Измена. Ты не защитил меня

Глава 1

Ксения

Маршрутка покачивается на очередной яме, и я крепче сжимаю пальцы на холодном поручне. Металл неприятно холодит ладонь, но я не отпускаю, боюсь упасть. В животе снова что-то переворачивается, и я невольно прикрываю глаза, стараясь унять подступающую тошноту. Четвертый месяц... Казалось бы, токсикоз должен был уже отступить, но каждое утро я все еще просыпаюсь с этим мерзким ощущением, будто меня выворачивает наизнанку.

Усталость накатывает волнами. Сегодня утром меня снова тошнило, и я едва успела добежать до туалета, пока Максим принимал душ. Слава богу, он не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Я так старалась быть тихой, чтобы не беспокоить его перед важной встречей с инвесторами. У него и так сейчас напряженный период: новый проект требует полной отдачи, он приходит домой поздно, часто работает по выходным. Я не хочу быть обузой. Не хочу, чтобы он жалел о том, что женился на мне.

Иногда, лежа в огромной кровати в спальне Максима, я все еще не могу поверить, что это теперь моя жизнь. Трехкомнатная квартира в центре города, с панорамными окнами и дизайнерской мебелью. Ванная комната больше, чем была вся моя комната в общаге. А кухня... в ней поместилась бы половина нашего этажа в общежитии.

Помню, как первый раз переступила порог этой квартиры после нашей скромной церемонии в ЗАГСе. Максим внес меня на руках, смеясь над моим смущением. «Добро пожаловать домой», — сказал он тогда, и у меня перехватило дыхание от осознания того, насколько изменилась моя жизнь.

А началось все так невинно...

Я была самой обычной девчонкой из районного центра, из семьи учительницы и инженера. Мама всегда говорила: «Ксюша, учись хорошо, получи профессию, стань независимой». И я училась. Поступила в институт на психологический факультет, жила в общежитии с тремя соседками по комнате. Денег катастрофически не хватало — стипендии едва хватало на проезд и обеды в столовой. Родители помогали, как могли, но папина зарплата инженера и мамина учительская... Я понимала, что надо самой зарабатывать.

Устроиться официанткой в «Артишок» было невероятной удачей. Это кафе считалось одним из самых престижных в городе. Сюда приходили бизнесмены, состоятельные люди. Зарплата здесь была в разы выше, чем в обычных заведениях, плюс чаевые. Правда, и требования были соответствующие: безупречный внешний вид, знание этикета, умение общаться с клиентами. Мне повезло, что администратор Лариса разглядела во мне потенциал.

«Ты тихая, воспитанная, — сказала она на собеседовании. — Не болтаешь лишнего, не флиртуешь с клиентами направо и налево, как некоторые. Именно такие девочки нам и нужны».

Первые недели я ходила как на иголках. Боялась что-то уронить, перепутать заказ, сказать не то. Но постепенно освоилась. Работать было интересно, я наблюдала за людьми, анализировала их поведение. Это помогало мне в учебе по психологии.

И вот однажды в мою смену пришел Он.

Высокий, в идеально сидящем костюме, с уверенной походкой и внимательным взглядом темных глаз. Сел за столик у окна. Заказал салат «Цезарь» и эспрессо. Вежливо поблагодарил, оставил щедрые чаевые. И все. Обычный клиент.

Но он стал приходить каждый день. Всегда в одно время — около двух дня, всегда за один и тот же столик. Иногда работал на ноутбуке, иногда говорил по телефону деловым, уверенным голосом. Я начала замечать детали: как он сосредоточенно хмурит брови, читая что-то на экране, как барабанит пальцами по столу, обдумывая решение, как улыбается.

А потом я стала замечать, что он наблюдает за мной.

Сначала думала, что мне кажется. Ну что во мне особенного? Обычная студентка в черном платье официантки, с волосами, собранными в скромный пучок, без яркого макияжа. Рядом работали девочки гораздо эффектнее.

Но его взгляд следил именно за мной.

Через месяц он заговорил со мной. Не о заказе, а просто спросил, как дела, не устаю ли. Голос у него оказался глубоким, теплым.

Цветы появились через неделю. Букет белых роз официант принес прямо на смену. «Для Ксении», — сказал он. Все девочки зашушукались, а я стояла с букетом и не знала, куда деться от смущения и счастья одновременно.

Записка была короткой: «Спасибо за то, что делаете мой обед особенным. Максим».

Я перечитала ее раз двадцать, пока ехала в общежитие.

А дальше... Дальше была сказка. Он стал приглашать меня на свидания. Сначала я отказывалась. Куда мне, простой официантке, идти с таким мужчиной? Он явно был из другого мира. Костюмы, которые стоили бешеных денег, дорогие часы, машина... Да что уж там: один его обед в ресторане порой обходился дороже, чем я тратила на еду за месяц.

Но Максим был настойчивым. И очень, очень терпеливым.

— Я не привыкла к таким местам, — призналась я, когда он в первый раз привез меня в дорогой ресторан.

