Как приручить демона за десять дней и половину вечности

День первый

Мария Новакова* бережно сажала тюльпаны под зиму. Адаму трогать драгоценные луковицы категорически запрещалось — всё, что он сажал, непременно вяло. Поэтому ему досталась менее тонкая задача: сгребать пожухлую листву. Мария смеялась, что уж в этом он точно не напортачит.

Адам не возражал и не обижался. Так или иначе, ему нравилось работать в саду. Его собственный, увы, представлял собой плачевное зрелище. Даже розы, которые посадила Мария, завяли от его тщательного ухода.

«Знаешь, — однажды сказала Мария, — это что-то вроде таланта. У меня дедушка палку в землю втыкал, и она прорастала. А бабушка морила даже укроп».

Адам соглашался, хотя и подозревал, что его антиталанты имеют несколько иную природу.

— Останешься на обед? — спросила Мария. — Томик там возится с рагу.

— Когда я отказывался от рагу Томика?

Чудесная они были пара — семья Новаковых. Он худосочный, длинный, с усами-щётками, вечно в вельветовых костюмах и в кепочке, которая прикрывала лысину. Она дородная, с сильными руками, румянцем во все щёки и чудесными пшеничными волосами. Томаш был врачом, лучшим (а иногда и единственным) терапевтом в городе. Два других регулярно уходили в глубокий запой. Мария преподавала в старшей школе географию. Дети её обожали.

Дочь Элишка вообще неясно, в кого пошла — выросла удивительно красивая тёмноволосая тёмноглазая девушка. Адам помнил её ещё ребёнком. А теперь она планировала уехать в Прагу, учиться на дизайнера одежды. На чердаке, который она превратила в мастерскую, стояли деревянные манекены, и на них всё время сменялись наряды.

В их крошечном городке развлечений было немного. Церковь по воскресеньям, пиво с приятелями по средам, чтение книг, прогулки и встречи с друзьями.

Но Адаму такая жизнь нравилась.

Он работал патологоанатомом. Мечтал стать педиатром, но, увы, люди реагировали на его заботу так же, как растения.

Адам был человеком на вид совершенно непримечательным. Ему можно было дать лет сорок пять. Никаких запоминающихся или интересных черт: глаза тускло-серые, волосы русые, он зачёсывал их слегка набок, прикрывая высокий лоб. Возможно, он был слегка бледноват для того, кто много времени проводит на солнце. Томаш то и дело гонял его на анализы — всё подозревал анемию. Ни разу не нашёл.

С садом было почти покончено: листва убрана, луковицы прикопаны. Томаш, выглянув в окно, велел сворачиваться и приводить себя в порядок. Всё было готово к обеду.

В маленьком доме с побелёнными стенами и покатой красночерепичной крышей у Адама даже была своя одежда. Его здесь всегда ждали. Это было особое место, непохожее на все прочие дома. Даже запах в нём казался уютным. Хотелось прийти — и остаться навсегда среди кружевных салфеток Марии и фирменных пирогов Томаша, устроиться в широком кресле, завернуться в плед и лениво читать что-то из их маленькой библиотеки.

Адам много где побывал и много чего видел, но никуда его ещё так не тянуло, как к Новаковым.

Собрались за круглым столом в гостиной. Элишка ворчала, что её отвлекли от важного дела — она кроила себе платье на Хэллоуин.

— Ничего, надолго не задержим, — хохотнув, сообщил Томаш. — А поесть надо по-людски. Вон, Адика спроси, он расскажет, что бывает с теми, кто хватает всякую дрянь на бегу.

Элишка сморщила нос, а Мария и Томаш рассмеялись. Адам просто улыбнулся — шутки про его профессию тут не были редкостью.

Адам грелся в любви этой семьи.

И хотя было больно видеть, как время их жизни постепенно истекает, просачивается как песок сквозь пальцы, он ни за что не отказался бы от их нежной дружбы. Да, они умрут. Но до тех пор он будет с ними, увидит, как глубже залегают морщины на их лицах, как седеют их волосы.

Может, Элишка родит ребёнка, и он осторожно возьмёт его на руки, как брал её саму. Ребёнок протянет ручку к его носу и заулыбается «дяде Адику».

Нет, Адам не станет кормить его или укладывать в постель. Руки у него не те. Но он будет рядом. Немного в стороне, но достаточно близко, чтобы помочь и поддержать.

