Канун Смены лет. Чудовище Чернолесья

1

— Пошевеливайся! — слышу грубый голос.

Сквозь узкий зазор между деревянными стеновыми панелями — за ними я спряталась, когда королевская стража вдруг ворвалась в наш дом и начала все громить, — видна лишь часть передней.

На некоторое время обзор заслоняет широкая спина служителя закона, обтянутая черным форменным кителем.

— Кому говорю?!

Щелка такая узкая — смотреть неудобно.

Страж отходит, чтобы распахнуть входную дверь, и я вижу старшего брата. Высокий, стройный юноша согнут пополам. Темные волосы закрывают лицо, но я все равно замечаю струйку крови, сбегающую по его подбородку. Руки заломлены за спину. Он не в состоянии двигаться быстрее, но его грубо пинают. На запястьях Рона — широкие кандалы. По поверхности черного металла пробегают зловещие алые искры.

«Кандалы блокируют магию. — Нервно сглатываю, до боли закусив губу. — Что же это, о Шандор? За что?»

Стражи заковали в наручники и уволокли отца. Наших слуг. Схватили даже Энни, мою служанку. А теперь уводят и Рона.

Я ничего не понимаю и могу лишь, застыв от горя, глотать безмолвные слезы.

Еще полчаса назад мы мирно коротали время в гостиной. За окном сгущались ранние зимние сумерки. Отец спокойно покачивался в кресле, листая толстый фолиант, а мы с братом склонились над столом. Перед нами — ворох еловых веток, белоснежная вата и блестки для снега.

Нам с Ронном захотелось сделать игрушку своими руками. Как в детстве. Мы украсим праздничный стол не красивой магической иллюзией, как в прошлые годы, а крошечной копией нашего коттеджа. Это непременно принесет в дом счастье и процветание — ведь в Новогодье — а Ночь Смены Лет самый таинственный праздник в году — сбываются загаданные желания.

Рон выпиливает из тонких деревянных планок миниатюрные бревнышки, я же собираю их в каркас.

— Это бревнышко закрепи справа, Анни, — указывает старший брат, передавая деталь. — Сейчас будем делать окошки.

Я стараюсь, но одно неосторожное движение — и стенка готова развалиться. Хмурюсь и кусаю губу. Ронни бросается помогать.

И вдруг со двора — нестройная перекличка голосов, а затем отрывистые команды.

Эйс ди’Хэллон поднял голову, прислушиваясь. Рон бросился к окну. Выглянул.

— Отец, там стражи!

Мы живем на краю Черного леса. Рядом приграничье и перевал через Алмазные горы. Нередки набеги разбойников и орков. Отец и брат — боевые маги, с помощью слуг они вполне способны защитить наше поместье. Вот только против королевских стражей…

Их ведь не нужно бояться? Или… нужно?

Папа резко поднялся. Заглянул в окно, но тут же отступил — двор уже заполнили фигуры в черном. Обеспокоенный взгляд отца метнулся ко мне.

— Аннэль, дочка, на всякий случай спрячься в потайное убежище! И ни звука, пока не позову! Времена нынче неспокойные...

Входная дверь содрогается от ударов.

Блестки разлетелись по полу — подошва скользит, но я не замедляюсь. Все еще не понимая, что привычный мир рушится, бегу в переднюю к небольшому тайному убежищу.

Стеновая деревянная панель не поддается…

Я нажимаю на угол. Тяну на себя. Раз, другой… Сильнее…

Уф, наконец-то!

Я ныряю в щель, захлопываю панель. Потайной механизм щелкает, и стена становится на место в тот самый момент, когда замок во входной двери не выдерживает. Это место надежно защищено магией, и звуки проникают извне словно сквозь ватное одеяло.

Темнота вокруг, светится только узенькая полоска. Приникаю к этой щелке и в ужасе наблюдаю, как в дом вваливаются стражи.

И вот теперь, растерянная и перепуганная, смотрю, как уводят в ночь родных. Хочется кричать от отчаянья, но я могу лишь терзаться вопросами, на которые у меня нет ответов.

«За что? По какому праву их арестовали?»

Страж выталкивает брата наружу.

Дверь с грохотом захлопывается. Со двора слышатся резкие команды и громыхание колес. А затем все стихает.

