне хочется развернуться и уйти. Но я не могу. Мне на смену. У меня пациенты. У меня работа. Я прохожу мимо, будто не увидела её, и захожу в раздевалку.

Там всё ещё пахнет Кристиной — духами с нотой жасмина, пахнущие рекламным глянцем. Я открываю шкафчик, вынимаю свою форму. Пальцы дрожат. Делаю вдох, переодеваюсь, стягиваю волосы в тугой хвост. Смотрю в зеркало. Лицо бледное. Глаза уставшие. А ведь я выспалась.

Выхожу в коридор и вижу сцену съемки. Кристина стоит у стены, нежно прикасаясь к ней пальцами, напротив неё, ко мне спиной, оператор. Снимает её.

Идет запись.

— …давайте ещё дубль, Кристина, — говорит оператор. — И чуть больше мягкости на слове «любовь».

— Конечно, — отвечает она с обольстительной полуулыбкой.

Я хочу пробежать мимо, но девушка из PR замечает меня и вежливо останавливает.

— Извините, можете чуть подождать? Секунда — и коридор будет свободен, — шепчет она.

— Ничего, — выдыхаю. Опереться бы куда-нибудь. Не на стену — на плечо кого-нибудь надёжного. Но стена в коридоре — всё, что есть.

Камера щёлкает.

— «Истинная красота рождается из гармонии тела и души. С клиникой «НейроМед» вы — не просто здоровы. Вы — прекрасны, — она кладёт ладонь на грудь. Полуулыбка. Подбородок чуть вверх. — Любите себя. Позвольте себе «НейроМед»… — томно произносит Кристина, и делает плавный поворот к камере.

Позирует.

Идеальна. Блистает. Продаёт здоровье, точно это крем от морщин.

Я не настолько ухоженная. Чтобы так выглядеть, нужно тратить все время только на бьюти-процедуры, вкладывать в это деньги, силы. Нужно жить ради обложки. Я тут же одергиваю себя. И что, что не такая ухоженная? Я живу ради жизней. Мне не нужно выглядеть как звезда, чтобы спасать людей.

— Снято, — говорит оператор.

Я выдыхаю и направляюсь по коридору в сторону холла, и вдруг Кристина меня окликает.

— Екатерина, — её в общем-то приятный голос в ушах звучит назойливо и противно.

Я оборачиваюсь. Она стоит с той самой полуулыбкой.

— Тебе идёт унижение, — мягко произносит она.

Вся съёмочная группа замирает. Девушка из PR округляет глаза. Кто-то втягивает воздух.

У меня внутри что-то щелкает. Нет, я не хочу накинуться на неё с кулаками. Я не краснею. Я не сгораю со стыда. Я смотрю прямо в глаза.

— А тебе, Кристина, идет силикон и фотошоп, — говорю спокойно. — А позировать рядом со словом «любовь» — верх лицемерия. Будь здорова.

И ухожу. Спокойно. Без суеты. Как хирург после операции, знающий, что всё прошло идеально. Но адреналина в крови тонна.

Выхожу в холл. Сердце стучит часто-часто.

Впервые в голову приходит мысль уволиться и уехать. И тут же поднимается такая злость на эту малодушную идею, что кулаки сжимаются.

Бежать поджав хвост? Менять работу? Город? Тьфу ты! Я не на помойке себя нашла, чтобы не отстоять свое право жить в Петербурге и работать в НейроМед. Меня отсюда никто не выдавит!

Я прохожу по холлу в сторону смотровых и замечаю… Демьяна.

Стоит у новой инстазоны с Кристиной, рассматривает баннер.

Он в пальто, под которым тёмный костюм, в одной руке — подставка с кофе, в другой — небольшой подарочный пакет.

Я отворачиваюсь и ускоряю шаг. Не хочу с ним пересекаться. Пришел поздравить Кристину — пусть к ней и катится!

Но он вдруг поворачивает голову и замечает меня. Как кожей почувствовал. Глаза на затылке!

Демьян направляется ко мне. Идет наперерез, быстро, уверенно. Всё внутри сжимается, но я не подаю вида. Когда он оказывается совсем близко, не выдерживаю.

— Она в коридоре, — говорю, не глядя на него и машу рукой в сторону импровизированной съемочной площадки. — Можешь не искать.

— Кто? — переспрашивает Демьян искренне озадаченно, и этот вопрос заставляет меня замедлить шаг. Он обгоняет меня и преграждает путь.

— Ты разве не любовницу свою ищешь? — яд сам просачивается в голос.

Демьян выглядит удивленным. Будто не знал, что она тут. Ну да, конечно. Разыгрывает невинного.

