Клетка

То, что было до большой звезды

Мир рухнул, лопнул мыльному пузырю подобно. Мы лишь его останки, миллиарды брызг, разлетевшиеся в вакууме, слепившиеся в кучу, чтобы его историю дожить

*1

Выбор всегда разрывает душу, но только верный способен склеить ее обратно

Мягкая, теплая паутина сна не отпускала. Никак отпускать не хотела, и позволяла, просто заставляла в себя погружаться, тонуть, растворяться, забываться. Но этот день, очередной этот день, упорно лез, рвал ее, пролазил сквозь. Пролазил сквозь эту приятную пакость своими ослепляющими световыми пальцами, рвал веки, выдирал глаза, заставлял смотреть на себя. Этот очередной день просто желал заставить смотреть на себя. Безраздельно он желал властвовать, как над телом, так и над душой. Чтоб его.

Человек разлепил, наконец, глаза. Хотелось потянуться, телу хотелось, не душе, и человек тянуться не стал. Это нехитрое действие всегда должно было сопровождаться потугами удовольствия, а они подтягивали бы за собой улыбку, хотя бы намеки на нее, а улыбка должна представляться радостью какой-то. А радость, черт, она должна была бы иметь для себя основание. Но этого последнего …. Этого последнего не было. Была безраздельная пустота.

Поэтому человек просто вылез из-под одеяла и нацепил на себя костюм, выданный обществом по паритетному соглашению, достигнутому между ним, индивидуумом, и коллективным сознанием социума. Костюм, который должен носить, независимо от того, во что будет одет он внешне.

«Этот день будет последним, в этом абразивном облачении» - так подумал человек. И решительно, просто решительно решил, что-то поменять. И даже собрался пойти до конца, и не ограничивать себя только лишь полумерой или, какой-нибудь, несумасбродной мерой. Ведь это облачение уже до остатка сточило его душу. Обглодало до саднящих корней и оголенных проводов его нервов.

Но этот день, впрочем, он начал, как обычно, как проводил его и год назад. Как и за год, что предшествовал тому дню, что был год назад и до него.

Сварил себе кофе. Надел внешний, немного мятый, но когда-то определявшийся, как его хороший деловой костюм. Посмотрел на себя в зеркало, и обнаружил там какого-то незнакомца. Угрюмого, и казалось, уже даже бездарного. Словно вся его дарность отвалилась подобно какой-то обескровленной иссохшей шелухе, сточилась об окружавшие его стены. Осталась только удобная для окружения, но пустая чертова бездарность, непривлекательная уже даже для собственного какого-либо внутреннего порицания бездарность. Неужто обществу он нужен именно таким?

Затем он нашел в телефоне номер своего друга. Единственного, которого всегда в этот день с днем рождения поздравлял. Больше, по подобному поводу, он не звонил никому. Нажал кнопку вызова, и примерно с полминуты послушал длинные гудки. Единственный друг трубку не взял.

Человек положил аппарат на стол. И вышел за дверь.

**2

Люди всегда искали Бога, но, как в хорошем детективном романе, изрядно затоптав следы, не сумев Его найти, ушли Его искать уже в мирах своих, ими же придуманных, фантастических

Он ехал в метро. Пока и на этом его новом пути было это метро. Черт возьми, всегда метро, всегда все начиналось и происходило именно так. Решение что-либо поменять уже разрывало не просто душу, но и всплеском бунтовавших гормонов взрывало и тело, и мозг. А он ехал в метро, как и во все остальные дни, что теперь уныло в очереди забвения с указателем на прошлое стояли. А он продолжал ехать под стук колес. Ехал, глотая вполне обычный сквозняк с запахом странной, всегда неизменной, порой казавшейся мистической отработки, неминуемо в открытое окно вагона из мрака тоннеля влетавший.

Нет, в этот раз, казалось, как-то все же иначе было. Запах вдруг показался глубже и резче. Он словно был живым духом этого метро, внезапно обнаружившим старого знакомого визитера, старого знакомого игрока, которого снова можно было поглодать. Дух метро – это Босс этой локации. За определенную плату с ним можно о шкурном интересе договориться.

Так вдруг подумал человек. Как когда-то, когда он сел в свой первый подобный шаткий вагон в свой первый раз. Но теперь его накрыло еще одно чувство. А что если, тогда, в тот свой определенный раз он сделал бы что-то иначе. Задал бы духу другой вопрос. На другой станции сошел. Пошел бы по другой ветке метро жить. Другое бы решение попросил. Могло ли иначе и все остальное случаться потом? И не является ли этот краткий миг, всплывший в его памяти только что, тем самым мистическим нырком, той самой возможностью, что-то, как-то в том самом прошлом передернуть? В совершенно другой локации себя заспавнить?

- Hey, check out this, Dude!

Он настолько ушел в свои мысли, настолько оторвался от реальности, что окружающий мир перестал для него существовать. Прозвучавшая фраза вывела его из забытья. Английский, прекрасно. В нашем метро, еще лучше. Но и подобное он слушал уже не раз. Шпана пантов ради умудрялась его выучить. Мы не готовы чужой язык учить для образования, но готовы для пантов. Нет предела человеческому сумасшествию.

А тем временем, автор фразы разлегся на лавке вагона, которая располагалась напротив, и громко и продолжительно хрюкнул. Даже шум тоннельного ветра и стук колес не смог этот жуткий звук заглушить. Но все равно это не самым противным оказалось. Парень поерзал в своей кожаной куртке по лавке, и поскреб ее уже давно не гладкую поверхность, металлом блестевших заклепок, и, устраивая тело в необходимом, по его представлению положении, плюнул.

Да, его практически безупречный английский, извергнутый всего секунду назад, именно это и предварял.

Сопля перелетела четко над верхним горизонтальным поручнем, обогнула его под потолком, и бело-желтой кляксой ляпнулась на пол вагона.

- Ха! Заценил!?

Хулиган, не отрывая голову от лавки, с безумными от счастья глазами посмотрел на человека, и оглянулся на своих друзей. Они также, черно-кожанные-заклепачно-джинсовые внезапно населили вагон. И было их не менее десятка. И они довольно загалдели. Человек даже невольно вздрогнул, как он мог их присутствия не заметить. И удивился метаморфозе собственного восприятия, его не передернуло от шутовского, но противного номера перед ним лежавшего хулигана, но заставило дрожать от этого сиюминутного ощущения иллюзии деформации реальности.

Но хулиган на лавке снова решил свой трюк повторить. Снова был ужасный хрюк. Последовал побеждающий гравитацию взлет сопли, невероятная над поручнем дуга, и омерзительный ляп на пол. Теперь две бело-желтые подружки рядом в пыли пола красовались. Кучность выстрелов поражала. И в завершение представления снова прозвучал одушевленный галдеж, заставлявший человека по сторонам озираться. Просто немыслимо было даже вообразить, сколько тренировок, сколько адских кругов невероятной прокачки предшествовало подобному шедевру.

Но вот адская машина заработала опять. Но в этот раз шедевр поручень не облетел, а угодил он прямиком в его отполированную тысячей тысяч рук блестящую поверхность. И так на нем висеть и остался. Как подарок, неожиданный сюрприз будущему пользователю поручнем этим. Чем вызвал еще больший восхищенный гвалт. Очевидно, как одобрение этой заведомо оставленной какому-то гипотетическому ближнему этой неприятной ловушки.

- Попробуйте на это смотреть иначе.

Прозвучавший голос слева от плеча, тоже заставил вздрогнуть. Там сидел другой человек. Мужчина, средних лет, вполне обычный, в хорошем деловом костюме. И выглядел прилично. Да и вообще, вагон вдруг оказался немало населенным. Не как в час пик, конечно, но все же. Люди, покачиваясь, просто ехали по своим делам, и старались от кучки шумных хулиганов держаться дальше. Рядом с ними были только сам человек и его внезапно заговоривший спутник.

- Простите?

- Я имею в виду,- снова заговорил незнакомец, и взглядом указывая на руки человека на коленях,- я имею в виду, что на подобные сцены надо смотреть иначе.

Человек опустил взгляд и рассмотрел собственные сцепленные в замок пальцы, с силой зажатые между колен. Они от напряжения и чрезмерного сжатия даже побелели, а местами, и вовсе посинели. А собеседник продолжал.

- Это просто, и всего лишь сцена, картина. Или, даже считайте так, это шедевр сумасшедшего художника, реализовавшийся из-под его дрожащей в пальцах кисти.

Человек рассмотрел собеседника, его широкое, гладко выбритое загорелое лицо, с интересными серыми глазами, игравшими с цветом безупречно завязанного галстука. От его костюма приятно веяло одеколоном, уверенно сражавшимся с запахом метро. Затем он повернул голову и перевел взгляд на хулигана. Но голос слева не дал ему задать очередной и, скорее всего, глупый вопрос. А каким же еще этот вопрос мог бы в таких условиях оказаться? Под грохот металлических колес и в шатавшемся во все стороны вагоне, в голове, наблюдавшей подобную сцену, и слушавшей подобное толкование. Собеседник наклонился к его левому плечу так, словно некую тайну собираясь приоткрыть, и снова заговорил.

***3

По ходу действия театра, мы единственные в нем актеры, которые желают игравшую на сцене музыку унести с собой домой

У человека от произошедшего кололо в сердце, и давило на душе, и от какого-то, вдруг возникшего сквозняка индевело по спине. И не от непредвиденного инцидента, тем более что потерпевшая уже спокойно себе ковыляла по станции метро, которую уверенно оставлял уже в прошлом поезд. Просто никто его давно не бередил, казалось, уже давно покрывшиеся паутиной забвения душевные раны. Тем более на этом отрезке его жизни, на который сам собой давно наложился уже крест. Возможно, это было сиюминутное впечатление от короткой беседы, которое развеется тут же, когда он из вагона выйдет. Оно не повторится никогда. Останутся в памяти лишь обрывки. Но, черт возьми, их отчего-то просто до остервенения захотелось продлить. Но и здесь все испортила какая-то старуха.

Но собеседник, уже было исчезнувший из поля видения, из вагона, как оказалось, не вышел, он вдруг вернулся, и снова уселся на место рядом. И, повернувшись к человеку, посмотрел на него с серьезным выражением лица.

- Странные человеки существа. По ходу действия театра, мы единственные в нем актеры, которые желают игравшую на сцене музыку унести с собой домой.

- Простите?- с еще более убивающе тупой интонацией промямлил человек.

