Киндер-сюрприз для декана

Глава 1. Катя

— Эй, ну-ка погоди!

Я останавливаюсь по-дурацки, высунувшись из машины одной ногой, придерживая пальцами шелковистый подол платья. Смотрю назад, и думаю, есть ли у этого человека совесть.

— Ну, ты и вырядилась, дорогая.

— Кир!

Паршивец белозубо сверкает улыбкой.

— Ну что! Правда же! Вырядилась. Форсишь перед бывшим.

— Он мне не бывший, — бурчу я и решительно вылезаю из машины, — чтобы быть бывшим, нужно хоть какие-то отношения иметь. А у нас с ним…

— А у вас с ним Карамелина вышла, — не унимается Кир, и я бы, наверное, пришибла бы его на месте, если бы он не смеялся настолько заразительно.

— У меня она вышла, — сухо поправляю я, — у меня справка есть. Восемь часов родов. Все остальные претенденты на мою Карамель должны понимать, что у меня целая коллекция чугунных сковородок.

Кстати о сладком…

Я заглядываю на заднее сиденье машины. Каролинка сидит в своей автолюльке, пускает пузыри и вдохновенно грызет пластиковое кольцо погрызушки. Ох, сокровище мое!

Если бы я еще не знала, как быстро ты превращаешься в грозную мегеру — я бы, пожалуй, не боялась так. А тут еще и зуб этот! Сейчас как закусит неаккуратно, и бегите все. От вопля моей маленькой банши и бокалы периодически трескаются.

— Да вали ты уже! — Кир замечает мое движение, негодующе сводит брови над переносицей. — У меня с Карамелиной уже планы горят, между прочим.

— Планы? — я скептично поднимаю бровь. — Какие еще планы?

— А тебе все расскажи, — Кир злорадно ухмыляется, — ты нас решила кинуть, мы тебе не простили. И составили планы. Без тебя!

— Ты! — я тыкаю в это недоразумение, с которым меня угораздило съехаться, указательным пальцем, — ты, по-моему, забыл про мои сковородки!

— Нет, — Кир встряхивает лохматой головой, — я просто все их спрятал. И не боюсь тебя.

— Ну, ладно, — я коварно улыбаюсь, милостиво соглашаясь, — спрятал так спрятал. Значит, сегодняшние блинчики на завтрак были последними блинчиками в твоей жизни.

Кир надувается, явно планируя дать мне отповедь в духе «не очень-то и хотелось», но именно в эту секунду у меня в сумочке начинает горлопанить телефон.

Ох, черт, я же опаздываю!

— Егор Васильевич, я уже подъехала, — быстро-быстро тараторю я, срываясь с места и чуть не через ступеньку взлетая по лестнице, — одну минуту подождите, я вот-вот…

— Хорошо, Екатерина, я просто хотел уточнить, что наши с вами планы не изменились, и встреча состоится, — бывший мой проректор невозмутим как никогда.

— Да, разумеется, — откликаюсь я, оборачиваясь у самых дверей к машине.

Кир беззаботно высунулся с водительского кресла и машет мне. Темноглазый, темноволосый, атлетичный. И безмозглый. Мог бы на свои красивые плечи девочку без ребенка взъючить. Нет ведь! Приспичило ему — замутить со мной. Шесть месяцев мутит. Никак не размутится!

Шлеп-шлеп-шлеп…

Подошвы моих босоножек так странно стучат по полу пустого летнего универа. Сессия кончилась неделю назад, абитуриенты ломанутся с документами через пару недель, университет переживает свой короткий отпуск.

Не думала, что сюда вернусь, хоть когда-нибудь.

В этих стенах, кажется, даже камни укоризненно покачивают головами мне вслед. Помнят, как я, боясь позора и осуждения, сбежала из университета и даже документов забирать не стала.

Что ж, я здесь ненадолго! Это дарует мне спокойствие.

— Можно? — стучать и спрашивать. Все же старые привычки неискоренимы. Да и не столько лет прошло, чтобы я вдруг получила право заходить в кабинет проректора с ноги.

— Конечно, нельзя, — насмешливо комментирует Егор Васильевич, — заходите скорее, Катя. Только ради вас приехал сегодня.

— Извините, — смущенно улыбаюсь, проскальзывая в его кабинет, — не подумала, что у вас отпуск.

— Да какой отпуск, — Васнецов невесело вздыхает, — кто б меня в него пустил еще. Филимонов у нас в операционной лежит. Я за него. А сейчас самая пора выбивать финансирование, забивать места на конференции. На части рвут. К жене не пускают. Старшенький у меня скоро забудет, как я выгляжу.

— Старшенький? — цепляюсь за интересное слово. — У вас вроде один ребенок…

— Был один, сообразили второго, — Егор Васильевич широко улыбается, — долго ли умеючи.

— Не долго, да, — зеркалю его мимику, но опускаю глаза. Сама думаю, что это действительно несложно.

