Камень нищего

Пролог

– Ну и погодка! Чего тащиться на ночь глядя? – стражник подстегнул лошадей, ненадолго сбив снег с распушившихся грив, и потянулся к фляге.

– Не увлекайся, – остановил его второй, сидящий рядом на козлах. – Дорога длинная, а нам велено поторопиться. Соседу невтерпёж видеть у себя пленника. Рыцарский гнев покруче пурги! Особливо теперь…

– А если опоздаем, что этот ему уж не понадобится? Или вовсе застрянем?!. Полюбуйся на небо! Валит, как из лопнувшего мешка…

– Не каркай! Доедем с Божьей помощью. Зато потом без суеты на месте расслабимся.

– Когда оно будет? И четверть пути не проехали, а уже, кажется, вечность прошла. Эй, прекрати там скулить! – обернулся первый к клетке.

Только их укутанные спины прикрывали её от встречного ветра с секущим снегом. В тюремном фургоне перевозили двоих заключённых – два комка тряпья. Один, побольше, прячась от непогоды, придвинулся вперёд. Другой, маленький, забился в дальний угол, потерявшись в метельном мраке.

– Оставь девчонку. Это не она, где-то в лесу воют.

– Понятно… Учуяли, твари! Поскорей бы добраться. А её за что?

– Попалась на краже, но судья сжалился. Прописал за бродяжничество и с глаз долой.

– Повезло! Чем в калеку обратить, сущий пустяк – пометили да вразумили немного. Сколько ей всыпали?

– Вроде, около дюжины.

– Не такая и сопля, чтобы сидеть на шее честных людей. Пора, разменяв второй десяток, научиться уважать закон и не зариться на чужое. Маловато. Я б добавил. А то развелось дармоедов! Легко отделалась.

– Скоро, похоже, ещё и отмучается. Нынче ей на воле долго не протянуть.

– Это точно, – швырнул возница через плечо плохо обглоданную ножку – остыла, и аппетит портить не хотелось. В замке наверняка ждёт угощение получше, когда встретят с желанным грузом.

От такой меткости кость с взлохмаченными остатками недоеденного мяса приземлилась на краю решётчатой крыши, как бы собираясь дальше проскочить внутрь. Но на первой же колдобине, передумав, скатилась вбок и, будто проглоченная, исчезла, провожаемая парой голодных глаз.

– Раньше с ними проще было, – посетовал товарищ закусившего конвоира. – Продали б какому-нибудь заезжему купцу – и казне хоть небольшой, но прибыток, и она пристроена. А теперь, после войны, торговля с полуденными землями разладилась.

– И правильно! Нечего им плодить солдат для вражьих армий. Как говорится, где народился – там и сгодился. А нет – так нигде не нужен. Интересно – сперва замёрзнет, и после ею отужинают, или не станут дожидаться?

– А мне совсем не интересно, – угрюмо бросил напарник.

– По любому, тут есть кому ей позавидовать, – хмыкнули, кивнув назад. – Верно говорю? Ваша мерзость!

Но злая шутка осталась без ответа.

Оба охранника замолчали, может, задремали – лошади сами отыщут много раз езженную дорогу даже в такую непогоду. Облепленные снегом, они походили на диковинных существ в не менее диковинном мире. Сквозь разрывы в морозной круговерти виднелись призраками проплывающие мимо бледные силуэты деревьев и камней, словно выточенных из дымчатого стекла, а в просветах меж стволов угадывалась наполненная жутью тьма, казавшаяся бесконечной.

– Больно? – донёсся сиплый шёпот. Груда лохмотьев в переднем углу ожила и зашевелилась.

– Холодно… – ответила девочка, тщетно пытаясь спрятать пальцы ног под драным подолом. Сосед по клетке пугал её едва ли не больше, чем собственное будущее. Она не обрадовалась, что он заговорил, да ещё придвинулся.

– Чего же ты стянула? Разве тебя не учили, что красть нехорошо? – от него исходил какой-то странный запах, не тяжёлый дух немытого тела, а болезненный, точно неживой. С примесью тлена, как у покойника.

– Не крала я. Просто яблоко выпало из корзины, вот и подняла.