- Прозвучавшее в пятом акте созвучье нот, для нас звучит непременно в пятом акте. Лишь там оно будоражит воображение, представляет нам прокачку. Ведь музыка предоставляет нам прокачку, заряжает энергией своей. Но беспрестанное верченье этой вереницы звуков, скажем в акте десятом, для нас будет вызывать лишь ностальгию. Оскомину затем. И ничего иного не сможет породить кроме язвы в теле и душе.

Он еще внимательней посмотрел на человека, и вздохнул.

- Действовать необходимо лишь тогда, когда мы стимул обрели. И ноты те мы ощутили.

Собеседник снова вздохнул:

- Ну, ладно. Черт с ним, с этим пятым актом. И с этим, постоянно рассыпающимся карточным домом. У меня в портфеле устройство. Я вез его на встречу, другому человеку. Но та моя остановка безвозвратно в прошлое ушла. И даже не пойму, как это произошло. Похоже, устройство теперь должно быть будет ваше.

Человек опустил взгляд и рассмотрел коричневый кожаный портфель. Странным образом до момента, как собеседник о нем не заговорил, он в его поле зрения не попадал.

- Мое? Устройство? Но что это?

Но собеседник покачал головой, словно отметая излишние расспросы, и заговорил:

- Теперь я буду краток. Боюсь, потерю следующей моей станции уже мне не пережить. Итак, возможно, устройство, действительно, больше ваше. По крайней мере, по профилю уместней. И, возможно, позволит вам дыру в душе закрыть. Это программа и ви-ар аксессуары. Все это вместе позволит вам погружаться в виртуальную реальность. Разработка нашей научной кафедры института. Если вы готовы тест пройти, к незабываемым ощущениям и переживаниям еще и десять тысяч долларов приобретете. В портфеле, кстати, половина этого гонорара. Эта сумма ваша независимо от исхода и успеха прохождения теста виртуальной реальности. И еще одно, прошу вас, если вы еще хоть один раз скажете это ваше «простите», я сойду с ума.

- Я, э, просто, не знаю, что сказать,- промямлил человек.

- Ничего, кроме, как извиняться? Что ж, вам, и правда, есть над чем работать. Ладно, если вы беретесь за тест, тогда приходите в офис нашего института. Вот вам моя визитка. Но не тяните с этим.

Человек опустил взгляд, снова посмотрел на портфель, и взял протянутую ему визитку.

- Программы, тесты, все это, действительно, мой профиль. Но виртуальная реальность? С подобным мне иметь дело не приходилось.

- Что ж, вы можете попробовать. Всегда интересно, что-нибудь новое испытать. Тем более, уверяю вас, это будет интересно, равно, как для опыта, так и для расширения рамок для внимания.

- Вы сказали, что при любом исходе, аванс остается у меня? Если мне не подойдет, я просто вам верну устройство?

- Конечно. Но что такое эти деньги, когда вся ваша жизнь может кардинально к лучшему измениться. Но в любом случае, первая половина гонорара останется у вас. Деньги будут ваши просто потому, что, несмотря на ваши потуги, все эти, вдруг на вас свалившиеся факты взвесить, ваш путь уже начался.

- Что, простите?

Собеседник скривился.

- О, прошу вас. Выбор, если хотите, вы включились в процесс муками своего последующего выбора варианта. Ядро условного ветвления запущено уже. Но, чтобы процесс был узаконен, вам необходимо в мой офис прийти, с документами, чтобы подписать договор. Считайте фильтр-тестом эту бюрократическую процедуру.

- Фильтр-тест?

Собеседник сделал долгий вдох, качая головой, и размеренно проговорил:

- Мы должны вашу степень увлечения вымышленной реальностью определить. СУВР – так вкратце мы этот индекс называем.

- Простите?

Собеседник снова с нетерпением вздохнул, и так же медленно ответил:

- С его помощью мы отсеиваем бесполезных потребителей. Вот кто, по-вашему, больше подвержен витанию в облаках, или, как мы это называем, увлечен вымышленной реальностью, успешный создающий мощную студию геймдизайнер, или тот, кто неустанно юзает игру геймдизайнера денно нощно напролет?

- Последние персонажи известны мне хорошо. Те, кто тупо тратят все свое время на игру, они, конечно, витают в облаках. Успешный геймдизайнер построил и игру, и свою судьбу.

- А вот и нет,- ответил быстро собеседник,- ваш известный персонаж тупой юзер, подсевший на комфорт. Он юзает так все, не только игры, а все блага, которые придумали для него те, кто имеет повышенный индекс СУВР. Лишь они, подверженные увлеченности вымышленными мирами, способны заглянуть за гребень волны. В то время как для большинства барахтающихся в теплом болоте пользователей скрыт даже и сам гребень. Мы не желаем тратить время на обывателей. Мы просто обязаны для привлечения к нашей работе новых людей тщательно их индекс взвесить. И лишь после проверки этот портфель окажется вашим. А пока, очередная моя остановка. И вам тоже, думаю, не стоит здесь засиживаться.

****4

Не все против чего ты протестуешь, не происходит, как и не все, чего не видишь, не существует

- Я еду в этом же вагоне, ты не против?

- Что, простите?

Человек снова вздрогнул, и посмотрел на сидевшего слева от него хулигана. Другого. Тот, что исполнял непревзойденный трюк, сидел там же, где и был, напротив. Но он за происходившей сценой просто и внимательно наблюдал.

-I couldn’t help, but I overhear you tell aloud to yourself. Will you really did that, wouldn’t you?

Человек судорожно сглотнул, и вымучено улыбнулся, и попытался взглядом отыскать своего недавнего собеседника, или понять, когда тот успел исчезнуть. Но вокруг никого кроме хулиганов не было, как и в самом начале его пути в этом вагоне.

Затем попробовал просто от хулигана отстранился. Хотя он отлично понял прозвучавшую фразу, отвечать на нее вовсе не собирался, ни по-английски, ни как-то еще. Пока хотелось в ситуации разобраться. Что этот, скрипящий кожей, и гремевший вделанными в нее заклепками, с зачесанным на ворот цветастым загривком тип, имел в виду, неужели, он, действительно, все это время просто разговаривал сам с собой? Никакого собеседника не было? Он что, беседу просто выдумал? Он хотел от этой сцены отстраниться, но как же за ней просто наблюдать, когда она уже навалилась на него?

Но случилось вполне ожидаемое. Справа от него уселся третий хулиган. И он уже прямо-таки навис всей своей физиономией над лицом человека. А в вагоне, как тут же стало ясным, кроме него и этой кожано-заклепачной банды не было больше никого.

- Оставьте меня в покое,- проговорил человек.

Но хулиган продолжал свою физиономию приближать. Вот он развернулся своей правой стороной, и стала видна татуировка, покрывавшая всю правую щеку и наголо выбритый висок до самой макушки. Это была какая-то красно-зеленая птица. Ее клюв раскрывался в хищном оскале. А со стриженной под ирокез ее головы взирал дикий и безумный птичий глаз.

- Оставить тебя?- спросил снова хулиган, все также сидевший напротив,- тебе и нас противно касаться? Ты от нас тоже боишься что-то подхватить? Как от той милой бабки? Так ты, кажется, сказал? Какую-то безысходность?

Человек уже никак не мог сдвинуть свое тело, оказавшись зажатым между этими пропитанными пивом и запахом давно не снимаемой кожи, типов. Пока татуированный зрачок птицы не оказался прямо у его глаз. Отчего в них тут же закололо так, будто их засыпали песком. А в горле от сухости запершило.

- Чувак, у тебя не голова, одна сплошная чертова дыра!

- Оставьте меня в покое!- уже заорал человек.

- Да? А я как раз хотела расслабиться тебе помочь?

Прямо у его колен появилась голова уже женской особи. Ее белые с серой мелировкой волосы были начесаны и торчали в разные стороны. И они были довольно длинными, даже показалось странным, как она умудрилась с такой прической спокойно ходить в метро. Но больше поражало лицо. Оно было красивым и даже прекрасным, а точные линии смелого макияжа доводили его до умопомрачительного совершенства, и вбивали ее образ, а это немного-немало, являлся образом королевы-львицы, очаровательной венценосной самки-царицы, в само основание сетчатки глаз, в само снование мозга.

Она игриво ткнула подбородком в колени человека, скривилась в деланой гримасе. И приятным тягучим голосом, притворно шепелявя, пропела:

- Ну, оставить тебя в покое, так оставим в покое, как скажеф, Шерман!

Поезд стал резко замедляться. И вся банда, зашатавшись, схватилась за поручни. А человек вскочил, и собрался бежать, но ноги не сдвинулись с места. Он рухнул тут же, как попробовал сделать первый шаг. Прекрасная царица-львица в своей игре с ним связала шнурки на его ботинках. Толпа весело взорвалась хохотом. А человек, извиваясь, вскочил на ноги, и в несколько прыжков все же умудрился из этого адского вагона вылететь.

*****5

Страх быть застуканным на помешательстве ничтожен со страхом личным, когда помешательство действительно застукало в дверцу твоей дорожащей кукушки

Да, поезд разинул свою пасть, и из нее изверг его. Все выглядело именно так. Человек выпал из вагона прямо на платформу в окружение уже других, и похоже нормальных людей, с интересом за ним наблюдавших. Тогда, как сам громыхающий червь под хохот беснующейся банды, свои чешуи-двери задвинул, и из-под свода света станции в следующую мрачную свою обитель укатил.

Человек, звездой распластавшийся на платформе, подтянул к лицу поближе руки. Они от неловких его потуг подняться в стороны снова разъехались. И он вдохнул едкую сухую пыль, поверхность платформы покрывавшую. И только тут увидел живой лес ног вокруг себя. Они топтались, толпились, а их хозяева откуда-то сверху, очевидно пытались рассмотреть его. И, конечно же, интересовались, намеревались понять, что именно с ним произошло.

Требовалось немедленно подняться, решить вопрос шнурков, и убраться отсюда быстро, чтоб не выглядеть совсем уж ненормальным для толпы. Покончить с этой страшной унизительной экзекуцией, наконец. Но еще больше хотелось убедиться для себя, что не тронулся умом, действительно, он сам. Не приснился ли ему тот собеседник? Ведь где-то в кармане у него должна была пребывать визитка. Страх быть застуканным на помешательстве ничтожен со страхом личным, когда помешательство действительно застукало в дверцу твоей собственной кукушки.

Человек отбросил все условности, и принялся с остервенением в карманах пиджака рыться. Он пыхтел и перекатывался с боку на бок, пока в пальцах не почувствовал жесткий прямоугольник плотной бумаги. И забывая про осторожность, не переживая, что визитку может порвать, потащил ее на свет.

