Как соблазнить дракона

Глава 1. О незваном госте на венчании

Последние лучи солнца, пробиваясь сквозь резные ставни, золотили тёплые половицы девичьих покоев. Внизу, на княжеском дворе, царила праздничная суета: разносился стук топоров, сколачивающих скамьи для гостей, гудел медный котёл над костром, где варилась похлёбка из дичи. Аромат печёного теста с мёдом и тмином смешивался с пряным дымком из поварни, создавая в тереме атмосферу ожидания торжества.

Агата сидела на резном дубовом сундуке у окна, её бледные пальцы нервно перебирали жемчужное ожерелье — дар князя Добрыни, присланный по случаю свадьбы. Закат играл в русых волосах, заливая их янтарным светом. Рядом, стоя на коленях, Марфа терпеливо вплетала сестре в косу алую шёлковую ленту. Её движения, аккуратные и нежные, сопровождались тихим напевом. Так княжна стремилась успокоить трепетное сердце невесты.

Комната дышала покоем и уютом. На полках аккуратно лежали сложенные праздничные наряды, от которых исходил запах сушёной лаванды. У зеркала стояла глиняная плошка с тлеющими можжевеловыми веточками для благоухания волос. За окном, в предвечернем воздухе, уже слышались первые переливы гуслей.

Марфа ловко закрепила косу серебряной заколкой в виде цветка папоротника — семейной реликвией, которую мать передавала дочери в канун свадьбы. В бронзовом зеркале отражались две непохожие, но одинаково прекрасные девушки: Агата — хрупкая и светлая, словно первый снег, и Марфа с тёмными, как спелая черника, волосами и живыми блестящими глазами.

— Не бойся, — прошептала младшая, развернув сестру к себе. — Князь Добрыня слывёт человеком добрым. Да и вид у него… ничего.

Агата фыркнула, но губы её дрогнули в улыбке.

— Ты его совсем не видела!

— Но старый Гаврило видел! Говорит, плечи как у медведя, а голос — что гром.

На подоконник бесшумно опустился огромный рыжий кот. Его длинная шерсть, позолоченная последними лучами заката, переливалась оттенками осеннего листопада. Зелёные глаза, мудрые и по-человечески пронзительные, медленно обводили комнату, будто оценивая обстановку. Лениво потянувшись, зверь устроился на тёплом дереве, свернувшись в пышное огненное кольцо. Морда выражала такое самодовольное спокойствие, что казалось, вот-вот расплывётся в самой настоящей ухмылке.

— В поварне пироги с вишней достают — целые реки масла с них капают! А музыканты у ворот гусли ладят, скоро жених твой пожалует, — бархатисто промурлыкал кот.

— Суседко! — Марфа всплеснула руками, и её лицо озарилось радостью. — А мы уж думали, ты нынче не придёшь.

Агата скромно улыбнулась, слишком погружённая в тревожные мысли. Её голос прозвучал тише, но искренне:

— Я рада тебя видеть.

Кот величественно кивнул, будто лесной владыка, снизошедший до смертных. В этот момент из-за двери донеслись серебристый смех и перезвон девичьих браслетов — служанки спешили, завершая последние приготовления в горнице.

Марфа, не удержавшись, подхватила сестру за руки.

— Давай, пока никто не видит, проберёмся во двор и глянем на твоего жениха, когда он въедет в ворота? Отсюда совсем ничего не видно!

И, прежде чем Агата успела вскрикнуть, они уже мчались по узкой лестнице, смеясь и спотыкаясь о подолы…

Суседко, свернувшись клубком на подоконнике, провожал их прищуренными глазами. Пушистый хвост нервно дёрнулся, когда в воздухе разлился глухой топот копыт.

Девушкам пришлось пригнуться, пробираясь между бочками с мёдом и возами с припасами. Тень от нагруженной телеги стала их временным укрытием — отсюда открывался идеальный вид на въездные ворота, а узкая тропинка меж поварней и амбарами обещала быстрый путь к отступлению.

Марфа прижала к груди дрожавшую Агату. В воздухе витал пряный запах свежеиспечённого хлеба, смешанный с терпким ароматом конской сбруи. Где-то совсем близко зазвенели подковы о булыжник, и обе девушки затаили дыхание.