– Чтоб отдать? Или чтобы съесть? Второе – уже кража. И неважно, сколько ты присвоила. За меньшее зачастую следует большая расплата.

– Я несколько дней не ела, а оно подкатилось прямо под ноги. Даже не успела надкусить…

– Значит, таки намеревалась украсть. Думала – будет просто? Не стоит браться за требующее сноровки дело нерасторопным неумёхам.

– Ничего я не думала. Рука сама потянулась…

– И как же ты дошла до такой жизни?

Жизнь, если её можно так назвать, под скрип копыт и повизгивание колёс неумолимо близилась к концу. Скоро закроется последняя страничка повести, слишком короткой и невесёлой, чтоб оставить о себе память – лишь пустоту, обложкой без заглавия. Переехав границу, выбросят добычей завывающей стуже. Или притаившимся в ней…

– Погоди отчаиваться. Никогда не поздно попытаться всё изменить, – прошипело над ухом.

Чего он привязался! Издевается? У самого дела не ахти! Будто готов помочь…

– А вдруг?..

Послышалось? Или подумалось… Как можно отвечать на вопрос, который не произносили вслух? Да ну его! От тряски накатывала сонливость. Лучше покориться судьбе, арестантским фургончиком увлекающей в ночь. Для кого-то вечную.

Гость

Дождь зарядил на неделю. Сначала в мокрой пелене растворил поблёкшие вершины, затем скалистые отроги, дальние холмы, ближние пригорки, тощие деревья вдоль пути и, наконец, скелет низкой изгороди, задушенный водорослями облетевшего плюща. Убранные поля и раскатанные колеи за эти дни раскисли, смешавшись воедино до того, как снег их укроет. Отвратительная погода для тех, кому куда-нибудь понадобилось. Но если решил вернуться к делам, не требующим покидать кров, лучше не придумаешь. Когда внешний мир исчез, и силуэт гор с нетающими пиками, всегда безукоризненно чистыми, в то время как под ногами то пыль, то грязь, не навевает наивно-детский вопрос: что там, за ними? А глаза не слепнут зазря, пялясь на изломанный нимб горизонта.

По ту сторону хребта то же, что здесь, и такая же опостылевшая слякоть. Небо от края до края затянуло. Это под солнцем дали сияют и манят. Сейчас же действительность сузилась до границ, которые можно пощупать, практически не вставая с места. И проще сосредоточиться на более полезном. Всё лишнее, что может отвлечь, смыло нескончаемыми струями вместе с пейзажем в окне. Осталось прикрыть створку и зажечь лучину. Подобным днём недолго поверить, будто настоящая жизнь не за порогом, а между страницами в затёртых переплётах, терпеливо ждущими на полке под рукой.

Далеко ли это от истины? Сегодня проще оказаться в компании книжных героев, неважно – вымышленных или живших на самом деле, в совсем другом месте и времени – чем повстречаться с обитателями нынешней реальности. Полевые работы завершены. Все сидят по домам, готовятся к празднику. Никто не потревожит. Можно надеяться, и завтра. А с понедельника начнётся! Тишину и покой из этих стен вытеснит гам. И так до сочельника, пока настоящие морозы не ударят. Суета вместо неторопливого уединения. Наверно, опрометчиво согласился на должность, раз с книгами легче, чем с живыми людьми. Хотя, грех жаловаться – и крыша над головой, и еда, и очаг найдётся чем растопить. Если о тебе не забывают, то и самому надо делиться. Уж тем более глупо прятать накопленное знание, как скряга монеты в сундук.

Подбросив дров в огонь, мечтатель вернулся к конторке и, макнув перо в чернильницу, занёс над листом. Мысль куда-то убегала. Мешали посторонние звуки. Потёр запотевшее окно. Мутные потёки с той стороны рисовали какие угодно картины, кроме того, что было на самом деле, искажая привычные очертания и заставляя перемещаться неподвижные предметы, так что шевелящийся от ветра куст легко было принять за прохожего.

