Jaqueline

1

Снова в замочной скважине послышался привычный уже звук защелкивания замка, ясно возвещавший обитателю комнаты о том, что выйти удастся теперь только на следующий день и никак не раньше.  Кроткий выдох всколыхнул пугливое пламя одной единственной свечи, грозя потушить его и погрузить комнату во тьму, из-за чего нежная хрупкая ручка инстинктивно потянулась к огоньку дабы защитить его. Рядом с горевшей свечей лежал еще запас свеч, но какой от них толк, если зажечь их все-равно нечем. 
Комнатка достаточно тесная и донельзя скромная для того обитателя, которого в себе заключала, казалось не смущала его этими неуместными обстоятельствами. Напротив, они складывались так, что вызывали только кроткую благодарность и порождали некое чувство защищенности и уюта, когда в душе уже давно живет понимание того, что кроме этой комнаты в жизни более ничего не имеешь. Девочка, совсем юное еще создание, чуть было не испустив еще один непроизвольный вздох, встрепянулась и решила вообще отойти от свечи, дабы избежать риска остаться без света. С легкостью мотылька, незамечаемой ею самой изяществом и грацией, только начинавшими зарождаться в ней, она перепархнула от кресла в котором сидела, на постель. И сложив бархатные ручки на коленях, как мотылек складывает свои хрупкие крылышки, она таки позволила себе вздохнуть так, как того требовала душа. 
 Она  сидела в своей комнате запертая на ключ, как и всегда до следующего утра, а может и дольше. Привыкшая к такому обращению и не смевшая и пикнуть, дабы выразить свое негодование, она привыкла жить одна и мириться со своей судьбой. Или даже не мириться, но покорно следовать ей, воспринимая ее как должное. Юный ум ее не содержал в своих недрах ни капли возмущения или злости или других негативных чувств, которые могли бы возникнуть при таком образе жизни, но лишь только немое, самоотверженное послушание и легкую грусть, настолько постоянную и неизменную, что юное создание уже и не знало откуда она взялась и какова ее природа. Проводя большую часть своей жизни таким образом, то есть под замком, она выходила лишь только для того, чтобы освежиться или выполнить иные необходимые надобности. А единственной отрадой ее стал небольшой садик во внутреннем дворе особняка, куда она время от времени спускалась. Густо заросший кустами шиповника, гортензии, огороженный со всех сторон живой изгородью и садовыми деревьями  сад не пропускал не то что любопытных взглядом, но и за толщей зелени скрывал любую речь. Гуляла она одна, не имея в своем сопровождении даже служанки. Весь круг  общения юной аристократки, в общем-то и ограничивался одною служанкой, приставленной к услугам девочки с ее детства.   Мать свою она видела очень редко, а звук ее голоса и вовсе успевала забывать. Родительница не баловала чадо вниманием, в общем-то, просто избегала каких бы то ни было контактов.  Девушку приучили с раннего детства жить в строгости, послушании и кротости и словно кроткий агнец взирать на своего пастыря с робким благоговением. Она жила предоставленная сама  себе, своим моралям и ценностям, однако ее действиями неизменно управляла чья-то железная воля, обрекшая ее на одиночество. Иногда, правда, к ней допускался аббат из соседнего монастыря, очень хороший и просвещенный человек, который взялся обучать ее всему, что знал сам. А так как никаких интересов более в жизни его воспитанницы не имелось, и занять себя, кроме уроков даваемых аббатом было  нечем,  ученица проявляла завидное усердие и смышленость. 
 Вечерами, когда уже не возможно было ни читать, ни вышивать, так как не хватало света, девочка предавалась либо зыбким полупрозрачным мечтам, таким невинным и легким, что их нет смысла описывать, так как они едва ли  заинтересуют искушенные умы (вобравших в себя все плоды воображения и взрастивших новые гибриды оных), либо грустила, сама не ведая о чем.  Она не догадывалась, почему ее всегда так строго закрывают на ночь и никуда не выпускают до утра, но раз так делали, значит этому следовало покориться. 
Фамильный особняк, где жила наша затворница,  носивший имя Ла-Кост, находился в окрестностях Парижа, располагаясь достаточно изолированно и уютно: окруженный богатыми садами, небольшим лесом под названием  Сэн-Симон де буа и отделенный от города небольшой долинной Волэтт. Особняков знати в окрестностях  не наблюдалось, да и леса не пестрели дичью и дикими животными, поэтому охотничьи забавы происходили в других, более удачных, местностях.  Таким образом жизнь затворницы протекала уединенно не только в замке, но и за его приделами.  Яркие краски светской жизни рисовались ей лишь в отдаленных представлениях из тех крупиц, которые она получала от редких выездов (за всю ее жизнь это случалось лишь дважды или трижды) или из обрывочных сплетен слуг.
Свеча горела тусклым светом, лениво освещая комнатку, готовую вот-вот погрузиться во мрак. Все вокруг выглядело сонным и тяжелым. Жаклина подумывала о том, чтобы лечь спать, но чем дольше она об этом думала, тем долее оттягивала этот момент. Она бесцельно осмотрела комнату и надула губки, в знак того, что ей как всегда нечем заняться. Было уже около полуночи, вокруг стелилась непроницаемая тишина. За окном мерцали звезды, а одинокий месяц серебрил верхушки старых вязов и горбы холмов долины Волэтт, разливая зыбкий магический свет, который рождал множество подобных эфиру теней. вот поистине картина заслуживающая называться идиллией природы, где все соразмерно, гармонично, искренне-наивно, и девственно-прекрасно! Жаклина засмотрелась  на эту спокойную картину природы и не заметила, как задремала. 
Вдруг ей послышалось, что в замочной скважине что-то шелестит. Звук прорезался сквозь ее сознание как нечно инородное, чуждое уснувшему пейзажу за окном и одиночеству комнаты.  Она встрепенулась и настороженно взглянула в сторону двери. Шорох повторился и вдруг….щелчок. Девочка испуганно уставилась на дверь, не веря своим ушам. Кто мог в такое время навестить ее? Учитывая, что про нее забывали днем, а ночью и подавно запирали на замок, не выпуская ни под каким предлогом до утра. Ключ, создавая неприятный шум, провернулся в замке и остановился. Вновь все стихло. Жаклина все смотрела на дверь, боясь пошевельнуться и задержав воздух, прислушивалась к тому, что могло бы сейчас делаться за ней. Но, увы, более ничего не произошло. Она рискнула подойти к двери и осторожно толкнула ее. Дверь, к ее большому удивлению и страху, оказалась открытой, а с обратной стороны торчал ключ. Она поспешно осмотрелась по сторонам темного коридора. Никого. Ни души. 
