Каменное сердце

Один.

— Иля, даже не начинай, — раздраженно бросила мне Женя и подперла рукой щеку. — Всё у нас будет хорошо. Вот увидишь.

— Я только говорю о том, что у тети Светы есть свое виденье счастливой жизни для ее единственного сына, — попыталась я терпеливо объяснить подруге.

— Если честно, мне плевать, что она там хочет и что видит. Мы с Сашей любим друг друга. Разве этого мало?

Мы обе прекрасно понимали, что в данной ситуации этого, к сожалению, действительно было мало. Тетя Света — женщина своенравная. У нее всегда был очень жесткий и бескомпромиссный характер. Наверное, так на ней сказалась жизнь с отцом военным. Своего мужа, дядю Ваню, она тоже всегда держала в ежовых рукавицах. Он без нее и шагу сделать никогда не мог. Сашка мягкостью характера определённо пошел в него.

Вообще Сашка хороший парень. Мы учились вместе с ним в одном классе. Умный. Я бы даже сказала одаренный. Да и внешне очень симпатичный. Но тетя Света никогда ему спуску не давала. Она его, без преувеличения, подавляла своим авторитетом.

Мы с папой по вечерам часто болтали о всяком. Он как-то обронил, что Сашка с такой мамашей-тираншей никогда настоящим мужиком не станет. Уж слишком она душит его волю и не дает самостоятельно принимать решения. И хотелось бы что-то возразить, но такова была правда.

Тетя Света даже не позволила Сашке поступить туда, куда он хотел. А он хотел в театральный. Я до сих пор хорошо помнила то, как он проникновенно читал наизусть огромные отрывки из поэм. Как Сашка ловко играл интонациями голоса и эмоциями. У нас все девочки постоянно плакали, когда слушали его. Я с легкостью могла представить Сашку в кино. И ни капли не удивилась, если бы через много-много лет узнала о том, что он стал успешным актером.

Но тетя Света всё сделала по-своему и Сашка вот совсем недавно получил какую-то экономическую специальность. Я в этом мало что понимала, но его направление явно было связанно с цифрами и подсчетами, а не театральными практиками. Что тоже неудивительно. Тетя Света всю жизнь провела в торговле. Сначала были просто палатки на местном рынке, теперь в городе открыла несколько магазинов с одеждой.

Ни для кого не было секретом, что тетя Света своему единственному сыну еще с детства искала невестку из какой-нибудь состоятельной семьи. Как только дела с продажами вещей пошли в гору тетя Света вообще немного зазналась. А Женька моя была из самой обычной семьи. Ее мама — учительница начальных классов. А отец работал обычным электриком на предприятии.

— Если вы действительно так сильно любите друг друга, — осторожно начала я, — значит обязательно преодолеете все проблемы.

У меня не было цели просто подбодрить подругу пустыми обещаниями. Я, правда, хотела верить в то, что любовь способная на многое, что она существует не только на книжных страничках романтических историй, но и в реальности.

— Ладно уж, — махнула рукой Женька и перевернулась на живот.

Мы загорали с ней на пляже у озера. Погода сегодня была просто замечательная, особенно учитывая тот факт, что всю прошлую неделю лили холодный дождь.

— Лучше расскажи, ты как? Какие у тебя вообще планы?

Я только тяжело вздохнула и потянулась за солнцезащитным кремом. У меня мало того, что была бледная кожа, так еще такая нежная, что каждый лучик солнца или неосторожное прикосновение могли спокойно оставить на неделю след. Поэтому крем я решила не экономить.

— Работать. Теперь, когда универ остался позади, надо изо всех сил постараться закрепиться в городе. Квартиру нашла. А на работу меня взяли в ту же контору, где практику проходила.

— Это всё понятно. А на личном фронте как? — Женька с любопытством на меня поглядела.

— Никак, — коротко ответила я и принялась втирать крем в кожу на руках и ногах.

— Неужели за весь период учебы в универе ты так ни на кого и не запала?

— У меня не было времени западать. Я занималась учебой.

И это была чистая правда. Учитывая, что я родилась в крошечном городке, а мой отец зарабатывал небольшие деньги, за мое обучение платить было некому. Зато существовал другой вариант — пахать, как лошадь, чтобы сначала поступить на бюджет, а затем не слететь с него. В этой сумасшедшей гонке у меня попросту не осталось даже крошечного места для личной жизни. Впрочем, личная жизнь меня совсем не интересовала, потому что в ней не было его. Он не мог в ней появиться по многим причинам. Первая из них — огромная разница в возрасте. Вторая — он женат. Во всяком случае был, когда я видела его в первый и последний раз. Третья — он друг моего отца. Так что здесь без вариантов. И пусть хоть сто раз я закричу до жалящей боли в голосовых связках, что люблю его всем сердцем как последняя идиотка, это ничего не изменит.

Мне ничего не осталось, кроме как молча принять эту неизменность. Я запрятала свою наивную глупую влюбленность глубоко внутри себя и зачем-то сохранила ее. Не знаю, зачем и для чего. Но даже теперь, когда мне осенью должно уже стукнуть двадцать четыре, а о той восемнадцатилетней дурнушки Иларии не осталось и следа, я всё равно не могла представить рядом с собой другого мужчину. Не получалось.

Поэтому моя личная жизнь и «никак» давно стали словами синонимами друг для друга.

Два.

— Только не говори, что ты всё еще не можешь его забыть, — словно прочитав мои мысли, вздохнула Женька и надела солнцезащитные очки.

Я продолжила с еще большим усердием втирать крем в кожу, словно это занятие вдруг стало для меня неимоверно интересным. Настолько интересным, что я даже потеряла нить нашего разговора.

— Иля, я угадала? — в голосе подруги отчетливо проскользнула тревога.

— Тут и гадать нечего, — пробормотала я и закрыв тюбик с солнцезащитным кремом, бросила его обратно в сумку.

Когда я решила приехать на лето домой, была абсолютно точно уверена, что не стану вспоминать о нем. Да тут и вспоминать-то особо и нечего! Мне едва исполнилось восемнадцать. Мать впервые нас с отцом бросила и укатила непонятно куда со своими очередным любовником. Я готовилась к поступлению, а тут случилось такое. Отец начал топить злость и обиду в алкоголе. В общем, скучать не приходилось.

Именно в тот нелегкий период неожиданно появился он. Константин приехал всего на пару дней к отцу. Они были друзьями еще со школьной скамьи. Последний раз виделись очень давно, а тут подвернулся удобный случай. Правда, вместо веселого и трезвого друга Константин застал… Папа был, мягко говоря, не в форме. Я и ругалась с ним, и умоляла, и плакала, и просто страшно злилась, но ничего не могла сделать. Папа меня даже слушать не хотел, просто упрямо тянулся к бутылке. Я их прятала, выливала алкоголь, но это не помогало. Он просто шел и покупал новую порцию.

— Ты на него не злись, — это были первые слова Константина, которые он адресовал лично мне.

Я стояла на крошечной открытой веранде, и в очередной раз за то дурацкое лето пыталась угомонить свои слезы. Но никаких сил уже просто не осталось, поэтому я тихонько плакала и ненавидела весь чертов мир, который вынуждал меня из раза в раз переживать очередную затяжную ссору с пьяным отцом.

— Сама решу, что мне делать, — недовольно проворчала я и громко икнула в попытке подавить очередной всхлип.

— Держи, самостоятельная.

Я увидела широкую мужскую ладонь, которая протянула мне потрепанный носовой платок в бледно-синюю полоску.

— Иначе всю веранду затопишь.

Наверное, Константин решил, что его шутка оказалась удачной и уместной, но меня она тогда ужасно разозлила. Тем не менее платок я всё же взяла и хорошенько высморкалась.

— Папка твой, — Константин подошел и облокотившись на деревянные перила, чиркнул зажигалкой и подкурил. — Очень любит твою мамку. Это еще со школы тянется. Мы все втроем в одной школе учились.

Стиснув платок в кулаке, я посмотрела на нашего гостя заплаканными глазами. У него оказался на редкость резкий профиль. Серые глаза, что своим оттенком напомнили мне ртуть, были глубоко посажаны и задумчиво глядели куда-то вдаль, будто сквозь пространство. Меж длинных пальцев тихо тлела сигарета, которую иногда перехватывали тонкие губы.

— Поэтому и страдает так сильно, — закончил свою мысль Константин и взглянул на меня.

Наверное, именно тогда я в него и влюбилась, правда, сама еще этого до конца не осознала. Я никогда ни у кого не видела таких глаз ни до встречи с этим человеком, ни после. Слишком глубокий и тяжелый взгляд. Мне почудилось, что я даже почувствовала эту странную тяжесть на своих плечах. Вкупе с массивной фигурой он становился почти подавляющим, поэтому я поспешила увести свой взгляд в сторону.

— Вместе с ним страдаю и я. Он же умный и хороший. А ветеринар какой! А теперь получается, что папа просто сопьется, да? — новый комок слез снова подкатил к горлу и я беспомощно уткнулась в смятый платок, что был пропитан тонким ароматом мужского одеколона.

— Это уж вряд ли, — Константин струсил пепел с сигареты и снова неторопливо затянулся. — Олег всегда такой был, его легко выбить из колеи, но он потом всё равно в нее возвращается. Медленно, правда, но возвращается.

Мне очень-очень сильно хотелось верить ему. Но это лето казалось мне не просто длинным, а бесконечным, от чего создавалось впечатление, что папа никогда не перестанет прикладываться к бутылке.

— Я в конце августа должна уехать, — как только голос перестал дрожать, произнесла я. — Боюсь папу одного оставлять.

— Зря панику не разводи. Нормально всё будет. Взрослая уже, а пищишь как котенок, который только глаза разлепил. Ты это мне прекращай, — он ухмыльнулся, очевидно, снова решив, что подобрал удачное сравнение.

— Я не пищу! А плачу! — мой голос словно треснул, и я резко замолчала. Дурацкие горячие слезы предательски скользнули по щекам.

Я хотела бросить в Константина платок и уйти в дом, но он меня перехватил. Быстро, резко и немного грубо. Я и не заметила, в какой именно момент мой нос вжался в его грудную клетку. Широкую и твердую, словно сделанную из камня. Теплого, будто нагретого утреннем солнцем, камня.

— Извини. Не хотел обижать, — Константин опустил свою огромную ладонь мне на затылок, отчего сразу же стало как-то спокойней и… надежней? — Давно он уже так расклеился?

— С конца весны, — икнув, пробормотала я куда-то в «каменную» грудь. — Я вам всю футболку соплями испачкаю.

— Это пустая херня, — он провел ладонью по моим волосам и медленно отпустив, взглянул с высоты своего роста прямо мне в глаза. — Не реви, котенок, всё образуется.

Константин не сказал ничего особенного, но его эти самые обыкновенные слова подействовали гипнотическим образом.

— Лучше расскажи, куда поступила, что вообще нравится.

