Каркассон

Пролог

Август 1208 года, Юг Франции.

Лангедок – край, непохожий на остальную Францию. Здесь солнце палило ярче, виноградники простирались до горизонта, а реки, впадающие в Бискайский залив и Средиземное море, были словно дорожные артерии, связывающие эту землю с богатейшими торговыми городами. В воздухе витал аромат спелого инжира и лаванды, а улицы наполнял говор торговцев, паломников и рыцарей. На рынках можно было встретить как крестьян, продающих оливковое масло и сыр, так и дальних путешественников из Арагона и Италии, предлагающих изысканные ткани, привезённые с Востока. В тавернах пели трубадуры, слагая баллады о любви и доблести, но под этой кажущейся идиллией таились расколы, грозившие уничтожить этот цветущий край.

Лангедок был независим в своей душе. Его земли управлялись не королём Франции, а могущественными виконтами и графами, связанными сложной сетью вассалитета. Здесь говорили не на французском, а на мягком и певучем окситанском языке, а законы часто основывались не на королевских указах, а на старых местных традициях. Однако ни одна свобода не могла долго оставаться бесспорной, особенно если она противоречила интересам сильных мира сего.

Католическая церковь видела в Лангедоке опасное гнездо ереси. Катары, или «чистые» (от окситанского cathar), отвергали богатства, роскошь, власть епископов и даже саму идею о добром Боге, создавшем материальный мир. Они считали этот мир тюрьмой, а единственным спасением – отказ от всех земных благ. У них не было храмов – их служители, называемые совершенными, ходили в простых серых одеждах, жили в бедности и проповедовали отказ от греховной жизни и тщеславия.

Для Папы Иннокентия III катары были как бельмо на глазу, как нарыв, который необходимо вскрыть. Он призывал к изгнанию катаров и к их обращению в истинную веру. Но Лангедок не спешил выполнять эти требования. Катары упорствовали в своих убеждениях и отказывались обращаться в католичество, а местная знать видела в них союзников в борьбе против усиливающегося контроля Рима и французской короны.

Ги де Монфор ехал в Лангедок, следуя приказу кузена.

Его седло скрипело в такт размеренной рыси коня, а в дорожной сумке покоились запечатанные письма, которые он предпочитал не читать. Он был воином, а не политиком. Интриги Симона его не интересовали, но он знал, что кузен использует религию как оружие – во имя собственной власти и выгоды, прикрываясь благородными лозунгами. Ги с детства видел в доме дяди, как легко его сын отдаёт приказы на убийства, изгнания, как вершит казни без пощады и даже намёка на правосудие.

Он давно научился не задавать вопросов, не вдумываться в последствия приказов, которые исполнял слепо, словно карающий меч, рассекающий плоть. Как говорила его покойная матушка, меньше знаешь – лучше спишь. И он старался следовать этому правилу, сосредотачиваясь на том, что умел и любил – военном искусстве. В умении управляться с оружием, в стратегии на поле боя и турнирах ему не было равных, несмотря на его молодость.

Вот и сейчас он ехал на турнир – показать себя, своё мастерство, завязать знакомства, установить связи. Для его кузена, этот турнир был не просто состязанием – он был ареной для политических игр, способом заручиться поддержкой влиятельных союзников.

Когда он проезжал мимо замка Каркас, его взгляд невольно задержался на его мощных стенах, возвышающихся над склонами холмов. Поля с вьющимися лозами винограда простирались к горизонту, золотясь под лучами августовского солнца. Где-то вдалеке слышались песни крестьян, собирающих урожай. Ги на миг задумался: что будет с этими людьми, если начнётся война? Ведь эти земли лежат на пути в Тулузу. Если его кузен решит идти войной на Лангедок, Каркас станет первой жертвой. Его стены устоят недолго, а его жители познают на себе, что значит гнев Церкви и мечи крестоносцев.

Но что ему оставалось? Он был младшим сыном, без земли, без наследства. После смерти отца его отослали в дом дяди, где он стал лишь пешкой в игре сильных мира сего. Он просто выполнял свой долг, пусть иногда и с тяжестью в сердце.

Поэтому он не задавал вопросов, когда его отправили в замок Раймона VI в Тулузе. Он должен был передать письма, встретиться с нужными людьми, получить их ответы и сведения для кузена. А заодно — принять участие в турнире, который должен был скрыть его истинную миссию от местных лордов.

