Как ведьма хоронила темного властелина

Хорошая шутка, господин мэр…

Пролог, в котором
на очень шумном совете рассказывают ужасную шутку

— Это совершенно возмутительно! — кричит леди Уэстбрук, переходя на визг к концу фразы.

Её голос режет воздух, словно скрип ржавой двери в доме преступника, который знает, что его вот-вот поймают. Не зря желтые газетенки дали ей прозвище «Госпожа Крикливая Ведьма» — сегодня она его отрабатывает по полной, как будто пытается сорвать голос.

Мэр сэр Игнис — ни в коем случае не «Игги» — Некротон прикладывает ко лбу чашку с прохладной водой, жалея, что не может просто вылить ее на себя. Возможно, это поможет ему не слышать крики леди Уэстбрук или хотя бы выглядеть чуть более виноватым, когда он наконец решится вылить воду на неё.

Вероятно, после всего это будет не самой глупой или странной вещью, которую он сделает сегодня — если не считать решения отменить Вечное Изгнание Малагара Ужасного, которое, как он теперь понимает, было примерно таким же мудрым, как приглашение дракона на чай.

Нет, в решении не было ничего глупого.

Глупо было его озвучивать там, где леди Уэстбрук могла его услышать.

— Да как вы посмели… — продолжает она свою тираду.

Новый визг тонет в вое ее же советниц — и советниц ее советниц, потому что иерархия власти в Вобблвике состоит из кумовства больше, чем наполовину, а на оставшуюся часть из случайности. Кажется, каждая вторая советница — родственница кого-то из советников, а если нет, то просто умело притворяется, что так и есть.

Игнис Некротон снова подумывает о том, чтобы вылить чашку с водой на леди Уэстбрук — это правда всё еще не будет самой глупой вещью за сегодняшний день. Он мысленно добавляет эту идею в список «Способы уйти в отставку без скандала».

Игнацио, его верный помощник, снова вздыхает рядом, как будто пытается выдохнуть туман, который скрыл бы выражение его лица. Остальные советники перебирают бумажки, перекладывая их из одной кучи в другую.

— Что думаешь, Игнацио? — тихо спрашивает Игнис Некротон, отодвигая в сторону стопку газет. Именно с них — ну, не совсем с них — всё здесь и началось.

«Возрадуйтесь, граждане Вобблвика! Малагар Ужасный мертв!» — именно эти слова облетели весь город, чернея на первой странице главной городской газеты, будто сами буквы были окрашены в траур. Вероятно, только редакция не позволила поставить в заголовке еще больше восклицательных знаков, прямо после каждого слова — нечего тратить лишнюю краску, и так всем понятно.

«Три дня назад, в Новолуние, вашей покорной слуге стало известно, что Малагар Ужасный скоропостижно скончался из-за неудачного магического эксперимента. Как жаль, что это светило темной магической науки сгорел на своей работе».

Покорная слуга — их местная самая наглая и хитрая журналистка Агата Кэттон, — конечно, сплетни любит, но о подобных вещах не врет. Она как кобра: ядовита, но точна.

Кошка, сидящая на подоконнике, взмахнула хвостом, будто отсчитывая время до следующего скандала.

Игнис Некротон, вероятно, уже успел выучить всю эту статью, как и каждый в Вобблвике — разумеется, умер тот, кого они с позором по приказу предыдущего мэра выгоняли из города.

Игнацио, наверное, тоже все выучил.

— Я думаю, что леди Уэстбрук стоит меньше намекать на то, что она была любовницей покойного мэра, — говорит он с абсолютным спокойствием, будто обсуждает погоду.

Несчастная чашка с прохладной водой всё-таки выливается — на стопку газет.

Это был не тот комментарий, который ожидал Игнис Некротон.

И это определенно был не тот комментарий, который стоило услышать леди Уэстбрук.

А тем временем кошка, сидящая на подоконнике, довольно мурчит: у нее в лапах новая добыча.

***

На самом деле сегодняшнее собрание совета города началось неплохо — уж точно не хуже, чем все остальные. С того, с чего они начинаются уже третий год: с минуты — или может, пяти — молчания в честь предыдущего мэра, сэра Бартоломью Кэскетона, да упокоится его душа.

Игнис Некротон считает, что душа его предшественника уже бы давно упокоилась окончательно и до самого перерождения каким-нибудь особенно породистым псом, если бы не их ежемесячные встречи, которые, как он подозревает, были единственным, что мешало душе уйти в вечность. Но для собственного здравомыслия и здоровья ушей эту мысль он не озвучивает.

Минуту молчания, как и полагается, объявляет леди Уэстбрук.

Но в этот раз лорд Андертейкер не выдерживает. Он встает, вскидывает руки, держа в них ту самую газету с яркими черными буквами на первой странице, и произносит:

— Наконец-то, он умер!

И хлопает газетой по столу с такой силой, будто забивает гвозди в крышку гроба, который, кажется, уже был забит десять раз.

Леди Уэстбрук открывает глаза и медленно — со всей возможной театральностью, на какую она, вероятно, вообще способна, — поворачивает голову к лорду Андертейкеру. Похоже, она надеется одним только взглядом показать ему степень собственного недовольства.

Лорд Андертейкер её игнорирует, как будто её взгляд — это просто случайный сквозняк.