Ее комната располагалась в самом отдаленном уголке замка, так чтобы через нее не пролегали ничьи маршруты, и никто не смел наведываться сюда. Коридор не освещался, да в этом и не было необходимости. Утопая во тьме он, двумя своими рукавами, уходившими во мрак ночи, тянулся нескончаемо долго. Темные скелеты старых канделябров на стенах выныривали из темноты словно призраки. Сердце юной девушки, не привыкшей к такому повороту событий, учащенно забилось. Из головы вдруг убежали все мысли. Взволнованность и интерес, возникший вдруг непонятно откуда стали целым ее воображения. Жаклине  показалось, что она слышит странные звуки, но из-за того что они происходили очень далекие и были размыты, она не могла сказать послышалось ли ей или они действительно имели место. Ну что же, раз дверь открылась так неожиданно, о чем она, кстати, тут же забыла, значит, можно выйти. Жаклина побрела по коридору, борясь с росшим в ней чувством детской боязни темноты и замирая на каждом шагу, прислушивалась, нет ли кого-нибудь поблизости. Часы на башне начали бить двенадцать и она, вздрогнув всем телом, понеслась было от страха назад в комнату, но опомнившись, сдержалась и, дождавшись когда эти возмутители людского спокойствия угомоняться, вновь рискнула пойти. Пройдя пару коридоров, не представлявших никакого интереса девочка  решила отправиться ближе к главной зале или даже кухне, где можно стянуть что-нибудь вкусное, учитывая, что ее не особо баловали не то что сладостями, но даже обилием пищи как таковой. Вся в напряжении от страха и ожидания опасности она то и дело замирала, все чаще ловя себя на мысли, что действительно слышит шум. Решив узнать, откуда он исходит, да еще и в такое время Жаклина, прислушиваясь постепенно добрела до балкона, выходившего на гостиную. Балкон, небольшой по размерам, сверху  закрывал тяжелый портик, а по бокам и в середине в портик упирались колонны в ансамбле образуя нечто вроде арки и тем самым создавали прекрасный аванпост для наблюдения, что собственно и требовалось в данный момент. Жаклина с удивлением обнаружила, что в гостиной происходит какое-то веселье и к тому же в большой компании. Она слышала постоянный, непрекращающийся смех, вскрики и визги. Как будто кто-то играл в веселую задорную игру. Но настороженность еще более возросла в ней, когда она уловила, но очень смутно, природу этого веселья, как будто одурманенного чем-то, как будто бесы устроили пир и осмелились производить этот дикий шум, зная, что хозяева замка спят. Девочка раскрыла глаза шире, боясь подойти к краю балкона и выглянуть из-за колонны, стоя в нерешительности, которая росла все более и более. В зале приглушенно горели лампады, бросая на балкон тусклый столп света, на который заворожено и уставилось пугливое дите по началу. Она знала, что вмешивается в то, что ей совсем не надо знать и если ее закрывают по ночам, то может быть, это делается с целью ее собственной безопасности. Стыд загорелся в ней, но уйти так просто она уже не могла, любопытство влекло ее подойти  ближе к колоне. Итак, Жаклина решилась сделать шаг и, задержав дыхание, миллиметр за миллиметром потянулась к свету. Наконец можно было выглянуть так, чтобы взор смог охватить всю картину, и к  счастью Жаклины , остаться скрытой для тех, кто находился внизу. Но, как только она узрела истинную картину происходящего сердце ее пронзил жуткий ужас, ей хотелось закричать, но она встала как вкопанная. Не хотелось бы вдаваться в подробности происходящего и размалевывать детали, стоит лишь сказать, что внизу, в гостиной, окутанной запахом крепкого вина и других запахов более резких и неприятных, происходила самая настоящая оргия, где воплощались в жизнь все грехи двух погибших городов. Тела, мужские и женские производили всякие ужасающие юное воображение движения, они кривлялись извивались, смеялись, хрюкали и визжали, произносили всякие страшные слова, которые, как знала Жаклина, осуждались церковью.  Но юной девочке никто не объяснял что может происходить между мужчиной и женщиной, какие могут быть еще отношения помимо дружбы. Ни намека и ни повода не было ей дано никогда и никем, хотя она уже и достигла того возраста, когда девочки, выходя из монастырей, почти сразу же выдаются замуж. Она уже достигла того возраста когда тело, совсем юное и молочно- нежное тем не менее имеет пленительные, почти сформировавшиеся формы и будоражит умы искушенных повес своею чистотой. Однако, так как никто, как уже упоминалось, и не думал посвящать Жаклину в тонкости отношений мужчины и женщины, естественно, картина происходящего вызвала в ней жуткий ужас. Ей казалось, что происходит массовое убийство, что все жертвы помешанные и всеми овладел дьявол. Она видела ужасные, ни на что не похожие улыбки этих людей их страшные взгляды, полные какого-то адского бредового восторга , слышала звуки, вырывающиеся из их гортаней, которые не были похожи на человеческие голоса. Она чувствовала что и в нее вселился дьявол и не дает ей ни вздохнуть, ни позвать на помощь, ни сдвинуться с места. Запах терпкого вина, смешанный с ароматом парфюма стоял в воздухе тяжелой пеленой, раздражая нежные ноздри. Чад от многих свечей и ламп делал воздух почти зримым, искажая и без того дрожащие тени. Ехидный, противный сальный смех раздавался то тут то там, от него Жаклине делалось тошно. Она видела как глаза многих дам и кавалеров горели почти адским пламенем, воспламененные неизвестно какими эмоциями или чувствами. 
Вдруг, неожиданно, словно удар грома, она почувствовала резкое движение за спиной и не прошло и полсекунды как она оказалась в тисках сплетенных рук, рот ей зажала крепкая мужская ладонь, слегка влажная и очень горячая. Она не успела вскрикнуть,  в итоге получился всхлип, который не мог нарушить  самозабвенного жара веселья внизу. 
-«Тшшш,- просипел чей-то голос почти на самое ухо,- тшшшш, ну тихо…тихо. Успокойся, я не трону тебя и не обижу. Только ты не кричи.» 
Голос звучал так, как обычно разговаривают с маленьким ребенком, которого взамен на конфету уговаривают не шалить больше. 
-«хорошо? Я сейчас уберу руку с твоих чудесных губок и ты не будешь кричать. Ладно? Договорились?» 
Незнакомец немного ослабил хватку, но все еще держал свою жертву, которая настолько перепугалась, что была ни жива ни мертва и податливо обмякла в стальных объятиях страшного человека. 
-«Вооот, -певуче протянул он,- я не враг тебе, клянусь. Я твой друг и не причиню тебе вреда, не трону тебя пока ты сама этого не захочешь. Ну же, давай будем послушным ребенком.» 
Он, проверяя эффект своих слов тихо отстранил руку, но не убрал ее совсем. Бедняжка чувствовала, что и он тоже напряжен, горячее его дыхание неприятно обжигало ей ухо и часть шеи. Она, почувствовав некоторую свободу, как могла, отстранилась от него и спешно повернулась к нему лицом, прижавшись к колоне, словно то было ее единственное спасение. Она смотрела на него во все глаза, пот выступил на ее висках и на лбу, холодом заструился в ложбинках груди, поднимавшейся прерывистым дыханием, а ладони похолодели и сделались неприятными и липкими.  
Однако внимательное созерцание незнакомца не помогло ей. Девочка была настолько напугана, что как ни старалась кроме пустых черных глазниц и красиво очерченного подбородка увидеть ничего не могла. Человек носил  маску, скрывающую часть его лица до носа, плюс ко всему тень полностью окутывала его, придавая  и без того жуткому образу  еще более зловещий вид. Маска слегка поблескивала от мягкого света, лившегося снизу из зала, украшенная, видимо, блестками и драгоценными камнями. Жаклина же стояла вся трепеща, приоткрыв небольшой ротик и походила таким образом на рыбу, выброшенную из воды и ожидавшую свою смерть. 
-«ну вот и прекрасно,- вкрадчиво заговорил он,- какие мы оказывается послушные. Я не трону тебя, как и обещал…пока ты сама этого не захочешь. Последние пару слов он нарочно смакующее выделил, при этом искривив рот в коварной усмешке. 
-«Кто вы? Что вам надо от меня? Как вас зовут?»- наконец нашлась бедняжка. 
Он удивленно ухнул и произнес:
«Позволь мне, я не буду отвечать. Тебе должно быть достаточно того, что я твой друг. А друзьям не задают такие наглые вопросы, им обычно доверяют так, как есть. Но мы отвлеклись…Зачем же ты пришла сюда?Не любопытство ли явилось твоим провожающим?»
С этими словами он схватил ее за плечи и с силой развернул в сторону гостиной, где происходило разнузданное торжество. 
-«Вот смотри,- торжествующе выпалил он,- Смотри! Смотри внимательно и впитывай каждую мелочь, происходящего здесь и пусть наконец снизойдет прозрение, пусть спадет пелена с твоих глаз! Вот как бывает в жизни, нашей жизни….это ее закон, ее правила, ее игры. Всеми порицаемые, но и всеми практикуемые, всеми замалчиваемые, но всеми обсуждаемые….Вот они, празднества Диониса во всей их плотской красе и его жрицы- Вакханки, и его слуги Вакхи. Тебе выпала большая честь, хочу заметить, здесь, - последнее слова он произнес так громко, что девочка вздрогнула….Здесь, ты видишь  самые разнузданные страсти, самую низкую природу человека, самый апофеоз его невежества и грязи! И это место, этот замок является сосредоточением всего названного мною. Это клоака всей мирской грязи, это киста вобравшая в себя весь гной похоти. Чувствуешь ли ты этот смрад?» -он демонстративно упиваясь потянул носом воздух, - эту вонь их грязных тел?  чувствуешь ли ты этот терпкий запах сладострастия, животной похоти, которая сочится из всех их пор? Им наполнено все вокруг тебя! он оседает на твоей коже, проходит в нежные ноздри, вдыхающие лишь аромат свежего воздуха и роз, добирается вглубь твоей милой головки...... Как ни странно подобные запахи незнакомы тебе, ты впервые чувствуешь их.  Ну да, конечно, куда тебе до них! Ты никогда не будешь такая как они. Если человеку не показать, как выглядит преступление, он никогда не узнает его и не признает его. Но что тебе за дело до тех, кто уже труп. Ты же не станешь возиться с трупами, так?» 
