Капулетти: начало вендетты

Глава 1

Я сидела на краю имплювия и лениво водила босыми стопами по воде. Эта относительно недавняя мода римских архитекторов как нельзя кстати пришлась к нашей веронской жаре! И, конечно, как всегда, они это переняли у греков. Какие тут ещё могли быть варианты? Большой прямоугольник воды прямо на полу в центре домуса – просто гениальное решение!

Приятное журчание из милого фонтанчика и возможность прохладить хотя бы стопы в любой момент. Прекрасно! Но, будь на то моя воля, – приказала бы сделать этот имплювий значительно глубже, чтобы нырять туда с головой как в море! Лишь бы гости в этот момент не пожаловали, а рабы не в счёт...

Хмыкнув этой мысли, я подняла взгляд на мозаику, которую несколько лет назад создал для папы известный художник. Мелкие каменные квадратики – тессеры – были так искусно подобраны и подогнаны друг к другу, что просто дух завораживало от точности, с которой были переданы черты лица этого важного владетеля лучших виноградников Вероны. Хотя, поговаривали, что и всей Италии...

Юлий Тит Капулетти – мой гордый отец и добрый папочка. Только мне одной известно, какое на самом деле золотое сердце прячется под тогой, туникой и кожей этого сурового на вид человека.

Внезапно мои мысли прервали душераздирающие крики, которые доносились от соседей. Надо же! Граница участков не так уж и близко, но слышно бедолагу даже отсюда. Опять раба воспитывают!

Я повернула голову к Фелиции – нашей давней семейной рабыне. Она жила в нашем домусе столько лет, что я и не помню свою жизнь без её присутствия. Она была уже достаточно старой. В других семьях таких отправляют куда-нибудь в другое место или продают. Но мои родители – люди великодушные и, как по мне, – слишком уж мягкосердечные.

Рабыня сидела на биззелиуме – специальной скамеечке для почётных гостей – и что-то вышивала, прищуривая свои уже слабые глаза.

Её распущенные и непокрытые ничем волосы подчёркивали её статус. Но её туника была так искусно вышита, что ей могли бы позавидовать даже самые именитые гражданки Вероны. Для меня было загадкой, почему она так спокойно сидит на биззелиуме. Но ещё удивительнее была реакция на это моих родителей – никакой! Будто эта женщина и была почётным гостем нашего домуса. Видимо, мне ещё не всё о ней рассказали...

– Фелиция, ты не знаешь, кого там уже третий день секут? Такое ощущение, что я этот голос раньше слышала.

Рабыня подняла свою седую голову от вышивки и произнесла твёрдым, ничуть не шелохнувшимся голосом, будто рассказывала последние сплетни о бродячем греческом театре:

– Беглого раба поймали. Теперь показательно воспитывают, чтобы другим неповадно было.

– Тогда понятно, – кивнула я головой, – За такое обязательно наказывать надо. И чего им не живётся спокойно? Крыша над головой есть, пища, одежда, защита хозяина. Живи – не хочу! А им свободы какой-то надо! Чего ради?

Фелиция не стала мне ничего отвечать. Да я и не спрашивала. Просто вслух рассуждала. А эта рабыня знала своё место. И правильно делала. Говорить им положено только тогда, когда получили разрешение, или когда у них что-то спросили. А до тех пор, что амфора, что человек – всё едино. Вещи не разговаривают. По крайней мере, мне так говорит моя лучшая подружка. А её отец – сенатор. Такие попусту не болтают!

Мне надоели крики этого глупца и я поманила пальцем нашего домашнего раба-музыканта:

– Силий, подойди поближе и сыграй мне на своей кифаре, да спой что-нибудь погромче. Я больше не могу терпеть этот шум!

– Будет исполнено, госпожа! – низко склонил голову мужчина и приблизился с кифарой в руках. Он перебрал струны пальцами, настраиваясь, – Я недавно услышал оду Горация «Памятник». Но мне захотелось её спеть по-своему. Надеюсь, Вам понравится моя импровизация, о блистательная Джулия!

– Интересненько! – улыбнулась я этому рабу, – Мне нравится твоя смелость в творчестве! Хочешь исправить самого Горация? Что ж, попробуй.

Мужчина несколько раз провёл по струнам кифары и задумчиво запел:

Я памятник создал себе навеки,

Прочнее меди и гранита он.

