Измены. Развода не будет

Глава 1

— Сыграем партейку? — лучезарно улыбается мужчина, подмигивает.

— Вы разве не устали, Евгений Семенович? — сдерживаю смех и снова расставляю шахматы на доске. — Я же так себе конкурент.

— А это мы проверим, девонька, — ласково называет меня Малышев и накрывает своей ладонью мою руку.

Тушуюсь. И чувствую, как румянец приливает к моему лицу. Жутко неудобно. Мне кажется или Евгений Семенович решает приударить за мной?

Не сказать, чтобы я не рассматривала мужчин постарше в роли своей пары, но Малышев мне в папы годится или даже больше подходит на роль молодого дедушки.

Осторожно вынимаю свою руку. Молчу.

— Ход белых, — дает команду к началу Евгений Семенович.

Мы разыгрываем дебют. В этом я уже преуспеваю. Беру фигуру и уверенно вывожу на поле пешку Е4.

— Умница, — одобрительно кивает мужчина.

В комбинациях я еще пока полный профан, но не сдаюсь. Пытаюсь подловить Евгения Семеновича и рассмотреть бреши в его игре. И начинает даже казаться, что у меня получается.

Мы вступаем в ожесточенный размен. Фигуры слетают с поля, а пешка Малышева уверенно стремится к краю доски. А я пользуюсь моментом и веду настоящую атаку в той части поля, где стоит король.

— Шах и мат, — говорю и не верю, что каким-то чудом мне удается взять верх над своим подопечным.

— Ох, лиса! — журит меня Малышев, а я, как ребенок, радуюсь победе.

— А теперь на прогулку. Возражения не принимаются, — я проговариваю и собираю шахматы.

— Выиграла. Командуй.

И мне льстит, как Евгений Семенович подчиняется моим приказам. Несмотря на возраст, я считаю его красивым мужчиной: вьющиеся волосы, смуглая кожа, горящий взгляд, волевой подбородок, привлекательные и сильные руки.

Только то, что он прикован к инвалидному креслу, очень огорчает.

Как это случилось, я узнала из одного нашумевшего паблика. Малышев попал в аварию в горах на своем Порше. Перелом позвоночника, и неутешительные прогнозы врачей. Евгений Сергеевич бизнесмен в сфере туризма. Он владеет несколькими турфирмами и мини-отелями премиум-класса. Живи и наслаждайся, но нет! Случайная встреча с горным животным на дороге привела к такому жуткому последствию, как авария. А Малышев, любитель полной свободы и скорости, не смог быстро среагировать на непредвиденную ситуацию.

Я выхожу из-за стола и приближаюсь к Малышеву. Он упирается в подлокотники кресла локтями, скрестив пальцы, и наблюдает. За мной.

— Вы что-то хотите спросить?

— Да, — тихо проговаривает Евгений Семенович. — Почему вы работаете в фонде волонтером?

Я не спешу отвечать.

Стою и смотрю на мужчину. Сверху вниз. Нарушаю его первый запрет, что никто и никогда не имеет права позволять себе подобную вольность в отношении него. Я забываю, снова. И уже готовлюсь к очередному приступу агрессии со стороны Малышева. Но проходит минута-другая, и ничего не происходит.

Евгений Семенович совершенно спокоен и скорее выжидает. Да. Как охотник в засаде — ждет свою жертву.

— Меня учили, чтобы разобраться в этой жизни, я должна уметь преодолевать препятствия. Их не нужно создавать специально, эти препятствия, — зачем-то поясняю, как будто такой человек, как Малышев, мог меня неправильно понять. — Безвозмездная помощь в адрес человека любого социального статуса — это познание.

Евгений Сергеевич внимательно слушает, потом прикрывает глаза и говорит такое, что я даже теряю дар речи:

— Я делаю тебе предложение.

Я молчу. Мне кажется, что я ослышалась.

— Что, простите?

— Мира, я хочу, чтобы ты стала женой…

— Кем? — уточняю и продолжаю не верить в то, что слышу.

— Женой, — Малышев проговаривает громко и достаточно четко.

— Вашей? — сглатываю, потому что во рту все резко пересыхает и язык начинает прилипать к небу.

— Фиктивной женой, — продолжает меня потрясать Евгений Семенович.

Я не хочу. Нет, с чего он взял, что я вот так возьму и соглашусь?!

— Мой племянник, — с надрывом проговаривает Малышев, — мажор до мозга костей, умный, но полный засранец, который просто гробит все свое будущее.

Я ничего не понимаю. Фиктивная жена. Племянник — мажор, проматывающий свою жизнь на обочине разгильдяйства и… Второе я уже слушаю вполуха. Никогда не горела желанием копаться в чужом грязном белье.

— Евгений Семенович, я не понимаю, к чему все это?

