Калиго: лицо Холода

Часть 1. Пока судьба не разделит нас

Их останется двое. Двое против стужи, против несправедливости и суровости Севера, против целой Вселенной, стремительно разваливающейся у них под ногами. Двое, которые смогут все изменить. Двое, которые смогут все исправить. Разрушить, воскресить, воссоздать из праха, чтоб планета обрела новую жизнь. Как они поступят? С чего начнут? Смогут ли встать на ноги и дать отпор самому Холоду? Возможно, они лишатся жизни. Может, станут героями. Вероятно, потерпят провал, обрекая на ужасную участь все человечество. Но нелегкий путь еще впереди, а пока этим двоим нужно научиться жить в согласии друг с другом и с чуждым им обоим миром.

Северные земли встречают их тоскливым завыванием мистраля. Он поглаживает верхушки гор, пронизывает разреженный воздух, покачивает горнолыжную кабинку, и без того едва поднимающуюся в горную высь. Пока та, вздрогнув, не застывает на кусочке заснеженной почвы. Протяжный скрип металла объявляет о прибытии, вот только туристы не спешат выходить наружу. По правде сказать, никто из них понятия не имеет, как работает этот странный механизм, отдаленно напоминающий подъемник. В далеком прошлом он двигался за счет электричества, опускаясь и поднимаясь на гору по бесконечному кругу, но те времена давно прошли. Не имея источников питания, сааллы не нашли ничего лучше, чем использовать рукоятку для подъема, которую каждый из представителей сильной половины группы крутил по очереди, чтоб приблизить их к вершине.

– Ну что, скоро там? – выглядывает в окно Акли. – Или мне еще час придется крутить эту гребаную железяку?

– Мы прибыть, – отвечает Силкэ с присущим людям севера грубоватым акцентом, отворяя металлическую дверь.

– Какая красота!

Ивейнджин выбирается из проржавелого зверя и теряет дар речи. Белые пески, изогнутая спина скал, клубы тумана, нависшие над каменными шпилями: совершенно другой мир. Она словно ступила с земли прямиком в невесомость. Вот топталась у заснеженного подножия, а вот уже парит над небосклоном. Это не просто горный хребет. Это сердце Скандинавии. Жаль, не все члены группы разделяют ее восторг.

– Наконец-то, – выпрыгивает из кабинки Акли, хлопая белесыми ресницами. – Если б знал, что на острове нет нормального фуникулера, заказал бы нам вертолет. Пошевеливайтесь, сонные мухи. Мне еще предстоит выиграть гонку.

Красоты скандинавских краев интересуют его меньше всего, впрочем, как и желания других. Единственное, что для него имеет значение – выиграть в соревновании по спусковым лыжам у своего одногруппника Калеба.

– Мечте дурак радуется, – фыркает Калеб, бросая на землю чехол со снаряжением.

– Ты кого дураком обозвал?

– Это устойчивое выражение. Имеется в виду, что радоваться нужно не мечтам, а результатам.

По лицу Ака юноша понимает, что поговорки в борьбе с ним бесполезны.

– Рано торжествуешь. Я катаюсь на лыжах с одиннадцати лет, участвовал в сотнях конкурсов, в большинстве из которых одержал победу. Что-что, но гонку с выскочкой-любителем я уж точно не проиграю.

– Ну вот и посмотрим, кто круче! – растягивает такие же бледные, как и все его лицо, губы Ак. Его улыбка – как разряд тока по мокрой коже, резкая, отталкивающая, отдающаяся болезненным спазмом в горле. Калеб хочет ответить, но решает не спорить. Это все равно, что биться лбом о стену. Если Акли Гудмен вбил себе что-то в голову, его не переубедить, а силы юноше лучше поберечь для предстоящего заезда.

Ветер пронизывает до костей. Проникает в щели, хлещет плетью по голой коже, выдувает даже сами мысли о тепле, давая понять, что вершина Сапмелас-саалла не сильно рада новым гостям. Калеба настораживает столь холодный прием, но абориген дает понять, что на такой высоте сквозной бора[1] – дело привычное. Не то чтоб парень не верил незнакомцу (хотя он в принципе никому не доверяет), но порывы кажутся ему слишком сильными, а Силкэ – чересчур спокойным для человека, которому пришлось тащиться на гору в нерабочий сезон. Говоря по правде, он сам вызвался стать их проводником, но Калеб сомневается, что им правили благие намерения. Скорее всего, выгода – вечный двигатель человеческой души. Это место считается священным для сааллов – коренного народа Саарге. Поэтому когда туристы, приплывшие на остров из далекой Америки, захотели потревожить их святилище, у местного не оставалось выбора. Отпускать чужаков на вершину в одиночку – то же самое, что четвертовать всех семерых собственноручно. По крайней мере, так сказал Силкэ.

Калеб в курсе, что остров пользуется славой «проклятого пятна» на лице Севера. Эта местность обросла множеством мистических историй. Якобы жители здесь исчезают, как снежинки на раскаленном камне, корабли близ берегов по неизвестным причинам тонут, а их останки, погребенные под весом глубины, так и не находят. Даже самолеты, курс которых пролегает через Саарге, исчезают с радаров бесследно, словно распадаются на мириады льдинок, сливающихся с вечно белыми верхушками скал. Такой себе осколок Бермудского треугольника посреди Северного Ледовитого океана. Но именно это придает ему колорит, притягивая к себе таких искателей острых ощущений, как Калеб и его друзья.

– Чилл, кексики, – посылает им воздушный поцелуй Джаззи. – Вы как хотите, а я пошла делать селфи[2]. Кэт, гоу [3]со мной?

Пока лыжники-дуэлянты подготавливают инвентарь, звезда ютюба Джаззи щелкает себя в объектив айфона цвета переспевшего мандарина со всех ракурсов в стремлении сделать идеальное селфи. Копна ее рыжих кудрей горит на фоне заснеженных просторов, подобно раскаленным углям в печи. История острова, как и его малочисленных поселенцев, интересует ее в последнюю очередь, и то лишь для того, чтоб привлечь подписчиков в свой блог. А вот Кэт относится к традициям вымирающих скандинавских народов куда более почтительно. Как будущий писатель, которым она надеется стать после окончания Нью-Йоркского университета, брюнетка имеет непреодолимую слабость ко всему, что окутано пеленой таинственности.

– А это что такое? – машет она рукой на деревянную конструкцию вдали. Вопрос явно предназначается местному, но вместо него отвечает Элиот.

Глава 1. Под брюхом небосвода

Oднажды в далеком-далеком прошлом, когда холод еще не смешался с воздухом, а густая растительность покрывала каждый сантиметр острова Саарге, юноша по имени Сирилланд решил бросить вызов Богу равноденствия Акме́ласу – прародителю Истины и руководящей руке Справедливости. Это не было спланированным действием или злым умыслом, всего лишь случайностью, которая чуть не разрушила весь мировой порядок. Один взгляд, одно решение, одна стрела, угодившая прямо в священного оленя, разрушила природный устой, подвергнув все живое опасности. Спицы Мировой прялки, на которой, по поверьям сааллов, держалась Вселенная, лопнули вместе с падением зверя, грани переместились, а колесо сошло с оси в момент, когда дыхание зверя оборвалось. Это непростительное преступление могло погубить и небеса, и землю, отдав их в руки всесветного Хаоса, если бы не вмешалась Троица истинных богов Севера. Три силы, три божества, правившие миром, сошли с Асгарда[1] во владения смертных, чтобы придать суду того, кто осмелился нарушить вселенский порядок: Акмелас – высший из богов, повелитель льдов, Куту́лус – покровитель морей и Орфлаг – владыка земной тверди.