Он не хотел вмешиваться в политические игры. Он отправился в Лангедок, не желая знать, какой кровавый след оставят после себя письма, которые он вёз. Он не собирался вглядываться в лица тех, кому он их передаст. Но это не означало, что он не понимал, что творит его кузен.

Он не хотел войны. Он её не искал. Но он знал, что однажды она найдёт его сама. И тогда ему придётся выбирать, на чьей он стороне.

И лучше уж ему выбрать кузена и Церковь.

Потому что либо ты с Церковью, либо против неё.

А если против – считай, ты уже мёртв.

Глава 1

Август 1208 года, Тулуза, Лангедок

Терпкий аромат жареного мяса смешивался с пряными нотами розмарина, тимьяна и лаванды, что прятались в складках плащей знатных дам. Эти травы здесь использовали не только в кухне, но и в повседневной жизни: сушёные пучки благородные дамы носили при себе, прятали между складками одежды или вшивали в подолы платьев, чтобы защититься от дурных запахов и, как говорили лекари, от «зловредного воздуха», несущего болезни.

Лёгкий ветерок, пробегая над трибунами, приносил с собой запах молодой брожёной яблочной наливки, настоянной на меду и пряностях. Южные земли славились своими винами и фруктовыми настойками, и их разливали в деревянные кубки, не дожидаясь вечера.

Толпа гудела — рыцарские турниры были не только демонстрацией доблести – это было зрелище, захватывающие и жестокое, не уступающее по накалу страстей азартным играм. Мужчины переговаривались, делая ставки, перемигиваясь друг с другом, звеня монетами в кожаных кошелях. В отличие от северных земель, где ставки делали скорее ради чести и престижа, здесь, в Лангедоке, это было делом серьёзным. Проиграть можно было не только золото, но и земли, а то и свободу.

В ожидании сражений публика не теряла времени: торговцы сновали между рядами, предлагая инжир, жареные каштаны, свежеиспечённый хлеб и нежный молодой сыр — только что снятый с пресса, ещё влажный, с тонким ароматом луговых трав, на которых паслись козы. Менестрели воспевали подвиги минувших лет, надеясь заслужить щедрость знатных господ. Но всё это было лишь прелюдией. Настоящий азарт охватит трибуны, когда трубы возвестят начало поединков.

Женщины, спрятавшись за тонкими шёлковыми вуалями, наблюдали за рыцарями, пряча улыбки, но их взгляды выдавали возбуждение. Они шептались между собой, обсуждая фаворитов турнира – кто сегодня покажет себя достойным, кто выйдет победителем, а кто уедет отсюда с позором. Здесь, в южных землях, женщины не были лишь безмолвными зрительницами или украшением рыцарских пиров, но и их активными участницами — их одобрение значило не меньше, чем благосклонность самого виконта.

Тулузский турнир был не просто развлечением, не просто зрелищем, ради которого рыцари облачались в сверкающие доспехи. Здесь заключались союзы, крепились клятвы вассалов, передавались тайные послания. Порой одно рукопожатие значило больше, чем подписанный договор, а один удачно проведённый бой мог изменить судьбу.

Турнир собирал не только рыцарей, но и знатных лордов, вассалов, торговцев, наёмников, купцов, ремесленников, трубадуров и даже жонглёров, готовых за несколько медяков развлекали публику. Для одних это был шанс показать доблесть, заработать земли или расположение могущественного сеньора. Для других — возможность заключить выгодные сделки, продать оружие, ткани, лошадей. А кто-то приходил сюда просто ради игры, веселья, тех мгновений, когда человеческая жизнь висит на волоске, когда победу от поражения отделяет всего один удар копья.

Виконт Раймон VI устраивал подобные состязания не только ради зрелищности, но и чтобы продемонстрировать свою силу, напомнить вассалам о своём господстве и, быть может, удержать тех, кто сомневался, на своей стороне.

В отличие от холодного и строгого Севера, где турниры сопровождались чопорным придворным этикетом, в Лангедоке всё было иначе. Вино лилось рекой, рыцари пели с трубадурами, а дамы не смущались делать тайные ставки на победителей. Вечерами устраивались "Куртуазные игры" — состязания не только в военном искусстве, но и в остроумии, поэзии, танцах. Победитель турнира мог рассчитывать не только на богатые дары, но и на поцелуй прекрасной дамы — знак благосклонности, порой значивший не меньше, чем выигранная золотая цепь, вручённая в знак триумфа и рыцарской доблести.