— А я не привык к таким девушкам, как ты, — ответил он тогда.

Он рассказал мне о себе. О том, как начинал работать программистом, как создал свою первую программу еще в университете, как открыл собственную компанию. Сейчас у него было несколько IT-проектов, он разрабатывал приложения для крупных корпораций.

— Ты живешь в мире цифр, а я изучаю души людей, — сказала я как-то.

— Может быть, поэтому мы и дополняем друг друга, — улыбнулся он.

Визуал. Ксения

Давайте знакомиться с героями!

Ксения, 20 лет

Девушка из простой семьи, выросшая в небольшом городе. Она поступила в университет на психологический факультет, стремясь понять людей и разобраться в себе. С раннего возраста она была очень доброй и заботливой, что иногда приводило к тому, что она ставила интересы других выше своих собственных. Именно поэтому она решила уехать в другой город, чтобы учиться и не беспокоить родителей дополнительными расходами. В общежитии она живет скромно, подрабатывая официанткой в кафе, чтобы оплачивать свои нужды.

Ксюша верит в любовь и искренность, и наивно полагает, что ее жизнь будет такой же, как и ее мечты - полной гармонии и взаимопонимания.

Визуал. Максим

Максим, 30 лет

Успешный IT-предприниматель, владелец нескольких стартапов в сфере технологий.

Максим целеустремлен и трудолюбив, но в отношениях склонен к легкости и не всегда осознает последствия своих поступков.

Его мать умерла при родах, а кто отец - неизвестно. Максима растила бабушка, которая, к сожалению, уже ушла из жизни. Эта утрата оставила свой след на его характере. Максим никогда не стремился создать семью, предпочитая свободные отношения и не желая обременять себя обязательствами.

Глава 2

Максим

Кожаное кресло скрипит под нашим весом, и я откидываюсь назад, наслаждаясь моментом. Мой кабинет — это моя крепость, моя территория власти. Массивный дубовый стол, за которым я принимаю решения на миллионы, панорамные окна с видом на весь город, стеллажи с наградами и дипломами. Здесь я чувствую себя королем мира. И сейчас, с Викторией на коленях, это ощущение усиливается в разы.

Она совсем не похожа на Ксению с ее стеснительностью и невинными глазами. Виктория знает, чего хочет, и не боится это демонстрировать. Ее длинные ногти с идеальным маникюром медленно скользят по моей груди, расстегивая одну пуговицу за другой. Каждое движение продуманно, каждый жест — как искусство соблазнения.

— Ты сегодня особенно напряжен, — шепчет она, наклоняясь ко мне. Ее дыхание горячее, а аромат дорогих духов кружит голову. — Дай мне помочь тебе расслабиться.

Именно этого мне и не хватает дома. Этой уверенности, этого огня. Ксения стала такой осторожной с тех пор, как узнала о беременности. Каждое движение у нее выверенное, каждый шаг как по минному полю. Она боится навредить ребенку, боится лишний раз потревожить меня своими проблемами. По утрам я слышу, как ее тошнит в туалете, но она старается делать это тихо, чтобы не мешать мне. Трогательно, но...

Но мне тридцать лет, и я мужчина. Мне нужны эмоции, адреналин, страсть. А не эта вечная осторожность и нежность.

Телефон на столе начинает вибрировать, и я краем глаза вижу имя на экране: "Ксюша".

Виктория замечает мой взгляд и тут же поворачивает мое лицо к себе обеими руками. Ее пальцы зарываются в мои волосы, ногти слегка царапают кожу головы.

— Не отвлекайся, — шепчет она прямо мне в ухо, и ее голос звучит как приказ, как вызов. — Сейчас есть только ты и я.

Телефон продолжает звонить, но я не двигаюсь. Губы Вики находят мою шею, и по телу проходит волна того самого адреналина, которого мне так не хватает. Вот оно — запретное, рискованное, то, что заставляет кровь бежать быстрее.

Звонок прекращается, но через несколько секунд начинается снова.

Ксения. Наверное, едет домой на этой своей маршрутке, хотя я сто раз говорил ей брать такси. Упрямая. Экономит мои деньги, как будто я не могу позволить себе оплатить ей поездки по городу. Но нет, она все еще живет как та студентка из общежития, которой была, когда мы познакомились.

Какой же она была милой тогда. Наивной официанточкой в черном платьице, которая краснела от каждого моего взгляда. Помню, как она стояла у моего столика, нервно теребя блокнот для заказов, когда я первый раз заговорил с ней не о еде.

— Как дела? — спросил я тогда просто так, от нечего делать.

— Хорошо, спасибо, — пролепетала она, покраснев до корней волос. — А у вас?

Такая простая, такая искренняя. В мире, где все женщины играют какие-то роли, носят маски, она была как глоток свежего воздуха. Настоящая.