Он шептал Жаклине на ухо горячо и неистово, словно пытался достучаться до самого ее мозга. Запах терпкого вина, видимо выпитого им, бил ей в ноздри, а напор его речи, лившейся девочке в ухо, увлажнил кожу и неприятно ее щекотал. При последних его словах она содрогнулась всем телом и высвободившись из его хватки повернулась к нему. -«Боже праведный, что вам нужно от меня? Кто вы такой, скажите ради бога? Не дьявол ли вы?» 
Она с трудом понимала о предмете его речи, но точно знала, что все, что происходило было ужасно. Он смотрел на нее пустыми глазницами маски и молчал. Она же, вглядываясь в его лицо, готова была закричать. Эта минутная тишина действовала на нее, словно испанский сапожок на ногу жертвы, медленно дробя ее, тишина медленно дробила  душу бедняжки, подкашивала тело. Она уже было собралась умолять его не молчать как он сам заговорил: 
-«Невинности нечего бояться, ведь так? На то она и невинность…..Ни преступлений тела, ни преступлений мысли. Это им, тем кто внизу надо бояться, им надо опасаться того, что они уже горят в аду при жизни, а ты посмотри как они беспечно развлекаются, как они упиваются друг другом. Так чего бояться тебе? За что тебя наказывать? Ты сотканная из чистейших нитей, из небесно материи.  Твоя скромность, настолько чарующая и притягательная, как аромат прозрачного нектара для пчел….в ней тебе нет равных. У тебя другой запах, аромат твоей души и твоего тела прекрасен. 
С этими словами он протянул к ней руку и двумя пальцами собрал пару капель прозрачного пота,  дрожавшего в ложбинках груди и поднеся их к губам неспешна, словно смакуя, слизал их.  Девушка, все это время смотревшая на него широко раскрытыми глазами, боясь вздохнуть вдруг ахнула и пролепетала скорее машинально, нежели чем отдавая отчет сказанному: 
-«Это вы открыли мою дверь? Так это были вы? Отвечайте!»
 Вместо ответа губы его искривились в злорадной усмешке, настолько страшной, что бедняжка не выдержав, отпихнула его и со всех ног бросилась наутек. Она не знала гонится ли он за ней или нет, но ужас, охвативший ее наконец прорвался наружу и теперь она совсем не соображала что происходит. Лишь только оказавшись у своей комнаты, она выдернула ключ из замка и закрывшись у себя, обессилив потеряла сознание.

2

Экипаж графини деАрже подъехал к богатому особняку  семьи графов Блуа, где жила ее неизменная подруга – мадам Жюстина  д’Баварди, графиня де Блуа. Графиня не уведомила о своем приезде подругу, решив в очередной раз устроить ей подлянку, если получиться и теперь с легкой улыбкой и горящими глазами направилась к парадному входу. 
«Вас ожидают?»- осведомился дворецкий, поприветствовав графиню. 
«Ну как вам сказать, -легко ответила графиня,- меня всегда ожидают, но никогда не ждут.» Она  взглянула на дворецкого и растянулась в улыбке, тот не поняв ее шутки продолжал смотреть на нее серьезным взглядом. «Что ты стоишь? Тебе что-то неясно»- вульгарно осведомилась она. Дворецкий молча поклонился и ушел. 
«Боже мой!- воскликнула Жюстина, выпучив и без того выпуклые глаза, услышав новость дворецкого. С лица ее отлила вся краска и кожа как будто резко высохла и истончилась, обтянув тощие скулы и острый длинный нос. Глаза ее, водянистые и блеклые, при этом изображали такую  закоренелую глупость, что казалось, даже при таких вот неожиданных ситуациях она не уходила из них, или точнее прекрасно сожительствовала с ними. – Как она посмела явиться сюда?! Я же…Я же просила…здесь же муж…О боже мой, если у нее нет мужа, то это не значит, что ни у кого тоже нет мужей. Что же делать?- заметалась она в панике,- так… Себастьян, скажите что у меня болит голова и я умираю…Я не могу ее принять никак…» 
Дворецкий стоял, молча созерцая свою мечущуюся по комнате госпожу, она же, взглянув на него вдруг остановилась и изрекла: 
-«Нет, это не поможет, чего доброго она еще изъявит желание лечить меня…Я напишу ей!» 
Мадам уселась за столик и принялась строчить письмо следующего содержания: «Моя дорогая и ненаглядная Луиза. Вы так неожиданно приехали ко мне и тем самым застали меня врасплох. Прошу вас не обижайтесь на меня, но я не могу вас принять сейчас из-за мужа. Он дома. Вы же прекрасно меня понимаете, я надеюсь на ваше понимание. Но, позже, позже моя любимая Луиза. Позже я полностью в вашем распоряжении. Целую. Жюстина»
Написав на скорую руку эти не совсем связные строки, она всучила письмо дворецкому  и отправила его из комнаты, испустив при этом шумный выдох. 
Луиза, ожидавшая такой прием, ничуть не расстроилась, хотя и демонстративно высказала дворецкому свое негодование и отправилась восвояси, а в тот же вечер написала ответ:
«Моя прекрасная подруга. Вы меня удивили своей недружелюбностью, но все же, так как вы мой близкий человек я прощаю вам этот недостаток. Да, вы абсолютно правы, вы понадобитесь мне полностью, ладно будь по вашему, позже, хотя, конечно вы надобитесь мне уже сейчас. Дело в том, что вам прекрасно известно, что я не могу одна организовывать такие крупные торжества, и мне нужна помощь моих друзей. Вот мы задумали вновь собрать салон близких друзей в моем petite maison, а вам вдруг сделалось некогда. Ну что же, я как вы видите, стараюсь понять вас. Кстати, дабы выказать вам всю мою любовь и заботу (не могу удержаться и то, что должна была бы написать в конце письма, пишу в начале) я разузнала о том испанском господине Д., о котором вы так меня умоляли. Даже с моими связями, моя милая, мне пришлось потрудиться. Этот испанчик либо излишне скромный, либо набивает себе цену….Ну что ж, это мы вскоре узнаем. Вы понимаете о чем я? Я надеюсь понимаете, не заставляйте меня все писать в письме…Видит бог, я не желаю составлять на вас компромат. Поэтому моя милая Жюстина, чем скорее вы освободитесь, так сказать, тем лучше для вас, для меня и для компании. А теперь о немногих деталях, о которых я так же не могу умолчать, ибо азарт и предвкушение все более распаляют меня, и я спешу поделиться ими с вами. «Восточные пряности»- как вам девиз вечера? Я все продумала! Это будет восхитительно. Вы же знаете, что я все чаще получаю жалобы от моих друзей, что вечера стали скучными и уже нечем заняться, все надоело. Как я могу такое допустить! Я, которую любят и почитают везде и вдруг у меня «скучно», никаких пятен «скуки» на моей репутации быть не может  Жюстина! Я вам это заявляю. И увеселительные вечера Монсеньера с его «висельниками» не должны ни на дюйм перекрыть мои. Клянусь, как только вы окажитесь у меня под крылышком и я вам расскажу все, что задумала, вы прийдете в неописуемый восторг. Ну а пока оставляю вас парить на крыльях  тайны и нетерпения, с вашей нерешительностью, пусть это будет вам небольшим наказанием за вашу смешную и пугливую добродетель.
П.С. К сожалению на завтрашний вечер мне необходимо будет совершить светский выезд…один из самых неприятных, подозреваю там будете и вы, хотя нам не стоит тесно общаться там, но я надеюсь ваши глаза откроют мне ваши истинные мысли, уж постарайтесь моя милая, это будет для меня приятной отдушиной. 
Та, кто всегда свободна. Л.М, графиня Арже.
