Качели

Глава 1

Несмотря на непозднее ещё время, людей на улице практически не было. То ли промозглая осенняя погода с моросящим дождём разогнала всех по домам, то ли очередной импортный сериал, из тех, что внезапно захватили души и сердца бывших советских граждан, которые теперь с необъяснимой жадностью заглатывали непритязательную, но зато дешёвую продукцию импортных масс-медиа.

Егору дождь не мешал ничуть. Ему последнее время вообще никогда ничего не мешало. «Последнее время» — это с тех пор, как он начал заниматься в литературном кружке. Отведав сладкого яда творчества, Егор теперь не смог бы отказаться от него ни за какие коврижки. А началось-то всё с полной случайности.

Как и все мальчишки в его возрасте, Егор запоем читал всю фантастику и приключения, до каких только мог дотянуться. Новые книги были не всем по карману, поэтому их обменивали, покупали б/у, дарили, и даже воровали. Однажды, после прочтения рассказа, вызывавшего всеобщий восторг у сверстников, Егор выразил публично своё недоумение алогичностью поступков героя. Был друзьями не понят и осмеян. Тогда же он и произнёс роковую фразу, что смог бы написать вариант событий и получше.Дело дошло до спора, и отец Егора, узнав об этом, коротко сказал: «За базар мужчине надо отвечать; сказал - садись - пиши».

Тогда Егор сел и написал.

К чести спорщиков, противная сторона признала его правоту, а сам Егор, на кураже, отправил свой вариант рассказа в издательство, где был напечатан оригинальный текст. После, когда Егор остыл, и уже даже засовестился своего поступка, неожиданно пришёл ответ, на который, честно говоря, Егор и не рассчитывал-то особо. Печатный текст, на фирменном бланке, ещё и адресованный ему лично, произвёл на мальчика огромное впечатление. Редактор издательства весьма положительно отзывался о присланном Егором материале, и посоветовал ему не бросать писательство, а развивать свой талант, который лично ему, редактору, совершенно очевиден.

И Егор пропал.

После нескольких неудачных попыток пристроить свои опусы хоть куда-либо и парочки серьёзных разговоров с родителями, Егор осознал необходимость специальных знаний и обучения писательству. Так он попал в литературную студию, или «кружок», как его чаще называли, которым руководил бывший журналист, а ныне пенсионер Владислав Олегович. Сперва Егора смущал возрастной разнобой участников занятий, однако позже он попривык; особенно, когда заметил, что возраст особых преимуществ в собственно литературном творчестве не давал. Это в школе два-три класса – уже непреодолимая пропасть, а здесь этот разрыв был практически не заметен.

Владислав Олегович редко хвалил взыскующих писательской стези, но зато много и охотно критиковал их. Что вскоре вынудило Егора нарастить защитную шкурку потолще, и перестать рефлексировать, когда его позорно тыкали носом в промахи и ошибки.В свою очередь, это оказало влияние и на его обычную, «мирскую» жизнь, формируя у Егора мировоззрение выраженного пофигизма.

- Любая профессия накладывает свой отпечаток на своего носителя, - учил их Владислав Олегович, – Не только и не столько внешне, сколько на тип мышления, его логику, шкалу ценностей и приоритетов. Полицейский видит улицу иначе, чем художник, военный смотрит на потенциал и перспективы новобранцев не так, как их учителя в школе, а врач совсем иначе оценивает спортивные рекорды, нежели спортивные комментаторы. И это, не говоря об их непосредственно профессиональной деятельности.

- А чем отличается писатель от других? – спрашивали ученики.

- Писатель, - отвечал наставник, - отличается умением наблюдать.

- А разве для этого нужно какое-то особое умение? – удивлялись ребята.

- Ну, разумеется, - немного даже сердился Владислав Олегович их непонятливости. – «Наблюдать» – вовсе не равнозначно «глазеть». Мало смотреть – надо видеть.

- А как это - «видеть»? - вновь чесали затылки будущие светила литературы.

- Писатель должен уметь видеть необычное в обычном. Вот, к примеру, твои рассказы, Егор, постепенно становятся всё лучше в плане композиции, логики, структуры, стилистики. Но остаются по-прежнему совершенно неинтересными, а попросту говоря, скучными. Ты описываешь известные всем действия, но в них нет изюминки; того, что отличало бы их от всех таких же поступков других людей. А читать о том, что и так знакомо всем в их обыденности, никому неинтересно.

