Каменное сердце мельницы

1. Егор

Петров день в Чёрносомовке всегда отмечают с размахом: в съезжий праздник в село стекаются родственники и гости из других деревень. Всю ночь идут церковные службы — яблоку негде упасть, а поутру, когда ещё не успели отзвонить последние колокола, начинаются гуляния. Белые ночи — какой уж тут сон!

— Ну полно тебе брюхо набивать. Пошли песни петь! — зовёт Пашка.

Одуряюще пахнет пирогами с ягодами, сладкой сдобой и караваями. Егор с другими рыбаками успел отполдничать на берегу реки свежесваренной ухой, но сейчас не может удержаться и снова впивается зубами в наливную шаньгу со сметаной. После поста он мог бы проглотить и сома целиком!

Пашка весь вспотел и раскраснелся, шапка съехала на правое ухо, но он доволен собой как никогда: селяне протянули тонкую верёвку и повесили на неё разные игрушки и безделушки, а игрокам завязали глаза и дали ножницы. Пашка умудрился срезать красивую расписную ложку. Теперь он мотает головой и смешно вытягивает шею — видно, ищет Дашку, чтобы ей подарить.

Манит песнями гармонь, кажется, ещё чуть-чуть и рыбы выскочат из реки да пустятся в пляс. Однако Егор с тоскою вспоминает, как поутру пошёл проверить улов, а сети снова все порваны и возле них кто-то обронил мокрый гребень.

Словно, прочитав его мысли, Пашка серьезно спрашивает:

— Ну что, много улова понесёшь на ярмарку?

— Было б что нести! Нынче купцы, как нарочно, берут за сёмгу как за чавычу, а в мои сети разве что один полудохлый сом забрёл. Видно, пришло ему время помирать. Но не тут-то было! Отпустил его с вежливым поклоном, а то мало ли…

От мыслей таких даже шаньга его сладкая вдруг горькой показалась.

— У всех нынче худо. Рыбы стало мало в реке — водяной всю передушил. С самой крестопоклонной недели одни напасти! То лёд поздно тронулся, то баба Фёкла утопла, а тело-то не нашли. И нырка приглашали, а не нашёл её. Смекаешь? На седьмой день наш Ефим поутру углядел, как плывёт по реке гроб с покойницей. Переполошил всё село, а когда воротился с подмогой — как корова слизала. Все берега прочесали — пусто.

— Ваш Ефим — горький пьяница.

— Тем утром он уж сухонький был.

Над ними нависает баба Агафья и грозно оглядывает обоих со словами:

— Петру-рыболову на мирскую свечу?

Друзья вздыхают и без разговоров достают из карманов несколько медяков. Вскоре те утопают в её большой мозолистой руке. Когда тень бабы Агафьи перемещается к другим гуляющим, Пашка решает продолжить:

— Это ещё что! Мельницу размыло да снова плотину пришлось чинить. С Троицы и вовсе река обмелела. А мельница ж новая, хозяин-то ещё по ссуде не расплатился. Небось весь год кашу без масла есть будет. Или не будет — наверняка у таких всегда на чёрный день что-то да припрятано.

— А ты горазд чужое добро считать! — упрекает Егор. Подгрызает и его червячок зависти, да гнать его надобно.

— Ты-то в своей Лесовке наверняка не слыхал, как дело было. Виной всему наш новый церковный староста, что поссорился с мельником: упрямый осёл, одно что шибко умный и в городе грамоте учился. А ума нет. Когда мельницу обновляли, хотели всем селом скинуться и купить коня — водяному относ сделать, как надобно. Нельзя, говорит, и всё тут! Пришлось, видно, мельнику по-тихому завет давать: обещать человечьи души.

— Ну это ты это хватил через край. Всяк норовит задобрить чертей хлебом ли с салом иль обуткой какой, но чтоб нарочно людей топить…

— Кто с чертями не водится, тому мельником не быть! Не ходи к нему в одиночку, а то зубы заговорит или напоит горькой да как столкнет в воду. Слыхал я, все они так делают. Пусть уж лучше кого чужого, загулявшего тихонько...