Может, поэтому я и начал за ней ухаживать. Не потому что сразу влюбился, нет, скорее из любопытства. Мне было интересно, что это за девочка такая скромная, что может краснеть от простого "спасибо". В моем окружении таких не водилось.

А потом... Потом я втянулся. Ее благодарность за каждый подарок, ее восхищение местами, куда я ее водил, ее неподдельная радость от моего внимания. Она смотрела на меня как на героя, как на принца из сказки. И мне это нравилось.

Телефон звонит третий раз.

— Черт, — выдыхаю я, но Вика не дает мне пошевелиться.

— Забудь, — ее голос становится требовательнее. — Сколько можно думать о домашних делах? Ты же сказал, что она едет с университета. Доедет как-нибудь.

Я знаю, что должен ответить. Ксения же беременна, ей нужна поддержка. Но...

Но Виктория права. Ксюша взрослая девушка, доберется домой. А я имею право на личное время, на то, чтобы расслабиться после тяжелого дня. Я же не раб своих обязательств.

Тянусь к телефону, отключаю звук и переворачиваю экраном вниз. Все. Больше никаких помех.

— Вот и правильно, — довольно мурлычет Виктория, и ее руки снова принимаются за пуговицы моей рубашки.

В конце концов, что такого? Я мужчина, у мне нужны эмоции, мне нужна страсть. А Ксения стала какой-то хрупкой, нервной. Врач сказал, что близость не противопоказана, но она все равно боится. А я что, должен страдать?

Беременность стала неожиданностью, не спорю. Мы встречались всего семь месяцев, когда она пришла ко мне с этими двумя полосками на тесте. Стояла в дверях моей квартиры, бледная, со слезами на глазах.

— Максим, я беременна, — сказала она тогда, и голос ее дрожал.

Первой мыслью было: "Черт, как не вовремя". У меня как раз начинался новый проект, требующий полной отдачи. Личную жизнь планировал отложить еще года на два, а тут...

Но потом, глядя на ее испуганное лицо, я понял: мне уже тридцать. Пора бы и о наследниках подумать. А из Ксюши получится хорошая жена — тихая, скромная, послушная. Будет сидеть дома, растить детей, вести хозяйство. Не будет лезть в мои дела, не станет требовать внимания, когда у меня важные переговоры.

— Выходи за меня замуж, — сказал я тогда.

Глава 3

Ксения

Ноги сами собой делают первый шаг по знакомой дороге, хотя каждая клеточка моего тела протестует против этого. Обычно этот путь кажется таким коротким, когда я иду с Максимом, болтая о пустяках или просто молча наслаждаясь его присутствием. А сейчас он растягивается бесконечно, и каждый метр дается мне с трудом.

Февральский вечер окутал улицы плотным сумраком. Снег растаял и превратился в противную кашу под ногами, которая хлюпает при каждом шаге. Лужи отражают редкие фонари, создавая обманчивые отблески света в этом сером мире. Ветер хлещет по лицу, пробирается под куртку, и я инстинктивно прикрываю живот рукой, словно защищая малыша от всех невзгод этого мира.

Страх растет во мне. Сначала он был размером с горошину – небольшая тревога из-за того, что Максим не отвечает. Потом стал с яблоко – беспокойство о том, как идти домой одной. А теперь он заполняет всю мою грудную клетку, сдавливая легкие и мешая дышать. Я чувствую, как мое сердце колотится где-то в горле, и каждый удар отдается болью в висках.

Чего я боюсь? Темноты? Одиночества? Или того, что Максим молчит, и это молчание значит что-то плохое?

Поворачиваю в переулок, который ведет к престижному району, где находится наша квартира. Здесь начинается самая неприятная часть пути: нужно пройти через старые дворы, мимо обшарпанных пятиэтажек, прежде чем выберешься к современным домам.

Переулок погружен в полумрак. Из пяти фонарей горит только один – самый дальний, и его тусклый свет больше создает зловещие тени, чем освещает дорогу. Остальные фонари темнеют пустыми глазницами, их стекла разбиты. Осколки поблескивают под ногами, и я стараюсь их обходить, боясь поскользнуться.

Стены домов по обе стороны переулка покрыты граффити и какими-то непонятными надписями. Краска облупилась и висит лохмотьями, обнажая серый, унылый бетон. Где-то наверху тускло светятся окна, за которыми живут люди, но они кажутся такими далекими, недоступными. Словно я нахожусь в параллельном мире, где никто не услышит, если что-то случится.

Достаю телефон, экран ярко вспыхивает в темноте, и снова набираю номер Максима. Звук гудков кажется особенно громким в тишине переулка. Раз... два... три...

– Пожалуйста, возьми трубку, – шепчу я в пустоту, и мой голос дрожит так, что я сама его не узнаю. – Максим, пожалуйста...

Но телефон молчит. И в этом молчании есть что-то зловещее, неправильное.

А что если что-то случилось? Что если он лежит где-то без сознания после аварии? Что если у него сердечный приступ? Или его ограбили? В голове проносятся жуткие сценарии, один страшнее другого, и я чувствую, как меня начинает трясти.