Рагу у Томаша вышло выше всяких похвал. Как и домашнее пиво, и пирог с вишнями на десерт, и крепкий чёрный кофе.

Элишка давно умчалась наверх, а взрослые всё сидели, говорили о тюльпанах и нравах молодёжи, о выступлении президента и ценах на овощи. Томаш раскурил трубку под ласковые упрёки Марии («Адик, ну, скажи ему, что он так помрёт от рака лёгких!»).

— Скажу, скажу.

— Мой дом, мои лёгкие, мой рак! Я как врач заявляю: кому суждено, тот непременно помрёт, лечи его, не лечи. Все там будем. А табак хороший, мне Шнайдер добыл.

Заспорили о врачах и судьбе. Завтра никому не надо было вставать — суббота. Не торопились, не суетились.

— Что, заночуешь? — спросила Мария, когда перевалило за полночь.

Адам зевнул, но отказался. Когда он спал рядом с людьми, они видели дурные сны. Поэтому и дом его стоял немного на отшибе, и в гостях он старался не оставаться. Новаковы простили бы ему кошмары, но зачем напрягать людей?

На прощание обнялись. Томаш похлопал его по спине и простился до воскресной службы. Мария попыталась завернуть с собой четвертинку пирога на завтрак.

— Оставь! Элишке больше достанется.

— Да она на диете опять! Дурёха.

— С утра помани её разогретым пирогом, — посоветовал Адам, — моментально вся диета закончится.

Уж в этом-то никто не сомневался. Под смех и пожелания доброй ночи Адам вышел на улицу.

Ночь была ясная, совсем не по-осеннему тёплая. В высоком густо-синем небе горели звёзды. Адам подумал, что однажды стоит изучить астрономию. Пока вспомнил только, что звёзды мерцают, а планеты нет. Так что, наверное, ярче всех светила Венера. От луны остался тоненький серп.

Городок спал. Он казался слегка потерянным во времени — эти потемневшие аккуратные домики с черепичными крышами, эта старая церковь и маленькие скверики могли бы существовать в любом веке. Улочки петляли и извивались. За домами чернел густой бескрайний лес.

День второй

Ехать не хотелось. Физическая усталость Адаму пока не грозила, но он чувствовал себя вымотанным морально, поэтому брёл, едва переставляя ноги.

На подходе к дому почувствовал: что-то не так. Воздух, до сих пор свежий и прохладный, вдруг сделался гуще, тяжелее. С каждым шагом — всё хуже. Всё равно, что дышать нефтью. Адам несколько раз сглотнул, прищурился и оставил велосипед под деревом.

Этого нефтяного, густого, мерзкого он не боялся. Но оно проникло в его дом, осквернило его своим присутствием. И Адам испытал чувство, которого обычно старался избегать — злость.

Дверь так и осталась не заперта, в этом городе не приняты были замки. Адам толкнул её, миновал прихожую и увидел в гостиной того, кого менее всего ожидал. На диване сидела Элишка.

Они виделись буквально вчера, но, казалось, она прожила несколько тяжёлых лет с последней встречи. Под запавшими глазами залегли синяки, губы побелели. Адам профессиональным взглядом изучил её, но не нашёл никаких следов травм. Она даже была в том же домашнем костюме, сером с розовыми вставками.

— Дядя Адик… — слабо произнесла она, поднялась навстречу, и Адам сжал её в объятиях.

— Малышка…

Он боялся, что больше не увидит её живой.

— Ты в порядке?

— Да… да, я в порядке.

Только почувствовав биение её сердца, он смог выдохнуть, хоть немного расслабиться и уделить внимание спутнику Элишки.

Тот стоял у окна, и от него волнами расходилась эта нефтяная вонь. Как врач Адам слишком хорошо знал: теория и практика различаются разительно. И всё же он не ожидал подобного подтверждения этой истины.

Он понимал, что перед ним. Но он не готов был столкнуться с этим в реальности.

Оно приняло форму молодого мужчины. Черты не желали держаться в памяти, ускользали. Но Адаму показалось, что внешность намекает скорее на тридцать пять, а не на двадцать.

У этого были чёрные короткие волосы, зачёсанные назад. Одето оно было аккуратно, но неброско — светло-серая рубашка, тёмные строгие брюки со стрелками, начищенные туфли.

Оно почувствовало взгляд и обернулось.

Адам выпустил Элишку из объятий, обошёл её так, чтобы оказаться между ней и тварью, а потом сказал, глядя в якобы карие глаза:

— Убирайся из моего дома.