Мне лично хватило одного раза без защиты на деканском столе. А говорят, и защита — не панацея.

— Мы отвлеклись, — Васнецов спохватывается и переходит из режима «гордый отец семейства» в режим «деловой проректор». — Катя, вы просили о личной встрече. Вы хотите восстановиться?

Сердце от такого меткого вопроса пропускает удар.

Если бы это было возможно…

Но нет. Не все мои одногруппники покинули стены Московского Строительно-Технологического. Многие пошли в магистратуру, потому что хотят полноценное высшее, а не обкоцанный бакалавриат.

— Я хотела обсудить вопрос своего отчисления, Егор Васильевич. И получения на руки моих документов.

На самом деле даже странно, что меня не отчислили до сих пор. Это было большим откровением, когда я стала разбираться с этим вопросом.

Щелк-щелк…

Проректор смотрит на меня скептично и щелкает ручкой.

— Простите, — сама не знаю почему, озвучиваю я, — у вас, наверное, много дел, а тут я… Можно было обратиться в секретариат с этим вопросом, но… Просто вы проявляли ко мне большую лояльность, а я… Мне сложно было сюда прийти.

— Так вы, получается, все? — задумчиво интересуется мой собеседник. — Осознали, что архитектура не ваше, или в принципе решили обойтись без образования?

— Ну нет, — возмущенно округляю глаза, — вы дважды промахнулись, господин проректор.

Кажется, от слова «господин» у него насмешливо дергается уголок губы.

— Вы меня заинтриговали. Получается… Планируете дальше учиться? На архитектора? Не у нас.

Глава 2. Юлий

М-м-мать. Мать-мать-мать-мать!

Я смотрю на часы и понимаю, что “легкое опоздание” уже вот-вот превратится в “сильное опоздание”. А если прикинуть, сколько времени нужно, чтобы закинуть Антона к няне и добраться до университета, я имею все шансы пролететь мимо назначенной встречи.

Может, хоть на ступеньках пересечемся?

Если нас впустят в кабинет хотя бы в ближайшие десять минут.

— Антипов, — школьный психолог выглядывает из-за двери, — ага. Привел отчима. Заходите.

— Ну, пойдем, — я поднимаюсь и нашариваю плечо Антона. Он…

Ну конечно, он никуда не хочет идти. Уперся пятками, напружинился.

— Ну нет, брат, — выдыхаю невесело, — так нельзя. За свои поступки надо нести ответственность.

Антон пыхтит и багровеет. Еще чуть-чуть и из ушей дым пойдет.

— Ты ведь понимаешь, что чем раньше мы зайдем, тем раньше свалим?

Антон зыркает на меня из-под тонких светлых бровок.

Мол, ну чего ты брешешь, знаешь ведь, что ТАМ мозг полоскать могут как полчаса, так и час.

Знаю, увы.

Красноречие школьной психологини зашкаливает за все немыслимые границы. В том и беда.

Снова обеспокоенно зыркаю на часы.

На мое счастье, третьей попытки увещевать Антона не требуется. Пасынок наконец-то оттаивает и решительно шагает к приоткрытой двери кабинета психолога.

Чтоб она треснула со всеми своими тридцатью тремя вариантами декольте! И пусть в ту трещину выльется излишек её болтливости!

— Юлий Владимирович, — Мария Аскольдовна уже, конечно, за столом. По уши в делах, когда мы заходим — поднимает голову, — мы стали часто видеться в последнее время.

— Разве можно сожалеть о лишней встрече с красивой женщиной?

Флирт получается вымученным, неуклюжим. Я на самом деле его из себя давлю, потому что точно знаю, что пара комплиментов сильно укорачивают обычно длительность наших “консультаций”. А искренность?

Да больно нужна этой возрастной разведенной матроне моя искренность!

Я оказываюсь прав — она кокетливо зашторивается густыми ресницами, начинает теребить кулончик, явно пытаясь привлекать внимание к груди.

Так и хочется сказать: “Мария Аскольдовна, мы с вами уже почти год плотно общаемся. С первого раза ваши достоинства вполне себе разглядел. И если не оценил, могли бы и смириться”.

Но я, конечно, не говорю. У нас вообще-то дисциплинарное взыскание. И если мы не будем ходить к психологу или испортим с ней отношения — нас попросят из этой гимназии. А этого мы не хотим.

Ну или… Я не хочу.

Тут углубленка по математике, индивидуальный подход, интересные проекты даже для начальной школы.

Еще в прошлом году Антону здесь безумно нравилось, он приносил домой дракончиков из пластилина и рисовал котов “как на уроках” на всех пригодных для рисования поверхностях. В этом году…

В этом году мы не сдали итоговые тесты. И потому сейчас, в начале июля болтаемся на дополнительные занятия, чтобы хотя бы со второй попытки этот переводной тест сдать. И не только на занятия…

— Мария Аскольдовна, я очень тороплюсь, мы не могли бы уже начать, — выдыхаю я, бросая очередной кислотный взгляд на часы. Минутная стрелка, кажется, возомнила себя секундной.