Смешно! Испугался скрипа неплотно закрытой калитки. Надо будет починить щеколду, не сейчас, конечно. И дверь от сквозняка постукивает, хотя её проверил недавно, просто так на всякий случай. Или это капли барабанят о крыльцо под протекающим навесом? Не похоже. Глупость какая-то. Некому сюда ломиться. С чего переполошился, точно застигнутый с поличным вор? У себя дома! Подёргал тихонько – так и есть, заперта изнутри. Открыл, щурясь от бледного света. На фоне пятна проёма темнела серая, словно размытая фигура. С длинных, бесформенных одежд ручьями стекала вода.

– Можно войти? Переждать непогоду, – обратились с порога.

Кого принесла нелёгкая?! Здесь не гостиница и не трактир.

– Конечно! Проходите, – хозяин отступил, пуская незнакомца. – Только ждать придётся долго…

Невежливо как-то получилось. Но вошедший ничуть не смутился:

– Я никуда не тороплюсь. Смотрю, мне повезло.

– Не понимаю… – растерялся домосед.

– Вы учёный человек и значит – интересный собеседник. Вот и скоротаем время за разговорами.

– Боюсь обнадёживать, – планы расстроились, и раздражение от этого с трудом удавалось скрыть. Не так-то просто будет снова поймать вдохновение, которое этот господин спугнул. – Я не мастер красиво изъясняться. Присаживайтесь к столу. Сейчас подогрею вино. И дайте вашу одежду, повешу сушиться.

Гость подал ему потяжелевший от влаги плащ. Судя по затхлому запаху, давно не просыхавший. Но со шляпой расставаться не спешил. Тень от её полей почти полностью скрывала его лицо. Свет выхватывал только бледный острый подбородок.

– Не мастер говорить? Даже если не лукавите – ничего страшного, – заверил он. – Меня интересует не красота речи, а суть. Итак, кому обязан за любезный приём? Если не ошибаюсь, господин учитель?

– Не ошибаетесь, – тот кивнул, несколько озадаченный меткостью догадки. Таблички не было, а классное помещение по соседству с этой, жилой, половиной, сейчас под замком, занавески задёрнуты и ставни закрыты. Подсказали? Хотя, кто ему мог встретиться… Наверно, к выводу подтолкнули книги. Для бедного учёного-отшельника жилище снаружи выглядело слишком просторным, а любому другому они были б ни к чему, тем более в таком количестве. – Фридрих, к вашим услугам.

– И кого же вы здесь учите, позвольте полюбопытствовать?

– Детей. С окрестных деревень. Из-за дождя не видно, но дворов много. У нашей госпожи, знаете ли, хозяйство обширное.

– Наслышан. И обучение в школе крепостных – её блажь?

– Её. Только не блажь, а весьма дальновидное решение. Которое поддерживаю вовсе не из одной благодарности за преподавательское жалованье. Недаром хозяйку уважают.

– Больше, чем прежнего владельца? – усмехнулся странник. – Не мудрено. Хочет таким образом замолить его грешки. Что ж, заигрывать с чернью – самый простой способ. В нынешнее время это принято. Рискну предположить, половина ваших учеников и тех, кто постарше – отпрыски её предшественника. Кем он ей приходился?

Веселье

Воскресный день начался с конфуза. Точнее, не совсем так. Начало-то выглядело самым благообразным. Многие, проснувшись с утра, наверняка немало удивились внезапно расчистившемуся небу, которое, накануне казалось, уже не прояснится. Осеннее солнце напомнило о себе, засияв в прозрачном воздухе. В мир частично вернулись цвета. Оказалось, ещё не вся трава увяла и пожелтела, была вытоптана или съедена. Её отдельные лоскутки зеленели на склонах холмов, перемежаясь с бесцветными зарослями пожухлого бурьяна и тёмными проплешинами убранных наделов. Церковный холм не вспахивали и старательно выкашивали сорняки, отчего он выглядел самым нарядным среди собратьев. К нему и стекался народ, с утра пораньше озаботившись делами духовными, прежде чем погрузиться в предпраздничные хлопоты, а потом окунуться в само безудержное веселье по окончании трудов праведных, на время забыв о строгостях, предписанных верой.