 

3

Приемная зала  дворца Тюильри сияла и переливалась от яркого света тысячи и тысячи свечей, смешанного с блеском драгоценных камней, украшавших наряды, волосы, всевозможные аксессуары знатных дам и господ. Вокруг витали запахи и ароматы вин, масел, парфюма, восточных благовоний. Такое обилие запахов  смешивалось друг с другом так, что в итоге составляло хаос резкости  и терпкости, от которой у изнеженных дам тут же начинала болеть голова. Все было приготовлено для официальной церемонии в честь женитьбы  герцога Луи Орлеанского, принца дома Бурбон на маркграфине Августе Марии Джоанне фон Баден-Баден. Собрался самый цвет парижской аристократии, которая старалась, как подобает при официальных церемониях такой важности, вести себя предельно галантно и скромно, однако  все же оставив за собой право на  подбор гардероба (несомненно как можно шикарней и изощренней, чем у остальных), и на таинственные шушуканья, которые, если к ним прислушаться сплошь и рядом сквозили цинизмом, фривольностью и эгоизмом, к чему бы они не относились. 
Весь цвет парижской аристократии, такой шикарной и помпезной снаружи, тем не менее весь сгнил изнутри. Шикарные наряды, на стоимость которых можно было открыть множество приютов для бездомных, скрывали обрюзгшие чахлые тела, тонны различного рода косметики, на стоимость которой можно было обеспечить хлебом всю страну, не скрывала их извращенного морального уродства и так можно перечислять очень долго, но это утомит читателя, быстрее чем я довершу свой список. Взгляды, порождаемые мыслями, источали яд Горгоны. Они могли быть какими угодно, но никогда в них нельзя было увидеть и капли той искренности, которую в то время уже трудно было увидеть в ее первозданности.  Мысли отдавали таким зловонием, что оно чувствовалось за много лье  вокруг. Описать природу этих мыслей – легче собрать все слова, порицаемые церковью, и вот будет готовая картина. Действия, снаружи благородные и важные, производились лишь для собственной выгоды или собственного наслаждения. Нюх ощущал только лишь запах наживы, наслаждений, во всех их проявлениях и запах опасности, если таковая вдруг неожиданно  подступала. Слова здесь не стоили и одного медного су, всем это было прекрасно известно, но все-равно они активно пускались в оборот и достигали такого мастерства усовершенствования и изощренности, что сбивали с толку, путали, уничтожали, заставали врасплох даже самых пронырливых рифмоплетов. Что касается парижских аристократок, то они стали уже настолько избалованными и искушенными во всем, что окружало их, что слова признания в любви, даже сказанные с редкой тогда искренностью, звучали в их ушах как очередной прогноз погоды на завтра. И парижским щеголям вменялось теперь в обязанность придумывать целые дифирамбы и оды, обязательно претендующие на высшее мастерство поэтической мысли и изощренности высказываний, дабы не спугнуть капризное внимание и чрезмерную избирательность их якобы возлюбленных. Итак, цвет парижской аристократии прогнил, превратившись в язву Парижа. Но все равно, не смотря на смертельную болезнь, или может быть даже предчувствуя свою скорую кончину, общество продолжало предаваться безудержному веселью, расточительному шикарству, непозволительным фривольностям и губительному легкомыслию, прикрываясь теоретической моралью и извращенной философией, на фоне удручающей нищеты народа. 
Кто был прав, кто виноват? Кто мог считаться образцовым, а кто нет? Дать ответы на эти вопросы не представлялось возможным, ибо все перепуталось, все стало с ног на голову, а что оказалось сверху открыло весь свой срам. Доверие приобрело в городе Наслаждений условный  характер и пускалось вход тогда, когда то было выгодно . 
«Мадам Луиза-Мария дАвернье, графиня Арже, громко изрек церемонимейстер, - ее дочь, мадмуазель Жаклина дАвернье». 
Пара женских фигур вплыла в залу и тут же по ним заскользили многозначительные взгляды, значение которых не трудно было угадать. Графиня, прекрасно зная, что  ее ждет и предвкушавшая нелестный прием, недовольно повела плечами и отодвинулась от своей дочери, как будто давая другим понять, что она бы предпочла прийти одна. Она нетерпеливо похлопала пышным веером по маленькой ладошке, обтянутой атласной перчаткой и как могла гордо, с легким оттенком чванливости осмотрелась по сторонам, раздавая скользкие улыбки.  Ей отвечали тем же, стараясь как можно скорее удалиться в противоположную сторону, дабы не заговаривать с ней, прекрываясь вдруг откуда не возьмись взявшейся добродетелью.  Те, кто по праву общих интересов могли бы зваться знакомыми, сейчас предпочли скрыть от остального общества то, что было заметно невооруженным глазом. Графиня дАвернье, не особо страдая чувством уязвленного самолюбия, прекрасно понимала природу такого поведения, более того не была ею удивлена и еще более того в душе злорадно смеялась над этой фальшью и даже торжествовала от осознания собственной власти, зная, что те же самые люди потом раболепно приползут к ней, желая из ее рук получить десертную косточку.
На вид ей было около сорока, однако из-за слишком насыщенной жизни, полной пустячной суеты, глупых удовольствий и отсутствием мыслей о будущем, внешность ее казалось увяла раньше времени. Она старалась скрыть этот недостаток обилием макияжа, молодыми любовниками (которых меняла как перчатки), глубоким декольте и яркими нарядами, которые она меняла еще чаще чем перчатки, к чему, впрочем, прибегали и остальные кокетки, не заботясь о том, что макияж был через чур яркий, декольте через чур глубокое, а наряды через чур вызывающие. Лицо ее ничем не отличалось от лиц всех остальных дам, неся в себе отпечаток легкомыслия, вульгарности и слепой глупости, хотя и прекрасно завуалированной хитростью и изворотливостью, кои всегда ценились при дворе и являлись высшей степенью проявления этого самого ума. Действия ее так же подчинялись правилам, господствующим в обществе и меняли оттенок тогда, когда то было необходимо. Следует заметить, что мадам де Авернье уже лет десять как звалась вдовой и не хотела менять этот статус на вновь замужнюю. Состояние ее теперешнее оказалось гораздо более приятным, в сравнении с состоянием десятилетней давности.  Доходы приносимые с владений мужа, являлись достаточными для той жизни, которую она вела, более ее ничего не интересовало. Иногда любовники или завсегдатаи ее вечеров делали щедрые подарки. Последние таким образом уравновешивали необходимость молчания графини о происходящем в стенах особняка. Находились и такие, кто выплачивал некоторый взнос, на на тот промежуток времени, что пользовался «услугами» вечеров графини.  Кроме того она могла свободно вести ту жизнь которую вела,  которая ей нравилась, не боясь быть осужденной кем-то. Ей нравилась ее свобода, ей нравилось наслаждаться ей, а зная цену этому состоянию, она настолько вошла в роль, что иногда, скажем так, забывалась. Она свысока смотрела на замужних дам и с удовольствием подшучивала над их изобретениями по усыплению бдительности мужей,  как того требовали общественные нормы, с целью сохранить благовидность. 
Однако, ни одну даже самую малейшую характеристику графини нельзя было отнести и к дочери. Совершенный, идеальный контраст лиц, характеров, взглядов, мыслей и действий, всего того, что только может прийти в голову стороннему наблюдателю. Возможно, сравнение окажется банальным, но они как День и Ночь смотрели друг на друга с разных полюсов планеты и конечно, никогда бы не встретились.   
Девочка, совсем еще юная, свежая как цветок лилии по утренней заре, хрупкая и изящная –сама невинность, пусть даже это снова прозвучит банально. На фоне своей одиозной, лицемерной матери, она смотрелась еще более невинно и чисто. Те, кому посчастливилось знать ее ближе, допустим как-нибудь пару раз увидеть ее, могли бы сказать, что девочка была слишком молчалива и как будто угнетена тиранией ли своей матери или же природной, чрезмерной скромностью, тут уже  наблюдатель терялся в догадках. Тонкие черты ее лица, нежная полупрозрачная кожа, с видневшимися голубоватыми бархатными венками, уставшие глаза, из-за этого казавшиеся взрослыми и как будто неловкие движения могли бы намекнуть о том, что это прелестное дитя, может- быть не блистала здоровьем или просто была слаба от рождения. Однако и эти ее, как многие могли бы подумать, недостатки имели свою притягательную силу и придавали ее образу некоторую таинственность и плавность. Ей не нужно было изображать нездоровье, как то ежедневно и при любых прекрасных случаях практиковали дамы, дабы казаться еще более привлекательными и как полагалось по моде. Подобным образом, Жаклина, не замечая, вызывала немалую зависть. Если такой момент вызывал зависть у дам, то мужчины, глядя на чистый, не граненный образчик  добродетели и истинной чистоты - почти выродившихся уже, едва ли могли сдержаться, чтобы первыми не сорвать столь прекрасный цветок. Многие желали избавить юное создание от этих качеств, воспринимая свою победу как лавры неоспоримого торжества на голову хитрости, злорадства и лицедейства, как бы извиняя тем самым свою распущенность. 