— Ох, ну конечно, конечно! — психологиня откликается моему настроению и откладывает в сторону листок, в котором явно описан сегодняшний инцидент. — Юлий Владимирович. Я знаю, что Антону не просто в этом году. Мы все это понимаем. Но жалобы на его поведение не прекращаются. Сегодня он опять подрался. На уроке! Вы понимате всю глубину проблемы?

Смотрю на пасынка, вижу, как он сосредоточенно изучает носки ботинок. Губы плотно сжал, явно сдерживает крик.

— Ну и? С кем на этот раз? — невесело интересуюсь я.

Выражение лица у психологини — самое скорбное. Плохо. Все очень плохо. Чую седалищем.

— Вы ведь знаете Веригина?

Сам слышу, как скрипят резко стиснувшиеся зубы. Да кто ж не знает мудозвона Веригина? Аж цельного мэра города Звенигорода. О нем знает каждый родитель, умудрившийся пропихнуть своего ребенка в московскую две тысячи сорок четвертую общеобразовательную. Потому что есть в этой школе те, кто прошли жесткий конкурс, как мы, а есть… Степочка Веригин, кусок дерьма на палочке, рассматривающий своих одноклассников исключительно как своих холопов и груши для битья.

Нам, увы, не повезло. Мы с ним в один класс попали. Я бился с директором за перевод в другой класс еще до начала зимы, но он только напомнил нам, что у нас испытательный срок и лучше бы нам не выеживаться.

А у Тохи со Степочкой конфронтация нарастала даже не от месяца к месяцу. А от дня ко дню.

— А он что, тоже не сдал переводные? — критически спрашиваю я.

Насколько я знаю, единственное, что не покупается в этой школе — это результаты экзаменов. У школы высокая планка, и всем шишкам, что хотят, чтобы их деточки получали хорошее образование, озвучено, что результаты экзаменов должны быть чисты от фальсификаций.

— О чем вы думаете, Юлий Владимирович! — психологиня театрально прижимает руки к щекам. — Ваш пасынок сегодня голову ему разбил. Швы пришлось накладывать.

Бросаю взгляд на мрачного Антошку. Тот сжимает кулаки, по-прежнему багровый. Раскаянья от этого парня ждать не стоит.

Интересно, почему Марина Аскольдовна смотрит на меня с таким выжиданием сейчас. Правда хочет, чтобы я вытащил ремень из брюк и покарал Антона прямо сейчас? Или достаточно погромыхать на весь кабинет, застыдить мелкого до слез? В этом случае кровожадность многоуважемой госпожи психолога будет удовлетворена?

Обидно! Я-то так надеялся, что высокая планка этой школы гарантирует человеческое отношение среди учителей. Антону оно нужно. Однозначно больше, чем Степочке Веригину.

— Я думаю, Мария Аскольдовна, что вы преувеличиваете ущерб, нанесенный моим сыном, — нарочно выделяю слово “сына”, потому что вот это её нарочитое пасынок, отчим — она будто отчаянно пытается до меня донести, что это не мой ребенок, и я вполне имею право избавить их и себя от такой тяжкой ноши.

Глава 3. Катя

— Ки-и-ир.

Этот измученный стон я издаю, как только вижу этого несчастного мужчину в дверях банкетного зала. Хнычу и тяну к нему руки. Требую спасения.

Виолетта, оформитель, которого издательство прислало для оформления зала под презентацию новой книги, вздыхает и поднимается. Какая она терпеливая.

Я уже минут двадцать не различаю оттенков зеленого, и абсолютно бесполезна как руководитель.

— Просто сделай красиво, ты же умеешь, я тебе только мешаю, — шлю ей вслед эту капитуляцию. Виа покачивает головой — не ври, мол, знаю, что ленишься.

Ну, может быть, чуть-чуть. Я переделала с утра кучу дел. Устала. Пережила стресс от перспективы встречи с Ройхом. Имею право на прокрастинацию!

Поэтому ручек не опускаю, настырно тянусь ими к подходящему Киру, чтобы видел — я почти в пучине переутомления. Тяните меня семеро!

— Эй, — Лисицын ловит мои ладони и улыбается широченной хитрющей улыбкой, — я сегодня уже катал на ручках мамзель Иванову. Ты опоздала, женщина! Я уже устал.

— Ты её потерял! — обвинительно округляю глаза. — Где моя дочь, сударь? Вы что, утопили её в этом вашем аквапарке?

— Спит. Под присмотром твоей мамы, — Кир встает за спинкой моего кресла и опускает теплые ладони мне на плечи. Разминает их. Боже…

— Какой ты хороши-и-ий, — тяну я, стекая на спинку кресла безмятежным кисельком.