Мы как-то незаметно разговорились. Я перестала плакать и рассказала о том, что поступила на факультет рекламы и PR. Причем исключительно своими силами и заняла третье место в списке бюджетников.

Константин внимательно меня слушал, удобно устроившись в старом на вид, но всё еще довольно крепком плетеном кресле. Меня родная мать так никогда не слушала, как фактически посторонний человек. Мы проговорили до глубокой ночи. Еще никогда в жизни я себя не чувствовала настолько легко и комфортно в беседе.

Три.

— Знаешь, мне уже пора, — вынырнув из воспоминаний, обратилась я к Женьке и посмотрела на свои дешевенькие смарт-часы, которые себе подарила на прошлый день рождения с накопленных денег. — Папа скоро на обед придет. У меня, конечно, всё готово, но надо подогреть, а то он холодное съест.

Мы вместе засобирались. Погода стояла настолько чудесная, что я с радостью бы провела на пляже весь день. Но забота об отце у меня всегда стояла на первом месте.

— Тогда на днях как-нибудь еще встретимся? — спросила меня Женя, расчесав пальцами свои влажные после купания волосы.

— Обязательно.

Улыбнувшись подруге на прощание, я направилась в сторону старой черемухи, где оставила свой велосипед. Он тоже был далеко не новым. Отец его подарил, когда мне исполнилось шестнадцать. Новенький. Темно-зеленый. Я на нем с радостью рассекала по улицам, пугая местных собак. Они постоянно с надрывным лаем гонялись за мной, явно люто ненавидя мой транспорт.

Прошло уже немало лет и за это время я, похоже, почти не стала выше, потому что на велосипеде до сих пор полностью помещалась. Для езды на озеро и обратно — идеальный вариант.

Когда я только приехала этим летом и впервые за долгое время села на свой старый велосипед, едва сдержалась, чтобы не разрыдаться. От ностальгии. Тогда, в шестнадцатилетнем возрасте, я была абсолютно счастлива, потому что мать еще была с нами и не планировала побег непонятно куда и непонятно с кем.

Отбросив в сторону все ненужные мысли, я застегнула небольшую вязаную сумку с пляжными принадлежностями, бросила ее в корзинку, прикрепленную к рулю, и поехала.

Летний теплый ветерок самым нахальным образом играл с моими темными прядями, закручивая их в танце. Я попыталась их собрать в хвост, но моя отросшая челка оказалась не настолько длинной, чтобы зафиксироваться под резинкой.

Наш с папой дом находился почти на окраине посёлка и то только потому, что папа выкупил все земли вокруг. Поэтому наши ближайшие соседи находились где-то в пяти минутах езды на велосипеде. У папы были кое-какие планы насчет постройки небольшой бани и зимнего сада. Выкупленной земли для осуществления такой грандиозной мечты должно было хватить. Оставалось только поднакопить денег и выкроить свободное время для ее осуществления.

Затормозив у калитки, я ловко спрыгнула с велосипеда и вкатив его во двор, оставила под ветвистым орехом. Его мой отец посадил, как он рассказывал, в тот год, когда я только появилась на свет. Поэтому этот орех я любила особенно нежной любовью и порой придумывала себе, что он напитывает меня уникальной энергией.

Взяв сумку с корзины, я услышала, как мне приветственно залаял Спартанец — наш старый пес. Мы никогда не держали его на привязи. По многим причинам. Во-первых, отец считал такое отношение к живому существу неэтичным. Во-вторых, наш Спартанец всегда был миролюбив и послушен.

Он выбежал ко мне, и я поторопилась его поцеловать прямо между всегда торчащими вертикально ушами.

— Привет, мой хороший, — ласково поздоровалась я со Спартанцем. — Уже соскучился? Сейчас и тебя покормим и папе обед подготовим, идет?

Спартанец, виляя хвостом, покружился у моих ног совсем как молодой резвый щенок. Улыбнувшись ему, я вошла в дом и не сразу обратила внимание на то, что дверь оказалась незапертой.

На полу небольшой прихожей валялись какие-то вещи. Серый пиджак. Неподалеку от него вроде бы белая рубашка. А еще дальше, разбросанная в разные стороны пара обуви. Мужской. И определенно дорогой. Отцу эта пара никаким образом не могла принадлежать, потому что даже невооруженным глазом было заметно несоответствие размеров. Папин сорок третий явно болтался бы в этом сорок пятом или даже сорок шестом.

По спине пробежался неприятный морозец, но я мысленно себе приказав не паниковать раньше времени, аккуратно разулась и подняла пиджак. Он был окутан насыщенным ароматом мужского одеколона. Я хотела отложить пиджак на тумбочку, но вдруг заметила на своих ладонях странные пятна.

Кровь.

Весь пиджак был испачкан в крови. Я инстинктивно отбросила его, будто одежда вмиг превратилась в заразное бешеное животное. У самого порога, что разделял прихожую и гостиную я увидела разводы непонятного ржавого цвета.

К горлу подкатил тошнотворный комок, как только я осознала, что эти разводы тоже были кровавыми. Стараясь дышать медленно и неглубоко, я каким-то удивительным образом переселила себя и прошла вглубь дома.

Плотную неподвижную тишину гостиной буквально вспорол чей-то сдавленный стон. Этот стон явно был вызван болью. От страха мне показалось, что морозец от позвоночника пробрался к затылку. Стон прозвучал со стороны дальней спальни. В прошлом та спальня была родительской, но после маминого побега с любовником отец перенес свои вещи в летнюю кухню. Больше ни я, ни он в ту комнату старались лишний раз не входить.

На небольшом журнальном столике стояла тяжелая стеклянная ваза с ромашками. Я купила этот небольшой букет в крошечном цветочном магазине, чтобы привнести немного уюта в наш с папой дом. Схватив вазу, я высыпала цветы на стол и на носочках подкралась к двустворчатым белым дверям спальни.

Несмотря на страх, что заставил мое сердце грохотать в грудной клетке, как сумасшедшее, я успела быстро составить план своих дальнейших действий. Вылью воду на того, кто пробрался в дом, а затем ударю по голове вазой.

Снова раздался надрывный крик. Он прозвучал резко и также резко оборвался, словно кто-то пытался его заглушить, но получалось это с очевидным трудом.

Подойдя к двери, я на несколько секунд замешкалась, пытаясь собраться с силами, чтобы ворваться внутрь. Но не успела. Дверь внезапно распахнулась и на пороге возник отец. Я облегченно выдохнула и тут же скользнула быстрым взглядом по его фигуре. Он был в полном порядке, только вот в глазах застыла хмурая решительность. Папа глянул на вазу, которую я всё еще сжимала двумя руками, затем снова на меня.

— Что… Что происходит? — Прошептала я и ваза вдруг из потенциального оружия превратилась в защиту. Я прижала ее к своей груди.

Четыре.

Антонина Алексеевна — аптекарь — всячески пыталась выведать, зачем мне вдруг понадобилось так много бинтов и ваты. У нас все вокруг знали, что Антонина Алексеевна та еще сплетница. Не успеешь сказать и пары слов, как уже через час каждый узнает, о чем именно ты там вскользь с ней разговаривала.

Несмотря на свое растерянное и вместе с тем напряженное состояние, я без зазрения совести придумывала ложь на ходу, пока ожидала, когда мне упакуют всё необходимое. Судя по подозрительному взгляду Антонины Алексеевны, она мне не поверила. Но мне было на это совершенно наплевать.

Схватив пакет, я быстро поблагодарила и поторопилась вернуться домой. Пока я ехала обратно, старалась не думать о том, что совсем недавно на моих руках была кровь Кости. Я вообще никогда не боялась крови. Ни своей, ни чужой. Мой отец много лет работал ветеринаром, и это наложило свой отпечаток. В школьные годы я пару раз присутствовала на отёле у коровы и выжеребке у кобылы. Зрелище это было далеко не из приятных и уж точно не для слабонервных. Но благодаря профессионализму отца, всё прошло как надо, и никто не пострадал. Да и в целом я часто помогала отцу с домашним скотом, поэтому кровь была последней причиной, которая всерьез могла меня напугать. Скорей, пугало то, кому принадлежала эта кровь.

Приехав домой, я продолжила действовать быстро и точно. Отдала отцу всё, что купила в аптеке. Нагрела еще воды и собрала все чистые полотенца, которые у нас были в доме. Первая половина дня, которую я провела на пляже под ласковым солнцем и в компании Женьки вдруг показалась мне такой далекой, будто случилась пару недель назад. Это всё воздействие шока и адреналина.

С новой порцией горячей воды, из-за которой я едва не обожгла себе все пальцы на руках и партией чистых полотенец я направилась в дальнюю спальню.

— Отлично, — без каких-либо эмоций отметил папа, забрав всё, что я принесла. — Спустись в погреб, возьми бутылку вина. Любую. Принеси ее.

— Вместо обезболивающего? — я коротко и нервно засмеялась, а затем снова стала серьезной. — Прости. Это всё шок.

— Вместо успокоительного, — на губах папы дрогнула мрачная ироничная улыбка, от которой мне стало чуточку легче.

Мы оба просто пытались справиться со стрессом. С той лишь разницей, что внешне отец выглядел совершенно спокойным. А я и внешне была неспокойной и внутренне, потому что не каждый день попадала в такие ситуации, как эта.

— Успокойся, — шепотом приказывала я самой себе, пока среди банок с консервацией искала вино.

Помидоры, огурцы, персики, вишни, абрикосы… Здесь было всё, чего только могла пожелать душа на завтрак, обед и ужин. Разная сладость, острота и крепость. Папа у меня всегда был хозяйственным. Порой я даже стыдилась, что не унаследовала от него это качество.

— Успокойся, — снова обратилась я к самой себе и на секунду замерев, закрыла глаза.

Всё вино у нас находилось в одном вполне конкретном месте в погребе. Но из-за тревожности и страха я зачем-то полезла его искать совершенно в противоположном. Крепче схватив дрожащими пальцами прохладную, немного припорошенною пылью бутылку, я поторопилась подняться в дом.

Отец молча забрал ее и я, тихо выдохнув, позволила себе присесть на диване в гостиной, что примыкала к дальней спальне. Мое сердце стучало так быстро и сильно, что мне почудилось, словно оно в разы увеличилось и потяжелело. Прижав руки к груди, я прислушалась к тишине дома.

Ее снова нарушил вскрик. Рванный и хриплый. Я непроизвольно вскочила с дивана и немного походила из одного угла в другой. Крик повторился, а за ним послышалось какое-то шуршание. Как бы я ни храбрилась и ни уговаривала себя, а слышать всё это было выше моих сил. Будто боль, что вызывала эти крики, принадлежала мне или же я была причастна к ее возникновению. Всё это, конечно, полная ерунда, но вот страх и паника оказались сильней голоса разума.

Я ушла на кухню и плотно прикрыла за собой дверь. Несколько минут я стояла посреди комнаты и смотрела невидящим взглядом куда-то сквозь пространство. Любые мысли, связанные с Костей, я упрямо старалась слишком близко к себе не подпускать. А зачем? Ради чего?