Иду дальше, стараясь не думать о плохом. Может быть, у него просто села батарея. Может быть, он заснул после тяжелого дня. Может быть, срочная встреча, которую нельзя прерывать. Да, точно, встреча с инвесторами! Он же говорил, что это очень важно.

Но тревога не отпускает. Она сидит внутри, как голодный зверь, и грызет меня изнутри.

Выхожу из переулка и попадаю в лабиринт дворов между старыми пятиэтажками. Здесь еще темнее и страшнее. Дома стоят вплотную друг к другу, образуя узкие проходы, где эхо отражается от стен. Асфальт потрескался и местами провалился, образуя настоящие ямы, полные грязной воды. Я осторожно обхожу их, стараясь не замочить ноги.

Во дворах стоят старые машины, некоторые явно брошенные, с разбитыми стеклами и спущенными колесами. Детские площадки выглядят заброшенными: качели скрипят на ветру, хотя на них никто не качается, горки покрыты ржавчиной. Урны переполнены мусором, который разносит ветер по всему двору.

Из подъездов доносятся приглушенные звуки – где-то играет громкая музыка, где-то кричат пьяные голоса, где-то плачет ребенок. Но эти звуки не утешают, а наоборот, добавляют тревоги. Они напоминают о том, что здесь живут совсем другие люди, не такие, как в нашем районе. Здесь другие правила, другая жизнь.

Я ускоряю шаг, хочу поскорее выбраться из этого лабиринта. Живот тянет неприятно, но я стараюсь не обращать внимания. Главное, дойти до дома, до безопасности, до тепла.

И тут я слышу шаги за спиной.

Сначала думаю, что мне кажется. Просто эхо моих собственных шагов отражается от стен. Но нет – это точно чужие шаги. Размеренные, тяжелые, мужские. Кто-то идет за мной.

Сердце подскакивает к горлу. Я стараюсь идти как ни в чем не бывало, но инстинктивно напрягаюсь. Может быть, это просто случайный прохожий, который тоже спешит домой? Может быть, он даже не обращает на меня внимания?

Но шаги не отстают. Они звучат все четче в тишине двора: шлеп-шлеп-шлеп по мокрому асфальту. И в этом звуке есть что-то целенаправленное, настойчивое.

Останавливаюсь возле фонаря, делая вид, что завязываю шнурок на ботинке. На самом деле хочу оглянуться, но боюсь. А вдруг там действительно кто-то есть? А вдруг я привлеку его внимание?

Шаги тоже останавливаются.

Мурашки бегут по коже. Это уже не может быть случайностью. Кто-то определенно следит за мной.

Встаю и иду дальше, стараясь сохранить спокойствие. Может быть, мне все-таки кажется? Может быть, это паранойя беременных? Я же читала, что во время беременности женщины становятся более тревожными, мнительными.

Глава 4

Рука – большая, сильная, в грубой перчатке – впивается в мое плечо так, что я чувствую пальцы даже через толстую куртку. Меня разворачивает к мужчине, и я вижу его лицо в тусклом свете фонаря.

Он среднего роста, крепкого телосложения, лет сорока. Лицо грубое, небритое, с маленькими злыми глазками. На нем темная куртка, спортивные штаны, кроссовки. Обычная внешность, такого встретишь на любой улице, но в его взгляде есть что-то хищное, опасное.

– А ну-ка, красавица, – говорит он, и голос у него неприятный, хриплый, прокуренный. – Давай сюда сумочку. И телефон тоже давай.

Я стою как парализованная. Ноги не слушаются, язык не поворачивается. Кажется, что это происходит не со мной, а с кем-то другим. Как будто я смотрю фильм ужасов, где главная героиня попала в беду.

– Ты что, глухая? – мужчина встряхивает меня за плечо, и я вскрикиваю от боли. – Сумку давай, быстро!

– Нет, – говорю я, и собственный голос кажется мне чужим. – Пожалуйста, отпустите меня. Я беременна...

Он смеется, и смех этот звучит страшно в ночной тишине.

– А мне что, дети твои нужны? Мне деньги нужны. Давай сумку, и разойдемся по-хорошему.

Сумка... В ней документы, банковская карта, телефон, ключи от квартиры. Если я отдам ее, как я попаду домой?

– Пожалуйста, – пытаюсь я уговорить его. – Возьмите деньги, но оставьте документы. Мне нужны ключи, чтобы попасть домой...

Но он уже не слушает. Резким движением хватает ремешок моей сумки и дергает на себя. Я инстинктивно не отпускаю, ведь в сумке все самое важное.

– Отпусти! – рычит он и дергает сильнее.

Мы перетягиваем сумку, как канат. Ремешок врезается в мое плечо, причиняя острую боль. Я чувствую, как он вот-вот порвется.

– Помогите! – кричу я что есть силы. – Помогите! Грабят!