— Это, конечно, не то признание в любви, на которое я рассчитывал, — Кир ехидно дергает меня за прядку волос, — но так и быть, приму его как аперитив. Ты готова?

— А ты что, уже все приготовил? — спрашиваю из неги, потому что сильные пальцы Кира продолжают делать его грязное дело, мнут мои плечи, потихоньку переползая к шее.

— До полной картинки не хватает только тебя, — фыркает он, и его палец задевает особенно чувствительную точку. Ох-х…

— Уходи из бизнеса, — требую я, не разжимая глаз, — бросай все эти вина, которыми ты торгуешь, твое призвание — массаж. Ты озолотишься.

— А ты что, не будешь ревновать, если я буду ежедневно трогать разных женщин? За всякие неприличные места, — тон у Кира становится плутоватым, мурлычащим. Он явно переходит в режим обольщающего кота. И…

Знает ведь, что делает, это мой любимый режим!

— Ревновать — не буду, — проговариваю опасно, — буду сразу их убивать. Караулить у твоего массажного кабинета. Провожать до темной подворотни. И убивать. Я, знаешь, сколько способов могу придумать?

— Ты пишешь пять книг в год. И в планах, если я правильно помню — еще сорок. Да, дорогая, я представляю, — фыркает Кир и вероломно бросает мою шею на произвол судьбы. Сползает вниз, чтобы обвить меня руками и клюнуть губами в чувствительную точку за ушком.

— Боже, да ты даже побрился, — смеюсь и укладываю ладонь на свежую, гладкую от лосьона кожу, — у тебя точно сегодня в планах свести меня с ума.

— Было бы очень неплохо, — вздыхает Кир и снова целует меня в шею, на этот раз ниже, — пойдем наверх, заяц, а то я тебя прямо тут съем. Не кормленную. Слишком уж ты хороша.

— Ну, раз ты так приглашаешь…

Я поднимаюсь на ноги, позволяю длинным лапам Кира увлечь меня в сторону дверей. Спохватываюсь, только когда мы уже вышли из банкетного зала и почти дошли до лифта.

— Меня Виа просила заказать шампанское для презентации.

— По телефону закажешь, — Кир как и всегда — демонстрирует чудовищную несгибаемость.

— Не-е-ет, — я выпутываюсь из его рук без особой охоты, но настойчиво, — какой по телефону? Ты мне к нему подойти не дашь.

— Не дам, — Кир кивает и снова привлекает меня к себе, сведя на нет пять минут старательных выгребаний, — потом позвонишь.

— Потом? — фыркаю я ехидненько. — А что, мы сегодня не как обычно? По-быстренькому освободимся?

— Катя! — Кир говорит так ласково-ласково, но понятно, что он сейчас готов мне подсказать идею для нового детектива с убийцей. — Тебе никто никогда не говорил, что ты та еще заноза?

— Через одного, — я покаянно округляю глазки, — но я с тобой стараюсь быть лучше!

— Незаметно, — все тем же ласковым тоном сообщает мне Кир, а потом отвешивает мне шлепок ниже пояса, — давай бегом за шампанским твоим. А я пойду! Розы твои в окно выкину!

— Только попробуй! — возмущаюсь я, а потом перехожу на торопливую рысь.

Лечу не в банкетный зал, из которого мы только что вышли, а в общий, ресторанный зал, к барной стойке.

— Заказ примите по-быстренькому? — окликаю я бармена, возящегося с колкой льда.

Окликаю я бармена, а разворачивается-то ко мне клиент. Мужчина, высокий, темноволосый, сидевший спиной к дверям до этого.

Его улыбка — как ледяной шот водки, выпитой залпом. Прожигает насквозь, заставляет меня попятиться.

— И куда же ты торопишься, Холера?

Боже, он, что, и вправду вампир? И ни разу не метафорично пьет кровь из своих студентов? Иначе почему ни единого седого волоса, ни залысин! Может, только пара мелких морщинок в уголках глаз добавилась…

Но они же, черт возьми, ни разу не убавляют ни фактурности, ни общей мужественной привлекательности Ройха. Боже, да мои глаза и сейчас тянутся к жилистой крепкой шее, кадыку, обрамленному белым воротником рубашки.

А Ройх смотрит на меня, опираясь на барную стойку локтем. Выжидающе смотрит.

А может, он в ж-ж-Железноводск пойдет, со своими выжиданиями? А что, красивый горный город. Даже трио бешеных мамзелей Ивановых выдержал в прошлом году.

Я будто чувствую его. Как лопается внутри меня шарик ледяного спокойствия, мой запасной резерв. Мне ведь нечего бояться. Абсолютно!

Я за эти три года словарь матерных слов до дыр зачитала. Точно знаю, как посылать далеко и надолго. И поскольку нету рядом Карамельки — я и не боюсь даже выражаться.