Кутулус хотел отдать отступника на съедение рыбам, а его грешную оболочку обратить в морскую пену. Орфлаг предлагал упокоить того в самых недрах планеты, чтоб под мощью ее тяжести по истечении многих мучительных столетий его тело превратилось в камень. Но Акмелас был умнее и изобретательнее. Его зоркий глаз видел то, что ускользало от его братьев. Виновник самого тяжкого из преступлений не боялся разделить участь океана или слиться с природой. Лишь одна вещь в мире заставляла его грудь трепетать от страха: холод, который лишил его соплеменников всего. Стужа, обратившая родные края в обитель вечных снегов. Нескончаемая зима, которая отняла у его семьи пищу, обрекая на голодную гибель. И именно это оружие и использовал Верховный, поместив в юношу всю мощь Севера. Он уже не раз проделывал подобное с грешниками, и каждый раз их бренная плоть, не выдержав подобного испытания, распадалась на тысячу кусочков. Но только не в этот раз.

Вопреки всем ожиданиям и законам, Сирилланд выжил. Не потому, что желал этого, а оттого, что сила Севера выбрала его. Среди сотен зверей и миллионов человеческих существ она избрала его, ощутив в нем безграничный потенциал, которого не замечали боги. Потенциал, который спас его от неминуемой гибели, сделав полубогом-получеловеком. Ранее подобный статус доставался лишь валькириям – девам-воительницам, провожающим падших воинов в их новый дом Вальхаллу. Но тот факт, что подобный дар достался простому мальчишке, да еще и грешнику, Троица истинных богов сочла немыслимой низостью. Однако совершенного было уже не исправить. Сила Севера сделала свой выбор и контролю Акмеласа больше не поддавалась.

Сирилланд стал первым полубогом, свободно ступающим по земле. Первым получеловеком, перед которым открылся путь в священные земли Асгарда. Посредником небес среди людей с небывалой мощью, контролировать которую до сих пор было не под силу ни одному земному существу. Но боги воспротивились этому. Вместо того, чтобы принять юношу в свои ряды, они закрыли перед ним врата, навечно отрезав его от священного, боясь нарушить вселенский устой. Боги не должны свободно разгуливать по земле. Человеку не место в небесном царстве: такова цена природного баланса, которую Сирилланд мог нарушить.

Собрав воедино энергию трех стихий, Троица истинных богов обрушили ее против грешника, пытаясь восстановить нарушенное равновесие. Они вынули из повинного кости, заменив льдом, и использовали их для сотворения новых спиц Мировой прялки. Сердце виновного послужило осью для уравновешивания колеса, место которого в его груди занял кусок горного хрусталя. Тело же Сирилланда, хранящее в себе небывалую силу, было заключено в вечную ловушку на кусочке земного мира, служившую ему домом. Границы родного острова стали его оковами, а вершина сааллской горы – его клеткой, удерживающей его от странствий по миру. Лишь его душа, очистившаяся от греха, может освободить его – вечная священная сущность, которую не уничтожит даже божественная воля. Зная об этом, Акмелас отправил душу Сирилланда на землю для перерождения в другом смертном, чистом и не испорченном грехом, в место, где тот, не имея возможности покинуть родные владения, никогда ее не отыщет. Души же его смертной семьи Бог поместил в самую темную часть поднебесной – Арэльдум, царство вечной пустоты. Владения непокорности, куда ссылали души всех сошедших с тропы благочестия, недостойных места в святилище Асгарда. Вход в Арэльдум запрещен Богам, полубогам, великанам и духам. Всем, кроме Акмеласа, чьей рукой оно и было сотворено.

Прошли годы, минули столетия. Сирилланд сумел не только примириться с живущей внутри него энергией, но и научиться сдерживать ее. Хотя это было невыносимо сложно из-за уязвимости человеческого тела. Плоть, лишенная души, слаба, и Боги прекрасно об этом знали. Отняв у Сирилланда душу, они забрали у него не только частичку самого себя, но и возможность применить всю мощь Севера. Одно неверное движение, злость, обида, раздражение могли обрушить ее сокрушительное могущество на остров, поглотив не только юношу, но и весь мир без остатка. Поэтому Сирилланд был вынужден держать себя в постоянных сетях контроля, используя лишь минимум томившихся в нем способностей. Так он стал живым воплощением мороза, Владыкой семи нордовых ветров, Правителем вьюг, Повелителем Севера. Тем, кого впоследствии сааллы прозвали Калиго или лицом самого Холода.

Никто так и не узнал, почему юный охотник поднял руку на священнейшего из существ. Одни говорили, что им правила жажда переворота. Другие – что он желал выказать неуважение Троице истинных богов. Третьи – что таким образом хотел доказать презренность собственного народа и его традиций. Но правда так и осталась погребена под коркой нетронутого снега. На самом деле никого не интересовало, что двигало его поступками, что мотивировало, что подстрекало. Не потому, что истина плавала на поверхности, а оттого, что никому до этого не было дела. Грех совершен. Равновесие нарушено. Зло выбралось на поверхность. Боги увидели результат, а больше им и не было нужно. И по сей день сааллы, пересказывая легенду рождения Калиго, не знают истинной причины поступка парня, имя которого стерлось из памяти жителей быстрее, чем снежная пыль, поднятая ввысь северным ветром.

Глава 1.1

– Кажется, стихло, – прорезается в темноте голос Элиота. – Нехило так потрясло.

Калеб подается вперед, чувствуя, как внутри просыпается тревога. Перед глазами мелькают картинки из прошлого, которые он отгоняет взмахом руки: металлические стеллажи, злобное шипение где-то в середине мрака, бетонные стены подвала, в котором его запирали, как надоедливого кота. Темнота всегда вызывала у него неприятные ощущения, вытаскивая из задворок памяти болезненные детские воспоминания. Благо, за многие годы он научился держать их в узде.

– Все живы? – спрашивает он. – Отзовитесь.

Эхо голосов сливается в какофонию звуков, которая дает понять, что никто из группы не пострадал. Недавняя буря напугала всех не на шутку. Им пришлось несколько часов торчать на входе бревенчатой хижины, удерживая дверь, чтоб ту не оторвало. Дом сотрясало так сильно, что друзья не раз прощались с жизнью, думая, что он вот-вот взлетит в воздух вместе с очередным порывом ветра. Такой страшной вьюги Силкэ не видел уже много лет, а ведь он в своей жизни повидал побольше снежных штормов, чем жители солнечного Нью-Йорка.

– О май гад[1]! – подпрыгивает Джаззи. – Я что-то нащупала. Что-то твердое и шершавое. Ох, оно еще и мягкое!

– Это моя голова, дура, – судя по звуку, Акли пробирается вперед, расталкивая все окружающие предметы.

– Предупреждать надо! Меня чуть удар не хватил! Кто-нибудь, щелкните же свет!