Вот она?! Бог мой, только бы это была именно та самая визитка. Ведь невозможно выдумать, и так ярко представить несуществующую беседу!

Визитка была той самой. А значит и ощущение внезапного чего-то нового, тоже было правдой, как предложенная работа. И десять тысяч долларов, и интересный программный тест, который, возможно, не просто скрасит его жизнь, а и поможет, наконец, изменить ее. А что если, этот тот самый случай, который он ждал? Он с облегчением вздохнул, и, сунув визитку обратно, уставился на связанные шнурки.

А они были не просто связаны, они были уже стянуты так, что взгляду было трудно рассмотреть само существование узлов. Но он поднялся, и сквозь расступавшуюся перед ним толпу, в этой вдруг возникшей тишине, проскакал в направлении лавки. Каждый прыжок сопровождался гулким эхом, а шелест расступавшихся на его пути ног, только добавлял этим барабанным ударам аккомпанементный шлейф. Ни дать, ни взять, оркестровые литавры, сопровождающие спуск Вергилия в его адские круги.

- Ба-бах …, шиииить, ба-бах ….

И так, до цели доскакав, с превеликим облегчением уселся он на лавку, и принялся стаскивать ботинки прямо так, не стараясь их распутать. Затем в ход пошли и ногти, зубы, даже острие колечка от ключей. Кто-то из людей ему любезно предоставил спицу, вязальную с крючком. Человек рассеяно оглядел людей, в благодарность кивнул тому, на кого взгляд упал. На противоположной станции с обратным направлением, ветер и грохот ознаменовал прибытие другого поезда. Вот сквозняк побежал и здесь, с этой стороны. Сейчас и сюда прибудет новый червь. А он все ковырялся. Ковырялся и ковырялся, пока узлы не оказались полностью уничтожены.

******6

А потом было … такси?

- Где я?

Он вскрикнул настолько громко, неожиданно и резко, что испугался даже сам, не говоря уже о бедном водителе, рулившем впереди. Тот от неожиданности невольно оглянулся так, что его голова под нахлобученной кепкой просто провернулась под ней, и та своим козырьком продолжала указывать на дорогу, пока водитель во все глаза таращился на своего вдруг обезумевшего пассажира. От этого маневра по дороге загулял автомобиль. Слева прогудели сигналы недовольства, тут же унесшиеся стоном вдаль.

- Эй, мужик, ты чего? Ты там обдолбался, что-ли? Ой, йо-мойо, и когда успел?

Водитель резко крутанул руль, и остановил машину у тротуара. А он все это время бормотал, словно в мантре совершал поклоны, и усиленно тер лоб, пытался хоть что-нибудь вспомнить, раздражаясь, и одновременно опасаясь этих, вдруг свалившихся провалов на него.

- Что произошло? Когда я сел …,- выдавил он хоть что-то членораздельное, наконец.

Но водитель, завершив действия по парковке, снова оглянулся, и теперь уставился на него в упор. Затем, сложив и утвердив, и без того ясное свое заключение, проговорил:

- А ну вали из моего такси!

- Эй-эй, подождите,- закричал снова человек, гораздо тише,- я хотел понять, когда я сел в машину, и куда мы едем?

- Я сказал, вали!

- Да, черт возьми, скажи мне просто!

- Эй, псих ты или наркоша, мне по барабану, знаешь. Не беси меня,- проговорил таксист, и покачал при этом из стороны в сторону головой, словно разгоняя для своей ярости обороты. Голова его так и не синхронизировала до их пор направления лицевых сторон с кепкой. И водитель выглядел при этом так, словно он нечто неестественное увидел, и теперь боялся.

Человек полез рукой во внутренний карман костюма, в попытке достать деньги, возможно, должные таксиста успокоить, но тут же замер. Паспорт! Его, там, где пребывал всегда, не оказалось.

- А где мой паспорт?- вопросил он, и, не отрывая взгляда от таксиста, продолжал, скорее уже по инерции деньги доставать.

На лбу выступила испарина, собралась в ручьи, и побежала по щекам.

- Не надо мне твоих денег, блин, чудак. Просто выходи, и иди себе пешком,- взмолился уже водитель, отчего-то еще больше испугавшись.

Но сам же человек, словно забывшись, погрузился в очередное свое замешательство. И принялся шарить по заднему сидению взглядом. Пока взгляд его этот не уперся в коричневый кожаный портфель.

- Черт!

Он был в такси, и совсем не помнил, как сел в него, и как вообще, в это свое, происходящее с ним настоящее, попал. Все, что мог он из памяти выужать, то и дело якорилось на метро, был собеседник, затем неприятная сцена в вагоне произошла, за ней тяжелая баталия в памяти прошла, в которую ввязали его шнурки. При более серьезных потугах он мог припомнить беглые фрагменты улиц. И какой-то кабинет. Но дальше было только это чертово такси. И, черт возьми, был и этот вот портфель.

Как он здесь с ним оказался? Когда он на лавке распутывал шнурки, при нем не было его! Его же унес с собой тот странный собеседник. Значило ли это, что он выдержал тот фильтр-тест, и будет вовлечен в работу?

Не обращая внимания на выкрики таксиста, человек схватил эту злополучную ношу, одним махом ее раскрыл, и внутрь заглянул.

Его глазам открылись лежавшие на дне длинные, казалось пластиковые предметы. Они отстраненно лязгнули, ударившись друг о дружку, и снова замерли, и на них противно ляпнули капли пота с его лба. В другой секции были листы бумаги, и с ними плотный коричневый конверт. Конверт тоже неминуемо подвергся бомбардировке каплями пота. Под ним лежали большие перчатки, и очки.

- Вот черт, что это все за?

Таксист дверь машины распахнул, и практически выдернул человека из такси, как раз в тот момент, когда он конверт раскрыл, и на свет пачку денег показал – пачку ровных плотно сложенных стодолларовых банкнот.

- Эй, мужик, ты это кто? Чего? Это что там у тебя?- залепетал он одной фразой, и отчего-то вдруг вообще излишне испугался, стоило заглянуть ему в портфель.

Водитель отпустил человека, и отступил на шаг назад. А человек, закрыв одним движением портфель, вылез из машины, и, осмотревшись по сторонам, уже с натяжением в голосе спросил:

- Я хотел только узнать, где я сел в это чертово твое такси, и куда мы ехали.

- На институтской я вас подобрал,- откашлявшись, и немного успокоившись, и уже добавив учтивости в голос, ответил тот.

- Это …, это возле института, что ли?

- Логично, блин,- ответил таксист, и поправил кепку.

*******7

Если общество слишком инфантильно, чтобы понять тебя, к черту это общество

Всего несколько часов назад его жизнь казалась какой-то надоевшей, опостылевшей и скучной. Теперь же, открыв дверь, он просто ввалился в свою квартиру, чтоб только дыхание перевести. Но нет, не только за этим. Не только и, по крайней мере, с минуту простоял на пороге, упершись спиной в дверь. Простоял, разглядывая пол. Это, возможно, и выглядело странным, что именно теперь ему показалось, что он никогда до этого странный рисунок паркета не замечал. Действительно не замечал? Ну, уж точно, нет, определенно его не разглядывал.

Затем, отбросив вдруг нахлынувшее наваждение, и покопавшись в портфеле, вытащил четыре странных, как на вид, так и для понимания предмета, чем-то походивших на миниатюрные стойки-колонки из аудиосистем. Повертел их в руках, последил за игрой света, или за их со светом игрой. Выглядело это так, словно свет, падая на их поверхность, не отражался от нее сразу, а поглощался, чтобы миллиардами мелких капелек, из которых эта поверхность состояла, быть выплеснутым обратно, в окружавшее их пространство. Словно внутри этих предметов была заключена еще какая-то от глаз скрытая жизнь. Или реальность?

- Черт возьми.

Изумленно изрек человек, и выудил на свет еще и подписанный им договор. Договор, очевидно, с тем самым собеседником из метро.

В документе он, Герман Разумовский, в залог оставил паспорт, и принял в результате обоюдной договоренности, оборудование – новейшую разработку институтской кафедры, представленную четырьмя консолями – генераторами виртуальной реальности, к ним прилагались сенсоры-перчатки и очки.

Ну, хотя бы следы паспорта он обнаружил. И юридические координаты собеседника из метро. Этого господина Преображенского.

«Не профессора, как в «Собачьем сердце», но доцента пока. Руки у него не доходили, чтоб работу завершить»,- эта мысль только молнией из воспоминаний и ворвалась, и тут же снова туда же канула, как сорвавшееся в колодец ведро. С таким же грохотом и ощущением чего-то упущенного. И с такой же щекоткой внизу живота все гарантии безопасности его жизни улетели, от которых он отрекся, договор подмахнув. Теперь все, что с ним могло в дальнейшем происходить, в процессе теста какой-то странной системы, были его, и только его риски.

- Черт, что твориться? Как это происходит?

Человек оглядел свою квартиру, на секунду задержав взгляд теперь на рисунке обоев, висевших на стене, вздохнул, и повертел головой. Сам не понимал, что именно хотел он этим достичь – наваждение стряхнуть или шею поразмять. Затем выудил из портфеля конверт. Особо не разглядывая, уложил его на стол. Взял в руки предлагавшуюся инструкцию по установке ви-ар модулей и всей системы. И погрузился в изучение ее.

********8

Всего несколько секунд, казалось, прошло, а он уже посреди комнаты стоял с холодным кофе, который еще утром не допил, и на молнии взирал, то и дело появлявшиеся из какого-то вдруг возникшего тумана.

- Вот, черт, реально молнии?- спросил он себя.

- Да, черт возьми,- ответил себе же сам.

Консоли, те самые модули, генераторы виртуальной реальности, согласно инструкции стояли посреди комнаты так, что каждая отстояла друг от дружки на расстоянии в полтора метра. Операционная система его компьютера без всяких трудностей и препирательств приняла от оборудования запрос. Оживший механизм стоек привел в движение привод, который проявил в них телескопическую конструкцию, и они тут же вытянулись и выросли, и почти уперлись в потолок. Вокруг них постепенно образовался вихрь, он заискрил, и разрядами электричества затрещал. И проявил в центре квадрата темный мистический туман.