Мне становится очень страшно, и, видя, насколько я нервничаю и ослабляю защиту, Малышев нападает, нанося сокрушительный удар:

— Я знаю, что твой близкий человек находится под аппаратом ИВЛ и тебе нужны деньги на поддержание жизнедеятельности и дальнейшую реабилитацию в том случае, если ОНА придет в себя.

Я ни жива ни мертва. Ноги словно врастают в пол. Как он это делает? Еще минуту назад он был душкой и наставником, а сейчас… сейчас просто безжалостен в своем нападении.

Я в замешательстве и полном непонимании происходящего.

— Мира, я считаю, ты одна можешь помочь моему Глебу. Не торопись с ответом, только…

— Что?

— Не заставляй меня долго ждать.

***

— Вы сумасшедший… — не уточняю, а констатирую факт.

— Мира, я просто старый и очень сентиментальный. Не могу смотреть на то, как мой близкий человек, крестник, гробит себя. Он стремительно несется под откос.

— Туда ему и дорога, — выпаливаю то, что уже давно заворочалось смертельной коброй в груди.

Не умею я затаивать злобу. Вываливаю ее моментально и потом всегда жалею, что я такая прямолинейная дура.

Зачем? Кому сдалась моя правда в этом несовершенном мире?!

— Ты его не знаешь.

— Разве? Евгений Семенович, давайте откровенно. Вы очень обеспеченный и влиятельный человек, — сердце стучит о ребра, и язык не слушается совсем. — Почему ваш любимый родственник не может нанять вам частную сиделку? В конце концов, самостоятельно ухаживать за вами, дома, а не в больничных стенах.

Глава 2

У меня до сих пор руки трясутся. Никак не могу прийти в себя. Я уже это делаю — играю роль жены Глеба Вересова.

Он когда на меня так посмотрел, я думала, что моя смерть будет быстрой. Но раз я пообещала Малышеву, пути назад нет. Потому я стойко выношу истерику взрослого мужика.

Фиктивный муж пока спал, я успела даже разглядеть розу ветров, татуировку на его плече, а еще Евгений Семенович рассказал о родинке своего племянника на самом причинном месте. Это если вдруг он кинется сверять информацию о себе.

По-человечески я Глеба очень понимаю. Но в целом он сам виноват, что дядя решил таким нестандартным способом его привести в чувство. Так сказать, отрезвить и наставить на путь истины.

Как только мой муж выносится в подъезд, я сразу звоню Сергею Самохину, чтобы они за своим боссом присмотрели и, может, даже успокоили его.

Я же ничего не должна бояться, надо продолжать активно вживаться в свою главную роль. Поэтому я не жду Глеба, а иду на кухню и включаю кофемашину. Запускаю программу, подливаю молоко в емкость и начинаю приятный процесс варки кофе.

Делаю вариант «как любит Глеб».

Капучино с пенкой и корицей в его любимой кофейной чашке. Себе наливаю то же самое. Затем направляюсь в нашу общую гардеробную.

Глеб будет в шоке. За время, что он пробыл в отключке, его квартиру даже успели немного модернизировать под семейное гнездышко.

Я надеваю приятный на ощупь велюровый костюм, собираю волосы в хвост и возвращаюсь на кухню. Из холодильника беру себе чизкейк. Минут через двадцать возвращается благоверный.

Наверное, уже успел полрайона разгромить, пока смог принять очевидное и неизбежное.

— Сидишь, значит? — сухо и совсем недружелюбно проговаривает мой блудный муж.

— Сижу, — тихо отвечаю и ковыряю чизкейк вилкой.

— Зачем ты тут сидишь? — тянет слова мой фиктивный муж, намекая на неуместность всей ситуации.

— Сейчас допью кофе и спать пойду, — выдаю сразу прямо свои дальнейшие действия.

Пусть даже и не надеется, что я сдамся, подожму свой хвост и уберусь отсюда.

— Тебе я тоже сварила. Может, взбодришься?!

— Я уже… взбодрился, — многозначительно проговаривает Глеб и садится на барный стул у стойки в нашей совмещенной с кухней гостиной. — Капучино? Откуда ты все знаешь? — с недоверием заглядывает в чашку и вдыхает кофейный аромат, немного расслабляясь.

***

Суженый все-таки решается выпить ароматный напиток. Его губы пачкаются в пенке, и меня торкает немного позабавиться. Хотя я рискую, и сильно. Мало ли на что способен мужик в стрессе. Тем более чужой мужик.

— Ты испачкался, — игриво проговариваю и указательным пальцем стираю молочную пенку с его губ.

Он сначала дергается от моих невинных прикосновений, но потом, когда до Глеба доходит, что я просто ухаживаю за ним, успокаивается немного.

— Я бы и сам… справился. Спасибо, — но Вересов все-таки предпочитает отодвинуться.