Вот только, увы, над этим он не был властен.

— Боюсь, это невозможно, — человеческим языком на превосходном чешском ответило оно. — До тех пор, пока моя госпожа не решит отослать меня, я буду при ней.

— Госпожа? — Адам не сразу понял, о ком речь. А потом с ужасом осознал: — Элишка…

Она не опустила стыдливо глаза, не начала оправдываться. Адаму стало в сто раз больнее, чем при виде мёртвых Томаша и Марии.

Они мертвы и свободны. Смерть — это всего лишь запятая в бесконечной книге, одна из многих. Элишка обрекла себя на то, что куда хуже смерти. Она продала свою душу. И вот это — страшно.

— Эли…

— Мне надо знать, дядя Адик, — сказала она всё тем же негромким помертвевшим голосом, глядя Адаму в глаза, — что нашла полиция.

— А мне надо, чтобы твой сопровождающий покинул этот дом.

— Дядя…

— И только тогда мы поговорим.

— Выйди и жди на улице, — приказала она, и тварь с поклоном подчинилась.

Отвратительная иллюзия. Адам практически видел, как оно вышло степенным шагом. И только шестое чувство вопило: нет, не вышло, а вылетело, мелькнув стремительной кляксой.

— Садись, — велел Адам, когда нефтяной дух слегка ослаб. — Садись, я заварю чай. И не смей говорить, что тебе некогда!

Потому что видел, как на её лице появляется упрямое выражение. Поколебавшись, она подчинилась, видно, по привычке. Адам ушёл на кухню и принялся возиться с чаем. Руки слегка подрагивали, когда он разливал по кружкам кипяток.

В груди ворочался склизкий ком. Маленькая Эли, смешная беззубая малышка, важная первоклашка с пышными хвостиками, вредный подросток, красавица, умница — теперь не более чем корм для голодной омерзительной твари.

Питательная закуска.

Адам вернулся и кивнул Элишке, чтобы перебиралась за стол. Она взяла кружку, обхватила её ладонями, но пить не стала. Вместо этого повторила:

— Что нашла полиция?

Как будто это имело хоть какое-то значение на фоне новостей. Мёртвым не нужна суета живых, возмездие или пылкие речи. Их это уже не тревожит.

— Зачем ты это сделала?

— Это — что?

— Эли, я не вчера родился! Зачем ты вызвала его?

Она торопливо глотнула горячего чаю, и на щеках у неё выступили розовые пятна. Как именно она собиралась объяснять неизвестно откуда взявшегося личного раба, интересно? Адам бы даже послушал, если бы на это оставались силы и нервы.

— Вызвала?

— Демонов обычно вызывают, а не приглашают на чай. Зачем?

— Как ты узнал?

— Изучал кое-что в молодости, не отвлекай меня! Что бы ни произошло, оно того не стоит. Тебе надо было прийти ко мне сразу, и…

— И что бы ты сделал? — резко спросила она. — Их убили на моих глазах, а я даже не видела, кто. Они даже не могли кричать, только мычали всё время. И меня… Меня бы тоже убили, понимаешь! Я не смогла защитить их, но… — Тяжёлый выдох.

Повисло напряжённое молчание. Элишка не плакала, но часто сглатывала и сжимала горячую кружку.

— Ты хочешь, чтобы он тебя защитил?

— Я хочу, чтобы тот, кто это сделал…

— А что потом?

— А потом меня не волнует. Я должна была умереть ночью. Помнишь, как папа говорил? Кому суждено, тот непременно помрёт. Я обманула свою судьбу. И это не будет напрасным.

Адам устало ткнулся лбом в ладонь. Раньше начал бы молиться, но в последние две жизни у них с богом как-то не заладилось. Бог не интересовался Адамом, а Адам — богом.

— Что произошло, что ты помнишь?

Вряд ли она успела начертить пентаграмму и воззвать к преисподней, так что, вероятно, это была случайность. Паника, шок, смертельная опасность…

— Я поздно легла спать, — заторможено проговорила она. — Сидела, шила. Слышала, как ты ушёл, как… Легла спать часа в два. Проснулась от каких-то шорохов, испугалась. Как будто в комнате кто-то был. И ощущение странное, тяжёлое тело, мутная голова. Как будто сонный паралич, знаешь? Потом уже гостиная. Я знаю, что лежала на полу, и кто-то шёпотом глухо бормотал тарабарщину. И дальше я очень сильно испугалась.