Рука, которая держала чашку с давно остывшим кофе, дрогнула, и Герман посмотрел на темно-коричневые ручейки, поползшие по пальцам, на капли, разбившиеся о паркет. Об этот светлый, и теперь какой-то странный начищенный паркет. И его желание в напитке пропало. Холодный, даже на ощупь неприятный, теперь он противно клеил руку к чашке, и даже неаппетитный запах издавал. Чего-то пропавшего и пригорелого. Но он тут же об этом думать позабыл. Где-то в доме, на каких-то нижних этажах, что-то с силой грохнуло. И он все остатки из чашки тут же расплескал. Они выпрыгнули из чашки, и веером на несколько мгновений в воздухе повисли. Дальше за их судьбой он наблюдать не стал. В дверь кто-то забарабанил.

- Эй! Квартира сто шестая! Есть кто живой?!

Герман медленно, на вдруг обессиленных ногах, прокатил свое тело в прихожую и, блея, словно оголодавший козлик, ответил своей двери:

- Да, вообще-то, есть.

Но его судьбой больше никто не интересовался. И тишине, вдруг возникшей, в которой только и раздавались убегавшие шаги, тоже было на него плевать. Но в ушах все еще стояли отголоски секундой назад прозвучавшего грохота, возможно, даже взрыва. И впечатанный в память звук сильного голоса, задавший вопрос тоже все еще гудел. Сильного голоса, не то, что его хиленький ответ, который, казалось, и до двери даже не долетел.

Герману стало неловко за себя, и он, прочищая горло, покряхтел. Затем положил руку на дверную ручку, и, толкнув ее, высунул голову в подъезд.

И вдруг снова наступил провал. Но уже какой-то механический. Так подумалось Герману. Будто этому провалу предшествовало нечто его включившее какое-то дополнительное вмешательство извне. И оно, это предварявшее провал вмешательство, повторялось вновь и вновь. Пока Германа не вырвало. Не вытошнило прямо на его костюм, и без того пачкавшийся этим монотонно повторявшимся выключателем, так сильно мешавшим его сознанию соображать.

*********9

Сложность поиска ответа в большей мере определяется степенью действительного желания этот ответ знать, нежели трудностью его отыскать

- Зинаида Прокопьевна, помогите нашему гостю с его костюмом, пожалуйста!

Преображенский пропел куда-то неопределенно в сторону соседствующей с ним стены. А сам склонился над своим гостем. Взял его за правую руку. Рукав рубашки в какой-то предварительный момент, загадочным образом спрятанный от сознания Германа, оказался уже закатан почти до локтя. Пиджак же был на половину снят. Левая его половина была, как положено, надета. Правая же болталась где-то за спиной.

- Что вы делаете?- как-то неуверенно поинтересовался Герман, и попробовал свою руку отдернуть.

Преображенский ему этого не позволил. И не ответил. В его пальцах мелькал какой-то маленький прибор. Он был соединенным с перчаткой, которая в следующее мгновение уже оказалась на руке Германа, от одежды освобожденной.

- Зинаида Прокопьевна-а!- снова пропел Преображенский в стену.

Можно было подумать, что он просто валяет дурака. И не было там никого. И Герман уже было собрался с большим энтузиазмом выдернуть свою руку из странной перчатки. Как где-то там, в стене, нет за ней, вдруг раздался шорох, звук на стол падавшей книги, стула скрип, затем шаги. И, казалось через целую вечность, в течение которой Герману успелось померещиться всякое, в кабинете появилась пожилая дама. Она блеснула стеклами очков на своем лице, и запустила по стенам бежать несколько искрометных солнечных зайцев. Они как раз пробежали по табличке, обозначавшей кафедру:

«Кафедра Искусственного интеллекта»

Под названием от руки было маркером дописано: Преображенский и студенты!!!

- Помилуйте, голубчик, позвольте полюбопытствовать, вы сегодня тещу поездом провожали?

Скрипучий, но твердый голос выдернул Германа из охватившего его оцепенения. Он даже о Преображенском позабыл, и о его странных манипуляциях с его рукой.

- Нет, а с чего вы взяли,- неуверенно промямлил Герман, оглядев ее строгое клетчатое убранство, увенчанное поседевшей головой, и тут же бросил уже и вовсе затравленный взгляд на Преображенского, улыбавшегося, и как-то заговорщицки притаившегося перед ним так, словно нечто грандиозное ожидая.

- У вас вид такой, молодой человек, будто паровоз вы целовали,- ответила старушка.

Герман бросил взгляд на безвольно висевший свой пиджак, и перепачканные брюки.

- Нет. Я упал просто, выпал из вагона,- пролепетал он, и умолк, вовремя спохватившись. За миг до этого решил, что не стоило упоминать ему еще и про шнурки. Хотя взгляд старушки получше всякой сыворотки правды к чистосердечному диалогу располагал.

- Вы не перестаете нас радовать вашим превосходным британским акцентом,- улыбаясь, подбадривая Германа взглядом, заговорил Преображенский,- это Герман Сергеевич, он нашу виртуальную реальность тестировать собирается. Пришел вот, предварительный тест пройти. Знакомьтесь!

- Да, я это вижу. Ну, в реальность эту вашу виртуальную можно хоть без штанов, хоть голяка хаживать. А вот по городу в таком виде из нашего заведения извольте не показываться,- тем же голосом ответила дама с видом английского дворецкого,- снимайте ваше одеяние, ибо потеряло оно статус всякого цивилизованного, как и вообще таковым зваться, голубчик.

Герман неуверенно покосился на Преображенского. С удивлением обнаружил, что мысли завертелись над его собственным образом, вдруг представшим в воображении, как он бегает по этому кабинету без штанов, но с нахлобученной на руку перчаткой. И с этим безумным доцентом, держащим его за провод, как на поводке. Но голос женщины тут же его внимание к себе вернул:

- И не коситесь на Преображенского так, словно он вот-вот набросится на вас. Он без штанов скорее, чем вами, заинтересуется мной. А что касается меня, так не в моем вы вкусе, дорогуша,- Зинаида Прокопьевна улыбнулась, удивительно идеально ровными зубами, и требовательно вытянула руку вперед.

- Давайте-давайте, Герман Сергеевич,- снова заговорил Преображенский, внимательно разглядывая вдруг появившиеся показания прибора,- с одеждой Зинаида Прокопьевна творит чудеса. Как оказалось, для нас это бесценный дар. Знали бы вы, что происходит здесь во время нашей, э-э, работы.

Он на секунду-другую умолк, замер, полученные данные анализируя.

- А, вот и оно же. Смекалка, деловая хватка семьдесят четыре процента, извините – это не дурно и весьма. Биологический возраст – тридцать четыре года. Это я не знаю, что там у вас в паспорте написано. Так, а вот с деньгами у вас туговато, двадцать три процента.

- Что все это значит?- от чего-то задыхаясь, поинтересовался Герман,- а что тот самый СУВР? Подхожу я для вашего теста?

Преображенский снял с его руки перчатку. Намотал провод на прибор, и положил его на стол. Затем уселся за стол сам, и сложил пальцы в замок, размял их, суставами потрещав, затем расцепил, и упокоил руки на груди.

- А вот с этим,- ответил он,- не так все просто. Неожиданно даже, я бы вам сказал. Не реализуете вы свой потенциал, вот что значит это.

Он замолчал, будто правильные слова желая подобрать. Вздохнул, и Герман готов был съесть грязный свой пиджак, если не услышал в этом вздохе его целую тонну сожаления. Затем Преображенский продолжил:

- Так, пока Зинаида Прокопьевна ваш костюм чистит, я пока насчет ваших провалов в памяти немного проясню.

- Каких провалов?

- Те, которые с вами неминуемо случатся.

Герман недоверчиво покосился на него.

- Все дело в вашем новом повороте головы, вы просто хорошим слушателем оказались. Не знаю, не могу сказать, на ваше счастье или нет. Но точно не на мое.

Преображенский замолчал, гостя своего разглядывая. Но тот ни звука не издавал.

- Я же вам просто решил лишь предложить смотреть иначе. А вы вот взяли и решительно решили посмотреть. Не могли подождать пока я из вагона выйду. Не знаю, что предшествовало такому вашему решению, простите за упорную тавтологию эту с моей, возможно, неучтивой стороны, но вас решительно, что-то к подобному решению толкнуло. Вы прямо-таки прыгнули. Думаю, вы просто сами этого хотели безраздельно. Не ведая даже ничего о тесте. И оно, желание это ваше, настолько было сильным, это ваше решение в свой инерционный сквозняк утащило и меня. Я даже свою станцию пропустил, если помните.

**********10

Пытались открыть третий глаз, но в итоге отрастили третье веко

Теперь же он оттирал свой костюм сам, влажными салфетками, любезно предоставленными ему кем-то. Голова болела тупой неприятной болью, но зато вот очень остро затылок саднил. И до жути неприятно стягивался слипшейся засохшей коркой.

- Извини, я хотела тебя тащить за плечи, но так оказалось намного тяжелей,- прозвучал женский голос.

- Ты хочешь сказать, что всю дорогу протащила его за ноги?! О, чувак, это сколько ступенек своей башкой ты отсчитал?- сказал уже мужской голос,- от самой своей квартиры?

- Да, но зато у него сейчас просто болит только голова, а болели бы обе ноги. Возможно, даже и ходить бы не смог?- рассмеялся молодой женский голос.

Герман и хотел рассмотреть тех людей, вдруг устроивших этот развеселый для них диалог, но не мог. Темное пятно этому мешало. Оно повисло поверх изображения, что предоставляли ему глаза. Пятно мрачным туманом плавало внутри его головы, и тут же пожирало все, что он хотел рассмотреть прямо. Но вот стакан с белой шипучей смесью, он увидел сразу. Стало быть, периферийное зрение его пока сохранялось.

Стакан выплыл откуда-то слева. Внутри, в шипевшей жидкости, то и дело подпрыгивала большая белая таблетка. Она словно планета постоянно рождала своих жителей - миллиарды мелких пузырьков. А они, неблагодарные дети, только родившись, тут же устремлялись от нее сбежать, к поверхности, в большой воздушный мир. Планета-таблетка цеплялась за них, но будучи тяжелой, неминуемо возвращалась обратно, на дно стакана падала.

Германа настолько заворожило это новое для него видение, показалось, что он вечно мог за ним наблюдать. Но как только попытался его прямо рассмотреть, оно тоже сразу же пропало. Его съело, поглотило темное пятно. Пятно просто срослось с той тупой болью, уверенно поселившейся в его голове. Тогда он снова сфокусировал внимание на оттирании костюма. И попытался понять, насколько долго этим занятием занят.

- О, ты только посмотри, как он это делает?!- воскликнул снова тот же голос, принадлежавший мужчине,- ни дать ни взять, интеллигент. Он делает это, словно кот, с грацией. Не смотря на то, что собственную блевотину оттирает!

- Оуф,- сказал женский голос, и снова хихикнул.

