Измена. Ты провалил тест на верность

Пролог

***

Нервно хожу по гостиной, жду, когда муж вернётся с работы. А может и не с работы…

Сын играет в лего у себя в комнате.

Останавливаюсь, когда ключ поворачивается в замке и хлопает входная дверь. Застываю мраморной статьей посередине комнаты. Кладу телефон на стол и вытираю влажные ладони о домашнее платье.

Максим входит и сразу понимает по моему лицу: в наш дом пришла беда.

– Вижу, дорогая, ты опять на взводе? Что же случилось на этот раз? – гадко ухмыляясь, снимает пиджак и небрежно бросает его на диван.

– Ты мне изменяешь, – говорю тихо, но внутри всё кипит.

Рука тянется к телефону и включает диктофонную запись с громкими стонами любовников.

Макс бледнеет, а потом покрывается красными пятнами.

– Выключи! Дура! – резко бросается к телефону, но я успеваю его спрятать. – Хватит! Ты меня достала, Полина! Я подаю на развод!

Холодно смотрю на мужа. Эта козлиная морда даже не думает извиняться или оправдываться.

– Хорошо. Я сейчас соберу вещи и мы с Никитой уйдём, – разворачиваюсь, но Макс ловит меня, больно хватая за локоть.

Встречаюсь глазами с бешеным взглядом мужа.

– Ты не поняла, дорогая, – ядовито шипит в лицо. – Или ты сейчас быстро собираешь манатки и тихо сваливаешь одна, или я закрою тебя в психушку, лю-би-мая. Но сына я тебе не отдам!

Такое ощущение, что пол и потолок меняются местами. Во рту становится сухо, горло дерёт, голова кружится.

Напряжение последних месяцев атомным взрывом сметает все мои внутренние опоры, манеры, воспитанность.

Я вырываю локоть из захвата и с размаху впечатываю ладонь в лицо мужа, отвешивая звонкую пощёчину:

– Сволочь! Даже не думай, что ребёнок останется с таким подонком, как ты!

Останин становится пунцовым, сжимает зубы и тяжело дышит, а потом резко бьёт меня в живот.

Я сгибаюсь пополам, хватая ртом воздух. Боль такая, что лёгкие забывают, как дышать. Падаю на колени, из глаз непроизвольно катятся слёзы.

Не верю, что он поднял на меня руку.

Слышу как сквозь вату:

– Остынь, полоумная! Эта запись – подделка. Твой «эксперт по изменам» рассказала мне о готовящейся проверке и предложила заплатить за свою чистую репутацию. Вот только в качестве мести решил пощекотать тебе нервы. Ну как? Получила удовольствие?

Макс хватает меня за волосы и запрокидывает голову, чтобы увидеть заплаканное и искажённое мукой лицо.

– Завтра же чтобы ноги твоей не было в этой квартире! Поняла? А Никиту я сейчас отвезу к своей матери. Поживёт у неё пару недель, пока мы не решим все вопросы с разводом.

Останин уходит, а я пытаюсь встать на ноги. Меня шатает от слабости, трясёт от ужаса происходящего, накрывает паника.

Это всё происходит не с нами… Это сон… Утром проснусь и всё будет, как раньше…

Но боль в животе всё нарастает. Чувствую, как по ногам течёт тёплая кровь. На светлом полу уже небольшая лужица алого цвета.

Голова кружится всё сильнее. Достаю из кармана телефон, успеваю набрать 112 и вызвать «скорую», а потом меня затягивает в воронку сумрака, где я просто исчезаю…

Всё…

Меня больше нет…

Глава 1.

За две недели до происходящих событий

Мы с Янкой сидим у меня на кухне, пьём кофе и лопаем торт – универсальный антидепрессант.

Никита периодически прибегает и показывает нам свои рисунки. Яна принесла ему пастельные мелки, и он осваивает новую технику рисования. Нахваливаем пятилетку, сын просто светится от удовольствия.

Едва он скрывается в своей комнате, моя улыбка превращается в горькую гримасу:

– Ян, я чувствую, что Макс мне изменяет. Извелась уже вся. То мне кажется, что от него чужими духами пахнет. То возникает ощущение, будто в постели он не со мной. Двигается сверху, а взгляд отсутствующий. Не так, как раньше. Целовать вообще перестал, будто я заразная. Да и редко у нас теперь…

– И давно это? – спрашивает с сочувствием во взгляде.

– Год. Да, пожалуй, год… Как появилась у них в салоне новая девушка-менеджер, так моего Останина словно подменили. А ещё секретарь ему часто звонит, даже в выходные.

Подруга, с которой мы вместе со школы, накрывает мою руку своей:

– А ты телефон смотрела? Сообщения, переписки?

Краска стыда заливает лицо.

– Один раз, когда он спал, разблокировала через фейс айди и ушла с его телефоном в ванную. Только успела залезть в контакты, как он вошёл и выхватил. Так орал, что Никита проснулся…

Вспоминаю бешеного Останина, и кровь стынет в жилах. Он тогда словно с цепи сорвался. Первый раз в жизни видела его таким неуправляемым. Впечатал кулак в стену у меня над головой, костяшки в кровь разбил, матерился как сапожник. Если бы не успела увернуться, попал бы мне в голову.

Мурашки холодной стайкой бегут по спине и спускаются вниз, парализуя от страха ноги.

Салтыкова качает головой:

– Поля, может, вам развестись? Ну что ты себя мучаешь? В невротика уже превратилась…

Смахиваю со щеки бегущую слезу. Так жалко себя становится…

– Да, ходила к психотерапевту, которого ты посоветовала. Пью препараты. Спать хотя бы нормально стала. А то похудела на десять килограмм, цикл сбился, очередная задержка…

Яна меняется в лице. Вижу, как подруга переживает за меня, и накрываю её руку сверху:

– Успокойся, всё нормально. Не первый раз уже такое.

– А я тебе говорила: принимай противозачаточные. И цикл нормализуют, и страховка от нежелательной от беременности. Или ты решила Максима вторым ребёнком удержать?

Фыркаю от абсурдного предположения:

– Я же не идиотка! Если мужик загулял, его уже ничем не удержишь. Только не знаю, как его вывести на чистую воду.

Салтыкова тянется к сумке, достаёт мобильник и начинает листать в нём фото. Находит нужное и сует мне под нос:

– Вот. На объявление в интернете наткнулась. Решила, что может пригодиться.

На скриншоте текст и номер телефона: «Тест на верность для вашего мужа. Конфиденциальность гарантирую».

– Ян, это какая-то подстава, – неуверенно тяну.

Подруга делает вид, что обиделась:

– Ну и живи страусом, прячь голову в песок…

Она возвращает телефон в сумку, а у меня внутри появляется надежда: возможно, это объявление – шанс положить конец моим подозрениям и постоянному напряжению.

– Прости, – укладываю ей на тарелку ещё кусочек тортика. – Скинь мне, пожалуйста. Позвоню вечером и узнаю, что там да как. И сколько стоит услуга.

Янка оттаивает:

– Ладно, скину. Если денег не хватит, я тебе займу. А торт больше не буду. Это ты лопаешь всё подряд и не толстеешь. Ведьма, наверное. А у меня лишняя конфета сразу оседает на заднице или животе. Приходится в тренажёрном как лошади на дорожке скакать, удовольствие отрабатывать.

Через полчаса Яна убегает, сославшись на кучу непроверенных тетрадей. Она работает в школе учительницей младших классов.

А я занимаю Никиту новой игрой: строим трек для гоночных машинок и он увлечённо запускает свои болиды. Затем беру телефон, ухожу на кухню и набираю номер со скриншота.

– Да, слушаю! – в трубке приятный женский голос.

– Добрый вечер! Я по объявлению. Это вы тестируете мужчин на верность?..

***

Дорогие читатели,

Рада представить вам новую книгу, наполненную испытаниями, ошибками и переживаниями героев.

У каждого из них своя правда и своя боль, заставляющая причинять страдания другим.

Ваша поддержка для меня очень важна. Пожалуйста, поставьте лайк книге и добавьте ее в библиотеку, чтобы не пропустить выход продолжения.

Комментарии – топливо для автора, они мотивируют писать быстрее и радовать вас регулярными продами.

С любовью и уважением, Ольга Гольдфайн

Визуалы. Полина Останина

Полина Сергеевна Останина, 32 года, заместитель главного бухгалтера сети продовольственных супермаркетов «Вкус жизни».

Серьёзная, ответственная сотрудница, фактически выполняющая работу главбуха в силу наглости и частых «больничных», отпусков вредной начальницы.

