Карфаген 2020. Апгрейд

Пролог. Семнадцать лет назад

Здесь нет деревьев, здесь так высоко, что ветер не доносит ни запах зелени, ни гарь автомобилей, чадящих на нижних ярусах. Только небо и облака. Когда пасмурно, они укутывают вершину зиккурата, и ритуалы приходится переносить на другой день.

Сегодня ясно, и с минуты на минуту начнется Великое Подношение.

 Прожекторы выключены, и над вершиной – черное небесное полотно. Самые яркие звезды – глаза тех, кто сверху смотрит на Сердце зиккурата — многоступенчатую воронку, где на плоском дне восседает на золотом троне идол Ваала, с пятой ступени к нему тянется широкая лестница. Светятся красным три глаза на бычьей голове, на протянутых руках танцуют сполохи огня, полыхающего в печи его ненасытной огненной утробы.

Вверх возносится многоголосая песнь жрецов, полукругом стоящих у ног Величайшего, они так мелки, что напоминают красно-золотые кукольные фигурки. Второй от статуи полукруг – жрицы, которые подхватывают песнь, когда смолкают мужчины. И самый дальний ряд – дети в белых одеяниях.

Только потомки великих родов имеют право видеть Великое Подношение. Тридцать родов – тридцать лож на самом высоком ярусе.

Барабанная дробь обрывает песнь, и мир застывает в предвкушении. Створки на брюхе Ваала смыкаются, чтобы огонь не опалил людей, которые должны приблизиться к идолу. На лестнице появляется фигурка женщины, ведущей за руку двухлетнего ребенка в белой мантии. Кудрявый золотоволосый мальчик сосредоточенно сопит, пытаясь открутить кукле руку, его не волнует ни гудящий огонь в брюхе Ваала, ни лысые жрецы, идущие вслед за его матерью.

Смолкают барабаны, и тишину пронзают десятки детских голосов, умоляющих Ваала принять дар. Женщина берет сына на руки и, вытянув их перед собой, шагает по лестнице к божеству. Ребенок смеется, пытаясь дотянуться до ее носа, а когда рядом проносится ворох искр, оглядывается, смотрит на вмиг распахнувшееся чрево Ваала, испуганно раскрывает рот.

Мать прижимает его к себе, чтобы он не закричал, ведь это плохой знак, бежит к печи, отрывает от себя ребенка и бросает в печь. Тонкий крик тонет в многоголосой молитве благодарности.

Десятки наблюдателей восторженно ахают, и лишь одна женщина сжимает зубы, зажмуривается и больше не смотрит вниз. Она до последнего надеялась, что явится Белый Судья и остановит убийство. У нее годовалая дочь, и муж хочет отдать ее Ваалу, чтобы тот даровал ему пост суфия.  Губы женщины шевелятся, но не молитву читает она – снова и снова проговаривает вопрос в надежде услышать ответ.

«Великий Ваал! Мне не нужны богатство и слава. Если хочешь, я ими пожертвую. Ты сам говорил, что моя дочь отмечена Танит, так зачем ты забираешь ее? Хочешь, я отрекусь от своего рода?.. Хочешь – возьми меня, но пусть она живет».

Она смотрит вверх, и ей чудится странное: будто цифры бегут от Ваала вверх и тают в небе.

 «Пусть Гамилькар возьмет себе другую жену, - шепчет женщина. – Она отдаст тебе первенца, а потом родит второго, и взамен Ваал сделает Гамилькара суфием, даст ему столько власти, сколько он желает. А у меня больше не будет детей! Пощади». Она становится на колени.

 «Ты еще не поняла, что Ваалу плевать на вас? Алчное, совершенно безмозглое божество жаждет вашей крови, а взамен кормит иллюзиями».

Она всю жизнь боялась обитающего в ней демона, подстрекающего к плохим поступкам, но теперь он был с ней заодно. Она приняла решение и тверда как никогда.