- И как же нам это необычное увидеть? – спрашивал наставника, ничуть не обидевшийся Егор.

- Идите и смотрите! Наблюдайте и описывайте то, что видите. Думайте над тем, что увидели и описали, и записывайте свои мысли. Эмоции мимолётны, ассоциации летучи. Не бойтесь записать глупость. Ловите свои мысли за хвост и тащите их на бумагу. Всегда и везде. В транспорте, в школе, ночью, пока не забыли свой сон. Вы должны наблюдать постоянно, каждую секунду. Наблюдение за жизнью должно стать вашей не просто привычкой, а вашей второй натурой. Ищите свою волшебную ассоциацию, а с ней и мысль, и пишите!

- Но за чем же именно нам наблюдать, если ничего интересного вокруг не происходит? – возражали студийцы. – Вот строят дом; что тут описывать, о чём тут писать?

- Просто наблюдая, как строится дом, вы сможете рассказать об этом, т.е. написать рассказ об этой стройке. Обдумав увиденное, сравнив с тем, как живут разные люди, и вы сами, на что они жалуются, чем довольны, а чем нет, вы поймёте, как надо строить дома. Эта мысль уже потянет на повесть.
А вникнув в судьбы людей, которые строили дом, вы сможете рассуждать на тему, зачем люди вообще строят дома, зачем идут в эту профессию, в чём её смысл и отличие от других. А это уже тема для целого романа.
Начинайте смотреть, начинайте думать!

Так наставлял их руководитель студии, так Егор и поступал. И постепенно привычка «наблюдать» действительно превратилось в его вторую натуру. Он вместе со всеми мальчишками бежал на стадион, но сам в футбол не играл, а всегда лишь «наблюдал» как играют другие, и как реагируют болельщики. В театре он смотрел не только на сцену, но и в зрительный зал, а после терпеливо ожидал артистов вместе с их фанатами у служебного входа, но не для того, чтобы подарить цветы или взять автограф, а чтобы посмотреть на артистов в их обычной жизни; понять, где они играют, а где уже нет.

Глава 2

- Мама, папа! Я пришёл, и я не один, - крикнул Егор, открывая дверь и пропуская вперёд Таню, которую уже по-настоящему начал бить озноб. - Мам, здесь нужна твоя помощь. И, по-моему, срочно, - шмыгая носом, добавил он, подхватывая девочку, которая явно собиралась сползти по стене на пол, и перемещая её на подставку для обуви.

Нина Сергеевна, мама Егора, была женщиной решительной; не зря она столько лет трудилась на руководящей работе. Она умела отделять дело от эмоций, а неотложное дело от того, что может подождать. Подождать, в данном случае, могли вопросы, а вот девочка, которую привёл с собой её сын, ждать явно не могла.

- Ванна, полотенце, халат. Бегом, - коротко отдала она распоряжения, и Егор, не снимая куртки и лишь скинув обувь, бросился их выполнять.

- Привет, папа, - сказал он, вбегая в гостиную, где Павел Михайлович, отец Егора, уже стоял с махровым халатом и полотенцем в руках.

Таня, сомлевшая в тепле, уже пришла в себя, и вяло пыталась сопротивляться, когда Нина Сергеевна, быстро и ловко освободила неожиданную гостью от насквозь мокрой одежды, и, демонстрируя в этом деле большой опыт, пресекла все попытки девочки увернуться, и направила её прямиком в ванную, где уже шумела набирающаяся вода.

- Таня, - подбодрил её Егор, выскакивая из ванной, - лучше не сопротивляться. Поверь мне, - и со смехом увернулся от маминой затрещины.

- На вот – вытирайся, раз ванна занята, - бросил Егору полотенце Павел Михайлович, и, подождав, пока тот наконец переоденется в сухую одежду, спросил:

- Кто это там у вас?

- Таня, - неопределённо пожал плечами Егор.
- Таня. Отлично, - задумчиво повторил Павел Михайлович. – И где ты нашёл Таню?

- На качелях.
- Великолепно, - хлопнул в ладоши Павел Михайлович, - вот сразу чувствуется мастер слова! – И что же делала Таня на качелях?

- Отец, - внезапно разозлился Егор, - ты не в курсе, что делают на качелях? На качелях качаются. И вообще, прекрати меня допрашивать; ты не на работе.