— Угости кофе Кристину, Демьян, а мне работать надо, — с этими словами я разворачиваюсь и ухожу. Он не догоняет больше.

В дверях отделения я оборачиваюсь и вижу, что он выбрасывает кофе и подарочный пакет в урну и направляется… к лифту. А не в коридор.

Злюсь на себя, что вообще подглядываю за тем, что он делает. Меня не должны волновать его перемещения. Но его появление снова задело за живое. Его появление одновременно с его любовницей.

— Екатерина Алексеевна, вас ждёт пациент, — окликает меня медсестра, высунувшись в коридор.

Я киваю и иду. Она пропускает меня, и я здороваюсь с пациентом. Начинаю прием.

Весь день Демьян не выходит из головы. Я не понимаю, что он делает и зачем. Зачем разыгрывает из себя брошенного мужа? Зачем приходит с подарком? Предлагает кофе. Что за игру он затеял?

И каждый раз я отгоняю мысли о нем и прячу в дальний ящик. Мне не до ребусов. Я работаю. Осматриваю пациентов. Записываю назначения.

И только вечером, когда я доделываю отчет и думаю, как бы телепортироваться домой, минуя общественный транспорт, в ординаторскую заглядывает Дима Соколов.

— Катя, — говорит он мягко. — Ты сегодня выглядишь… строго. А значит — особенно опасно.

Я улыбаюсь краем губ.

— А ты по выражению водолазки это определяешь? Или градацию цвета халата изучил?

— Я по глазам. А у тебя сегодня — «не подходи».

— Значит, не подходи, — отзываюсь спокойно и выключаю компьютер.

20.

Катя

Я смотрю на него, раздумывая. Я устала и настроение на нуле. Не хочу переться ни в какой бар. Хотя, возможно, именно бар мне сейчас и нужен.

— Соглашайся, Кать! Просто по бокалу, — говорит Дима, прислоняясь плечом к дверному косяку, как вальяжный кавалер. — Просто поболтаем. Бар — в пяти минутах. Уютно.

— Я не уверена, что это хорошая идея, — отвечаю, снимая сумку со стула.

— Да брось. Ты же сама говорила, что хочешь выдохнуть, — Дима решил взять меня измором. — Погода мерзкая, домой возвращаться — уныло. А в том баре пледики, диваны и отличное вишневое пиво.

— Убедительно, — улыбаюсь уголками губ.

Вишневое пиво я и правда люблю, если хорошее, бельгийское.

— Конечно, убедительно! — оживляется Дима. — Аргументировать я умею.

Я хмыкаю, всё ещё колеблясь. Не уверена, что хочу тащить за собой свою разбитость в общественное место. Но он смотрит так, будто понимает, как сильно мне нужна хотя бы крошка нормальности.

— Ладно. Только один бокал, — произношу твердо. — И только вишневое пиво.

Бар уютный — в духе ирландских пабов. Деревянная мебель, приглушённый свет, диванчики по периметру. За стойкой — мужчина лет пятидесяти с седой бородой и глазами, знающими всё на свете. Мы садимся в дальнем углу — я на диванчик, Дима напротив, на стул с высокой спинкой. Он заказывает вишневый Криг мне, себе — эль.

— Ты вообще когда в последний раз была где-то вне клиники? — спрашивает он, когда официантка в длинном фартуке приносит напитки.

— Зависит от того, считаются ли круглосуточные аптеки и магазин «Пятёрочка», — улыбаюсь, делая вид, что это шутка. На самом деле нет.

— Тогда ты явно заслужила это пиво. — Он поднимает свой бокал с элем. — За внерабочую Катю. Она вообще существует?

— Она в отпуске, — отвечаю. — Давно. Без возвращения.

— Странно, — тянет он, чуть наклоняясь. — Потому что сидит передо мной вполне живая, красивая женщина, пьёт пиво, и у неё в глазах — не только протоколы.

— Не льсти. — Я усмехаюсь, ставлю бокал на подставку. — У меня в глазах списки анализов, часы приёма и желание вырубиться на ближайшей лавке.

Приврала чуть, я высыпаюсь. Одной-то чего не высыпаться?

— Я бы подставил плечо, — вкрадчиво произносит Дима. — Но, чувствую, ты упрёшься и скажешь, что ты не из тех, кто падает.

— Именно, — я улыбаюсь краем губ. — Я из тех, кто идёт домой на своих двоих даже после суточного дежурства и с температурой под сорок.

— В тебе живёт что-то пугающе несломимое, — говорит он после паузы. — Честно, я таких, как ты, не встречал.

Не знаю, почему, но я почти в каждой его фразе слышу намек на мой разрыв с мужем. Я ведь уверена, что Дима не будет нарочно меня подкалывать и подначивать, но отделаться от этой мысли сложно.