Дождавшись, когда восхваления закончатся, женщина садится во флаер, стоящий здесь же, на взлетной площадке ложи, усаживается за руль и взмывает ввысь, чтобы посмотреть на светящийся муравейник сверху, проститься с привычной жизнью, ведь уже сегодня она добровольно сойдет на последнюю ступень зиккурата, где обитает грязный и лихой люд, который ест крыс и, говаривают, что друг друга – тоже, граждане ее круга объявят на нее охоту, ведь она собирается забрать у Ваала то, что принадлежит ему по праву.

Добравшись домой, женщина вздыхает с облегчением: мужа еще нет. В последнее время он подолгу пропадал с молодыми жрицами.

По просторному холлу она торопливо идет в спальню, где над кроваткой ее дочери склонилась няня. Доносится заливистый детский смех. Пожилая няня уступает матери место у колыбели.

Обычно дети рождаются страшненькими, красными или желтыми, лысыми и сморщенными. Эта девочка родилась красивой, со смоляными волосами до плеч и снежно-белой кожей, а через месяц стало ясно, что ей достались глаза матери – миндалевидные, редкого ярко-синего цвета.

Как можно погубить такое дитя? Да и разве жизнь человечка, который за себя еще не отвечает – правильная жертва? Хочешь власти – пожертвуй собой, как это делают скопящие себя во славу Ваала.

Женщина берет дочь на руки, начинает торопливо ее переодевать – ей нужно успеть, пока не вернулся Гамилькар. Неловкое движение, и вместе с маечкой на пол падает золотой кулон на цепочке. Женщина наклоняется за ним, отдергивает руку, задумывается и все-таки поднимает золотую львиную голову с изумрудами глаз – символ Танит, покровительствующей древнейшему роду Магонов, когда-то правившему колыбелью человечества – Карфагеном.

- Уходите? – с улыбкой спрашивает няня. – Я слышала, что господин хочет отдать ее Ваалу. Уверена, бог умилостивится и дарует больше, чем вы попросите!

Женщина хочет сказать, что разве может роскошь или власть стоить жизни младенца, но знает, что ее мысли кощунственны – нельзя ничего жалеть для Ваала - потому просто улыбается.

- Если бог примет жертву, это будет великая честь для нас.

В спальне под кроватью она уже припрятала сумки с самым необходимым. Воровато озираясь и не выпуская дочь, она относит вещи во флаер и уже там шелка меняет на самую простую одежду.

Ночью ей удалят чип, а утром она начнет новую жизнь на дне, на первой ступени зиккурата – среди людей глупых и дурно пахнущих, ниже которых только кошмарные трикстеры[1].

[1] Трикстер - (trickster — обманщик, ловкач) в мифологии и фольклоре человек, дух, бог, не подчиняющийся общим правилам поведения.

Глава 1. Трикстеры

Здесь, на нулевом этаже зиккурата, в цоколе, нет ветра, лишь затхлый подземный сквозняк, бетонные коридоры с трубами, обмотанными изоляцией, тусклый свет и запах плесени.

Раздетые до трусов десятилетки, принимающие ванны ультрафиолета под специальными лампами, установленными в тупиковой комнате, радостно корчатся, изображают ходячих мертвецов. Тощие, не видящие солнца, они и правда напоминают зомби. Дети пытаются достать Кэрри, залегшую за огромной трубой теплотрассы, она отбивается палкой. Только Барка сидит на бетонном полу под лампой, поглядывает на остальных с завистью.

Во время прошлого налета зверобогих он упал с высоты на арматуру, в нескольких местах сломал ногу. Враги не захотели с ним возиться или посчитали мертвым, иначе он нашел бы смерть в огненной утробе ненасытного бога, как и все пленники зверобогих.

— Мооозг! Мооозг! – радостно вопят восемь детей внизу.

Кэрри замечает меня первой, округляет глаза и испуганно восклицает:

— Леон пришел!

Дети замирают, дружно оборачиваются и начинают одеваться, Кэрри тоже покидает убежище. Становлюсь посреди помещения, скрестив руки на груди, жду, когда они оденутся.

Дети – будущее нашей стаи, моя задача – вырастить их воинами, зажечь в них искру Шахара. Хлопаю в ладоши:

— Осталось десять секунд. Девять. Восемь…

Они успевают одеться за семь секунд. Вывожу их в просторный тренировочный зал, где трубы тянутся под потолком, а к ним прикреплены всевозможные лестницы, канаты, снаряды, тросы.