Дитя скромно примостилось возле матери, стараясь ничем не напоминать ей о себе, а та в свою очередь, готова была с удовольствием не замечать ее. Не трудно было заметить, что графиня не питала любви к своему отпрыску и не пыталась ее выказать на людях, пусть даже и наигранно, что несомненно вызывало жалость со стороны наблюдавших. Но сказать насколько сильной была эта нелюбовь не представлялось возможным, ибо глубины материнской души….или точнее материнской нелюбви, покрытые толстым слоем мрака,   невозможно было измерить. Графиня являла неизменную сухость, молчаливость и жесткость по отношению ко всему, что могло бы касаться вопроса о ее дочери. Она настолько редко показывалась с ней на людях, что они воспринимали маленькую Жаклину скорее как привидение, нежели как полноправную наследницу рода Арже. На лицах их часто выражалось нечто среднее между испугом и немым удивлением, естественно сопровождаемое замешательством и минутным молчанием. Графиня при этом, словно вдруг вспоминая, что рядом дочь делалась непроницаемой и холодной как камень и всячески старалась отстраниться от своего ребенка. 
Мероприятие, побудившее графиню взять дочь с собой, имело официальный статус и заключало в себе такую важность, что должны были присутствовать все те, кто имел отношение к кругам аристократии, и не явиться на него было бы высшей степенью неуважения.  А так-как многие знали, что у графини имеется дочь, единственная законная наследница семьи, то ей вменялось в обязанность посещение подобных торжеств.
Мать важно проходила между группками беседующих, за ней шла ее дочь, сопровождаемая двумя служанками, призванными исполнять роль камеристок. 
«НЕ смей теряться здесь, не доставляй мне лишнюю головную боль. Для тебя итак уже слишком много внимания»- стервозно прошипела графиня обращаясь к дочери спиной. Та покорно склонилась и побледнела, глаза ее при этом стали еще выразительней и шире, оголяя пугливую словно лань, душу. Жаклина глядела на всех этих важных людей снизу вверх, ловя на себе скользкие высокомерные взгляды женщин и мужчин, к последним можно было присовокупить еще и низкую страсть, которую неизменно в них вызывали все юные особы. Она не жалела о том, что ей  почти никто не знаком и не будет знаком в этой зале. Сказать, что ей были противны эти люди, скорее нет. Чувство страха и осознания их лицемерия настолько укоренились в ней, что она ощущала себя словно агнец, оставленный для клыков этих волков.  Законы их были ей непонятны, да и при всей своей душевной чистоте могла ли она вместить в себя все ту гниль и вонь, которая разъедала их умы? В ее сознании господствовала наивность и доброта, несвойственная уже даже девушкам ее возраста и  ведшая к погибели. За сохранение чистоты ума и сердца, пожалуй, все же стоит поблагодарить  мать, державшую девочку всегда под замком,  вспоминая о ней время от времени.  
Итак, графиня терпела возле себя дочь весь вечер, а когда появилась возможность покинуть дворец не навлекая на себя осуждений, она на всех парусах поспешила ретироваться в свой укромный замок Ла-Кост, находившейся в окрестностях Парижа и с удовольствием вспомнить о том, что она теперь снова одна. 
С момента того страшного приключения Жаклины прошло около месяца. Она немного успокоилась, если можно дать такое обозначение тому состоянию в котором она прибывала постоянно, только лишь за исключением сна. А именно, состояние ее было таково, что не проходило минуты, чтобы она не вспоминала того незнакомца с содроганием и вместе с тем интересом. Манеры его по отношению к ней не оставили оскорбительных следов, но в то же время не являлись пристойными,  скорее балансируя на грани. Он открыл ей то, что она не должна была знать и о чем бы никогда не догадалась, но сделал он это так ловко и утончено, что Жаклина теперь терялась в догадках, кто он таков и что из себя представляет.  О том, чему она стала невольным свидетелем она старалась не думать, чистота  ума и неиспорченная добродетель легко позволяли достичь этой цели. Тем более, что такие животные игры не были известны ей и она не представляла как к ним относиться. Таким образом, наивно и легко, из ее памяти улетучивались грязные сцены (  Жаклина не желала смешивать с ними неоскверненный облик ее матери, какой бы ужасной та не казалась), но оставался пугающий образ незнакомца, так нагло и бесцеремонно вмешавшегося в ее жизнь и показавшего ей то, что она не имела права видеть. 
Ключ, так и оставшийся у нее, она запрятала подальше и старалась не то что не прикасаться к нему, но даже не смотреть в его сторону. Кроме того, при мысли о владении им Жаклине становилось не по себе, так как его могли найти в любой момент, и тогда страшно было представить, что могло случиться. Ключ возник неизвестно откуда и более того отпирал ту дверь, за которую ей запрещалось выходить, а разве могла она пойти наперекор запретам?   
В один из монотонных дней девушка как всегда, освободившись от очередного занятия решила немного отдохнуть и погрузилась в неизменные мысли. День выдался пасмурный и ее клонило в сон, делать ничего не хотелось. Комнатушка ее, еле освещенная, являла собой грустное зрелище и навевала тоску. Вскоре Жаклина услышала стук в дверь и уже было обрадовалась компании, дабы можно было наконец поболтать. Не трудно было догадаться, что это служанка пришла навестить ее, так как кроме нее более наведываться в спальню девочки было некому. Однако вся радость ее спала, когда она заметила что служанка имела озадаченный, даже виноватый вид.
-«Я прошу прощения у вас, моя госпожа,- неуверенно произнесла та,- но я получила приказ от вашей матушки. Она требует чтобы вас до завтрашнего дня перевели в башню Монахини». 
Жаклина вся похолодела и беспомощно уставилась на служанку. Башня Монахини носила такое название, потому что находилась в самом дальнем углу замка и как бы отстояла от основного здания. Башня всей высотой своей превалировала над крышами других строений, и включала  еще  балкон, к которому надо было подняться по ступенькам,  где находилось  только одно высокое окошко, через которое едва ли проникал свет. Убранство башни так же не вселяло особой радости, так как являло собой самый необходимые для существования предметы интерьера: твердую постель, стол и пара сундуков, забитых старым хламом. Жаклину очень редко но все же запирали в ней, неизвестно по каким причинам. Девочка безумно боялась оставаться там совершенно одна. Ее пугало одиночество этого места, голые каменные стены, завывание ветра, который сквозил через плохо залатанную крышу, создавая множество леденящих душу неприятных призвуков и звуков. Сама по себе мрачность башни отталкивала  впечатлительное сознание. Жаклина всегда плакала и умоляла не запирать ее в таком ужасном месте, но как и в этот раз, ее мольбы остались тщетными.
«Умоляю тебя, Розина, позволь мне поговорить с матушкой,- принялась она умолять служанку,- о, клянусь я не доставлю вам хлопот! Неужели она будет так бессердечна и запрет меня в таком месте да еще и в такую ужасную погоду! Ты же знаешь, что я сойду с ума там». 
Из глаз ее полились слезы и ладони сами приникли к раскрасневшимся щекам. 
«НО мадмуазель, - начала служанка испуганно,- вы только разозлите вашу матушку и накликаете беду на меня. Прошу вас, не надо так рисковать! Если вы хотите я принесу вам чего-нибудь вкусного туда дам вам запас масла для лампы…Но только прошу вас не стоить беспокоить госпожу…»
«О, Розина, прошу тебя! Она не может быть такой жестокой сейчас…Я обещаю тебе. Только лишь маленькое словечко, Я буду как агнец божий, обещаю…»- с этими словами девочка вылетела из комнаты, сопровождаемая предостерегающими возгласами служанки. Но страх Жаклины запечатал ее разум и закрыл глаза, она не заметила как оказалась у ног своей матери, глядя на нее словно жертва на своего могущественного палача.