И пусть завидуют прославленные греки -

Он пирамиды выше, словно фараон!

Ни дождь, ни тлен, ни грохот лет

Не властны над его обличьем!

Из слов тот создан монумент

И силой слов велик и безграничен!

Пройдут года и канут в Лету камни,

Но люди будут помнить обо мне.

Они оценят памятник, веками

Всё повторяя силу строк в душе!

Что ж, мне понравилось! Я довольно кивнула Силию за старания. Кроме того, он отвлёк меня от воплей воспитуемого раба, который теперь уже замолчал к концу песни.

– Прекрасно, Силий! – послышался вдруг голос и аплодисменты моего брата Амадея.

Я обернулась к нему с улыбкой.

Мой братик всегда был душой компании. Его шутки и смелый характер не давали мне скучать никогда. Чего мы с ним только не вытворяли в детстве! Сейчас ему уже двадцать пять лет, а он всё такой же простой и задорный, каким был всегда.

Глава 2

Новость о предстоящей встрече с неведомым женихом не должна была поразить меня так, как она это смогла сделать!

Невеста? Я? Да, меня, конечно, к этому готовили, мама обучала управлению домашними рабами, которые всё делали по хозяйству. Но одно дело – у себя в домусе, а как оно будет на самом деле в реальностях будущей жизни? Как рабы будут меня слушаться? Как я буду их воспитывать? Скольких нервов мне это будет стоить?

Но не это главное. Жених! Кто он такой? Я понимаю, что отец вправе решить это за меня, таково наше время и традиции. Но! Ведь папа меня любит. Я это точно знаю! Разве может он пожелать мне то, что сделает меня несчастной?! Никогда!

Так почему же какой-то совсем незнакомый человек может просто взять и явиться на мои глаза с предложением жить вместе всю оставшуюся жизнь?

Но больше всего меня смутил тот факт, что папа не сказал мне ничего заранее. Я понимаю, что моё мнение по нашим традициям совсем не учитывается, но хотя бы заранее могли бы мне хоть намекнуть? Может быть, папа, зная мой характер, решил просто сэкономить свои нервы?

– Это несправедливо! – вырвался у меня из груди возмущённый всхлип.

– Что? – не понял брат и повернулся ко мне, – Что несправедливо?

Я осеклась, поняв, что подумала вслух. Не стоило это делать в присутствии мужчины. Но теперь уже ничего нельзя было поделать. Я обязана была ответить.

– Понимаешь... Ну как можно на всю жизнь связать себя с совершенно незнакомым тебе человеком? – я возмущённо топнула ногой, и брызги полетели в разные стороны, как и моя яростная эмоция, – Конечно, папа это решает. А как же я?! Это же мне придётся жить с этим человеком до конца моих дней! Не ему ведь!

Амадей не на шутку удивился моим словам. Обычно свои эмоции я прятала гораздо глубже, играя роль послушной овечки. Но теперь ничего скрывать мне больше не хотелось. Это моя жизнь! И она у меня только одна! Другой не выдадут. Да, все традиции и обычаи – против меня. Но неужели я так легко смирюсь с этим?!

– Джулия Капулетти! Ты меня удивляешь! Твои слова мне понятны. И возмущение тоже. Но давай попробуем хотя бы дать шанс этому человеку. Я видел его, он не урод, не стар, вообще-то богат и знатен. Что тебе ещё нужно?

Я слушала его и не могла поверить своим ушам! А он смотрел прямо в мои глаза совершенно серьёзно.

– Брат, ты ли это? Неужели всё это внешнее настолько ценно, чтобы забыть обо всём остальном? А как же чувства? Как же симпатия? Я уже про любовь молчу!

Мне очень не хотелось говорить такие важные слова при рабах. Они явно делали вид, что ничего не слышат, но я то знала, как любят чесать языки эти якобы безмолвные создания! Не раз случайно заставала их за такими беседами. Впрочем, о чём им ещё разговаривать между собой, если их хозяева и жизнь в этом домусе – единственная их реальность?

– Любовь? – Амадей широко улыбнулся, – А разве люди нашего класса женятся по любви?

Теперь настала моя очередь удивляться. Конечно, мы с ним никогда о таком раньше не говорили. Он старше меня, а мне только недавно исполнилось 18 лет. Но всё же! Почему брат настолько по-другому смотрел на эти вещи?