Среди моих подопечных пять кинетиков, два псионика, трое детей еще не зажгли искру Шахара. Старейшины склоняются к тому, что они так и останутся простыми, я думаю иначе: если дать им шанс, дети, как и я, станут техно, а умение выводить из строя вражеские механизмы гораздо важнее мысленного швыряния камней.

— Моя троица, подойдите сюда, — я хлопаю по бедру, подзывая девочку и двух мальчиков. – Остальные – три круга на тренажерах! Начали.

Среди непроявленных и загипсованный Барка, в котором я вижу большой потенциал. А может, и не вижу, может, просто подозреваю, что именно этот мальчишка – наш с Гитель сын. Как ни старайся, чтобы все дети были общими, все равно природа вынуждает искать свое, родное.

Вручаю им по игрушечному пистолету, стреляющему пластиковыми пулями, достаю пульт управления, и из-за нагромождения коробок выезжает крупный игрушечный танк, который больно бьет электроразрядами. Я сам его перепрошивал, механизм развивает скорость, достаточную, чтобы догнать ребенка.

В одиннадцать лет я не проявился и был записан в простые. Но во время облавы меня взяли зверобогие, и это сработало триггером: мне так не хотелось, чтобы меня сожрал их чудовищный бог, что пробудились спящие способности, и я умудрился ножом вывести из строя экзоскелет нападавшего, который меня тащил, и сбежать. То ли от страха, то ли от злости в голове что-то щелкнуло, и пластины на груди экзоскелета подсветились зеленым, словно сам наш защитник Шахар показал, куда бить, чтоб наверняка.

И с тех пор так было всегда: уязвимое место механизма высвечивалось зеленым, а если система сломана, красным обозначалась поломка.

За шесть лет я выявил восемь техно, подобных мне, а значит, трикстеры стали намного сильнее.

Пока основная группа с радостным воем проходила специально сконструированный для них киллхаус, я тренировал потенциальных техно: они должны были обнаружить слабое место игрушечного танка и ликвидировать машину. Чтобы мотивировать подопечных, я сделал, чтоб танк больно бил разрядами. Жестоко, но только так возможно пробудить в детях спящие способности.

Первой танк атаковал смуглую Райлин. Пока она удирала, мальчишки расстреливали машину – безрезультатно. Упершись в стену, девочка наконец начала стрелять. Я специально сделал уязвимость танка в труднодоступном месте, чтоб попадание не было случайностью.  Райлин не справилась с заданием и получила разряд, разинула рот, но не закричала. Настоящий воин растет!

Направляю танк на Барку, он вяло отстреливается, пятится, подволакивая ногу в гипсе. Танк набирает скорость, прет на него. Мальчик падает, но не выпускает пистолет, его лицо искажается от боли. Гусеницы у танка тяжелые, железные, они вполне могут порвать кожу. Барка знает, что я не остановлю машину. Дети боятся меня, считают кровожадным монстром.

По лицу мальчика пробегает тень, он делает всего два выстрела, и танк останавливается. Доносятся аплодисменты. Дети, проходящие третий круг тренажеров, замирают, пытаясь понять, кто же хлопает. Из темноты к Барке бросается Гитель, поднимает его сильными руками, кружит.

— Ты смог! Какой ты молодец.

А я смотрю на них и пытаюсь найти сходство: он черноволос, как я, но кудряв, как Гитель. Разрез глаз, как у меня, но цвет – зеленый, а не темно-карий… Стоп! Не факт, что наш сын – именно он. Может, у нас вообще родилась дочь, и это, например, Райлин, получившая разряд. Или кто-то из детей, которые, пользуясь передышкой, катаются на канатах, изображая обезьян, которых никогда не видели вживую.

Поставив Барку, Гитель треплет его по голове, оборачивается ко мне.

— Неужели ты не остановил бы танк? У Барки нога сломана! Это могло его покалечить!

— Ты знаешь ответ, — говорю я и даю детям команду продолжать.

