Кимра обретение имени

От автора

Дорогой читатель!

Перед тобой – не учебник истории и не попытка научной реконструкции. Это – «фэнтези». Плод воображения, попытка услышать шепот времен там, где документы молчат. Город Кимры, раскинувшийся на берегах Волги, носит имя, чье происхождение окутано дымкой веков. Ученые спорят, лингвисты строят гипотезы, но точного ответа нет. А что, если…? Что если его имя хранит память о событиях, давно канувших в Лету, о временах, когда мир был моложе, а магия – ближе? Забудь на время учебники. Давай «помечтаем». Давай представим, как могло это быть. Как маленькое племя, гонимое бедами, искало новую родину у истоков могучей реки. Как встретило оно духов камня и леса, как заключало опасные договоры и как обрело имя для земли, ставшей домом. Ким-Ра… Звучит ли в этом слове эхо древней легенды о жертве и надежде? Открой страницы и шагни в мир, где реки помнят великанов, а в шуме леса слышны голоса забытых богов. Просто дай волю фантазии и позволь себе поверить в эту сказку, рожденную у слияния двух рек – реальности и вымысла.

ПРОЛОГ:

ОБРЕТЕНИЕ ИМЕНИ

ПРОЛОГ:

«Иногда, чтобы выжить, нужно стать потоком, а не камнем. Даже если за спиной остаются могилы, рощи, где пели песни матери, и тропы, по которым бегали дети. Ветер времени стирает причины исхода, но в легендах остаётся главное: не страх, а надежда, что где-то за поворотом реки ждёт берег, где можно снова услышать голос духов. Там сердце наполняется песнью, а огонь рождает очаг».

ГЛАВА 1: ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ

Тенистые воды Равы, извивающейся меж вековых сосен, чьи темные силуэты впивались в звездное небо, словно пытались удержать её, дрожали, отражая бесчисленные искры ночного полога. Напряженное бульканье и шелест сопровождали караван долблёных лодок-однодревок. Они скользили вверх по течению, как стая темных стрел, выпущенных неведомой рукой из мрака леса. В каждой лодке – не просто люди, а целые миры, сжатые до размеров утлого суденышка: берестяные короба, туго набитые вяленой рыбой, источавшие сладковато-соленый запах; связки луков с тетивами и стрелами, острые топоры, завернутые в шкуры выдры, чтобы не затупиться в пути; спящие дети, укрытые суровым полотном. Воздух был густ от запаха смолы, пота и страха.

На носу головной лодки, словно носовая фигура, вырезанная самой судьбой, стоял старейшина Урто. Лунный свет, холодный и безжалостный, падал на его лицо, превращая каждую морщину в глубокий овраг, вымытый годами, ветрами и трудностями жизни. Его глаза, цвета старого дуба, не мигая, впивались в таинственные берега, скользя по каждому изгибу, каждому нагромождению камней, каждому приметному дереву. Он искал не просто место, а Знак – зримый шепот духов воды и леса, разрешение остаться, благословение на жизнь. Его пальцы, узловатые, как корни лесного орешника, судорожно сжимали древко копья, воткнутого в дно лодки, единственную точку опоры в этом плывущем мире.

Плывём уже много лун, а земля отворачивается, как строптивая жена, пробормотал Лемпо, юноша с плечами, уже знакомыми с тяжестью весла, но с душой, еще не огрубевшей от тяжести жизни. Мускулы на его спине играли под кожей при каждом мощном, отчаянном гребке, бросающем лодку вперед вопреки упрямому течению. Капли пота, смешанные с брызгами реки, стекали по лицу. Рядом его сестра Илана, тонкая, как тростник, совсем ещё юная, прижимала к груди деревянную фигурку Богини Воды «Ведь-Авы». Лик богини, вырезанный из тёмного корня сосны отцом, погибшим от зубов зверя перед самым их бегством, казался живым в лунном свете – глаза-щелочки смотрели в бесконечность с немым укором.