Неужели считает, что я могу его съесть или снасильничаю ненароком? От подобных предположений становится смешно. Я даже непроизвольно улыбаюсь и уже с гораздо большим удовольствием кладу кусочек чизкейка в рот.

— Как знаешь, — проговариваю и встаю из-за стойки.

Беру тарелку в руки и кружку, несу все это до мойки, открываю воду и начинаю петь: «Зачем мне солнце Монако…»

Я стою у мойки, пою (очень на любителя, не всегда попадая в ноты) и пританцовываю. На часах пять утра, и вместо того чтобы уже ползти спать, я с особым энтузиазмом испытываю нервы Глеба на прочность.

За спиной я слышу звон бьющейся посуды, благоверный не выдерживает утренней атмосферы и разбивает вдребезги свою любимую чашку.

— Епрст, это же еще дядька дарил.

Тут становится обидно за Малышева — его несносный племяш вспоминает о родственнике, только когда бьется привычная посуда. А что такое чашка и человеческая жизнь в сравнении?

Для себя мысленно называю Глеба эгоистом, но не реагирую и продолжаю заниматься своими делами.

— Эй, где у нас веник?

— У меня вообще-то имя имеется, — проговариваю с обидой. — И веника у нас в доме нет.

— А чем осколки будешь убирать?

И главное — еще таким нахальным тоном.

— Я осколки убирать не буду, а ты спокойно справишься и щеткой. Она, кстати, на том же месте, где ты ее и повесил.

— Я повесил? — совершенно обалдевшим голосом уточняет Вересов.

— Ну не я же! — каждая моя реплика так и сквозит сарказмом. — Зато где у твоих телок трусы, ты очень быстро разбираешься, — давлю на больное и придерживаюсь заданного плана.

Когда Евгений Семенович озвучил мне свою идею, я очень сильно засомневалась в возможности ее исполнения, но, как показала практика, нет ничего невозможного. При наличии денег вопросы подобного рода решаются очень оперативно, а вот с чем посложнее — деньги не всегда справляются.

И тут я вспоминаю о маме, которая внезапно впала в летаргический сон. Одним днем. Легла в ночь отдохнуть, а с утра уже не смогла очнуться. Мне тогда едва семнадцать исполнилось. Я думала, что она умерла, но врачи вынесли совсем другой вердикт. Правда, легче от понимания того, что мама спит, мне не стало. Уже как два года спит. И моя жизнь поделилась на «до» и «после».

— А не буду я это собирать, — подскакивает Глеб с барного стула. — И не тебе обсуждать моих телок, я хотя бы с ними знаком. А тебя впервые вижу. Я даже имени твоего не знаю.

И вот становится обидно. Не за себя, а за ту жену, которая могла бы у Вересова быть на самом деле.

Ишь, как заговорил. Распустил свой павлиний хвост и пытается меня приструнить. Не на ту нарвался!

Я оборачиваюсь, вытираю руки и …

Начинаю специально стонать, проговаривая свое имя вслух:

— Ах, Мира, ты такая затейница. Ты такая страстная. Ты охрененная…

В общем, выдаю очередную сатирическую сценку «Вспомнить все».

Смотреть интимное видео, как себя Глеб ведет в постели, я не смогла. Хотя Малышев настаивал, что для дела это очень важно. Сошлись на фото, где не видно всех подробностей и маленькой аудиозаписи.

Глава 3

Глеб

Я совершенно ничего не понимаю. Что это за ерунда? Девица играет на моих нервах, словно заправский музыкант. С огоньком и каким-то детским задором. Обижается, как будто мы и вправду женаты.

Мне впервые захотелось женщину связать. Вот вставить ей кляп в рот и кинуть куда-нибудь в самый дальний угол своей квартиры. Эту говорилку было не остановить. Она просто изматывала меня до состояния аффекта. И я в него уже практически впал, если бы не вспомнил о том, что женщина мужчине не соперник. Это как-то меня отрезвило, и молодецкая удаль, бившая в височную часть, немного поутихла.

Да и жена явно испугалась моего напора, поэтому я в самый последний момент закинул девчонку себе на плечо и поволок в спальню.

Моя жена легкая как пушинка. Я практически не чувствую ее веса. И когда опрокидываю на кровать, срочно соображаю, как выкурить из своего дома эту самозванку, на чем ее подловить.

Начинаю с простого и самого дорогого одновременно — мамы.

Но она и тут пытается взять первенство, кричит и ругается. А мне только то и нужно, чтобы вывести девчонку на эмоции. Может, хотя бы в гневе она отпустит контроль и где-то проколется.

Но женушка упорствует и настаивает на своем. Из всего, что между нами происходит, я чувствую лишь одно: желание ее придушить никуда не исчезает, а наоборот, только усиливается.