Мне не нравится мучить детей, но способности техно пробуждаются только через боль и преодоление. А если все те дети, которых мы записывали в простые, – с потенциалом техно, то скоро нам будет что противопоставить зверобогим, у которых такого дара нет. Да что там говорить, у них вообще нет каких-то особых умений, видимо, Ваал боится конкуренции и не одаривает подопечных, предпочитает решать все сам.

Только мы, трикстеры, – избранный народ, за что уже тысячи лет терпим гонения.

Барка раздувается от гордости. Еще бы! Только вчера он был простым, а теперь – надежда и опора трикстеров!

Гитель дожидается окончания тренировки и уводит подопечных на обед, а я в приподнятом настроении отправляюсь домой – в одно из тупиковых ответвлений нулевого этажа. Бетонные стены я разрисовал яркими диковинными пейзажами – чтобы хоть как-то скрасить существование под землей. Картины – моя сила и слабость, ничто так не дисциплинирует и не успокаивает, как живопись.

Глава 2. Ты потеряешь все

Первым просыпается разум, мечется внутри обездвиженного тела. Я должен умереть, потому что вколол себе смертельную дозу цианида. Наверное, это и происходит – медленное умирание, ведь мозг погибает не сразу, а долгое время угасает, отчего люди видят диковинные картинки. Больше всего мне хочется увидеть Гитель, обнять ее, зарыться лицом в ее кудри.

Но то ли изменилось восприятие времени, то ли смерть не спешит. Мало того, начинают возвращаться ощущения: я замерз, ноет рука, в голове болезненная пульсация. Открываю веки и вижу серый асфальт, куда я воткнулся лицом, и из разбитого носа уже натекла струйка крови.

Воняет помойкой. Кто-то тянет за ногу. Поднимаюсь на локтях, и от меня отбегает ощетинившаяся шавка. В двух шагах вижу мусорные контейнеры, за ними – бетонную стену. С трудом поднимаюсь, отхожу к стене. Превозмогая тошноту, вскидываю голову и далеко в темноте вижу снующие огоньки флаеров.

Потираю виски, пытаясь восстановить в памяти, что со мной случилось. Я сдерживал облаву, помог Барке уйти, а сам не смог. Зверобогие вкатили мне парализатор, но я успел вколоть себе цианид...

Так какого хрена я живой?! Что случилось со мной, пока я был без сознания?

Появляется стойкое ощущение бредовости происходящего. А может, я – не я? Закатываю рукав и вижу свои татуировки в виде звеньев цепи. Ощупываю себя, нахожу пистолеты, противогаз за спиной. А вот дробовика нет, как и половины патронов к нему. То есть перестрелка все-таки была. Я цел, невредим, только в голове какая-то каша…

Достаю шприц-тюбик с цианидом и леденею. Сто процентов, я вколол его себе в бедро! Или нет?

Трясу головой, и меня на миг выключает. Если бы не опирался на стену, свалился бы. Чернота вспыхивает ядовито-зелеными цифрами, они бегут сверху вниз, как по монитору – символы, когда слетает система. В правом углу экрана мигает риска курсора.

Или кажется, или из символов проступает шевелящее губами человеческое лицо, которое я видел совсем недавно…

Шахар?

Распахиваю глаза, бездумно смотрю на носок берца. На всякий случай проверяю нож за голенищем: на месте.

Как все прошло? Стали ли зверобогие ловить моих ребят по норами или получили меня и ушли?

Массирую виски, стимулируя извилины, и ухожу из подворотни выяснять, куда меня занесло. Выруливаю на улицу, где катят автомобили, слепя встречными фарами, верчу головой в поисках ориентиров. Справа высится ступень зиккурата, светящаяся огнями окон. Насчитываю их тридцать девять. Дома здесь двухэтажные, автомобили пыхтящие, есть люди на велосипедах – значит первая ступень зиккурата, населенная отбросами общества зверобогих — черноротыми.

Ага, вон телевышка мигает красным огоньком, а вдалеке, отражая свет города, высится дымящая труба, похожая на гигантскую сигарету.

- С дор-р-роги! – меня отталкивает кряжистый дед с авоськами, ковыляющий по своим делам.