Двор замер в торжественном ожидании, когда в распахнутые ворота въехал жених со свитой. Впереди всех, осанистый и величавый, ступил на вымощенный двор сам князь Добрыня. Его богатырская стать сразу привлекла все взгляды: широкие плечи, перехваченные поясом, гордая осанка и тёмные, как уголь, глаза, в которых читалась сила и мудрость. На плечах гордо лежала шитая золотом шуба, на груди покоилась тяжёлая серебряная цепь с родовым символом. За ним, соблюдая строгий порядок, следовали верные дружинники в сверкающих, как речная гладь, кольчугах. Их бороды, заплетённые в ритуальные косы, и мечи в украшенных ножнах говорили о важности момента не меньше, чем лица.

Навстречу гостям вышел князь Всеволод, отец невесты, в парчовом кафтане, отороченном соболями. На груди лежала седая борода, тщательно расчёсанная, как символ прожитых лет и мудрости. По правую руку от него шествовала княгиня Любава, держа в руках дубовое блюдо с дымящимся караваем, усыпанным крупной солью. Её головной убор, унизанный жемчугом, тихо звенел при каждом шаге. По левую руку от неё стоял старший дружинник с серебряной чашей мёда.

Добрыня спешился, принял хлеб-соль, отломив краюху и испив из кубка, как того требовал обычай. Его пальцы, сильные и уверенные, бережно коснулись блюда, а цепкий взгляд скользнул по толпе, остановившись на мгновение на телеге. Затем он поднёс хлеб ко рту, откусил и передал блюдо ближайшему боярину. Князь Всеволод удовлетворённо кивнул, дав остальным понять, что жених принят и одобрен.

Тем временем за нагруженной телегой две девичьи тени затаили дыхание. Агата, прижав ладонь к груди, чувствовала, как бешено стучит её сердце. Марфа же, прищурившись, разглядывала жениха с любопытством, отмечая каждую деталь его облика — от массивного перстня на руке до тёмных кудрей, выбивавшихся из-под шапки. Рыжий кот, пригретый на подоконнике, лениво наблюдал за сценой.

Обряд завершился — князь Добрыня сделал шаг вперёд, готовый следовать за хозяевами в терем, где его ждала невеста. Но прежде, чем он скрылся из виду, его взгляд снова прошёлся по укрытию сестёр, и уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке.

Глава 2. О проклятии Владыки озёр

Тьма в зале сгустилась и ожила, извиваясь клубами чёрного дыма вокруг высокой фигуры, переступившей порог. Каждый шаг гулко отдавался в дубовых половицах, словно сама земля содрогалась под их тяжестью.

Белоснежные одежды, расшитые мерцающими рунами, струились по крепко сложенному стану, переливаясь, как иней под зимней луной. В руке незваный гость сжимал посох с сапфировым навершием, от которого исходило холодное сияние. Голубые искры рассыпались по полу, оставляя за ним мерцающий след.

— Колдун! — выдохнул старый боярин, и толпа содрогнулась.

Крестные знамения замелькали в темноте, но это было так же бесполезно, как и пытаться укрыться от бури листом лопуха. Люди тряслись от страха, их бледные лица то вспыхивали испугом, то гасли в призрачном свете. Только княжеские дружинники стояли непоколебимо, прикрывая женщин и стариков могучими спинами. Их руки сжимали рукояти мечей, но ни один не торопился бросаться в битву без необходимости или приказа.

Гость остановился в центре зала и медленно поднял голову. Длинные белые пряди скользнули по плечам, открыв лицо, и тогда все увидели его глаза.

Голубые, с вертикальными зрачками, горящими колдовским светом. Взгляд, от которого кровь стыла в жилах, а сердце билось реже. Он пронзал насквозь, выворачивал душу, заставлял одних опускать глаза, а других — заворожённо замирать.

— Дракон… — прошептала княгиня Любава, и её пальцы сжали рукав Агаты.

— Владыка Луус, — прошипел суседко, выгибая спину дугой.

Рыжая шерсть встала дыбом, превратив его очертания в огненный шар, а зрачки сузились до тонких изумрудных щёлочек. Когти, острые как серпы, впились в полированные половицы, оставив глубокие царапины. Каждый мускул в гибком теле был напряжён: хвост хлестал по воздуху, словно боевое знамя, уши прижимались к голове, выдавая готовность к прыжку, в приоткрытой пасти обнажался ряд острых зубов. Низкое глухое рычание прорезало тишину, напомнив дрожание тетивы перед выстрелом. В кошачьих глазах горела ярость, столь сильная, что казалось, они вот-вот вспыхнут зелёным пламенем.