Красивая женщина, хорошая мама и верная жена. Но… слишком долго игнорирующая подсказки мироздания и голос интуиции.

Как вам она?

Визуалы. Максим Останин

Максим Валерьевич Останин, 37 лет, директор автосалона «Рено».

Амбициозный, не всегда уравновешенный, но в целом толковый руководитель.

Познакомился с Полиной в 24 года, ухаживал красиво, через год поженились.

Стремительная карьера от менеджера до директора автосалона натолкнула на мысль, что мужчине позволено многое. В том числе и романы на стороне.

С любовницей Останина мы познакомимся позже. А пока вот он - уверенный в собственной неотразимости и безнаказанности.

Визуалы. Яна Салтыкова

Яна Натановна Салтыкова, 32 года, учительница младших классов, подруга Полины.

Дружат с детского сада. Были соседками по лестничной клетке, ходили в одну группу, а затем в один класс.

Была замужем. Недолго. Три года семейной жизни закончились тихим разводом: без скандалов, истерик, взаимных упрёков.

«Просто не сошлись характерами», – как сказала Яна.

И лишь Полина знает истинную причину разрыва этих отношений…

Глава 2.

Полина

Прихожу в себя от резкого запаха нашатыря. Надо мной склонился фельдшер «скорой помощи» в зелёной маске. Молодая женщина в перчатках задаёт вопрос:

– Вы слышите меня?

– Д… да… слышу… – голос глухой, почти неразличимый.

– Хорошо. Сейчас я поставлю вам укол, и мы заберём вас в больницу.

Перед лицом мелькают синие перчатки, женщина набирает в шприц лекарство, нажимает на поршень, чтобы выдавить воздух, и пара капель падает мне на лицо.

Я по-прежнему лежу на полу. Под ногами и спиной сыро и холодно. Наверняка лежу в луже крови.

Игла жалит предплечье, и я дёргаюсь от боли. Правый бок горит огнём, но я молчу. Мне нельзя в больницу – я не хочу оставлять Никиту с отцом. Надо позвонить моим родителям или Яне, чтобы они забрали временно Ника к себе.

– Простите, но я отказываюсь от госпитализации. Мне уже лучше, – нагло вру, потому что в голове туман и перед глазами всё плывёт.

Доктор смотрит на меня, как на умалишённую.

– У вас маточное кровотечение. Оно само не пройдёт. Вы можете умереть.

Поворачиваю голову и вижу Максима, который стоит в стороне и растерянно трогает рукой свою бороду.

– Тогда дайте мне позвонить.

Нашариваю рукой в кармане телефон, с трудом поднимаю и нахожу номер Яны.

– Янусь, привет! У меня проблемы. Можешь приехать, забрать Никиту и отвезти к моим?

Подруга спрашивает испуганно:

– Полин, что случилось? Вы с Максом поссорились?

– И это тоже. Но сейчас мне нужно в больницу. На пару дней. Я тебе позже всё объясню. Возьми запасные ключи, открой дверь сама. И если Максим не захочет отдавать Никиту, вызывай моих родителей.

Мне даже думать страшно о том, как низко и подло может себя повести мой неадекватный муж.

– Хорошо, я всё поняла. Не волнуйся. Возьми телефон, я тебе перезвоню, – успокаивает подруга.

Бессильно опускаю трясущуюся руку. Не припомню такой слабости. Тело словно чужое, налитое свинцом и неповоротливое.

Фельдшер что-то говорит Максиму. Он уходит, а меня укладывают на брезентовые носилки.

Сжимаю телефон в кармане. Он – моя единственная надежда хоть как-то контролировать ситуацию с ребёнком.

Чувствую себя предательницей по отношению к сыну.

Ну почему это кровотечение случилось именно сейчас, когда наша семья разваливается и есть риск потерять Никиту?!

«Потому что муж тебя ударил!» – проносится в голове ясная, как осенний воздух, мысль.

В коридоре вижу испуганные и полные слёз глаза ребёнка. Никита стоит на пороге своей комнаты и с ужасом смотрит, как меня выносят чужие люди.

Он держит в руках своего потрёпанного Потапыча – якорь от страшных бед.

Я тоже начинаю плакать, слёзы ручейками бегут по щекам. Эта картина потерянного и одинокого ребёнка отпечатывается на сетчатке пятном боли.

Господи, пожалуйста, не отбирай у меня сына! Прошу! Пусть он останется со мной!

И сохрани мне жизнь ради Никиты… Ты же можешь, я знаю…

Между ног опять становится сыро и тепло. Моё сознание уплывает туда, где нет страха, переживаний, боли…

И сквозь туман забвения я слышу такой знакомый и пронзительный плач:

– Мама! Я хочу к маме!.. Папа, скажи им, чтобы вернули мою маму!!!

Снова прихожу в себя и с трудом поднимаю веки. Сил нет даже пошевелить рукой.

Белый потолок, капельница рядом с кроватью и красный мешочек с кровью на ней, словно напоминание о том, сколько лет жизни у меня украл муж.

Сейчас в меня пытаются насильно влить то, что я потеряла, но едва ли чужая витальность заменит мой собственный ресурс.

В палату входит молодая врач. Видит, что я в сознании, и в её глазах сквозит облегчение.

– Полина Сергеевна, как вы себя чувствуете?

– Спасибо, доктор, почти нормально, – вру хриплым голосом. В горло словно битого стекла насыпали. – Что со мной?

Женщина мнётся, а потом вываливает на меня правду:

– У вас была внематочная беременность, разрыв трубы. Нам пришлось её удалить.

Мысль, что у меня теперь могут быть проблемы с зачатием, молнией проносится в голове и вспышкой оживляет картинку плачущего Никиты.

Пытаюсь нащупать карман и понимаю, что я в больничной рубашке. Мой окровавленный халат непонятно где.

– Доктор, мне нужен телефон. Я должна позвонить, узнать, где сын.

Врач смотрит на остаток крови в пакете, подкручивает капельницу и уходит, пообещав позвать медсестру.

Тут же в палату заходит молодая девчонка маленького роста. Про таких говорят «метр с кепкой». Она шустро теребит пакет, а потом открывает прикроватную тумбочку и достаёт мой мобильник.

– Можете позвонить. Попросите, чтобы вам зарядное принесли, его не было, когда вас доставили, – аккуратно кладёт телефон на край кровати.

– Спасибо. А долго меня здесь продержат? – с тревогой интересуюсь.

– Это будет зависеть от вашего состояния и от анализов. Потеря крови большая, гемоглобин сильно упал.

Медсестра ещё пару минут стоит рядом, и когда пакет с кровью слипается краями и становится похож на плоскую камбалу, отсоединяет трубку, оставив пластиковый катетер в моей руке.

Оставшись в палате одна, беру телефон и вижу кучу пропущенных звонков от Яны и с работы…

Первым делом набираю подругу:

– Ян, это я, – моим голосом только детей пугать. Пропитый алкаш говорит приятней.

– Полина, наконец-то! Я уже вся извелась. Твоего Останина чуть не кастрировала. Он сказал, что тебя увезли с кровотечением. Что случилось?

– Внематочная. Трубу удалили. Ник у тебя? – меня интересует сейчас только сын. Как он там, бедный…

– Да, не волнуйся, у меня. Максим не хотел отдавать. Сказал, что к своим родителям отвезёт. Но я пригрозила Эльвирой Андреевной. Он твою маму, как огня боится. Кое-как договорились. Настоял, что будет сам в детский сад отвозить и забирать, мне ребёнка не отдадут. В общем, пока до выходных разрешил погостить у меня Никите.

Слушаю подругу и чувствую, как на душе становится легче. Никита в надёжных руках. Салтыкова его и накормит-напоит, и развлечёт, и позанимается развивашками – любит она это дело. Да и Ник ей доверяет. Всё-таки с пелёнок тётя Яна с ним нянчится.

Глава 3.

Проходит четыре дня. В понедельник мне звонит Яна и, негодуя, сообщает:

– Останин после выходных не отдал мне Никиту. Говорит, что сам справляется, и моя помощь не требуется. Представляешь, какой козёл?!

От этих слов моё ослабленное анемией и операцией тело сковывает могильным холодом. Задыхаюсь от бессилия. Хочется разорвать мужа на мелкие кусочки.

– Я сегодня вернусь домой, – шепчу обескровленными губами.

Подруга не в курсе, что никто не собирается меня выписывать, но я и не собираюсь посвящать её в подробности.

После разговора собираю волю в кулак, кое-как встаю с постели и, шатаясь, отправляюсь в ординаторскую. Мой врач сидит за столом, что-то пишет, уставившись в компьютер.