– Подожди! – сказала я ему и внимательно посмотрела в глаза, – То есть ты на полном серьёзе предлагаешь мне выйти замуж за этого человека, которого я раньше и в глаза не видела? Без любви. Без даже хоть какой-то симпатии? Просто потому что так решил папа?

Тот пожал плечами и ответил немного грустно, но всё же твёрдо:

– А разве у тебя есть выбор? Не лучше ли просто смириться с этой мыслью и плыть по течению раз ничего изменить нельзя?

Силий деликатно вышел во двор, чтобы не смущать меня и мои мысли. И я была ему за это благодарна. Он хоть и был рабом, но всё же – человеком, который тоже чувствовал и мог сопереживать.

Я встала на ноги и прошлась по дну имплювия, рассекая воду ступнями.

Потом подошла к фонтану и зажала пальцем отверстие, из которого лилась вода. Через несколько мгновений отпустила, и струя почти достала до ног Амадея.

– Видишь, что бывает, если лишать кого-то свободы? Создаётся давление, которое может рано или поздно прорваться наружу и разрушить всё вокруг себя.

Брат только покачал головой. Потом тоже встал и подошёл ко мне.

– Дорогая моя, – начал он, вздохнув, – Теперь ты уже взрослая и должна понимать, что в этом мире не всё происходит так, как мы считаем правильным! Вот посмотри на Фелицию. Это ведь на самом деле достойный человек и мудрая женщина. Мама всю жизнь советовалась с ней по самым сложным вопросам. Поэтому, кстати, она до сих пор здесь.

Он посмотрел на неё и продолжил тихо:

– Но она рабыня. Лишена возможности принимать решения касательно собственной жизни. Конечно, у неё есть крыша над головой, одежда, пища и защита. Но разве это справедливо, что она полностью зависит от воли хозяина? Почему ты думаешь, что такое понятие как «справедливость» применимо только к свободным?

– Тебе легко говорить, – упрямо мотнула я головой, – Ты – мужчина, а в нашем обществе вся власть и настоящая свобода жить так, как вздумается, принадлежит как раз таким, как ты. А нам, женщинам, приходится во всём вас слушаться!

Вдруг Амадей задрал голову до потолка и разразился громким смехом.

Меня это очень удивило. Я даже стукнула его кулаком в грудь и рассержено спросила:

– Я с тобой серьёзно разговариваю, а ты...

Он перестал смеяться, будто снял театральную маску с лица, и сразу посерьёзнел.

Глава 3

– Дети мои, имплювий не для этих целей придуман! – услышали мы вдруг добродушный голос отца.

Юлий Тит Капулетти собственной персоной шёл к нам со своей любимой серебряной чашей в руках. Она была выполнена искусным мастером, которому удалось украсить её стенки виноградными листьями.

Папа любил красоту в каждой детали, во всём, к чему прикасался. Высокий, совсем ещё не обрюзгший, но уже седовласый. Он держался достойно в своей белоснежной тоге с синей окантовкой.

– Пап! Ты как всегда вовремя! – улыбнулась я ему приветственно, – Иди к нам!

Отец пожал плечами и тоже залез прямо в сандалиях к нам в воду.

– Ну, если ты просишь! – сказал он, чуть хохотнув.

Но брат засмеялся громче и никак не мог остановиться.

– Что с ним такое? – попытался понять папа, но я объяснить это не смогла. Самой было любопытно, что его так развеселило. Явно не то, что хозяин домуса так просто залез с ногами в воду!

Мы немного подождали, а потом услышали от Амадея:

– Пап, мы с Джулией тут беседовали о свободе и истинной власти.

– Ого! – перебил его Юлий, искренне удивившись содержанию нашей беседы, – Неужели водные процедуры способствуют таким возвышенным дискуссиям?

– Может быть, – ответил брат, не переставая улыбаться, – Я пытался объяснить Джулии, что власть в этом мире принадлежит мужчинам только формально, а всем на самом деле управляют женщины, потому что вертят нами как хотят... И тут ты являешься и по первому же её зову лезешь в воду прямо в сандалиях! Спасибо! Ты ярко продемонстрировал мою мысль!

– О времена, о нравы! – улыбнулся до ушей отец, блеснув глазами, и хорошенько отхлебнул из чаши.