Но прежде чем копья скрестились на ристалище, знатных гостей принимали в главной резиденции виконта Раймона VI Тулузского. Замок возвышался над Тулузой, словно каменный страж, наблюдающий за городом. Его мощные стены, сложенные из грубого песчаника, когда-то сиявшего тёплым золотисто-медовым оттенком, со временем потемнели, покрылись тёмным налётом и трещинами, но не утратили своего величия. В центре возвышался донжон — массивная четырёхугольная башня, символ власти и последняя линия обороны в случае осады.

Высокие, зубчатые стены обнимали внутренний двор, защищая от непрошеных гостей. Вдоль них располагались меньшие башни с бойницами, а за ними виднелись крыши зданий замкового комплекса. Ворота, увенчанные гербом виконта — золотым крестом на красном поле, — были открыты, и стражники в тёмно-красных накидках с вышитыми тулузскими крестами зорко следили за прибывающими.

По обе стороны от ворот тянулись рвы, заполненные водой, через которые вёл крепкий подъёмный мост. В это утро он был опущен, и поток гостей — рыцарей, вассалов, торговцев и прислуги — свободно направлялся внутрь.

Во дворе шумела жизнь. Слуги сновали туда-сюда, виночерпии выносили кувшины с налитым вином, оруженосцы проверяли амуницию своих господ перед предстоящими поединками. В воздухе витал аромат свежеиспечённого хлеба, пряных трав и сладкой медовухи.

Гостей принимали в большом рыцарском зале, сердце замка, где решались важные дела и проходили пиры.

Зал был просторен, с высокими стрельчатыми окнами, пропускавшими дневной свет, и массивными балками, поддерживающими каменный свод. По стенам развешаны гобелены, изображающие сцены битв, охоты и святых чудес. Их богатые краски смягчали суровый облик зала, делая его не просто военным укреплением, но местом, где вершилась судьба земель.

Вдоль стен стояли длинные деревянные столы, покрытые вышитыми скатертями, а у самого центра зала — возвышение с главным столом для знати. Там уже были расставлены кубки из чеканного серебра, кувшины с вином, блюда с нарезанными фруктами.

В углу зала находился большой камин, где потрескивали дрова, отбрасывая на стены пляшущие тени. На полках у камина стояли керамические сосуды с благовониями — ладаном и миррой, которые использовались не только в религиозных целях, но и чтобы перебить запахи замкового быта.

Глава 2

Август 1208 года, окрестности Тулузы, Лангедок

Турнирное поле раскинулось на широком зелёном лугу за стенами города. Оно было разделено на две части: центральная арена для поединков и боковые полосы, предназначенные для подготовки рыцарей и их коней. Над ареной, окруженной деревянными баррикадами, возвышались трибуны, отведённые для знати и духовенства. Шёлковые балдахины укрывали высокородных дам от палящего солнца, а резные деревянные кресла, обтянутые бархатными подушками, предназначались для самых влиятельных гостей.

Ниже, у самого ограждения, в тенистых шатрах расположились рыцари-участники. Полотнища с их гербами колыхались на лёгком ветерке, знамёна возвещали о происхождении каждого. Здесь были бароны, вассалы виконта, знатные гости, а также рыцари, странствующие в поисках славы.

В воздухе стоял гул голосов. Сновали оруженосцы, проверяя ремни доспехов и остроту клинков и копий. Кузнецы латали повреждённые кольчуги, отбивая искры от наковальни и выправляя погнутые подковы.

Ги оглядел поле. В разных уголках арены рыцари уже седлали своих боевых жеребцов — вымуштрованных не пугаться шума и сверкающей стали. Лошади нетерпеливо переминались с ноги на ногу, чувствуя напряжение перед началом поединков. В глазах зрителей горел азарт, а на трибунах, среди прочих, занял своё место Раймон VI в окружении родственников и приближённых.

На огороженной арене уже начались пешие поединки. В этих боях, наряду с рыцарями, участвовали наёмники, молодёжь, а также местные жители Лангедока, желавшие продемонстрировать свою храбрость. Глухие удары боевых булав и фальшионов — коротких, тяжёлых мечей с расширяющимся клинком, созданных для мощных рубящих ударов — заглушали крики зрителей. Доспехи, в основном кольчужные хауберки — длинные рубахи из переплетённых металлических колец, служившие основной защитой бойцов, — хоть и принимали на себя сокрушительные удары, не всегда спасали. Если оружие попадало в слабое место или удар был слишком силён, кто-то из бойцов неизбежно падал в пыль, не в силах подняться. Такие поединки были не только подготовкой к основным турнирам, но и возможностью для участников продемонстрировать свою доблесть и воинское мастерство.