Павел Михайлович работал в милиции. А потому, в отличие от сына, прекрасно сознавал возможные юридические последствия его действий. Но, с другой стороны, ему, пожалуй, действительно не стоило «включать мента», как иногда говорил его сын; говорить с ним в таком профессиональном тоне. Занятия в литкружке, всё же, не проходили даром; Егор тонко улавливал нюансы разговора, и «развести» его на болтовне не удавалось никому, даже цыганам (Егор как-то сам рассказал об этом).

Дверь в комнату открылась, и в неё, слегка подталкиваемая Ниной Сергеевной, немного смущаясь, вошла Таня; уже вполне розовощёкая и с традиционным «тюрбаном» из полотенца на голове. Утонувшая в халате до пят, она выглядела совершенно малышкой, и Егор вдруг осознал, что он же ничего не знает про неё; ни где она живёт, ни почему она не хочет идти домой, ни где она учится и в каком классе.

- Э-э.. Таня, - немного растерянно сказал Егор, — а сколько тебе лет?

- Паша, смотри, какое невиданное зрелище; наш сын вдруг соизволил выпасть из своих эмпиреев, и обратить внимание на сей грешный мир, - с сарказмом сказала Нина Сергеевна. – Хотя, конечно, лучше поздно, чем никогда.

- Одиннадцать, - пискнула Таня, которая уже успела забраться с ногами на диван, и от того стала казаться ещё меньше.

- Егор, - с упрёком сказала Нина Сергеевна, - Таня уже пять лет ходит с тобой по одним и тем же школьным коридорам. Но я ничуть даже не удивлена. Таня, - обратилась она к девочке, - наш сын способен заметить и описать особый оттенок крылышек жука на подоконнике, но при этом может не помнить, как зовут его одноклассников. Так что ты не удивляйся и не обижайся на него, если что.

- У нас в школе начальные классы на отдельном этаже, - недовольно буркнул Егор. – И вообще, соловья баснями не кормят. Может, мы вначале всё-таки поужинаем? Я голоден; думаю, что и Таня не откажется.

- Ох, совсем забыла, - подхватилась Нина Сергеевна, - Уж больно как-то всё неожиданно.

- Вы не беспокойтесь, - сказала Таня, - мне бы чая с хлебом, и не выгоняйте меня, пожалуйста, до утра.

- Девочка, да что ты такое говоришь, - у Нины Сергеевны перехватило горло, и ей понадобилось несколько секунд, чтобы она смогла вернуться к привычной роли «главнокомандующего». – Паша - разогревай ужин, и все свои вопросы оставь на потом. Егор, подбери у себя Татьяне футболку или рубашку подлинней и поновей. И дай ей костюм спортивный; тот, красный, из которого ты уже вырос и всё равно не носишь. Таня, ты – за мной; будем волосы твои сушить.

Павел Михайлович крякнул, и тут же отправился на кухню. Егор в задумчивости уже чесал затылок в своей комнате, глядя на открытый шкаф, а Таня вскочила с дивана и начала разматывала полотенце. Нина Сергеевна любила, когда её команды выполнялись немедленно и без вопросов. Она обвела довольным взглядом засуетившуюся семью, ещё раз скомандовала гостье «за мной», и Таня, смешно семеня ногами, заспешила за ней, стараясь не потерять на ходу слишком большие для неё шлёпанцы.

За столом в семье о делах не говорили. Это было твёрдое правило, а потому Павел Михайлович помалкивал, а его супруга с чисто женским удовольствием наблюдала, как явно проголодавшиеся дети за обе щёки уплетают приготовленный ею ужин. Павел Михайлович порой с пониманием поглядывал на жену, и пару раз, словно успокаивающе, касался её руки.