Красивая мерзавка. Понимаю, когда удается ее подетальнее рассмотреть. Глаза такие васильковые, губы чувственные, пухлые и с четким контуром, и эти изящные ключицы совершенно дезориентируют.

В голову лезут какие угодно мысли, кроме разумных.

В принципе, я бы в жены такую взял, когда-нибудь… в очень далеком будущем, а пока я молод и самолюбив, хочется вкусить все прелести жизни здесь и сейчас. А вот когда стукнет полтинник, можно и о жене подумать. И она явно будет меня моложе, чтобы родить могла и воспитать. По выходным я бы сидел на веранде в свои будущие семьдесят лет, курил трубку и потом наблюдал бы за своими детьми, тоже юными и красивыми.

Но сейчас-то зачем мне такое счастье? А жена — это уже прямой путь к детям! Вот и Герман, не успела его звезда из Англии прилететь, окольцевала, еще и забеременела сразу.

Не-е-ет. Такое не по мне. Не хочу. Гори оно все синем пламенем.

Ну что, милая, держи ответочку.

— Как зовут мою маму?

И она увиливает и не отвечает. Только пыхтит и создает видимость задетого самолюбия. Актриска из нее так себе. Плохо играет свою роль. Слезу хоть бы пустила для убедительности…

И тут смотрю, как-то девчонка приободряется, в позу йога переползает и выдает страшные голосовые вибрации.

Может, хочет этой самой вибрацией оглушить, чтобы меня отрубило окончательно?!

Сидит и не двигается. Я стою и смотрю на это форменное безобразие. А за окном уже утро, а я, блин, непонятно даже когда теперь высплюсь с этой канителью.

— Ты чего… сектантка, что ли? — грубо проговариваю, а у самого вот просто руки чешутся ее скинуть с кровати. Сидит, привыкает. На моем. — Хата моя, что ли, потребовалась? Так ты скажи свои кришнаитам, фига с маслом им, а не квартира.

— Если бы мне потребовалась квартира, при условии, что она бы была твоей, то тогда вдовой мне было бы гораздо выгоднее стать и ни с кем не делиться. Не находишь?

— То есть как это — при условии моей? Я лично квартиру купил!

Несет какую-то чушь, совершенно не соображая. Ну, допустим, я не помню, что женат и еще тот кобелина. Но квартиру я точно покупал без кого-либо. На сделке даже дядька не присутствовал, не смог, в больнице уже находился.

Уверенно направляюсь к гардеробной, резко дергаю дверь. А там…

Дайте мне это развидеть!

Все мое сноубордическое снаряжение, костюмы и просто немного вещей сиротливо расположились на полках. А все остальное занимает не пойми что: какие-то перья и бабское шмотье. В моем открытом шкафу стоит более тридцати пар женских туфель и другой обуви, сумки и украшения под стеклом. А еще же сердечки, куда же без них в гардеробной, без плюшевых сердечек.

— Ах ты ж трындец! Как же это … Откуда… Нет, я спрашиваю, откуда ты все это приволокла?

— Оттуда, — я слежу за ее наглым взглядом, который упирается куда-то туда, где на стене еще висит и картина с котиками…

Гм... сердце как-то покалывает нехорошо.

— Это чего? — указываю на железный ящик, встроенный в стену.

— Коробочка для хранения ценностей и важных документов, — ехидничает эта кукла с ангельским лицом. — Ну чего как не родной. Подходим и открываем сейф. Или тебе напомнить, любимый?

— Сейф, значит… — моргаю часто и смотрю на кнопки с цифрами.

— Угу… Я думаю, тебе стоит к наркологу записаться на прием, пока белочка не накрыла. Самое время!

Я пропускаю мимо ушей ее колкости и пробую тот самый код, который планировал ставить на свой сейф.

Сработало…

Открываю дверцу. Пистолет в кожаном чехле. Нож охотничий. Снова какие-то брюлики и документы. Мой пульс, наверное, выдает под все сто пятьдесят. Голова тяжелая, а в глазах рябит, свидетельство о браке и договор купли-продажи.

— Да как так-то?! Что за дичь…

***

Задницей плюхаюсь в кресло. В глазах чертовы мурашки, а в крови полыхает огонь. Хочется все сжечь вместе с документами, что я держу прямо сейчас.

Пигалица как недвижимая статуя в буддийском храме, остается вокруг нее только свечи расставить и цветами закидать в виде подношения.

— Ты в кресле спать будешь?

О, очнулась и даже пытается показать свою заботу.

А я, может, хочу в этом кресле осознать все случившееся и вообще понять, как с этим всем дальше жить.

Голова раскалывается, руки уже все в синяках от такого количества щипков, которыми я попытался себя реанимировать. И хоть бы хны! Ничего не помогает вернуть себя в то нормальное состояние, а заодно и жизнь, которой у меня внезапно не стало.