«Прошу вас, мадам, не будьте так жестоки, не закрывайте меня там в такую погоду! Вы же видите какой ливень собирается, небо все почернело! Закройте меня в моей комнате, хоть на неделю, не давайте мне воды и еду…все что хотите. Но только не в эту башню!»- всхлипывая умоляло бедное дитя. 
Графиня брезгливо отодвинулась от той, кто обвивала ее ноги своими нежными ручками и произнесла: 
-«Держите себя в руках, бесстыдница и кто вас только учил таким манерам! Право вы не моя дочь. Мне стыдно за вас, но слава богу  я одна здесь. Прекратите устраивать спектакль из ничего, не то я мигом отправлю вас на театральные подмостки. Утрите слезы и не повторяйте больше вашей глупой оплошности». 
Она сделала веером жест, будто отгоняя от себя надоедливую мошку и отвернулась. Девочка поднялась и с колотящимся сердцем и застывшим взглядом уставилась на прямую холодную спину матери, тут подоспела Розина и шепотом принялась причитать, умоляя девочку следовать за ней. Итак, Жаклину закрыли в башне, не просто на ночь, как обычно практиковалось, но на пол дня, следующую ночь и следующий день. Бедняжка не находила себе места, к тому же непогода усилилась и в башне стало настолько страшно и неуютно, насколько это возможно для воображения совсем юной девушки. Она проплакала весь вечер и даже не старалась успокоиться, надеясь, что после слез наступит дурманящий сон, но увы, как она не старалась уснуть у нее не получалась. Снаружи забарабанил дождь, капли его просачиваясь сквозь крышу, падали на каменный пол, отдаваясь гулким эхом по всему помещению, действуя на мозг не успокаивающе, но наоборот раздражали своей монотонностью. Все вкупе сделалось вскоре таким невыносимым для Жаклины, что она, набравшись храбрости, отперла маленькую дверку, ведущую на чердак, а затем и на балкон, решила сменить обстановку и может быть избавиться на свежем воздухе от своего страха. Она, в легком платьице, в каком была с утра, вышла навстречу разбушевавшейся непогоде и, дрожа всем телом бесцельно осмотрелась вокруг. Стояла непроглядная темень, стена дождя заволокла весь горизонт. Дождь хлестал в лицо и забирался под одежду, не спасал даже навес. В конце концов, обессилившая от страха и холода она опустилась на корточки и вскоре впала в забытье. Так, как ей казалось прошла ночь. Однако каково же было ее удивление, когда проснувшись на утро, она обнаружила себя завернутой в одеяло и заботливо уложенной на постель. Жаклина тут же проснулась и осмотрелась, однако почти сразу же вспомнила слова служанки, обещавшей  навестить ее. «Конечно,- с радостью в сердце подумала она, - это Розина зашла ко мне ночью и принесла меня сюда. Но…» Жаклина вспомнила еще к тому же, обещание служанки и в скромном предвкушении окинула взглядом комнату в поисках еды. Увы, к ее огорчению еды не оказалось, но зато на грубо сколоченном столе красовался новый атрибут, ранее которого здесь быть не могло. Жаклина подбежала  к столу и с удивлением заметила кружку с каким-то напитком, а рядом написанную наспех записку, которая гласила:
«ВЫ поступили  достаточно опрометчиво и рискованно,  проведя ночь в опасных для такой юной девушки погодных условиях. Выпейте содержимое этой кружки, не бойтесь. Это лекарство, дабы вам не схватить простуду, оно погрузит вас в сон, что тоже необходимо для здоровья и желанно для вас.» 
Жаклина изумилась еще более, рассудив, что у Розины вдруг обнаружились странные повадки, однако прийдя к заключению, что таким образом служанка заботиться о ней, Жаклина преисполнилась благодарности и без колебаний выпила содержимое кружки. Вскоре, как и было обещано в записке, она уснула. 
Ее разбудила Розина, пришедшая сообщить  радостную весть о желанной свободе. Жаклина, вспомнив про внимательность служанки, хотела было поблагодарить ее, но, когда она взглянула на стол, где оставила кружку, то заметила что последней и след простыл. 
Девушка открыла рот, но почему- то осеклась. 
-«Что случилась, мадмуазель, -спросила служанка, заметив что юная госпожа ее чем-то озадаченна. 
-«Ты давно вошла сюда?»- спросила девочка. Служанка принялась извиняться, изрядно покраснев при этом и сообщила, что она пришла только что. Жаклина озадаченно нахмурила бровки, но ничего не ответила. Радость избавления от этого мрачного обиталища полностью заполнила ее сердце и мысли, и девочка, что свойственно всем юным и легкокрылым умам, предалась ей без остатка, забыв обо всех злоключениях.
Сколько бы еще времени она оставалась слепой ко всему происходящему вокруг нее? Сколько бы она так наивно забывала обо всем, что требует самого пристального внимания и имеет в действительности ужасающую природу? Сколько бы еще дней, месяцев или даже лет смотрела она на свою мать через призму  добродетели и доверчивости? Но, все же судьбе было угодно распорядиться так, что ход ее жизни резко изменился, из тихого течения превратившись в бушующий водоворот. 
Как то в один из дней, время уже близилось к вечеру, в комнату затворницы вошла Розина и сообщила серьезным тоном следующее:
«Ваша матушка желает, чтобы вы немедленно привели себя в порядок и спустились вниз, там вас будет ждать экипаж. Она просила вас не затягивать с вашим туалетом.»  
 Жаклина удивленно вскинула брови и даже немного побледнела, так как каждый выезд с матерью, если таковой все же случался, был подобен ужасной пытке, и каждый раз наполнял сердце болью и обидой., которую она  заглушала в себе и с детской преданностью продолжала любить свою суровую родительницу.  
-«Но в чем же дело? К чему такая поспешность?» 
-«О, мадмуазель, я прошу не спрашивайте меня ни о чем, я сама ничего не знаю, но прошу вас, поторопитесь. Я заметила, что ваша матушка чем-то взволнованна и думаю, что  одна минута вашего промедления, и она вновь выйдет из себя!»
 Служанка произнесла свою речь быстро, в голосе ее звучали умоляющие нотки. Жаклина не заставила себя более упрашивать и попросила Розину помочь ей.
Девочка довольно скоро собралась и не заметила даже как очутилась на против своей матери. Их взгляды встретились и Жаклина, разгоряченная спешкой и даже некоего рода азартом свойственного юности, забылась и посмотрела на мать взглядом живым и нежным. Щеки ее от быстроты сборов раскраснелись, в глазах появился приятный блеск, на нежной коже висков выступили еле заметные бисерины пота, пожалуй она была прекрасна в этот момент, что заметил бы каждый и, тем более что не укрылось от ее матери. Последняя обдала девочку таким холодным и мертвенным взглядом, что вся живость ее испарилась, а сердце вновь сжалось в маленький комок. Жаклина  чувствовала в глубине души, что ее мать никогда не любила в ней живость, радость и прочие подобные чувства, которые непреклонно отражаются и на внешности, но более предпочитала видеть свою дочь удрученную, в слезах и страданиях. Она чувствовала, что тогда мать ее, если так можно выразиться, расцветала и даже была способна на некоторые потуги жалости. Жаклина погрустнела и вспомнила, как именно должна она себя вести, испуганно опустив  взор она робко поприветствовала графиню и замолкла, не решаясь более взглянуть на нее. Графиня же, действительно выглядела взволнованной, о чем говорило не только выражение ее лица, но и вся внешность. Жалюзи плотно закрывали окна, в карету совсем не проникал и без того скудный свет. Графиня, в такой зловещей тени, походила на  привидение, которое пыталось придать себе вид живого человека посредством чрезмерного макияжа и не очень удачных попыток держать свои чувства в себе. 
-«Я взяла тебя с собой не случайно,- через силу произнесла она, ненавидя то обстоятельство, что ей самой приходится разговаривать с дочерью, да к тому же по доброй воле,- к сожалению я не располагаю другим доверенным лицом. Будешь делать все, что я тебе прикажу и не смей ослушиваться меня, дело предстоит щепетильное». 
-«Да, мадам. Вы знаете, что я никогда не пойду вам наперекор. Я сама и моя жизнь в ваших руках»- скромно начала  Жаклина.