— Не по-христиански это.

— Так-то оно так. Но если не уважить Хозяина, то жди беды. Пусть и страшен он, да без него никак.

— Думаешь, и наш мельник такими делами промышляет?

— А то! Видел, какое пузо наел! Чтоб так жить, нужно, чтоб черти в помощниках ходили. Как только пойдут жернова неладно, он спускается вниз и подолгу с кем-то громко разговаривает. После этого жернова опять мелют как следует. А когда нет охотников на помол, то большую часть дня он проводит под мельничными колёсами. Однажды там шишигу видели!

— Пашка!

— Дай слово, что не будешь там околачиваться.

Егор невольно касается рукой пазухи, где запрятан найденный у порванных сетей гребень, и со злым весельем делано смеётся:

— А ты поди не просто так меня от мельницы отваживаешь! Со мной говоришь да в глаза не глядишь, всё Дашку высматриваешь.

— Ничего я не… — не успевает договорить Пашка, как получает мокрым полотенцем по губам.

— Да чтоб у тебя язык отсох говорить такое про моего батюшку! Слыхала я, как вы тут балабоните. Как бабы базарные! — Лицо Дашки полыхает гневом и алеет, как её праздничный сарафан. Даже вышитые на белоснежной рубахе птицы, казалось, свирепо топорщат крылья.

— Да не я это, а Егор! А, Егор? Он лишь шуткует так… — Полотенце снова шлёпает Пашку по губам, но уже слабее. — Прости, а? Ты лучше погляди, какая ложка красивая! Для тебя раздобыл.

И что он в ней нашёл, думает Егор, пятясь. Смотреть на лебезящего Пашку не хочется. Гордячка Дашка на поцелуи и ласку всегда скупа, а вот оплеухи раздаёт щедро. Однако ж красивая девка: нарядилась и блестит вся, как начищенный самовар, а одна нитка бус её стоит столько, что Егору и за полгода не скопить. А таких ниток на шее не меньше трёх.

2. Егор

Егор спускается с холма и направляется прямиком к мельничьей плотине. Уже далеко за полночь, и низкие облака заволокли небо, укрыв собою луну со звёздами, однако линялые сумерки всё никак не превратятся в настоящую ночь. Белая ночь так и остаётся серой. Молодежь будет гулять до самого утра, а пожилые наверняка уже притомились и видят второй сон.

Крутые берега густо заросли, и Егор не опасается быть замеченным. Он скидывает одежду, выворачивает её наизнанку и надевает снова. Напяливает жилетку из чёрной шерсти, а в карман запихивает браслет из деревянных бусин рябины: говорят, помогает от нечисти. Помедлив, Егор снимает нательный крест, целует его, шепча короткую молитву, и суёт за пазуху, поближе к сердцу. В дорожной сумке, кроме пучка полыни и большого железного гвоздя, дожидается своего часа хлеб с салом и найденный у реки гребешок водяного — вот и повод встретиться с Хозяином!

«Ничего сложного, — думает Егор. — Нужно всего лишь подманить им его, угостить да заболтать как следует. А затем накинуть на него крест. Пленённый, он сразу станет сговорчивее — проси, что хочешь! Не для себя желать буду, да всех наших: и чтоб река снова поднялась и рыбой наполнилась, и чтоб людей в омут больше не затаскивало. Ничего сложного!»

Он старается не думать о том, что если не сумеет, то водяной утащит его к себе, и тогда быть ему рабом на веки вечные: делать пакости добрым людям, рыбу пасти да топить зазевавшихся путников. И каждый день будет матушка ходить к проклятой запруде, вглядываться в неё сквозь горькие слезы да причитать.

Земля возле обводной канавы так напиталась водой, что ноги то и дело увязают: Егор идёт босиком — бережёт башмаки. Ему чудится, что кто-то ползёт по коже и щекочет её, но стоит наклониться — ничего, только разжиревшая на солнце трава дрожит, словно от смеха. Мимо него пробегает к ручью охотница выдра.