- Нет, ну точно, кот! Пес бы съел свое произведение, и успокоился б на том. А этот нет, салфеткой вытирает.

Кто-то взял Германа за руку, ту, что была свободна от влажной салфетки, и он почувствовал, как в его ладонь своим прохладным стеклом ударился тот самый стакан, наполненный миром бунтовавших пузырьков. Белой матери-таблетки уже не было. Она целиком себя отдала сбегавшим от нее детям.

- Пей,- прозвучал новый женский голос, более твердый, чем предыдущий из веселого диалога, и отчего-то показавшийся знакомым,- пей, тебе станет лучше, некогда раздумывать.

- Тем более ему сейчас и нечем!

Диалог из первых голосов весело захрюкал.

Герман и правда, раздумывать не стал. Просто сразу решил, что если это окажется какая-нибудь отрава, несущая ему смерть, это окажется именно тем, что ему, действительно, теперь нужно. Что он заслуживает. Он вскинул руку, едва содержимое стакана не расплескав, и в три глотка выпил шипучую сладковато-горькую смесь. Затем вернул стакан на стол. На то место, где мог его видеть. Теперь по стенкам сползал оставшийся от взорвавшейся планеты белый осадок. Вот же черт, бунтовавших прежде жителей, Герман только что и проглотил. Теперь они бродили по его венам и сосудам внутри его тела и головы. Искали выход уже в нем. Действительно искали, он это чувствовал. Но кто он для них теперь? Поглотитель, завоеватель или новый родитель?

К горлу тут же подкатила волна, и Герман, опасаясь, что его снова вырвет, быстро наклонился вперед. Ударил левой рукой стакан, и тот тут же куда-то с шумом уехал и ускакал. А сам он довольно громко рыгнул. Да, он выпустил на волю много пузырьков-бунтарей, тех, кто пожелал вырваться на волю. Они вылетели через его рот и нос, изрядно пощекотав последний.

- Простите,- тут же пробубнил он куда-то в пространство, за свое темное пятно.

- О, простите,- тут же передразнил его мужской голос,- ну я же сказал, интеллигент. А ты знаешь, что именно из-за вас, господ, опасающихся испачкать свои кошачьи лапки, все проблемы? А, интеллигенты-демократы-либералы-толерантные вы господа!?

- Ой, пожалуйста, не начинай, а?- попросил мужчину первый женский голос.

- Да я и не собирался начинать. Но не я ж тут сверху вниз свои кактос на демос оттираю. Не я тут никому не нужные извинения изрыгаю. Да, господин интеллигент? Нет, ну ты глянь! Он даже на меня и не смотрит, просто предоставляет свободно свое мнение выражать. Толерантный демократ хренов! А ты знал, что пока вы в свою демократию играли, плебс, который где-то там, внизу под вами, анархию придумал? Пока вы со своим, типа, ручным богом пытаетесь договориться, внизу плебс своих карманных демонов развел. Пока в толерантность вы свою играли, плебс их из штанов своих этих демонов достал, чтоб на парадах вам показать. Пока вы в просветление играли, из преисподней дьявол вылез. Да-да, тот самый дьявол, из той самой преисподней, которую вы придумали сами когда-то, чтоб тот же плебс страшилками о неповиновении пугать. Пока вы открывали свой третий глаз, вы отрастили себе третье веко, господа интеллигенты. А песий мир свой парламент мира породил, в котором демоны, и дьявол заседает, а вы понятия не имеете, что теперь со всем этим делать. Ваша толерантность предназначена была, чтоб показать вашу силу, что можете предоставить вы свободу, но обернулась вашим страхом. Теперь вы проявляете ее, чтоб страх ваш этот никто больше не заметил.

Взорвавшаяся планета свое дело сделала. Боль медленно, но из головы ушла. И туман-пятно с собою прихватила. Герман рассмотрел, наконец, двоих людей, сидевших за столом, прямо перед ним. Постоянно говорил долговязый мужчина. Рядом с ним сидела молодая женщина, нет, скорее девушка, с приятной внешностью, блондинка с элегантным каре. Она, наверное, все время, что мужчина говорил, столько же улыбалась. Но как только Герман смог все увидеть и все вокруг себя рассмотреть, о люди, интересные мы существа, ему захотелось закрыть глаза. Чем вызвал новую тираду мужчины.

***********11

Мы знакомимся друг с другом по двум причинам, первая заключается в том, что это предоставляет возможность выяснить, что кому-то живется гораздо хуже, чем нам. Вторая состоит в том, что просто невыносимо общаться с тем, кого абсолютно не знаешь

- Откуда вы знаете, что я собирался делать? Вы кто, черт возьми, такие?

Герман снова повторил свой вопрос, относящийся всем, но смотрел он, не отрываясь от глаз этой женской царственной особы. Он так и не смог пока, сбросить ее с пьедестала, на который сам же и воздвиг, в пылу агонии его когдашней прошлой разумной жизни – так именно мыслил он теперь, пока медленно погружался в теперешнюю, настоящую, безумную.

- Что ж, знакомство неплохое времяпровождение,- ответила прекрасная женская особа, откусив очередной кусок, и снова отложив свой бургер в сторону, и снова одарила его самой обворожительной улыбкой, которую он когда-либо видел,- хотя бы помогает выяснить, что представляешь собой ты сам. Знаешь, общение – зеркало.

- Точно!- воскликнул Степной Пес,- ты можешь узнать, не самый ли ты последний лох на этой планете!

- Нет,- сказала девушка в белоснежном каре,- просто невозможно общаться с теми, кого совсем не знаешь. И я, кстати, тебя спросить хотела, мне лицо твое кажется знакомо. Это не тебя по телеку показывали пару лет назад? Какая-то авария в метро? Кибер-террористы? Когда ты вот таким безумным взглядом смотришь, того парня из телека мне напоминаешь очень.

Герман глубоко вздохнул, покачал головой в жесте, который должен был проявить его нетерпение, но взгляд от лица львицы не оторвал.

- Меня зовут Регина,- ответила она.

- А меня Селеста!- тут же заявила девушка, и с вызовом сверкнула своим голубым взглядом.

- Черта с два, тебя зовут Селеста!- воскликнул мужчина,- ты так сказала, когда услышала, что ее зовут Региной. Да, ты так и сказала,- передразнил он,- да? Раз ты Регина, тогда я Селеста.

- Но меня правда так зовут!- утвердительно воскликнула девушка.

- Да, хватит, черт возьми,- уже сквозь зубы процедила Регина,- пускай будет Селеста, нам-то разница какая?

Герман теперь посмотрел на девушку, на ее неоднозначное выражение на лице, на ее слегка наморщенный лоб под козырьком нависшего почти снежного цвета каре. Она покраснела, и от этого ее загорелое личико стало еще больше контрастировать с этой почти белоснежной прической. С одной стороны она отвоевала свое законное право носить имя, которое нравится ей, но с другой, она только что выяснила, что всем на это наплевать.

- Селеста вам подходит,- сказал Герман, посмотрев на девушку.

- Спасибо,- улыбнулась она ему свежей, почти детской улыбкой.

- Ах, шерман-шерман,- с улыбкой уронила Регина,- ты только-только пришел в себя, а уже девушку клеишь?

Герман проигнорировал ее замечание, перевел взгляд на мужчину. Посмотрел на него с таким видом, словно и от него ожидал не меньшего шедевра.

- А ты кто?

- А я Степной Пес.

Он ответил без какой бы то ни было тени на ожидание неприятия или удивления, или чего-то похожего на это еще. Это был само собой разумеющийся ответ. И, не отрывая кисти от стола, он выставил указательный палец, указывающий в сторону окна, того, что находилось у Германа за спиной, призывая оглянуться. И Герман оглянулся.

************12

За годы человек эволюционировал не только технологически в своем внешнем мире, но и эгоцентрически в своем внутреннем. Если когда-то все различие сводилось к тому, чтобы быть вельможей или дерьмом, то теперь даже у последнего появились ранги, привилегии и свои пути для развития. И теперь даже у обычного обывателя, клерка, малодушного чиновника внутри собственного самопредставления появилось столько вельможества, величия, тщеславия, что какому-нибудь древнему королю пришлось бы только покраснеть

Кафе, где они сидели, было тем самым кафе, которое находилось напротив дома, в котором последние шесть лет Герман проживал. И в которое он довольно часто хаживал. Гулявшее по его полю зрения пятно не позволяло это рассмотреть в первые секунды развернувшейся перед ним сцены. Потом его голова уже событиями была занята, происходившими за столом. Но когда он свое местоположение осознал, оно его не удивило. Даже сложилось впечатление, что он его понимал с самого начала. Но об этих особенностях, его снова вдруг захромавшего восприятия, он думать тут же позабыл.

Улица, располагавшаяся перед большими окнами кафе, была залита темно-серым дымом. А под домом, где он жил, в ярко-желтых защитных костюмах-комбинезонах мелькали пожарные. Они то появлялись, словно материализуясь перед глазами, то ныряли в мрачный дым, и прятались в нем опять. Дальше по улице, справа и слева, стояли машины полиции. Их проблесковые маячки постоянно мигали, подсвечивали стены, отражались в окнах и расцвечивали дым, придавая сцене красочную таинственность и захватывающий воображение эффект, сопоставимый разве что с магией кино.

Что здесь произошло? Это хотел Герман спросить, но язык его не ворочался, а рот не открывался. Казалось, он вечность мог на это зрелище пялиться, и не проронить ни слова. Оно его завораживало, как наваждение. И как любое наваждение, оно при небольшом движении могло растаять, как не по делу выпавший снег на восставшем майском солнце. И потому Герман не шевелился. А в какой-то странной, завладевшей всем его вниманием, истоме, широко раскрыв глаза, медленно роняя челюсть, зрелище внимал.

- Это мы все натворили.

Голос Степного Пса заставил его очнуться. Герман повернул голову, и посмотрел на этого страдающего показной неряшливостью мужчину. На его казавшийся малюсеньким, в сравнении с крепким подбородком, нос.

- Что вы натворили?

- Селеста рассыпала горючку и подожгла дымовуху. А я грохнул силовой кабель, запитывающий дом. Слышал грохот?

Герман несколько секунд мерил девушку по имени Селеста взглядом, пытался сопоставить вместе ее белоснежное каре, вытянутое голубоглазое личико с острым подбородком, отточенным красивой линией, очевидного непомерного упрямства, тонкие изящные белые ручки и какую-то гипотетическую горючку с дымовухой. Невольно задержал взгляд на ее практически магическом движении изгиба поведенной брови и поджатых пухлых губок, словно говоривших, дескать, ну что сказать, так уж получилось. И да, это все я. И все это ему показалось нереальным.