Они злятся, Лемпо, – прошептала Илана, голос её дрожал. – Мы ушли… бросили священные рощи, камни предков… а они остались. Без дыма очагов, без песен, без даров…» Её сжатый кулак был белее лунного диска. Словно отрывая от сердца, она протянула руку над чёрной водой и бросила в Раву горсть ячменя – зерна из походного мешочка для даров духам. Жёлтые крупинки на мгновение блеснули в лунной дорожке и исчезли, поглощённые пучиной. Прими, Ведь-Ава… не гневись… веди нас…

Рава, широкая и своенравная, словно испытывала их на прочность. Её воды, мутные от глины, поднятой недавними ветрами с верховий, бились о борта глухими, настойчивыми ударами. За каждым поворотом, за каждым мысом открывались новые пейзажи неизвестной им земли. Река словно колебалась, куда вести непрошеных гостей: то берега расступались, открывая песчаные отмели, бледные и безжизненные, как степные просторы; то сжимались тёмными стенами обрывов, поросших дубами-великанами и соснами-исполинами, чьи корни, словно жадные пальцы, впивались в воду. Племя, как крошечный жук на спине гиганта, двигалось против могучего потока, к таинственному истоку.

Зачем, Урто? – Лемпо вытер лоб рукавом, оставив грязную полосу. Голос его сорвался. – Зачем мы плывём против неё? Разве не там, внизу, где Рава сливается с морем, её сердце? Где сильны духи воды? Где рыба ломилась в сетях? В его вопросе звучала усталость, смешанная с сомнением. Урто медленно повернул голову. Его спина, согнутая годами, и грузом ответственности за племя, делала его схожим с лесным духом. Он поднял руку, костлявую, но уверенную, указав вверх по реке, туда, где над водной гладью, едва различимые в ночи, скользили тени. Видишь журавлей? Это не просто птицы… Вестники. Они летят к Золотому Озеру, туда, где Рава начинается тонким ручейком, сочащимся из недр земли. Туда, где Нуми-Торум, Отец Небес, спускается каждое утро по лестнице из солнечных лучей, чтобы коснуться воды и дать ей жизнь… может и нам новую даст. Голос старика звучал хрипло, но в нём горела непоколебимая убежденность. Море? Море – это зев Водяного Царя. Он жаден и зол. Он посылает своих слуг за нашими жизнями. А исток… – Урто замолчал, глядя в темноту, словно видел его уже сейчас. – Исток – это место, где река рождается. Там вода чиста, как первая слеза. Там духи сильны своей первозданностью. Там земля… – он с силой стукнул древком копья о дно лодки, – …ещё не осквернена Злом. Она ждёт нас.

Но, не только мифы и вещие птицы обратили их в этот отчаянный путь против течения. За спиной, в низовьях Равы, осталась не просто родная земля – осталась погибель. Свежа была память племени: Всадники, внезапно вылетающие из лесной чащи, как демоны на конях цвета пыли, с криками, требующими дань – не просто меха, а лучших мехов, не только скот, но и девушек. И Лемпо помнил лицо подружки его сестры Алты, которую смеющийся всадник затащил за волосы в седло, её немой ужас. Помнил низкие и длинные лодки, зловеще бесшумные, с чужаками в масках, скрывающих лица, жадный блеск их глаз. Старики говорили, что они ловят людей по берегам, и уводят вниз, меняют на звонкое серебро, как скот. Некоторые, чьи сыновья сумели вернуться с чужих берегов, шептали и о другом: будто в низовьях Равы, там, где река целуется с морем, появились странные люди. Ходят босые, в грубых плащах, несут перед собой деревянные фигурки человека с распростёртыми руками, будто он замер в вечном падении или полете. Говорят, молятся они не духам воды или леса, а тому, кто умер на перекрещенном древе, обещая жизнь после смерти. Безумцы, качали головой старейшины. Разве может жизнь родиться из смерти? Это все равно, что ждать рыбу у сухого русла. Лемпо, слушавший рассказы у костра, лишь хмурился: «Пусть их боги плачут в своих небесах. Нам бы с Равой помириться да найти берег, где не ступала нога злого человека».