Дух-хранитель дома был готов броситься в бой, даже если шансы неравны.

Но дракон лишь бросил на него равнодушный взгляд. Рука в белоснежном рукаве едва шевельнулась, словно отгоняя назойливую мошку.

Воздух вздрогнул от магического импульса. Невидимая сила подхватила суседко, швырнув через всю горницу. Кот грузно шлёпнулся на резной сундук, расколов крышку ударом спины. Обломки дерева и обрывки дорогих тканей рассыпались по полу, а из перевёрнутой шкатулки покатились янтарные бусины.

Кот зашипел, пытаясь подняться, но лапы дрожали, предательски подкашиваясь.

— Ещё один шаг, чудище, и не сносить тебе головы, — прогремел Добрыня, выступив вперёд.

Пальцы сжали рукоять меча; сталь запела, жаждая крови, когда он извлёк оружие из ножен в качестве демонстрации готовности исполнить угрозу.

— Отчего же? — пророкотал дракон. Его тонкие губы изогнулись в насмешке. — Я такой же гость, как и все присутствующие. Скажи нам, князь Всеволод, так ли это?

Князь стоял неподвижно, словно дуб, вросший корнями в пол. Лицо сохраняло ледяное спокойствие, но в глазах плясали отблески того, что прежде глава рода никогда не демонстрировал.

Страх.

— Чего ты желаешь? — мрачно спросил князь.

Дракон медленно перевёл взгляд сначала на кота, ещё не поднявшегося с пола, затем обратно. Его улыбка сделалась шире:

— Как пообещал ты мне тогда? «Взываю к обету судьбы: что судьба положит предо мною, то исполню по чести своей».

Навершие сапфирового посоха остановилось напротив Агаты.

— Не смей! — взмолил князь.

Но дракон в ответ рассмеялся, и от этого смеха заледенела кровь.

— В этом доме нынче играют свадьбу, — он расправил плечи. — Не вижу повода останавливаться. Только жениха заменим.

Добрыня ринулся в битву первым. Меч взвыл в воздухе, рассекая тьму серебряной дугой. На суровом лице князя отразилась решимость. За ним, словно волны за кормой могучей ладьи, хлынули дружинники — двенадцать богатырей, чья преданность и ярость сплелись в единый поток. Их кольчуги звенели, как боевые колокола, возвещающие о грядущей сече; топот тяжёлых сапог гремел по полу, подобно ударам боевых барабанов. В глазах воинов горело пламя — каждый понимал, насколько опасен противник, но в храбрых сердцах не нашлось места страху.

Из полуоткрытых губ дракона вырвалось облако густого инея. Оно прокатилось по залу смертоносной волной, неумолимой и величественной, словно дыхание самой зимы. Воздух застонал от мороза, половицы затрещали, покрывшись коркой льда. Оказавшиеся на пути воины замерли, едва успев поднять мечи. Их тела окутал хрустальный панцирь, и в следующее мгновение там, где секунду назад кипела ярость битвы, возвышались ледяные изваяния.

На лицах, навеки схваченных морозом, застыл последний крик. В глазах отпечатались ужас и боль, но вместе с ними — несокрушимая отвага: каждый из них встретил смерть, не склонив головы.

Добрыня успел вскинуть щит, и в тот миг, когда дыхание дракона ударило в сталь, пространство вокруг взвыло. Дамасский металл застонал, окутываясь змеиными узорами инея, словно сама смерть чертила зловещие письмена. От удара воздух загустел и превратился в кристаллы, осыпающиеся ледяным дождём, со звоном ломающимся о половицы.

Руки князя моментально онемели: холод, живой и жгучий, проник в жилы, будто впивающиеся под кожу иглы. Пальцы приросли к металлу, и каждый вдох разливался по телу болью. Но Добрыня не выронил меч. Его плечи дрожали, мышцы горели от невыносимого напряжения, и всё же он продолжал стоять, заслоняя собой оставшихся за его спиной людей.

В тёмных глазах пылал огонь — неугасаемая ненависть, переплетённая с безмерной решимостью. В них не было страха. Только гнев, ярость и намерение стоять до конца, даже если само небо рухнет на землю.

Глава 3. О смелом решении

Над княжеской усадьбой висела тяжёлая мгла, словно сама Мара раскинула полы плаща над проклятыми стенами. Марфа, прижав колени к груди, сидела на покосившейся крыше дровяного сарая. Сквозь дыры в соломе просачивался запах прелого сена, перемешанный с горьковатым дымом из печных труб.