Главное же зрелище ожидалось позже — рыцарские поединки на копьях. Деревянные древки ломались, ударяясь о щиты или доспехи, а сбитые с коней воины тяжело падали в траву, не всегда поднимаясь. Для знати, наблюдавшей за поединками, это было зрелище силы и мастерства, но для каждого, кто выходил на арену, — смертельный риск.

Жан, его оруженосец, ждал Ги возле палатки. Молодой, ещё не имевший боевого опыта, но с живыми глазами, полными стремления служить своему господину. Ги уже привык к его помощи и молчаливой преданности, столь же ценной, как и опыт бывалого воина. Когда настало время выходить на поле, Жан тут же принялся за дело, поспешно проверяя всё — от шлема до шпор. Его пальцы ловко и уверенно затягивали ремни доспехов.

— Всё в порядке, господин? — спросил Жан, подтягивая последний ремень и помогая Ги натянуть кольчугу. — Говорят, на турнире будут несколько сильных рыцарей. Прибыл Гильом де Шабо из Лиму. Он известен своим мастерством с копьём. Многие считают его одним из фаворитов. Бернар де Транкавель, говорят, тоже не раз побеждал на турнирах. Его сила и выносливость известны всем в этих землях. О вас тоже спрашивали.

— Всё хорошо, Жан, — ответил Ги. — Пусть говорят, что хотят. На поле узнаем, кто достоин победы. Вперёд.

Шум на трибунах постепенно стихал, когда в центр арены вышел глашатай — высокий, подтянутый мужчина в яркой одежде, украшенной гербом виконта Тулузы. В одной руке он держал трубный рог, и, подняв его к губам, протяжно выдохнул. Резкий звук прорезал воздух, заставив толпу замереть в ожидании.

— Внимание, о зрители почтенные и благородные! — провозгласил глашатай, его голос раскатистым эхом прокатился по всему полю. — Сегодня мы собрались, чтобы воспеть доблесть рыцарей, что сразятся за честь и славу!

Толпа затихла, внимая.

— В этот день, под покровом святого рыцарства, на поле сойдутся те, кто готов доказать свою доблесть в бою! Мы, глашатые, имеем честь предоставить вам возможность наблюдать за каждым сражением, слушать хвалы вашим героям и увековечивать их имена в народной памяти.

Он сделал паузу, давая зрителям время осознать сказанное.

— Но помните, сражение — это не просто демонстрация силы, но и истинного рыцарского духа! — продолжил он. — Этот турнир устроен по старинным правилам, ибо доблесть проверяется только в честном поединке!

По толпе прокатилась волна шёпота — зрители обсуждали строгие правила турнира, которые обязывали участников не только достойно сражаться, но и следовать рыцарскому кодексу чести. Глашатай, не забыв напомнить важнейшие правила, продолжил:

— Если рыцарь упадёт с коня, ему будет предоставлена возможность подняться и продолжить сражение.

Толпа затаила дыхание, внимая каждому слову глашатая. Нарочитые паузы лишь усиливали напряжённое ожидание. И вот, когда он вновь повысил голос, все взгляды обратились к тому, ради кого был устроен весь этот день.

— Сегодня, на этих полях, присутствует великий и благородный виконт Тулузы, сэр Раймон VI! — провозгласил он, и его слова повисли в воздухе, пока зрители не начали аплодировать. — Этот турнир устроен в честь его величия, его несгибаемого духа и славных побед в битвах во славу Лангедока!

Толпа вновь загудела, восторженные крики смешались с аплодисментами. На трибунах знатные гости поднялись со своих мест — дамы подносили к губам расшитые платки или склоняли головы в знак уважения, рыцари коротко прикладывали ладонь к груди или отдавали честь лёгким поклоном, приветствуя сюзерена. Для местных воинов это был момент гордости. Имя Раймона VI было неразрывно связано с вековыми традициями и альянсами правителей Лангедока.

— Раймон VI — доблестный защитник своего народа, мудрый и храбрый! — продолжил глашатай с восторгом. — Тот, кто защищает свою землю и веру с такой решимостью, достоин почестей и уважения от всех, кто живёт под его покровительством.