Голос срывается, эхо отражается от стен домов и замирает в пустоте. Окна в домах светятся, за ними живут люди, но никто не выходит, никто не смотрит из окон. Словно мой крик растворился в ночи, не достигнув ничьих ушей.

– Заткнись! – шипит грабитель. – Все равно никто не придет. Тут такое каждый день.

И в его словах есть страшная правда. Этот район, эти дворы... Здесь действительно могут не обратить внимания на чужую беду. Каждый сам за себя.

– Помогите! – кричу я еще громче, уже в отчаянии. – Люди, помогите! Пожалуйста!

Звуки моего голоса кажутся такими слабыми в огромной ночи. Они тонут в шуме ветра, в далеком гуле машин, в звуках чужой жизни за окнами. Кто услышит? Кто придет?

– Максим! – кричу я в никуда, хотя понимаю, что это бессмысленно. – Максим, где ты?!

Горячие слезы текут по щекам. Я чувствую их соленый вкус на губах, они смешиваются с каплями февральского дождя, который начинает моросить.

Грабитель дергает сумку еще раз, с такой силой, что я теряю равновесие. Ноги скользят по мокрому асфальту, и я пытаюсь удержаться, но беременность делает меня неуклюжей. Тело не слушается, центр тяжести смещен.

– Отдай уже! – злится он. – Что ты как дура вцепилась?

Но я не могу отпустить. В сумке вся моя жизнь – документы, деньги, ключи. Без них я не смогу попасть домой. Я буду бродить по темным улицам, беременная и беспомощная.

– Нет! – всхлипываю я.

Он смотрит на меня с презрением и вдруг отпускает сумку. Я облегченно вздыхаю, решая, что он передумал. Но это длится всего секунду.

Он заносит руку и толкает меня в грудь – резко, жестко, со всей силы. Толчок такой неожиданный и сильный, что я даже не успеваю приготовиться.

Лечу назад, теряя равновесие. Руки инстинктивно тянутся к животу, пытаясь защитить малыша. Время замедляется, и я чувствую каждую долю секунды падения.

Падаю на спину прямо на холодный, мокрый асфальт. Удар такой сильный, что на мгновение в глазах темнеет. Боль пронизывает все тело – спину, плечи, голову. Но страшнее всего то, что удар приходится на поясницу, и волна боли прокатывается к животу.

– Нет... – шепчу я, лежа на земле. – Нет, пожалуйста...

Холод от асфальта проникает через одежду. Февральская слякоть просачивается под куртку, пачкает волосы. Я чувствую, как вода стекает по шее, но это неважно. Важно только одно – живот.

Там, внутри, мой малыш. Четыре месяца я берегла его, разговаривала с ним, планировала наше будущее. Мы с Максимом уже придумали имя, купили первые детские вещички, обустроили детскую. И вот теперь...

Грабитель наклоняется надо мной и хватает сумку. Я пытаюсь удержать ее, но сил уже нет. Пальцы не слушаются, в глазах плывет.

– Вот так-то лучше, – довольно говорит он, перекидывая ремешок через плечо. – Надо было сразу отдавать.

Он разворачивается и быстро уходит, его шаги удаляются по переулку. Шлеп-шлеп-шлеп, все тише и тише, пока не растворяются в ночи.

А я лежу на холодном асфальте одна.

Пытаюсь встать, опираясь на локти, но резкая боль пронизывает живот. Она такая острая, что я вскрикиваю и снова падаю на спину.

Глава 5

Максим

Час спустя Виктория уходит, оставив после себя лишь легкий шлейф дорогих французских духов. Этот аромат словно обволакивает весь кабинет, впитывается в кожаную обивку кресел, в тяжелые шторы. Я сижу за столом, просматриваю отчеты, но мысли текут вяло, а в теле еще живет приятная расслабленность.

Тянусь за телефоном, чтобы проверить почту, и только тогда замечаю шесть пропущенных вызовов. Все от Ксюши.

Сердце делает неприятный скачок. Шесть звонков? Это многовато даже для нее. Обычно она звонит раз, максимум два, если не отвечаю. А тут...

Смотрю на время последнего вызова: полчаса назад. Как раз когда Виктория... Черт. Я же отключил звук после первого и перевернул телефон.

Набираю номер жены, прижимая трубку к уху. Длинные гудки. Раз, два, три... Никто не отвечает. Странно. Ксюша всегда берет трубку практически мгновенно.

Набираю снова. Те же бесконечные гудки, которые отдаются в висках. С каждым звуком тревога нарастает, растекается в груди холодным потоком.

– Ну же, Ксюш, отвечай, – бормочу я, начиная ходить по кабинету.

Но телефон молчит.

Что-то не так. Определенно что-то не так. Ксения никогда не игнорирует мои звонки. Даже когда мы ссорились – а ссорились мы редко, она слишком мягкая для конфликтов – она всегда отвечала.

В голове начинают роиться мысли, каждая хуже предыдущей. А что если... Что если с ней что-то случилось? Она же беременна, четвертый месяц. А вдруг ей стало плохо? В автобусе душно, особенно вечером, когда все едут с работы. Может, ей не хватило воздуха?