Что ж за бардак в голове? Уже ночь, нужно подумать, что делать дальше и куда двигаться, а что-то не соображается. Начинается дождь, надо где-то спрятаться, переждать его. Взгляд останавливается на светящейся вывеске кафешки с незамысловатым названием «Вкусно». Находиться под одной крышей со зверобогими, пусть и низшей ступени, неприятно, чувствуешь себя волком на псарне, но особо выхода нет. Обыскиваю карманы, нахожу двадцать пять шекелей монетами, захожу в бар, где пахнет жареным луком, и живот жалобно урчит, будто я не ел больше суток.

Мне хватает на чашку чая и кусок пирога с синтетическим мясом. Сажусь за единственный свободный столик позади бурно празднующей компании, кусаю пирог, проглатываю огромный кусок, запиваю сладким чаем, и в голове светлеет. Приходят мысли, что я точно побывал в плену у зверобогих, они, скорее всего, меня чипировали, чтобы я привел их к моей стае, а значит, возвращаться к своим мне нельзя.

Нельзя сделать то, что хочется больше всего: узнать, захлебнулась ли зачистка, удалось ли спастись детям и бойцам, сдерживавшим нападение. Да просто заснуть в своей постели!

Как же хреново! Злость разъедает изнутри кислотой, реагирует с беспомощностью, и кажется, меня вот-вот разорвет.

Все паршиво, но не фатально, ведь у меня есть приятель Лари, который умеет удалять чипы без угрозы для носителя. Лари мне жизнью обязан и не должен отказать. И во-вторых, даже если придется раскошелиться на операцию, это лучше, чем сгореть в чреве Ваала или просто сдохнуть от цианида.

Доедаю кусок пирога – он будто в бездну провалился – и поднимаюсь с твердым намерением прямо сейчас наведаться к Лари, пусть просканирует меня и скажет, что к чему. Мимо проходит фигуристая официанточка с подносом, где горкой сложена грязная посуда, ровняется со столиком, где гудят подпившие работяги (один уже упал лицом в салат), и красномордый лысый мужик хватает ее за руку, рывком сажает себе на колени. Падает поднос, со звоном рассыпается посуда,  стакан катится к моим ногам, я отпихиваю его берцем и направляюсь к выходу.

Удивительно, откуда-то я знаю лысого, но, невзирая на великолепную память на лица, не помню, где мы пересекались.

Адгербал, 34 года

Сектор-1, ступень 2, деклассированный элемент.

Меня не волнуют дела зверобогих. Каждый, кто поклоняется Ваалу, мой враг. Сами разберутся. На выручку брыкающейся официантке спешит бармен, но его останавливает косматый здоровяк, отводит в сторону, сует в карман деньги, парень перебирает купюры, жадно кивает. Отвратительные твари! Не просто так их называют черноротыми. За три шекеля мать родную продадут.

Лысый тащит девчонку к выходу, она орет и вырывается. Отворачиваюсь и ускоряю шаг, и тут меня накрывает волной злости, красным вспыхивает мысль, облеченная в слова:

Зафиксировано противоправное деяние!

На миг появляются столбцы зеленых цифр, трансформируются в волну негодования, которая захлестывает меня и несет, несет…

Мысли отключаются. Остается жгучая ненависть и рефлексы. Разворачиваюсь на пороге, оцениваю ситуацию. Преступников семеро. Силуэты двоих – лысого и здоровяка - подсвечены багровым, и я откуда-то знаю, что передо мной насильники и убийцы, приговоренные к смерти, а я – рука правосудия. Эти семеро пьяны, и их единственное оружие – деньги. Грязные пару тысяч за честь и, возможно, жизнь девчонки.

Глава 3. Первый шаг к великой цели

Голопроектор транслирует прощание с Судьей: траурная процессия жрецов несет труп старика, чтобы бросить в пылающее чрево Ваала. Это все меня не касается, мне нужно пожрать, потому что желудок прилип к позвоночнику и поет песни. Денег у меня – ни шекеля, но я знаю, где достать еду: забрать у Ваала, ему наверняка пожертвовали что-то съестное. Когда утолю голод, найду место, где переночевать, а утром отправлюсь к Варану, которого Лари дечипировал, за информацией о своей программе или о том, кто ее создал.

