Как Любовь Талант спасала

Пролог, в котором вызывается Герой, вызывается смех, и вызывается вопрос «что это вообще было?»

В некотором царстве, в некотором подвале, у самого края Тридевятого, жила-была девица. Не сказать, чтобы красавица неописуемая — кто захотел бы жить в подвале с жабами? Но глаз у неё был ясный, ум быстрый, язык острый, а характер такой, что если уж решила – то ни царю, ни змею, ни бухгалтеру не отвертеться.

Звали её… нет, подождите. Это пока тайна. На улице, если кто спросит, она отзывалась на Люба. Иногда на «эй, ты». Иногда на «девка, отойди, мне тут пройти надо». Это зависело от спрашивающего. А настоящее имя — то потом. Не сразу даётся. Иначе неинтересно.

Вот эта девица, которую мы условно будем пока называть Любой, сидела в своём рабочем помещении. Таковым помещением оно называлось ею лично, остальные жители деревни, если бы знали, назвали бы это «дьявольской ямой», «колдовским логовом» или «ой, там опять что-то бахает, давай-ка дверь закроем, чтоб ничего не знать».

Рабочее помещение выглядело так:

По стенам висели пучки сушёных трав: зверобой, плакун-трава, купырь ведьмин, мята задремученная и одна подозрительная связка, подписанная неровной рукой: «Не есть! Мыть только в крайнем случае». Под потолком, на перекладине, сушились жабы. Каждая была прожарена солнцем так, что хрустела как сухарик, и имела аккуратно завязанную ленточку с номерком. Это чтобы не перепутать ингредиенты. Потому что, когда перепутали в прошлый раз, вышел не зелье невидимости, а каша, от которой люди три дня никого не видели просто потому что глаза не открывались.

На полках вдоль стены стояли банки, пузатые и серьёзные. В банках плавали непонятности. В одной— зелёный светящийся огурец, а на банке написано мелом: «Пальцами не трогать, пальцы жалко». В другой — чьи-то рога, и они иногда постукивали друг об друга, как будто у них был свой разговор, а Люба им мешала. В третьей банке, прозрачной-прозрачной, плавала маленькая молочно-белая костяная черепушка с ровными зубками и очень заинтересованным взглядом. Черепушка время от времени поднималась, стучала лбом изнутри по стеклу и возмущённо шептала:

— Девица, девица. Я понимаю, что ты занята судьбоносным. Но поставь меня, пожалуйста, не вверх тормашками — кровь к мозгам приливает, я от такого умнее становлюсь, тебе это не надо.

Люба вздохнула, взяла банку за горлышко, провернула и поставила череп ровно.

— Молчи, эксперт. У тебя в прошлый раз «согласно расчётам» должен был прийти дракон, а явился сборщик податей. До сих в амбаре репу пересчитывает.

Череп обиделся так демонстративно, что даже перестал светиться изнутри.

Посреди комнаты, над сложенным наспех очагом, стоял чугунный котёл. Котёл кипел. Котёл бурлил. Котёл пытался вылезти из себя, но был тяжёлый и не смог. По краям котла сидели две жабы. Не сушёные, нет. Очень даже живые и очень даже недовольные.

— Я тебе говорила, — квакнула старшая жаба, которая была пухлее и смотрела на мир с вечной тоской познавшей всё. — Я тебе говорила, не с теми травами начала. Надо было сперва дым пустить, потом слова сказать, а не наоборот.

— Да не мешай ты девке, — ответила жаба младшая, у которой была белая полоска через морду и характер преподавательницы. — Девка, может, и молодая, но смышлёная. Авось в этот раз у неё получится герой, а не… ну… не как в прошлый раз.

— В прошлый раз, — с достоинством сказала Люба, не отвлекаясь от книги, — в прошлый раз у меня то, что явилось, само виновато. Нечего было так входить.

Тут надо пояснить про «прошлый раз». Тогда, по честному расчёту и очень старательно исполненному обряду, должен был явиться Лютый Разящий, Победитель Змиев и Устрашитель Злодеев. Так в книге было написано. Явился действительно разящий, но только словом. Писарь. С дородным пузом, в мягких сапожках и с тетрадкой: «Служебные записки. Сдать в канцелярию не позднее пятницы заломленной луны». Он сел на табурет, сказал «ага, ага», записал что-то про антисанитарию и ушёл, пообещав вернуться с проверкой. После этого деревня неделю шепталась, что к Любке пришёл ревизор, а потом решила, что лучше об этом не знать, вдруг заодно и к ним придут.

Словом, сегодня должно было получиться лучше.

Люба выпрямилась, отерла лоб тыльной стороной ладони и наклонилась над книгой.

Книга была большой, старой и всё время сама пыталась закрыться. На переплёте серебрились буквы: «ВСЕМИРНОЕ РУКОВОДСТВО ПО ПРИЗЫВУ ГЕРОЯ (с картинками)». Картинки там были, но спорные. На одной из картинок герой был какой-то лысоватый и недовольный, на второй — очень довольный, но такой узкий в плечах, что его любой ветер унесёт, на третьей — вообще скорее героиня, и в крайне смелом доспехе, с точки зрения Любушки. В общем, он тоже не годился.

— Ну, — сказала она самой себе. — Сейчас. Спокойно. Без паники. У нас всё получится. Ради папы получится.

Вот тут важно: ради чего весь сыр-бор.

У Любы есть отец. Он был хороший, честный и талантливый. Был. Потом Талант пропал. Не умер, не заболел, не украли… ну то есть, может и украли, но как украдёшь Талант? Это же не ложка и не конь. Но факт оставался фактом: ещё вчера он слагал песни, писал указы и выходил к народу с такими воззваниями, что люди стояли, рот приоткрыв, и плакали от красоты речей; а нынче сидит, смотрит в стену, вздыхает, говорит «эх» и не может даже поздравительную речь на именины собственной дочки составить без слов «бла-бла-бла тут значит радость».

Человек без Таланта — это как кот без хвоста: вроде кот, но жалко глядеть.

Любе было жалко отца.

А если точнее: у Любы прямо сердце сжималось. А кроме сердца у неё сжимались кулаки. Она решила Талант вернуть. И если для этого надо вызвать Героя — она вызовет Героя. Хоть из Империи, хоть из Тмутаракани, хоть вообще, если повезёт, из какой-нибудь легендарной Геройской Гильдии, про которую в книгах пишут, что там все мускулистые, красивые и молчат сурово до тех пор, пока кого-нибудь не спасут.

Люба раскрыла книгу шире. Котёл булькнул. С полки на неё посмотрела банка с рогами.

— Девица, — негромко постучав изнутри, сказал правый рог. — Я очень извиняюсь, что вмешиваюсь, но мне кажется, ты вместо мха болотного кинула в котёл мох приворотный.