– Елена Анатольевна, мне нужно домой. Давайте я напишу отказ от госпитализации, – подхожу к женщине и тихо прошу бумагу и ручку.

– Останина, ты с ума сошла? Что ты будешь делать дома в таком состоянии? Тебе ещё как минимум неделя нужна, чтобы восстановиться, – строго выговаривает доктор.

– Я всё равно уеду. У меня там ребёнок один.

– В зеркало на себя посмотри. Испугать решила ребёнка?

Поворачиваюсь к шкафу с зеркальной дверью и вижу в отражении нечто, напоминающее голодного вампира: на голове воронье гнездо из спутанных волос, глаза впали, под ними тёмные круги, щёки провалились, кожа бледная, как у утопленницы.

Да уж, картинка не для слабонервных…

Но я не могу позволить Останину оставаться с Никитой. Кто знает, что он наговорит сыну со своим неудержимым желанием лишить ребёнка родной матери.

– Я всё равно уеду, – разворачиваюсь и тащусь на выход. Ноги дрожат и заплетаются, каждый шаг как дорога на эшафот.

– Дело ваше, – бросает мне в спину врач и продолжает печатать.

В палате собираю в пакет всё, что мне привезла Янка: зарядное, телефон, кошелёк с карточками, запасное бельё, гигиенические принадлежности. Выхожу в коридор и плетусь на выход.

Меня никто не останавливает. Персоналу нет дела до больной, которая двигается по стеночке. Голова кружится, к горлу подступает тошнота, по спине струится пот. Сердце колотится в ритме барабанной дроби.

Я делаю остановки, чтобы немного прийти в себя и продолжить путь на свободу.

Кое-как доползаю до первого этажа. В приёмном покое охранник смотрит на меня подозрительно, но не задаёт вопросов.

Выхожу на крыльцо и вызываю такси.

Благо, на улице тёплый май и не приходится мёрзнуть. Запах цветущей сирени окутывает с головы до ног, но впервые он кажется мне приторно сладким, противным, напоминающим аромат тлена.

Моя жизнь дала трещину, сквозь которую просачивается удушающий флёр конечности бытия. Я кутаюсь в халат от озноба, но обещаю себе выдержать всё, что ждёт меня впереди.

Интуиция подсказывает, что Останин будет добиваться своего и вымотает меня окончательно. Если не убьёт, то покалечит обязательно.

А впрочем, он уже сделал это…

Практически бесшумно открываю дверь в квартиру и с облегчением опускаюсь на мягкий пуфик.

Сердце бьётся уже где-то в горле, и готово выскочить наружу. Спина абсолютно мокрая, швы от лапароскопии горят огнём, руки и ноги трясутся как при Пляске Святого Витта.

Слабость такая, что хочется лечь на пол и больше не вставать. Слышу, как на кухне кто-то гремит посудой и голос Никиты:

– Папа, а когда мама вернётся? Я ей рисунок нарисовал.

– Ник, я же говорил, что мама уехала далеко. У тебя есть я, бабушка, Персик, – в голосе мужа сквозит раздражение.

– Да, Персик хороший. Я больше не плачу. Ты ведь его оставишь? – тоненько спрашивает сын.

– Если не будешь вести себя как девка и перестанешь ныть, то оставлю, – обещает Максим.

Из кухни выбегает пушистый комок и тыкается носом в мои тапки, а потом раздаётся громкий «гав».

Это ещё кто такой?

Останин заменил сыну мать – собакой?!

Очень умно… И коварно… Главное, добился своей цели: ребёнок боится потерять друга, а потому ведёт себя так, как требует отец…

Замечаю на полу лужу, погрызенную босоножку, ободранные обои на стене.

Поднимаюсь, опираясь рукой о стену, и захожу в кухню.

Картина, которая открывается моим глазам, повергает в шок.

Загаженная остатками сгоревшей каши и пищи плита, которую мне и за месяц не отмыть. Пролитый на стол и засохший томатный сок. Грязная посуда на всех поверхностях.

Макс забыл, что у нас есть посудомоечная машина?..

На Никите надета наизнанку грязная пижама. На шее следы от краски. Руки испачканы фломастерами, под ногтями чёрные полоски. Тонкие шелковистые волосы слиплись в сосульки.

На полу рассыпана крупа, макароны, ребёнок ест СУХИЕ кукурузные хлопья без молока и запивает простой водой! Пахнет в помещении чем-то протухшим.

Останин жует бутерброд с красной рыбой и пьёт кофе. Он бросает на меня злой взгляд.

– Максим, это что за бардак?! – спрашиваю возмущённо.

Муж вытирает губы салфеткой, комкает её и демонстративно бросает на пол:

– Добро пожаловать домой, лю-би-мая!

Никита срывается с места, подбегает и обнимает меня за ноги, уткнувшись лицом в халат:

– Мама! Ты приехала! А папа говорил, что ты нас бросила! Ушла к другому дяде и мальчику!

Волна ненависти захлёстывает с такой силой, что я отшатываюсь назад.

– Папа тебе соврал, сыночек! Мама была в больничке. Ты же видел, как меня унесли врачи. А вот папе придётся уехать. В командировку. Надолго. Может быть, навсегда. Он своим языком купил билет в новую жизнь. Мы ему помашем ручками из окна.

Слова срываются и падают на пол осколками моей разбитой жизни.

– Помечтай, мечтать не вредно, – парирует подонок.

Он уходит в спальню и кому-то звонит, а я отставляю тарелку с хлопьями и прошу Никиту:

– Посиди пару минут, я сейчас сварю вкусную кашку. Будешь с малиновым вареньем?

– Буду, мамочка! Ты ведь больше не уйдёшь? – заглядывает мне в глаза с затаённой надеждой.

– Не уйду, Солнышко! Я всегда буду рядом с тобой! – целую роднульку в макушку, помогаю сесть на стул и открываю холодильник.

Глава 4.

Полина

В квартиру родителей вхожу, втянув голову в плечи. Не только Макс боится тёщи, но и я с детства побаиваюсь маменьки, когда она в гневе.

Сама маман считает, что у неё золотой характер. Папе ничего не остаётся, как только соглашаться.

Они познакомились, когда он служил в армии на Кубани. Оттуда и привёз в Москву бойкую казачку Элю. Девушка быстро избавилась от гэканья, устроилась работать в торговлю. Поступила и заочно окончила техникум. Уверенно пошла вперёд, строя карьеру: продавец, заведующая отделом, в тридцать уже была директором рынка.

История там тёмная. Поговаривали, что у Эльвиры Андреевны был сильный покровитель. Папа никогда не лез в дела супруги, и вообще был образцовым мужем и отцом.

После армии он устроился на работу в автомастерскую. Заочно окончил строительный институт и до пенсии работал в строительной компании прорабом.

Папа у меня мягкий и тихий человек, а мама, простите, чёрт в юбке. Её способность подчинять себе людей не передалась мне по наследству, о чём порой сильно жалею.

Нет такой двери, которая бы не открылась под натиском этой женщины. И не родился тот чиновник, который мог бы противостоять маминому напору.

Стоит ли говорить, что я себя чувствую рядом с мамой никчёмным и слабым существом.

Вот и сейчас я аккуратно снимаю обувь и прохожу на кухню, где мама жарит блины.

Увидев меня, она тут же выключает плиту, ставит сковороду на подставку, вытирает руки передником и командует:

– Садись. Рассказывай.

Я скромно усаживаюсь на краешек стула, словно в гостях. Забыла уже, как это бывает: попасть на допрос к маменьке.

Пристальный взгляд чёрных глаз смотрит в самую душу. Тут и захочешь, так не соврёшь. Сердце бухает в груди тяжёлым мячиком, ладони потеют, волна слабости проносится по телу, спина становится мокрой.

– Мам, Максим мне изменяет.

– Значит, вылезло наружу поганое нутро твоего кобеля. А я тебя предупреждала, что гнилой он фрукт! – удовлетворённо констатирует родительница.

Ну да, она предупреждала. Как пришёл знакомиться, ручку поцеловал, комплиментов наговорил, так сразу и был записан в ряды кобельеро.

Маме перечить нельзя, поэтому сижу, жду, когда она выговорится и я смогу продолжить.

– Но я сделал глупость. Подозревала, что он гуляет, но не могла доказать. Он всё отрицал и называл меня сумасшедшей, советовал голову лечить, – вспоминать ссоры с Максимом неприятно, но стараюсь рассказывать как на духу.