После ужина все вновь перебрались в гостиную. Спортивный костюм Егора, в который переоделась Таня, был ей велик, отчего девочка показалась Нине Сергеевне ещё более трогательной и беззащитной. Настолько, что она вновь ощутила комок в горле, а окружающий мир вдруг стал расплываться у неё перед глазами. Так что ей пришлось срочно отвернуться, чтобы незаметно промокнуть глаза.
Это была её старая и неутихающая боль. Примерно через год после рождения Егора, у неё родилась девочка, но их с мужем счастье длилось недолго; серьёзный врождённый порок не оставил ребёнку шансов, а последующие послеродовые осложнения у самой Нины Сергеевны, лишили её возможности в дальнейшем родить ещё. Егор был тогда слишком мал, чтобы помнить что-либо, а позже родители решили никогда ему об этом не рассказывать. Поэтому Егор даже не знал, что у него, пусть и недолго, была младшая сестра. Нина Сергеевна с мужем тогда даже обсуждали идею взять ребёнка из отказников, но как раз в это время в стране начался период хаоса; Павел Михайлович дневал и ночевал на работе, с зарплатой творилось непонятно что, надежда получить от государства квартиру бо́льшей площади тогда рухнула, и они от идеи удочерения отказались. Ну а потом Егор уже так сильно вырос, что вряд ли смог бы принять маленького нового члена семьи.
Павел Михайлович прекрасно видел и понимал, что переживала сейчас его супруга. Потому и не спешил задавать свои вопросы, но использовал момент, чтобы как следует рассмотреть их неожиданную гостью. Девочка была небольшого для своего возраста роста, но сложена вполне пропорционально. Худая она или нет, оценить в этом, слишком большом для неё костюме, было нельзя, но её лицо худым не выглядело; кожа была чистой, зубы на месте, волосы блестящими и ухоженными. Она совершенно точно не выглядела бездомной бродяжкой, или ребёнком из неблагополучной семьи, а их Павел Михайлович повидал уже не мало, и спутать никак не мог. Егор, пристроившийся на диване рядом с Таней, также поглядывал на неё; он ведь до сих пор не только не расспросил девчонку, которую так неожиданно для себя, привёл домой, но даже и не рассмотрел её толком! А ведь теперь не узнать её в школе, будет неприлично и даже как-то стыдно. Егор едва не хмыкнул от этой неожиданной мысли. Ему никогда не бывало стыдно за неузнанные лица или забытые имена. Обычно он лишь пожимал плечами на упрёки, и хорошо, если от него можно было услышать хотя бы банальное «извините», а то чаще всего он ограничивался лишь недоумённым взглядом.

Глава 3

Это была странная ночь. Пожалуй, лишь сама виновница устроенного ею же переполоха, как это ни покажется странным, спала спокойно и безмятежно на диване в гостиной. А Нина Сергеевна всё никак не могла унять волнения от сознания того, что в её доме спит маленькая девочка. Девочка, которой так и не случилось в её собственной жизни. Девочка, которая очевидно, нуждается в её помощи. Наконец, девочка, которая удивительным образом смогла привлечь внимание её сына, заставить его совершить какой-то значимый поступок в настоящей жизни, а не в реальности его книг и фантазий. И ведь никакой «романтики» здесь, совершенно очевидно, и близко не было. Значит, её сын увидел нечто в этой Тане; увидел то, что имело для него значение, а, следовательно, не могло игнорироваться его родителями. Если они хотели понять своего сына, разумеется. А Нина Сергеевна хотела. Поэтому сон всё никак не шёл к ней. Она даже несколько раз выходила из спальни, то вроде попить, то как бы по иным делам, и подолгу задерживалась возле спящей гостьи, вглядываясь в её лицо.

А лицо Тани лишь на первый взгляд было обычным. Если же посмотреть более внимательно, то можно было обратить внимание на аккуратный тонкий и острый нос, придающий общую аристократичность её облику. Тонкие губы говорили о твёрдости и характере упрямицы, печальные глаза о не свойственной ребёнку вечной грусти, а небольшой острый подбородок напоминал, что это всего лишь маленькая девочка.

Нина Сергеевна не считала себя физиономистом, но многолетний опыт работы с людьми научил её многому; в том числе и «считывать» лица.

Удивительная гармония в сочетании таких разных черт, при беглом и поверхностном взгляде,создавала у случайного наблюдателя впечатление самого обычного лица, что, словно маскировочная сеть, закрывало от чужих взглядов истинную суть человека. Возможно, что Егор, чей мозг, под влиянием наставника, был тонко настроен на поиск необычного в окружающем обычном, интуитивно почувствовал это несоответствие, а потому и принял вдруг совершенно нетипичное для себя, и столь удивительное для своих родителей решение привести эту девочку домой.
Примерно так думала Нина Сергеевна, глядя то на крепко спящую Таню, то на полоску света, пробивающуюся из-под двери комнаты сына.

Егор, как и его мать, не спал. Взяв перед сном «чисто из вежливости» полистать Танин альбом, он быстро утратил как сон, так и чувство времени. Танины рисунки не были обычными картинками, типа «вот луг и речка, пастух и овечка», или «дом на горке», или «птичка на ветке». Её рисунки не имели чётких границ; отдельные их фрагменты словно перетекали друг в друга, являясь одновременно частью разных картин, смешивая и масштабы, и перспективы. Дом на горе прорастал корнями, которые и питали то дерево, где сидела на ветке чудо-птица, запутавшаяся в сетях, что забросил рыбак на реке.