— Не ломайся — и не придется склеивать потом, — произношу с саркастичной улыбкой. — Но ты не думай, я не настолько сурова. Иногда я даже плачу над сериалами.

— Над «Доктором Хаусом»? — Дима улыбается в ответ.

— Над счетами за коммуналку, — отшучиваюсь.

Мы оба смеёмся. И в этот момент за соседний столик садятся трое девушек. Молодые, громкие, с модными сумками через плечо. Офисные работницы, так же, как и мы, вырвавшиеся из унылых будней пропустить по коктейлю.

— …я, когда увидела этот баннер, чуть не упала! Биллборд через дорогу видела? Это же Кристина Сафонова! — говорит одна, чуть повышая голос. — Она идеальна! У неё в инстаграм пост о том, что она теперь соседнюю клинику представляет!

Я замираю. Дима бросает взгляд в их сторону. Девушки продолжают, не замечая нас. Совершенно не знакомые мне девушки из одного из окрестных офисных зданий. Я даже не видела биллборда, о котором они говорят, но сразу понимаю, что Кристина просто везде!

— И ведь с тем, с Ястребиным или как его, до сих пор, представляешь? Я фотки в инстаграм видела! Он на неё так смотрит, будто она его мечта!

Я бесшумно опускаю бокал на подставку, желудок сжимается и начинает пульсировать болью.

— Эй, — тихо говорит Дима, наклоняясь ко мне ближе. — Забей. Не слушай.

Я киваю. Но внутри всё гудит, как перед обмороком. Он замечает это.

— Слушай… у меня друг работает в PR-отделе, — произносит он негромко. — И даже он не в курсе, как эту Кристину вообще подписали на рекламу. Никто не понимает, зачем она. Но, поверь, это быстро закончится.

— Или станет хуже, — выдыхаю я, отводя взгляд. — У нас теперь лицом клиники — обложка из глянца. Противно даже не то, что она здесь. Противно, что все притворяются, будто это нормально.

— Не все, — с искоркой энтузиазма говорит Дима. — Некоторые предпочитают кофе и пиво с теми, кто действительно умеет спасать жизни.

Подмигивает мне. Я благодарна ему за попытку поддержать. Но мне — невыносимо, и, если честно, я вообще не готова воспринимать его флирт.

— Дим, — я выпрямляюсь и поднимаюсь с диванчика. — Спасибо за вечер. Правда. Но я… не могу здесь больше сидеть. Простишь?

— Конечно, — он сразу встаёт. — Проводить тебя?

— Не надо, — отвечаю серо. — Я хочу пройтись. Остыть.

Дима кивает. Не задает лишних вопросов.

— Но, если что, — улыбается, — я знаю, где тебя искать. В «Пятёрочке» или на круглосуточной стойке «Парацетамола».

Я грустно улыбаюсь и ухожу. Лёгкое тепло от его заигрываний ещё колышется в воздухе — но не проникает.

Я выхожу на свежую вечернюю улицу. Аромат воздуха со смесью выхлопных газов и сирени, который тянется с пешеходной улицы, проникает в нос, проветривает мозги.

Демьян превзошёл сам себя. Превратить клинику, в которой я работаю, в подиум для своей любовницы? Сделать из неё лицо «НейроМеда»? Он же знал, что я каждый день буду её видеть. На стендах. В экранах. Это… уже слишком. Даже для него.

Я уже не знаю, выдержу ли это. Но одно понимаю точно: так продолжаться не может. Либо я возвращаюсь к операциям, либо мне больше нечего делать в НейроМед. Хватит сидеть на осмотрах, пока вокруг меня разворачивается спектакль.

21.

Катя

— Садись, подвезу, Кать, — ушей касается голос Демьяна.

Я не вздрагиваю — это уже не новость. Я не удивляюсь — это теперь норма. Я просто продолжаю идти. Он едет параллельно со мной, тихо, плавно. Чёрный зверь на низком ходу.

Переходить на бег бесполезно — догонит. Поворачивать и идти в обратную сторону — глупо, да и я домой хочу. Демьян выбрал идеальный момент, чтобы поговорить. Ага. Только на следующем повороте я сверну, а для машин там кирпич. Обломись, Демьян!

— Я не хочу с тобой говорить, — бросаю, не сбавляя шага. — Оставь меня в покое.

— Катя, остановись, — произносит он спокойно. Голос как сталь — холодный, блестящий, наточенный. — И сядь в машину. Я довезу тебя до квартиры, чтобы не ходила одна по темным улицам.

— Мне некогда, — отмахиваюсь. — А ещё я хочу держаться от тебя подальше.

— Катя.