Суседко прижимался к её ноге в молчаливом жесте поддержки.

— Горько ныне житьё княжье, — прошептал он, облизывая лапу с обломанными когтями.

Внизу разворачивалась сцена, от которой леденела кровь в жилах. Дружинники отца в потёртых кожаных доспехах пытались скрутить дядю Родивона. Бывший воевода, о чьих подвигах слагали легенды, теперь метался, как затравленный зверь. Седая борода обросла колтунами, а глаза потускнели, как у мертвеца.

— Уймись, боярин! — прохрипел младший из дружинников, но Родивон вырвался, разорвав рубаху на груди. На обнажённой коже проступили чёрные жилки, точно корни ядовитого растения.

— Оно во мне! Оно терзает! — голос воеводы больше походил на лай больной собаки.

Из главного терема выбежала Агата в простом льняном платье, без привычных богатых украшений.

— Дядюшка! — вскрикнула она, но мать резко оттащила её назад, передав в руки слугам, а те поволокли сестру обратно в дом.

Княгиня кашлянула в платок и, увидев кровь, поджала губы, стараясь сохранить горделивое спокойствие. Если старшие позволят себе впасть в отчаяние, их роду точно ничего не поможет.

Марфа вцепилась пальцами в гнилую солому крыши. В горле стоял ком, но слёз не было: за минувшие три дня она выплакала всё до капли.

— Неужто и нас ожидает подобная участь? — прошептала она.

Суседко лишь прижался сильнее, зелёные глаза следили за происходящим с искренним сочувствием.

Ветер донёс звон колокола из часовни, ударили к вечерней молитве. Но в их силу не верили. В княжестве больше не верили в силу креста или святых образов.

Где-то за лесом завыл волк, и Марфа невольно вздрогнула. Кот поднял морду:

— Волколаки чуют смертный дух. Скоро их будет больше.

Внизу дядю Родивона наконец скрутили верёвками и потащили в пустующую баню — новую темницу для проклятых. Агата смотрела им вслед из окна покоев, и в её глазах Марфа прочла то, что боялась увидеть больше всего — обречённую покорность.

— Она уже приняла решение… — младшая княжна вздохнула, чувствуя, как сжимается сердце.

Суседко поднял морду.

— Что задумала? — спросил кот, размахивая пушистым хвостом.

— Агата собирается пойти на поклон к Луусу, — прошептала Марфа. — Она отправится в его чертоги, обрекая себя на вечность в неволе ради нас.

— Глупость. Владыка озёр мстителен, сгинет княжна в его лапищах.

Марфа знала, что он прав. Их батюшка сильно прогневал дракона, а отказ Агаты уязвил горделивую тварь.

— Я знаю, что должна сделать, — она глубоко набрала воздух в лёгкие, словно собираясь прыгнуть в ледяную воду. — Покуда безумие не тронуло и меня, я отправлюсь к владыке гор.

Суседко замер. Даже ветер, безжалостно трепавший кроны деревьев, стих, словно напуганный этим заявлением.

— Безумие уже поразило тебя, дитя, — прошипел кот. — Горыныч нелюдим. Он ненавидит смертных, и всякий, кто осмелится потревожить его, не возвращается.

— Нянюшка рассказывала, что он владеет могущественной магией. Ему под силу снять проклятие.

— Может, и так, — перебил Суседко, — но он не станет помогать. Даже если не сожрёт на месте, что ты предложишь ему взамен? Драконы не помогают просто так.

Марфа опустила глаза. Кот прав: шансов у неё немного. Но видеть, как семья медленно угасает, а Агата готовится к гибели, хуже любых опасностей.

— Я найду, что предложить, — сказала она твёрдо, поднявшись с крыши. Солома под ногами хрустнула. — Если ничего не делать, сгинем все до единого.

Дух-хранитель вздохнул, прыгнул ей на плечо и неожиданно лизнул щёку.

— Ладно, упрямая. Но одну я тебя не отпущу.

Марфа осторожно спустилась с покатой крыши, цепляясь за выступающие балки и сучья старой груши, росшей у сарая. Пальцы впивались в шершавую кору, а босые ноги находили опору в трещинах бревенчатой стены. Солома цеплялась за подол платья, но она, привыкшая с детства лазить там, где княжеской дочери было не положено, не обращала на это внимания.