Пять минут. Десять.

Ни звука, но я боюсь выходить. Затаилась, как робкая анура — крохотный зверёк, что прячется в щелях.

Прислушиваюсь: вроде бы ни звука. Неужели все ушли?

Вдруг прямо перед глазами мелькает чья‑то тень, уже после — слышу шаги, приглушенные ковровой дорожкой.

Еще один страж. Он ведет под руку мою пожилую няню. Радмила плачет навзрыд и вытирает слезы уголком цветастого платка.

«Неужели нянюшку тоже бросят в тюрьму? Да в чем же нас обвиняют?!»

Сверху по лестнице грохочут сапоги.

«Еще один!» — сжимаюсь в испуганный комочек и молюсь Светлым девам, чтобы мое убежище осталось незамеченным.

Со второго этажа спускается высокий, плечистый мужчина лет тридцати с темной бородкой и быстрыми, черными, как ночь, глазами. Барон Эрнэ дей’Шарк.

Накрываю рот ладонью, чтобы не вскрикнуть от ужаса. Привычный мир рушится на глазах.

Дей’Шарк — старый друг моего отца. Местный судья. К детям своего приятеля, эйса ди’Хэллона, он всегда относился ласково, но с тех пор, как мне миновало шестнадцать, стал особенно выделять меня. Наведывался все чаще. Всегда с подарками. А месяц назад, когда мне исполнилось восемнадцать, посватался.

Отец расхваливал перспективы этого брака, ведь барон — лучшая партия во всем графстве. Вот только дей’Шарк и этот его взгляд с прищуром — оценивающий, полный нескрываемого вожделения… Брр! Каждый раз мурашки по телу! Побороть инстинктивное отвращение к барону я не смогла, потому и отказала.

2

Я устало прислоняю лоб к деревянной панели. Доносящиеся снаружи рулады заливистого храпа сперва пугали, но постепенно мерный, басовитый ритм нагоняет сон. И да, страж выбрал местечко возле моего убежища, чтобы прикорнуть на досуге. Большого невезения и представить нельзя!

Так проходит, уж не знаю, сколько времени, но тут слышатся шаги. Я припадаю глазом к заветной щели. Из кухни появляется Радмила. Моя нянюшка несет в руках чашку с дымящимся напитком.

Заметив, что солдат спит, она нарочно стучит кулаком о стену. Тот немедленно встрепенулся, закряхтел со сна недовольно.

— Тебе чего, старая? Беги лучше. Барон вряд ли будет милостив, коли девицу свою не найдет.

— Бегу, голубчик, бегу. А ты вот отвара травяного выпей. Пить‑то небось хочешь? Хороший сбор, господа мои пьют.

— Чай, отрава? — сомневается солдатик. Однако чашку берет и осторожно принюхивается к содержимому. Грозит: — Прибью, старая!

— Что ты?! — старуха даже всплескивает пухлыми ручками от возмущения. — Не видать мне покоя за Гранью, если я такого молодца вперед себя отправлю. Ты не Малеха ли сынок, что кузнецом у нас, в Крынках?

— Его, — мрачно подтверждает парень. Вздыхая и бормоча что‑то, вытягивает из кармана прозрачный камешек — дешевенький амулет, которым определяют отраву. Проверяет: камень не изменяет цвета.

— Обижаешь, я же к тебе как к сыну, — с обидой лепечет старушка.

В своем убежище я могу только гадать, зачем Радмиле понадобилось поить этого молодца? Лучше бы увела его подальше от тайника!

Парень выпивает и хвалит сдобренный медом напиток. Слово за слово, Радмила заводит с ним неспешную беседу. Страж отвечает неохотно. Вскоре начинает позевывать, а затем его голова и вовсе на грудь свешивается. Первый раскатистый храп оглашает переднюю.

Только теперь я понимаю, что было в чашке.

Радмила небрежно отпихивает спящего и легонько барабанит пальцами по стеновой панели.

— Скорей, девонька! Он не больше четверти часа проспит, а как очнется — так ничего помнить не будет.

Я нажимаю секретный рычажок и почти вываливаюсь в любящие объятия.

Сейчас же дверца тайника захлопывается.

— Что ты ему дала? — спрашиваю я, озабоченно рассматривая спящего стража, который притулился на сундуке, где хранятся шубы.