Он произносит моё имя так, будто никто больше не имеет права его выговаривать.

Я стискиваю зубы. Поворачиваю голову и смотрю ему прямо в лицо. Он сидит на заднем сиденье своего крутецкого седана, в костюме, без пальто, галстук ослаблен. Такой его вид по вечерам всегда будил во мне всякие приятные фантазии. А теперь… только боль повисает внутри ядовитым облачком, что этого больше не будет.

— Следишь за мной? — выдыхаю. — Каждый шаг контролируешь?

— Не каждый, — холодно парирует Демьян. — А только те, которые отдаляют тебя от меня.

— Ну тогда ты в точку попал! — прибавляю голосу язвительности. — Я отлично попила пива с анестезиологом!

— Анестезиолог не тот, кто поселится в твоей голове, — отрезает он. — Он не явится к тебе во сне, не задержится в твоей жизни.

— А тот — это ты, да? — срываюсь. — Ты, который сначала топчет, а потом играет в спасателя? Ты же нашел себе женщину под стать, так и будь с ней! Что тебе от меня надо вообще?

— Ты, — говорит он, так спокойно, что дыхание перехватывает. — Всегда и только ты.

— Боже, Демьян, ты вообще слышишь, как это звучит? — Я плотнее перехватываю ремень сумки. — Ты выставил меня посмешищем. Ты притащил свою любовницу в мою клинику. Ты сделал её лицом того места, где я лечу людей! Ты собрал просто комбо!

— Я ничего не делал, — спокойно отвечает он.

— Конечно. Само всё, — я глотаю злость. — И видео само, и Кристина тоже сама, да, стала лицом Нейромед?

— Я не собираюсь перед тобой оправдываться, — говорит Демьян жёстко. — Что бы я ни сказал, ты не поверишь.

Я замолкаю. На секунду. Потому что он прав. Я ведь и правда не поверю. Потому что у меня достаточно доказательств. Но я быстро вспоминаю, кто здесь жертва.

— Я вижу факты. Видео. Интервью. Рекламу. Тебя с кофе и цветами, когда у меня в глазах темнеет от бессилия! — голос дрожит. Не от слёз. От возмущения. — Ты хочешь, чтобы я сломалась? Надеешься, что я приползу? После того, что ты сделал?

— Я хочу, чтобы ты помнила, кто ты.

— Я помню. Я — не твоя.

— Ты ошибаешься, Катя, — он чуть подаётся вперёд. Тень от его руки падает на белую кожу дверной панели. — Ты — моя. С тех пор, как в первый раз посмотрела на меня так, будто увидела всё. И с тех пор ничего не изменилось.

— Всё изменилось! — выкрикиваю. — Ты изменил мне, Демьян! И любовницу…

— Не здесь. Не сейчас. — Он перебивает меня, и в голосе звучит угроза. — Ты говоришь о вещах, о которых ничего не знаешь. А я не собираюсь объяснять их на тротуаре.

— Конечно. У тебя же теперь пресс-служба. И Кристина в придачу, — шиплю я. — Катись к ней, Демьян!

— Я говорю о нас. И говорю последний раз, — голос уже рычит. — Ты можешь сейчас пойти дальше. Можешь снова закрыть дверь. Можешь снова ставить стены.

Он делает паузу.

— Но ты никуда не денешься. Не уйдёшь. Я найду способ выжечь из тебя всё, что тебе мешает вернуться. К себе. И ко мне.

Вот и поворот. Прощай, Демьян.

— Вместо того, чтобы бросаться громкими ничего не значащими фразами, лучше убери Кристину из Нейромед, — бросаю ему, не глядя в его сторону.

И сворачиваю на перпендикулярную улицу. Не прощаясь и не оборачиваюсь. Просто иду. Не бегу. Не дрожу. Не отвечаю.

Однако сердце… Сердце в груди колотится, как если бы я сорвалась с девятого этажа и ещё не достигла земли.

Я нисколько не верю, что мои слова для него что-то значат. И Кристина продолжит светить белозубой улыбкой на всю клинику «Нейромед». Но меня радует, что последняя реплика осталась за мной. И я не ушла с прижатыми ушами.

Я дохожу до дома и запираюсь в квартире.

Завтра.

Я первым делом пойду к Василию Павловичу и спрошу прямо, откуда ветер дует. Почему я до сих пор на осмотрах. И, если не скажет или не вернет меня к операциям, я просто уволюсь.

Вечер проходит мутно. Меня терзает тревога по поводу разговора с начальником, а ещё выходка Демьяна не идет из головы. И самое тошное, что частью души я была рада его видеть. Знать, что он настиг меня, чтобы поговорить.