Может, я настолько перепил, что умер и попал в свой персональный ад, а эта мадам проверяет меня и дает последний шанс прорваться в закрывающиеся врата рая?

Глава 4

Про брачный договор я очень поторопилась. Евгений Семенович настаивал на полном пакете документов, но мне казалось, что свидетельства о браке и договора купли-продажи будет достаточно.

И если Глеб сейчас пойдет его искать, то не найдет…

Можно сослаться на хранение документа у личного адвоката, но все-таки я поспешила. Плохо.

— Что там? В случае развода я должен буду отпилить себе руку или ногу. Погоди, молчи. Почку, две? На черном рынке?

Эм… кто-то у нас в стендаперы заделался. Но я держу оборону. Ничего у него не получится. Не для этого я изучала жизнь Вересова, чтобы сейчас в самом начале струсить и подставить Малышева.

— Откуда что берется. Вересов, ты бы хоть репертуар сменил. Стареешь, — подначиваю специально Глеба, побуждая к небольшой агрессии в свой адрес.

До психолога мне далеко, хотя я очень мечтала после школы пойти именно в эту профессию. Сейчас я успеваю только читать книги на все эти темы, но работы и рутинных дел столько, что чаще приходится забывать о своей мечте детства.

И сейчас я иду совсем неправильным путем. Вместо того чтобы откинуть Вересова в детство и понянчить его внутреннего ребенка, я бью по живому, специально вызывая огонь на себя, взрослого и избалованного Глеба.

Документы летят в разные стороны, а мне, судя по всему, предстоит полет… на кровать. Так и есть. Две минуты — и сильные руки Глеба сгребают меня в охапку и бросают на супружеское ложе.

Страшно? Очень. Сердце уже буквально подпирает горло.

Глеб нависает надо мной, удерживая вес своего тела на вытянутых руках. Я забываю даже дышать. Его лицо так близко. Что все путные мысли у меня вылетают одномоментно из головы. Я смотрю на небольшую паутинку морщин в уголках его глаз, мужчина как-то тяжело дышит, молчит и сглатывает, облизывая пересохшие губы.

Я успеваю выставить руки вперед и немного его отрезвить тихим писком:

— От тебя несет перегаром. Я сейчас задохнусь.

На самом деле неприятные запахи меня сейчас волнуют меньше всего. Я напряженно всматриваюсь в его лицо и ощущаю, что между нами зарождается какая-то ниточка связи. Она еще непрочная, но уже чувствуется. И от этого я пугаюсь еще больше.

— Разве нас это когда-то останавливало, малыш?

Правильно, не останавливало, потому что нас не было никогда, а теперь есть. И вот я не готовилась к такому напору с его стороны. По крайней мере, еще даже сутки не вышли от нашего знакомства.

Я ерзаю под крепким мужским телом. Одной рукой упираюсь в грудную клетку своего фиктивного мужа, другой — стараюсь страховать свою нижнюю часть, благо, я в трусах. Чтобы наши стратегические места никак не соприкасались.

Тетя Вика часто рассказывала о своих любовных похождения и втихаря раздавала советы, когда мама отворачивалась и не слышала.

«Запомни, Мирочка, мужик — стреляный зверь, и в самые значимые моменты их мозги отключаются, они начинают думать совсем не тем местом».

Каким местом они думают, уточнений не требовалось, потому что по разделу анатомии у меня была твердая пятерка. Да и подружки любили подбросить деталей.

Но одно дело теория, и совсем другое, когда над тобой нависает здоровенный мужик вот с ТАКОЙ физиологией, а ты в одной сорочке на голое тело. Неосмотрительно и глупо. Надо было не рисковать и отправить муженька на диван в гостиную.

— Я так не хочу, — пытаюсь достучаться до его разума, если он еще не заблокирован. — Ты совсем не такой, Глеб!

— А какой я, малыш? — нахально лыбится, обнажая белоснежный ряд зубов.

Вересов наклоняется ближе и утыкается мне носом в район шеи.

— Слушай, обалденно пахнешь, это что?

— Духи, которые ты подарил на Восьмое марта…

— Я подарил?

Я закатываю глаза.

— Наверное, ты их всем своим любовницам даришь. Это очень удобно, чтобы не путаться, — пытаюсь его оттолкнуть, но, получается, делаю только хуже, и Вересов теряет равновесие…

— Ой… — выдыхаю, когда мы оказываемся в ворохе постельного белья.

Мои ноги путаются в пододеяльнике, а руки Глеба — в простыне.

— Живая? — уточняет Вересов, боясь лишний раз пошевелиться.

— Вроде, — лежу и пытаюсь почувствовать свое тело, которое уже и так затекло от перенапряжения.

— Мир, ты правда моя жена? — смотрит взглядом побитого пса на меня, и вроде жалко его, но Малышева еще жальче, особенно за то, что Глеб его не навещал и даже и не собирается.