 Графиня изобразила на лице циничную гримасу и отрезала: 
-«Хватит, клятв верности я от тебя не просила.» 
На этом разговор прервался и пока карета ехала по каменным мостовым, он более не начинался. А путь оказался не близкий, как  показалось Жаклине, тем более что жалюзи были закрыты и девушка заскучала. Наконец экипаж остановился и дамы вышли на свежий воздух. Графиня нервничала и вела себя крайне раздраженно, казалось что ее бесило все: Тряска кареты, неуклюжий лакей, длинное платье, которое немного зацепилось за дверцу при выходе, свежий воздух, шорох гальки под ногами и.т.п., в то время как ее дочь, наоборот распространяла нежность и внимательность на все и всех вокруг, хотя и испытывала волнение из-за матери. Особняк, куда они прибыли, выглядел очень богато, Жаклина предположила, что он принадлежит скорее герцогу, нежели чем графу, но мрачный дух здания, который окружил его создавая неприятный осадок в душе, портил все прекрасное впечатление. У парадной их встретил лакей и молча провел внутрь залы. Их ждали. Графиня, шедшая впереди, казалось спешила и, зайдя в зал, не поворачиваясь бегло  приказала: 
-« НЕ ходи за мной. Жди здесь. Что бы не случилось, я приказываю тебе. Если меня долго не будет, уезжай и забудь это место».
Слова ее были такими бесчувственными и ледяными, что Жаклина перепугалась и сердце ее затрепетало. Она было хотела броситься за графиней, но та двигалась так решительно и гордо, и с таким видом, что в этот момент оказаться на ее пути было бы по меньшей мере рискованно, тем более Жаклине. Итак девочка, предоставленная сама себе, с подкашивающимися от переживаний коленками и беспорядочными мыслями в голове, осталась предоставленная сама себе. Она не знала что делать и чем себя занять. Слуг нигде не наблюдалось, чтобы оказать ей знаки внимания. Все словно вымерло. Зала плохо освещалась, как будто то был маневр с определенным умыслом, а в воздухе витал пряный аромат восточных благовоний, в конце концов начавший дурманить Жаклину. Она поняла, что ею скорее всего никто не займется и она может делать, что хочет, хотя как раз в данный момент ей этого хотелось меньше всего. Волнения ее не уменьшались, но лишь только с каждой минутой возрастали, учитывая, что их с момента прихода, прошло уже очень много и девочка даже теперь сбилась со счета. Жаклина нетерпеливо мерила шагами гостиную, осматривала предметы но без интереса и вскользь, прислушивалась к звукам, которые могли бы  возникнуть в какой-нибудь части особняка и по ним, может быть получилось бы сделать вывод что вообще происходит. Время бежало, графиня не появлялась. Девочка, помня ее слова «Если я не появлюсь – уезжай» проводила параллель с долгим отсутствием матери и нервы ее щекотал тогда колючий ужас. Вскоре, ей показалось, что она услышала не то стон, не то приглушенный вскрик, но  не могла точно сказать, действительно ли услышала его или то была иллюзия ее воспаленного от переживаний мозга. Звук проявился очень слабо, подобно легкому дуновению ветерка: он возник и тут же стих, и вновь мертвая тишина. Жаклина не выдержала и позволила себе подняться вверх по лестнице. Поступок пугал ее своей недопустимостью, поэтому она жутко разволновалась, тем более гневить свою матушку ей точно не хотелось, раз уж та впервые доверилась ей.  Она оказалась на развилке двух широких коридоров, так же плохо освещенных. Часы в 0гостиной отстучали десять вечера, на улице заметно потемнело, вечерние тени наполнили особняк, придавая всему, что было в нем мистический оттенок. Она, наобум, выбрала один из коридоров и решилась просто пройтись по нему для собственного успокоения, никуда не заглядывая. Жаклина шла, сама не зная куда, понимала, что зашла уже достаточно далеко, но не могла остановиться до тех пор, пока не услышала глухой хлопок двери в парадной зале. Она застыла. Нетрудно здесь представить какие чувства охватили ее. В конце концов, как умела, она заставила себя успокоиться и уговорилась с собой так, что если это посторонний, то лучше ей не нестись сломя голову туда, где ее оставили, но сделать вид, что она просто прогуливается по особняку. Но все же она решила «прогуливаться» в обратном направлении и поэтому побрела назад одновременно напряженно прислушиваясь к тому, что делается вокруг нее. Все было так же тихо и она вновь начала сомневаться, не послышался ли ей хлопок двери. Она почти дошла уже до парадной залы, находясь в одном из широких коридоров как вдруг за ее спиной послышались мягкие шаги и сразу же неприятный мужской дребезжащий голос: «Какие осторожные нимфетки здесь ходят! Ей богу вы дитя Венеры, и ступаете подобно  морской пене, что  еле слышно набегает на берег, и изящны и очень милы. Не удивлюсь, если после каждого вашего шага я буду наблюдать цветы» . 
На неискушенное  юное воображение Жаклины слова мужчины не произвели того эффекта, какой он привык получать, но лишь только напугали ее.
«Простите, сударь»-вымолвила она,-Я не хотела напугать вас». 
-«Бросьте, мадмуазель, вы меня не напугали, но наоборот обрадовали, учитывая, что здесь словно все вымерли….Но позвольте, кому имею честь представиться?».
 Жаклина растерялась, так как объяснить свое присутствие в особняке она не могла да и чувствовала, что это будет лишним. Девочка молчала. Мужчина же, внимательно изучавший ее, вел себя напыщенно и свободно. Глаза его без стеснения блуждали по ее фигуре, при этом в них загорелся многозначительный блеск, выправка его отражала нрав вольный и легкий, что подтверждали и его речи.
«Вы чья-то подруга, родственница?» -попытался подсказать он, удивляясь нерасторопности юной девицы.
«Нет, я временно исполняю обязанности служанки. Простите, господин, что растерялась, но я здесь всего день и не успела привыкнуть к обстановке.» 
Господин удивленно приподнял брови и недоверчиво произнес: 
-«Служанка? Хм, на служанку вы не очень походите, слишком милы и изящны. Этот старый проказник умеет выбирать себе слуг, хочу заметить. Ну раз вы служанка, то может быть скажете мне, кто сейчас у господина герцога? Мне необходимо говорить с ним, но меня не приняли.»    
-«Графиня д Арже сейчас у моего господина»- выпалила девочка и смутившись опустила голову.  
Господин кивнул головой и в очередной раз смерив юную прелестницу взглядом задумчиво затоптался на месте. Жаклина не поднимала головы, не зная, как ей следует поступить. Увы, девочку не обучали ни  тонкости манер аристократов, ни моментам поведения и прочим небесполезным вещам. 
-«Вы что-то хотите сказать мне, прелестное дитя?»- не без умысла осведомился он, растянувшись в слащавой улыбке. Жаклина было замотала головой, сопроводив свой жест словами, которые тут же и оборвались: 
-«Нет, нет….но…Я….» Девочка во все глаза смотрела на незнакомца, в голове мучительно тяжело стала подниматься мысль, которую она так боялась. 
-«Что такое, не бойтесь, спрашивайте. Я весь к вашим услугам. ВЫ верно хотите узнать о чем-то…Не бойтесь, говорите. Или же я чем-то пугаю вас?» 
-«О, нет! нет но, есть вопрос, который мучает меня  и важен мне…» 
Слова давались ей трудно, она то и дело смущалась и краснела, не зная будет ли это уместно с ее стороны разговаривать с незнакомым человеком. Он приподнял брови и нетерпеливо поторопил ее: 
-«Ну же, смелее…». 
-«Вы знаете графиню…?»-начала она и запнулась. Господин приглушенно засмеялся или даже точнее выдавил из себя смех, который прозвучал достаточно вульгарно и ответил: -«ВЫ вздумали шутить со мной, маленькая проказница? Знаю ли я графиню? Да боже мой, ее знает весь Париж! Весь свет аристократии!» 
Жаклина, набравшись храбрости, которая ускользала от нее как легкокрылая птичка, продолжала: 
-«Мне хотелось бы знать, какая она…» 
-«В смысле? Я не понимаю вас, дитя, выражайтесь яснее. И почему вас так интересует именно это эксцентричная персона? Неужто она так вас привлекает? Или вы заинтригованы слухами, которыми щедро сыплют в городе?»