Злость берет, что я вообще это чувствую. Но я все ещё его люблю, хотя он и не заслужил этого, и израненное сердце чувствует что чувствует. Я не могу это отрубить. Могу только дождаться, когда это чувство сойдет на нет. Само.

***

Утром я захожу в клинику с одной мыслью: сегодня я решу главный вопрос.

Я поднимаюсь на второй этаж. Подхожу к кабинету Василия Павловича. Стучу в дверь. Никто не отвечает, а потом Василий Павлович появляется из лифта и подходит ко мне.

— Здравствуй, Екатерина Алексеевна, — говорит он, растягивая губы в улыбку. — А я как раз хотел пригласить тебя для беседы.

22.

Демьян

— Встретить Екатерину Алексеевну у дома? — интересуется водитель, не поворачивая головы.

— Нет, не надо. Вези домой, — говорю я, голос как не мой.

Домой. В пустой дом.

Туда, где нет запаха её кожи на подушке. Где на кухне стоит её кружка, которую я так и не смог выбросить. Где я задыхаюсь от тишины — и всё равно продолжаю возвращаться. Потому что больше некуда.

Катя ушла.

Она свернула за угол — и кажется, забрала с собой весь кислород.

Я смотрю на чёрную пустую улицу, на узкий изгиб тротуара, по которому она ушла. И думаю: как я докатился до того, что единственная женщина, которую я по-настоящему держал в жизни, теперь не даёт даже прикоснуться к её тени?

Я не помню ту ночь.

Я проснулся один. В номере. В голове вата. Ни запахов. Ни ощущений. Только пустота. И запись, о которой я ничего не знал, пока Катя не показала.

Саша сказал, что видео подлинное. Не поддельное. Я ему верю. Он бы не стал юлить. Не стал бы врать. Значит, поддельный был я.

Не тот, настоящий. А тот, который в кадре. Тот, кто, возможно, был под чем-то. Но под чем?

Не вспомнив вечера, я обратился к себе же в лабораторию, сделали токсикологию. Лаборатория ничего не выявила. Ни транквилизаторов, ни психотропов. Ноль. Просто ноль.

Как будто я действительно просто… забыл. Напился? Уснул? Или это было что-то, что не распознаётся обычными методами?

Не знаю. Не понимаю. Не принимаю.

Потому что это не я. Потому что я бы не тронул Кристину, когда у меня есть Катя. Но доказательство измены — и правда весомое. Неопровержимое. Кате не надо было проверять подлинность видео, она поверила. А потом интервью, статьи. Похоже на кампанию по разрушению моей жизни, только кому это выгодно — не понять.

Так работает постправда. Неважно, что было на самом деле, когда есть устоявшееся мнение, сформированное прессой. Мне сложно поверить, что я изменил жене, но все вокруг, включая Катю, в этом уверены.

Она смотрит на меня, как на предателя. Как на врага. Больно видеть этот её взгляд. Потому что я готов был умереть за неё, а она — просто вычеркнула меня из жизни.

Она хочет каких-то оправданий или извинений. А я не знаю, за что мне извиняться. И не стану оправдываться, пока не выясню.

Оправдываться — вообще не мой метод.

Я не попрошу прощения, пока не узнаю, за что. Но знаю одно: я её не отпущу.

Саша нашел того упыря, который подал на неё иск. И за скромную компенсацию в несколько миллионов рублей рвач согласился забрать заявление. Тот ещё мудила.

А вчера я узнал, что Кристина стала лицом «НейроМед». Катя думает, что это произошло с моей подачи. Я мог бы, мне бы хватило связей продавить такой контракт. Но я ни при чем. Но что толку говорить «это не я», как нашкодивший ребенок, когда все складывается против меня?

И пока мне остается только одно — выполнить желание жены.

Наутро я приезжаю в ресторан — один из тех, где официанты запоминают твои привычки с первого раза, а кофе подают с молчаливым уважением. Угловой стол у окна, свет приглушён, керамические панели на стенах словно поглощают шум.

Я здесь ищу Анатолия Сергеевича Ветрова. Он один из старших учредителей «НейроМеда». Бывший хирург, ныне — человек с весом и связями. Он завтракает в одиночестве, как и всегда: яичница пашот, гречневый тост, бокал грейпфрутового сока. На столе телефон — выключен, чтобы не мешал его завтраку.

Я не прошу разрешения. Просто сажусь напротив.

Он поднимает глаза — в них легкое удивление, но без враждебности.

— Не ожидал визита без звонка, Демьян Владиславович. Что-то случилось?

— Пока ничего страшного, — отвечаю строго. — Но я пришел с вами поговорить.

Ветров берёт салфетку и поочередно вытирает пальцы, хотя еду не трогал.