Врать не люблю. Особенно глаза в глаза. И только собираюсь подпортить свою карму, как в квартире раздается спасительный звуковой сигнал видеодомофона.

***

Глеб как-то резко меняется в лице. И мне даже кажется, что он недоволен тем фактом, что нас прервали на самом интересном месте. Я же, наоборот, облегченно выдыхаю.

Уф, пронесло.

— Открывать думаешь? — проговариваю, когда звонок видеодомофона звучит уже в третий раз.

— Да.

Глеб осторожно приподнимается, чтобы меня никак не задеть. Я не хочу смотреть на Вересова, но взглядом все равно цепляю нижнюю часть его тела, самую выпирающую.

Как хорошо, что нам помешали, иначе неизвестно, до чего бы мы дошли.

На Глебе по-прежнему одни штаны, ступни босые. И, видимо, менять в этом он ничего не собирается. Так и идет встречать в костюме полубога гостей.

Я лежу еще какое-то время, потом все-таки решаюсь подняться и посмотреть, кого там принесло. Хотя бы зрительно поблагодарить своего спасителя.

Накидываю короткий халатик из ночного комплекта и обуваю милые тапочки с опушкой на каблучке.

— Дорогой, кто там? — играю прилежную супругу и заявляюсь во всей красе в гостиную.

На пороге стоит настоящей скалой Сережа, тот самый начальник службы безопасности — Самохин.

— Сережа, как я рада видеть вас! — улыбаюсь самой благожелательной улыбкой, а сама глазами показываю, мол, ты чего так долго, меня тут чуть было не распластали на постели.

Он смотрит на Глеба, затем на меня красивую.

— Кажется, я не вовремя.

Глава 5

Глеб

Самохин смотрит на меня непробиваемым взглядом. Он точно не врет. Но когда он сообщает, что я такой шальной после аварии, у меня как будто воздух из легких вышибает.

— Ты шутишь, Серег? — зачем-то уточняю, хотя по лицу безопасника и так все понятно.

— Нет.

Сам не понимаю, как так происходит, но в моих руках трещит стакан с водой. Я его просто разбиваю.

Стою и туплю. Смотрю на свои порезанные пальцы и на рваные осколки.

— Твою ж! — хочется не просто ругнуться, а в голосину проораться, желательно где-нибудь в лесу, чтобы никого не напугать.

— Все нормально? — вежливо спрашивает Самохин.

— Ну как тебе сказать… Я где-то на грани между безумием и полным безумием. Когда это все произошло?

— Месяц назад.

Значит, я женат пять месяцев, а блудить и мозгокрутством стал заниматься всего месяц назад? Это что же получается, я счастливый семьянин?

Кошусь в сторону спальни. Сейчас там спит моя жена. А у меня по нулям. Глазищи васильковые у нее зачетные. Но почему я ничего не помню, ну что-то же должно было сохраниться на уровне инстинктов хотя бы?

И инстинкты мне весьма серьезно напоминают о том, что если бы не приход Самохина… Я бы сейчас не осколки собирал у раковины, а занимался более приятными и интересными делами.

— Едем к врачу, — проговариваю с серьезным видом и снова пытаюсь отследить реакцию Сергея. Ничего по нему невозможно сказать. Не зря он у меня уже много лет в охране. — Пусть мне этот Пилюлькин, глядя в глаза, скажет, почему я такой тугодум и что теперь с этим делать.

— Хорошо, — быстро соглашается Самохин, и я как-то даже выдыхаю.

Этот точно не врет! Самохин мой человек, проверенный временем, и вообще… С чего бы он стал такой ерундой страдать? Уговариваю себя. Убеждаю, что моя реальность не вымысел, это просто я туплю не по-детски.

Жену расстраиваю. Она же совсем молодая, а муж уже на первом году жизни по бабам бегает. Не мужик, а…

В моих рассуждениях меня только останавливает, что этот неверный муж я и есть, и как-то о себе говорить плохо язык особо не поворачивается. На чьем другом месте я бы такому уроду втащил, а себе разве вмажешь?

Выбрасываю осколки в мусорную корзину. Мою руки под холодной водой и достаю из ящика, небольшую аптечку. Она там у меня всегда лежит в одиночестве. Ну так я помню, а сейчас наблюдаю иную картину: какие-то щипцы, одноразовые пакеты, бумага для выпечки и пакеты для запекания, одноразовые перчатки и запас больших бумажных полотенец.

Этого всего тут точно быть не могло. Но есть и лежит рядом с моей мини-аптечкой. Бесит. До черных пятен в глазах. Есть ощущение нарушения личных границ. И если я счастливый семьянин, то почему так все напряжно?

***

В больнице ничего особо не проясняется. Врач тычет в лицо снимками, говорит сложными терминами. И все подтверждает: фонарный столб, авария, палата. Именно в такой последовательности я попал под наблюдение.