Я стояла и смотрела на него в оба глаза. Но продолжения не последовало. Старший Капулетти только уставился на собственный мозаичный портрет и замолчал, любуясь то ли мастерством исполнения, то ли собственной персоной.

Пришлось посмотреть на Амадея. Тот пожал плечами, ещё шире улыбнулся и шёпотом произнёс, подмигнув мне своим иссиня карим глазом:

– Молчание – знак согласия!

Что оставалось делать? Я только вздохнула и тоже уставилась туда, куда устремил взоры кормилец.

– Пап, ты здесь так на деда похож! – сказал вдруг Амадей, чуть склонив голову набок.

– Куда там! – медленно и отрицательно покачал головой отец, – Он был воином, а я... Я просто его наследник.

Вот такие настроения моего папы мне никогда не нравились. А потому я на него напала:

– Ну нет! Ты сам часто повторяешь: «Отрицание – не есть доказательство»! Ты ничем не хуже деда! Да, он был воином. А ты – мудрый управитель! Ты расширил пределы наших владений, наших виноградников. Твоё вино поставляют к столу императора и всех знатных людей на побережье Внутреннего моря. Разве это не достижение? Дед проливал красную кровь, а ты – красное вино! Как по мне – ты лучше него!

Амадей начал хлопать в ладоши. Моя пламенная речь его явно вдохновила.

Папа нежно обнял меня одной рукой и погладил по щеке другой, заглядывая глубоко в душу через мои глаза:

– Умница, доченька! Вот так и должны вести себя женщина, когда мужчине рядом с ней почему-то становится грузно на душе! Поздравляю! Ты почти сдала экзамен!

– Какой такой экзамен? – нахмурилась я нешуточно, хоть мне это катастрофически запрещалось ввиду опасности появления преждевременных морщин.

– Тот самый! – поддакнул Амадей.

– Ты готова стать женой и матерью, доченька моя, – еле вымолвил папа, сглатывая что-то трудносглатываемое. По его лицу совершенно невозможно было определить – радуется ли он озвученному факту или страшится его.

– А ты готов меня потерять? – с отчаянной безжалостностью выпалила я ему прямо в раскрытую душу свои немилосердные слова, – Кому ты собрался меня отдать? Меня! Твою единственную дочь!

Он содрогнулся всем телом от такой неожиданной пренебрежительности к традиции во всём повиноваться воле отца. Несколько раз моргнул, и в его огромных добрых глазах вдруг промелькнула молния боли, а страдания выплеснулись скупой слезой. Папа опустил плечи и тихо произнёс:

– Я готовился к этому моменту восемнадцать лет. С самых первых дней, как я впервые увидел тебя, во мне сразу поселился страх потерять тебя. И чем старше ты становилась, тем сильнее крепла моя любовь к тебе и этот ужас перед расставанием.

Мне было жаль его до боли! Всё, что он говорил, было абсолютной правдой, я знала это каждый день моей жизни. И вот теперь этот жуткий миг для него настал .

– У нас говорят – «Любовь и кашель не скроешь». Это правда, пап, – сказала я ему тихонько, – Ты меня всегда любил и будешь любить дальше. И мне точно так же, как и тебе, не хочется расставаться. Так зачем же терзать друг друга без причины? Я соглашусь выйти замуж за того, без которого не смогу жить. Кого полюблю на самом деле. Но если ты отдашь меня первому встречному, разве это не сделает мне больно? А если это так, то больно будет и тебе самому!

Юлий Тит Капулетти вытер слезу, прочистил горло и произнёс совсем другим голосом, смотря чуть выше моих зрачков, куда-то под брови:

– Конечно, родная! Никто тебя не отдаст за первого встречного. Но Филипп Люциус Монтекки – благородный и достойный мужчина. Я выбрал его тебе в супруги. И... ты научишься быть счастливой рядом с ним.

Глава 4

Пока я пыталась вдохнуть хоть сколько-нибудь воздуха после этих слов папы, в моих широко раскрытых от ужаса глазах мелькнуло что-то белое. А потом и залаяло. Конечно! Это мамина любимица – мальтийская болонка Фидо.

У этой собачки была странная привычка – как только меня видела, так сразу и бросалась ко мне на колени, чтобы я обязательно приветствовала её, подняв на руки.

Ничего не оставалось делать – приходилось менять объятия Юлия Тита Капулетти на обнимашки с просто Фидо. Я быстро подошла к краю имплювия и вовремя успела поймать лающий белый шарик шерсти, который уже готов был добираться ко мне вплавь.