Суседко прыгнул следом, бесшумно приземлившись на мягкие лапы, и тут же скрылся в тени, словно растворившись в сгущающихся сумерках.

Двор лежал в непривычной тишине. Дружинники скрылись вместе с дядей Родивоном, слуги разбежались по углам, опасаясь лишний раз попасться на глаза хозяевам. Только старая дворовая собака подняла голову, но, узнав Марфу, снова уложила морду на лапы. Она слишком часто видела княжну, кравшуюся по дому, чтобы реагировать на это.

Марфа пробралась к заднему крыльцу, прижалась к стене, когда мимо прошла стряпуха с ведром воды, и, дождавшись, когда та скроется за дверью в поварню, скользнула внутрь. Женщина шаркала ногами, бормоча что-то под нос, и не заметила тень, мелькнувшую за спиной.

Горница встретила холодом. Печь не топили с утра, в воздухе витал запах сушёных трав, воска и чего-то горького. Княжна поёжилась, отгоняя мысли, что так могла пахнуть болезнь, поразившая усадьбу.

Она двинулась к сундуку у окна, но споткнулась о разбросанные на полу книги — утренние поиски способа снять проклятие напоминали о себе беспорядком. Страницы с изображениями древних духов и текстами преданий лежали раскрытыми, служа неприятным напоминанием о трагедии. Марфа подняла самую потрёпанную книгу, ту, где вычитала о владыке гор, и сунула в узелок из платка.

Следом положила нож с рукоятью из пожелтевшей кости, мешочек с солью и чесноком, краюху хлеба и кусок сала, припасённые после ужина. На лавке лежал платок Агаты, вышитый золотыми нитями. Недолго размышляя, Марфа взяла и его на удачу, веря, что в трудный час он послужит напоминанием о важности возложенной на плечи миссии.

Бесшумно княжна приблизилась к полке, на которой стояла медная шкатулка. Крышка тихо заскрипела, когда она аккуратно поддела её пальцами. Внутри лежал медвежий коготь на шнурке — оберег, подаренный матерью при рождении. Марфа сжала его в ладони, словно пыталась впитать вместе с воспоминаниями тепло рук княгини, и надела на шею.

Глава 4. О злых и добрых духах

Три дня Марфа шла к горе. Родная усадьба оставалась всё дальше, а мир вокруг становился дремучим и недружелюбным.

Тропа вилась через глухой бор. Многовековые сосны, подпирающие верхушками небеса, нависали сплошной громадой. В их густых кронах без конца гулял ветер, и они шелестели в ответ, разнося по лесу зловещее бормотание. Мягкую землю укрывал ровный ковёр хвои. Изредка на нём проступали следы, от которых кровь стыла в жилах: трёхпалые, с длинными когтями, оставившими в грунте глубокие борозды. За спиной княжны то и дело с сухим треском ломались ветки или слышалось тяжёлое пыхтение, но, обернувшись, Марфа видела лишь дрожавшие кусты.

На второй день чаща сменилась болотистой низменностью, где со старых берёз свисала седая борода мхов, а от прелой воды тянуло зловонием. В воздухе звенел комариный гул, под ногами чавкала влага, порой лопавшаяся пузырями с запахом тухлых яиц. На илистом берегу ручья во время привала княжна нашла отпечаток босой ноги, неестественно длинный и узкий. А ночью, когда она заснула, прижавшись к стволу старой ольхи, в темноте почудился тихий плачущий голос, звавший её по имени.

Следом начались предгорья. Каменистая и сухая тропа повела вверх. Ветер гулял по склонам, завывая в расщелинах, и иногда в этом вое проскальзывали недобрые смешки. Разбросанные валуны, поросшие лишайником, напоминали спящих каменных великанов. Марфа шла мимо них осторожно, не желая тревожить покой горных духов, склонных приходить за теми, кто нарушил их сон. Уже выходя к поляне, она услышала подозрительный шорох за спиной и, обернувшись, увидела, как за камнем мелькнуло мохнатое нечто с горящими угольками глаз, но почти сразу же скрылось, не став преследовать путницу.

К вечеру третьего дня, когда силы оказались на исходе, а съестные припасы подошли к концу, она вышла к лесному озерцу. Берег густо зарос осокой и мхом, а на противоположной стороне чернел остов упавшей сосны, схожий с чудовищем, протянувшим когти к небу. Рядом с ним ютилась полуразвалившаяся охотничья заимка — несколько скреплённых жердей, прикрытых берестой. Решив, что это добрый знак, Марфа собрала хворост и с трудом добыла огонь с помощью кресала и трута.