Из кабинета своего лечащего врача выхожу без эмоций. Их нет. Ни одной. Чувствую себя выпотрошенным и выброшенным на обочину своей недолгой жизни.

Самохин везде рядом, сопровождает и в основном молчит.

А я?

Я вообще не в норме. Сейчас точно нет. Мне тяжело. Поэтому приваливаюсь к стене, а Серегу отправляю за минералкой. В приемном покое замечаю еще одного знакомого, он сидит чернее тучи, присматриваюсь, точно — Макс Ржевский.

Иду к нему с замиранием сердца, может, хотя бы он подтвердит, что я не поехал кукушками. Но чем ближе я к нему подхожу, тем больше понимаю, что никакие вопросы о себе совершенно неуместны.

— Макс[2]? А ты тут какими судьбами?

Ржевский поднимает голову и смотрит на меня совершенно стеклянным взглядом.

— А, Глеб… привет, — тихо приветствует и стискивает кулаки с силой.

— Что-то случилось? — из головы в момент вылетают свои личные переживания и страдания о том, что я немного того, пропащий, потому что меня подводит память.

— С женой неприятности.

— Ты женился? — таращусь на Ржевского.

Еще совсем недавно он был холостой и даже не собирался лишаться своего статуса.

Но тут Макс добавляет:

— Сына педиатр осматривает, тоже непонятно пока, стоит ли волноваться или нет.

Я просто умолкаю. Вот так бац — и друг женат, и сын уже готов, и сам я того… Растираю ладонями лицо.

— Все будет хорошо! — хлопаю Ржевского по плечу в знак поддержки, о себе, естественно, не заикаюсь.

У человека проблемы, а я тут бегаю, перепроверяю, женат или нет. Даже становится совестно перед Мирославой. Она, наверное, этот месяц как в аду…

— Ты держись, если что, звони. Номер мой есть?

Он кивает относительно моего номера телефона. Мы обмениваемся с Максом рукопожатиями, и я иду к Сереге.

Дождавшись Самохина, забираю из его рук минералку.

Воду выпиваю практически залпом. Мне даже не мешают это сделать пузырьки, бьющие в нос. Я пью, пью и думаю, какой же я идиот. Полдня мотаюсь по больницам, а дома жена ждет. Здоровая и красивая. А я все ищу непонятно чего. С жиру бешусь!

На этом и точка. Не нужны мне никакие доказательства. Все, хватит, насомневался уже. И вновь оборачиваюсь и смотрю на то, как Ржевскому по-настоящему плохо. Как-то отрезвляет разом. И хочется, не оглядываясь на прошлое, продолжать жить.

Поэтому, когда в машине Самохин спрашивает, куда теперь, я точно знаю, что домой.

По пути мы заезжаем в цветочный магазин. Я скупаю все самые красивые цветы, потому что совершенно не помню, какие любит Мирослава. Флорист скачет волчком вокруг меня, я, наверное, ей сделал недельную выручку, если не месячную.

Сереге едва удается впихнуть цветы в свой внедорожник. Нам даже приходится немного расширить багажник, сложив задний ряд пассажирских сидений.

Для того чтобы дотащить всю эту клумбу разом, мне приходится напрягать и уборщицу, и консьержа в нашем доме.

Когда мы затаскиваем все это в квартиру, Мира как-то резко меняется в лице:

Глава 6

Первая мысль, когда я вижу Глеба и цветы, о том, что он все знает и решил наказать меня, умертвив. Потому что стоило мне вдохнуть цветочный запах, как с дыханием тут же начались проблемы.

В квартире мне сразу становится неуютно и жарко. К горлу подступает ком, а мои глаза увлажняются. Неизбежные слезы уже явно обозначились. Главным было во всем этом безобразии не потерять сознание.

Глеб кидается в сторону кухни. Что делает Самохин, я уже не могу отследить. Мне плохо.

— Мир, давай, сглатывай, — слышу отдаленное обращение своего фиктивного мужа, но сил как-то отреагировать не хватает.

Тогда Глеб просто вкладывает в мои руки стакан и уже более требовательно просит разжевать таблетку антигистаминного.

Я стоически пытаюсь выполнить его просьбу. И у меня даже получается отпить немного воды.

Ну что поделать, если бы Вересов был моим настоящим мужем, он, конечно, не забыл бы о том, что у его жены аллергия. А так затеянная авантюра вполне могла провалиться с треском, а все почему? Потому что мы простые и смертные люди и предусмотреть каждый нюанс невозможно. Малышев наверняка будет расстроен, что все так со мной вышло.

И мне действительно страшно. Если бы сейчас у меня случился анафилактический шок, я бы не только Евгению Семеновичу не смогла помочь, но и маме.

Глупо и неразумно с моей стороны. Как я вообще упустила из виду такое важное обстоятельство?