Пять лет назад Варана звали Малхом, он занимал не самый последний пост и должен быть в курсе последних разработок зверобогих. Он-то и расскажет, как мне деинсталлировать программу. Не представляю жизни без моей стаи, лучше смерть, чем зверобогие.

В брюхе идолов черноротых вместо печи – приемник для пожертвований, куда кладут еду и деньги: чем больше пожертвуешь, тем больше получишь. На самом деле ни хрена, но зверобогие веруют, и даже самые отмороженные не зарятся на богатства Ваала. Я – не зверобогий, мне можно.

Обхожу бронзовую статую Ваала с бычьей головой, становлюсь за ее спиной, где на уровне моего лица – дверца с примитивным замком, достаю проволоку, чтобы использовать ее как отмычку… И моя рука наталкивается на невидимую преграду напротив замочной скважины. Обалдев, пытаюсь продвинуть руку вперед хотя бы на сантиметр и понимаю, что не в преграде дело: тело перестало меня слушаться.

Что за… Это невозможно!

Чтобы проверить догадку, убираю проволоку, касаюсь замочной скважины. Повторяю попытку взлома – не получается. Меня запрограммировали так, чтобы я не мог украсть. Захлебываясь бессильной яростью, спрыгиваю с постамента и торопливо бреду прочь, сунув руки в карманы.

Все гораздо хуже, чем думалось поначалу. Я вообще ни хрена не могу! Даже сдохнуть. Ослепленный злостью, едва не наталкиваюсь на мужчину, идущего навстречу.

Лэт, 32 года

Сектор-1, ступень 8, чернорабочий.

— Смотри, куда прешь, — бросает он и идет дальше, а я замираю на месте.

Откуда мне известно его имя? Оборачиваюсь, провожая взглядом его широкую спину, и тут до меня доходит, что я не знаю его, а просто вижу над головой желтый текст, который транслируется прямо в мозг.

Я схожу с ума?

— Эй, Лэт! – окрикиваю его, и мужчина оборачивается, всматривается в мое лицо.

— Мы знакомы?

— Нет, — отворачиваюсь и чуть ли не бегу прочь.

До сегодняшнего дня думал, что не боюсь ничего, но сейчас стоит помыслить о том, что со мной происходит, и будто ледяные пальцы сжимают горло. Меня лишили свободы выбора, и мучиться неведением до утра я точно не буду. Плевать, что десять минут двенадцатого и с огромной вероятностью Варан уже спит, мне нужно к нему. И если он откажется со мной говорить, заставлю его.

Еще вчера я без раздумий ограбил бы того же Лэта, прыгнул в электричку и доехал до станции, где живет Варан, теперь же мне неоткуда взять денег, и я долго толкусь среди пестрых пассажиров, жду, когда приедет состав со старыми вагонами, где на заднем есть порожек, куда можно встать, и выступ, чтобы зацепиться.

Стоя на одной ноге и рискуя сорваться, я затесываюсь между молодняком и считаю станции.

Спрыгиваю на пятой, где серые стены разрисовано красно-черными граффити, перехожу заплеванную железную дорогу и направляюсь к Улью.

На кнопку звонка мой палец ложится ровно в двенадцать ноль-ноль. Прижимаюсь ухом к двери и слышу возню. Не спит, слава Шахару! Теперь надо, чтоб Варан открыл, ведь он вряд ли меня помнит. Черноротые осторожны, иначе не выживешь, а бывшие аристо – вдвойне.

— Никого нет дома, — доносится из-за двери, я окидываю беглым взглядом потолок в поисках камер и слегка обалдеваю: камера, спрятанная в глазке, будто бы обведена светящимся зеленым кругом.

Проклятая программа подсказывает мне! Причем точно так же, как и раньше, когда я распознавал уязвимости механизмов.

— Открывай, это Леон, — говорю я, хотя понимаю, что хозяин квартиры меня видит. – А то я вышибу дверь… Малх, поверь, лучше тебе открыть.

Я буквально ощущаю, как, услышав свое настоящее имя, Варан теряет спесь.