– Фидо! – обняла я собачку и тихо спросила, – Ты ведь меня никогда не обидишь, правда? Ты ведь не человек...

В ответ болонка только преданно задышала и осторожно лизнула меня в подбородок, глядя мне прямо в глаза, а не в подбровье.

– Антония, душа моя! – услышала я возглас папы и посмотрела в ту сторону, куда раздалось приветствие.

Моя мама – одна из прекраснейших женщин Вероны. Статная. Строгая. Черноволосая, даже без намёка на седину. В безупречной белоснежной столе из индийского хлопка. Её витую причёску дополняли золотые украшения. Тяжёлые серьги, ожерелье, браслеты и кольца были из этого же драгоценного металла. Она вся являла собой какой-то сияющий атрибут этого домуса, атрибут могущества и власти Юлия Дионисия Капулетти. Её выдали замуж за папу, когда ей было 15, а ему 33. И у меня никогда не хватало смелости спросить – научилась ли она быть счастливой с ним или нет. По крайней мере, улыбку на её лице я видела крайне редко...

Мама двигалась с достоинством и изяществом так естественно, что всем было сразу понятно – она не играет роль, это её натура – быть львицей в обществе. И у неё это действительно получалось. В её присутствии люди и будто сама атмосфера менялись.

Однажды я была на площади, когда там вдруг появился император. Люди моментально изменились – замолчали и стали гораздо серьёзнее. Так бывает и с мамой – как только она появляется, все и всё вращается теперь только относительно её личности.

И почему-то сразу же мне вспомнились сегодняшние слова Амадея о том, что истинная власть находится в руках женщин. Что ж, относительно Антонии это можно было вполне утверждать. Любое её желание было законом для отца. Хотя снаружи он и играл роль патриарха, но перед ней просто таял. И, к слову сказать, только перед ней. Остальные трепетали уже перед ним. Интересно, могло ли это быть следствием того, что он пытался всю жизнь искупить перед ней свою вину за то, что невесту отдали ему совершенно против её желания? Ведь он был на самом деле искренним человеком и просто шёл на поводу у традиций, которые очень редко кто осмеливался нарушать.

Мама измерила взглядом нашу троицу, стоящую по щиколотки в воде, но даже бровь не подняла. Просто прошла к Фелиции и поздоровалась с ней ласково. Та улыбнулась ей в ответ, показала свою вышивку и пожелала хорошего дня.

В помещение вошёл и Силий со своей кифарой, готовый служить хозяйке.

– Антония! – ещё раз произнёс с нежностью отец, вылезая из воды и стряхивая её с сандалий, – Ты очень вовремя! К нам сейчас прибудет гость, о котором мы с тобой беседовали на днях.

Мама медленно повернулась к отцу и спокойно ответила:

– Хорошо. Угощение в триклинии уже готово. Столы накрыты. Я пригласила дополнительных музыкантов.

Мы с братом тоже выбрались из имплювия и подошли к родителям.

Мама повернулась ко мне всем телом и сделала шаг навстречу.

– Джулия, дочь моя, – она поправила мой сбившийся непослушный локон, потом золотую цепочку на шее и тунику на плече. Она смотрела на меня, совсем незаметно склонив голову набок, будто оценивая товар перед покупкой, что меня, безусловно нахмурило. Она улыбнулась и продолжила деловым тоном, – Не стоит волноваться, дорогая! Женитьба – это просто часть жизни. Мы с тобой это всё часто обсуждали.

Раньше я никогда бы не позволила себе перебивать маму. Но почему-то в этот раз осмелела:

– Обсуждали. Да. Но, видимо, недостаточно!

В помещении зазвенело тишиной. Все посмотрели не на меня, а на маму. Но та, со свойственной ей царственной невозмутимостью, только легонько улыбнулась краешками губ и уронила:

– Мой львёнок подрос. Это очень хорошо. Просто скажи мне, что тебя волнует?

Я подняла глаза и прямо посмотрела в её, хоть мне это тяжело давалось делать прямо при всех. Но ничего нельзя было изменить – нужно было взрослеть.