Церковь представляла собой деревянное строение, более всего напоминающее большой сарай с приделанной башенкой. Видимо, ставили её, особо не задумываясь, просто потому что ей положено быть. Зато место выбрали действительно красивое, возвышающееся посреди долины в окружении гор, откуда видно все окрестные деревни, замок в отдалении над ними, а особо погожими днями даже городские шпили, выглядывающие из-за безбрежного леса. Вершина холма была открыта солнцу, всем ветрам и всякой непогоде, из-за чего брёвна церкви за несколько лет приобрели безжизненно-серый цвет. И при взгляде на неё невольно приходили мысли о грехах, в коих необходимо срочно покаяться, пока сам не улёгся под такой же серой могильной плитой.

Но двери храма, против обыкновения, оказались закрыты и заперты. Сперва ткнувшиеся в них не очень удивились, предположив, что пастор ещё не проснулся, отдыхая после усердных молитв. И к этому в толпе отнеслись с пониманием:

– Глядите-ка. Святому отцу удалось найти общий язык с Небесами. Его не только услышали, но и правильно истолковали.

– За добрым вином всегда проще договориться.

– Прекратите кощунствовать, богохульники!

Но вскоре запас одобрительных слов в адрес незадачливого пастора начал иссякать. Народ всё прибывал, с раздражением топчась возле запертых дверей.

– Что здесь происходит? – строгие нотки не отменяли мелодичность голоса. Это была сама госпожа, по обыкновению, верхом, в элегантном костюме. Лицо скрывала вуаль.

– Маленькое недоразумение, – подали ей руку, помогая спешиться. Лакеи, как всегда, отстали ещё возле ворот, а крепостные б не решились на такую дерзость. Да и ладонь была совсем не крестьянской – сухой и бледной, с тонкими длинными пальцами. Отчего-то не хотелось её касаться. Чтобы ответить на галантный жест, не рискнув показаться невежливой, выручили замшевые перчатки. Но даже сквозь них чувствовался холод. Заботливый господин выглядел более подходяще для вчерашнего дождливого вечера, нежели солнечного полдня, каким неожиданно одарила всех нынче капризная осень. Среди принаряженного люда он походил на кусок голой непросохшей земли между распустившихся луговых цветов. Такая бывает на месте свежей… – впрочем, подвернувшееся сравнение само немедленно захотелось похоронить, дабы не усугублять без того портящееся настроение. Граница тени от глубоко надвинутой шляпы на лице, сразу над верхней губой, казалась неестественно резкой, будто выше зияла дыра. Женщина невольно отвела взгляд, надеясь, что под вуалью это не слишком заметно. Судя по одежде, пусть и выцветшей, зато искусного покроя, незнакомец был не из простого сословия, хоть и не стремился это афишировать.

– Почему церковь закрыта? – спросила хозяйка недовольно.

– В этом как раз и пробуем разобраться, – учтиво склонив голову, ответил он.

– Да святоша напился, небось, и никак не проспится, – подсказал кто-то.

– А постучать посильнее не пробовали?

Народ пожал плечами. Как-то было непривычно смиренным прихожанам подобным образом ломиться в храм Божий.

– Всё, как всегда, приходится самой, – посетовала благородная дама. – Проснитесь, святой отец! – позвала она громко, насколько могла, при её мягком от природы голосе. Кулачок в перчатке забарабанил в тяжёлую дверь.

В ответ над головами раздался звон колокола – одиночный и короткий, словно его случайно задели и тут же поспешили исправить оплошность.

– А я и не сплю, – донеслось с колокольни. Грузный священник вскарабкался туда по крутой внутренней лестнице и теперь взирал на них сверху вниз, перегнувшись через хлипкие перила. Непонятно: как эта конструкция выдержала под ним и не сверзилась вместе с тучным телом на землю.

– Почему тогда не откроете?

– Потому что порождению Нечистого нет входа в обитель Господа!

– Как прикажете вас понимать? – сделав шаг назад, чтобы лучше видеть, уставилась на него удивлённая хозяйка. Сейчас он сам скорее походил на беса – налитые кровью глаза безумно таращились с позеленевшего, опухшего лица, к всклокоченным волосам и измятой рясе прилипла шелуха.

– Исчадие Геенны Огненной пытается проникнуть в храм! Не пущу!

– Где? Что вы имеете в виду?

– Оно здесь!.. – точно священное орудие, угрожающе поднял он над головой пузатую бутыль, – Изыди! Не позволю осквернить свято место!