Но затем он снова устремил взгляд в окно, рассмотрел бегавших, суетившихся в испачканном грязью и хаосом воздухе людей в желтых комбинезонах, тушивших вполне настоящий, вполне реальный пожар, и сообразил, что вовсе не этот ответ он ожидал услышать, задавая свой вопрос.

- Какого черта вы все это сделали?- спросил Герман, вкладывая в этот вопрос и свою экскурсию вниз головой по ступенькам подъезда, и, перевалившись через стол, наклонился вплотную к Степному Псу.

- Ну, на тот момент нам с Селестой это показалось прикольным,- просто ответил тот, всем видом показывая, что принимает выпад, и двинулся Герману навстречу.

- Хватит клоунады,- оборвала их Регина.

Как оказалось, все это время она спокойно разбиралась со своими бургерами.

- Ты успел запустить систему?- прожевывая, спросила она, и комкая салфетки и обертки от своей царской снеди.

- Систему?- переспросил Герман, и принялся рассматривать теперь ее.

- Да, устройство портала виртуальной реальности,- медленно ответила она, и в нетерпении встряхнула головой, поправляя свою роскошную косу.

- Виртуальной реальности? Устройство?

- О, бог мой, чувак! Ты все слова будешь за ней повторять?!- воскликнул Степной Пес.

Герман уставился на него. А тот наклонился к нему ближе, и грудным голосом произнес:

- Герман дебил.

Над столом повисла тишина. И Степной Пес захохотал.

- Всегда безупречно срабатывает! Все Регина, он настроен и исправен. И слушает без тупых переспросов.

Последняя выходка привела Германа в ярость.

- Откуда ты об этом знаешь? Ты следила за мной? От самого метро?

- Нет, не за тобой. За твоим новым другом. Преображенским,- ответила Регина.

- Преображенским?- снова переспросил Герман.

- Ну, вот, опять началось!- вскинув руки, воскликнул Степной Пес.

- Давай быстро,- заговорила Регина, времени в обрез,- у тебя в последнее время случались провалы в памяти?

- Провалы? Да,- быстро нашелся Герман, глянув на нахмурившегося Степного Пса, и скомкав подвернувшуюся под руку салфетку, проговорил,- да кучу раз за этот день, думал, что с ума уже сошел!

- Все верно,- ответила Регина.

- В каком это смысле верно? Что это верно?

- Преображенский с помощью своих манипуляций ввел тебя в транс и переместил в измененное мировосприятие. Этот портал, который ты установил в своей квартире, для тебя способ вернуться. Для нас всех. И кое-что исправить. И это тоже, возможность для нас всех. Ведь у всех есть, что в каком-то прошлом изменить.

Герман, не успев даже салфетку, которую комкал отбросить, Регину за руку схватил.

- Что значит вернуться?- он так частоту своего хриплого голоса поднял, что едва его не сорвал, а все стекло в его окружении зазвенело.

Регина медленно, подобно доктору, не желавшему нервное состояние пациента усугублять, руку свою высвободила. Но Герман этого даже и не заметил. Он в ее глаза пялился так, будто мысли пытался прочитать.

*************13

Что такое реальность? Это игра сознания с подсознанием в поддавки?

Они покинули стены кафе и бодрым шагом направились к подъезду, который открывал путь к квартире.

- Да, как мы пройдем сквозь строй пожарных?- возмутился, было Герман, и огляделся в поиске полицейских, которые, по его разумению, просто обязаны были наброситься на них прямо сейчас и арестовать. Не за его проделки, так за дела его спутников.

Но Степной Пес его жестко остановил, выставив свою руку, подобно шлагбауму.

- Не переживай, Селеста все разрулит.

Они остановились, а девушка уверенно дефилировала дальше к подъезду. Платье прятало ее стройные ноги только до колен, и подпрыгивало при каждом ее шаге. За этой безупречной механикой коленных суставов и бедер вечность можно было наблюдать. И пожарный, парень с перепачканным копотью лицом, вытаскивающий из подъезда шланг, и кольцами укладывающий его на мокрый от воды асфальт рядом с большой пожарной машиной, тут же обратил на Селесту внимание.

- Э! Мадам! Девушка!

После третьего воззвания к ней Селеста остановилась, посмотрела на парня, и широко улыбнулась.

- Да?

Ее взгляд отражал безраздельное удивление и внимание. Она посмотрела на парня так, словно весь окружающий мир сконцентрировался на нем одном. И парень в этих голубых глазах на этом загорелом лице тут же потерялся.

- Мы вообще-то тушим здесь пожар,- проговорил он.

- Да? Ой, спасибо тебе огромное! А я здесь живу, представляешь? Выходит, ты спасаешь меня?

Парень вырос на целую голову прямо на глазах. И тут же из окутывающего мрака подъезда материализовался еще один. Он тоже вытаскивал уже отключенные соединения шланга, собранные кольцами на своих плечах, и, делано играя в руках их тяжестью, напрягая спрятанные под комбинезоном мускулы, уложил в общую кучу рядом с машиной.

- Вообще-то, туда нельзя,- проговорил он, явно слыша перед этим звучавший диалог,- там опасно, для жизни, очень.

- Ой, а мне очень надо,- с мольбой в глазах посмотрела теперь на него Селеста.

- Ну, что вы, девушка!- заговорил первый, желая вернуть ее безраздельное внимание себе,- там пожар! Вы знаете, что такое пожар?

- Ну, видела когда-то по телевизору,- ответила Селеста, улыбнулась невинной улыбкой, пожала плечами, покрытыми джинсовым пиджачком, и, развернувшись, спиной уперлась о пожарную машину. Она подогнула правую ногу, уперла ее подошвой высокого со шнуровкой ботинка в колесо, и, приняв стойку ожидания, ловко выудила мобильный телефон, и принялась виртуозно бегать большими пальцами по экрану, набирая в мессенджере сообщение.

- Девушка, а мы вам не мешаем?- спросил второй пожарный.

- Нисколечка!- бодро ответила Селеста.

К этой сцене подключилось еще двое пожарных. Они осмотрели первых двух, и уставились на девушку, увлеченно набивающую что-то в телефон, тихо напевающую, и кивающую в такт своей бесспорно прекрасной песне. Она оторвала взгляд от сообщения, подняла голову, встряхнув белоснежным козырьком, осмотрела уже шестерых пожарных, собравшихся вокруг нее, и громко поинтересовалась:

- А я могу вам помочь? Я умею тушить пожары!

Этим она вызвала невероятный дружный смех одобрения высказанной шутки.

- Ну, все, идем,- рассмеявшись, сказал Степной Пес.

- Да, как мы мимо пройдем?- снова поинтересовался Герман.

- Расслабься, они на нас никакого внимания не обратят. Сейчас даже если весь дом рухнет, они и этого не заметят,- ответил Степной Пес,- в этом фишка Селесты.

Они быстро проходили мимо, слушая продолжавшийся диалог.

- Девушка, а вы о машину нашу испачкаться не боитесь?

- Знали бы, что вы придете, мы б ее помыли.

- Неа, у меня есть стиральная машина дома, там, в квартире!

- А что у вас есть еще?

- Еще есть ноутбук.

**************14

Преступники, преступившие здравомыслия закон, подобно ежам, ехиднам, дикобразам отращивают иглы злобы снаружи, и ранят ими окружающих. И только сумасшедшие из них выращивают иглы внутри, и ранят ими уже себя

Примерно на полпути на свой шестой этаж Герман понял, что в тех невероятных впопыхах, в которых он свою квартиру покидал, абсолютно не помнил про ключи. Он их не взял. Во всяком случае, при нем их не было теперь. И если дверь захлопнулась, а надеялся он конечно именно на этот исход, совсем не улыбалось, чтобы его стены, его крепость все это время пребывали с дверью нараспашку, тогда в квартиру они никак не попадут. А потом к его сведению пришло еще одно напоминание. И, слушая эхо, гулявшее по опустевшему подъезду, разносившее гул от их шагов, под аккомпанемент капели стекавшей воды, после работ по тушению пожара, он принялся свои наблюдения изливать.

- А как вы запустите портал? Компьютер не включить. Электричество отрублено, насколько я помню, сами же и отрубили?

- Не парься,- ответил Степной Пес, и указал на свой рюкзак,- бесперебойник, способен самый мощный комп тащить не меньше часа. Тяжелый, конечно, зараза, его самого бы вытащить, ха-ха. Но действенный.

Тогда Герман решил ударить по их самообладанию более тяжелым сообщением.

- А вообще-то, у меня нет ключей от двери.

- У тебя нет ключей от собственных дверей?- поинтересовался Степной Пес.

- Ну, я не совсем в традиционный способ из нее выходил в свой последний раз.

На эту реплику ему ответила Регина.

- Не парься и об этом.

Герман покачал головой, и взялся за ручку, потянул и ощутил ожидаемый результат. Повернулся, плечами пожал и констатировал факт:

- Внутрь мы не попадем. Замок очень надежный. Без ключа его не открыть. А выбивать полдня придется,- последнее Герман ляпнул, не подумав. И даже начал об этом сожалеть, с опаской глядя на рюкзак Степного Пса. Уж не было ли в нем еще и стенобитного орудия?

Но тот, на удивление лишь его слова просто своими наблюдениями поддержал:

- Да, дверь хорошая, родом из Израиля. Там люди знают, как сбережения охранять. Придется обратно идти. Ничего не выйдет, что ты скажешь, Регина?

Позади них послышались шаги, и на лестничной площадке появилась Селеста, подобно вспорхнувшей на ветку птице. Немного обеспокоенная, но свежая, словно взлет на шестой этаж оказался для нее всего лишь прогулкой.

- Представляешь, этот придурок ключи от квартиры забыл. В следующий раз, когда будешь кого-нибудь тащить вниз башкой по ступенькам, про ключи не забудь спросить, ну, или карманы проверить позаботься,- заявил ей тут же Степной Пес.

- Это ты его кулаком, вообще-то вырубил,- ответила Селеста,- ты бы и ключами интересовался.

- А как мне, по твоему разумению делать это, до или после? После, так он в отрубе уже лежит. А до, так сбежит еще. Не в том возрасте я, знаешь ли, чтоб за подростками гоняться.