Впрочем, повода он мне пока не дал. Смотрит? Ну и пусть смотрит. Потом счет ему вышлю за посмотреть.

— Так пугать было совсем необязательно, — произношу сухо и разворачиваюсь к уже подскочившему ко мне бармену, — меня просили сделать заказ для завтрашней презентации.

Глава 4. Юлий

Иногда мир настолько охреневает от происходящего, что только и остается — цепляться за отдельные звуки как за якорь…

Дзинь — мягко позвякивают двери лифта, разъезжаясь на первом этаже.

Хлоп — моя собственная ладонь, что падает на шероховатую декоративную штукатурку стены, чтобы хоть какая-то опора была под рукой.

— С-с-сука, — безадресный выдох, чистая кипучая эмоция, которую просто необходимо вытолкать из груди.

— Извините, — мягкий женский голос звучит над моим плечом негромко, но настойчиво, — вы не могли бы не выражаться в общем холле? У нас здесь много посетителей с детьми.

Оборачиваюсь, вижу очень стройную русую мышку в темно-синем строгом костюме. На бейджике должность «администратор» и имя «Зоя». Девушка смотрит на меня с укоризной.

— Простите, — выдыхаю вымученно, — чувствую себя не очень. Вырвалось.

— Пусть больше не вырывается, — Зоя говорит со мной строго, как с ребенком из детского сада, но все-таки сменяет гнев на милость, — вы и вправду выглядите неважно. Вызвать вам врача?

— Не надо, — хриплю и отталкиваюсь ладонью от стены, на которую опирался, — я оклемаюсь.

Сказать легко. Только противная слабость от удара шокером до сих мелко сводит мышцы. И черные точки эти в глазах…

Но мне надо вернуться в ресторан, там остался Антон, он до паники боится оставаться один. И отойти на несколько минут — ладно. А уехать, не дай бог, на скорой и оставить его одного…

Да, определенно, Холера обогатила свой арсенал новыми приемчиками.

Шокер… Надо же…

Чего не ждал, того не ждал…

— Вам водки налить? — услужливо подскакивает бармен, когда я тяжело забираюсь на высокий барный табурет. Пожалуй, слишком высокий для того, у кого такая тяжесть в ногах, но признать свою слабость мне оказывается невозможно.

— Только воды, — покачиваю головой.

Выпил бы на самом деле без оглядки, но я за рулем и с ребенком. Тоха уже видел в своей жизни отца-алкоголика, и слишком хорошо помнит, что это такое. Не буду вызывать у пацана лишний раз эти ассоциации.

Когда его папаша соблаговолил явиться в суд, на котором его лишали родительских прав — Антоний съежился в комочек между мной и Верой. Старался, чтоб «родитель» не заметил его совсем.

А для того, чтобы он осмелился заговорить с судьей, мы оба стояли с ним рядом. Спасибо тетке из органов опеки, что она и это попросила занести в протокол — что Антон биологического папашу до смертных колик боится.

Легок на помине — Антоний, карауливший мое возвращение у стеклянной стены детской комнаты, вприпрыжку несется через зал ресторана. Забирается под руку, обнимает за пояс. Беспокоился, птенец! И так по жизни тревожный, после похорон матери он стал паниковать из-за сущих мелочей. Я предпочитал даже в школу за ним приезжать за пять минут до конца урока, потому что если я опаздывал — мог потом полчаса искать, под какую парту в школе забился перепуганный Антошка.

— Ну что, братец, какое мороженое ты хочешь? С шоколадом или с карамелью? — мягко щиплю Антона повыше плеча.

Он отвечает не сразу. Молчит, пыхтит жарким дыханием мне в рубашку, а когда заговаривает наконец — о мороженом не говорит ни слова.

— Пап, а та тетя… Ты хочешь жениться на ней вместо мамы, да?

Вдох-выдох.

Воображение — гнилая паскуда, на скорую руку набрасывает перед внутренним взором эскиз в белых тонах.

Белый корсет, страстно обнимающий хрупкий девичий стан. Нежный пышный подол, кружащийся по кругу. Темные волосы под тонкой сеткой фаты. И сама она, подносит к дивным своим губам нежный букет из незабудок. А губы смеются…

Ком в горле разрастается с каждой секундой все сильнее.

Просто потому что сложно представить невесту, которая будет красивей.

Я и три года назад так думал, но сейчас…

Казалось бы, что может произойти с девушкой за три года?

Она может поправиться, похудеть, заболеть, сменить стиль, неудачно покраситься.

А еще — она может созреть.

Как ягода вишни — налиться сочностью красок на всех волнительных изгибах.

Три года, жалких три года... И когда стервозная девчонка успела стать женщиной? Да еще и такой, от которой у меня в зобу все дыхание сперло?

Раньше просто её хотел, до озверения.

Сейчас — в считанные секунды очутился в шкуре ревнивого сопливого мальчишки.

И вместо нормального взрослого разговора… получил шокером.