Всё это время я тщательно убеждала себя, что та моя глупая влюбленность не имела никакого права на существование и вообще, ей не из чего было появиться. Но прошло столько лет, а моя влюбленность никуда не исчезла. Хотя в универе были парни, которые хотели со мной встречаться. Один из них почти целый год упрямо старался добиться моего расположения. А я… Не знаю, что со мной случилось и почему я не смогла забыть одного вполне конкретного мужчину. Мужчину, который теперь мучился от боли в стенах моего дома.

Тряхнув головой, я поторопилась нацепить фартук, вымыть руки и заняться обедом. Вряд ли кто-то из нас в ближайшее время вообще захочет есть, но мне срочно нужно было чем-то занять руки. И мысли.

Открыв холодильник, я достала почти всё, что в нем хранилось и взялась за дело. Пыталась сосредоточиться на нарезке овощей и количестве оливкового масла, которое налила в сковороду, но получалось с трудом. Хотя бы потому, что у меня до сих пор тряслись руки.

Когда отец молча и почти беззвучно зашел на кухню, я практически закончила с готовкой овощного супа, в котором на самом деле не было смысла, потому что еды и без него вполне хватало.

Папа выбросил в мусорное ведро остатки бинтов и упаковки из-под ваты, затем тщательно вымыл руки и сел за стол.

— Что случилось? — слишком тихо, словно нас мог услышать кто-то посторонний, спросила я.

— Ничего хорошего, — папа помассировал надбровные дуги и тяжело вздохнул. — У Кости возникли серьезные проблемы. Он «поймал» огнестрельное. Так сложилось, что ближайшим пунктом для передышки оказался наш дом.

— Разве не логичней было бы прямиком в больницу отправиться? — тревога продолжала грохотать в моем сердце, но я, сдерживая ее, задала вдогонку еще один вопрос: — С ним… с ним всё в порядке?

— Ерунда. Пуля угодила в плечо. Единственное, что прошла не на вылет. Пришлось повозиться с ней, чтобы нормально вытащить. Но в больницу ему нельзя. Никто вообще не должен знать, что он здесь, — папа со всей серьезностью посмотрел на меня. — Понятно?

Пять.

Я сделала два глубоких вдоха и два рваных выдоха, прежде чем почувствовала, что меня медленно отпустили. Несколько секунд я стояла неподвижно, потому что боялась, что могу потерять сознание, если решусь сделать хотя бы шаг. Пространство спальни перед глазами угрожающе качнулось, после чего снова замерло в своем привычном положении.

Похоже, для одного дня… Нет… Даже не дня, а для последних нескольких часов мой организм пропустил через себя слишком огромную дозу адреналина и шока. Я далеко не сразу поняла, что еще какое-то время дуло пистолета вжималось в мой висок, а затем и его убрали.

Костя медленно обошел меня, спрятал оружие за пояс и посмотрел исподлобья. Я, не удержавшись, устало привалилась спиной к стене и скользнула взглядом от босых стоп вверх по обнаженному торсу, зацепился на перебинтованное плечо, которое судя по крошечному алому пятну, начало кровоточить и вернулась к глазам.

Он был слишком бледным, слишком серьезным, слишком… другим? Я видела перед собой того самого Костю, который когда-то насовсем отдал мне свой старый платок, чтобы я утерла слезы. Тот самый Костя, который утешил меня в особенно тяжелый и болезненный момент жизни. И в то же время… В то же время я будто бы видела перед собой совершенно незнакомого мне мужчину. Что, впрочем, было не так уж и далеко от правды. Костя, по сути, так и остался для меня незнакомцем.

Но эти изменения затаились в его взгляде и в нескольких морщинках в уголках глаз и полупрозрачных седых ниточках-волосках на висках. Он был чуть младше моего отца. Но выглядел старше. Словно кто-то или что-то высосало из него не просто жизнь, а само желание, врожденный инстинкт жить и выживать.

Бледные губы, сжатые в жесткую узкую полоску, выглядели так, словно давно уже разучились улыбаться. А в глазах, в черноте зрачков, будто застыло нечто такое холодное и колючее, что могло в два счета убить, если без спроса сунуться дальше красной линии личного пространства.

— Ты? — спросил Костя хриплым и низким голосом. В нем ощущалось слишком много ледяной стали, от которой я невольно вздрогнула и выпрямилась.

— Я, — едва слышно ответила я.

— Извини. Просто рефлекс, — по каменному выражению лица стало понятно, что Костя совершенно не испытывал укола стыда или неловкости за свою выходку. — Отец где?

— На работе.

Мой взгляд продолжал изучать Костю, словно всё еще упрямо стремился отыскать хотя бы призрачный отпечаток того, каким он был в тот день. Но в глазах цвета ртути не было ничего, кроме тяжести и холода.

— Понятно, — Костя едва заметно скривился и закрыл глаза. — Блядь.

— Вам… Тебе плохо? Скажи, что мне сделать? — встрепенулась я и зачем-то прижала руки к груди, словно мне самой вдруг стало больно.

— Нет, — процедил сквозь зубы Костя и коснулся раненого плеча.

— Хорошо. Тогда я быстро заменю простынь. Эта вся выпачкана.

— Нет! — рявкнул Костя.

Я тут же содрогнулась и замерла на месте. В глазах отчего-то начали жечь слезы, будто бы меня могла обидеть такая грубость. А даже если и могла, то сейчас она была неуместна.

Костя молча подошел к кровати и медленно опустился на нее. Переждав пару секунд, он поднял на меня свой тяжелый взгляд и царапнул им сначала мои голые колени, а затем поднялся к лицу.

— Почти не изменилась, — отметил он.

— Мы же не двадцать лет назад виделись.

— Точно. Но пара дополнительных сантиметров твоему росту не помешали бы.

Я никогда не могла похвастаться высоким ростом. В школе всегда была самой низкой. Раньше это меня временами смущало, а затем как-то незаметно привыкла.

— И без них хорошо живется, — мои губы дрогнули в слабой немного смущенной улыбке. — Может, ты проголодался? Я там успела много всего свежего приготовить. Отец мою стряпню любит.

— Ну раз любит, тогда тащи, — Костя отложил пистолет на соседнюю подушку и принял полулежащее положение таким образом, чтобы не беспокоить свое раненое плечо.

Кивнув, я торопливо вышла из спальни и почувствовала, как щеки неожиданно стали горячими. Мельком глянув на себя в зеркало трельяжа, я отметила, что щеки были не просто горячими, но и розовыми. Что это? Смущение? Я давно переросла тот возраст, чтобы глупо хихикать и краснеть при виде понравившегося мальчика. С другой стороны, всё это было для меня в новинку. Потому что никаких понравившихся мальчиков и отношений я знать не знала.

Выбросив все лишние мысли, я торопливо подогрела ужин, аккуратно нарезала хлеб и овощи, налила щедрую порцию свежего супа, выловив побольше мяса и вернулась в дальнюю спальню.

Костя молча сел и осторожно принялся есть. Я осталась стоять у дверей, стиснув похолодевшими от волнения пальцами кухонное полотенце. Я знала, что хорошо готовлю, но всё равно переживала, что где-то могла напортачить.

— Понимаю Олега, — вдруг произнес Костя. — Ты действительно вкусно готовишь.

Я тихо выдохнула, словно только что сдала один из самых сложных экзаменов. С каждой новой ложкой Костя начинал есть всё быстрей и быстрей, будто в нем вмиг проснулся просто зверский аппетит.

— Ты боишься меня? — спросил он, когда закончил с мясом и вытер салфеткой рот.

— Что? — растерянно спросила я, решив, что мне послышалось.

— Стоишь почти не двигаясь. Краснеешь, потом бледнеешь. Еще чуть-чуть и трястись начнешь. Вот и спрашиваю: боишься меня?

Я не знала, что больше всего меня удивило: вопрос или наблюдательность Кости. Причем наблюдательность эта оказалась такой скрытной, даже немного пугающей.

— Отчасти боюсь, — тихо ответила я.

— Понятно.

Переждав пару секунд, я подошла, чтобы забрать грязную посуду и в этот момент Костя резко схватил меня за запястье. Стало немного больно. Я замерла, будто угодила в капкан и посмотрела на Костю с широко раскрытыми глазами. Он смотрел на меня в ответ. Недолго, но настолько пронзительно, что мне вдруг стало тяжело дышать.

— Спасибо тебе за ужин. И за заботу. — Медленно произнес Костя. Мне показалось, в его глазах цвета ртути промелькнула тень каких-то не совсем понятных мне эмоций, но уже в следующую секунду лицо снова стало, будто высеченное из камня. — Красивый сарафан, — он скользнул быстрым взглядом по моей одежде и снова аккуратно принял полулежащее положение.

Шесть.

Ближе к вечеру папа, как обычно, вернулся с работы. Я в это время убиралась на кухне. Папа заглянул ко мне, чтобы проверить, всё ли в порядке, а затем отправился навестить своего больного друга. Минут через десять я услышала шарканье комнатных тапок и заметила, что папа с Костей отправились в сторону беседки, расположенной напротив ореха и окруженной пышными кустами сирени.

Наблюдая за ними из окна кухни, я поймала некоторую удивительность ситуации. Еще днем Костя давился собственной болью и старался унять крики, что раздирали его горло. А уже вечером спокойно сидел в беседке, неторопливо курил и что-то пил. Наверное, папино вино. В конце концов, на плече осталась не просто царапина, а след от огнестрельного ранения! Но судя, по грудному смеху, что моментами доносился из беседки, это ранение Костю ни капли теперь не волновало.

Когда со всеми домашними хлопотами на кухне было закончено, я хотела уйти к себе в комнату, но почему-то в последний момент остановилась. Снова послышался глубокий грудной смех. Возможно, это было неправильно и даже не совсем красиво с моей стороны, но я решила аккуратно выскользнуть из дома. Удобно уселась на крыльце и тут же была «атакована» лаской Спартанца. Так даже лучше, он мог послужить моим надежным прикрытием.

Моментами я позволяла себе украдкой посматривать в сторону беседки. Несмотря на то, что там, судя по веселым звукам смеха, царила непринужденная атмосфера, Костя всё равно выглядел уставшим.

По-хорошему, мне бы стоило зайти в дом и забросить весь сегодняшний день в самый дальний уголок своей памяти. Как я поступала со многими другими, что были способны причинить боль. Мы с Костей едва знакомы. Он очевидно всё еще женат. А даже если и нет, то между нами существовала далеко немаленькая пропасть под названием «разница в возрасте». Но даже не в этом дело. А в том, что Костя жил в том мире, где можно было спокойно «поймать» пулю.