– Одумайтесь! Люди пришли на воскресную службу. Негоже отказывать верующим в их праве, обрекая на невольный грех.

Секреты

Туман у остывшей земли сгустился настолько, что было видно не дальше выдоха. И тишина поглотила отдалённые звуки мало-помалу затихающего праздника. Только увядшая трава ломко хрустела под ногами.

– Что молчишь? – спросил парень. – О чём думаешь?

– Так. Ни о чём, – тихонько ответили ему.

– Странная ты какая-то.

– Обычная.

– Если б! Будто в воду опущенная… – он запнулся о кочку.

– Под ноги смотри.

– А что толку? Гляди, не гляди – всё одно. Ишь, темень наползла.

– Жалко, небо затянуло, – согласилась Мая. – Ясное оно в это время звёздами усыпано, даже луна им не помеха.

– По мне – их всегда одинаково, чтобы пересчитывать.

– Нашёлся счетовод! Все и целой деревней никогда не сосчитать, а самые мелкие и глазом не различить.

– А чем большие не нравятся? Вон как та, например, – указал довольный, что она немного оживилась, юноша на мерцающую точку в протаявшей среди мглы лужице небосвода.

– По которой моряки находят дорогу?

– Ну да. Этот наш учёный всезнайка, вроде, рассказывал. Только тебе зачем, когда и моря-то не видала?

– Откуда знаешь? Может, видела.

– В мечтах?

Девушка не ответила, хотя ей почему-то казалась, что знает, как с шумом разбиваются о борт солёные громады в барашках пены, не только из книжек или по картинкам. Но если это и было когда-то, то очень-очень давно. И была она совсем маленькой, чтобы теперь вспомнить.

– Замёрзла? – поинтересовался Мартин.

– Немного, – призналась Мая.

– Смотри, стожок. Давай погреемся.

– Спать хочется. Мне домой надо. Уже почти пришли.

– Жаль. Значит, не успею сказать самое главное.

– Говори здесь.

– Не посреди же дороги. Ещё сослепу налетит кто-нибудь. Мы недолго… – потянул он её за руку, и она подчинилась, всё ещё готовая в любой момент улизнуть. – Сейчас, выроем тебе норку, – разгрёб ямку в душистом сене. – Давай, устраивайся. Хоть немного теплее будет. А то даже в меху дрожь пробирает, особенно на тебя, красавицу, глядя.

Ей было непривычно видеть его таким заботливым, и слышать учтивые речи. Ещё летом, когда заглядывала к ним, собирая стадо, он обзывал её «королевой скотного двора» и «принцессой-пугалом». Мая не сильно обижалась, половина слов в этих прозвищах символизировали недостижимую мечту девчонок её возраста. Зато от родителей, людей трудолюбивых, ему не больно, но попадало – чаще в виде подзатыльника – поскольку те знали, какими усилиями приходит достаток, и считали, что негоже насмехаться над чужой бедностью. Прежде он не был её близким другом. Девочка относилась к нему, как и ко всем мальчишкам. Могла поколотить на переменке за то, что обижал малышей, а потом сама предложить помощь в решении заковыристой задачи. Когда вступающие в пору юности одноклассницы все как одна вдруг принялись сохнуть по красавцу, она и не подумала к ним присоединиться. Что общего могло связать сироту-пастушку и самого завидного жениха на деревне? Только сегодня, пока он описывал бесконечные круги перед девчонками, мучительно выбирая себе пару, на минутку размечталась… Он тоже никогда не выказывал к ней особого интереса. А теперь вдруг!.. Почему раньше не примечал? Чумазую и латанную?! А тут принарядилась, расчесалась! Хотя, в школу также старалась заявляться опрятной, насколько позволял скудный гардероб. И нынешний наряд не самый богатый среди соискательниц. Выходит, не в платье дело…

– Куда? – строго спросила она, когда Мартин плюхнулся рядом.

– А чего такого? Сама, понимаешь, пристроилась, а я – мёрзни! Ладно, не бойся. Плясать-то плясала. Тогда мы тоже близко были. И, между прочим, все видели!

Его шершавая ладонь легла ей на левое запястье и медленно поползла вверх, приподнимая рукав.