«Вот уж действительно мыслеобразы», - невольно усмехнулся про себя Егор, рассматривая рисунки. Чем дольше он вглядывался в них, тем больше начинал видеть деталей, и тем больше уже собственных «мыслеобразов» рождалось у него в голове. Картины в Танином альбоме начинали словно бы оживать и складываться в истории. Ещё не чёткие, туманные, ещё лишь отдельными фразами, но они уже были, и только ждали того, кто сможет разглядеть их, и представить миру уже не в виде картин, а виде слов. Егор, словно зачарованный, никак не мог оторвать взгляда от этих рисунков, разорвать волшебную связь с ними, и, в конце концов, так и уснул с Таниным альбомом в руках.

Таким его утром и обнаружил Павел Михайлович, пришедший будить сына к завтраку. Сам Павел Михайлович тоже спал плохо, слушая всю ночь, как бродит по квартире и тяжело вздыхает его супруга, и, примерно догадываясь уже, что планы у неё в голове. А потом и выслушивая эти планы. Одна лишь Таня выглядела свежей и отдохнувшей; она приветливо улыбалась всем, и, казалось, нисколечко не беспокоилась о том, что и как будет объяснять родителям по поводу своего отсутствия дома этой ночью.

Подъём был ранним; несмотря на субботний, день школьники учились, а Тане ещё надо было зайти домой за тетрадями и учебниками. Нина Сергеевна была решительно настроена поговорить с родителями девочки, Павел Михайлович брился в ванной, готовясь сопровождать супругу в её миссии, в то время, как сама она хлопотала на кухне, готовя завтрак для всех. Таня быстро переоделась в выстиранную накануне Ниной Сергеевной и уже сухую одежду, и теперь растерянно теребила свои растрепавшиеся со сна волосы. Просить чужую расчёску она стеснялась, и что сделать со своими волосами не знала. Неожиданно, ей на помощь пришёл Егор, заметивший Танины проблемы;

- Садись, - указал он ей на стул в своей комнате, и немного подержав в задумчивости Танины волосы в руках, принялся, к изумлению девочки, заплетать их в довольно сложную причёску.

- Где ты этому научился? - не выдержала Таня, крутя головой и пытаясь рассмотреть себя в полировке мебели, на что Егор, слегка усмехаясь, раз за разом невозмутимо возвращал её голову в исходное положение, и даже не делал ей замечаний, которые всегда делала ей мама в таких случаях.

Секрет был прост; когда Егор учился в младших классах в их школе закрыли «продлёнку», и Нина Сергеевна договорилась (разумеется, за небольшое вознаграждение) с родителями одноклассницы Егора, что после уроков он будет приходить к ним домой, где бабушка девочки, сама бывшая учительница, накормит их обедом, а после проследит за выполнением уроков. К девочке приходили подружки, или она сама шла к ним; благо, жили все они в одном подъезде. Девчонки играли в куклы, заплетали их и друг друга, учились шить и вязать. Егор же, вначале от скуки, а после и с интересом, принимал во всём этом участие, так постепенно и научившись всем этим девчачьим премудростям. Возможно, уже тогда, когда они, играя, придумывали на ходу истории для всех этих пластмассовых «Маш» и «Варь», Егор и ощутил впервые вкус творчества, что позже реализовалась в его тяге к сочинительству историй. Но Егору нравилось удивление Тани, и он не спешил разрушать интригу;

Глава 4

Таня жила в доме того двора, где накануне Егор с ней и познакомился.
На месте были и качели, и скрипели они так же, как и вчера. Егор вначале хотел подождать Таню на улице, но та вдруг крепко схватила его за руку и так умоляюще на него посмотрела, что Егору ничего не оставалось, как вздохнув пойти вместе с ней. При этом Таня руку его не отпускала ни на миг, вызывая у Егора странное смешанное чувство досады (идёт с девчонкой за ручку!), и гордости (в нём признают защитника).

Дверь им открыла мама Тани – невысокая (сразу видно в кого девочка), худая, с нездоровым землистого цвета лицом. Она периодически покашливала, прикрывая рот тонкой, в синюшных пятнах от уколов, рукой.