– Сомневаюсь, что здесь есть электричество.

Это Кэт. Она потирает ладони в перчатках, после чего толкает плечом дверь, но та не поддается. Очевидно, лавина была не маленькой. Остается лишь надеяться, что она не засыпала эту хибару по крышу.

– НЕТ ЭЛЕКТРИЧЕСТВА?! Ты что, прикалываешься? Как же мне тогда зарядить свой смарт? Я только две сменные батареи взяла!

«Смартфон!» – тут же соображает Калеб. Слава богу, что Джаззи везде таскает с собой этот кусок пластика.

– Дай мне свой телефон.

– У тебя же свой есть.

– Он в рюкзаке. Я не вижу, где. Нужно посветить фонариком.

– Это айфон, а не шахтерская каска. Последней версии, дэм[2]!

– Просто дай мне его!

Поведение новоиспеченной подружки Кэйтин раздражает юношу с первой минуты знакомства. По правде сказать, он в жизни не видел девушки глупее и противнее. Калеб готов поспорить, она даже не подозревает о возможности совершения звонков со своей «волшебной пластинки с камерой». Единственное, для чего рыжевласка использует мобильный, – это видео для блога и фото, в которых достопримечательности выступают лишь фоном для бесчисленных селфи.

– Ну ладно, лови, кексик. Только полегче, а то весь заряд используешь.

Мягкий силикон опускается в руку Калеба. Вспышка света озаряет грудь парня, и он тут же чертыхается.

– Что там? Ящерица, паук, монстр?

– Ты поранился? – выдвигает свою версию Кэйтин.

– Хуже. Я испачкал куртку.

Кэт толкает его локтем, и он разворачивает телефон, освещая небольшое помещение, заставленное всяческим барахлом. В центре полутемной комнаты высится силуэт старого каменного очага. Конструкция больше напоминает огромную груду булыжников, но судя по темной копоти и недогоревшим поленьям в чаше, ее не раз использовали по назначению. Слева от камина виднеются несколько стопок древесины. Это уже неплохо. Можно погреться и дом как следует осмотреть, вот только нужно сперва разжечь огонь.

– У кого спички? – откашливается Калеб.

– Кажется, у меня.

Кэт достает из кармана рюкзака серо-красную упаковку и направляется к камину. Ей требуется несколько минут, чтобы зажечь поленья, но когда стены озаряет блеклый оранжевый свет, Калеб вздыхает с облегчением. Ивейн и Аллестер тут же бросаются к пламени, отогревая онемевшие пальцы. Силкэ подбрасывает пару деревяшек, раздувая огонь, чтоб он не угас. Теперь картина перед глазами становится ярче, и даже можно рассмотреть близстоящие предметы, вот только легче от этого не становится.

– И что это за конура? – чешет белесый затылок Акли. – Такое ощущение, что здесь никто не был лет сто.

Его предположение недалеко от правды. Домик, в котором они очутились, оказывается нежилой лачугой, использующейся местными шахтерами в рабочий сезон: пара запущенных комнат, две двери, пять оконных рам и весьма бедный интерьер. Из предметов мебели в ней есть только письменный стол, несколько стульев, череп рыси на стене и куча коробок с неизвестным содержимым. Как позже им объясняет Силкэ, в этом здании хранится рабочий инвентарь и продовольственные запасы для экстренного случая. На деревянных стенах развешаны всевозможные инструменты: молотки, проржавелые кирки, лопаты, ручные сверла. Некоторые выглядят так, словно предназначены для средневековых пыток, а не добычи полезных ископаемых. К примеру, вот это странное приспособление в виде толстого стального стержня, изогнутого в виде буквы «G». Калеб обращает внимание на два небольших окна, за которыми виднеется белоснежная стена. Отлично. Похоже, лавина завалила хижину по самую кровлю. Значит, им еще долго придется здесь торчать. Если только они не придумают план спасения.

Джаззи натягивает на голову капюшон, окидывая взглядом помещение. Ее оранжевая пуховая куртка выглядит слишком узкой для походной. Элиот подозревает, что она специально выбрала верхнюю одежду на размер меньше, чтобы продемонстрировать фигуру. Правда, это, как и ее розовые походные ботинки, в условиях высокогорья выглядит так же уместно, как и бальное платье на овце. Она напоминает Калебу конфету, завернутую в пеструю обертку, которая так и просится в рот. Поймав на себе его взгляд, рыжевласка подмигивает парню. Хоть Калеб и не может ее терпеть, глупо отрицать ее привлекательность. Пышная копна кудрей цвета охры, россыпь хаотичных веснушек, колечко пирсинга в носу и большие глаза оттенка морской волны – все это в полной мере сглаживает ее невыносимые манеры и краткость ума, вернее, его полное отсутствие. Добавить еще лебединую шею и пышный бюст – и получаем весьма располагающую к себе внешность. Это, пожалуй, единственная причина, по которой он ее терпит. Если бы только она была на несколько килограмм тяжелее, а грудь на пару размеров меньше, он вряд ли бы позволил ей ошиваться вокруг себя, будь она хоть сестрой-двойняшкой Кэт.

Глава 2. По тропам карибу

Сначала был свет, затем родилась тьма, альянс которых создал священного оленя – первое божественное творение, порождающее все живое. Вода, капающая из его глаз, дала исток всем рекам и озерам. Воздух, выходящий из его ноздрей, породил семь равноденствующих[1] ветров, а тяжесть его тела заставляла расцветать и плодоносить грунт. Его великие могучие рога дали начало всем деревьям, а стук копыт образовал твердую земную гладь, из которой цветочными семенами проросли люди. Долгие годы жители планеты оберегали оленя, которого величаво прозвали «Эйктюрниром» или «Дуборогим». Многие поклонялись ему, приносили дары наряду с Троицей истинных богов Севера, веря, что до тех пор, пока священное животное живо, вокруг будет царить тепло и гармония. Пока однажды один непокорный юноша не наплевал на многовековые традиции своего племени, обратив их владения в вечное пристанище мороза.

Бесконечные снега окутали райский остров Саарге, отрезав проклятую богами землю от окружающего мира. Теперь это уже не обитель священного зверя, не колыбель, в которой зародилось Мирозданье, а кусок извечного льда, покрывающий каждый метр нечестивого острова. Cмиренный сааллский народ поработили вьюги и стужи, которым не было видно конца. Рыба замерзала, не доплывая до берегов. Птицы вымирали от неестественно низких температур. Растения поникли, а вскоре и вовсе перестали пускать ростки. Невидимая сила выедала любые зачатки жизни, стремящиеся пробиться сквозь мерзлую корку. И имя этой силе – Холод. Столь сильный, настолько лютый и до того голодный, что под его касанием малейший стебель превращался в ничто. Он выжигал растущее, пресекал движущееся, пожирал мнимоумершее, пока не осталось ничего, а он не заполучил новое имя, сберегшееся до наших времен: Калиго.

– Я не понял, – почесывает рыжую щетину Элиот. – Так что с оленем-то случилось? Как он сдох?

– Сдох? – повторяет Силкэ медленно, словно впервые услышал подобный глагол.

– Как он умер, от старости или от нудной участи в ваших сказочках? – подкалывает Акли, но когда никто не подхватывает его истерический смешок, моментально стихает.