Я не знала, что с ним случилось, зато знала и видела другое. Этот человек сам стал другим. И пусть я его толком не знала, но тот его взгляд, в который я так неосторожно влюбилась — исчез. Погас. И причина для такой перемены явно была очень серьезной. Для такой дурёхи как я в жизни Кости не нашлось места, даже если бы на его пальце не блестело обручальное кольцо.

Мне стоило бы вести себя разумней и просто уйти. Не вмешиваться туда, куда меня никто не просил, как и говорил отец. Но… Я всё равно продолжала сидеть на крыльце и почесывать между ушами Спартанца.

— Да, было время, — долетел до меня обрывок фразы, брошенный Костей. — Жаль, Олежа, что ты дальше не захотел со мной идти.

— Ну это ты у нас всегда был спортсменом, — посмеиваясь, ответил папа. — А я всё в книжки нос утыкал. В охранной сфере от меня толку мало было бы.

— Зато латаешь профессионально.

— Да и потом, туда-сюда Иля родилась. Я был нужен своей семье, а вот это всё, — папа сделал неопределённый жест рукой, вероятно, имея в виду ранение Кости, — совсем не для меня.

— Ну да, — Костя опустил голову, поэтом разглядеть его эмоции я не смогла, зато заметила, как опустились его плечи. Здоровое уж точно. — Ты у нас мужик умный. Даже если слабину даешь всё равно потом в руки себя берешь. Это охренеть какое редкое качество. Знаешь, я даже завидовал из-за этого тебе иногда. Раньше ни о чем не жалел, а теперь…, — Костя не закончил фразу, только налил себе еще вина и выпил одним глотком. — Ну а твоя, что? — спросил он после паузы. — Нет ее?

— Нет. Где-то в городе с очередным…, — папа только махнул рукой.

— С тем самым или с новым?

— Знаешь, я их не считал.

— Поражаюсь твоему спокойствию.

— А что прикажешь делать? Выдрать все волосы у себя на голове? Опять за бутылку хвататься? Проходили уже это, хватит с меня. Пусть даже на пороге дома не появляется, а со всем остальным уж как-нибудь справлюсь.

— А я нашел бы и выдрал яйца ублюдку. Выдрал и заставил их сожрать, — жестким бескомпромиссным тоном заявил Костя.

Пусть между нами и пролегло расстояние, но мне вдруг так холодно стало и неуютно от этих слов, будто они мне предназначались.

— Увы, но я так не умею. Нравится ей прыгать из койки в койку, пусть прыгает. Может, и я в чем-то виноват был, вот она и ушла. Не знаю. Мы и без нее с Илькой неплохо вместе живем.

— Старик, ты всегда был слишком добрым. Нельзя так. Люди — паскудные твари — могут этим пользоваться. Но дело твое. Ну а малая твоя что? — Костя вытянул губами новую сигарету.

Мне категорически не понравилось его «малая». Я давно выросла с этого возраста, да и он еще не был таким стариком, чтобы использовать подобные эпитеты в мою сторону.

— Илька — моя гордость. Умная, красивая и готовит так, что даже не знаю, как потом буду без нее обходиться, когда осядет в городе и выйдет замуж. Снаружи вылитая мать, а внутри — полная ее противоположность, — папа по-доброму засмеялся. — Мужики вечно сына просят, а я дочку хотел. И до сих пор радуюсь.

Папа не часто мне говорил всякие нежные слова, не такой уж он человек. Привык не словом, а делом доказывать свою любовь. Поэтому подслушивая всё это, я едва сдержалась, чтобы не расплакаться.

— Главное, чтобы в свою мамашу не пошла, — Костя подкурил и глубоко затянулся.

— Нет, это уж вряд ли. Я ей, конечно, в душу не лез, но так понимаю, что отношений у нее там никаких нет. Вся в учебе была. Иногда так стыдно перед ней бывает, даже не представляешь. Я не лучший отец, ну а мать… Снежа всегда была на себе помешена. По мужикам бегала. А Илька всё равно нас любит.

Конечно, я их любила, несмотря ни на что. Хотя на мать до сих пор была жутко обижена за то, что она в моей жизни появлялась непростительно редко. Но она подарила мне эту жизнь, за что я была ей благодарна.

Поцеловав Спартанца между ушами, я аккуратно вернулась домой, чтобы совсем уж не наглеть и не развешивать уши до самой беседки. Судя из того, что я и так успела услышать, папа и Костя были не просто школьными приятелями, а настоящими друзьями, раз делились настолько личными моментами.

Семь.

Этим утром я проснулась раньше отца, что случалось крайне редко. Обычно, в нашей семье титул жаворонка принадлежал именно папе, но сегодня я аккуратно и временно его умыкнула. Слишком много различных мыслей, что так или иначе касались Кости и снов, в которых он также фигурировал, помешали мне нормально выспаться. Но это ни капли меня не нервировало.

Я быстро оделась, завязала волосы в хвост и поторопилась собрать для отца перекус. Он не всегда мог выкроить время, чтобы заглянуть на обед домой, поэтому я старалась подстраховываться.

Костя, видимо, всё еще спал. Несколько раз мой взгляд упрямо тянулся в сторону дальней двери, но я старалась тут же увести его обратно. В конце концов, мне уже не восемнадцать и вести себя как наивная влюбленная дурёха, которая постоянно мечтательно вздыхает, было бы глупо.

Пока отец кормил Спартанца, я суетилась на кухне и мысленно выстраивала план своих дел на сегодня. Нужно было убраться в курятнике. Он у нас крошечный, да и кур осталось всего штук пять, не больше. Раньше отец стремился, чтобы у нас были и свои поросята, и кроли, и утки, и даже несколько овец. Но за всем этим нужно было следить и ухаживать, да и финансово довольно хлопотно. Я училась в городе, поэтому физически не смогла бы отцу во всем помогать. Со временем он всех распродал и оставил лишь кур. Идея построить зимний сад и баню полностью вытеснила прошлое стремление стать фермером. Да и дела на работе стабилизировались, поэтому не имело смысла разводить скот, так как выручка от него существенно ничего не меняла. И я выросла, поэтому могла о себе позаботиться уже самостоятельно, что исключало многие дополнительные растраты из родительского кармана.

— Уже проснулась? — спросил папа, заглянув на кухню.

— Да. И у меня уже всё готово. Завтрак и обед разложила по отдельным контейнерам. На прошлой неделе ты говорил, что сегодня у тебя планируется загруженный график. Решила подстраховаться.

— Спасибо. Дел сегодня действительно невпроворот. В первой половине дня придется с овцами повозиться. Потом осмотреть коров. Несколько должны вот-вот отелиться, но у одной есть осложнения. Уже предвижу дополнительный геморрой для себя. И, как обычно, он случится ночью.

— Пааап, — протянула я.

— А иначе, дочка, это и не назовешь, — развёл руками папа. — На закуску вечером еще нужно заняться заключением пригодности мяса для пищевых целей. Если раньше десяти вернусь домой, уже будет огромная удача.

— Пап, ну ты же не один там работаешь. Можешь просто распределить нагрузку.

— Ну, во-первых, ко мне направили в подчинение тех, кто еще вчера был студентом. Не знаю, чему их там учат, но они все как дети малые. Над каждым надо отдельно стоять. Во-вторых, в некоторых вопросах проще самому всё проконтролировать, чтобы потом не пришлось переделывать и тратить впустую время, — папа, как мальчишка, ловко умыкнул у меня прямо из-под ножа кружочек колбасы. — Когда Костя проснется, накорми его и смени, пожалуйста, повязку. Я не успею.

— Хорошо, — кивнула я и ощутила отголосок волнения.

— Илька, ты у меня настоящее золото, — отец забрал все подготовленные контейнеры с едой и быстро поцеловал в лоб.

Как только он уехал на работу я, не оставляя для себя ни единой лазейки для рефлексии, связанной с Костей, поспешила заняться курятником. Он был крошечным и в целом довольно аккуратным, поэтому выпустив кур я быстро справилась с уборкой и пособирала яйца.

Крепко сжав край передника, в котором лежали яйца, я засеменила в сторону дома. На пороге уже сидел Костя и неторопливо курил. Он держал сигарету большим и указательным пальцем, периодически выпуская вверх дым. Заметив меня, Костя скользнул по моей фигуре взглядом, в котором не получилось уловить ни одной определенной эмоции.

На секунду я даже остановилась и почувствовала себя так, словно ко мне прикоснулись каменные пальцы, согретые солнечными лучами. Эта «каменная» ассоциация у меня возникла из-за невозможности прочитать эмоции Кости. Я могла только гадать, о чем он думал. Безусловно, он был живым. Костя двигался, дышал, разговаривал. Но на дне черных зрачков плескалась пустота, будто внутри он уже давно умер.

— Доброе утро, — поздоровался со мной Костя. Он снова затянулся, выпустил на этот раз дым вперед и продолжил рассматривать меня.

— Доброе, — ответила я. — Папа уже на работе. Я сейчас быстро организую для нас завтрак.

— Не торопись.

Я крепче стиснула свой передник и почувствовала, что начала смущаться под прицелом такого пристального взгляда. Еще и глупое сердце ускорило свой темп, будто нашло вескую причину для радости.

— Ты уже в такую рань на ногах?

— Просто по возможности стараюсь помочь отцу. Скоро должна уже буду вернуться в город. Он один останется, вот я и пытаюсь максимально позаботиться и о нем, и о нашем доме.

Не знаю, придумала я себе это или нет, но мне показалось, что речь о моем отъезде что-то переменила во взгляде Кости.

— Понятно, — в его голосе промелькнула тень задумчивости.

Я быстро взглянула на раненое плечо. Несмотря на то, что сегодня Костя выглядел явно лучше, чем вчера, он всё равно старался не делать лишних движений.

— Может, сначала перевязку сделать?

— Лучше позавтракаем.

Мы завтракали молча. Стараясь не выдать себя, и аккуратно поглядывала на Костю, на то, как он быстро и вместе с тем аккуратно расправлялся со своей порцией. Сначала я решительно была настроена о чем-нибудь поговорить, но в последний момент отказалась. Не хотелось быть навязчивой. Да и о чем мы могли поговорить?

Несколько раз наши взгляды столкнулись. Поджав пальцы на ногах, я уткнулась в свою тарелку и до конца завтрака больше не занималась «подглядыванием».

— Спасибо. Всё было очень вкусно, — поблагодарил Костя и встав из-за стола, вымыл свою тарелку.

Я хотела сказать, что смогу сама всё убрать, но Костя бросил в мою сторону короткий взгляд, который четко дал понять «не лезь».

Восемь.

На долю секунды мне подумалось, что всё это было нереально. Это просто сон. Очень яркий, эмоциональный, но всё-таки сон. Я почти не знала этого человека, да и он меня — тоже. Нас ничего не связывало. Тот давний разговор не имел такой силы. Во всяком случае, в отношении Кости. Это я была наивной дурочкой, которая дорисовала образ, фактически создала у себя в голове человека, не существовавшего в реальности.