– Ты что?! – отдёрнул он ушибленную руку.

– Никогда не трогай меня! – прошипела она, сверкнув на него влажными глазами, и, смягчившись, добавила. – Если не разрешу.

– Хорошо, – сдался тот. – Буду всегда спрашивать разрешенья. Можно?

– Нельзя.

– Мая. Скажи, а почему ты даже в самую жару носишь платья с длинными рукавами?

– У меня руки некрасивые.

– Мне так не показалось.

– Потому и ношу, чтобы никому так не казалось.

– И ещё, – смущённо хихикнул он. – Ты никогда не купаешься голышом.

– Откуда знаешь? Шпионил?!

– Подружки рассказывали.

– А как они купаются – тоже рассказывали? Или за ними подглядывал?

Он предпочёл не отвечать и перевёл тему.

– Айда завтра в город. Погуляем!

– А за стадом кто присмотрит?

– Так и некому? Ну, если… Подождём до холодов, как выгонять перестанешь. Сейчас ярмарки каждую неделю.

– Далеко. Да и не в чем мне…

Пропажа

Мая открыла глаза, не сразу вспомнив, почему ей так хорошо, когда явь больше смахивает на жутковатый сон. Смутный, где запоминать особо-то и нечего. Выдыхаемое облачко моментально смешивалось с туманом, обступившим бесплотной толпой. Травинки сделались белёсыми из-за высыпавшего налёта то ли росы, то ли инея. Мартина рядом не было.

«Вот олух! Побоялся разбудить, – оценила девушка его благородство, – даже одёжу оставил».

Догнать бы и вернуть. Да только времени сколько прошло – и не понять. Луны со звёздами не видно. Всё заволокло. Небось, давно уж дома дрыхнет. Похолодало так, что не было никакого желания расставаться с пожертвованной безрукавкой. И пригретое местечко среди разворошённого сена покидать не хотелось. Но надо возвращаться, а то ненароком влетит от бабушки. Правда, прежде такое редко случалось. Вдова, добрая и мягкая женщина, никогда её не наказывала, а девочка старалась не давать повода. Но со взрослой уже другой спрос.

Отчего мужчины такие глупые? – думала счастливая Мая, шелестя по сникшей, с проседью траве в сторону дома, – не все, конечно. Но им и не обязательно быть семи пядей во лбу. Достаточно привлекательной внешности, и жизнь сама складывается. Таким же, как она, всего приходится добиваться ценой немалых усилий. А если вдруг повезёт, остальные начинают не по-доброму завидовать.

Свет в их окошке не горел. Старушка давно спала, считая, что праздники с плясками интересны, пока ноги молодые да резвые, а собирать сплетни – не для неё. Девочка и с закрытыми глазами нашла б дорогу домой. Впрочем, из-за тумана не было никакой разницы – открыты они или нет. Где-то в лесу прокричала ночная птица, тревожно, тоскливо и неожиданно громко, будто предупреждая о чём-то. Вдруг сделалось страшно. Вулкан не выбежал встречать. Неужели не учуял? Туда ли она забрела? Что-то здесь было не так, как всегда. Невидимое препятствие угадывалось впереди через пару шагов. Как раз в направлении, где надеялась отыскать свою лачугу. Откуда оно взялось?

– Заблудилась? – из мглы проступило нечто бесформенное, похожее на полуразрушенную статую, какие встречались на картинках в книге из школьной библиотеки, или обрубок корявого ствола ивы с дуплом чуть выше её глаз. Оттуда вслед за прозвучавшим вопросом дохнуло чем-то напоминающим запах из душного сундука, впервые открывшегося за много лет.

– Простите! – вздрогнула она, нервно схватив правой рукой левую пониже локтя, как всегда с ней случалось при внезапном испуге. – Наверно, ошиблась. Не ту тропинку выбрала…

– А я думаю, именно ту. И сам, судя по всему, тоже угадал. Узнаёшь меня?

– Да… Точнее, голос…

– Кроме него ты обо мне ничего и не можешь знать. Разве что одну маленькую тайну, которой я когда-то поделился с бедной пигалицей, – странно, но изо рта говорившего не шёл пар. Дыхание лишь разгоняло туман, обнажая темноту на месте лица. – Я обещал её найти, и вот. Чего же ты боишься?