— Слушаю. Хотя, скажу честно, я предпочитаю не совмещать пищеварение и переговоры.

Я не глядя подаю знак официанту, что мне ничего не нужно.

— Тогда буду краток. — Наклоняюсь вперёд. — Меня удивило недавнее решение совета заключить контракт с Кристиной Сафоновой.

Он улыбается краешками губ.

— Почему? Медийно она сильная. У неё многомиллионная аудитория, — узнаю его деловой тон, но молчу. Даю ему договорить. — И, скажу честно, наш маркетинговый отдел давно предлагал оживить бренд. Глянец, телевидение, амбассадоры… Всё в тренде. Плюс, если мы хотим идти в сторону эстетической медицины, Сафонова как лицо — хорошее начало. Люди на неё клюют.

— Вы помните, с какими препаратами работает моя компания, — произношу вкрадчиво.

— Разумеется. И мы благодарны вам за то, что вы продолжаете сотрудничество.

— Тогда вы понимаете, что «Нейротрекс» — препарат с высоким порогом доверия, — мой голос твердеет. — Его нельзя ставить рядом с рекламой губной помады.

Ветров откладывает вилку.

— Демьян… — звучит с оттенком озабоченности

— Вы работаете с моей компанией не первый год, — перебиваю. — И знаете, как я отношусь к репутации. Если вы вводите эстетическое направление — прекрасно. Но не под вывеской, где размещается моё имя и мои препараты.

Он откидывается на спинку стула, сцепляет пальцы.

— Говорят, у вас с ней… своя история, — он делает смущенную улыбку. — Личная.

Я смотрю ему прямо в глаза. Я сам ничего не знаю об этой истории и комментировать не буду.

— Я не мешаю вам зарабатывать, — отрезаю, игнорируя поддевку. — Вы не мешаете мне вычищать шум. Сафонова — шум.

Делаю паузу для осознания.

— Оставьте её инстаграму, — смягчаю тон. — Но уберите из «НейроМед».

— Вы угрожаете разрывом контракта? — спрашивает Ветров медленно.

Я беру салфетку, вытираю пальцы точно так же, как он в начале разговора.

— Я предлагаю сохранить чистоту. Если договор с ней не пересмотрят — я пересмотрю свои обязательства. Не люблю смешивать нейротерапию с глянцем. Особенно когда глянец пахнет просрочкой.

Он качает головой.

23.

Катя

Василий Павлович улыбается чуть шире, чем обычно, будто специально. Но меня эта растянутая вежливость не расслабляет. Наоборот — настораживает.

Он подходит уверенно, всё такой же спокойный, подтянутый, в безупречно выглаженном халате. Человек, у которого в жизни всё под контролем. А вот у меня — всё в руинах.

Я молча киваю. Он жестом приглашает пройти в кабинет. Дверь за моей спиной захлопывается с глухим щелчком. Сажусь напротив его стола, ощущая напряжение вдоль позвоночника. Спина будто сама тянется выпрямиться, словно я перед экзаменом или… выговором.

Напоминаю себе, что это я пришла. Я хотела этой встречи. Но теперь будто бы попала в ловушку.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Василий Павлович, кладя руки на стол.

Тон ровный. Сдержанный. Обычный. Слишком обычный.

— В норме. — Я не даю себе сбиться. — Готова вернуться в операционную.

Он кивает, делает пометку в планшете.

— Рад это слышать. Марьяна выходит с больничного завтра. Но как раз есть окно.

Он поднимает глаза.

— Хочу, чтобы ты взяла одну из операций. Плавно восстановим график. Один-два дня в неделю для начала. Как тебе?

— Подходит, — говорю чётко.

Хотя я ожидала большего. Возвращения в нормальный график. Но на большее, похоже, мне пока рано рассчитывать.

— Тогда завтра выходишь в операционную!

Я не улыбаюсь в ответ на его доброжелательное выражение.

Потому что больше не верю никому на слово. Потому что подозреваю, что он не сам принял это решение.

Выхожу в коридор — и почти сразу меня перехватывает Дима. Как всегда выглядит чуть небрежно, в натянутом на лоб хирургическом чепце и с вечной усмешкой, в которой больше лёгкой иронии, чем настоящего веселья.

— Ну что, ты в курсе? — глаза поблёскивают, как у довольного кота. — Мы завтра вместе за столом.

— В курсе, — отвечаю без интонации.

— Тогда надевай свой любимый хирургический халат и не забудь, где у нас скальпель. Я уже по тебе соскучился.

Я делаю вид, что улыбаюсь. Вежливо. Как доктор улыбается пациенту, который всё ещё не понял, что у него аппендицит.