Или токсикоз? Врач говорил, что у нее довольно тяжелая форма, хотя Ксюша старается не жаловаться. По утрам я слышу, как ее тошнит, но она делает это тихо, почти беззвучно, чтобы не мешать мне. А что если на улице ей стало плохо?

Хватаю пиджак и несусь к выходу. Лифт кажется невероятно медленным, каждый этаж – вечностью. В подземном гараже спотыкаюсь, бегу к машине, руки трясутся, когда вставляю ключ в замок зажигания.

Мотор ревет, и я выжимаю газ в пол, выскакивая на дорогу. Наш дом в двадцати минутах езды, но сейчас каждая минута кажется часом. На светофорах барабаню пальцами по рулю, постоянно поглядываю на телефон – вдруг она перезвонит.

Молчит.

В голове крутится одна мысль: "Только бы все было хорошо". Только бы с ней ничего не случилось. С ними – с ней и с ребенком. Нашим ребенком.

Странно, но о Виктории я даже не думаю. Как будто последний час просто не существовал. Как будто не было ее рук на моей груди, ее губ на моей шее, аромата ее духов, который до сих пор чувствуется на коже. Все это кажется каким-то нереальным, словно дурной сон.

Есть только страх. Холодный, липкий страх, который сжимает горло и не дает нормально дышать.

Наконец поворачиваю в наш двор. Парковка, лифт на седьмой этаж, ключи в дрожащих руках...

– Ксюш! – кричу я, едва переступив порог. – Ксюша, я дома!

Тишина. Мертвая, давящая тишина.

Бегу по квартире, но гостиная пуста, кухня тоже. В спальне никого. Даже в ванной заглядываю, хотя понимаю: ее нет дома.

Но где же она? В университете занятия давно закончились, она всегда возвращается самое позднее к семи. А сейчас уже почти девять.

Набираю ее номер снова. И тут слышу самый страшный звук: автоматический голос сообщает, что абонент недоступен. Телефон выключен.

Выключен! Ксюша никогда не выключает телефон. Никогда! Может аккумулятор сел?

Паника накатывает волной. Руки трясутся так сильно, что едва могу держать телефон. Сердце бьется где-то в горле, в ушах стоит звон.

Что делать? К кому обратиться? У Ксюши практически нет подруг, только несколько девчонок из общежития, откуда она переехала ко мне. Родители живут в каком-то небольшом городке области... Но у меня даже нет их телефона.

Хожу по квартире как зверь в клетке, не могу найти себе места. Снова беру мобильник и тут замечаю сообщение на автоответчике. Нажимаю кнопку воспроизведения дрожащими пальцами.

Сначала треск, помехи, а потом голос Ксюши, какой-то испуганный, надорванный:

– Максим! – практически кричит она. – Максим, перезвони мне! За мной кто-то идет! Я боюсь!

И обрывается.

Мир словно проваливается под ногами. В ушах звенит так громко, что это заглушает все остальные звуки. "За мной кто-то идет!"

Моя Ксюша, моя беременная жена была в опасности, звала на помощь, а я... А я в это время был с Викторией. Не отвечал на звонки. Отключил телефон.

– Нет, нет, нет, – бормочу я, хватаясь за голову. – Только не это...

Пальцы сами набирают номер полиции. Длинные гудки, наконец отвечают:

– Дежурная часть слушает.

– У меня пропала жена! – выпаливаю я. – Она беременна, звонила, говорила, что за ней кто-то идет, а теперь телефон выключен!

– Когда это произошло?

– Час назад! Может, больше!

Глава 6

Ксения

Сознание возвращается ко мне медленно, словно я всплываю откуда-то из глубины. Сначала я чувствую только тяжесть в веках, они словно налиты свинцом, и каждая попытка их приоткрыть дается с невероятным трудом. Потом до меня доходят звуки: тихое попискивание каких-то приборов, шорох простыней, приглушенные голоса где-то в коридоре.

А потом – запах.

Этот едкий, химический запах антисептика бьет в нос и моментально возвращает меня в реальность. Я знаю этот запах. Больница. Я в больнице.

Наконец удается приоткрыть глаза, и первое, что я вижу – ослепительно белый потолок. Он такой яркий, что глаза сразу слезятся, и приходится щуриться. Потолок гладкий, покрашенный глянцевой краской, в которой отражается свет от флуоресцентных ламп. В углу вижу небольшое пятно, видимо, когда-то протекала крыша, и краска немного потемнела.

Медленно поворачиваю голову, преодолевая головокружение. Стены такие же белые, стерильно чистые. Краска местами слегка пожелтела от времени, особенно возле окна, где на нее падает солнечный свет. На стене висит стандартная больничная картинка – какой-то безликий пейзаж в дешевой пластиковой рамке. Рядом с дверью прикреплена табличка с какими-то медицинскими обозначениями.