Глава 3

Август 1208 года, окрестности Тулузы, Лангедок

Ги отвёл ковылявшего Бернара в шатёр для раненых. Внутри кипела работа: пахло вином, травами, потом, и тяжёлым, терпким запахом крови. Стонали раненые, а оруженосцы и лекари быстро перевязывали участников турнира, не щадя крепких узлов. Кто-то корчился на носилках, кто-то сидел неподвижно, сжав зубы, пока из раны вытаскивали обломок копья.

Ги пропустил Бернара вперёд, усадив его на скамью, и только тогда осознал, как сильно саднит плечо. Снятые плечевые пластины лежали рядом на лавке, кольчуга была расстёгнута, а ткань стёганого дублета уже пропиталась кровью.

— Жан! — позвал он.

Мальчишка тут же оказался рядом.

— Господин?

— Найди лекаря. Быстро.

Жан кивнул и бросился к дальнему краю шатра, где над деревянным столом склонился Робер де Сен-Мор, лекарь, сопровождавший Раймона VI. Он был цирюльником-хирургом, обучавшимся в Монпелье и Провансе, и знал, как поднять человека на ноги даже после серьёзных ран.

Жан замер у входа, наблюдая, как де Сен-Мор поливал из кувшина рану очередного рыцаря, затем сыпал на неё порошок из высушенных трав и крепко перевязывал чистым лоскутом.

— Мой господин ранен, — наконец выдохнул Жан. — Глубокий порез на плече. И Бернар де Транкавель… у него нога. Его придавила лошадь.

Робер поднял взгляд, кивнул и вытер руки о холщовую тряпицу.

— Приведи их сюда.

Жан вернулся к Ги.

— Господин, вас ждут.

Ги позволил себя усадить на лавку. Теперь, когда запал боя уходил, он начал ощущать жгучую боль.

Робер осмотрел рану и хмыкнул:

— Глубокий порез, но без повреждения костей. Промоем, стянем кожу, закрепим повязкой.

Он достал нож и аккуратно срезал разорванные края ткани.

— Держите, — он протянул Ги толстый кусок кожаного ремня.

Ги вопросительно приподнял бровь.

— Прикусите, если не хотите закричать или сломать себе зубы, — просто сказал лекарь.

Ги усмехнулся, но принял.

Когда вино хлынуло на рану, его кожа будто загорелась.Ги дёрнулся, резко вдохнул сквозь стиснутые зубы, мышцы на шее напряглись, а вены вздулись, проступая под кожей, но он не проронил ни звука. Только зрачки на мгновение сузились, выдавая всплеск боли.

Робер быстро приложил к ране полотно, пропитанное отваром полыни и лапчатки — трав, известных своей способностью останавливать кровь и предотвращать воспаление, а затем стянул края раны плотной повязкой.

— Повязку менять только, если промокнет. И не напрягайте плечо, пока кожа не стянется.

Ги кивнул, ощущая, как боль в плече постепенно притупляется. Отдав распоряжение Жану помочь лекарю, а затем отвести господина Бернара в его шатёр после осмотра, он развернулся и направился к себе.

Жан быстро подскочил к Бернару, осторожно подхватывая тяжёлую кольчужную рубаху, когда тот приподнялся, чтобы её стянуть, после чего та с глухим лязгом упала на скамью. Бернар сдавленно застонал, когда с него начали стягивать кольчужные шоссы и сюрко.

Лекарь опустился на одно колено и осторожно ощупал бедро, надавливая, проверяя возможные повреждения.

— Вывиха нет. Перелома тоже, иначе вы бы не смогли дойти. — Он осторожно надавил на кожу и кивнул. — Но ушиб сильный, кровоподтёк глубокий. Завтра начнёт опухать.

— Значит, завтра не встану, — сухо заметил Бернар.

— Не встанете, если не сделаете, как я скажу.

Робер достал деревянную чашу, бросил в неё горсть сушёных листьев и поставил рядом с собой.

— Эй, парень, сбегай к костру во дворе и принеси кипятка. Пусть настоится, — приказал Робер, уже развязывая холщовый мешочек с мазью. Оттуда повеяло терпким ароматом смолы хвойных деревьев и трав.

Он зачерпнул пальцами густую субстанцию, похожую на желтоватый воск, и начал аккуратно растирать её в ладонях.