Силкэ опускает голову, поправляя белесые волосы, сплетенные в тугую косу. Кэт показалось, что в глазах аборигена мелькнула грусть, хотя из-за снегопада сложно сказать что-либо наверняка.

– Его убить грех. Каждый саалл знать, что Эйктюрнир нужен оберегать, но однажды один квельхунг поднять на него лук. Он разгневать Френья Овьёоле Нюги. Это был глупый и жестокий поступок от недостойный человек, погубивший свой народ, – он прочищает горло, словно от тяжести обрушившегося на его плечи позора ему стало сложно облекать мысли в слова. – После смерть священный олень начаться эпоха правление Холод. С его приходом кусок земля отколоться от большой берег и уйти в море, образовав Саарге, но многие погибнуть в тот день.

Ивейнджин переступает через камень, поравнявшись с остальными. Блондинка слышала множество предположений, развеивающих загадку формирования острова: например, что под ним пролегают сильные морские течения или подводный вулкан, которого не видно на самой суше. Но ни одна из теорий не нашла научного подтверждения, хотя в последнее время Иви все чаще подозревает, что науке в этих краях делать нечего.

– Вы узнали, кто был этот грешник? Троица истинных богов наказала его? – переводит для других непонятные слова Ивейн.

– Три бога пытаться его усмирить, но он подчинить сила холода. Это не быть случайность. Сила выбрать его. Так он стать хальфнюг. Иль роолум ней вейрж фааум тиль яара, химни вале мит нааньё.

Ивейн откашливается и объясняет, что, по мнению сааллов, покорив себе силу Севера, грешник стал посланником небес среди людей, то есть полубогом.

– Теперь он жить на земля и править здесь.

– Воу, стоп, – качает головой Джаззи, глядя на Иви. – Ты что, его понимаешь? Типа полностью?

– Ну, не все, конечно... Есть много незнакомых слов, но общий смысл ясен.

– Удивительно, – выдыхает Аллестер, направляя на девушку видеокамеру. Ивейнджин тут же отворачивается, заливаясь краской.

– И почему сааллы не сбежали отсюда, когда началась эпоха нескончаемых морозов? – небрежно бросает Калеб, который до этого не сильно вникал в рассказ.

– Это есть наш дом. Сааллы не мочь ничего изменить и лишь подчиняться. Мы жить лишь с позволение Верховный Бог Акмелас, да простить он всех нас. Но хватит говорить. Нужно спешить. Темнота приближаться.

«Приближается», – раздраженно закатывает глаза Калеб. Местный делает так много ошибок, что у юноши невольно разболелась голова. Хотя, быть может, виной тому горная болезнь, которая постепенно захватывает их в свои объятия.

В горах день гораздо короче. Утро наступает примерно в семь, а вот темнеть начинает чуть раньше четырех, и за это время им нужно успеть пройти как можно больше. Но волнует Калеба вовсе не это. Глядя на вечно торопящегося Силкэ, складывается впечатление, что он не просто спешит. Он словно бежит от чего-то... Будто видит незримую угрозу, витающую в воздухе, о которой приезжие даже не подозревают.

– Тебе не кажется это странным? – начинает он, поравнявшись с Аком.

– Что именно?

– То, что Силкэ так удачно оказался вместе с нами. Только мы поднялись на гору, как путь к отступлению улетел в пропасть, а местный – единственный, кто знает дорогу в поселение. Любопытно, не находишь?

– Что мне находить-то? Я ничего не терял.

Калеб медленно вдыхает и дает воздуху свободно покинуть легкие, развеиваясь в воздухе облачком морозного пара. Он понимает, что Вселенная послала Ака на его голову, чтоб юноша тренировал выдержку и терпение. Единственное, чего он не может осознать, так это за что.

– Забудь все, что я тебе говорил. Вплоть до «приятно познакомиться».

Больше разговор с блондином Калеб не заводит. От этого все равно нет толку, но размышления на эту тему не дают ему покоя. В рассказ Силкэ он не верит ни минуты. Он слишком взрослый и рассудительный, чтоб верить в сказки, а ничем другим его слова и не назовешь. Никто ведь в здравом уме не поверит в легенду о животворящем олене и становлении человека полубогом. По крайней мере, так он думал, пока не увидел Аллестера, снимающего Силкэ со всех возможных ракурсов.

Глава 2.1

1008 год – Варанэ, Саарге

Это было во времена, когда северные земли еще не покрывали бесконечные льды, а снег не смешивался с воздухом. Когда растительность буйствовала густо и богато, а люди жили в мире с природой. История эта не о могучем центурионе, не о бравом воине или бесстрашном зверолове, а об обычном юноше, чья добрая душа и преданное сердце завели своего обладателя в самое жерло краха и разброда. Речь идет о Сирилланде из Варанэ, сыне старой травницы Илвы и охотника Ааберга.

Варанэ – небольшая деревушка на склоне горы Сапмелас-саалла, которая насчитывала сорок девять ольфмундов – жителей высокогорья. Тихое мирное место, народ которого выживал за счет ловли зверя, производства сетей и оружия для своих собратьев из прибрежных городков. Жизнь в поселении текла вяло и лениво, как весенний ручеек под коркой растаявшего после долгой зимы снега. Жизнь, не терпящая спешки. Не нуждающаяся в защите, не стремящаяся к совершенству, но запрашивающая определенные дары. Жизнь, которая требует беспрекословного повиновения традициям, установленным так давно, что их истоки затерялись в нитях самой Мировой прялки. Каждый день, неделя, год – новая невинная жертва, принесенная во славу великой Троицы истинных богов.

Для ольфмундов охота – не только способ выживания, но и священный обычай, к которому приобщаются все юноши поселения по достижении восемнадцатилетия. Сирилланд знал, что этот обряд не обойдет стороной его – сына самого искусного зверолова поселка, но до последнего верил, что ему удастся избежать этой участи. Пока однажды, отец не позвал сыновей в поле и не вручил ему лук.

– Настала пора, мой мальчик. Ты должен проявить себя и сделать подношение богам.

– Нет... – бледнеет лицо парня. – Я не... Еще слишком рано.

– Акмелас решил иначе.

Сирилланд следит за взглядом старика и замечает едва видимый силуэт вдали. Развесистые рога закручиваются полукругом над головой, подобно корням могучего древа. Ветер подымает в высь охапку снега, рассеивая ее пылью прямо на спину горного козла. Юноша чувствует, как под ребрами предательски сжимается сердце. Эта белоснежная шерсть, длинные ноги, грациозный изгиб шеи... Как можно убить подобную красоту? Стоящий позади старший брат не выдерживает и просовывается вперед.

– Давай лучше я это сделаю, пока мы его не потеряли.

Он вытаскивает из колчана стрелу, но мужчина его останавливает.

– Нет, Асбъёрн. Ты уже приносил домой славный «улов». Предоставь эту честь Сирилланду. Это будет его первая добыча, как раз к празднику Дагар.