Глеб же меня поражает своей заботой и участием. На его месте любой другой уже бы возрадовался и вообще меня целиком обложил цветами с ног до головы. В надежде быстро стать вдовцом.

А Вересов спасает. И даже чай готов мне заварить. Цветы вот все ликвидировал. И когда я собираюсь спросить, что муженька сподвигло в дом притащить целую оранжерею — Глеб притягивает к себе и целует.

Неожиданно. Волнительно. Тревожно.

Моя первая реакция — вырваться из плена его рук и губ. Затем я вспоминаю, что жена явно себя так не должна вести, и смиряюсь. И если утренней близости мне удается еще избежать, то от поцелуев теперь точно никак не отвертеться. Я делаю единственный вывод, что Вересов явно решает наладить со мной взаимоотношения и даже предпринимает попытки оправдать свои измены, которых, кстати, по факту и не было.

А я жуткая лгунья и нехороший человек, раз решилась на подобное. Занимаюсь мысленным самобичеванием, когда наш поцелуй прерывается, а взгляды скрещиваются.

Вересов, если распознает обман, никогда больше не сможет доверять людям. И в этом буду повинна я одна, потому что очень сомневаюсь, что Малышев стал бы искать другую кандидатуру на роль жены Глеба. Мне надо было просто ему отказать, а теперь…

***

После поцелуя с Глебом мой мозг плавится, как сыр. Но я стараюсь придерживаться изначального плана и напоминаю о том, что один поцелуй, пусть и страстный, не перекроет все измены (которых не было).

И сегодня мой фиктивный муж кажется слишком послушным. Он вообще странный какой-то, как будто призрака увидел, и даже проявляет сочувствие ни с того ни с сего.

— Я не помню, — сокрушенно проговаривает Глеб. — Ничего не помню. Прости. Моя избирательная память вычеркнула только тебя.

И когда он это говорит, сожалея о нас, становится ТАК стыдно. Я чувствую, что мои щеки вновь пылают.

Я закашливаюсь.

Вересов стучит мне по спине и снова спрашивает, все ли хорошо.

— Чай, — напоминаю ему. — Не помешает.

— Точно, — муж усаживает меня на гостевой диван. — Ты пока музыку послушай, я в душ и сразу за чай.

Я выдыхаю. Мне нравится, что мне не надо держать оборону. Хоть как человек отдохну, а то последние часы вся в напряжении и защите. Очень муторно и тяжело все это.

— Я подожду, — заверяю Глеба, что со мной ничего не случится за десять минут.

Вересов, убедившись, что я дышу и даже немного румяная, уходит к нам в спальню. Потому что именно из нее сделан выход в ванную комнату. А еще у этого ловеласа стеклянная панель в стене, через которую видно с нашей супружеской кровати человека, принимающего душ.

Это было в интерьере первым, что меня испугало.

Получается, Глеб из тех мужчин, которым нужно смотреть за своей партнершей и желательно в неглиже.

Я слышу, как муж хлопает дверью, тихий шум воды, раздающийся из душевой кабины, подключает мое воображение. Мне кажется, через непроницаемую стену нашей гостиной я вижу и кровать, и ту самую стеклянную панель, а еще в деталях представляю Вересова. Обнаженным.

Может, я и не такая уж и скромница, как считают знакомые парни. У меня и отношения никогда не складывались, потому что я не могу переступить грань без чувств, привязанности и любви.

Подружки давно намекают, что девственность совершенно не в моде и парней это, наоборот, отталкивает. Никому не хочется становиться тем первым, по которому девушка будет лить слезы в случае их расставания.

Вот я и решила для себя, что плевала на моду. И секс у меня будет исключительно с тем, кого полюблю.

Чтобы не думать о Вересове как о мужчине, сижу и напеваю себе детскую песенку под нос. Постепенно получается отвлечься, но как только Глеб заявляется в полотенце, повязанном вокруг бедер, и с голым торсом, меня уже ничто не спасает.

Капельки воды стекают на тренированное тело с его широченных плеч. Я как завороженная наблюдаю за всем этим безобразием и вдавливаюсь в спинку дивана. Потому что я никогда не видела мужчину в полотенце. Тем более такого красивого. И эта татушка — роза ветров — ярким пятном указывает направление ветра, так брутально и вообще… А еще Глеб кажется очень взрослым. И дело совершенно не в бороде.

— Все хорошо, — проговаривает Вересов.

Я киваю, как китайский болванчик, и понимаю — со стороны это выглядит очень смешно, возможно, даже глупо.

«Смотри на него, Мира, смотри. Это твой муж. У вас уже все было».

«Не веди себя как настоящая девственница, не знающая мужчины».

Я очень увлекаюсь мысленными лозунгами и собственными наставлениями, что невольно начинаю смеяться.