— Что это? — спросил Бернар, поморщившись от запаха.

— Жир, воск, живица и травы, — ответил Робер, накладывая слой мази на ушиб. — Окопник укрепит кость, зверобой снимет воспаление. Смола не даст заразе попасть внутрь.

Бернар скривился, когда лекарь втирал мазь в кожу.

— А пахнет так, будто меня готовят к жарке на вертеле.

Лекарь усмехнулся.

Пока лекарь осматривал и лечил ушиб Бернара, снаружи послышался плеск воды и шорох шагов. Через мгновение Жан уже подбегал к столу, держа в руках глиняный ковш с кипятком.

— Вот, господин.

Робер молча взял ковш и медленно залил кипяток в чашу, давая травам распариться.

— Дайте настояться. Минут десять хватит, чтобы трава дала сок, — сказал Робер, помешивая жидкость.

Жан внимательно следил, как пар поднимается от чаши, а тёмные листья медленно оседают на дно.

Робер помешал жидкость деревянной ложкой и протянул Бернару.

— Подождите. Пусть остынет немного, иначе обожжёте язык.

Бернар взял чашу, понюхал и поморщился.

— Пахнет болотом.

— Зато помогает, — хмыкнул лекарь в ответ на недовольную гримасу рыцаря.

Вечером был пир.

В большом рыцарском зале замка Раймона VI горели десятки факелов, отбрасывая пляшущие тени на массивные балки и гобелены, украшавшие стены. Длинные деревянные столы ломились от еды и вина: жареные фазаны с тимьяном, запечённый ягнёнок, свежеиспечённые лепёшки, инжир, сыр и ароматное тулузское вино.

Ги сидел среди знатных гостей, держа в руках кубок, наполненный тёмно-красным вином. Он пил медленно, не слушая разговоров вокруг.

Толпа всё ещё обсуждала турнир. Некоторые рыцари шумно спорили, должен ли он был добивать Бернара де Транкавеля. Другие называли его поступок проявлением истинного рыцарства.

Виконт Раймон VI встал, поднимая кубок.

— Сегодня мы чествуем храбрость, силу и честь! — его голос, хоть и негромкий, легко перекрыл шум зала. — Ги де Монфор показал, что значит быть истинным рыцарем. Его удары были точны, его стойкость – непоколебима, но самое главное, он доказал, что честь для него важнее триумфа.

Глава 4

Август 1208 года, город-крепость Каркас, Лангедок

Лангедок дремал под знойным августовским солнцем, и даже ветер, гулявший между холмами, не приносил прохлады. Он был горячим, словно дыхание кузнечного горна. Дорога, ведущая в Каркас, петляла между волнистыми рядами виноградников, где крестьяне в длинных льняных рубахах, подпоясанных верёвкой, работали с серпами, собирая тяжёлые гроздья винограда, предназначенного для производства тулузского вина. Рядом женщины и дети сгибались над рядами лука и капусты, срезая урожай.

Вдалеке, у рек Ауд и Фрескель, мелькали деревни с небольшими деревянными домами, крытыми соломой или дранкой, а стены большинства были сделаны из плетня, обмазанного глиной и известью. Вдоль берегов раскинулись лужайки, где паслись овцы и козы, а по мелководью разбрелись босые рыбаки, вытаскивая сети с уловом.

На горизонте показались башни Каркаса. Этот город-крепость, возвышавшийся на холме, был неприступен. Его стены, выложенные серым известняком, в солнечном свете отливали золотистыми оттенками. Двойной пояс укреплений опоясывал город, словно кольчуга, защищающая сердце Лангедока. За зубчатыми стенами угадывались крыши соборов, тонкие шпили и массивные строения, среди которых возвышался донжон — главный бастион виконтов де Транкавель, правителей этих земель.

Чем ближе к городу, тем больше людской суеты. У самого подножия стен раскинулись ремесленные кварталы, где горшечники, кожевники и ткачи трудились в открытых мастерских. Дома крестьян здесь были скромными, но крепкими, в то время как торговцы и богатые мастера могли позволить себе каменные строения с деревянными галереями и широкими окнами, затянутыми промасленной тканью вместо стекла, которое использовали в соборах, монастырях и замках самых богатых феодалов.