Сама Рава, мать их и кормилица, отвернулась: сети, ещё недавно рвавшиеся от осетров и белуг, стали приносить лишь уродливых «водяных псов» – сомов с мертвенно-белой кожей и пастями, усеянными мелкими, острыми зубами, слишком похожими на человеческие. Шаман Нёраш, с глазами, горящими лихорадочным блеском, назвал их прямыми слугами злых демонов, посланными, чтобы отравить и запугать. Каждая такая рыба в сети была словно немое предупреждение. Вам тут не место. Уходите. Или умрите.

ГЛАВА 2: ЗНАК ОТВЕРНУВШИХСЯ ДУХОВ.

Илана помнила день, когда всё началось. По ночам в небе стала появляться «огненная лодка», комета с хвостом как весло, разрывающим тьму. Дети тыкали пальцами в небо, шепча "огненная лодка", а старухи крепче сжимали амулеты. На третий день комета исчезла, оставив после себя только страх. Старики говорили, что это знак скорой беды и надо уходить в новые места. На старом стойбище, где река делала петлю, похожую на след змеи, в одну из ночей шаман вынес на берег бубен, украшенный клыками медведя. Он бил в него, крича: «Керемет-дух требует, чтобы мы ушли! Он насылает на наши поля тучи жуков-скелетов (саранча), а на поля засуху!». Решающим же моментом для исхода стало «знамение». В священной роще, где поколениями хоронили шаманов и вождей, засохла «Берёза-Мать» — дерево, чьи ветви, по преданиям предков держали небо. Илана, придя собирать грибы, нашла её ствол, покрытый чёрными пятнами, будто проказа съела душу дерева. А по ночам многим стали слышаться голоса, словно ветер нашёплывал: «Уходите, пока река не стала могилой, пока лес не превратился в частокол из ваших костей».

Старейшины спорили шесть ночей. Урто, чей прадед привёл племя на эти берега, разбил ритуальную чашу из бересты: «Духи отворачиваются от нас. Мы как лоси, которых загоняют в топи. Если останемся, нас ждёт «мангалай» (проклятие)».

На рассвете седьмого дня луны они собрали лодки. Взяли лишь то, без чего не выжить: мешки с полбой — зерном предков; священные «кости земли», хранящие память реки; угли из родового костра, чтобы не дать погаснуть огню жизни; деревянных идолов, вырезанных из корней мёртвых деревьев. Когда последняя лодка отчалила, скрываясь за изгибом реки, с берега донёсся вой. То ли волчий — то ли человеческий. Возможно, другие племена нашли пустое селение, или «нечисть» пародировала страдания людей. Но племя уже гребло в туман, где вода и небо сливались в серебристую пелену. Они не знали, что впереди, но жажда жизни гнала их вперёд — туда, где журавли, как обещание, танцевали в небе...

Солнце, словно раскалённый щит всадника, после утомительного дня утопало в речной мути. Туман сгустился, словно живой саван, обволакивая лодки. Первой дрогнула однодревка Иланы и Лемпо — косматая тень с плеском вцепилась в борт.

Водяные псы! голос Лемпо прорвал тишину, но тут же захлебнулся. Юноша рванул топор со дна лодки. Удар! Лезвие глухо стукнуло о костяной лоб. Сом зашипел, жабры хлопали, как паруса, но челюсти не разжимались. Отдай, тварь! — Лемпо рванул топор на себя, но монстр дёрнулся, и оружие выскользнуло из рук, исчезнув в чёрной воде. Илана прижала к груди мешок с зерном. Голос матери звенел в ушах: «Когда духи жаждут жертвы, бросай им дар, но не смотри в глаза». Девушка сжала зубы, высыпая в воду горсть полбы. Ведь-ава, возьми дар, но оставь наши жизни! Сомы отпрянули, но самый крупный, с плавником, похожим на трезубец, ударил лбом в борт. Мешок опрокинулся. Зёрна посыпались в воду, сверкая, как слёзы. Нет! Илана потянулась за ними, но Лемпо резко дёрнул её за рукав. Живыми бы остаться! Гвалт голосов заполнял всё пространство. Каждая лодка боролась как могла, стараясь подобраться вплотную к другим, что бы образовать один плавучий остров.