И вот нашла объявление в интернете. Там предлагали устроить тест для мужа. Обещали предоставить доказательства его измены или верности. Я позвонила, договорилась, заплатила аванс. Девушка принесла мне диктофонную запись, на которой слышны голоса её и Максима. И когда я показала эту запись Останину, он назвал её подделкой. Дескать, эта Лада ему всё рассказала и попросила заплатить за чистую репутацию. А он решил мне пощекотать нервы, и они сделали эту запись, – торопливо вываливаю всю правду, потому что слёзы уже близко, а плакать при маме нельзя.

Она сама никогда не плачет и мне не разрешает. Говорит, что только дуры сырость разводят, а надо включать мозги и действовать.

Мама хмурится и поджимает губы. Она недовольна мной, но я и сама от себя не в восторге.

– Так, а в больницу-то ты как попала и почему нам не позвонила?

Краска стыда заливает щёки. Я даже представить не могу, чтобы какой-то мужик ударил маму. Да она первая бросится и разорвёт на части, посмей кто-то наехать на неё.

– Максим сказал, что он подаёт на развод и оставляет Никиту себе, а мне велел убираться из дома. Я не выдержала, дала ему пощёчину. Останин взбесился и ударил меня в живот. Началось кровотечение, я успела вызвать «скорую», но… внематочная беременность, мне удалили одну трубу…

Молчание повисает стеной. На маму страшно смотреть, она едва держит себя в руках. Знаю это затишье перед бурей. Надеюсь, шторм меня не коснётся, иначе я больше не жилец.

– Где мой внук? – спрашивает голосом, пропитанным сталью.

– Максим вызвал представителей опеки и сказал им, что я не могу ухаживать за сыном, так как больна физически и психически. Дома было… не прибрано.

Он увёз Никиту, не знаю куда.

Мама встаёт. Снимает фартук и кричит папе:

– Сирожа, одевайся. Мы едем убивать зятя.

Затем обращается ко мне:

– Поешь блинов, в холодильнике есть борщ и котлеты, а потом ложись спать. Мы привезём внука и яйца зятя. В мешочке!

***

Дорогие читатели, ещё одна книга, которая пока лидер по популярности.

Муж не отвечает на звонки, а дочь вот-вот родит…

А в роддоме она узнаёт правду, от которой темнеет в глазах: «У него есть любовница. И она тоже рожает. Сегодня. Здесь».

«Развод в 45» — эмоциональный роман о предательстве и возрождении.

Ты не просто прочитаешь. Ты проживёшь всё это вместе с героиней...

https://litnet.com/shrt/lH9w

Глава 5.

Останин

Сижу на кухне в доме родителей, курю в приоткрытое окно. Мать вечно ворчит, чтобы не воняло в квартире, но сейчас ей не до этого.

Вижу, как она мелькает в отражении микроволновки: то моет чашки, то переставляет что-то со стола в шкаф.

А отец, как всегда, молчит. Ест суп и смотрит новости по телевизору, который висит на стенке. Только иногда глазами сверлит, будто мне пятнадцать, и я снова с сигаретой попался.

Никита играет в углу на полу машинками. Уставился на них, как зомби. Не веселится, не говорит, просто катает взад-вперёд.

Глухо внутри что-то кольнуло, но я гоню противные мысли. Не виноват я. Полина сама виновата. Жила бы спокойно, не дёргалась, не доставала меня, - и сын был бы при ней.

Внезапно звонят в дверь. Кто-то с силой утапливает кнопку так, что хочется зажать уши. Как в кино перед облавой.

– Максим, глянь, кто там, – просит мать.

Иду открывать. Внутри появляется нехорошее предчувствие, и оно не подводит: на пороге стоят Драгунские.

Первой врывается Эльвира Андреевна – гроза с юга, мощная, как смерч.

На волосах начёс, губы красные, будто кровью измазаны, лицо искажено праведным гневом.

За ней муж, Сергей Геннадьевич. Как всегда молча, чуть сгорбившись, но в глазах плещется яд.

– Ну что, проходимец, не ждал?! – орёт тёща так, что хрусталь в серванте звенит.

Я на шаг отступаю. Со стихией не стоит бороться.

– Эльвира Андреевна… давайте без сцен, – поднимаю руки в знак примирения.

– Без сцен? Это ты мне, паскуда? Кобель безродный! Шавка поганая! Мне?! – она наступает на меня, как неотвратимый рок.

Тычет пальцем, унизанным кольцами, в грудь. Брызжет слюной в лицо, отчитывая как пацанёнка:

– Я тебя, Останин, как облупленного знаю! Ты моей дочери больно сделал, ты моего внука как вещь таскаешь! Думаешь, я тебя не порву?! Не сживу со свету за такое?

– Я ей ничего не делал! Она сумасшедшая! – оправдываюсь в ответ, но голос дрожит. Знаю, на что эта женщина способна. – Полина сама меня спровоцировала! Устроила травлю, ловушки, эту актрису наняла!..

– Да что ты говоришь, милок?! – Эльвира неподвижно уставилась, как кобра. – Ты думаешь, я не знаю, что ты её в живот ударил?! Женщину! Мать твоего ребёнка! Трубу ей вырезали, понимаешь? – поднимает палец вверх. – Один удар – и она уже вряд ли сможет родить второго. Ты не мужик. Ты… ты… Дерьмо ты, вот ты кто!

– Да ваша дочь – истеричка! – не выдерживаю. – Кого вы защищаете?! Она меня чуть не угробила этой проверкой! Подставила! Сама…

– Цыц, говорю! – Эльвира резко бьёт ладонью по столу так, что Никита вздрагивает и прижимает к себе машинку. – Не гавкай мне тут! Перед следователем гавкать будешь, понял? Я тебе и дело организую, и прокурора, и СМИ подключу, если надо будет. И кастрацию обеспечу – хирургическую, в рамках анонимной благотворительности.

– Да что вы вообще себе позволяете?! – огрызаюсь, но голос не повышаю. С этой бешеной бабой лучше не связываться.

Полина рассказывала: когда кобра работала директором рынка, на неё бандиты наехали. Один решил припугнуть в подворотне, так она его ножам пырнула. Первая. Кишки выпустила в рамках самообороны. И ничего ей за это не было. Так что я её реально боюсь. И глаза у неё такие… ненормальные… как у бойца перед смертельной атакой.

– Слышь, ляпнёшь ещё слово – и в ближайшее отделение поедешь, за домашнее насилие! У меня свидетели есть и заключение врачей! А внука мы забираем. Тут ты не хозяин, понял? Ты не отец, ты моральный урод! Таких к детям на километр нельзя подпускать.

Моя мать только распахивает рот, чтобы возразить, как тёща поднимает руку:

– Ша, кумушка! Заслонку не открывай!

Сергей Геннадьевич подходит к внуку и берёт его за руку.

– Пойдём, Никитушка, – тихо говорит. – Бабушка с дедушкой тебя к маме отвезут.

Никита смотрит на меня с какой-то глубокой тоской, встаёт и идёт с дедом.

Я даже не шевелюсь. Стою, словно облитый помоями. Обтекаю…

Эльвира ещё секунду сверлит меня взглядом, потом добавляет:

– Только попробуй сунуться в суд. Я тебя закопаю, щенок! В твоём собственном дерьме утоплю! И не вынырнешь. Понял?

Гости уходят, дверь закрывается с громким звуком, словно тишину разрывает взрыв бомбы. Тёща от души хлопает дверным полотном, организуя себе триумфальную победу.

Сажусь на стул, вытираю потный лоб рукой.

Мать молчит. Отец вышел на балкон курить.

…! Неожиданно… И обидно...

Получается, сына у меня отжали.

Ну, ничего, я не один…

Трясущимися руками беру телефон, но пальцы не слушаются.

И только одна мысль бьётся в голове:

«Сука Полина вернулась, привела за собой бурю, и эта буря к хренам собачьим меня снесла…»

Ухожу в гостиную, плюхаюсь в кресло, которое уже провалилось в одном месте, как и моя семейная жизнь.

Нажимаю вызов.

– Привет, – говорю сухо. – Нам нужно встретиться.

На том конце молчание, тягучее, неприятное, как жвачка, прилипшая к подошве. Потом голос, знакомый до боли:

– Я сделала всё, как договаривались. Можно было не доводить дело до больницы?..

– Если бы она хоть немного включила мозги, то никакой больницы и не было, – резко бросаю, чувствуя, как внутри начинает закипать злость. – Я ж не знал, что у неё там внематочная. Ты же сказала – просто на нервы подействовать. А она как всегда: истерика, обмороки, драмы.

– Макс, если ты будешь так по-свински себя вести, это добром не закончится. Зачем ты опеку вызвал?