– Вовсе нет!.. – слукавила Мая. – Просто так неожиданно…

– Не хотел будить твою… Как ты её называешь? Бабушка? Весьма трогательно. Не беспокойся. Можешь не приглашать меня. Не обязательно быть желанным гостем, чтобы помогать ближнему. Ведь так? Надеюсь, я тебе помог тогда?

– Да! Благодарю! Вернее, и не знаю, как отблагодарить!.. – она, пересилив себя, наклонилась к бледнеющей во тьме руке с перстнем для поцелуя, на который не решилась в прошлый раз.

– Не стоит, – спрятал он ладонь. – Я сделал самое меньшее, что мог, и что было необходимо. Остальное зависело от тебя. И ты, смотрю, совсем не преуспела. Позволь полюбопытствовать, в чём причина?

– Не понимаю вас…

– Погляди на себя. Думаешь, просто было тебя отыскать? Я везде расспрашивал о девочке, которой несказанно повезло. Тебе же это оказалось вроде как ненужно. Ты могла бы разбогатеть, достичь положения в обществе, обрести влияние, власть, ходить в шелках и бархате, жить в покоях, иметь слуг… А вместо того: Где твои драгоценности? Где туалеты, сшитые по последней моде лучшими портными? Где изящные туфельки, кроме, вижу, по-прежнему единственных и бессменных – на подмётке из собственной кожи?

Мае захотелось спрятать ноги, словно ошпаренные его взглядом. Казалось, темнота не мешает ему рассматривать, подмечая любую трещинку, зудящий укус крапивы или царапину. И подшучивать над тем, к чему давно привыкла, не настолько выделяясь среди подруг, чтобы лишний раз самой обращать внимание. А теперь от ощущения ползающих по ней чужих, невидимых глаз стало неловко и неуютно.

– Как не было, так и нет? И даже в голову не пришло, что может быть по-другому? Проданным в неволю и то лучше удавалось устроиться. Занимаясь поисками, я наводил справки о юных фаворитках богатых гаремов, кому впору и вашей хозяйке позавидовать. Они играют судьбами целого мира за спинами очарованных ими могущественных мужей. А здесь кто заметит? Но ты, и правда, похорошела. Каюсь, сразу не распознал в хиленьком, съёжившемся бутоне цветок, коему не вполне уместно произрастать среди сорняков. Хочешь, заберу с собой? Попробуешь настоящую жизнь. Пока ещё не поздно.

– Спасибо, – ответила девушка, про себя подумав: «А вы остались таким же даже в богатых одеждах. Насмехаетесь над чужой бедностью, в которой нет ничего постыдного, если честно зарабатываешь кусок хлеба». Редкий случай, на сей счёт даже учитель и непримиримый пастор сходились во мнениях. – Я привыкла к этой. И она мне нравится.

Воришка

Если говорить о детстве Маи, невзгод и напастей в нём всегда хватало и всё прибывало. Только притерпишься и привыкнешь, а терпи и привыкай опять. Родители, странствующие торговцы старьём, дочку не баловали. Обращались как с прислугой, или хуже. Одевали исключительно в то, что невозможно перепродать, и частенько поколачивали. Мать никак не хотела ей простить, что та единственным ребёнком осталась при ней, когда старшие братья, от которых «вышло бы куда больше проку», не вернулись с войны – один погиб, про второго не было никаких вестей – как будто она в этом виновата! Впрочем, и из ранней детской памяти о братьях сохранились лишь тумаки. Отец, когда бывал не в духе, принимался пенять жене: дескать, она вообще не его дочь, а прижита неизвестно от кого. А после ей доставалось уже от матери. Мир она видела в основном сквозь дырку в пологе набитого хламом фургона – в остальных случаях некогда было поднимать на него глаза.