– Мама. Я не знаю этого человека! Как можно просто взять и согласиться на то, чего не знаешь? Раньше мне всё это казалось чем-то далёким и немного сказочным. Но сейчас... Сейчас сюда зайдёт совершенно незнакомый мне человек. Он оценивающе посмотрит на меня, что-то обо мне подумает, потом поприветствует, мы вместе поедим, послушаем песнопения... и всё! Вы отдадите меня этому незнакомцу навсегда? И только потому, что «так принято», «у нас такие обычаи»?!

Я внимательно следила за реакцией её души, отражающейся в этих бездонных глазах. И была счастлива увидеть в них сострадание. Наверняка она понимала тот ужас, в который меня сейчас ввергали человеческие традиции, ведь её точно так же выдавали замуж за папу.

– Джулия, дочь моя, – серьёзно и твёрдо ответила Антония, – Мы не выбираем время появления на свет. Мы не выбираем, в какой семье родиться. И мы не выбираем себе мужа. За нас это делают наши мудрые отцы. Просто доверься и потерпи. Неужели ты думаешь, что твой любящий папочка выбрал тебе что-то плохое?

Глава 5

Я не удержалась и посмотрела в этот момент на папу. Тот широко мне улыбался сквозь выступившие на глазах слёзы. И его чуть склонённая голова и приподнявшееся плечо говорили с любовью: «А ты переживала!»

Моё крохотное сердце затрепетало, словно пойманная в силки птица. Мне стало жарко, я тяжело задышала и, наверное, очень покраснела.

А эти предатели взяли и ещё сделали шаг назад, как бы выставляя меня вперёд. Ну точно – как товар на продажу!

И тут ромашки поползли вниз – туда же, где было к тому времени моё сердце.

Я не хотела смотреть туда. Боролась. Но... посмотрела.

Ко мне неспешной походкой двигался... красавец. Широкоплечий, скуластый, с мужественным взглядом. Филипп Люциус Монтекки знал, что его можно оценить по достоинству. Это я сразу уловила. Этот мужчина понимал свою цену и шёл взять то, что может принадлежать ему по праву. О, да! Таких я насмотрелась вдоволь! Что ж, посмотрим!

Я опустила глаза на протянутые мне ромашки. Вздохнула. И вдруг, ни с того ни с сего во мне проснулась мамина кровь. Внутренняя львица распрямила позвоночник, выгнулась, громко зевнула и огляделась по сторонам. Она окончательно и бесповоротно заменила во мне бывшую овечку.

– О, блистательная Джулия Капулетти! – начал свою заготовку Филипп, но я перебила его, занырнув лицом в ромашки. Я знала, что это против всех мыслимых правил, порядков, традиций и обычаев, но ничего не могла с собой поделать. Я должна была попытаться взять судьбу в свои руки, пусть даже стану первой из римских девушек, кто восстанет и свергнет с себя гнёт этих бессердечных традиций!

– М-м-м! Как пахнут! Прямо как в детстве! – сказала я ровным маминым голосом, совершенно не обращая ни на кого внимания. О, да! Теперь внимание всех будет моим ещё долго! Спасибо, Антония, за урок! Ты сама только что сделала шаг назад. Так тому и быть! На сцену выходит Джулия Капулетти. Рукоплещите!

– Что? – не разобрал моих слов из букета совершенно сбитый с толку таким поведением женишок, – Что ты сказала?!

Я не удостоила его ответом. Просто взяла одну ромашечку и тихонько вставила её себе в причёску. А затем, насвистывая, пошла к корзинам с цветами и стала собирать из них себе букетик.

Реакцию моих родственников и этого Филиппа я читала в глазах рабов, державших цветы. Эти шестеро совершенно онемели. Они смотрели на меня с неподдельным ужасом. Представляю, что испытывали теперь свободные рядом со мной. И поделом! Решили судьбу мою решить? Мы это ещё посмотрим!

– Доченька, – начал вдруг папа строгим голосом, но и ему я досказать не дала:

– Да, папочка! Мне очень понравился этот первый жених! Такой щедрый! Столько цветов! Вот интересно – остальные тоже такими будут?

– Какие... остальные? – нахмурил брови Филипп Монтекки, а лицо его при этом исказила злобная гримаса.

– Которые будут следующими, если мне захочется! – ответила я ему спокойным голосом. И только теперь заметила, что на каждом пришедшем в наш домус рабе был ошейник. Я подошла ближе и присмотрелась. Там было грубо выгравировано «Монтекки».