– Затем! – шиплю в трубку. – Это единственный способ не дать ей забрать Никиту. Полина на взводе, психика у неё и раньше в норме не была, а теперь совсем «крыша» уедет. Опека прекрасно видела, какая антисанитария в квартире. Они составили акт обследования материально-бытовых условий семьи. Записали, что мать не может и не хочет выполнять родительские обязанности. При разводе Ника оставят со мной, если я предъявлю этот документ.

Глава 6.

Полина

Щёлкнул замок, и меня будто током дёрнуло. Выползаю в коридор и вижу Никиту.

Красные глаза, вздёрнутый нос, плюшевый медведь в руках, как трофей уставшего бойца. В другой – рисунок. Он стоит, вцепившись в руку бабушки. Папа держит на руках собаку.

– Мама!.. – вскрикивает сын и в ту же секунду повисает у меня на шее.

– Мамочка, не оставляй меня больше с папой... он злой... Я плакал, а он сказал, что «мужики не плачут», и планшет забрал. Ещё сказал, что щенка в приют отдаст, если я как девка реветь буду...

Я прижимаю его к себе, глажу по спине, целую в макушку, в щёки, в руки.

– Прости, котик... Больше никогда!

И тут, конечно, включается мама, гремит грозой. У Эльвиры Андреевны доспехов нет, но голос как у командира танковой роты.

– Ну ни козёл ли твой бывший, а, Поля? Ни мозгов, ни совести, одно эго до потолка! Дома срачина. Приехали за псиной, а там как Мамай воевал! Я его в порошок сотру, паскуду такую! Живого в землю закопаю!

Делаю шаг назад, пытаясь не задохнуться от её напора, но она уже меня глазами сверлит, как было в детстве. Тело реагирует сжатием, потому что чувствует: сейчас и нам достанется. Матушка пошла вразнос…

– А ты? Почему ты превратилась в тряпку? А? Почему себя на растерзание выложила, как бесплатную газету на лавке? Где твои зубы? Я тебя не такой растила! Ты ведь моя дочь, а не декоративная подушечка или малохольная гимназистка?!

Я молчу, потому что знаю – спорить бесполезно. Мама в своём праве. Больно. Обидно. Унизительно.

В детстве твердила себе: «Я никогда не буду такой, как ОНА!» Мне это казалось диким: кричать, давить, ломать взглядом и шпынять людей по углам.

Но сейчас...

Сейчас я смотрю на Никиту, на её пылающее от ярости лицо, и думаю – мне придётся стать такой, как она. Потому что только такие – выживают.

Слабые – тонут. Или их рвут на куски те, кто сильнее.

Беру сына на руки. Он прижимается ко мне и шепчет:

– Я тебя нарисовал... А папу стёр. Не хочу больше его рисовать… Он ведь меня не заберёт?..

– Нет, солнышко, я больше тебя никому не отдам. Пойдём, я нашла здесь твои старые игрушки, они по тебе соскучились…

Уношу Никиту в комнату. Сзади бежит щенок. Ребёнок открывает коробку со своими сокровищами, и малыши быстро включаются в игру. Сын показывает своему новому другу машинки, кубики. Пёсель тут же начинает с увлечением грызть пластиковый мяч.

Смотрю на них и понимаю: пора становиться хищницей. Хватит быть мышью, которую терзает злой кот.

Выскальзываю в кухню. Мама накрывает на стол, собирается нас кормить ужином. Слышу, как папа проходит в комнату к внуку и начинает с ним разговаривать.

– Мам, спасибо, – подлизываюсь к родительнице.

– Ой, не гундось мне тут. Спасибо она мне. Как вылезешь с моей помощью из жопы, в которую попала, вот тогда и скажешь спасибо. А пока – хватит нюни распускать. На вот, помой овощи и салат сделай.

Мама суёт мне в руки пакет со свежими огурцами и помидорами. Я улыбаюсь, потому что знаю – так она выражает своё прощение, свою любовь. Действиями. Не словами.

– Мам, обещаю – я повзрослею. Сейчас соберу себя по кусочкам и начну войну с Останиным.

– Зубы точи! – напутствует. – Когти отращивай! Без них сожрут. А если вернётся твой «Максимушка» – в морду ему плюнь, не стесняясь. Или по яйцам заряди этой скотине, а потом уже можно и поговорить. С кем он спутался-то хоть, знаешь? Кто эта шалава?

Я краснею. Стыдно от того, что я вела себя, как дура.

– Не знаю, мам. Либо его секретарша Лиля, либо Вероника, новый менеджер в их салоне…

Родительница смотрит на меня разочарованно. Уж она-то на моём месте давно бы знала с кем, где и сколько раз. У разлучницы были бы выдраны волосы, и она сверкала лысой черепушкой, а у мужа поджарены «фабердже» и хобот завязан морским узлом.

Но я – не она, и маму это печалит…

Мы садимся за стол. Мама остывает. Хлопоты на кухне её всегда успокаивают. В детстве их семья жила очень скромно, поэтому у Эльвиры Андреевны особое отношение к продуктам и к приготовлению еды.

Родители наперебой стараются повкуснее накормить Никиту. Бросаю взгляды на маму и чувствую, как внутри меня что-то щёлкает, поворачивается, выравнивается.

Мне придётся стать такой, как она. Жизнь заставит. Со всей её гневливостью. С её бешенством. С её волей. Это мои гены, моё наследие. Напрасно я противилась, старалась запихать подальше в тень моменты, когда во мне просыпалась агрессия, хотелось всё рвать и крушить. Или ударить словами кого-то.

Запрет на проявление отрицательных эмоций довел меня до депрессии. И теперь я буду учиться жить по-другому. Признавать свои чувства, выражать свою ярость по отношению к тому, кто во мне её вызвал.

Мамина отвага, свобода проявления, сила и достоинство – вот то, что мне необходимо на данном этапе. И я признаю в себе эти черты характера, принимаю, как принимают знамя после упавшего солдата.

Спасибо, мама!

Ты – мой боевой штандарт.

А я – твоя армия.

Ночь. Квартира притихла, будто не дышит. Никита сопит, свернувшись калачиком у меня под боком, одной рукой обнимает Потапыча, другой прижимает щенка, уткнувшегося ему в живот. Я провожу пальцами по его волосам и чувствую, как внутри скребётся страх.

Я боюсь. Боюсь, что Макс может прийти в садик и просто забрать сына.

Кто его остановит? В глазах заведующей он до сих пор «заботливый отец», импозантный, деловой, строгий.

Не могу рисковать ребёнком. Не в этот раз.

Пусть садик подождёт. Сейчас главное - психика Никиты. Мне жизненно необходимо, чтобы он побыл дома, рядом со мной, в спокойной обстановке. Без крика, без принуждения. Без отцовского «не реви, как девка».

Никита ещё слишком мал, чтобы понимать: отныне его мир – поле битвы. Я должна стать щитом для этого мальчика, а значит, мне нужен меч.

Откидываюсь на подушку и смотрю в потолок. Привычная трещинка на краске – как ориентир в ночи. Вглядываюсь в неё и думаю: хватит надеяться, прощать, оправдывать. Пришла пора действовать – взвешенно и чётко.

Глава 7.

Полина

Я сижу в прихожей, на холодном полу, с конвертом в руках. Пальцы дрожат. В горле колючий комок, который невозможно проглотить. Зубы стиснуты так сильно, что сводит челюсть.

Руки трясутся как у алкоголички от слабости и страха.

Не хочу… Не хочу открывать... Но уже поздно...

Появление конверта под дверью – это не угроза, это открытое заявление о войне.

Разрываю край и вытаскиваю документ. Глаза цепляются за строки:

«Вас вызывают в районный суд по иску Останина Максима Валерьевича к Останиной Полине Сергеевне о расторжении брака. Заседание назначено на…»

…через неделю.

Господи, это же суд! Настоящий! Не разговор на кухне. Не перепалка по телефону. Суд…

Я читаю снова и снова. Слова, будто в насмешку, весело прыгают перед глазами: Макс сам подал на развод.

Интересно, когда? Когда к нему пришла девица, чтобы «проверить на верность»? Или после того, как меня увезли в больницу?

Так быстро, хладнокровно, даже не предупредил...

В груди что-то проваливается. Хочется завыть в голос, как раненый зверь. Уткнуться в подушку и проспать неделю. Или две. Или до следующей жизни.

Но у меня больше нет права на истерики. Хватит жалеть себя. У меня есть маленький сын, ради которого я обязана стать сильной. Бешеной собакой, которую испугается подлый гулящий кот.

Поднимаюсь медленно, будто старуха, иду в комнату и прячу бумаги в ящик комода. Никите я не покажу эту боль. Он не должен её видеть. Сыну и так тяжело, не надо его ещё больше расстраивать.