Герман, глядя за этой странной парочкой, и слушая их диалог, стал уже даже верить, что окружавший его мир был ненастоящим, каким-то измененным, подделанной копией. Таких сцен в его привычной реальности просто существовать не могло. Мало-помалу, он не просто стал верить словам этих вдруг свалившихся на его голову людей, свалившихся и в прямом, и переносном смысле, он стал так мыслить, мыслить категориями иррационального, нереального. И даже стал хотеть этого. По крайней мере, появлялась вероятность от этого кошмара проснуться. Минутами ранее в его мышлении появился фильтр, призванный отслеживать странные вещи. И в нем стало застревать все больше и больше этих нереальных вещей. А потом он перевел взгляд на Регину, и уже ее действия поставили в процессе этого его мышления большое и жирное троеточие.

Регина положила правую ладонь поверх замочной скважины, и провернула ее против часовой стрелки. При этом замок издавал характерные щелкающие звуки, которые призваны всегда сопровождать процесс работы механизма. После этого поистине прекрасного божественного этюда, исполненного ангельской рукой, а именно Герман все так происходящее и воспринимал, очаровавшая его воображение взломщица, возложив левую руку на дверную ручку, и наклонив ее вниз, отворила эту тяжелейшую, неподъемную, неоткрываемую дверь.

Если б не разрушающий любое здравомыслие диалог, который Степной Пес и Селеста продолжали, Герман едва исходящее от Регины свечение не увидел, и где-то на задворках руин своего сознания хор ангелов едва не услышал. Но раздался оглушающий свист. И этот нестерпимый звук, вылетевший, очевидно, из огромного, бесспорно дьявольского свистка, выбил из Германа последние способности мыслить. А вслед за ним страшный горн прозвучал, горн, словно творимый тысячью воплей.

- Это загонщики! Загонщики! Это загонщики, черт тебя дери!

С какого-то раза Герман поднял на Степного Пса взгляд, и, очевидно, даже сфокусировал его на нем, потому, как тот, удовлетворенный увиденным, выпустил его из своей железной хватки. Но этот факт не смог бы удовлетворить самого Германа. Будучи отпущенным на свободу, он рухнул вниз, и снова ударившись головой о стену.

- Загонщики?- высказал только он это, последнее, зафиксировавшееся и скакавшее где-то внутри его внимания слово.

- Да, черт тебя возьми,- ответил Степной Пес и, втаскивая его внутрь квартиры, и захлопывая дверь,- как они выследили нас?

- Они были внизу,- ответила Селеста.

- Ты видела их внизу?- переспросил Степной Пес,- и не сказала сразу? Вместо этого несла какую-то чушь и ахинею?

- Да, я видела их там внизу. Но это ты набросился на меня с какими-то обвинениями ….

- Хватит!- Оборвала их Регина,- раз здесь загонщики, значит и хищники недалеко. Времени мало. Надо систему запускать и открывать портал. И валить отсюда, на хрен!

Степной Пес сбросил с себя рюкзак, одним движением открыл замок, и вытащил на свет прямоугольный блок. Пинком запустил его к компьютеру Германа. Блок проехал между недавно установленных колон виртуального пространства, проехал, царапая паркет. Но кого же это последнее волновало?

***************15

Мы всего лишь пытаемся чинить биомеханические составляющие устройства, которое зовем своим телом, но о конструкции сознания и души знаем еще меньше, и потому именно сознание и душу лечим мы обманом

Герман вдруг почувствовал тот самый мистический сквозняк, вдохнул запах той самой отработки, всенепременно сопровождавшую темные тоннели метро. Сделал шаг, и споткнулся о лавку, свалился на нее, вдохнул вонь ее полировки, отглаженной тысячью тысяч задниц. А когда глаза привыкли к окружившему его мраку, увидел, что снова был на той самой станции, где распутывал шнурки несколько часов назад. Но вот только какие-то хулиганы внутри нее вырубили свет. Взорвали что-то? Герман не знал или не помнил. И это было неважно. Он прыгнул. Прыгнул внутрь того тумана. Он вернулся в реальный мир? Ведь с этого моменты начались его провалы. Или погрузился в виртуальную реальность? И теперь должен что-то увидеть, сделать?

Он поднялся, но тот, кто его за руку схватил, резко потянул обратно. Тогда Герман, выставив вперед свободную от захвата руку, попробовал сделать какие-то шаги, но не рассчитал с длинной лавки, зацепился за ее край, и снова рухнул, теперь уже на пол. Тот самый пол, который вдыхал уже этим утром. Во рту тут же появился вкус пыли и останков тысячи тысяч подошв и вытертых подметок. Они, обрадованные вновь проявленному к ним вниманию, с готовностью заскрипели на зубах. Звук от грохота его тела казался достаточно громким, чтобы заполнить всю станцию, но он не распространился далеко. Напротив, подобно какой-то жвачке, только что из нее надутого и лопнувшего пузыря, вернулся обратно, и прилип к коже и губам. Звук не просто не распространялся, он выворачивался, становился тишиной. И эта странная тишина объяла и сдавила Германа с такой силой, что показалось, еще немного, и вывернет наизнанку и его.

А потом пришел поезд. Единственный источник звука и света, который позволил хоть что-то разглядеть, и позволил что-то слышать. И в этом абсолютном вакууме выжить. Прилетевшие и ярко горевшие окна поезда, вагоны которого, с шумом дракона выпустили пар, задрожали, и с нестерпимым гулом тронулись снова, и теперь быстро проносились мимо. В них замелькали сцены, моменты его жизни. Его жизни, черт возьми! Длинный червь его жизни, буравивший плоть позабывшей о нем Вселенной. Вот она! Его цепочка причин и следствий! Прибыла на станцию бытия. Демон решил ему ее показать! Ну, конечно! Показать, чтобы выбрать то, что именно он хочет изменить!?

Вот оно! Он в игре!

Герман тут же бросился к поезду, к вагонам, чтобы заглянуть в одно из окон. Попробовал. Некто, схвативший его, с новой силой потянул обратно. Это помешало все правильно оценить и рассмотреть.

Он завертел головой и узрел вереницу окон, летевшую перед ним. В каком-то окне он увидел хулигана, который готовился совершить свой первый виртуозный плевок. Нет, эта реальность его не интересовала. Его интересовало другое его, гораздо раннее прошлое. Его интересовала другая сцена, происходившая здесь. Но взгляд выхватил ту самую львицу, царственную самку в ее невероятной хищной раскраске. Она стояла между покачивавшихся хулиганов, обвешанных заклепками, и смотрела на него, на Германа. Она действительно следила за ним!

- Ах, шерман,- слетало с ее губ.

А потом его уже с силой дернуло за руку. Герман испугался. А что если, его схватила та самая тварь, что на весь дом свистела? И тут он все понял. Ну, конечно же, она – тварь – это тот самый хищник, она его схватила, когда он был еще в квартире! И она не хочет, чтобы он свою жизнь изменил, ведь тогда Герман изменится, уйдет, сбежит из-под ее власти. А она, тварь эта, и есть этот хищник, который жрал его всю жизнь. Они, эти хищники всех людей вот так жрут. Но Германа теперь хищник хочет целиком, в один присест поглотить.

Воображение в тот же момент приступило рисовать страшную картину. Жуткий свист. Лязг зубов. С кривых клыков стекала кровь предыдущей жертвы. На кожу его руки ляпнулась и потекла липкая влага, она смазалась и размазалась по всему запястью.

Герман заорал, зажмурил глаза, стал задыхаться и принялся с жадностью ловить ртом воздух, взмолился демону мрака и тоннелей, просил вернуть его обратно, хотел, желал вернуться, чтобы окна своего поезда, своей жизни смотреть. А тварь своим липким хватом его все держала. Затем за руку затрясла. Она-то точно его хотела держать при себе. И она дернула еще сильней, и в глаза тут же ударил свет.

Герман с новой силой заорал, но увидел, что перед ним стоял Преображенский. И выглядел он тоже напуганным, но уже, скорее реакцией и поведением Германа. Стоял он и смахивал платком со лба пот. Да и рука его тоже оказалась вспотевшей. Ах, вот откуда это ощущение влажного противного прикосновения приплелось. А Герман действительно уже подумал, что то была стекавшая кровь. Мокрая и липкая. Но это был всего лишь пот человека, совершившего восхождение на шестой этаж в дорогом деловом костюме. Тем сильнее напоминал о себе его приятный одеколон, активированный разогретым телом.

- Слава Богу я вас поймал! Простите меня великодушно, я не собирался вас пугать. Даже и не знаю,- Преображенский глубоко вдохнул, переводя дыхание, и устремил взгляд на кожаный портфель, мирно устроившийся на столе, выпотрошенный и замерший,- ситуация у нас с вами с самого начала шла, как бы, кувырком. Вижу, вы еще не вступили в игру.

Герман, выглядевший, да и ощущавший себя расстроенным, обескураженным, за его взглядом проследил, и тоже портфель рассмотрел. Преображенский вытер с лица остатки пота, шею промокнул, и убрал платок в карман, и с вниманием доктора на ничего не понимающего Германа посмотрел.

- В игру? Не вступил в игру?- взревел Герман,- да вы помешали мне!

- Да, и, слава Богу,- вздохнул он с каким-то явным облегчением,- потому, что я хочу все отменить. Я все отменяю. Просто потому, что был неправ, когда передумал, и выбрал вас. Я отдаю оборудование предыдущему игроку. У вас не хватает индекса СУВРа.

Первая звезда, которая побольше

В угодья травли ты попал, чтоб зверь на след твой не напал,

посмотри на простоту, нельзя схватить за …

*1

Герман почувствовал, что погрузился в какую-то траву. Довольно высокую, чтобы щекотать шею и лицо. Мягкую, но достаточно настойчивую в своем стремлении тянуться вверх, и чтобы уверенно колоться. Он почувствовал эти уколы. Как-то умозрительно увидел пробегавшую от дуновения ветра волну, увидел ее зелень, и ощутил запах сока, брызнувшего из только что сломанных им, насыщенных влагой жизни, стеблей.

Вот только все это он воспринимал, когда глаза отнюдь этого не видели, они, безумно блуждая по серой непроглядной серой массе, рассматривали наполненный молниями мрачный туман. Ведь именно в туман он только что и вошел. Тогда откуда взялись мысли о траве? Разум разрывало от происходившего диссонанса. И уже в приступе накатывавшей на него паники Герман пуще прежнего завертел головой, по сторонам бросая обезумевший, полный непонимания взгляд, руками он хватался за эту невидимую для его глаз траву, рвал ее, и слушал треск, расстававшихся с почвой корней, и с нестерпимой жаждой втягивал ртом воздух. Но при этом и наблюдал, как в легкие свои закачивает наэлектризованные, полные электричества серые клубки. Заряд от последних проник в его тело. Конечно же, проник, ведь эти молнии уже блуждали по его мозгу, намереваясь разорвать его. Голова Германа задеревенела, затем занемела, в шее гулкими ударами запульсировала кровь. В приступе паники Герман что-то бессвязное заорал. Нет, не заорал, он тут же почувствовал, что пытается из горла выдавить вдруг заполнившую его вату. А серый туман стал превращаться в черный. Затем и вовсе обратился в однородную непроглядную массу, нашпигованную вспыхивающими молниями. Затем исчезло и это. И тело Германа, обмякнув, погрузилось, наконец, в траву, мягкую и высокую.