У меня были лишь грезы. Я отчего совсем не к месту вспомнила стихи Йейтса: «И я простираю грезы под ноги тебе! Ступай легко, мои ты топчешь грезы…». А у Кости была жена, была своя жизнь, наплоенная опасностью, которая привела его к нам.

Тем не менее я не смогла поступить так, как следовало. Не смогла отказаться от этого поцелуя, пусть мне и не была известна причина, по которой он возник. Всё это сейчас интересовало меня в самую последнюю очередь.

Горячая и немного шершавая ладонь Кости коснулась моего бедра, и я тихо выдохнула ему прямо в рот свой стон. Все эти уверенные прикосновения рождали внутри меня чувство, которого я раньше не ощущала. Оно было болезненно-приятным, горячим и даже немного тяжелым.

Боясь причинить боль, я старалась не прикасаться к раненному плечу. Я вообще боялась прикасаться, но затем всё же потянулась пальцами к гладко выбритому подбородку, прочертила неровные прозрачные линии, а затем осмелев, обвила шею руками.

Костя целовал меня с такою жадностью и настойчивостью, отчего в голове промелькнула дурацкая мысль, что он вот-вот просто съест меня. Я не чувствовала страха, только приятную теплую тяжесть, что сосредоточилась внизу живота.

Я много думала о Косте, представляла его и фантазировала о том, как он мог измениться за прошедшие годы. Но никогда мои мысли не заходили настолько далеко, никогда они не пересекали эту интимную линию. Не из-за страха или смущения. А потому, что я понимала — этот человек для меня недоступен. Не хотелось делать себе еще больней и давать полную свободу действий своим грезам.

Костя медленно уложил меня на кровать и навис сверху. Голос разума или же совести тихо нашептывал в сознании, чтобы я всё это немедленно прекратила. Прекратила так открыто и с желанием отвечать на поцелуи. Прекратила прикасаться к этому мужчине и тихо, немного стыдливо постанывать. В конце концов, Костя был старше меня! Он был другом моего отца! Он был женат! Всё это неправильно, и я никогда не считала себя настолько глупой, чтобы не уметь разбираться в очевидных вещах.

Но…

Я поддалась чувствам и эмоциям. Поддалась этой странной каменно-теплой энергетике. Я смутно понимала, что Костя вряд ли будет со мной трепетно-нежным, потому что он не был похож на такого человека. Его поцелуи источали настойчивость, руки, касающиеся моей груди — жесткую уверенность. Он просто был вот таким. Это я поняла еще в нашу первую встречу.

Удивительно, что строя определённые иллюзии, сейчас я этим иллюзиям не поддавалась и не рисовала образ идеального чуткого мужчины.

Губы Кости прикоснулись к моей бешено пульсирующей жилке на шее, отчего у меня резко перехватило дыхание. Это было слишком… острое ощущение, от которого приятно защекотало в животе. Костя поцеловал этот участок кожи и будто бы немного прикусил. Я шумно выдохнула и крепче сжала пальцы на его лопатках. Он поднял голову и посмотрел на меня.

Глаза цвета ртути словно на несколько тонов стали темнее. Костя смотрел на меня, но в то же время казалось, что сквозь или вовсе — видел кого-то другого. Это было странно, но наши губы снова соприкоснулись еще более настойчиво, чем в первый раз.

От переизбытка ощущений и осознания, что может случиться дальше, мое тело пробрала мелкая дрожь. Сердце быстро-быстро застучало в грудной клетке. К щекам прилил жар, и я почувствовала себя так, будто только что выпила пол бокала папиного вина. То, которое он специально делал не очень крепким.

Костя в отличие от меня не смущался и щеки его не были горячими. Его движения по-прежнему оставались уверенным, разве что чуть более быстрыми, чем раньше. Шершавая ладонь скользнула по моим бедрам, задрала повыше подол сарафана и потянула вниз нижнее белье. Я непроизвольно напряглась, потому что всё это было для меня впервые. И я по-прежнему волновалась за Костино плечо.

Я инстинктивно сжала бедра и прикусила нижнюю губу. В серых глазах загорелся мрачный рассеянный блеск. Костя прикоснулся к моей горячей щеке большим пальцем и едва ощутимо погладил ее. Мне вдруг захотелось прикоснуться губами ко внутренней стороне ладони, но я почему-то в последний момент оробела.

— Трахалась? — спросил Костя, прижавшись губами к моему виску.

От грубой откровенности вопроса жар к моим щекам будто бы прилил с новой силой. Я не считала себя нежным хрупким цветком, потому что быстро пришлось узнать, что такое неполная семья и одиночество. Что такое тяжелый труд и каким бывает непростым путь учебы.

Тем не менее мне еще нужно было научиться спокойно реагировать на такие откровенные вопросы и слова. Я молча отрицательно качнула головой. Мрачный блеск в серых глазах стал ярче, словно мой немой ответ полностью удовлетворил Костю.

— Просто расслабься. Я не хочу тебе делать больно. — Прошептал он и снова коснулся губами моей жилки на шее.

Ирония заключалась в том, что мне уже было больно. Не физически. Больно, потому что то, что случиться здесь, здесь же и останется. Останется ничем иным, как секретом. Кусочком моего прошлого. Нашего. И кусочек этот был грязным и вероломным.

— Расслабься, — снова прошептал Костя и ловко одной рукой расстегнув небольшой ряд мелких пуговиц на моем сарафане, припал губами к моей груди.

Я, закусив губу, непроизвольно чуть выгнулась, полностью открывшись этой жадной, немного болезненной ласке. Костя не целовал мою грудь, он покусывал ее, втягивал по очереди соски, дразня меня, мое тело, которое доверчиво откликалось на каждое новое прикосновение. Я растворялась в моменте, прикрыв глаза.

Страх хрупкой бледной тенью мелькнул в моем сознании только в тот момент, когда я ощутила прикосновения Кости между своих бедер.

Девять.

Протерев зеркало в ванной, я взглянула на свое отражение так, будто ожидала увидеть в нем какие-то заметные изменения. Но ничего подобного не произошло. Это по-прежнему была я, разве что взгляд оказался непривычно растерянным и даже взволнованным.

После жадных поцелуев у меня до сих пор немного горела кожа на шее. Внизу живота болезненно тянуло. Руки Кости больше не прикасались ко мне, но я всё равно их ощущала, будто на несколько секунд вернулась туда, в спальню.

Закрыв глаза, я выдохнула и решила, что никогда и никому не расскажу о том, что сегодня случилось. Это было слишком личным. Слишком болезненным в эмоциональном плане, чтобы делиться с кем-то такими подробностями. А еще мне просто хотелось сохранить хотя бы один эпизод, что полупрозрачной ниточкой связывал только меня и Костю. Пусть это было наивно и бесполезно.

Я знала себя и понимала, что не стала бы навязывать Косте свою любовь, пусть от этого чувства у меня страшно ныло сердце. Может, я моментами рассуждала глупо и наивно, но уж точно не могла назвать себя расчётливой и эгоистичной тварью. Я видела, как папа страдал из-за маминых измен. Видела боль, которую он старался прятать, но она навсегда осела на дне его зрачков.

Становиться причиной для чьей-то подобной боли я категорически не хотела. Поэтому мне было проще бережно сохранить в памяти сегодняшний эпизод, который в будущем успокаивал бы мое сердце, чем идти по головам. К тому же уже тогда, в восемнадцатилетнем возрасте, я понимала, мои чувства вряд ли получат ответ. Прошло время, ничего так и не изменилось. Пусть это и было больно, зато вполне себе предсказуемо.

Костя всего лишь хотел утолить свою мужскую потребность. Я согласилась. Согласилась на насколько секунд поддаться иллюзии, будто мы пара. Каждый из нас получил то, что хотел.

Открыв глаза, я снова посмотрела на свое отражение и отметила, что растерянность и взволнованность почти рассеялись.

Порывшись на полке в поисках обезболивающего, я снова услышала шаги за дверью и тут же замерла. Это явно было лишним, Костя очевидно знал, что я здесь. Дождавшись, когда дверь в спальню с тихим щелчком закрылась, я продолжила свои поиски. Выпив таблетку, я аккуратно выскользнула из ванной и ушла к себе, чтобы переодеться и причесаться.

После душа мои волосы почти сразу же на кончиках немного завились в кольца. Иногда мне это нравилось, иногда раздражало. Сегодня мне уж точно не хотелось видеть никаких завитков.

Я старалась перенаправить фокус своего внимания на всё, что угодно, только бы не возвращаться мыслями к произошедшему. Это ночь и так обещала быть долгой и бессонной. Тогда-то у меня еще появится возможность проанализировать и разобрать по молекулам каждую пережитую рядом с Костей секунду.

Приведя себя в порядок, я загрузила в стиральную машину постельное белье и решила заняться английским. Существенных проблем у меня с ним никогда не возникало, но учитывая, что владелец фирмы, в которой я вот-вот уже скоро должна начать работать, был иностранцем, к языковым навыкам выставлялись очень высокие требования.

Со времен университета у меня в ноуте осталось большое количество различных учебников, словарей и курсов. Что-то приходилось покупать, чем-то с нами делились преподаватели, буквально отрывая от сердца весь собранный и систематизированный материал. От такого богатства я не собиралась избавляться. Да и в целом постоянная практика была не только полезной, но и необходимой. А сегодня — вдвойне.

Из дальней спальни не доносилось ни звука. Я еще не думала о том, как потом придется себя вести, когда мы с Костей снова пересечемся. А это определенно случится. В конце концов, мы жили не в трехэтажном особняке, чтобы свободно перемещаться по нему и при этом избегать нежелательных встреч.

Но не успела я толком подготовить свое рабочее место за письменным столом, как начал лаять Спартанец. Причем лаял он непривычно агрессивно. Он давно выучил всех, кто мог к нам зайти в гости. К Женьке моей Спартанец вообще всегда мчался на всех порах, весело виляя своим хвостом. Но сегодня мы с Женей не договаривались ни о какой встрече. Да и папа не предупреждал, что к нам кто-то должен заглянуть. Судя по тому, что Спартанец не собирался униматься, пришел кто-то посторонний. Хотя это всё равно было слишком странно. Наш старичок редко, когда мог лаять вот так на разрыв.

Окна моей спальни выходили на сад, поэтому я не могла отсюда увидеть непрошеного гостя. Отложив в сторону сумку с неразобранным ноутом, я вышла в коридор. Через несколько секунд сюда же зашел и Костя. Его лицо не выражало никаких эмоций. И, как ни странно, мне от этого стало чуть легче. Ощущение неловкости почти не тревожило. Зато потревожило кое-что другое.

Костя держал в руке пистолет.

— Зачем это? — шепотом спросила я, глянув на темный металлический корпус оружия.

— Не высовывайся, — приказал Костя, проигнорировав мой вопрос.

Взволнованно посмотрев на его каменное выражение лица, затем снова на пистолет, я остановила свой взгляд на раненом плече. В голове сразу же вспыхнуло одно очень неутешительное предположение. Те, кто причинил вред Кости всё-таки нашли его.