Принимаю душ и когда возвращаюсь, замечаю на телефоне два пропущенных звонка: Яна. Весь день собиралась ей позвонить, но так и не сподобилась пообщаться с лучшей подругой. Мы с ней как сёстры, хоть мама и не жалует эту дружбу.

Да сколько я помню, Эльвире Андреевне ни одна моя подруга не нравилась. Всех одноклассниц она считала недалёкими, в каждой находила изъян.

Только Димочка Родионов был удостоен её милости. Наш с Янкой одноклассник – хулиган, авантюрист и задира, но при этом удивительный умница, почему-то был мил сердцу маман.

Снова ухожу на кухню, чтобы не разбудить Никиту, нажимаю вызов.

– Привет! Извини, в ванной была, не могла ответить, – устало сажусь на стул и готовлюсь поболтать с подругой.

– Привет! Как ты себя чувствуешь? Забрала Никиту? – тревожится Янка.

– Чувствую себя так, будто по мне асфальтоукладчик проехался. Никиту мама и папа привезли, «отбили» у Останина, – улыбаюсь в трубку, вспоминая, как мама ругала Максима. Наверняка он пятый угол искал, когда тёща приехала к его родителям.

В трубке пауза, а потом облегчённый выдох:

– Хорошо. Я завтра хочу заскочить, привезти вещи Ника, которые у меня остались. Ты во сколько его из сада заберёшь?

– Нет, Ян. У меня больничный, Ник пока дома посидит со мной. Опасаюсь, как бы осатаневший Максим снова сына не умыкнул. С него станется… Он совсем совесть потерял.

– Ладно, тогда я после работы заеду. У меня до двух уроки, так что около трёх буду у вас, расскажешь подробности.

– Хорошо, жду, – прощаюсь с подругой и отправляюсь спать.

Ночь не наступает, она вползает. Медленно, вязко.

Я лежу в темноте на кровати, почти не двигаясь. Никита и щенок рядом. Сын ни днём, ни ночью не расстаётся со своим новым другом. Вижу, что собака стала для него опорой. Ресурсом, который не смогли дать ему мы, взрослые.

Сон никак не приходит. Мозг гоняет одни и те же пугающие картины будущего.

Макс стоит перед судьёй, улыбается: «Ваша честь, она истеричная, неуравновешенная, у неё были припадки! Вот справка из приёмного отделения. Вот свидетели».

Я будто слышу, как его адвокат бубнит прокурорским тоном. А я? Я там стою, словно голая, без защиты, без права возразить.

Зажмуриваюсь. Нет, не сдамся. Не сейчас. Но как же страшно…

***

– Полина, вставай! – командует утром мама. Еле разлепляю глаза, уснула я лишь под утро.

– Не смотри на меня, как на привидение. У тебя назначена встреча.

– Какая встреча?.. – голос охрипший, будто я всю ночь кричала во сне.

– С адвокатом, в два. Запоминай: Шапиро Исаак Давидович. Адрес вот, записала. Не вздумай опоздать и приведи себя в божеский вид, а то пожилого еврея удар хватит.

– Что?

– Что слышала, – бросает мама через плечо и уходит на кухню. Никита и собакевич уже встали, в кровати я валяюсь одна.

Офис Шапиро находится в старом жилом доме с облупленным фасадом и пыльным подъездом. Адвокатская контора явно не хочет привлекать к себе лишнее внимание. Даже вывески нет на фасаде, лишь скромная табличка на двери третьего этажа: только для своих.

Звоню в современный звонок с камерой. Через пару секунд открывается дверь. Меня встречает старик в клетчатом жилете, с умными глазами и лицом, будто вылепленным из морщин.

– Полина? Что ж вы стоите, милая барышня? Проходите, проходите… Я вас уже заварил. Ой, в смысле – чай, чай, конечно, – улыбается.

Голос мягкий, одесский, с какой-то театральной игривостью и грассирующим «г».

В кабинете пахнет бумагой, лекарствами и мятой. На столе – кипы дел, лупа, стопка сахарных кубиков и маленький фарфоровый слоник.

– Садитесь, деточка, садитесь. Как там моя дражайшая Элечка Андреевна поживает? Всё исчо замужем или надумала-таки оформить развод и принять моё предложение сухой старческой руки и горячего юношеского сердца?

Не знаю, как себя вести. Этот «шутник» лепечет сущую ерунду, а сам в это время сканирует меня своими проницательными глазами.

Адвокат наливает чай в изящную чашку из тонкого фарфора – едва ли не антикварную вещь. У меня рука еле поднимается притронуться к подобной хрупкой красоте.

– Пейте, пейте, душа моя. Дядя Исаак знает толк в напитках для барышень. Что ж вы такая чёрная под глазами? Ночь с налоговой провели или с судьбой подрались?

Пытаюсь улыбнуться, но выходит плохо. Мужчина смотрит внимательно, оценивающе. Не как старик. Как охотник, который знает, под каким кустом прячется зверь.

Визуалы. Эльвира Андреевна Драгунская

Давайте познакомимся с нашей главной защитницей униженных и оскорблённых.

Эльвира Андреевна Драгунская, мать Полины.

60 лет, волевая, импульсивная, за словом в карман не лезет, врагам мстит быстро и с фантазией, подлую сущность зятя раскусила с первого дня знакомства.

В прошлом торговый работник, директор рынка, сейчас на пенсии.

Злой танк "Эльвира- АД"

Добрая бабушка Эля.

Как вам наша героиня?

Максику есть чего бояться?

Глава 8.

Солнце ласково припекает. Игра света и тени ложится на детскую площадку, как декорации к фильму, в котором я хочу остаться подольше.

Никита с визгом бегает по кругу, бросает мячик Персику, тот смешно подскакивает, ловит его и радостно тявкает. Отпустила пёселя с поводка: не страшно, он не убежит, не бросит.

В отличие от некоторых…

Я сижу на скамейке, вытянув ноги, и улыбаюсь им. Мне хорошо и спокойно.

До тех пор, пока рядом не падает тяжёлая, закрывающая солнце тень.

– Ну что? Нашла где спрятаться? К сумасшедшей мамаше под крыло забилась? – язвительно спрашивает Останин. Он прячет глаза за стёклами зеркальных солнцезащитных очков. Стоит, засунув руки в карманы и перекатывая во рту зубочистку.

– Что тебе нужно? – поднимаю голову и сразу напрягаюсь. По тону понимаю, что муж злится, но держит себя в руках.

Садится рядом. Слишком близко.

– Я пришёл за СВОЕЙ собакой, раз сына ты мне не отдаёшь. Точнее, ПОКА не отдаёшь, – голос ровный, но у меня всё переворачивается внутри.

Наедине с Останиным чувствую себя снова слабой и жалкой. На скамейке напротив сидит молодая девушка. Её малыш спит в коляске, а она зависает в телефоне. Но когда подошёл Максим, подняла голову и начала прислушиваться к нашему разговору.

Не могу скрыть возмущения:

– Ты подарил Персика Никите, это теперь его самый близкий друг. Ты не можешь так просто забрать собаку!

Максим огрызается, понимая, что на площадке не одни:

– Не кричи! Мне плевать, что ты думаешь. Щенок куплен на мои деньги, и ребёнку он ни к чему. Вам жить негде. Долго со своей дикой мамашей ты не протянешь, а скитаться по съёмным квартирам с животным – то ещё удовольствие.

Хочешь, чтобы Никита жил со своим другом – вернёшь сына мне. Собака будет жить в МОЁМ доме.

Останин встаёт и свистит. Персик бросается к нему, но тут же останавливается: Никита зовёт его к себе. Увидев отца, сын даже не подумал подойти к папе. Наоборот, сделал пару шагов назад.

Щенок мечется, не понимает, кого слушаться: Максим с ним гулял, судя по всему, а с Никитой пёс уже подружился.

Но любопытство и протянутая рука Останина побеждают: щенок бежит к нему, предвкушая угощение.

– Персик! Нет! – Никита вопит и бежит следом, хватает собаку за ошейник. – Мама, не отдавай ему Персика!

Максим резко наклоняется, подхватывает щенка на руки и суёт под куртку.

– Хочешь жить с Персиком: вернёшься домой! – строго выговаривает сыну Максим.

Моё сердце готово разорваться от слёз, что бегут по щекам Никиты.

– Нет, папа! Верни! Верни Персика!!! – он бросается к отцу, начинает бить его кулачками по ногам, дёргать за куртку.

– Ты что творишь?! – вскакиваю со скамейки и пытаюсь вырвать собаку. Щенок скулит, я хватаюсь за руку Макса, но он резко, со всей силы отталкивает меня.