Глава 1. Всегда короткая соломинка

Глава, в которой
невезучая ведьма проходит распределение на практику

Иногда Трикси Гримшоу по-своему нравится мысль о том, что она проклята. По крайней мере, это бы все объясняло.

Объясняло, почему ее зелья взрывались, когда они не должны взрываться. Например, однажды ее зелье для улучшения памяти заставило всех вокруг вспоминать свои самые стыдные моменты из детства, Трикси, впрочем, тоже… Нет, она никому и никогда не скажет, что именно вспоминала.

Это объяснило бы, почему какая-то старая колдунья-предсказательница, сидевшая на скамейке у входа в Академию, шепнула ей: «Смотри, чтобы ты не стала ни магом, ни святой, а то будет хуже» — и тут же ее магический шар с громким звуком треснул и раскололся пополам, выпустив облако запаха испеченных блинов.

Или почему все ее проклятия работали совсем не так, как должны были. Впрочем, некоторых ее странный результат устраивал даже больше, чем ожидаемый — однажды ее попросили, чтобы их сосед по общежитию забыл, где спрятал свои носки… и он забыл, кто он вообще такой. На три дня. Он ходил по коридору, называя себя «Бобом», пока не начал плакать, потому что не мог вспомнить, как зовут его маму.

Но, увы, ни одна комиссия не подтвердила ее догадки.

Даже Триединая Академия, куда ее приняли «по баллам» — то есть, потому что никто другой не хотел ее видеть — признала официально: «Мортиша Гримшоу — не проклятая. Просто невезучая. С высоким коэффициентом случайных катастроф. Без магического следа.»

Как будто ее жизнь — это не фантастическая история, а технический отчет, составленный человеком, который слишком долго смотрел на цифры и забыл, что люди тоже могут быть ошибками системы.

И вот теперь у нее в руках последняя надежда: лист с распределением на летнюю практику. Ее успешное — подчеркнуть бы это слово тремя-четырьмя чертами — прохождение определит все. Точнее, получит ли Трикси диплом, который позволит ей вести магическую практику самостоятельно, или же она останется на второй год. Или, как говорили в студенческой столовой, «на вечную практику».

Она мечтала о тихой оранжерее, где можно было бы целыми днями выращивать растения, которые поют, если их не поливать вовремя — причем каждое растение своим тоном. Или о библиотеке древних заклинаний, где пыль была единственным живым существом — и она, эта пыль, знала все. Она знала, кто из магов втайне любил кошек, кто писал стихи под дождем, а кто просто боялся собственного отражения.

Короче, любое место, где ей не пришлось бы иметь дело с людьми.

Ей выдали назначение в Вобблвик.

И в похоронное агентство.

— Организация похорон — важная, почетная и… психологически устойчивая работа, — говорит декан, не глядя ей в глаза, будто она уже была покойницей, а он зачитывал речь на ее отпевании.

Слова скатываются с его языка, кажется, будто он усиленно пытается подсластить горькую пилюлю, которую ей придется проглотить. Словно у нее есть связи, чтобы выбить себе местечко получше, а все знают, что у Трикси нет ничего. У нее сейчас в чемодане амулет с запахом сгоревших ромашек — еще одна ее неудача, и два левых сапога, потому что правые теряются по какой-то неведомой причине.

Декан делает паузу и, наконец, смотрит на нее, а потом фыркает. Видимо, у Трикси на лице все написано. Впрочем, она и не собиралась скрывать уровень своего разочарования. Но вот лицо декана — это картина: сначала сочувствие, потом жалость, потом… почти радость. Как у человека, которому только что дали возможность избавиться от мусора, который он сам не может выбросить.

— Почему именно я и именно туда? — спрашивает Трикси, прежде чем успевает остановить себя.

Ответ невыносимо прост: потому что никто другой не хотел взять ее к себе на работу.

А Вобблвик… Что ж, это совершенно другой разговор, верно?

В конце концов, мертвые не будут жаловаться на ее неработающие проклятия. Они даже не смогут сказать, что у нее грязные руки или что она боится смотреть в глаза покойникам — особенно тем, у которых глаза еще открыты.

А еще потому что в Вобблвике, по слухам, похороны проводятся так, будто каждый покойник — герой эпической саги, а каждый живой — потенциальный клиент, которого нужно успеть обмануть до того, как он осознает, что платит за смерть, которую сам же вызвал.

Потому что там, говорят, даже мертвые смеются.

А может, и нет.

Может, там просто слишком много пауков.

— А если я откажусь? — спрашивает Трикси.

Не то, чтобы она не знала ответ. Просто на всякий случай, может, у них все еще есть другой вариант. Знаете… получше. Да, мертвецы — это не живые люди, но вот их скорбящие или не очень родственники… Совсем другой сорт сыра, как говорится. Особенно если этот сыр — тот, что пахнет смертью и сожалением.

Декан улыбается, и улыбка эта совсем не добрая. Нет, он улыбается так, будто он только что съел пирожок, который был испечен из ее мечты — из того самого, что она хранила в шкатулке под подушкой, между пожеланиями «хочу, чтобы меня заметили» и «хочу, чтобы хоть один раз все пошло нормально».

— Тогда вы получите диплом после… еще двух лет дополнительных курсов, — его улыбка становится только шире. — В конце концов, вы пересдавали экзамен по «Базовым принципам некромантии» семь раз.