Мне стало страшно. Причем настолько, что недавно успокоившееся сердце, снова забилось с удвоенной силой. Если бы оно было способно проломить рёберный остов, то с легкостью это сделало.

Костя неторопливо, но уверенно двинулся вперед. А я, несмотря на страх, что бешеной пульсацией стучал в венах, осторожно направилась вслед за ним. Это было не совсем осознанное решение. Я вряд ли смогла бы чем-то существенно помочь, тем не менее стоять столбом в коридоре не планировала.

Широкая Костина спина полностью загораживала мне обзор. Спартанец продолжал разрываться от лая. Пусть он ни разу ни на кого не нападал, я всё равно начала беспокоиться. И уж точно не за того, кто к нам пожаловал. Я боялась, чтобы Спартанцу никто не причинил вреда.

Когда Костя вышел на крыльцо, он остановился и грязно выругался себе под нос. Несколько раз я пыталась протиснуться между ним и дверным косяком, но всё безуспешно. Спартанец, видимо, заметив своих, немного успокоился. Моя же тревога продолжала сжимать сердце.

Десять.

Я неподвижно стояла на кухне и стискивала похолодевшим от волнения пальцами спинку стула. Несмотря на то, что обезболивающие уже начало действовать, сидеть сейчас мне всё еще было немного некомфортно. Да и, по правде говоря, не хотелось этого — сидеть и делать вид, что ничего необычного не случилось.

Мама придирчиво исследовала продукты в нашем холодильнике и выглядела в этом своем процессе слишком непринужденной. Наверное, я бы даже рассмеялась той ироничной комичности, что сейчас разворачивалась на кухне, если бы не было так больно и обидно.

Костя молча стоял позади меня, скрестив руки на груди и подперев одним плечом дверной косяк. Его присутствие неожиданным образом и приободрило меня, и озадачило. Зачем он здесь стоял? Разве Косте было дело до чужих семейных драм? Впрочем, сейчас это интересовало меня в самую последнюю очередь.

— Илька, у тебя такое выражение лица, — заметила мама, когда вынула из холодильника кастрюлю с супом и мельком глянула на меня, — будто ты с похорон только что вернулась.

Я ничего не ответила на это. Не нашлось никаких подходящих слов. Крепче стиснув несчастную спинку, я продолжила неподвижно наблюдать за матерью. Это было странное ощущение, что вводило меня в диссонанс, но я одновременно и в равной степени испытывала любовь и ненависть.

Безусловно, я любила свою мать. Любила не за что-то, а просто так, как и любой другой ребенок. Но в то же время я страшно ее ненавидела и даже пугалась той силы, что была сосредоточена в этом чувстве. Ненавидела за то, что мать бросила отца, тем самым причинив ему неимоверную боль. Ненавидела за то, что она бросила и меня, хотя я в ней нуждалась. Ненавидела за то, что она снова возникла на пороге нашего дома и не удосужилась даже попросить прощения. Не уверена, что это что-то в корне изменило, но хотя бы продемонстрировало наличие горстки элементарной человечности и раскаянья.

Несмотря на то, что мы с папой никогда не касались темы маминого побега, он всё равно кое о чем время от времени мне напоминал. Напоминал о том, что я не имела права осуждать ее. В конце концов, превозмогая боль и мучения, мать подарила мне жизнь и за это я должна была быть ей благодарна. Возможно, в этих словах присутствовала своя логика, но принять ее я так и не смогла. Во всяком случае до конца.

До побега у матери были еще любовники. Она всегда где-то пропадала. На день или два. Не больше. Я нуждалась в ней, а мать этого будто не замечала или не хотела замечать. Обида, скрюченными уродливыми пальцами разодрала мое сердце, оставив на его месте рану, которая гноилась изо дня в день. Похоже, ее гной отравил мою кровь до такой степени, что против собственного чувства ненависти я оказалась бессильной.

Возле моей кровати, когда я болела, находился папа. На все школьные мероприятия приходил папа. Он даже храбро пытался мне деликатно объяснить причины, по которым мое тело в определённый отрезок времени начало стремительно меняться. Я отчетливо запомнила ту неловкость, что присутствовала в его взгляде, когда он подбирал правильные слова. К счастью, мне удалось его избавить от этой пытки, заявив, что я и сама уже нашла все ответы.

С течением времени память немного сгладила, приукрасила и бережно спрятала некоторые уродливые воспоминания. Но сейчас, глядя на мать, я отчетливо увидела, как эти воспоминания снова ожили и предстали перед моими глазами во всем своем безобразии.

Я вспомнила о том, как однажды мать совершенно искренне удивилась тому, что я начала носить лифчик. Это было слишком унизительно.

Какое-то время я всерьез думала, что со мной что-то не так. Я плохая и неблагодарная дочь, поэтому мать меня не хотела замечать и любить.

Прокручивая в мыслях каждый этот чертов эпизод, я смотрела на женщину, с которой мы были похожи как две капли воды и видела в ней не полноправную хозяйку этого дома, а всего лишь временную гостью. Гостью, которую почему-то до сих пор называла матерью.

— Понятно, — недовольно фыркнула она и включила плиту. — На кухне порядка не хватает, — мама еще раз осмотрелась по сторонам. — Кое-где вижу пыль, а на плите вот тут, — она ткнула пальцем на сенсорную панель, — остались старые жирные пятнышки. Не помню, чтобы ты такой неряшливой была в детстве.

Я снова ничего не отвела, но спинку стула сжала с такой силой, что в кончиках пальцев возникла боль. Но мне, похоже, оказалось этого мало, и я еще вдобавок прикусила внутреннюю сторону щеки, будто это должно было хоть немного, но отрезвить.

— Отец на работе?

— Да, — послышался короткий ответ Кости за моей спиной.

— Кость, ну а ты почему стоишь? Проходи, присаживайся. Ты к Олегу в гости заглянул? — то с какой скоростью недовольство в мамином голосе сменилось на ласку, заставило меня едва заметно скривиться.

— Спасибо. Постою. Да, в гости, — без единого намека хоть на какую-нибудь эмоцию, ответил Костя.

— Илька, ты уже определись: либо остаешься тут, либо иди к себе, — немного нахмурившись, обратилась ко мне мать и ее голос снова с ловкостью фокусника сменил тональность, но уже в обратную сторону.

Я непроизвольно вздрогнула, но всё равно осталась стоять на своем месте. Ноги вдруг отчего-то показались мне слишком тяжелыми, будто налитые свинцом. Поэтому даже если бы мне и захотелось уйти, сейчас вряд ли получилось сделать хоть шаг.

— А ты… Ты к нам надолго? — я и сама не поняла, откуда набралась смелости задать этот вопрос.

Мама замерла у плиты. Я зачем-то еще раз скользнула взглядом вдоль красивого платья, на котором не было ни единой лишней складки. Красивые ухоженные руки с не менее красивым ухоженным маникюром. Красивые волосы, красивое лицо, на котором только-только наметились заметные морщинки. Внешность киноактрисы, не иначе. Только вот карьера у нее незавидная, потому что прославилась всего лишь одной ролью. Ролью беглянки.

— Илька, а что это за вопрос такой? — мама нахмурила свои аккуратные брови и с недовольством взглянула на меня. — В чем-то хочешь упрекнуть меня? Дорастёшь до моих лет, тогда и поговорим.

Одиннадцать.

Из кухни начали доноситься крики. Сначала разговор между матерью и отцом просто развивался на повышенных тонах, затем стремительно перерос в скандал. Отсиживаться за закрытыми дверями своей спальни я отказалась и решила хоть как-то повлиять на ситуацию. Но меня никто слушать не стал, просто снова выставили за порог кухни. Это было слишком унизительно. На секунду я снова почувствовала себя той маленькой девочкой, с мнением которой никто из взрослых не собирался считаться.

Мать оскорбляла отца, он же пытался ее урезонить. Но разве это возможно? Не припомню, чтобы раньше папе удалось хотя бы раз взять ситуацию под свой жесткий контроль. Беспокойно покусывая подушечку на большом пальце, я ходила туда-сюда по гостиной и никак не могла найти себе места. Мне просто хотелось, чтобы всё это поскорей прекратилось.

Я изо всех сил старалась взять себя в руки и подавить внутреннюю панику, но ничего не получилось. Вытерев тыльной стороной ладони слезы, которые упрямо продолжали скользить по щекам, я пулей вылетела из дома.

Над поселком сгустились сумерки. Понемногу начало загораться уличное освещение. Схватив велосипед, я выкатила его со двора, села и просто поехала вперед. Я понимала, что моя попытка скрыться от проблем ничем не поможет и ничего не решит. Но она хотя бы могла мне дать небольшую передышку. Дом, в который я всегда возвращалась с радостью, за каких-то пару часов превратился для меня в ад.

Оказавшись на берегу озера, я бросила велосипед и подошла к самой кромке воды. Боль внизу живота уже давно прошла, и я спокойно села на песок, еще сохранивший тепло ушедшего дня и погрузила босые ступни в ласковую воду.

Несмотря на все те проблемы, что случались раньше, я всегда стремилась потихоньку продолжать идти вперед. Если не в моих силах было что-то кардинально изменить, я просто блокировала это и продолжала двигаться дальше. Наверное, это в определённой степени была некая защитная реакция, попытка не дать обстоятельствам согнуть себя пополам. Но сейчас я ощущала себя так, будто внутри меня всё перегорело. Напрочь.

Я давно уже не питала никаких иллюзий насчет матери. Пожалуй, даже отчасти приняла то, что она бросила нас. Приспособилась к нашей с папой новой жизни. Мы восстановили равновесие. Но внезапное появление матери просто напрочь снесло весь тот порядок, который нам пришлось с таким трудом и усердием выстраивать заново. И теперь я понятия не имела, хватит ли сил всё начать сначала.

Вся эта семейная драма вызывала у меня лишь тошноту и острое чувство одиночества. Я не знала, что мне делать дальше и как вообще реагировать на сложившуюся ситуацию.

Внезапно сзади послышался шорох. Я резко дернулась в испуге и обернулась. Это был Костя. Он молча прошел по берегу, бросил неподалеку от моего велосипеда свою обувь и сев рядом, закурил. Я удивилась его появлению. Как он вообще меня нашел? Выпрямившись, я потупила взгляд на чистую озерную воду, в которой отобразились первые вспыхнувшие звезды.

— Если захочется пореветь — реви. Стыдить не стану, но еще одного платка у меня с собой нет, — тихо произнес Костя и сделал очередную затяжку.

— Я сохранила тот твой платок.

— Не удивлен.

— Только вот он дома остался, — я невесело улыбнулась и обняла свои колени.

— Это она впервые после своего побега объявилась?

— Ага, — едва выдавила я из себя. Очередной ком слез стянул горло так, что мне показалось, будто в него кто-то вцепился стальными острыми пальцами.