Перед главными воротами кипела жизнь. Вокруг стен расположились трактиры, постоялые дворы и временные рынки, куда стекались купцы из Тулузы, Прованса, Арагона и Каталонии. Вдоль грязных улочек тянулись навесы из выбеленной парусины, под которыми висячими гирляндами красовались связки сушёной рыбы, стояли мешки с мукой и зерном, медовые соты, глиняные кувшины с оливковым маслом и вяленым мясом.

На одном из прилавков кузнец, чёрный от копоти, демонстрировал мечи и кинжалы, их лезвия отражали солнечный свет. Рядом сапожник раскладывал кожаные башмаки и высокие сапоги, а менестрель на углу улицы бренчал на лютне, распевая балладу о последнем турнире в Тулузе.

Перед подъёмным мостом выстроилась очередь всадников, паломников и крестьян. Одни приехали торговать, другие искали защиты за стенами крепости, опасаясь разбойников или военных волнений.

Стражники в тяжёлых кольчугах, поверх которых были надеты суконные накидки с вышитым тулузским крестом, придирчиво проверяли всех въезжающих. В руках они держали копья с железными наконечниками, а за спинами у некоторых покачивались боевые топоры. На поясе у каждого — короткий меч, последнее средство в ближнем бою. Один проверял документы у торговцев, другой зорко следил за паломниками, искавшими приют при соборе Сен-Назер, где служили каноники, подчинявшиеся епископу Нарбонны.

Когда Ги подъехал ближе, один из воинов шагнул вперёд:

— Назовите себя и цель визита!

— Ги де Монфор, — спокойно ответил он. — Я приглашён Бернаром де Транкавелем.

Стражник кивнул, оглянулся на товарища и жестом приказал поднять решётку. Цепи натянулись, и тяжёлая кованая конструкция с глухим скрежетом начала подниматься.

Скрытый за неприступными стенами, Каркас был крепостью и городом одновременно. Узкие, мощёные булыжником улицы поднимались вверх, петляя между каменными домами, тавернами и мастерскими. На углах стояли деревянные короба с лавровыми листьями и розмарином – чтобы отбить неприятные запахи.

В верхней части города, ближе к замку, находились дома зажиточных купцов, оружейников, судей и духовенства. Эти постройки были двухэтажными, с просторными залами и узкими окнами. У дверей висели семейные гербы, а во дворах гуляли гуси и куры.

Рядом с церковью Святого Назария, откуда доносилось пение латинских гимнов, стояла школа для детей знати. Здесь же находился скрипторий, в котором переписывали книги – в основном Библии и жития святых.

Ниже, ближе к воротам, шумел рынок. Крестьяне из окрестных деревень продавали молоко, яйца и овощи. В одном из углов площади группа детей гоняла деревянное колесо, а торговец тканями спорил с каталонским купцом о цене шёлка.

Ги спешился у лестницы, ведущей к замку. Ему навстречу вышел высокий мужчина с короткими каштановыми волосами посеребрёнными сединой, опирающийся на трость.

— Сэр Ги, добро пожаловать в Каркас! — голос Бернара был тёплым.

Ги коротко поклонился.

— Я признателен за столь радушный приём, милорд, и за оказанную честь быть вашим гостем.

Бернар слегка улыбнулся и жестом пригласил его следовать за собой.

— Вы под моей крышей, сэр Ги, и в этих стенах вам ничто не угрожает. Всё, что потребуется, будет к вашим услугам.

Они вошли в замок через массивные дубовые двери, окованные железом. Внутри пахло пчелиным воском от свечей, дымом тлеющих дубовых поленьев и пряностями. Под ногами пружинили тростниковые циновки, приглушая звук шагов.

Ги де Монфор вошёл в главный зал внутреннего замка, Шато Комталь, следуя за Бернаром. Зал был просторным, с высокими сводчатыми потолками, поддерживаемыми массивными дубовыми балками. Стены украшали гобелены с охотничьими сценами — псы рвали оленя, всадники неслись по лесу с копьями наперевес. В камине потрескивали дрова, источая запах нагретого дуба и сосны.

Вдоль стен стояли длинные деревянные столы и скамьи, покрытые вышитыми льняными скатертями. Здесь не было серебряной посуды, как за столом у виконта Раймона VI – еду подавали на деревянных блюдах и в простых керамических мисках. Вместо салфеток и ложек использовали куски черствого хлеба, называемые транше: ими вымакивали подливы, впитывали жир с мяса, иногда зачерпывали мясные рагу или тушённые овощи, вытирали руки, а затем доедали в конце трапезы или отдавали слугам и беднякам.