Поделом!

— Папа, — Антошка пыхтит и теребит меня за рукав, — так что? Ты хочешь жениться на той тете?

Интересно, как дети это ощущают? На каком простейшем эмпатическом уровне это для него очевидно?

— Я бы хотел, малыш, — покачиваю головой, — но она не согласится.

— Из-за меня, да? — Антон мрачнеет еще сильнее. — Тетя Наташа говорила, что только дура согласится чужого приемыша воспитывать.

Ох, уж эта тетя Наташа из квартиры сверху…

Многодетная мамаша, которая и слыхом не слыхивала про планирование семьи, и с кулаками бросалась на наряд полиции, приехавший за её дебоширом-муженьком. Ей бы про свою семью думать, а не лезть в нашу.

Ладно, зайду к ней после того, как уложу Антона. Скажу пару ласковых.

— Нет, Антоний, — у меня выходит ухмыльнуться, но как-то кривовато, — думаю, ей-то ты бы как раз понравился.

— А чо ей тогда надо? — бесцеремонно интересуется Антоний, у которого все просто, как табуретка. И поди-ка ему объясни, что я и сам с удовольствием задал бы Холере этот вопрос.

Вместо ответа щекочу Антона в бок.

— Мороженое. Ты не выбрал. Или ты другой десерт хочешь?

— А тут есть? — Антон заинтересованно высовывает нос у меня из-под руки.

— Вон, целая витрина десертов, — киваю к дальнему краю барной стойки, — дуй, выбирать.

Боже, благослови сладкоежек. Их так просто отвлечь от того, что на их неудобные вопросы кое-кто не хочет отвечать.

Черт бы побрал этот шокер.

Тело, испытавшее шокирующие ощущения, еще некоторое время будет дергаться от каждого чужого движения.

Глава 5. Катя

Вот кто сказал, что просыпаться от прикосновений романтично? Просыпаться от прикосновений — щекотно. Что бы это ни было! Впрочем, если не начинать визжать прям сразу — и расслабиться…

— М-м-м, это что?

— А ты угадай!

Кир над моей головой бесстыже смеется и продолжает щекотать мне лопатки. Кисточкой? Пальцами? А так, розой же!

— Верни мой цветочек в вазочку, он завянет, — мрачно бурчу я, но шевелений активных не проворачиваю, не стимулирую.

— Ну, в смысле завянет, ты же потрошишь букеты всегда в первый же день. Ванну с ними принимаешь. — Кир снова начинает рисовать извилистую кривую по моей спине. Начинает всегда от шеи, заканчивает у копчика.

— Принимаю, — мурлычу я, неспешно потягиваясь, — ты не запретишь мне красиво жить, Лисицын.

— Ты халтурно красиво живешь, — Кир фыркает и, дурачась, шлепает меня бутоном розы по плечу, — где ананасы в шампанском? Где рябчики в мандариновом вине? Где бассейн из верблюжьего молока?

— О, так ты уже составил план работ? — улыбаюсь я. — Это очень хорошо, можешь приступать к его реализации.

— Слушаюсь и повинуюсь, — неожиданно Лисицын решает поддержать мое дурачество и, соскочив с постели, улетает в гостиную.

Ну, эй! Я в возмущении! Я, между прочим, рассчитывала на все полагающиеся доброму утру бонусы!

К моему разочарованию — Кир не возвращается. И даже начинает говорить с кем-то по телефону.

Смотрю на время — и вздыхаю. Презентация в час, сейчас — восемь тридцать. Честно говоря, для бонусов уже и времени-то нет. Только и времени — позавтракать с мамой, покормить Карамельку. Максимум, что мне светит успеть до этого — утянуть Кира с собой в душ. И то все будет «по-быстрому».

Будто подслушав мои мысли, из гостиной доносится радостный голосочек моей малышки.

— Мама, мама, кусать, кусать…

Облом. Обойдусь без душа. Моя рыбка хочет «кусать», и горе всем, если мы её не накормим.

Тут уж кровь-неволя — приходится выползти из-под одеяла и спрятаться в халат. В платье для презентации я пока не полезу, увы, я знаю способности Каролинки — она во время завтрака может обстрелять пюре из брокколи всех в радиусе двух метров от стола.

Выхожу в гостиную, застаю тут пляшущую у кресла Каролинку и маму, что сидит в соседнем кресле с несколько расслабленной улыбкой и избегает смотреть на Кира, который стоит у окна и что-то там вдохновенно втирает по телефону.

Я бросаю взгляд на него и, смущенно ойкнув, улетаю обратно в спальню за вторым халатом. Набрасываю его на широкие плечи своего мужчины, пряча от глаз любопытных горничных его исцарапанную спину.

— Подслушиваешь? — фыркает Кир, когда я обнимаю его за пояс, сводя полы халата на рельефном животе.