Шаман Нёраш отбивался молча. Его костяной кинжал, вырезанный из ребра лося, вошёл в жабру сома беззвучно. Вода алела от ран чудовища. Это не просто рыбы… — он крючковатыми пальцами сжал жаберную щель убитого сома. — Видите? Чешуя…тверда как железная кольчуга. Не иначе их кто-то вырастил. Шаман, наклонившись к зияющей пасти рыбины, прошептал, Ты хотел забрать наши жизни — теперь отдай свою».

На рассвете, когда туман растаял, в его лодке нашли икру. Как она попала в лодку, никто не понимал. Прозрачные шары, каждый с крохотным эмбрионом внутри: зародыши неведомых доселе рыб. Илана, осторожно касаясь дрожащей рукой холодной слизи, подумала с горечью, это насмешка. Духи взяли семена жизни племени и вернули их в виде уродливых мерзких тварей. Она вздохнула, глядя, как Лемпо вышвыривает икру обратно в реку. Шары уплывали по течению, сверкая на солнце, как слёзы Водяного Царя, оставаясь далеко позади их каравана.

Дни сливались в единый узор, как волны, бегущие за кормой лодок. Всё дальше удалялось племя от нажитых мест. Рава в этих местах была словно мать, убаюкивающая детей: широкая, неторопливая, с берегами, где золотистые пески сменялись коврами из иван-чая и папоротников. Небо, отражаясь в её глади, окрашивало воду в цвет колокольчиков, а по утрам над рекой стелился туман, как дым священных костров.

Лодки плыли гуськом, разрезая воду, оставляя за собой дорожки ряби. Илана, сидя на носу, опускала руку в прохладную струю и думала о том, что река похожа на время — кажется, течёт в одну сторону, но в её глубинах прячутся обратные течения, завихрения, где прошлое и будущее смешиваются. Смотри! прошептал Лемпо, указывая на западный берег. Там, среди могучих сосен, стоял лось — величественный, с ветвистыми рогами, словно вырезанными из лунного света. Он пил воду, не обращая внимания на людей, а потом медленно скрылся в чащобе, оставив на песке отпечатки, похожие на древние руны. Это Ош-Поро благословил наш путь, — сказал шаман Нёраш, и бросил в воду горсть сушёных ягод можжевельника, дар духам леса.

По вечерам, когда солнце садилось за сосны, превращая реку в полосу расплавленной меди, племя причаливало к отмелям. Мужчины ставили временные шалаши из ветвей, женщины разводили костры, над которыми в глиняных горшках варилась уха из щук, пойманных по пути. Дети собирали хворост и пели песни, которым их научили бабушки: о Луне, поймавшей звезду в сеть из тумана, и о Ветре-Женихе, что ищет невесту среди вершин вековых сосен.

Урто, сидел у огня, строгая новую фигурку. Раньше я боялся, что мы забыли богов, покинув священные рощи, сказал он, глядя на угли. Но теперь вижу: они плывут с нами. В шелесте камышей, в криках журавлей, в каждом камне, что лежит на дне. Надежды их были просты, как узоры на берестяных туесах: Лемпо мечтал найти землю, где небо касается озёр, а волки воют только от тоски, а не от голода; Илана хотела услышать, как на новом стойбище засмеётся ребёнок. Первый из её будущего потомства, кто не увидит теней прошлого; Даже Нёраш, обычно суровый, улыбался чему то, а Рава текла, унося с собой страхи прежней жизни. Ночью, когда последний костер догорал, а люди засыпали под шёпот волн, река пела им колыбельную, о том, что за поворотом ждёт берег, где земля мягкая, как материнские руки, где корни деревьев сплетаются в колыбель для новой жизни. И хотя впереди была неизвестность, эти дни стали мостом между страхом прошлого и надеждой будущего. Мостом, выстроенным из света кувшинок на воде, из криков чаек, из веры, что в мире, где даже реки кишат чудовищами, можно найти дом.