— Матушка моя знахаркой была, — сухо отвечает моя нянюшка. И лицо у неё становится строгое, какое-то чужое. — Вот что, дитя, я тебя в обиду не дам, голубка ты моя. Нужно тебе бежать, пока барон не вернулся! Идем в кухню, я там все приготовила.

Страж вдруг беспокойно шевелится, сучит ногами, будто бежит куда-то.

— Скоро проснется, уходим!

Однако, не добежав до двери, я замираю: снаружи слышится шум, будто едет кто-то… Звук отдается в пустом доме, вторя ударам сердца.

Радмила тянет меня за руку. А я шепчу, лихорадочно и сбивчиво:

— Нянюшка… я ничего не понимаю! Почему они… увезли папочку и Ронни?

— Да разве мне ведомо, родная? Слыхала я только, как проклятый барон толковал о каком-то пропавшем артефакте. На батюшку твоего напраслину напустили, это уж верно. А мне сберечь тебя надо, ягодка моя. Бежим!

На кухне старушка дергает дверцу чулана, выхватывает охапку одежды. Бросает мне валенки‑снегоступы.

— Надевай, душа моя. Заступницы, Светлые девы, нам в помощь!

Дрожа всем телом, я натягиваю на ноги высокие сапоги из валяной шерсти — довольно неуклюжие, с плоской, плетеной из лыка подошвой. На плечи ложится тяжелый тулуп из дубленой шкуры ханна, мехом внутрь. Няня накидывает мне на голову пуховый платок, а сама устремляется к двери черного хода.

— Быстрей, дитятко!

Мы выбегаем на узкое крылечко. Тепло нашего дома на морозе превращается в облачко пара и улетает. Морозец пахнул в лицо. С десяток колких снежинок вонзается в щеки, оставляя на коже ледяные крапинки. Ветер тут же пробирается под полы шубы, обжигая холодом ноги в тонких чулках.

— Стой, нянюшка, а где же твоя одежда?

Старушка дрожит на студеном ветру в платье из домотканой шерсти. Но только рукой машет и несется прочь от дома по едва заметной тропке, что идет вдоль заметенного снегом огорода.

«Свою шубу мне отдала!» — сердце замирает от нежности и тревоги.

Снег скрипит под ногами, вьюга воет, как бешенный зверь. Где‑то вдалеке слышатся глухие удары.

«В дверь кто‑то ломится, а страж‑то спит», — мелькает смутная догадка.

Но думать некогда. Мы торопимся, оставляя на снегу неровные следы. Каждый шаг отдается в ушах стуком крови, а дыхание вырывается белыми клубами, тут же растворяясь в темноте. За спиной — родной дом, темный и молчаливый. Впервые в жизни он кажется страшным и злым, словно чудище, притаившееся в ожидании.

Я дрожу от возбуждения и страха, холода совсем не чувствую. Спасение из лап барона представляется чудом.

Добежали до сада. Укрылись за громадными сугробами, в которых ныне прячутся фруктовые деревья. Пытаемся отдышаться, дыхание белыми облачками улетает ввысь. Впереди маячит кирпичная стена, а за ней поднимается темный, заснеженный лес — огромная, молчаливая масса, поглощающая, как мне чудится, не только свет и звуки, но и саму жизнь. Я смотрю и не могу отвести взгляд от едва различимых во мраке, будто призрачных, заиндевевших елей.

Радмила наклоняется к небольшой дверке и посиневшей от холода рукой вставляет в замок ключ. Плечи ее мелко дрожат.

«Замерзает же!»

Очнувшись от неясных предчувствий, я стягиваю с головы большой пушистый платок и укрываю плечи своей нянюшки.

— Не надо, дитятко… — шепчет она.

Но я не слушаю, мысленно проклиная негодяя, который разрушил нашу мирную жизнь.

Замерзший замок открывается с протяжным скрипом. Оглянувшись на дом, я вижу, как в гостиной на первом этаже вспыхивает свет. Желтый прямоугольник окна прорезает тьму, будто глаз, следящий за нами.

— Скорее!

Мы ныряем в калитку. Радмила тщательно запирает ее на замок, чтобы затруднить путь преследователям. В том, что погоня будет, мы обе не сомневаемся.