Юноша откидывает за спину длинную серебристую косу и недовольно хмурится, но оружие все же опускает. Подвергать волю отца сомнению не в его привычках, но младший братец едва может разделать зайца, не говоря уже о том, чтоб его собственноручно убить. Хотел бы Асбъёрн посмотреть, как тот завалит целого ибекса[1]. Стоящий в сторонке Коэргус также выжидающе поворачивается к брату. Похоже, теперь у Сирилла нет выбора. Время, которого он так долго боялся и всеми силами оттягивал, пришло. Он берет отцовское оружие и по его велению натягивает тетиву, направляя острие прямиком на белоснежную спину.

– Ну же, мой мальчик. Давай, не медли.

Ладонь на рукояти дрожит, пальцы сжимает судорожный тремор. Сухожилья от долгого напряжения натягиваются сплошной проволокой, но парень не может заставить себя отпустить оперение стрелы.

– Стреляй, либо он уйдет!

Зверь поднимает на них глаза и бросается в сторону. Сирилланд судорожно втягивает воздух и опускает лук, но заостренный наконечник все же попадает в сердце животного, сбив его с ног одним ударом. Вот только стрела эта принадлежит не ему, а Асбъёрну.

– Я так и знал, что этот слабак не сможет выстрелить, – фыркает он, закидывая колчан на спину, – чуть такого козла не упустили из-за твоей мягкотелости. Если б ты стоял во главе семьи, она бы уже давно умерла от голода!

– Полегче, чего ты? – начинает было Коэргус, но тот его сразу же затыкает.

– Чей бы заяц прыгал. Сам-то когда последний раз добычу приносил? Или ты забыл о священном долге мужчин Варанэ?

– Хватит! – обрезает его отец. – Ты и сам-то не пример для подражания. Я сказал тебе подождать, но ты не смог и этого сделать. Твое нетерпение рано или поздно дорого тебе обойдется.

– Я сделал то, что должен был! Мы не могли потерять такую дичь из-за него! – его рука пренебрежительно машет в сторону Сирилланда, который и так под землю мечтает провалиться.

– Я приказал это сделать твоему брату, не тебе, а ты нарушил мое слово. Ступай домой.

На лице Асбъёрна вспыхивает негодование.

– Но...

– Я сказал – иди домой!

Парень хватает сумку и бросается прочь, даже не оборачиваясь. Его упрямство и гордыня ни за что не позволили бы ему оглянуться вслед тому, кто его прогнал, не позволив забрать свою охотничью награду.

– Ты тоже, Коэргус.

Золотоволосый юноша склоняет голову и удаляется следом за старшим братом. Старик подходит к Сирилланду, но тот не отводит взгляда от земли. Он не боится перечить старшему в семье или выразить свое мнение, боится лишь посмотреть в лицо тому, кто возлагал на него большие надежды, которые он не оправдал.

– Я так не могу... Это неправильно.

– Что именно, сын мой?

– Я не понимаю, зачем нужно убивать этих животных, ведь у нас достаточно еды. Мы можем собирать растения, выращивать коренья, фрукты, овощи. У нас есть все, чтоб жить, не причиняя вреда другим.

Мозолистая рука опускается на плечо юноши.

– Ты еще слишком юн, Сирилланд, и не понимаешь, как устроен мир. Мировая прялка прядет свои нити из человеческих жизней, а люди берут энергию от иных существ. Таков естественный оборот вселенского колеса, и избежать этого или изменить не дано ни одному человеку.

Но убеждения Сирилланда сломить сложнее, чем трехвековой ледник.

– Вера ольфмундов учит нас черпать силы от других зверей, при этом поклоняясь рыси. Но чем она лучше остальных? Разве Акмелас сочтет это справедливым?

Глава 2.2

Существует какой-то особый вид тишины в местах, где природа господствует над жизнью, а смерть лишается своих прав. Она упругая и полая, как мячик для гольфа со всеми его гранями и впадинками. Глядишь, и звук провалится в один из таких крошечных кратеров, не найдя выхода наружу. Или увязнет в совершенной гармонии. Но Ивейн единственная, кто подмечает прелести высотного мира. Объектив ее фотоаппарата улавливает малейшие колебания цвета, мелькающие посреди белесой пустыни. Правда, подобные проблески бывают редко из-за непроглядной темноты, которая наступает гораздо раньше обычного. В четыре часа дня вокруг уже сгущается ночь, словно остров не подчиняется привычному распорядку. Вершина Сапмелас-саалла диктует свои правила, отрезает от путешественников солнце, сгущает блеклые краски, а те, что остаются, и вовсе размывает.

Группа едва успевает устроиться на ночлег, как сумрак опускается на их плечи бархатным покрывалом. Тяжелым, густым, будто траурная накидка, наброшенная на голову безутешной вдовы. Радует лишь то, что, несмотря на все трудности, друзья до сих пор вместе. Пачка хлебцев расходится меньше чем за десять минут. Покончив с ними, Акли берется за миндаль, но Кэт его останавливает, говоря, что нужно экономить запасы. Правда, Аллестер все же не выдерживает и съедает энергетический батончик сразу, чтобы унять тошноту и боль в желудке. Жар огня помогает отогреть заледенелые руки-ноги и хоть как-то скрасить вечер, но обстановка не настраивает на отдых. После шести часов ходьбы под пронзительный вой вьюги тишина звучит для ушей подобно музыке, когда внезапный шелест разрушает воцарившееся умиротворение.

– Ч-что эт-т-то? – подпрыгивает на месте Аллестер.

Калеб с небрежным видом одергивает подол куртки.

– Похоже на завывание ветра.

– Где это ты слышал, чтоб ветер вот так завывал? – фыркает Элиот. – Это скорее зверь какой-то.

И правда. Пронесшийся со скоростью света шум напоминал шипение какого-то хищника, только Калеб никогда не слышал, чтоб животное издавало подобный звук. Тонкий, низкий, острый, как кончик ледокола, впившегося в заледенелую скалу.

– Что, если это ледяные тролли? – вжимается в морковно-оранжевую куртку Джаззи. – Вышли на охоту в поисках тепла?

– В таком случае, – потирает затекшую шею Калеб, – с костром у нас ни единого шанса.

– Я лучше сдохну от лап волшебных человечков, чем погашу его!

На утверждение Акли местный лишь многозначительно качает головой.

– Это Владыка учуять наш присутствие. Нашептывать нам скаргейклимдан диир.

«Искушения...» – мысленно переводит Ивейн. А вот что означает второе слово? Она изучала сааллский задолго до запланированной поездки, но ее познаний недостаточно, чтоб понять все, что говорит местный, ведь у нее вовсе не было практики. Их язык сильно отличается от норвежского, которым девушка владеет почти в совершенстве, а также исландского и других представителей скандинавской группы. И если бы Силкэ не говорил по-английски (хоть и далеко не идеально), они бы, наверное, общались только жестами.

– Вероятно, – аккуратно поправляет перчатки Калеб, – он послабит сеть, когда узнает, с кем связался.

Аккуратность, чистоплотность и педантичность – квинтэссенция поведения Калеба Колдвотера. Ими пропитано каждое его движение: от легкого взмаха выбившегося из-под шапки коричневого локона до постоянного стремления контролировать позицию завязанного на шее шарфа. Иногда кажется, что малейшее скашивание узла на несколько сантиметров в сторону может привести парня в настоящее бешенство, хотя следить за опрятностью в условиях экстремального выживания – занятие глупое и бессмысленное, по мнению Ивейн. На самом деле не она одна так считает, но Калеб – сын всемирно известного телекоммуникационного магната. За его статус и смазливую мордашку ему многое сходит с рук.