Тут же резко повернулась к отцу с вопросом:

– Папочка, а почему у наших рабов нет таких украшений?!

Все присутствующие повернули к нему головы. А тот совсем растерялся. Потёр висок и ответил сбивчиво:

– Джулия, у нас в роду не принято такое. Ошейники – это лишняя мера предосторожности. Мы считаем, что рабы в нашем домусе достаточно послушны и знают своё место. Но давай поговорим о другом...

– Понятно! – снова перебила я папу и повернулась к жениху, не давая им сбить мой боевой настрой, – Значит «ноль»!

– Какой «ноль»?! – нахмурил брови Филипп Монтекки и сердито посмотрел на папу.

– Какой «ноль»? – хором повторили папа и брат. И только мама хранила своё обычное царственное хладнокровие, но в её взгляде я уловила нечто новое. Кажется это называется «старость». На её глазах дочь превращалась в львицу. А значит – её время блистать двинулось к закату. Но я была благодарна ей за то, что в этом взгляде не было ни зависти ни раздражения. Мама просто тихо радовалась за меня и, возможно, одобряла.

– А я придумала только что для моих женихов такую игру. Принёс кучу цветов – молодец! Получил «один». А потом мне не понравились эти унизительные ошейники – получаешь «минус один»! Один минус один равно ноль. Вот ноль и есть!

– Джулия, пожалуйста... – снова начал папа, но я опять не дала ему договорить.

– Так я с удовольствием! Вы разве не знали, что девичье сердце – это крепость, которую нужно завоёвывать? Так вот пусть и стараются! Кто первым «десять» наберёт, тот меня и получит.

– Но... так не принято... и вообще! – снова пытался взять власть в свои руки папа, но я вдруг осознала до конца, что моя жизнь – это моя жизнь. И решения окончательные должна принимать только я.

– И ошейники не принято! – снова перебила его я, показывая пальце на рабов Монтекки, – Однако они до сих пор почему-то у нас перед глазами!

Мы с папой упёрлись глазами друг в друга, но в этот момент на сцену вернулась мама. И очень кстати. Она примирительно промолвила:

– Дорогие мои! Давайте не будем утомлять гостя семейными... вопросами. Пройдёмте в триклиний, приляжем и поедим. Джулия немного успокоится, придёт в себя. Наверное, Юлий, нужно было всё-таки подготовить её заранее, я тебе об этом говорила. Но ты меня почему-то в этот раз не послушал. Вот она и реагирует сейчас на всё происходящее так, как у нас не принято. А поест, выпьет хорошего вина, вот и передумает. Потом ещё извиняться будет. Истина – в вине, здоровье – в воде.

Глава 6

Переодевшись к обеду, как было у нас принято, и посетив латрину по совершенно естественной нужде, я умыла руки и посмотрела на себя в зеркало.

Да. Без ложной скромности нужно было признать – Венера наделила меня, конечно, не своей божественной красотой, но вполне себе человеческой. Большие глаза, тонкие брови, слегка полноватые губы и ровный аккуратный нос. И в сочетании всего этого сквозило что-то ещё, что заставляло мужчин на меня засматриваться.

Где бы я ни появлялась, всюду меня сопровождало мужское внимание. Рабы делали это украдкой, а свободные – совершенно открыто и даже как-то дерзко. Но я не жадная – спокойно ощущала эти восторженные взгляды, особо не принимая это всерьёз и на свой счёт. Красота была мне дана от рождения, это не было моей заслугой. Хотя, безусловно, такое внимание было очень приятно! Оно нехотя пробуждало во мне мою женственность.

И вот теперь этот Филипп со своими цветами. Конечно, он видел меня и раньше, хоть мы лично и не были знакомы. Он такой же веронец, как и я. Не так уж был велик наш город, чтобы ни разу не пересечься. Да и количество знатных семей можно было пересчитать по пальцам.

Главный вопрос был в другом – влюблён ли он в меня или просто хочет взять лучшее, на что способно его богатство? Что я для него? Очередное приобретение? Дополнение к его статусу и гордыне? Или он не может без меня жить? Вот в этом последнем я сомневалась почему-то больше всего!

Но важнее было другое. Готова ли я сама связать навсегда жизнь с этим человеком? Ведь это не игрушки! Конечно, можно было бы полностью довериться выбору отца и закрыть глаза на всё остальное. Но... но так поступила бы овечка. А я... я теперь львица. Как мама. Во мне другая кровь. И я не собираюсь это менять! Решение будет только моим, пусть это даже против всех правил и традиций. И оно не будет скоропалительным. Орёл не ловит мух.