Предостерегающе вскрикивает выпь и бьёт крыльями в высоком камыше, но Егор уже снова выходит на дорогу, изборожденную колёсами телег. Остаётся шагов сто. Он то и дело замирает, прислушиваясь, — помнит предостережение друга. Если кто столкнет в омут, то люди наутро скажут: перегулял, видно, молодец.

Бревенчатая мельница в два этажа сторожит буйную речку, хвастается добротным каменным фундаментом и обновленной крышей. Она чёрным исполином возвышается над окрестностями и как будто заявляет прохожему: это моя земля, а ну поспорь со мной!

Вода бежит по желобу, проливается, ускользает из древесного плена, рвётся за свободу, ревёт и сердится — люди её пленили, взнуздали! Она падает сверху на колесо, хлещет его водяными плетьми, погоняет, вращая лопасти. Попадёшь под такое — черепушка лопнет, как спелый орех.

Вода шумит так, что крикнешь — никто не услышит. Да и некому, ведь за поворотом реки никто не живёт. Дом семьи мельника располагается в селе на почётном месте рядом с церковью, а сюда он приходит на молотьбу, иногда ночует, когда дел невпроворот.

Егор вдруг вспоминает про живущего здесь пса: огромный, чёрный, против такого кулаками не помашешь, а с собой только крест, полынь да рябина. Даже ножа не прихватил, дурень!

Однако в сумке лежат сало и хлеб, а пёс хоть и зубаст, да молодой ещё и дурной: ему поиграть охота да силушкой померяться. Не станет он человека насмерть загрызать, разве что укусит разок-другой. Да можно ж от него схорониться, залезть куда. На сердце сразу становится легче.

Он останавливается в нерешительности: сквозь рёв воды слышится стук жерновов. На Петровщину мельник никогда не работает, но что, если пришёл сюда проверить своё добро или поговорить с кем? Не беда — хромой старик Егора не догонит!

Однако ж… Все знают, что тот — мужик зажиточный. Хотя поговаривают, что пару лет назад к нему залез вор, так вынес он немного: что-то из посуды да кошель, оставленный для расчёта с сезонником. Стало быть, не в доме он богатства свои хранит, а на мельнице. Его средний сын охотничьим промыслом занимается, потому и ружьё у них водится, да не одно.

Уйти бы прочь подобру-поздорову. Видно, не судьба ему быть героем.

На него обрушивается досада: стало быть, всё напрасно, и будет водяной снова всю рыбу в реке душить да селян топить? Нет уж, сперва оглядеться надобно! К тому ж мельник-то, поди, уже спит. Вокруг темно, трава высоченная, а шум стоит такой, что и своих мыслей не слышно. А сбежать-то всегда успеется.

Егора охватывает болезненное чувство страха, смешанного с нетерпением: сегодня свершится нечто важное. Уже завтра он будет думать, что не зря жизнь прожил, деревню, а то и все три спас. Герой. Можно потом и рассказать на посиделках за кружкой кваса. Но только так, небрежно, будто речь идёт всего лишь о ловко связанных стогах сена. Скажет однажды, и чтобы непременно кто из девушек услыхал. Егор мечтает, как какая-нибудь из них вздрогнет да с восхищением посмотрит на него огромными голубыми глазищами.

Он осторожно выходит на открытую площадку возле мельницы и чувствует себя голым и уязвимым, как селезень на льду. Тут же прижимается к деревянной стене, сливаясь с ней. Справа — амбар в два этажа. Смотрит — а тот на замке. За ним — бочка для сбора воды. Слева — изба для помольцев. Бросается к ней — заперта, не спрятаться. Егор делает четыре глубоких вздоха и идёт дальше. Он до рези в глазах вглядывается в сумрак. Конюшня. Он обходит её на два раза, прежде чем понимает — там пусто. Однако ж войти можно, если что.

Егор улыбается от догадки: если нет лошади, значит, и мельника здесь нет! Стал бы он, хромой как черт, ночью тащиться сюда в полночь после праздника! Хочется танцевать от радости.