– Чертовски верные слова! Узнаю старину Кэла! – оживленно выпаливает Ак, пихая того в бок. От его возгласа Калеб чуть не глохнет на левое ухо. Особняк Гудменов располагается неподалеку от апартаментов Колдвотеров. Их разделяет несколько домов не менее влиятельных и состоятельных обитателей Нью-Йорка, но иногда поздно вечером Калеб подскакивает на кровати от душераздирающего вопля Акли с другой стороны улицы. Он никогда не задавался вопросом, что творится в его доме по ночам, но вряд ли что-нибудь хорошее.

– Этот крипи сеттинг[1] мне вообще не нравится, – тревожится Джаззи, зажав в ладошке разряженный телефон так сильно, словно это поможет зарядить батарею. – Что, если здесь водятся волки?

Блогерша хотела было добавить что-то еще, но ее скрипучий, как несмазанная дверь, голосок прерывает тоненький свист. Он вырастает в воздухе без единого предупреждения и в считаные секунды разносится эхом по горам. Высокий, пустой, переливчатый. Он сливается воедино с ветром, приглушая его шепот. Трубное дребезжание, заунывный вой, стон проклинающего жизнь шакала, который исходит... со стороны местного. В руках Силкэ появилась светлая трубка, извивающаяся под кривым углом, будто мазок под кистью художника. Завиток кверху, закрученный шип книзу, ровный продольный гребень. Что это такое? Ивейн наклоняется поближе, чтоб рассмотреть странный инструмент, издающий столь загадочные звуки. С виду это похоже на флейту. По крайне мере, саалл держит его именно так. К тому же по всей поверхности свирели, материал которой напоминает слоновую кость, расположены крошечные углубления. Двадцать дыр, по десять в ряду. Некоторые мужчина прижимает пальцами, другие – перекрывает щекой.

– Это что еще за чудо? – едва слышно спрашивает Элиот, словно боится нарушить священную церемонию, но никто не отвечает. Взгляды всех, как и уши, прикованы к волшебной флейте, преображающей унылое завывание в сладостную, хоть и жалостную мелодию. Внезапно Иви понимает, что это вовсе не дерево и не кость поет в руках саалла. Это олений рог. Девушка достает из защитного чехла фотоаппарат, который всегда держит наготове под курткой, и делает несколько фото. Эти кадры точно украсят ее коллекцию снимков «Прелести северного мира».

Глава 2.3

Первой просыпается Кэт. Она поспешно зашнуровывает ботинки, чтобы поскорее сходить в туалет, но непослушные пальцы отнимают бесценное время. А ведь еще нужно надеть свитер и куртку. Вот они – прелести многослойности. Ее торопливое копошение будит Элиота, который только под утро смог уснуть. На самом деле он заснул одним из первых, но естественный позыв не дал ему поспать дольше пары часов, а холод, который даже сквозь все слои спальника пробирал пальцы ног до косточек, обрек его дальнейшие попытки выспаться на поражение. Регулярные тренировки в боксерском клубе приучили его просыпаться с восходом солнца. Поэтому обычно ему не составляло труда вставать рано, но только не сегодня после холодной бессонной ночи. Элиот неспешно выбирается наружу, радуясь наконец-то возможности избавиться от удушающей тесноты и запаха мокрых носков, ударяющего в голову, которая и без того раскалывается. Оставшись наедине с природой, боксер решает размять затекшие мышцы, вот только те вспыхивают жгучей болью в ответ на каждое его движение.

Бездействие – худший из недугов спортсменов. Эл так привык к утренним растяжкам и пробежке, что не знает, куда себя девать. Само его тело противится мысли продолжать путь по лютому морозу вместо привычных, закрепленных годами ежедневных повторений, занятий. Привычки правят им многие годы, формируя мышление и образ жизни. Правильные, застарелые, вредные. Любые, кроме тех, что навязывает общество. Когда проводишь на задворках Манхэттена столько времени, что аромат раскаленного асфальта становится твоим парфюмом, общепринятые нормы отходят на третий план вместе с воспитанностью и культурностью, которые первыми летят в мусорное ведро. Обычно за обучение детей отвечают родители, но мать будущего боксера откинула свой священный долг туда же, куда ее сын – правила поведения. Эла воспитывала улица. Она же его кормила, поила, одевала и научила защищаться при необходимости (а такие случаи бывали нередко). Единственное, чему за девятнадцать лет она его обучить не смогла, – это изысканным манерам.

– Как оно? – подошел он к сидящей возле тлеющих угольков Кэт. – Не спится?

Кэйтин окидывает его сверлящим взглядом, но не отвечает.

– Это понятно. Уснешь тут, когда над головой ветер скулит.

– Дело не в этом. Просто… голова болит. Наверное, заболела.

– Что ж ты на гору сунулась, если больна?

Любая другая девушка обиделась бы, если б к ней так обратились, но не Кэт. Она знакома с Элиотом всего пару лет, но этого хватило, чтоб брюнетка привыкла к его манере общения. Кто-кто, а Эл на любезности уж точно не разменивается.

– По той же причине, что и ты. Или ты сюда галок считать пришел?

– Да плевать мне на каких-то там галок. Это что за зверь вообще?

– Лучше тебе не знать, – фыркает она, дыша на немеющие пальцы. Его тугой ум часто выводит Кэт из себя, но также и забавляет. Ей нравится его дразнить. Правда, действовать в этом случае нужно деликатно. Если здоровяк поймет, что над ним издеваются, кто-то может не досчитаться зуба.

– Что за шум? – выходит из палатки Калеб. – Вы почему не спите?

– Извини, Каби. Тебя наша маленькая дискуссия разбудила?

Юноша нервно откидывает край шарфа за спину. Его всегда раздражало, когда его называли непонятными кличками и сокращениями. У него славное звучное имя. Неужели так сложно произносить его до конца? Но больше всего его выводит из себя не манера обращения Кэт, а само прозвище. Каби... так его называла только Триа, а она... О ней он не любил вспоминать больше всего.

– И какова же тема вашей беседы?

– Птицы, – зыркает брюнетка на Элиота, – а точнее, альпийская галка. Весьма благородная и умная пернатая. Она не только общается с собратьями посредством особых звуков, но и имеет привычку подбирать птенцов других видов или высиживать яйца в их гнездах.

– Как Кукушка? – присаживается Калеб на рюкзак, массируя пульсирующие виски. Головная боль из-за высотной болезни все чаще дает о себе знать.

– Не совсем, но схожести есть.

– Я имел в виду другую птичку, не менее смышленую, но куда более коварную.

Брюнетка недоумевающе склоняет голову, хотя по мимолетному блеску в ее черных, как угли, глазах парень понимает, что она прекрасно поняла, куда он клонит. В отличие от Эла. Его точеные скулы заостряются еще сильнее, придавая лицу суровый вид.

– Не понял. Так о чем речь?

– Об известной нью-йоркской воровке, – поясняет Кэйтин.

– Не просто известной. Ловкой, неуловимой, искусной грабительнице, терроризирующей отпрысков богатых семей.

– Птица-воровка? Ты меня что, идиотом считаешь, Каб?