Пытаюсь сфокусировать взгляд. Голова кружится, все плывет перед глазами. Я лежу на узкой больничной кровати с металлическими поручнями по бокам. Простыни белые, жесткие от крахмала, пахнут больничной прачечной. Подушка тонкая, неудобная, в полосатой наволочке.

И тут я замечаю капельницу.

Прозрачная трубка тянется от пластикового пакета, висящего на металлической стойке, прямо к моей левой руке. В вене торчит игла, заклеенная пластырем. Я вижу, как по трубке медленно стекают капли какой-то прозрачной жидкости.

Вид этой иглы в моей руке вызывает странное ощущение – не боль, а какую-то тупую тяжесть. Вокруг места укола кожа слегка покраснела, а пластырь натягивает и зудит. Я хочу пошевелить рукой, но боюсь потревожить капельницу.

Осторожно поворачиваю голову в другую сторону и замираю.

Рядом со мной, на неудобном больничном стуле, сидит Максим.

Он сжимает мою правую руку в своих ладонях, и это прикосновение кажется единственным теплым пятном в этом холодном белом мире. Его большие пальцы медленно поглаживают мою кожу нежно, осторожно, словно он боится, что я могу разбиться от неосторожного движения.

Но вид у него ужасный.

Максима я никогда не видела таким. Он всегда выглядел безупречно – идеально выбритый, аккуратно причесанный, в отглаженной рубашке. Даже дома он старался выглядеть презентабельно. А сейчас...

Волосы взъерошены, словно он не раз пропускал сквозь них пальцы. Темные пряди торчат в разные стороны. Рубашка помята, воротник расстегнут, галстука нет.

Но хуже всего его глаза.

Они красные, воспаленные, с лопнувшими сосудиками. Веки припухшие, и видно, что он плакал. Максим плакал! Я никогда раньше не видела слез на его лице.

Он смотрит на наши сцепленные руки, и в его взгляде такая боль, такое отчаяние, что мне становится страшно. Под глазами темные круги, кожа бледная, почти серая.

– Максим? – шепчу я, и собственный голос кажется мне чужим – хриплым, слабым.

Он резко поднимает голову, и наши глаза встречаются. В его взгляде вспыхивает что-то – облегчение, радость, надежда. Но тут же эти эмоции сменяются чем-то другим. Виной? Страхом?

– Ксюша... – голос у него дрожит. – Ты очнулась. Наконец-то...

Он крепче сжимает мою руку, подносит ее к губам и целует костяшки пальцев. Его губы теплые, но я чувствую, как они дрожат.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он, и в голосе столько нежности, столько заботы, что на мгновение мне кажется, что все хорошо. Все будет хорошо. Максим рядом, он любит меня, он волнуется...

Но когда я пытаюсь пошевелиться, чтобы повернуться к нему, острая боль пронизывает живот.

Это не просто дискомфорт – это настоящая, жгучая боль, которая заставляет меня вскрикнуть и замереть. Она начинается где-то глубоко внутри и расходится волнами по всему животу, отдает в поясницу, в бока. Словно что-то разрывается изнутри.

– Не двигайся, – быстро говорит Максим, его рука ложится мне на плечо, мягко, но настойчиво удерживая. – Тебе нельзя двигаться. Врач сказал...

Врач сказал.

И тут до меня наконец доходит, где я и что со мной произошло. Переулок. Грабитель. Падение. Боль. Кровь.

Малыш.

Мой взгляд инстинктивно опускается к животу. Он скрыт под больничным одеялом, но я вижу, что он стал меньше. Намного меньше. Там, где раньше была аккуратная округлость четвертого месяца беременности, теперь почти ровная поверхность.

Нет. Нет, нет, нет.

Я смотрю на Максима, ищу в его глазах опровержение своих страхов. Хочу увидеть там уверенность, спокойствие, готовность сказать: "Все хорошо, малыш в порядке, врачи говорят, что это просто небольшая угроза, нужно полежать и все наладится".

Но вместо этого я вижу в его глазах то, что боюсь увидеть.

Глава 7

Максим

Я не могу смотреть на ее слезы. Они текут по бледным щекам тонкими дорожками, капают на больничную подушку, оставляя мокрые пятна на полосатой наволочке. Каждая слеза – это нож в моем сердце, потому что я знаю: это я виноват. Я, а не какой-то грабитель в темном переулке.

Ксюша плачет беззвучно, даже в горе оставаясь такой же тихой и деликатной, какой была всегда. Ее губы дрожат, глаза закрыты, ресницы мокрые от слёз. Она выглядит такой маленькой, такой хрупкой в этой больничной кровати. Словно сломанная куколка.

А я сижу рядом и не знаю, что делать. Как утешить? Какие слова найти? Что я могу сказать женщине, которая потеряла ребенка из-за меня?

Потому что если бы я ответил на звонок... Если бы не был занят Викторией в своем кабинете... Если бы не выключил телефон, когда Ксюша отчаянно пыталась до меня дозвониться...