Вот почему не стоит пить пиво с коллегами. Особенно если ты не планируешь с ними спать. Это ничего не портит — но создаёт лишнюю иллюзию близости. А мне сейчас ничего лишнего не нужно.

День проходит как в спринте. Осмотры. Срочный созвон с неврологом — договариваемся о КТ. Разбор двух сложных карточек — постковид, подозрение на энцефалопатию, и подросток, которому наконец стало легче после сотрясения. Сегодня впервые не жалуется на мигрень.

Это мелкие, рабочие дела. Но именно они, эти десятки мелочей, возвращают меня в норму. В профессию. В себя. Я снова ощущаю контроль. Не над жизнью — но хотя бы над протоколами.

После смены решаю зайти в аптеку у выхода. Надо купить витамины, да забываю уже третий день подряд.

Спускаюсь в холл клиники, привычно киваю девочкам на ресепшен и стараюсь не смотреть в сторону Кристининой фотозоны, но краем взгляда зацепляюсь там какое-то движение.

Поворачиваю голову и замираю.

У инстазоны не просто движение — рабочая суета. Два парня в серых жилетах с надписью «техобеспечение» снимают верхние софиты. Один держит лестницу, второй аккуратно скручивает провода. Рядом — большой тубус с уже свернутым баннером.

С тем самым, с которого всем улыбалась Кристина. Со своим приоткрытым ртом, сияющими глазами и фальшивой нежностью. Теперь она свернута в рулон.

— Серьёзно?.. — вырывается у меня почти шёпотом.

Я не верю глазам. Но они видят. И чей-то голос сбоку подтверждает:

— В PR-отделе говорят, контракт расторгнут. Что-то, видимо, не поделили, — шепчет медсестра другой, не замечая, что я рядом.

Я отворачиваюсь и иду дальше. Будто мне всё равно. Будто не замечаю, как странно быстро это случилось. Как… подозрительно в точку.

Совпадение? Или всё-таки Демьян постарался?.. Интересно, как он уговорил свою пассию не выступать лицом моей клиники. Или сам же отозвал эту кампанию? Только зачем? Только потому что я попросила? Бред.

Раздевалка встречает меня запахом освежителя и слабыми хлопками локеров. Я переодеваюсь, не торопясь. Переход с белого халата к повседневной одежде всегда ощущается как маленькая капитуляция. Сегодня — особенно.

Все вроде вдруг начинает налаживаться разом, но от этого не появляется ощущения победы, а напротив, ещё большей беды. Которая подкрадывается неумолимо, но сливается на фоне повседневности.

У ресепшена меня окликает Дима. Я чертыхаюсь про себя, даже не пытаюсь сделать дружелюбный вид.

— Ты спешишь, Кать? — спрашивает он, догоняя меня.

— Не особо, за витаминами зайти собиралась, — отвечаю честно. Не люблю врать.

— Давай составлю тебе компанию? — спрашивает он как-то невзначай заступая мне дорогу к выходу.

И во мне нарастает тревога. С чего он так себя ведет? Или я уже совсем параноиком стала?

— Можно, наверное, — тяну неуверенно. — Если сам не спешишь.

Он не успевает ответить, я отвлекаюсь на телефонный бульк, доносящийся из сумки. Видимо, очень хочу отвлечься хоть на что угодно.

По коже ползут мурашки, когда я вижу, что в шторке уведомлений. Пришло какое-то спамовое сообщение, но я замечаю электронное письмо, которое я, похоже, пропустила.

— Кать, что случилось? — обеспокоенно спрашивает Дима.

А я даже ответить не могу. Как дар речи потеряла. На самом деле просто ступор. В последний раз письмо было с компроматом на Демьяна. И я уже не знаю, что ждать на этот раз. Тема начинается со слов: «Екатерина, это вы?»

24.

Катя

В этот момент весь мир для меня застывает.

Я не обращаю внимания на Диму, смахиваю уведомление, машинально разблокирую телефон и открываю письмо. Ожидаю на самом деле чего угодно, но только не из отдела персонала НейроМед.

А оно именно от наших HR.

Тема: «Екатерина, это вы?»

Щёлкаю. Строки плывут, как будто не хотят быть прочитанными, но я заставляю себя прищуриться и вчитаться. Каждое слово как укол под кожу.

«Уважаемая Екатерина Алексеевна!

В рамках текущего мониторинга внешней активности сотрудников…»

Мне сообщают, что к ним поступил запрос от отдела персонала Московской клиники нейромедицины с просьбой дать на меня рекомендацию.

Я даже сначала поверить не могу. Потом читаю дальше.

«Мы обнаружили ваше открытое резюме на сайте hh.ru. Скриншот во вложении. По правилам компании вы должны были оповестить отдел персонала о том, что открываете резюме и занимаетесь поиском работы…»

Верчу вниз и правда вижу фотографию резюме.