– Конечно, но суть не в этом, – продолжает с невозмутимым видом тот. – Кукушка не простая мошенница. Она – искусник своего дела. Полиция за ней уже четыре года без толку гоняется. Все потому, что она мастер маскировки. Говорят, никто никогда не видел, как она на самом деле выглядит. Такой себе Арсен Люпен[1] в юбке. Интересно, какая же она?

Калеб задумчиво потирает ладонь о ладонь. Он не раз размышлял, какой на самом деле может быть главная преступница Нью-Йорка? Неотразимой красавицей с длинными ногами и томным взглядом, перед которыми не устоял бы сам папа римский, или же, наоборот, блеклым, невзрачным куском ничего, на который никто даже в здравом уме не обратил бы внимания? Юноша невольно косится на палатку, где, свернувшись калачиком, посапывает Ивейн, и качает головой. Нет, это было бы слишком легко. К счастью, хриплый голос Элиота выводит его из раздумий.

– Если она такая способная, откуда эта дурацкая кличка?

– Это не псевдоним, – перетягивает на себя покрывало внимания Кэйтин, – а ее метод. Кукушка не просто обирает сынков миллионеров, но и подбрасывает улики, указывающие на абсолютно других людей, тем самым перекладывая вину на них.

– Типа как Больса?

Кэт и Калеб недоумевающе переглядываются.

– Ну тот злодей из «Во все тяжкие», важная шишка у мексиканцев. Толкал всем разбавленные наркотики, и никто не мог его поймать.

Глава 3. Неожиданные потери

Кэйтин опускается на колени, теребя блогершу за плечи, которые оказываются холоднее и тверже, чем скалы вокруг.

– Джаззи? Ты меня слышишь?!

– Кэт, – опускает руку на ее плечо Калеб, – боюсь, она тебе уже не ответит.

Брюнетка переводит взгляд на подругу и медленно отодвигается. Слова Калеба бьют в голову, будто снежным шаром, позволяя разглядеть в темноте предутреннего смога то, на что она сразу не обратила внимания: ледяная кожа, голубовато-пудровый оттенок лица, оцепенелые мышцы рук, приоткрытые щелочки глаз... Рыжевласка не двигается, не дышит и даже не моргает. Это сложно признать, но от отрицания не станет легче: Джаззи мертва.

– Что здесь творится? – вырастает рядом Элиот. При виде лежащей на снегу блогерши вся его напыщенность слетает, как обертка с подарочной коробки. – Это что... Как это? Она что... того?

Кэт молча отворачивается. Калеб тяжело вздыхает, когда внезапно замечает что-то неподалеку. Он отступает в сторону, к темным пятнам на заснеженной земле, в которых сразу же распознает следы.

– Кажется, я что-то нашел.

Сугроб толщиной не меньше десяти сантиметров, а в нем – отпечаток человеческой ноги, тонкий, вытянутый, как капля утренней росы, с заостренным носком. В области пятки квадратное углубление, вроде каблука. Хотя в последнем Калеб не уверен. Уж больно много снега насыпалось сверху.

– Она была не одна, – выглядывает из-за его спины Кэйтин. – Кто-то приходил сюда раньше нас.

Верно, и этот «кто-то» определенно что-то видел или, что еще хуже... сделал. Хорошо, что Калеб не поспел к этому месту раньше, а то мог бы стать невольным свидетелем или даже очередной жертвой. Не успевает он вымолвить ни слова, как позади слышится скрип шагов вперемешку с дребезжащими голосами.

– Какого хрена? – лениво вытягивает руки над головой Акли. – Вы чего разорались? Пожар, что ли?

– Мы с-с-слышали, что вы звали Джаззи, – нервно топчется на месте Аллестер, рука по привычке тянется к объективу видеокамеры, которая всегда при нем. – Надеюсь, ее не утащили медведи или пумы, или... Здесь ведь есть дикие звери... В-в-верно?

Крик Ивейн заполняет тишину. Настолько высокий, острый, что, кажется, своей волной перерезает натянутое в воздухе напряжение. Шок от увиденного скручивает ее пополам, выталкивая наружу непереваренный ужин. Аллестер переводит взгляд в сторону и замечает маленькое тельце, скрюченное в позе эмбриона.

– Святые угодники... Эт-т-то... Я... Чт-т-то с-с-случилось? Она...

Калеб не отвечает, но по его выражению лица и так все понятно. Силкэ зажимает рот рукой, очерчивая в воздухе какой-то символ. Элиот с Аком замирают, как восковые фигуры. Иви едва справляется с нахлынувшими нервами. И только Аллестер сохраняет оттенок самообладания. Более того, он находит силы не только двигаться, но и снимать.

– Прекрати немедленно! – шипит на него Кэйтин. – Как ты можешь?!

Когда он не останавливается, Калеб вырывает у него объектив и швыряет на землю. Его состояние получше, чем у Ивейн, но лишь потому, что юноша умеет держать свои эмоции в узде. Правда, сейчас это дается с большим трудом. Каким бы собранным и волевым ты ни был, невозможно оставаться хладнокровным, когда одного из твоих приятелей находят мертвым в сугробе.

Встревоженные голоса стихают, шорох прекращается. На минуту вокруг оседает такая тишина, что кажется, будто в ней можно разобрать хруст опускающихся на снег снежинок. Она становится настолько сильной, что ощущается буквально физически. Кажется, еще немного – и ее можно будет ухватить и скомкать, как старый, выцветший от времени лист. И первым не выдерживает Эл.

– Так что с ней случилось-то? Что она вообще тут забыла? Да еще и посреди ночи.

– Может, йети пошла искать? – почесывает затылок Акли. – Черт его знает, что взбрело в голову нашей милой Джазз.

Кэт бросает на него резкий взгляд.

– Вивиан. Джаззи – это ее сценический псевдоним. Точнее, был...

Брюнетка единственная, кто об этом не забыл. Возможно, потому, что, как ни крути, рыжеволосая считала ее своей подругой. А может, оттого, что Кэйтин и сама когда-то сменила имя. Калеб опускается перед блогершей на корточки. Вид распростертого на белом снегу тела поднимает в памяти неприятные воспоминания, которые он не любил ворошить: сырость, бетонный пол больницы, Триа... Юноша закрывает глаза, делает глубокий вдох и заставляет себя посмотреть на то, что еще вчера вечером было их общей знакомой: остекленевшие глаза уставились в пустоту, ноги подогнуты, локоть вывернут в другую сторону. Такое ощущение, что она упала, причем с приличной высоты. Об этом свидетельствует большая кровавая вмятина на лбу, при этом сама девушка лежит лицом к небу, словно... ее кто-то перевернул. Внезапно ему в голову приходит мысль, что Джаззи могла заснять того, кто к ней приходил. Он ныряет рукой в карман ее куртки и вытягивает крошечную камеру, экран которой покрыт паутиной трещин.

– Мертвая, как и хозяйка, – констатирует он. – Удивительно, что она вообще так долго продержалась на холоде.

– Неужели она все же полезла снимать видео на вершину скалы? Вот дура.

Калеб бы согласился с утверждением Ака, но следы... они не дают юноше покоя. Вокруг нее и у обрыва. Он поведывает остальным о своей находке, но когда ведет их к злополучному сугробу, не находит ни намека на пребывание неизвестного прохожего. Снегопад уничтожил все улики.