Она оставила сообщение на автоответчике. Я до сих пор помню каждое слово, каждую интонацию: "Максим, перезвони мне! За мной кто-то идет! Я боюсь!". Ее голос дрожал от страха, и в конце она почти кричала. А я в это время целовал другую женщину.

Если бы я был нормальным мужем, любящим мужем, я бы сразу ответил. Сразу примчался забрать ен. Встретил бы на остановке, как обычно. Проводил до дома. И наш малыш был бы жив.

Чувство вины разъедает меня изнутри, как кислота. Оно жжет в горле, скручивает желудок, заставляет сердце биться так часто, что я боюсь задохнуться. Я прокручиваю этот вечер снова и снова, как проклятую киноленту. Виктория на моих коленях, ее руки на моей груди, звонки жены, которые я игнорировал...

Какой же я урод. Какая сволочь. Пока моя беременная жена спасалась от преступника, я развлекался с секретаршей. Пока она лежала в крови на холодном асфальте, теряя нашего ребенка, я думал только о собственном удовольствии.

Если бы я ответил на звонок... Всего-то и нужно было – принять вызов. Услышать ее голос, понять, что она в опасности. Я бы бросил все и примчался за ней. За несколько минут доехал бы до ее остановки. Она села бы в теплый салон, пристегнулась, мы бы поехали домой. Она рассказала бы мне про университет, про лекции, погладила бы животик и сказала: "Артемка сегодня особенно активный". А я бы положил руку на ее живот и почувствовал, как шевелится наш сын.

Вместо этого она шла по темному переулку одна. Испуганная, беременная, беззащитная. Звонила мне, молила о помощи, а я не слышал. Нет, слышал, но не хотел отвлекаться от своих утех.

Если бы я встретил ее... Боже, если бы только встретил! Я представляю, как она садится в машину, как облегченно вздыхает, как улыбается мне своей застенчивой улыбкой. "Я так испугалась, – сказала бы она. – За мной какой-то мужчина шел". А я бы обнял ее, поцеловал в висок и пообещал, что больше никогда не позволю ей добираться домой одной поздно вечером.

Но я этого не сделал. И теперь наш Артемка мертв.

А ведь могло быть еще хуже. Намного хуже. Если бы те случайные прохожие не вызвали скорую помощь... Если бы она пролежала на том холодном асфальте дольше... Внутреннее кровотечение, шок, переохлаждение... Пока Ксюша была без сознания, врач сказ мне, что ее привезли в критическом состоянии. Давление едва прощупывалось, пульс нитевидный, кровопотеря огромная.

"Еще полчаса, и мы бы потеряли не только ребенка, но и мать", – сказал хирург, выходя из операционной. У него самого руки дрожали от усталости, на халате были пятна крови. Моей жены. Моего сына.

Я мог потерять их обоих. Из-за своей измены, из-за своего эгоизма, из-за того, что не ответил на чертов звонок. Ксюша могла умереть там, в луже крови, на холодном февральском асфальте. А я бы так и не узнал, что случилось. Сидел бы в своем кабинете, наслаждался бы близостью с Викторией, а жена в это время...

Нет. Я не могу об этом думать. Не могу представить мир без Ксюши. Без ее тихого голоса, без застенчивых улыбок, без того, как она по утрам осторожно встает с кровати, стараясь меня не разбудить. Без того, как она читает, подобрав под себя ноги, как заботливо гладит мою рубашку, как готовит ужин, напевая под нос.

Я сжимаю ее руку крепче, и она открывает глаза. Смотрит на меня, и в ее взгляде столько боли, что я готов провалиться сквозь землю.

– Я найду его, Ксюшенька, – говорю я хрипло. – Того ублюдка, который это сделал. Он ответит за все.

Я наклоняюсь и целую ее бледную руку. Кожа холодная, пальцы тонкие, хрупкие. На безымянном – обручальное кольцо, простое золотое колечко, которое я надел ей в день свадьбы.

– Клянусь тебе, – шепчу я, прижимая ее руку к своим губам. – Я найду этого урода. Потрачу все деньги, найму лучших детективов, но он заплатит за то, что отнял у нас сына.

Я говорю это, и сам верю в свои слова. Найти преступника, наказать его – это хоть что-то, что я могу сделать. Хоть какое-то действие, которое поможет мне справиться с чувством собственной беспомощности.

Но Ксения не отвечает.

Она смотрит в потолок пустыми глазами. Больше не плачет, не говорит. Просто лежит и смотрит в никуда. Словно ее душа улетела вместе с нашим малышом, а здесь осталась только пустая оболочка.

– Ксюш? – зову я тихо. – Ты меня слышишь?

Она моргает, но не отвечает. Продолжает смотреть в потолок, и в ее глазах такая пустота, что мне становится страшно. Это хуже слез, хуже истерики. Эта безжизненность пугает меня больше, чем ее окровавленная одежда, которую мне отдали, пока Ксюша была в реанимации.