— У меня в детстве тоже была похожая ситуация. Только наоборот. Папаша то приходил, то уходил. Выносил мозг моей матери. Я еще сопляком был, но уже имел неплохую физическую форму. На все школьные соревнования ездил. Мать часто ходила либо заплаканная, либо с синяками по всему телу. Он только почему-то ее лицо не трогал. Однажды мне всё это просто осточертело.

— И что ты сделал? — осторожно спросила я и крепче прижала колени к груди.

— Поколотил своего папашу, выбросил все его вещи и выставил за дверь. Больше он в нашей жизни не появлялся и мать наконец-то перестала плакать, — с улыбкой, в которой не было ничего веселого, ответил Костя. — Иногда людям сложно вырваться из обстоятельств, в которые они угодили.

— Да, но я не хочу колотить свою маму.

— И не нужно. Я просто пытаюсь до тебя донести, что твоя ситуация неуникальна. И ты ни в чем не виновата.

— Мне просто хочется, чтобы они либо помирились раз и навсегда, либо разошлись раз и навсегда. Чтобы каждый из них был счастлив. Не знаю. Может, это эгоистично — надеяться, что люди поступят так как тебе хочется, — я пожала плечами и опустила подбородок на колени.

— Все люди эгоисты, — Костя выпустил последнюю струю дыма в небо и затушил в песке бычок. — На самом деле всем насрать на чувства окружающих. Нет, конечно же, большинство в этом никогда не признается и будет старательно отыгрывать роль участливого человека. До тех пор, пока не случится собственное дерьмо. Каждый из нас стремится прикрыть свой тыл. И если потребуется, прикроет его за счет другого. Такова жизнь.

— Мне не нравится такая жизнь, — раздраженно выпалила я и почувствовала, как слезы знакомо защипали в переносице.

— Ну и что мне с тобой делать? — в голосе Кости не было ни нежности, ни сопереживания, скорей, проскользнули задумчивость и легкий отзвук раздражения.

Впрочем, мне не нужно было его сострадание. Я о нем не просила. Я вообще ни у кого ничего не просила.

— Иди уже сюда, — Костя резко притянул меня к себе. Его рука крепко и больно сжала мое плечо. Ненамеренно. Просто иначе этот человек явно не умел.

Мой нос снова уткнулся в его каменную грудь как тогда, когда я впервые встретила Костю.

Хлипкая защита, которую я успела выстроить пока находилась одна у озера, треснула и развалилась на куски. Я понимала, что слезы никак не помогут решить проблему. Но куда их деть, если они никак не хотели прекращаться?

— Ладно уж. Зачем столько влаги тратить на всю эту житейскую ерунду? Сопли и слюни еще никому не помогли, — резко заявил Костя и отстранившись от меня, зашипел от боли.

Двенадцать.

Уснула я этой ночью далеко не сразу. Когда мы с Костей вернулись, дом нас встретил ватной тишиной. Мать ушла спать на веранду. Папа ее прошлым летом застеклил, превратив в полноценную отдельную комнату. Идеальное место для теплой погоды. Сам папа остался сидеть на кухне. Его пустой взгляд смотрел в одну точку, будто стремился проникнуть куда-то сквозь пространство.

Мне было его до слез жаль. Прижав руку к груди, я попыталась унять ту боль, что вилась внутри, но ничего не получилось. Папа не заслужил всего этого. Но почему он не выставил мать за дверь, мне было непонятно. Может, действительно, всё еще любил? Если это так, тогда вообще лучше не любить и ничего не чувствовать, чем страдать всю жизнь.

Я хотела подойти к отцу, чтобы поддержать его, но в последний момент отказалась от этой затеи. Сейчас она мне показалась неуместной. Отец не выглядел тем человеком, который на данный момент нуждался в чьем-либо присутствии, а уж тем более — в словах. В конце концов, у всех у нас случаются такие эпизоды, когда никого не хочешь видеть и слышать.

Аккуратно прикрыв за собой дверь, я на носочках ушла к себе в комнату и сразу рухнула на неразобранную кровать. Этот день оказался слишком долгим. Его тяжесть навалилась на плечи с такой силой, что дышать спокойно получалось лишь через раз. Я ощущала усталость, но спать всё равно не хотелось.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем послышались тихие папины шаги. Он ушел в свою спальню.

Наш дом снова погрузился в абсолютную тишину, и она мне вдруг показалась до одури зловещей. После всех этих криков и скандалов было странно вновь погрузиться в состояние спокойствия. Чем дольше я вслушивалась в тишину, тем громче становились мои собственные мысли. Они касались и Кости, и матери. Еще совсем недавно в нашем с папой уютном мирке царили гармония и взаимопонимание. Теперь всё будто бы перевернулось с ног на голову.

Рассматривая тени, что затаились по углам моей комнаты, я вдруг почувствовала страх. Такой по-детски искренний, что даже стало немного смешно. Поднявшись с кровати, я вышла из своей комнаты и глянула на двери, что вели в спальню Кости. Они были приоткрыты и сквозь зазор в гостиную лился тусклый желтоватый свет.

Глупый страх почти сразу рассеялся, уступив место желанию просто молча побыть рядом с Костей. Ощутить его эту «каменную» энергетику, которая была способна подарить чувство безопасности.

Я всё еще никак не могла понять, зачем он пошел за мной к озеру. Отец говорил, что никто не должен знать о месторасположении Кости и вообще — ему не следует никуда высовываться. К тому же его плечо всё еще было ранено. И вряд ли лишние движения способствовали быстрому заживлению. Тем не менее Косте всё это не помешало поступить так, как он посчитал нужным. Он не собирался плясать вокруг меня, нежничать со мной и терпеливо ждать, когда пройдет моя истерика. Он жестко и четко расставил всё по полочкам и что интересно, этот метод сработал со мной на все сто процентов. Даже сейчас, когда я могла от души поплакать в подушку мне не хотелось этого делать.

Осторожно подойдя к приоткрытым дверям, я заглянула внутрь. Костя полулежал на кровати и читал какую-то книгу. Название на корешке и обложке я не разобрала, но очевидно, она была взята из папиной небольшой библиотеки. Там у него хранилась и классика, и научная литература. В общем, выбор был обширным. Костя перелистнул страницу и продолжил читать. Он не мог не заметить моего появления, но не посчитал нужным это сразу обозначать.

— Тебе лучше вернуться к себе и постараться хорошо выспаться, — посоветовал Костя.

— Я не хочу спать.

— Надо, — продолжил он стоять на своем.

— Я давно уже не маленький ребенок, чтобы меня укладывали спать, — пробормотала я. — Просто… Не знаю, в этой тишине мне как-то стало не по себе.

— Ты говоришь, что не маленький ребенок, — равнодушно произнес Костя, продолжая читать книгу, — но при этом боишься тишины.

Звучало всё это, действительно, крайне глупо, и я себя вдруг почувствовала глупой. Костя глянул на меня поверх книги. Его серые глаза из-за скудного освещения сейчас казались совсем темными. Я не могла прочесть эмоции, которые могли в них затаиться, но меня это совершенно не пугало. Пугало то, что я почему-то вдруг решила, что рядом с Костей для меня найдется место. С чего бы это вдруг?

— Идем, — Костя закрыл книгу и осторожно поднялся с кровати.

— Куда? — растерянно спросила я.

— Издеваешься? — он недовольно глянул на меня. — В твою комнату. Тебе же страшно, нет? Идиотизм полный.

Я включила в своей спальне торшер. Костя, скользнув изучающим взглядом по подоконнику, где у меня лежали кое-какие учебники, опустился в кресло.

— Ложись уже, — раздраженно произнес он. — И постарайся уснуть до того момента, когда я дочитаю главу. Сидеть здесь всю ночь я не планирую.

Я молча легла, взбила подушку, укрылась простыней и почувствовала себя… спокойно и защищенно. Мысли в моей голове, что до этого момента кружились, как ворох опавшей сухой листвы, утихомирились. Тяжесть прошедшего дня — рассеялась. Вслушиваясь в тихое шуршание пожелтевших от времени книжных страниц, я не заметила, как закрыла глаза и провалилась в сон.

Утро встретило меня яркими солнечными лучами и щебетанием ласточек за окном. Приподнявшись на локтях, я окинула сонным взглядом свою спальню. Кости в ней, конечно же, не оказалось, будто он и не сидел в кресле, а просто привиделся мне.

Протерев глаза, я посмотрела на свой смарт и тут же вскочила с кровати. Уже было почти восемь утра! Отцу скоро на работу, а я еще не успела ему подготовить завтрак и собрать с собой небольшой перекус.

Быстро приведя себя в порядок, я пулей выскочила из спальни и помчалась на кухню. Приоткрыв окно, чтобы проветрить помещение, я заглянула в холодильник и вдруг услышала обрывки фраз, что доносились с улицы. Глянув в окно, я увидела папу и Костю, они курили на пороге дома.

— Тут я тебе не советчик, Олег, — сплюнув, заявил Костя. — Решать эту проблему тебе придется самостоятельно. Я скажу только одно, беготня Снежаны ничего хорошего не принесет. А вот мозги оттрахает будь здоров. Не позволяй ей ноги об тебя вытирать.

Тринадцать.

Отец ушел на работу, не позавтракав. Мне даже показалось, что он избегал смотреть мне в глаза, словно боялся увидеть в них… осуждение? То, что мать осталась у нас, безусловно, меня ни капли не радовало. Я искренне не могла понять, почему отец продолжал вариться во всем этом. Мать и раньше ему изменяла, а он зачем-то прощал. Пусть из-за любви. Но мать его уж точно не любила, раз постоянно причиняла боль. Тогда, почему она не построила свою жизнь с другим человеком?

У меня были лишь одни вопросы и ни единого внятного ответа. Хотелось наивно надеяться, что в этот раз и мама, и папа что-то для себя переосмыслят и всё по-настоящему начнут с чистого листа. Но глядя на всю эту ситуацию, я понимала, что ничего хорошего не будет. Тем не менее я не стремилась осудить отца. Не могла. Я слишком его любила, чтобы ранить всеми этими презрительными взглядами.

Спрятав в холодильник контейнеры с едой, которые были подготовлены для отца, я ушла кормить Спартанца. Он, словно почувствовав мою тревогу и печаль, ластился ко мне и ласково терся мордой об мои колени. Улыбнувшись, я поцеловала Спартанца между ушами и ушла в курятник.

Домашняя рутина немного помогла занять голову и всё же моментами я думала над тем, что буду делать, когда Костя уедет. Наверное, тоже уеду. Пусть и раньше запланированного срока. Оставаться один на один с матерью я не хотела. Боялась, что не сдержусь и выскажу всё, что так долго копилось у меня на душе. Разгромный скандал был последним, в чем я нуждалась.