– Они были здесь! – тычет пальцем Кэйтин. – На этом самом месте!

– Какая теперь уже... разница? – качает головой из стороны в сторону Иви, словно в шее нет костей. Ее вид не на шутку пугает Аллестера. Вдруг это симптом истерии или какой-то групповой болезни?

– Мне далеко до звания криминолога, – откашливается Калеб, натягивая шарф повыше, – но отпечатки появились здесь не просто так. Кто-то был здесь, и явно не для полуночной прогулки. Когда мы с Кэт поспели, они были четкими.

– Ч-ч-что? – подпрыгивает Аллестер, прижимая дрожащими ладонями к груди камеру. – Т-т-то есть... где-то р-рядом ходит... прес-с-ступник?

Глава 3.1

Силкэ выходит вперед и задает темп, прислушиваясь не только к шепоту ветра, но и к тому, что говорит под его ногой лед. Ритмичный скрип дает понять, что их путь безопасен. Резкий хруст, подобно перелому кости, кричит об опасности. Не желая идти следом за аборигеном, Акли равняется с ним, чтобы не терять позиции первенства, хотя понятия не имеет, куда идти.

– У тебя есть… – рука местного поднимается к глазам и очерчивает круг на их уровне. Мужчина не знает, как по-английски называется та непонятная вещь, которую белоснежный парень вместе со смуглым товарищем надевали перед штормом, чтоб защититься от солнечных лучей. Внешне это напоминало какую-то блестящую повязку, в отражении которой Силкэ видел свое лицо так же ясно, как в горном пруду. Сааллы называют такую перевязь фальглаас или «ледяные глаза», хотя понятия не имеют, из какого материала она сделана.

– Очки что ли? – чешет белесый висок Ак. – Нет. Потерял во время бури.

– Тогда закрывать лицо ткань, чтоб не повредить глаз.

Но Акли лучше знает, как выживать на заснеженных просторах.

– Не волнуйся. Я тебе не какой-то там тупой турист. Сам разберусь.

Силкэ молча кивает. Он понимает, что говорить со светлоголовым бесполезно. Его высокомерие слепит сильнее полуденного солнца. Местному чуть за пятьдесят, и хоть он и не выглядит на свой возраст, в своей жизни он повидал немало чужаков. Одних он проводил на гору, других – спускал с нее на погребальных носилках. Некоторые люди слепли, другие – лишались ушей, пальцев, губ и даже конечностей. Большинство из них были уверены в собственной правоте, откидывая предостережения местных, и многие в конечном итоге терялись в белоснежных просторах навсегда.

По результатам голосования приезжие решили оставить Джаззи на вершине, вернувшись за ней потом. Это было трудное решение в пользу общего блага и здравого смысла. Как бы ни желали Ивейн и Кэт, взять погибшую с собой было бы неоправданным риском. Нести мерзлое тело, когда силы и кислород и так на исходе, было бы полным самоубийством. Как, впрочем, и бросать живого члена команды. Силкэ пришлось приложить немало усилий, чтоб уговорить Аллестера не отделяться от группы, ссылаясь на его мизерные шансы выживания в одиночестве. Немалую роль в решении идти с остальными сыграли слова Кэт о риске лавин, одно упоминание которых заставило Аллестера не отставать от группы ни на шаг.

– На подобной высоте ветер подталкивает снежные массы вниз, и они поглощают то, что уцелело от холода, – пугала она его, как маленького ребенка. – Природа всесильна. Как ни сбегай, она постепенно возьмет свое. Достаточно одного шага, одного вздоха или звука, и все будет кончено. Для всех нас. Хотя если ты не боишься, то можешь, конечно, справиться и в одиночку. Ты ведь смышленый малый.

Глядя на побледневшее до неузнаваемости лицо журналиста, его тонкие, как спички, ручки и трясущиеся от малейшего дуновения ноги, вероятность того, что он самостоятельно дойдет до Рильхе, тает быстрее, чем снежинка на голой ладони. Силкэ лучше всех знает, что чужестранцу выжить на Сапмелас-саалла без посторонней помощи почти невозможно. Земля в этих местах мертвая, бесплодная, а еще жестокая и жадная до жертв. Она никогда не насытится, сколько бы ее ни поливали кровью. Однако для сааллского народа она была и остается Родиной, которую они лелеют и защищают, хоть и недолюбливают. Но это неважно. Дом необязательно любить, но он навсегда останется в сердце. Ты можешь его ненавидеть, можешь пренебрегать и презирать, но не вычеркнешь из своей жизни. Все, что остается, – лишь примириться.

Так сааллы научились не бороться с холодом, а свыклись с ним. Научились не жаловаться на свою судьбу, а смирились, отыскивая в ней все новые преимущества. Не имея ничего, они начали ценить пустоту, осознав, что действительность не так сурова, как казалось. Почва не безжизненная, если знать, где искать. Ветер не пустой, если приучиться слушать. Лед не бесцветный, если приловчиться видеть. У него есть форма, оттенок, аромат и даже вкус, отличающийся в зависимости от местности. По окрасу можно определить возраст льдины, по запаху – характер образования, а по звуку – крепость. Во льдах чувствуется присутствие Акмеласа – бога Справедливости, Покорности и Хлада, но люди, приехавшие из дальнего Заморья, не способны распознать тонкости северного мира. Их заботят лишь собственные проблемы, занимающие все их мысли. Как и сейчас.

Хоть друзья больше не обмолвились ни словом о случившемся, Силкэ ощущает витающее в воздухе амбре напряжения, сковывающего движения каждой пары ног похуже мороза. Это подозрение незримой лентой обвивает голенные жилки присутствующих. Когда один из членов команды покоится под слоем обрастающего настом снега, живые невольно задаются вопросом: кто? Кто это сделал? Кто посмел наложить руку на беззащитную девушку? Кто нарушил священный закон Троицы истинных богов, забрав душу, принадлежащую богам? Силкэ видел отражение этой дилеммы во взгляде каждого из американцев, и хоть вслух этого никто не озвучивал, недоверие уже поселилось в их сердцах. Единственная загадка: кто сорвется первым?

– Храбэ! – подгоняет он, размахивая руками. – Нельзя терять время! Нужно успеть до темнота!

Силкэ упорно преодолевает склон за склоном, будто проделывал такой путь каждый день на протяжении последних двадцати лет. На самом деле старческие мышцы и связки, продрогшие от стабильного холода, острее реагируют на каждое движение, но, зная об острой необходимости спуска, абориген старается этого не показывать. Акли едва за ним поспевает, не говоря уже о бедном Элиоте, усталость и одышка которого пронизывают каждое его движение. Сказывается не только горная болезнь, но и голод, который вот уже второй день следует за друзьями по пятам (энергетический батончик и кучку хлебцев едва ли можно назвать ужином). На второй день похода прелести высотной жизни, которые проявились в учащенном сердцебиении и интенсивном дыхании, не приносящем желаемого облегчения, ощутили и Ивейн с Кэт. Казалось бы, чем глубже девушки вдыхают, тем больше воздуха должно поступать в легкие, но нет. От каждого вдоха лишь сильнее сжимается в груди, будто своими усилиями они и вовсе выкачивают последние капли кислорода.