— Леон? Что ж ты сразу не сказал?

Накрываю глазок ладонью, правой рукой выхватываю пистолет и прижимаюсь спиной к стене.

— Только без глупостей. Я просто поговорить. Если не веришь, выходи в коридор, у меня есть к тебе пара вопросов.

Насколько помню, Варан – пятидесятилетний пузатенький мужик, лысый, как кегельный шар, с желтыми вараньими глазами, за что и получил прозвище. Боец он никакой, но огнестрелом владеет в совершенстве. Сразу после дечипирования я за небольшую плату адаптировал его к реалиям нижнего яруса. На месте Варана я пристрелил бы незваного гостя, который в курсе его тайны.

— Ладно, заходи.

Дверь распахивается, но Варан не спешит показываться, так и стоим по обе стороны стены с пистолетами наготове. Жизнь черноротого ничего не стоит, тут до пятидесяти редко доживают даже самые матерые хищники.

— Мне от тебя нужен один ответ и больше ничего, — пытаюсь я решить вопрос мирно, ведь не факт, что программа даст мне выстрелить в Варана, даже если он откроет огонь первым.

Ощущаю себя не просто беспомощным – голым. Прятки могут длиться вечно, потому рыбкой ныряю в дверной проем, перекатом ухожу от выстрелов, сам огонь не открываю, переворачиваю железный кухонный стол и благодарю Шахара, что у Варана не автомат и не обрез, тогда меня стол не спас бы.

— Мне нужна твоя помощь, Варан, — говорю из укрытия.

Тот выпускает пулю в стол, будто ставит точку.

— Чего тебе надо?

Слышу его едва уловимые шаги – он подбирается ко мне. Выглядываю из укрытия, считываю кроваво-красный текст:

Малх, 58 лет.

Уровень 4, ступень 1, инженер-разработчик нефтяных и газовых месторождений.

Преступления: ст.13 (убийство члена общества, находящегося на более высокой ступени иерархической лестницы), ст. 13.1 (двойное убийство с целью наживы)…

Глава 4. Коропорация "Тау"

Наверное, другие черноротые раболепствовали и млели перед троицей с высших уровней зиккурата, чистых, сытых, холеных. Мне же хочется их передушить за то, что смотрят на меня… Да никак не смотрят. Как на пустоту.

Все мои силы уходят на то, чтобы просто не дергаться и казаться спокойным. Мысленно призываю на помощь Шахара и гляжу на главного, из-за ноутбука видны только круглые очки, покатый лоб и русые волосы. Программа подсказывает, что его зовут Титус, ему тридцать четыре года, и он – гамма, обитатель третьего уровня.

— Леон, 31 год.

— Чем отличается птица от самолета? Сколько будет пятью девять? Какой сейчас год?

Вопросы вгоняют меня в ступор, с полминуты соображаю, в чем подвох, и прихожу к выводу, что его нет, они просто проверяют мое умственное развитие, ведь на такую работу не берут отсталых и совсем неграмотных. Многие черноротые могут считать только деньги и не умеют читать, их познания заканчиваются сектором, где они выросли. В то время как мы обучаем наших детей не только грамоте, но и химии, и астрономии, и основам кибернетики. Потому нужно быть осторожным и пожать плечами, если вдруг зададут слишком сложный для черноротого вопрос.

— Живое и неживое. Сорок пять. Две тысячи двадцатый с начала Новой Эры – взятия Рима Ганнибалом Баркой и основания на его месте Нового Карфагена, ставшего два века назад столицей мира.

Титус высовывается из-за ноута, на его лице появляется заинтересованность, и он продолжает:

— Когда открыли Карталонию?

— Северную[1] в тысяча двести первом, Южную в двести втором. Открыл великий путешественник Карталон Самнит.

— Первый полет в космос?

Вопрос укладывается в программу платных школ, потому отвечаю:

— Тысяча девятьсот сороковой год. Последний в шестьдесят, кажется, третьем. Дальнейшее освоение признано экономически невыгодным.

— Откуда знания?

— Гимназия. Отец оплачивал обучение до девятого класса включительно. Потом его убили.

Титус понимающе кивает.