Падаю на скамейку, ударяюсь бедром, боль простреливает в поясницу. Плечо врезается в спинку, стон вырывается сам собой.

– Не трогай маму! – кричит Никита и цепляется за куртку отца.

Максим с силой отпихивает его ногой.

– Отвали! Я же сказал: вернёшься ко мне и получишь свою собаку. С матерью Персик тебе не светит!

Никита падает, ударяется спиной об бордюр. Секунда тишины – и я снова на ногах, бегу к ним, но Макс уже разворачивается, и его рука летит мне в лицо.

Удар.

Яркая болезненная вспышка.

Земля под ногами проваливается. Падаю. Рука подворачивается, чувствую в ней треск.

Вскрикиваю от боли, прострелившей верхнюю конечность до самого плеча. Голова гудит, лицо пылает.

Максим с собакой в охапке уходит прочь.

Просто уходит. Щенок визжит в его руках. Я слышу, как кто-то подбегает… Девушка, что сидела на скамейке, поднимает моего сына, ощупывает его голову.

Никита затихает и больше не встаёт, не пытается бежать за отцом.

Он просто сидит. Молчит. Пусто смотрит вперёд.

Ни слова. Ни вздоха. Он исчезает за маской обречённости и равнодушия…

***

Ночь. Никита не говорит. Ни одного слова. Глаза абсолютно пустые.

Ухо дёргается, щека подрагивает, иногда веко… Нервный тик.

Молчание. Я глажу его по голове, рассказываю сказки. Практически не реагирует.

А утром он начинает заикаться…

Первое слово – «ма-ма», как в три года. Потом обрывает себя. Замыкается.

Я смотрю в зеркало: лицо в синяках, левая кисть опухла и налилась синевой. Никакие компрессы со льдом не смогли снять отёк за ночь. Боль разливается пульсацией до плеча. Придётся ехать в травму.

Мама стоит с кухонным полотенцем. Вчера она порывалась вызвать полицию, но мы все так были заняты Никитой, что решили – ещё один стресс только ухудшит его состояние. Подождём до утра.

И вот утро наступило, а с ним и новые проблемы.

– Я его убью, – шепчет отец. Он стоит у шкафа, в котором сейф с ружьём: по молодости пара пару раз съездил с армейским товарищем на охоту.

Ищет глазами:

– Где ключ, Эля?! Где ключ от сейфа?!

– Сирожа, успокойся! Мы всё будем делать правильно. Я позвонила Исааку Давидовичу, он велел везти Полину в травму, а потом снимать побои и писать заявление. Мы ещё успеем за всё поквитаться с козлиной мордой! В бетон закатаем! Этот шакал у меня скулить будет от страха!

Мама ещё долго грозит Останину и наслаждением перечисляет пытки, которые его ждут.

Затем отправляется обходить соседей. Ищет свидетелей. Расспрашивает, кто что видел, кто что слышал.

От руки пишу несколько объявлений. Прошу откликнуться свидетелей инцидента и оставляю внизу свой номер телефона. Расклеиваю их на подъезды.

Папа потихоньку остывает. Он везёт меня в больницу, но руки так и трясутся на руле, выдавая его внутреннее состояние.

Никита во время наших сборов сидит у окна и шепчет губами: «Пе-пе-пе-пе...», но не может сказать больше…

***

Вечером мне звонят с незнакомого номера.

Женский голос:

– Здравствуйте! Я всё видела… но у меня… дочь. Я боюсь. Понимаете?..

Глава 9.

Останин

Я злой. Не просто раздражён – взбешён. Хожу по кухне, сжимаю кулаки, ломаю взглядом чайник.

Визит тёщи вывел меня из равновесия. Эта старая с…а орала, как базарная баба! Ненавижу! Ведьма думает, что сможет меня прижать к ногтю. Как бы не так!

Она не в курсе, насколько хорошо я подготовился к этой битве. Иначе сидела бы, прижав хвост, и не вякала.

Хотя не вякать – это не про неё…

Полина… Как она меня достала. Жалкая, вечно вздрагивающая, со своими тараканами в голове. А теперь вдруг зубы появились?..

Яблочко от яблоньки недалеко падает. Интеллигентная, спокойная женщина превращается в свою неадекватную мать. Что ж, я ожидал нечто подобное…

Приезжаю домой, захожу в квартиру – пусто. Тишина. Хожу по комнатам, ищу взглядом и подзываю Персика.

Щенка нет.

ЩЕНКА! НЕТ!

…!

Челюсть сводит от бешенства. Кровь в жилах кипит. В мыслях одни маты.

После того, как отвёз Никиту к родителям, мне пришлось вернуться домой и оставить пса в своей квартире: мать наотрез отказалась принимать щенка, который постоянно делает лужи. Полины дома уже не было, я оставил собаку и вернулся к родителям.

Получается, что пса умыкнула Эльвира. Только эта с…а могла забрать собаку. У неё есть ключи – остались с тех времён, когда сидела с Никитой. Наверняка сын попросил заехать за другом.

Я выдыхаю и сажусь на диван. Щенок. Вроде мелочь, но нет – сильный ход. Ребёнок любит собаку, он привязался к животному, между ними крепкая связь. И если у Никиты забрать Персика – сын будет страдать. А страдание – хороший инструмент. Очень хороший. Нужный.

Парень сам попросится обратно ко мне, домой, где будет Персик.

План в голове выстраивается сам собой: надо вернуть собаку. Полина наверняка тусуется днём на детской площадке с Никитой и Персика берут с собой. Расписание сына я знаю, они гуляют перед обедом. В субботу будет вполне реально осуществить задуманное.

***

В субботу беру поводок и еду к дому тёщи. Лишь бы не она гуляла с внуком. Что может выкинуть эта сумасшедшая баба, даже представить боюсь. Как минимум попытается выцарапать мне глаза…

Но обстоятельства складываются удачно: Полина сидит на лавке, Никита бегает, играет с собакой. Персик без поводка, виляет хвостом и весело резвится.

Я выхожу из машины и иду к ним. Сердце грохочет, но не от волнения. От злости. Полина замечает меня и встаёт.

Пара фраз, обозначаю цель своего визита и зову Персика.

Щенок поднимает ушки, узнает человека, который кормил его и гулял, и начинает метаться.

Никита срывается с места и бросается к Персику, хватает его. Смотрит на меня исподлобья.

– Хочешь жить с Персиком: вернёшься домой! – довожу до сведенья сына, что ему придётся принять важное решение.

Персик визжит, Никита кричит, всё это раздражает до дрожи. И тут… он вцепляется в меня, бьёт кулачками.

Я отталкиваю его. Не сильно. Но он падает. Полина бросается – я отмахиваюсь. Её тело врезается в скамейку. Всё, предел моего терпения лопнул. Больше не сдерживаюсь – размах, удар, жена падает, охает и бледнеет от боли. Даже я слышу хруст костей…

Понимаю, что совершил ошибку, но уже поздно. На скамейке напротив сидит девушка с коляской и наблюдает за нами. Свидетели мне нужны…

Ухожу с псом, отъезжаю от дома, но наблюдает издалека за тем, как Полина встаёт, девушка помогает поднять Никиту. И когда Полина с сыном уходят, я возвращаюсь на площадку, чтобы сказать пару слов молодой мамашке.

Предупреждаю: не будет держать рот на замке – пожалеет.

И только после этого уезжаю со двора.

***

Собаку надо спрятать. Не у себя и не у родителей. Тем более, не в приюте. Какие у меня варианты?

К Сашке нельзя – там мать встанет в позу, не разрешит оставить собаку. У Янки аллергия на шерсть. В голову приходит только один вариант.

Я набираю номер. Здесь мне точно не откажут в помощи.

– Лиль, ты дома?

– Д-да… – голос звонкий, обрадованный.

– Я сейчас приеду.

– Конечно, Максим Валерьевич… я… я вас жду.

Бросаю трубку и перестраиваюсь, выбрав новый маршрут.

Лиля Антонова, моя секретарша. Хрупкая, с огромными, влюблёнными в меня глазами. Её бёдра прячутся под строгими юбками, маленькая грудь теряется под пиджаком, но взгляд… взгляд всё рассказывает.

Мы иногда… да. Когда мне было нужно. Быстро. Без слов. В кабинете. В туалете. Иногда в моей машине.

Но дома у неё я никогда не был. Знаю, что снимает квартиру в спальном районе. Адрес тоже известен, пару раз подвозил после корпоратива. Но не хотел давать надежды на что-то большее между нами, чем редкий «перепихон».