Закончив с курятником, я направилась в сторону дома, когда заметила мать. Она сидела в беседке, попивала из стеклянного стакана воду, в которой плавал кружок лимона и что-то листала в своем смартфоне. Мать выглядела настолько непринужденно и расслабленно, что мне стало даже тошно. Не знаю, какие мысли курсировали в ее голове, но глядя на нее, я видела женщину, которую ничуть не заботило то, что вчера случилось. Словно она не бросала отца и всё это время в нашей семье царили полное взаимопонимание и любовь.

Нахмурившись, я поторопилась зайти в дом. Злость уже понемногу начинала грохотать в душе, но я, приложив максимум своих усилий, поторопилась перебороть это чувство. Приняв душ и переодевшись, я взяла из аптечки новые бинты, пластыри, зеленку и тихонько зашла к Косте. Он снова читал.

Сегодня Костя выглядел намного лучше и показался мне не таким хмурым, каким он обычно бывал. Мой визит к нему был продиктован разумом, а не чувствами. Следовало заняться раной.

Костя взглянул на меня поверх книги и всё понял без слов. Так было даже проще. Разговаривать сейчас совсем не хотелось. Да я и не знала, что тут говорить. Снова начать жаловаться на несправедливость жизни? Это было бы слишком унизительно. Да и зачем?

Отложив раскрытую книжку обложкой вверх, Костя осторожно снял футболку. Пока я подготавливала всё необходимое, несколько раз ловила периферийным зрением, что Костя смотрел на меня. Снова возникло чувство, будто он что-то анализировал для себя в попытке принять какое-то решение. Но что это могло быть за решение я не имела ни малейшего понятия.

С перевязкой я справилась быстро. Отец мог мной гордиться. Как-то несколько раз он поднимал тему, чтобы я пошла учиться туда же, где учился и он сам. Папа всегда говорил, что я достаточно умная и способная для медицинской карьеры. Мне всегда казалось, что он просто хотел, чтобы я пошла по его стопам, разделила его страсть. Но я не чувствовала в себе такого позыва, поэтому выбрала для себя другое направление.

Когда с перевязкой было покончено, я всё разложила обратно по пачкам, взяла мусор и хотела уйти. Костя резко схватил меня за запястье. Эта его привычка и так уже успела оставить на моей чрезмерно чувствительной коже несколько синяков.

— Что это? — недовольно спросил меня Костя, взглянув на мои ноги. Вернее, на мое правое бедро.

Я была одета в простые тканевые шорты. Они не обтягивали ноги, не сковывали движения, и длина была ровно такой, какая не вызывала у меня дискомфорта. Я не сразу поняла, что именно вдруг так разозлило Костю, пока сама не взглянула на свое бедро.

Поджав губы, я отвела взгляд в сторону. Об этом эпизоде из своей жизни мне рассказывать не хотелось. Никому. Я просто отрезала его и затолкала как ненужную деталь в самые дальние дали своей памяти, потому что просто взять и забыть, увы, не могла. Не умела.

— Что это? — снова повторил Костя и крепче сжал мое запястье. Требовательная нотка в его голосе не просто удивила меня, а даже вызвала прилив раздражения.

— Не нужно вести себя так, будто имеешь право от меня что-то требовать, — пробормотала я и всё-таки высвободила свою руку.

— Срать я хотел на права. Ответь на мой вопрос, — Костя взглянул на меня исподлобья.

— Шрамы. Просто шрамы, — раздраженно процедила я сквозь крепко стиснутые зубы. Об этих шрамах я даже Женьке никогда не рассказывала, хотя мы всегда делились друг с дружкой всеми-всеми секретами. Но тема со шрамами была для меня слишком личной.

— И откуда они взялись? — продолжил и дальше гнуть свою линию Костя.

Его напористость удивила меня не так сильно, как внимательность. Зачем он вообще меня так пристально осматривал? Ради чего?

— Из-за меня, — пробормотала я.

Костя снова схватил меня за руку и притянув к себе, усадил рядом.

— Не дергайся, — приказал он и приподняв штанину, внимательней рассмотрел мои шрамы.

Они были бледными. Бледнее, чем вся моя кожа и гладкими. Но учитывая, что эти крошечных шрамов было много, заметить их не так уж и сложно.

— Зачем? — продолжил свой допрос Костя, сдвинув брови на переносице.

— Тебе какая разница? — я одернула штанину.

— Если спрашиваю, значит, есть разница, — он вперил в меня свой тяжелый взгляд. Я почувствовала себя так, будто мне на грудную клетку опустили многотонную каменную плиту: ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— Сама не знаю, зачем, — нехотя ответила я. — Родители раньше очень много ссорились. Меня они никогда не слушали. Я просила их не кричать. Всегда чувствовала себя в опасности, когда у них начинался очередной скандал.

Четырнадцать.

Костя

Не без труда, но я надел обратно футболку и зашипел. В плече больно потянуло, хотя я старался лишний раз не дергаться. Без толку. Пусть я себя и чувствовал уже получше, чем вчера и позавчера, но пулевое от этого быстрей затягиваться всё равно не спешило. Ощущение собственной неполноценности вымораживало. Ни согнуться нормально, ни разогнуться, ни просто спокойно лечь так как хочется. Но всё это было временной херней. Да и далеко не первой.

Сейчас меня больше волновала ситуация, связанная с Бабочкой. Это приторно-сладкое и сопливое прозвище само еще вечером, когда я пришел искать у озера девчонку, прилипло к моему языку и прозрачной пленкой осталось на нёбе и глотке. По сути, Бабочка прицельно точно охарактеризовало Илю. Она была красивой, но до одури хрупкой, хотя явно старалась казаться сильней и тверже, чем являлась на самом деле.

Я давно научился плевать на всех вокруг, кроме самого близкого мне круга людей. Жизнь зачастую привыкла ставить в такую позу, что выбор всегда оставался невелик: или ты, или тебя. Я успел много всякого дерьма повидать и научился слать многих, кто приползал ко мне за помощью, куда подальше. Я отказывал даже тем, кто действительно нуждался в поддержке, а не лишь пользовался поводом для продолжения нашего разговора. Мне в свое время уже «помогли». Так помогли, что я до сих пор не мог выбраться из этого дерьма. Впрочем, может уже и поздно было дергаться.

С сопливых времен я хотел стать боксером. Я в принципе любил спорт. Он помогал забыться и «высечь» свое телом таким образом, чтобы никто дурной лишний раз не махал кулаками в мою сторону. Но с профессиональным спортом не задалось. Одних задатков и стремлений оказалось мало. Нужны были еще и деньги. Мать всю жизнь, сколько я себя помнил, пахала как проклятая, пока папаша блядовал.

Не привыкший отсиживаться в стороне, я устроился работать грузчиком. Начальник у нас был тот еще делец, из любого дерьма мог выдавить приличную прибыль. Работал я исправно, физическая форма была на уровне. Начальник быстро перенаправил меня к своему дружку. «Считай это повышениям, пацан», — таков был его посыл. Я, сопляк зеленый, только уши развесил. Суммы в кармане завелись уже совсем другие. А работа была пустяковой — махать кулаками по команде «фас». Я вообразил себе, что стал настоящим телохранителем. Правда, нового моего начальничка быстро укокошили. Под раздачу могли попасть все мы, но удача вовремя убрала от меня свой вонючий зад и повернулась лицом. Во всяком случае, так мне тогда казалось, и я попал под крыло уже серьезного человека. И действительно стал его телохранителем. Втянулся во весь этот криминальный мир. Влюбился, женился. Из телохранителя дорос до правой руки, а когда занял его место… Всё пошло по одному вполне конкретному месту.

Если бы в тот период моих зеленых лет кто-то вправил мозги и сказал: «Сопляк, поверни голову в противоположную сторону!». Может, всё сложилось совсем иначе.

Вопреки своим принципам, я всё равно ощущал странную, идущую откуда-то из глубин грудины потребность помочь девчонке. Сначала решил, что эта потребность произросла из факта, что я оказался у Бабочки первым. Но нет. Я давно вышел из того возраста, когда секс имел для меня какое-то уникальное, почти священное значение. Это просто физиология. Потребность. Процесс.

Суть заключалась в другом. Мы были похожи. Наши жизненные ситуации. Я слишком хорошо понимал ее состояние. История с циркулем вынудила даже меня, взрослого матерого мужика, ужаснуться. Ужасал не сам метод борьбы с тем дерьмом, что творилось вокруг Бабочки, а то, что Олег и Снежана засунули глаза в задницы и не замечали проблем, творящихся с собственной дочерью.

Иля ушла из спальни, оставив меня с этим непонятным, въедающимся в грудину чувством. Я фактически наехал на нее, но не испытывал из-за этого укола совести или стыда. Ни одна тварь, ни одна ситуация не была достойна того, чтобы кто-то себя из-за этого калечил. Россыпь этих мелких почти незаметных и всё же бледных шрамов-точек буквально въелся во внутреннюю часть моих век. Всё это случилось черт знает когда и, по большому счёту, плевать я на это должен. В конце концов, Бабочка давно стала взрослой девкой. Какое мне дело? А я всё равно взбесился. Страшно. Половину этого бешенства проглотил, затолкал себе в глотку, потому что и без того напугал Бабочку. Хорошо, что это дерьмо с циркулем не зашло дальше. Но от одной мысли, что ей снова мог кто-то причинить вред или она сама, мне стало дурно.

— Костя? — в спальню заглянула Снежана. Только ее здесь не хватало. — Почему сидишь здесь? На улице такая хорошая погода, — она переступила порог и прикрыла за собой дверь.

Скользнув незаинтересованным взглядом вдоль фигуры Снежаны, я вдруг уловил вполне стойкую ассоциацию с гуляющей не только в марте месяце кошкой.

— Если ты пришла за чем-то конкретным, так и говори. У меня нет настроения разговаривать о погоде, — я поправил ворот футболки и едва заметно скривился из-за очередной вспышки боли в плече.

— Знаешь, я так рада, что мы снова встретились. Это, конечно, было неожиданно, но всё же, — Снежана неторопливо подошла ко мне и хотела прикоснуться.

— Руки убрала, — без единой попытки показаться вежливым произнес я.

— Ты стал таким колючим, — брови Снежаны собрались «домиком». — Но мне всё равно. Я тебя и прошлым любила, и нынешним.

— У тебя есть муж, — напомнил я и глянул на Снежану исподлобья. — И куча любовников. Меня это не касается. Но Олег — мой друг. Я тебе об этом говорил в прошлом, напомню и сейчас, если ты вдруг забыла. Мне неинтересны женщины моих друзей.

— Друг? — прищурила глаза Снежана. — Серьезно? А дочери друзей получается тебе интересны, да? И ошиваться в их комнатах тебе совсем незазорно?

Снежана явно сделала ставку на то, что я испугаюсь. Она всегда была уверена, что хорошо знает меня. Но это не соответствовало правде. Никогда.

— Снеж, мне не пятнадцать. Если ты думала, что сможешь мной манипулировать с помощью этой «ценной» информации, то ты глубоко ошибаешься, — я скривил губы в ироничной ухмылке.