Вот и в тот роковой осенний день, когда они, направляясь к городу, ехали через лес, девочка в очередной раз припала к дыре глазом, изучая проплывающие мимо корявые стволы, замшелые камни, уходящие вглубь языки болот. По незнанию, их легко было принять за солнечные полянки, невесть как отвоевавшие место среди сплошного сумрака под кронами деревьев. Со стороны они вовсе не выглядели опасными, но она научилась не слишком доверяться первому впечатлению. Вот дорога, хотя и тряская, казалась вполне надёжной, куда лучше хлипкого фургона, из которого так и хотелось выскочить, пробежаться по твёрдой, хоть уже и не тёплой земле. Но родители считали по-другому. Отец глядел вперёд опасливо и исподлобья, сунув руку под брошенную рядом шубу, где было кое-что припрятано на непредвиденный случай. И когда из-за поворота возникла приземистая фигура, он долго колебался – придержать лошадей, или погнать во весь опор.

– Люди добрые! – жалобно заголосил бородач с перевязанным чёрной лентой глазом, ковыляя с обочины на середину, видимо, и не допуская мысли, что его могут задавить.

– Тпру! – натянул старьёвщик в последний миг поводья. – Жить надоело?! Чего надо?

– Если б надоело, оставил бы своё тело в южных землях, жариться под тамошним солнышком. Да зачем-то притащил его сюда, не в целости и сохранности, правда. Помогите калеке, потерявшему здоровье в войне с иноверцами. Сегодня в городе ярмарка, праздник, а на одной ноге далековато прыгать. Не подвезёте? Может, припомнив былые заслуги, и мне там чарку поднесут. На большее рассчитывать не приходится.

– Что ж. Нам по пути, – махнули ему. – Садись, и поехали. Жена, уступи человеку место.

Та полезла внутрь, попутно отвесив дочери подзатыльник, чтобы без надобности не высовывалась.

– Воевал, говоришь? – решил поддержать хозяин фургона беседу с пристроившимся рядом пассажиром. – И как оно, на войне?

– Жарковато! – расплывчато ответил тот. – Здешний климат мне больше по нраву.

– Мальчишек моих случайно там не встречал?

– А как же! Тысячи чьих-то сыновей были с нами, и почти все – кто остался лежать в песках, кто сгинул в плену. Немногим «повезло», как мне, вернуться в «почёте и славе».

– Это точно! – кивнул торговец на его горькую иронию. – Отсидевшиеся за стенами теперь считают, что это они победили. А на взаправду проливших кровь им плевать.

– Не гони лошадей, – предостерёг одноглазый. – Времени много, успеем. А дорога неважная, недолго колесо сломать или наскочить на что-нибудь.

Оказалось, он предупреждал не зря. Через пару поворотов из зарослей прямо перед ними выскочил здоровенный детина и встал посреди пути, как ни в чём не бывало, опираясь на длинную, толстую палку.

– Господа, поделитесь с бедными людьми, – деланно тонким голосом прогнусавил он. – А то на жизнь не хватает.

– Держи, – кинул старьёвщик ему медяк, и тот ловко его поймал одной рукой.

– Маловато будет, – парень повертел грош в пальцах и швырнул в кусты.

– Так найди себе работу! Другие не обязаны за тебя пуп надрывать.

– А кто сказал, я не на работе? – нагло ухмыльнулся он, что делало его молодое лицо отвратительным, не спасали даже правильные черты. – Я собираю плату за проезд. С вас по серебряной монете. С каждого! Отдельно – за лошадей, повозку и груз. Если нет желания дальше потопать налегке.

– Морда не треснет? – дела в этот год шли неважно, и старьёвщику не хотелось запросто расставаться с приличными деньгами. – Я уже уплатил пошлину, проезжая по землям рыцаря, а следующую буду платить на въезде в город.

– А тут свой хозяин! И ему решать, кого пропустить этой дорогой, а кого нет. Так что гони деньгу, пока я добрый и не передумал!

– Не связывайся с ними, – шепнул калека. – Это страшные люди! Лучше сделай, как просят…

Старьёвщик брезгливо поморщился: герой войны пасует перед каким-то сопляком – куда мир катится!

– И с этого не забудь! – кивнул детина на пассажира.

– Прости, у меня ничего нет, сам понимаешь, – виновато пожал плечами тот.

– А если я предложу тебе убраться подобру-поздорову? – поинтересовался торговец у парня.

– Плата увеличится, – был ему ответ, подкреплённый угрожающим постукиванием дубинкой по левой ладони.