— Понятно. Сын покойного местного царька. – Он смотрит на скучающую лаборантку и тычет в меня пальцем. – Любопытный образец. То-то посмотрю, он какой-то подозрительно здоровый. – Дальше кадровик обращается ко мне. — А почему ты не пошел в криминал по стопам отца?

— Чуть не завалили, все потерял.

Пусть думает, что я собрался у них скрываться от врагов.

— Так-так, еще раз повтори имя и возраст.

Выполняю его распоряжение, а он щелкает кнопками ноутбука с логотипом корпорации «Тау» — заводит на меня личное дело. Так что интеллектуальный отбор я прошел.

— Подойди, — женщина-крыса по имени Шалита делает приглашающий жест и берет шприц-пистолет для забора анализов. – Сейчас проверим, такой ли он здоровенький, каким кажется.

Настораживаюсь, потому что если они прикажут мне раздеться до пояса, увидят, что у меня нет тату Ваала на седьмом шейном позвонке, и тогда хана.

— Закати рукав, — приказывает Шалита, берет образец крови из вены, помещает его в анализатор, и, пока результат обрабатывается, подносит к моему лицу биосканер – прямоугольную хреновину размером с книгу, подключенную к ноуту.

Воцаряется молчание, слышно только, как едва заметно жужжит биосканер, шумит кулер ноута и сосредоточенно сопит Титус. Лаборантка убирает прибор от моего лица, и Титус присвистывает:

— Впервые такое вижу! Он здоров, как бык! В тридцать один даже кариеса нет. Три перелома, два огнестрельных ранения – и все. Да, еще наблюдается переизбыток дофамина в черной субстанции мозга, перевозбуждение нейронов. Что там с кровью? Обрати внимание на следы наркотических веществ.

— Наркоманы не бывают такими здоровыми. Норма. Следы наркотических веществ не обнаружены, — отчитывается женщина. — Может, имеет место бинарное расстройство.

— Нет. Годен, — выносит вердикт Титус и обращается ко мне: — Подойди, протяни левую руку.

Выполняю распоряжение, и на моем запястье смыкается электронный браслет. Титус кивает на дверь.

— Дальше пойдешь по зеленым стрелкам, тебя примут и оформят.

— Кем? Мне бы хотелось…

Титус морщится, словно я превратился во что-то отвратительное.

— Не борзей. Иди по стрелкам. Пошел!

«Гнида зверобогая», — думаю я, выхожу в белый коридор, где слева зеленые стрелки, справа – красные. Вдоль стен стоят хмурые автоматчики. Открывается дверь, ведущая из второй приемной, оттуда вываливается взъерошенный парень, ждет, пока она захлопнется, начинает материться. Один из автоматчиков наводит на него ствол, он сует руки в карманы и плетется чуть впереди меня, открывает дверь с надписью «Выход», а я двигаюсь дальше, все еще слабо представляя, что меня ждет. Мне даже не соблаговолили этого объяснить.

Оглядываюсь в поисках лифтов, ведущих на верхние уровни. Их здесь нет. К ним не так-то просто попасть, и я пока понятия не имею, как это сделать.

Лифт здесь один, циркулирующий между ступенями первого уровня. Охранник сканирует меня металлодетектором, на всякий случай хлопает по многочисленным карманам и отправляет сразу на восьмую ступень первого уровня. Наверное, каждый черноротый мечтает туда попасть, там кормят, есть горячая вода и никто не пытается отнять заработанное: автоматчики бдят. Чтобы выжить на первом уровне, нужно принадлежать к преступной группировке из тех, что контролируют территорию и поддерживают порядок.

В просторном холле с продавленным диваном, где скучает автоматчик, меня встречает пара мужчин средних лет — повышенных до бригадиров черноротых: плешивый толстяк ниже меня на голову и темнокожий совершенно седой мужик без большого пальца на левой руке.

Корнелий, 54 года.

Уровень 1, ступень 8, бригадир сборочного цеха.

Толстяк хлопает приятеля по спине и ретируется, со мной остается темнокожий. Надо же, каким-то чудом затесался в наш зиккурат. Представляюсь и иду постигать новую профессию.

***