— Заметаю следы, — сообщаю шепотом ужасной преступницы. Потому что, может быть, мне и самой чуть-чуть неловко.

— А-а, — Кир фыркает и вешает трубку гостиничного телефона, — не хочешь всем показывать, что вчера чуть не сняла с меня кожу живьем?

— Вот если бы тебя можно было за деньги показывать, — мечтательно вздыхаю я, — и то бы не согласилась. А за бесплатно — пусть тем более обломаются.

Мама тихонечко улыбается. Никак не комментирует. Она вообще говорит гораздо меньше, чем было до комы — но все-таки говорит. Борис Анатольевич говорил, что это естественно. Потому что кома — это неизбежный урон для мозга.

— Эй, давай садись за стол, — Кир щиплет меня за бедро.

— Сейчас завтрак привезут.

— Ну, вот и устраивайся поудобнее. И Карамелину устрой. Не собираешься же ты за три часа до своего триумфа сама стол накрывать?

Ну, вообще-то я собиралась как раз. Не люблю горничных в гостиницах, не люблю, как они вечно облизывают Кира глазами.

Да, красивый, да, мускулистый, да темноглазый. Вот только этот паршивец с лисьими глазами мой! Это меня он в прошлом году в пять утра поднял таким стуком в дверь, что было странно, что он её не вынес. Это у меня и у мамы заодно чуть не случился инфаркт, потому что из-за двери нам грозили судами и разорением, потому, что я якобы топлю его величество. Это я его потом чуть не избила огромным букетом роз, который ожидал меня за дверью. И повезло ему, что Карамелька моя не проснулась от его концерта. А то парой царапин эта лисья рожа бы не отделалась.

И вот, после всего этого, чтобы я и позволила какой-нибудь тощей телочке в коротеньком платьишке сервировать для Кира завтрак? Наклоняться в его сторону вырезом декольте, да еще так, чтобы юбочка поднималась еще выше?

Да щас!

Пусть закатают губешки и роняют слезки за закрытой дверью!

Но вот сейчас, он какой-то таинственный-таинственный, загадочный-загадочный. И сразу видно, спорить бесполезно.

В такой ситуации мне остается только сдаться. Сесть за стол и приготовиться к худшему.

В конце концов, сюрпризы от Кира, они… бывают очень разные.

Чем дальше в лес — тем веселее волки.

Пока нам поднимают завтрак, Кир успевает смотаться в спальню и даже нормально одеться. И выйти ко мне при всем параде — черные брюки по фигуре, белая рубашка, галстук бабочка в красную клетку.

— Если бы не галстук, я бы подумала, что ты собираешься сообщать мне что-то плохое, — замечаю я, нетерпеливо постукивая по столу пальцем.

Кир приостанавливается у зеркала, критично изучает галстук.

Кажется — чисто из вредности врожденной думает сейчас ударить по лбу и возопить что-то вроде: Ах, прости меня милая, что ввел тебя в заблуждение. Я умираю! Вот тебе мои ужасные новости!

Честно говоря — с несерьезностью он иногда перегибает. Может выскочить из ванной голышом, намалевав себе пеной для бритья на груди какую-нибудь рожу.

Но…

Строго говоря…

Этот недостаток я ему вполне прощаю.

Просто попросила на всякий случай в следующий раз надевать трусы. А то мало ли там кто… У меня, в конце концов, мама, да и Каролинка — она, конечно, ничего не запомнит, в таком возрасте, но чем черт не шутит!

— Мама, на учки, учки…

Глава 6. Юлий

— Бог ты мой, какая встреча!

Как бы не старалась Снежок сделать свое появление внезапным — у неё никогда не получается. Слишком нежный голосок, слишком хрупкое виденье. Напугаться её — все равно, что напугаться настоящую снежинку. Можно, только если что-то реально не в порядке с головой.

— Откуда ты здесь? — спрашиваю, критически оценивая количество народу, ожидающих в холле, пока откроются двери банкетного зала.

Много. Очень много. Настолько много, что хрен его знает — удастся ли добраться до Холеры со своими «деловыми вопросами».

— Ты шутишь, что ли? — Снежана округляет хрустальные свои глаза. — Это я создала этого демиурга. Я её мотивировала. Понятия не имею, имело ли это значение, но мне безумно в кайф видеть, насколько она поднялась за такой мизерный срок. Иные ведь годами нарабатывают аудиторию, а Катюшка — вызвала просто нереальный ажиотаж.

— Понятно, — отстраненно откликаюсь я. Внутри пустеет еще сильнее.

Бешеный ажиотаж, значит. Значит, она и вправду могла перечислить Вере деньги от себя, а не от папика. А я вчера ей наговорил…

Снежана чутко улавливает мое настроение и почему-то воспринимает его на свой счет.

— Я хотела тебе сказать. Еще в прошлом году, между прочим, — бурчит она недовольно, — ты сказал, что тебе неинтересно.

— Я помню, Снежок.