Антонова открывает дверь. В шортах и футболке, босиком, волосы распущены. Смущённая, но такая счастливая, что чувствую себя неловко. Я ведь опять использую её. Как обычно…

– Лиль, это Персик, – говорю я. – Поживёт у тебя немного. Деньги на корм и все прибамбасы для собаки переведу.

– Ой, не надо, Максим Валерьевич, у меня есть деньги… – лепечет смущённо.

Конечно! Я ещё альфонсом не был…

– Не обсуждается. Марку корма тоже напишу. Лиль, я тороплюсь, извини.

– Конечно… Вы не волнуйтесь, я люблю собак!

Ставлю щенка на пол. Он обнюхивает угол, скулит. Лиля смотрит на меня так, будто я – смысл её жизни. Наклоняется к собаке, гладит, улыбается. Потом – снова на меня.

– Может… чай? Или что-нибудь покрепче?

Я молчу. Смотрю на неё и понимаю: она идеальный исполнитель. Преданная, влюблённая, наивная дурочка, мечтающая о большой и чистой любви. Но за этим не ко мне, детка. Найдёшь ещё своего принца, какие твои годы…

Лиля поднимает на руки Персика и гладит, не отрывая от меня взгляда:

– Он будет скучать, но он привыкнет. Все привыкают. Даже вы, Максим Валерьевич… если захотите.

***

Собаку сдал – и вроде как стало легче. Без хвостатого визга, без постоянного скулежа и гавканья, без следов по полу. Лиля счастлива, уже шлёт фотки Персика, завёрнутого в розовый плед и сердечки в переписке. Дурочка надеется, что собака нас сблизит…

Визуалы. Вероника, Лилия, Александра

Дорогие читатели, в этой истории всё не так просто, как может показаться на первый взгляд.

Предлагаю познакомиться с новыми персонажами.

***

Александра Петрова, младшая сестра Яны. 23 года, после школы окончила курсы парикмахеров, работает в салоне красоты.

***

Лилия Антонова, 22 года, секретарь Максима Валерьевича Останина.

***

Вероника Ямпольская, 23 года, менеджер по продажам в автосалоне «Рено».

Глава 10.

Полина

После приёма я выхожу из кабинета, и воздух кажется густым. Никита держится рядом, но я будто проваливаюсь в прошлое. В ту самую ночь. Последнюю ночь после школы. Наш выпускной...

Мы были немного пьяны. Все. Но в той юношеской, поэтической мере, когда ноги сами несут по ночному городу. Когда кажется, что впереди – только жизнь, и она бесконечна. Шумно, весело, безмятежно.

На набережной ветер трепал завитые локонами волосы, играл с бантами, шампанское лилось прямо из горлышка, кто-то ревел песню «Звезда по имени Солнце». Мы были почти счастливы…

Димка тогда ходил за мной хвостом. С одной стороны, мне это льстило, а с другой, я почему-то его боялась. И себя. Боялась чувств, которые могут вспыхнуть между нами.

Родионов накрыл мои плечи пиджаком, хотя я упрямо отталкивала его заботу.

– Полька, ты же дрожишь, – сказал и снова попытался обернуть меня в свой запах.

– Отстань, Родионов! – отмахнулась. – Мне не холодно.

Янка шла чуть позади. Молчаливая, глаза опущены в землю.

Я видела, как она смотрит на Димку. Видела эту тяжёлую, завистливую тень, что ложилась от её взгляда. Она влюбилась в парня давным-давно, а он всё время смотрел на меня…

И мне было… страшно. Приятно. Сложно. Я сама не знала чего хочу.

Но голос мамы звенел в голове, как колокол:

– Никаких парней! Ты должна поступить на бюджет! Узнаю, что у тебя в голове розовые сопли – поедешь к тётке в Нарьян-Мар, будешь всё лето комаров кормить и её занудство терпеть.

Тётя Римма, сестра отца, одинокая, вечно больная и ноющая, критикующая всех и всё. Уставшая от самой жизни. Она терпела меня только потому, что я ей не перечила. Бесплатная рабочая сила, тихая и незаметная. Ей это подходило.

Но я знала, что однажды могу остаться там. Между каплями корвалола и пакетом с картошкой. Мама понимала, как мне отвратительна эта ссылка, и ждала, когда проявлю характер, взбунтуюсь и начну «качать права».

Мне в то время подобное было не под силу. Я категорически хотела быть такой, как моя мать…

Поэтому, когда Димка, разгорячённый и счастливый, вдруг потянулся к моему лицу, я отшатнулась.

Резко. Почти испуганно.

– Не надо! Прости. Мне домой пора!

И убежала. Глупо. Стремительно. Не оборачиваясь.

Я оставила его там. С Яной...

Не знаю, что в ту ночь случилось между ними, но с той поры Салтыкова никогда не говорила о нём. И мне запрещала упоминать имя Родионова…

– Ты вся в мыслях, – трогает меня за плечо Дмитрий Павлович, и я возвращаюсь из своих воспоминаний. – Это плохо. Сейчас ты нужна Никите вся, полностью. Постарайся выкинуть из головы то, что тебя тревожит.

– Да, я попробую, – сдавленно шепчу.

Он подходит ближе. Рука касается моего локтя, осторожно, но намеренно.

– Поль, не убегай больше от меня…

Мы стоим почти вплотную. Слишком близко, чтобы это был просто врач и просто пациентка. Между нами история. Пыльная, забытая, но всё ещё пульсирующая под кожей.

– Хорошо, Дима, – голос предательски дрожит.

– Всё наладится, вот увидишь. Недаром жизнь снова нас свела.

И мне так хочется верить его словам. Я практически превращаю их в мантру:

«Всё наладится! Всё наладится! Всё будет хорошо!»

Но я даже не знаю в тот момент, сколько выдержки мне потребуется в будущем...

Судебный зал холодный, будто и не май за окном. У меня мёрзнут пальцы, холодеет спина. Никита остался с мамой дома. Он сегодня встал, не сказав ни слова. Щека дёргалась нервным тиком.

Я сижу на скамье рядом с адвокатом. Шапиро спокойно перебирает бумаги, а меня потряхивает от напряжения.

С другой стороны зала – Максим. Хмурый, в дорогом костюме, волосы уложены волосок к волоску, подбородок чисто выбрит. Белая рубашка с заколкой в галстуке сверкает так, что режет глаза. Позёр…

Рядом его юрист, молодой, самодовольный, с манерой говорить чуть наигранно, будто в дешёвом сериале. Они переговариваются и посмеиваются, бросая на меня сочувствующие взгляды.

Секретарь объявляет:

– Всем встать, суд идёт!

Судья, женщина лет пятидесяти, сухая, с аккуратной причёской и цепким взглядом. В длинной мантии, как положено. Садится за стол, приглашает сесть на место участников процесса и тоже начинает листать бумаги.

– Рассматривается дело о расторжении брака между Останиной Полиной Сергеевной и Останиным Максимом Валерьевичем и об ограничении матери в правах на ребёнка, – совершенно нейтральным голосом объявляет судья. Затем устанавливает личности сторон и разъясняет их процессуальные права.

Я сажусь и примерзаю к стулу. Пытаюсь натянуть на здоровую руку рукав кардигана до самых пальцев, а руку в гипсе прикрыть половиной тёплого вязаного изделия.

Судья зачитывает исковое заявление, затем слово предоставлятся истцу:

– Максим Валерьевич, вы поддерживаете свои требования? Вам или вашему представителю есть что сообщить суду по существу дела?

Максим с готовностью вскакивает:

– Да, ваша честь, я поддерживаю иск! Прошу расторгнуть наш брак с Полиной Сергеевной, так как она психически нездоровый человек, и я опасаюсь за свою жизнь и жизнь ребёнка. Моя супруга неоднократно проявляла агрессию. Есть акты органов опеки. Ребёнок находился в антисанитарных условиях, не посещал детский сад. Мать периодически в нестабильном психоэмоциональном состоянии, ей необходимо серьёзное лечение в соответствующем стационаре, она постоянно принимает сильнодействующие препараты. Выписки врачей, копии рецептов мы предоставили.

– Да, я вижу, – она листает документы в папке.

Судья посматривает на меня с неприязнью. Выгляжу я, и правда, не совсем презентабельно. Мамин старый кардиган, которым можно прикрыть загипсованную и висящую на шее руку. Не совсем аккуратно убранные волосы: с одной рукой привести в порядок мою шевелюру было проблематично.

Мама с папой увезли Никиту на дачу. Ребёнок так скучает по собаке, что бабушка пообещала ему купить кролика. Но Ник не соглашается, не хочется изменять своему другу. Договорились, что сходят к соседям на кроликов посмотреть…