«По правилам компании доводим эту информацию до сведения вашего непосредственного руководителя — Шелестова В.П.».

От последней фразы к горлу подкатывает тошнота. Губы пересыхают.

Я прижимаю телефон к груди, как будто так могу защититься.

Дима что-то мне говорит, но я его не слышу. В голове шум мыслей.

Я не размещала никакое резюме. Я вообще не заходила на сайты вакансий. Никогда — даже в мыслях — не искала себе новую работу. Меня в Нейромед все устраивает!

А выглядит всё так, будто я ищу новое место и уже тайно хожу по собеседованиям. Как предательница.

Слово «предательница» неожиданно отзывается в голове противным гудением, как перетянутая струна. Теперь это я — та, которая действует за спиной.

И это уже «официально доведено до сведения» Василия Павловича.

Чёрт.

Я резко разворачиваюсь и иду к лестнице. Может, если он ещё не прочитал письмо, я сумею опередить это вранье?

Я почти бегу. Только бы успеть поговорить с ним первой. Сказать, что это подстава. Что это не моё резюме. Что я не собираюсь никуда уходить.

Коридор этажа кажется бесконечным. Дверь в его кабинет закрыта. Я стучу, жду, снова стучу.

Пусто.

Заглядываю в соседний кабинет к сестре-хозяйке.

— Екатерина Алексеевна? — она поднимает на меня по-матерински заботливый взгляд поверх очков. — Василий Павлович уже ушёл. Он сегодня пораньше.

Я не отвечаю. Отхожу в сторону. Представляю, как Василий Павлович читает почту — и видит это письмо. Видит скрин. Видит на нем моё лицо. И делает неправильные выводы.

Нет, мне же никто не запрещает уволиться. Я пытаюсь себя успокоить. Но по правилам компании я правда должна была сообщить об открытии резюме.

Эта мера сделана для того, чтобы все успели подготовиться к увольнению сотрудника. А я, получается, нарушила это правило. Только я этого не делала. Это какой-то гребаный фейк!

Надо успеть завтра явиться раньше него. До начала дня. Чтобы успеть объяснить, что это не я. Что я вообще не понимаю, что происходит.

— Катя! — в мысли снова вклинивается голос Димы. В очередной раз. — Катя, да остановись ты наконец! Что случилось?

Я протягиваю ему телефон с открытым скриншотом моего подставного резюме.

— Полюбуйся, — говорю и отворачиваюсь.

Он берёт гаджет в руку, читает молча.

— Хм. Ну… красивая фотка. Хорошо тут выглядишь, — он не отрывает взгляд от экрана.

Я дергаюсь. Меня раздражает его комплимент, особенно сейчас.

— Эта фотка из моего абльбома ВКонтакте. Трёхгодичной давности.

— И что? Хорошая фотка, — хмыкает Дима. — На резюме я бы её не ставил, она слишком неформальная, но с твоей внешностью можно любую.

— Только разместила это не я! — голос срывается.

Внутри всё дрожит. Горло сжимается, в переносице колет. Я не хочу плакать. Но это — уже не просто раздражение. Это паника. Невыносимое перенапряжение.

— Катя… — Дима осторожно касается моего плеча. — Успокойся. Подстава — значит, будем копать. У меня есть друг-айтишник. Он поможет.

Я киваю. Молча. Я не верю, что этот друг поможет, и легче мне не становится, но так хотя бы появляется призрачный шанс на решение.

— Поехали к нему, — говорит Дима. — Он прямо сейчас на смене, недалеко. Посмотрим, что за аккаунт, кто залил, откуда.

Я пристально вглядываюсь в лицо Димы. Врет? Откуда такое яростное желание помочь? И почему нужно куда-то ехать?

— Ты просто вечер со мной хочешь провести? Скажи честно, Дим, — спрашиваю напрямую.

— Да ты что, — он усмехается. — Я и не надеялся. Только ради правды.

Хорошо, если так. Какой-то частью души я опасаюсь, что эта совместная поездка ни к чему хорошему не приведет, но я бы очень хотела удалить это резюме. Или… Я даже не знаю, что с ним возможно сделать.

Я киваю.

— Только ради правды.

И мы вместе направляемся к выходу. Кто-то копается в моей жизни. Кто-то хочет меня выдавить. И пока я не выясню кто — я не смогу ни спать, ни работать спокойно.

Мы спускаемся в фойе, Дима придерживает мне дверь и зачем-то приобнимает за талию, выводя на улицу.

Я не успеваю возмутиться, когда замечаю машину и человека, которых здесь быть не должно. И внутри все падает.