Сказать бы ей, что я все помню. Каждое упоминание Холеры по имени в моем присутствии, каждый вопрос о ней от преподавательского состава. И если коллегам можно было отвечать фактами, коротко и по сути, то с теми немногочисленными друзьями, что были в курсе истинных отношений между мной и моей студенткой — объясняться было сложнее. И просить, чтобы они не говорили мне ничего о ней, даже если новость будет грандиозная.

Все что надо я знал. Жива, здорова, работает. Большее количество информации грозило мне срывом — я это понимал. И если бы сорваться можно было без оглядки…

Я вот со вчерашнего дня узнал слишком много о ней. И понятия теперь не имею, как буду удерживать себя на поводке. Мысли об обязательствах помогают, увы, не всегда.

— А где твой верный оруженосец? — Снежка оглядывается в поисках Антона. — Неужели до сих пор в школе? У вас все еще беда с экзаменами?

— Антоний у бабушки, — откликаюсь я чуть поживее, — мы послали школу. Достали они нас.

Снежок сочувственно вздыхает, гладит меня по плечу.

Она в курсе нашей ситуации, очень переживает.

У дверей зала для презентации появляется мордатый охранник — типичный секьюрити.

Народ начинает оживляться, шуметь, подтягиваться вперед.

— Первыми заходят блогеры и представители СМИ с приглашениями от издательства, — охранник резко обрубает общественные розовые иллюзии, что всех сейчас быстренько пропустят.

— Пойдем-ка, Юл, — Снежана хватает меня за локоть и тянет к дверям ресторана. Чем ближе к ним, тем гуще там толпа, но перед Снежкой, держащей перед собой яркую разноцветную карточку приглашения, словно кинжал, народ расступается.

Охранник оказывается настолько дотошен, что даже заглядывает внутрь приглашение.

— Оно только на вас, — мрачно отмечает он и бросает на меня косой взгляд, — а это с вами кто?

— Мой плюс один, — не моргнув и глазом, отбривает Снежок, — вы что, хотите сказать, что я не могу провести с собой друга? Да вы знаете, кто я? Хотите скандал?

Удержать на лице серьезную мину, на самом деле сложно.

Я знаю Снежку — эту милую фею, с этим её девичьим тонким голосочком. Да, она блогер, обозревает книжки, читает вслух и готовит смачные вкусняшки для видео. Но я видел, как она снимает эти свои видео для блога. Она всегда улыбается, всегда спокойна, никогда не повышает голоса. И после этого слушать от неё воинственные обещания устроить скандал — очень смешно.

Охранник же, судя по мине — видел дохрена блогеров и невысокого мнения о них. Таким проще подыграть, чем спорить.

— Проходите, — пасмурно бурчит он и кивает следующему человеку, тянущему к нему приглашение.

— Ну, скажи же, что я молодец, — минуту спустя, когда мы устраиваемся за столиком в первом ряду щебечет Снежка, — черта с два ты бы смог к ней подойти, если бы не я. В прошлом году у Катюшки было полно народу на презентации.

— Ты не молодец, Снежок, ты — просто сокровище, — проговариваю я, хотя на самом деле понимаю — я попал.

Место в первом ряду. С отличным видом на Холеру.

Надо было посылать Васнецова на этот дебильный третий тур переговоров.

Я все еще надеюсь, что что-то произойдет такое, что я удержусь.

Может быть, она будет одна.

Может быть — будет выглядеть плохо.

Ты ведь видел её вчера, плохо — это если вдруг за ночь её одолела проказа!

Боже, кто бы заткнул этот ублюдочный внутренний голос!

Надежды умирают, когда Холера появляется в зале ресторана.

Выглядит даже лучше, чем вчера. Улыбчивая, бодрая, в ярком платье цвета фуксии. Ей ужасно идет этот цвет, он подчеркивает легкую экзотичность её внешности.

И конечно, она не одна. Тот же слащавый хлыщ, от которого у меня сразу ноют все зубы, идет с ней рядышком, держит под руку. Оставляет только, когда они оба доходят до мини-сцены, вокруг которой и выставлены сейчас полукругом столики. На той мини-сцене Холеру уже ждет другой парень, но он хотя бы кивает ей более-менее официально.

— Это владелец издательства, кстати, — суфлерским шепотом комментирует Снежок, — а он не ко всем своим авторам ходит вести презентации, только к тем, кого очень ценит.

Снежкин шепот оказывается вопиюще громким. Холера его слышит, поворачивается к нам, видит меня…

Ну, привет! Кто там обещал мне прислать копию декларации?

Посылаю ей условно-вежливую улыбку.

Получаю в ответ скальпельно-острую. Почти слышу её ядовитый голосочек:Я же просила оставить меня в покое».

Зря Васнецов надеется, что я смогу её уговорить. Кажется, она в любой вуз пойдет, лишь бы в нем меня не было.

Пожимаю плечами.