С этими решительными мыслями я отправилась в триклиний, где меня уже ждали.

Эта просторная светлая комната была построена моим дедом специально для званых обедов. В самом центре стоял большой стол, за которым с трёх сторон располагались скамьи, на которых возлежали гости. Передняя сторона стола оставалась пустой, чтобы рабы могли легко подходить и обслуживать пирующих. Они забирали пустые блюда и меняли их на новые.

В этой комнате также стояли статуи предков – особенная гордость моих родителей.

В углу музыканты наигрывали спокойную мелодию, потому что время танцев ещё не наступило.

– Джулия! Ну наконец-то! – весело приветствовал меня папа и похлопал ладонью рядом с собой, чтобы я прилегла на это место. А по другую сторону от него на почётном месте располагался гость, который, как и все остальные, тоже переоделся к обеду. Обычное, казалось бы, поедание пищи у нас считалось ритуалом, имеющим почти сакральный смысл. Ещё бы! Чем же ещё занимать свою жизнь таким знатным жителям планеты? «Хлеба и зрелищ» – вот, чем были заняты мысли подобных нам.

Я спокойно подошла и молча легла рядом с отцом, стараясь не смотреть в сторону скуластого гостя, который, ничуть этого не скрывая, пялился на меня и мою фигуру без улыбки, он до сих пор был зол на меня за мои выходки. Глупенький! Я, конечно, не озвучу это сейчас, но подобные дерзкие взгляды приносят тебе сплошные минусы в нашей игре!

– Вот эта жареная форель особенно сегодня хороша! – сказал мне Амадей и указал пальцем на блюдо с рыбой, – Отведай, не пожалеешь.

– Уговорил, – улыбнулась я брату и положила кусок на свою тарелку правой рукой.

Обычай есть лёжа, опираясь на левый локоть, казался мне странноватым. Я всегда считала, что сидя это делать было бы удобнее. Но традиция есть традиция, приходилось повиноваться. Ох! Сколько же всего в этой жизни нам диктовали обычаи и наши суеверия! Я даже вошла в комнату, переступив через порог, конечно же, правой ногой, ведь всё левое у нас считалось «зловещим»!

Заметно было, что никакой нормальной беседы до моего прихода у них склеить не получилось. Ну ещё бы! Женишок ведь малость в шоке от моего поведения. Но я решила бросить ему кость, решив быть великодушной.

– А что, Филипп Люциус, расскажи нам о роде Монтекки. Я вот почти ничего о вас не слышала.

Жених от неожиданности чуть не подавился гранатовой косточкой. Закашлялся. Папа заботливо похлопал его по спине. Я посмотрела на улыбающееся лицо мамы и тоже улыбнулась. Знай наших!

– Это хороший вопрос на самом деле, – поддержал меня Амадей, – Если нам суждено породниться, то надо бы знать друг о друге больше.

Филипп откашлялся и кивнул головой в знак согласия. Отхлебнул из серебряной чаши и начал свой рассказ, пытаясь убрать из голоса раздражение, которое в нём бушевало словно Везувий:

– Мой прадед занялся торговлей с юных лет. Меркурий наделил его уникальным талантом. Прадед чуял где и что пользуется наибольшим спросом, а также – где это можно было купить должного качества и по самой низкой цене. Постепенно торговля разрослась до серьёзных масштабов. Теперь наши торговые корабли плавают по всему Внутреннему морю, ежедневно перевозя товары из одной колонии в другую. Но самая широкая торговля, конечно же, – в Риме.

– Ох! – нечаянно вырвалось из меня, – Я бы хотела побывать в столице нашей империи!

– Ну, в этом нет ничего сложного! – хмыкнул Филипп, приняв почему-то на свой счёт мой радостный возглас, – Я как раз планировал на днях туда отправиться. Могу провести для тебя экскурсию.

– И для меня заодно, – подхватил Амадей, – Я давно мечтаю посмотреть этот Колизей, о котором столько рассказывают!

– Вот и славно! – подхватил папа, обрадовавшись тому, как развиваются события, – Заодно у Филиппа появится возможность заработать очков в твоей «игре», Джулия. Прекрасно!