Костёр занимался нехотя, словно сам воздух этого места сопротивлялся теплу и свету. Но упрямая княжна не сдавалась, и вскоре языки пламени зализали сучья, отбросив тени на стволы деревьев. Марфа сидела, прижав колени к груди, и рассматривала чёрную гладь воды. Оттуда на неё смотрело собственное отражение: усталое, перепачканное землёй лицо с широко раскрытыми глазами, в которых плясали отблески огня. Где-то далеко, в горах, прокричала незнакомая ночная птица, и эхо подхватило её крик, разнеся по всему лесу. Суседко привалился сбоку, уютно мурлыча, словно самый обычный кот.

Марфа достала из узелка последнюю краюху, насадила на прутик и принялась поджаривать над огнём. Уютный запах горячего хлеба напомнил о доме.

Подержав ломоть над огнём ещё немного, пока корочка не начала золотиться, княжна сняла его и осторожно откусила. Он оказался сухим, горьким от дыма, но всё равно согрел изнутри, словно его только извлекли из печи поварни. Марфа сидела, укутавшись в плащ, и слушала, как потрескивали сучья.

— Мы почти дошли, — тихо произнесла она, не сводя взгляда с огня, — скажи мне, где искать вход в логово змия?

Кот лениво вытянул передние лапы, зевнул широко, сверкнув мелкими острыми зубками, и только после этого соизволил ответить:

— Эх, княжна, кабы я знал… уж давно повёл бы тебя тропой верной. Лес велик, гора широка, а чары Горыныча хитры и крепки, отводят незваных гостей от чертогов.

Марфа нахмурилась:

— Но ты же чуешь магию. Ведьмины обереги, клады, заговорённые источники, духов… А заклинание это не можешь?

Суседко ударил хвостом о землю и посмотрел на неё почти с укором:

— Чары Горыныча не чета деревенским ведьминым плетениям. Они старше этих гор. Могучи. Видишь скалу — тотчас забываешь об этом. Идёшь себе по лесу и не понимаешь, что прошёл у самого порога.

Марфа задумалась, стиснув пальцами колени. В тёмных глазах танцевали отблески огня.

— Стало быть, — прошептала она, — придётся полагаться на удачу?

Суседко боднул княжну в руку, напрашиваясь на ласку.

— Поспрашиваем горных духов.

Марфа устроилась на подстилке из еловых веток, укрывшись плащом. Терпкий аромат смолы, смешанный с дымом, постепенно убаюкивал сознание. Усталость накатывала тяжёлыми волнами, затуманивая мысли.

Слова кота не сломили упрямый дух.

Первые лучи солнца принесут новый день. С новым днём явится ещё одна возможность. А если не завтра, то послезавтра, если не с первой тропы, то с десятой. И так до тех пор, пока она не достигнет своей цели. Об иных исходах княжна даже не думала.

Марфа крепче замоталась в импровизированное одеяло, слушая, как неподалёку ухал филин, а в камышах плескалась рыба. Над тёмной гладью уже поднимался лёгкий туман.

— Спи, дитя, — промурлыкал Суседко. — Воды озера не таят зла. А я спрячу наши следы, чтобы нечисть из леса не потревожила ночью.

Сон накрыл Марфу мгновенно: вязкий, тягучий и беспокойный. В нём переплетались ожившие тени, шепот, доносившийся из глубин земли, и огонь высоко в горах, то вспыхивавший, то угасавший, словно змий знал о её приближении и издевался.

Но внезапное прикосновение выдернуло из глубокой дрёмы.

Нечто скользкое и холодное сжимало голень мёртвой хваткой. Марфа встрепенулась, не сразу осознав, что произошло.

Тёмная вода озера плескалась у самого лица, а ногу пронзала невыносимая боль. Из глубины, облепленная тиной и илом, тянулась длинная посиневшая рука. Костлявые пальцы впились в её плоть, стремясь утащить на дно. В нос ударил запах гнили. Марфа попыталась крикнуть, но из горла вырвались только хрипы.

Над поверхностью показалось бледное распухшее лицо с пустыми глазницами. Безгубый рот скривился в оскале. Княжна вцепилась изо всех сил в скользкий берег, но тварь лишь сильнее дёрнула, и озёрная гладь сомкнулась над её головой.