«Нет, просто…»- запнулась вновь Жаклина и покраснела. Незнакомец расценил этот жест по своему и, сощурив глазки, пожурил ее: 
«АААА, дитя, на вашем невинном личике не может укрыться ничего. Я бы  не советовал вам брать с нее пример, очень бы не советовал. Вы такая миленькая и такая нежная, ее ремесло вам совсем не к лицу…» 
«Ремесло?»-перебила его Жаклина сама того не ожидая.
 «Ух, я вижу как загорелись ваши прелестные глаза. Какие же мысли прячутся в этой тысячу раз приятной юной головке, а? Я бы отдал многое, чтобы узнать о них. Готов спорить что они такие же сладкие и такие же приятные как и мед по весне. Но, я отвлекаюсь или точнее вы своими вопросами будоражите мне воображение, мадмуазель. Графиня д Арже….,- произнес он и остановился, продолжая уже более вдохновенно, Разве можно не знать эту светскую libertine, эту распутную львицу. Она соблазнила собой весь Париж, а кого не соблазнила, тех перепоручила своим товаркам в  своем интимном салоне.  Но, разве прилично мне говорить о таких вещах такой юной прелестнице? Хотя, может быть, вам приятно слушать их? Или, даже, осмелюсь предположить ваши нежные думы занимает образ какого-нибудь молодого человека и вы хотите свидится с ним через графиню?» -хитро осведомился он, сам не желая прерывать свою фривольную исповедь. Жаклина ошеломленная и оглушенная этим наглым открытием, словно ударом обуха, стояла ни жива, ни мертва. Господин так же замолчал, но лишь только из вежливости. -«Что значит для вас слово «соблазнила», господин, имеет ли оно для вас такой же смысл как и для меня или это что-то более страшное?» 
«Ну как, вы действительно юная проказница, так еще и любопытная. Пусть об этом рассказывают вам ваши подружки в пансионе или в компании, ну уж никак не я. Соблазнила, мадмуазель, соблазнила, -подчеркнул он последнее слово. У нее в постели были все: от торгашей до герцогов. Вот только не знаю был ли там король, но даже если и не был, то это странно. Хотя, сдается мне, что это вопрос времени.»  
«Неужели все…Все…»- выдохнула бедняжка. «Неужели не осталось ни одного верного мужчины, ни одной незапятнанной репутации….что значит все? Как такое…» 
Тут уж незнакомец разразился настоящим хохотом и с трудом успокоившись ответил: -«Черт меня забери, в какую милую комедию я окунулся! Как приятно иногда бывает посвящать таких прелестных созданий в тайны большой жизни, первому собрать плоды невинности и первому же разрушить глупое незнание. Ну что вам не понятно, дитя? Графиня д Арже само воплощение Мессалины, Горгоны и Пандоры  в одном лице! Но все это очень изящно и с умом, как и положено нашим прекрасным парижским кокоткам, которым нет равных во всем мире. ВЫ спрашиваете меня как такое возможно? О, вы еще просто не повзрослели. Потом вы будете смеяться над своей наивностью, но пока довертись мне как более опытному наставнику.  Она делила ложе со всеми известными вам и мне герцогами, графами, маркизами. В ее уютном  petit maison всегда собиралась такая душевная компания! Всегда можно было встретить приятных лиц. Графиня, хочу вам сказать умеет собирать прекрасные букеты: «цветок к цветку», тонко и изящно….» Жаклина, казалось, не слушала его или не желала слушать. В мыслях ее уже возник образ того незнакомца, к которому она начала чувствовать легкие оттенки доверия, но с каждым словом этого наглого господина в сердце ее все боле вырастала горечь, боль и неприязнь, но определить к кому именно относились эти нелестные чувства было пока невозможно. -«Но высший свет неисчислим…»-пробормотала она. 
-«Ха, я говорю вам, НИ ОДНОГО, поверьте мне!» 
-«Но, но, как я могу вам поверить?! Откуда вы все знаете? Какое положение вы занимаете…?»- с отчаянием воскликнула она, желая услышать от него, что он пошутил и его предположения ни на чем не основаны или основаны на слухах, которые всегда бывают преувеличенны. Увы, ожидания бедняжки рухнули как карточный домик, со следующими словами незнакомца ей показалось, что из  нее вытянули всю жизнь и растоптали ее, как ненужную мелочь. 
-«Вы вызываете меня на откровенность. Но вы сами напросились, мадмуазель. Как мне не знать, если я сам являюсь завсегдатаем ее салонов, Ее вечеров и прочее и прочее. Я сам воочию наблюдал и продолжаю наблюдать, как ловка и умна эта женщина, что делает ей много чести. Пожалуй, гордой Нинон и красавице Депорм стоит поучиться у нее этим качествам! Как она искусно обходится со всеми мужчинами, к каждому умеет найти подход: и к прилежному семьянину и к ветреному повесе. А сколько счастливых пар она воссоединила! Чудесная сводня! Селестине стоило бы взять парочку уроков этого сложного мастерства у нее».
«О, прошу вас, хватит! взмолилась Жаклина, - замолчите! Не то я сойду с ума!» «Мадмуазель, вы непостоянны как морской ветер. Разве не вы только что вызывали меня на откровенность? И теперь просите  замолчать….поистине вы станете шикарной женщиной, ибо сейчас уже у вас есть все задатки для этого!».
Жаклина готова была заплакать, но удержалась и выпалив слова прощания она побежала к парадной двери, а оттуда на улицу. Следует сказать, что она провела в ожидании часа 2, а то и три, присовокупив еще к этому ужасную правду, которую она узнала, в общем ничего более не держало ее в особняке и она, без тени сомнения приказала кучеру отправляться. 
Мысли ее путались, сознание воспалилось до такой степени, что бедняжка не понимала день сейчас или ночь, сколько времени она пролежала вот так, без сна, в горячке, по возращении домой Она вспоминала то ужасающую оргию, где образы менялись с человеческих на бесовские и вместо вина она видела лужи крови и из искусного фонтана на столе так же лилась кровь, вместо шампанского. Голоса их она воображала как звуки ада, как вопли тех, кто горит в его вечном пламени. Все ей было так противно, ей казалось, что к горлу подступила тошнота, сколько раз порывалась она облегчить желудок, но это были лишь фантазии больного воображения. Мать ее представлялась ей то  виде ужасной химеры, со змеями на голове, ядом вместо языка и прочими страстями, то вдруг слабой и беспомощной, но когда Жаклина в порыве жалости приближалась к ней, та становилась страшной дряхло старухой, пугавшей ее отвратительным визгливым смехом.  Она пыталась найти в своей душе или сердце хоть малейшую частичку жалости или понимания, но, увы все ее попытки оказались тщетны. Не находилось оправдания той, кто пал настолько низко, той, которой восхищались такие низкие люди и к тому же смаковали ее падение. «Боже мой, -думала она, - они живут этим! Они дышат этим! Они говорят об этом так  просто и легко, как я говорю о прелестях природы за окном, о чудесной книге…» однако, не стоит здесь приводить все е мысли, ибо они были большей частью спутаны, бессвязны  и скорее всего представляли собой некую форму горячки. Как, уже было замечено девочка не отдавала отчет времени, к тому же в комнату к ней никто не заходил. Она почти умирала, но ее это  не интересовало. 
Наконец ей удалось забыться беспокойным сном. Молодой организм не выдержал напора страстей и решил сдаться. Как хорошо, все таки, что механизм его отличен и не взаимодействует с психическими процессами, благодаря чему тело, в критический момент получает нужный отдых, а если болеет тело, то мыслями его можно «направить» на выздоровление. Итак, сон ли это был или фикция, но все же когда Жаклина открыла глаза она почувствовала некую ясность в уме и могла теперь судить о происходящем более здраво. Тут же проснулся ранее усыпленный аффектным состоянием голод. Она испустила стон не то от боли в желудке, не то от боли всего тела и души, но тем не менее заставила себя приободриться на сколько это возможно. Она бросила взгляд на часы, которые показывали три утра, за окном  ночь расправила свои огромные крылья. К своей радости на столе она заметила поднос с едой, уже холодной. Видимо, Розина все таки заходила к ней тем вечером,  и не желая будить госпожу, оставила поднос и ушла.