На пришедших она смотрела без страха, и с какой-то отрешённостью, словно всё происходящее её не очень касалось, а в том, что незнакомые люди привели её дочь, которая не ночевала дома, не было ничего необычного.

- Она что-то натворила? – спросила мама Тани негромким голосом, и тут же закашлялась, кивая на дочь.

- Нет, что Вы, - ответила Нина Сергеевна, - всё в порядке, не волнуйтесь. Но мы хотели бы поговорить с Вами, если Вы не против.

- Проходите, - всё также без эмоций сказала Танина мама, отступая в сторону, и обращаясь к дочери:

- Быстро собирайся в школу; завтракать тебе уже некогда.

Таня молча кивнула, и, наконец отпустив руку Егора, метнулась в комнату.

- Это мой сын, Егор, - пояснила Нина Сергеевна. – Они с Вашей дочерью учатся в одной школе. Им по пути. Меня зовут Нина Сергеевна, а это мой муж, Павел Михайлович.

- Алевтина Ивановна, - представилась мама Тани, - а мой муж ещё спит. Так о чём вы хотели поговорить?

- Давайте проводим детей, и поговорим тогда спокойно. Боюсь, что наш разговор будет не очень приятным.

В соседней комнате послышался испуганный возглас Тани, а затем грубый мужской голос сказал:

- Где шлялась ночью, маленькая мерзавка? Кем ты вырастишь? Я знаю кем! Сказать?

Егор услышал, как Таня болезненно вскрикнула, и, не выдержав, шагнул в эту комнату. Войдя, он увидел посреди неё невысокого мужчину худощавого телосложения, в несвежей голубой майке с провисшими проймами, и синих «семейных» трусах, который замахивался на Таню. Девочка испугано вжалась в угол между кроватью и столом, прикрывая голову руками. Егор, не говоря ни слова, изо всех сил толкнул мужчину, и тот упал на кровать, подозрительно скрипнувшую от его падения.

- А-а! – закричал мужчина, не пытаясь правда, встать. - Дружка уже привела в мой дом? Ах ты мелкая дрянь! Ну ты у меня узнаешь сейчас! И дружок твой тоже узнает. Я сейчас милицию сюда вызову; его в колонию отправят, а тебя в детский дом. Наконец-то избавлюсь от тебя, засранка.

Егор с отвращением смотрел на отца Тани;

- Даже самые последние хулиганы во дворе знают, что бить девочек западло. А у Вас дочь вся в синяках. Вы просто урод какой-то! Избить ребёнка, девочку! Да ещё как следствие и суд расценит эти синяки. Может очень нехорошо расценить. Вас зэки под шконку загонят за это.

Егор, благодаря отцу, знал кое-что о нравах «той стороны», и умел понимать их речь (это всё нужно писателю, так объяснил он свои расспросы об этом родителям)

- Ты кто, вообще? – уставился на него мужчина, до постепенно которого начал доходить смысл слов мальчика.

- В школе вместе учимся, - сказал Егор, беря Таню за руку и заводя её себе за спину. – А милиция, которой Вы грозили, уже здесь, - и Егор кивнул головой на своего отца, который уже тоже был в комнате, и держал в руках красное удостоверение сотрудника милиции.

- Твой папа милиционер? – изумилась Таня.

- Собирай вещи; мы опаздываем, - сказал ей Егор, вместо ответа, а про себя вновь отметил «мы», проскочившее теперь уже у него.

- Вы обещали, что милиции не будет, – сказала девочка; глаза её налились слезами обиды, а губы сжались в узкую полоску.

- Официально милиции пока что здесь нет, - невозмутимо сказал Павел Михайлович Тане, - но если твой отец полезет в драку, то наряд тут окажется очень быстро, а за нападение на офицера милиции грозит уже не 15 суток.

После чего Павел Михайлович повернулся к хозяину квартиры:

- С учётом синяков Вашей дочери и моих показаний срок наказания может быть весьма даже немаленьким. Надеюсь, ты хорошо понял меня? – отец девочки быстро и молча закивал, не делая более попыток встать или угрожать детям.

- Твой папа тебя больше не тронет, обещаю, - постарался смягчить «ментовской» голос Павел Михайлович, обращаясь к Тане, – так что собирай, что нужно, и идите с Егором в школу. После занятий ждём вас с Егором обедать. Ну а мы, - усмехнулся Павел Михайлович, поворачиваясь к отцу Тани - пока поболтаем с твоими родителями; так сказать, «о жизни, о любви».