И только вновь раздавшийся свист и сопровождавший его жуткий горн заставили это тело вскочить на ноги. Сознание прояснилось с некоторым запозданием. Но теперь, информация, поступавшая от всех органов чувств, рисовала более-менее цельную картину.

- Черт возьми! Это же реальная трава, реальный, блин, мир!

Только и уронил Герман, поглаживая высокие зеленые заросли, рассматривая их, и, вдыхая их запах. Он, действительно, был на поляне. Непонятно как, но из своей квартиры он нырнул в траву, и он был на этой поляне! Небольшой, обрамленной высокими деревьями. И с одной стороны, по правую от него руку, какими-то, весьма ветхими строениями, сработанными явно на скорую руку, из досок. Ветер размеренно перебирал траву, мягко бил по ее уже заколосившимся макушкам, в этой картине представая добрым божественным цирюльником, он расчесывал ее своим невидимым гребнем.

Вдруг возникшее умиротворение уже собиралось вытеснить еще недавно рвавшее его грудь волнение, но звуковая парочка – свист и горн, снова разорвали тишину. Более того, они создали такую ударную волну, что трава прильнула к земле так, словно ее сильной бурей раздуло. И Герману открылось новое откровение: в зарослях был он не один.

Подобно мышам, здесь прятались люди. Группка, человек семи, тут же, как пала покрывавшая их маскировка, бросилась бежать. Кто к строениям, кто к деревьям. Стоять остался только Герман. Он остолбенел, и крутился, словно пугало, вокруг своей оси. Он не понимал, что делать, и куда бежать. В рощу? Или к сараям? Да и зачем, пока тоже сообразить не мог. Звук, да, был особенно страшен. Он был подобен крику сотни, нет, тысячи страдающих душ. Откуда-то это сравнение в его голове взялось. Но что было дальше? Что являлось продолжением этому реву?

Герман задавался этим вопросом даже не прямо, а как бы на фоне. Подбрасывал, вешал его в своем мыслительном пространстве, пока картину обозревал. Когда взору предстало следующее.

**2

Прямо к одному из беглецов, из тех, которые решили бежать к деревьям, устремилось щупальце. Оно было очень длинным, и вилось подобно гигантской змее, и появилось как-то внезапно. Герман даже и не понял сразу, откуда оно взялось. Оно тянулось сверху. Из особенно темневшей небольшой тучки. Когда Герман сумел все-таки сфокусировать на ней свои желавшие от внезапного страха уйти в расфокус глаза, тучка вообще стала напоминать, наполненную жидкостью и некой дрожащей личинкой, икринку. Живой личинкой, очевидно, собиравшейся поесть. И щупальце свое оно тянуло к со всех ног улепетывавшему, перепуганному насмерть человеку. Даже на разделявшем их расстоянии, а он был в метрах пятидесяти, слышно было его сбивчивое дыхание. Он бежал, постоянно направления менял, а потом вдруг упал, и скрылся от взгляда Германа в траве. Но, судя по суетливым, дерганным движениям этой гигантской движущейся змеи-лианы, и она след человека потеряла. Она вдруг скрутилась в подобие пружины, в конвульсиях задрожала. И над поляной снова раздался рев. Еще громче, раздирающий душу еще сильней. Он уже не просто траву, он с ног посбивал все еще бежавших людей. Рухнул на землю и Герман. Повалился на спину, и получил возможность весь ужас готовящейся атаки обозревать, атаки этих таившихся в тучах существ.

Новые тучи-пузыри-икринки вдруг утратили свою, скрывавшую их прозрачность, и ожили под небом. А их было там не меньше нескольких десятков. И уже целая дюжина щупалец устремилась вниз, и принялась, извиваясь подобно гигантским серым змеям, с неистовством хлестать траву и землю. Над полем взлетали еще недавно мирно зревшие колоски. Они теперь, подхваченные этим ужасным яростным порывом, уже подкошенные, опадали, возможно, еще не успев понять и осознать, что им не суждено дозреть. И над поляной пронесся крик. Не тот ужасный рев. Но полный ужаса и уже человеческий, тонкий, звенящий, и детский.

Герман, как ужаленный подпрыгнул. Девочка-подросток медленно, подхваченная изогнутой серой лианой, взмывала вверх. Вот ее ноги, обутые в какие-то измазанные глиной ботинки, пролетали над травой, задевали изломанные стебли, едва не зацепили Германа по голове. И вот тут ее то извивающееся нечто устремило вверх. Глаза ее были наполнены ужасом, но, как Герману показалось, возможно, не болью. Щупальце не проткнуло ее насквозь, чего можно было ожидать и бояться. Оно будто присоской присосалось к ее маленькой тонкой спине.

Внизу, перескакивая через поваленную в свалку траву, бежал парнишка. Он кричал, попеременно источал то ругательства, то мольбу, бросая взгляд вверх, обращаясь к тому, неведомому существу, что под небом странными дерганными движениями плавало в жидкости внутри пузыря-икринки. Возможно, бегущий парень был другом, а может братом девчонки. Но его тут же постигла та же участь. Другое щупальце-змея поймало и его.

Раздался снова рев. Оставшиеся на земле люди попадали, и стали по траве кататься. Лишь Герман остался стоять. Он принялся бить себя по ляжкам, и хлестать себя же по щекам. Он не хотел убежать. Он хотел проснуться. Захотел вдруг вернуться. Хотел, чтоб его именно сейчас за руку выдернул Преображенский. Но тот уже не дергал.

А щупальца-змеи принялись снова атаковать. Они били по земле, создавая вибрацию, которая мешала любому передвижению. Земля будто и сама пришла в движение, и стала подпрыгивать, трава то приближаться к глазам, то стремительно удаляться. Голова тут же от этого хаоса закружилась, и Герман, опасаясь упасть, это его страшило больше всего, побежал. Он хотел убраться с этого места. Не получается пробудиться, значит, следовало убежать. И потому он теперь бежал. Но голова кружилась, а ноги непослушно запаздывали. Они не успевали за его желанием убраться с этой поляны. И уже в следующий момент, совсем потеряв способность нести вес его тела, растянулись, и Герман рухнул в траву. И ударился головой о торчавший из земли камень.

На секунду-другую, он отключился. Но тут же гулявший в его сознании страх вернул его в реальность. Рукой он уперся в жесткий огромный булыжник, словно желая убедиться, что это твердое явление, действительно, имеет место быть, и ударило его. Затем рука сама потянулась к ушибленному месту на правом виске, но пальцы скользнули по рельефу камня. Довольно правильному рельефу, показавшемуся странным, даже для замутненного сознания.

Герман отстранился от камня, а тот, будто вырос, увеличился в размерах, перед его прыгающим взором. В следующее мгновение он прочитал выбитые на булыжнике слова:

«В угодья травли ты попал, чтоб зверь на след твой не напал,

посмотри на простоту, нельзя схватить за …»

- Что за бред?- вопросил он.

И в ответ прозвучали слова. Они произносились мужским голосом. Выговаривались отрывисто, временами даже криком. И сила крика нарастала. Возможно, от того, что Герман никак не отвечал на них? Не реагировал на них никак?

- Катайся по земле! Катайся взад-вперед, дурак!

Герман перевернулся на спину, и увидел, как к нему тянется щупальце. И он принялся с неистовой силой кататься. Щупальце своим расширенным окончанием, своей этой присоской – теперь ее можно было хорошо и достаточно точно рассмотреть, ударилось в то самое место, где только что было его тело. Оно ткнулось в примятую траву так, словно желая вдохнуть, втянуть в себя оставленное им тепло.

Герман перекатился дальше, и щупальце последовало за ним.

- Оно ищет твое тепло! И видит только то, что выступает над травой! Потому просто катись! Не задерживайся на одном месте надолго!

Голос продолжал кричать и давать ему инструкции. И Герман катился. Катился так, как только мог. Налетал на какие-то холмики, муравейники. Чувствовал, как по его телу под одеждой бегали уже целые полчища самых разных насекомых, кусали его, и с треском давились в сопливые кляксы, и теперь хлюпали и клеились под одеждой, но он катиться продолжал. Заглатывал пыль, оторванные листья травы, скрипевших на зубах жуков, проглатывал то, что не успевал сплюнуть, проглатывал, чтоб иметь возможность вдохнуть, и дальше катился. Пока его не подхватили чьи-то руки. И как бы это не выглядело странным, уже от прикосновения человеческих рук он и потерял свое обезумевшее от страха сознание.

***3

- Кто …? Кто вы такие? Где я? Что это за твари?

Герман лежал на дощатом полу, перед ним сидел человек, и смотрел на него. Очень спокойно смотрел. Глаза его в тусклом свете казались черными, и выглядели подобно пустым глубоким маленьким черным дырам. И они своим неподвижным вниманием втягивали. Черт возьми, они все тепло из души вынимали, оставляя лишь иней на костях. Хотя в реальности, в отсутствии компонента нечеловеческого страха, они, скорее всего, должны бы быть серыми, или даже голубыми. Отчего-то так вдруг подумал Герман. И от них расходились лучики-морщинки, говорившие о том, что это лицо было привыкшим к улыбке. А голова, носившая это лицо, знает много добрых шуток. Так тоже отчего-то подумал Герман. Но вот в данный момент одолевавшая этого человека эмоция была невеселой.

Герман скользнул взглядом по лицу незнакомца вниз, пробежался по крепкому носу, и попытался свериться с линией губ. Но ее скрывали густые борода и усы. И вся эта растительность переходила в такую же густо покрывавшую темную шевелюру на голове.

А человек смотрел так, словно собирался, как пасту из тюбика, выдавить весь запас вопросов, которые обескураженный, им спасенный человек, мог из себя исторгнуть. И Герман старался. Лишь обежал взглядом уже внутреннее, и довольно скудное наполнение тех самых строений из досок, которые видел немногим раньше. Можно было заявить, что они равно состояли, как из досок, так и щелей. И плюсом в этом являлось то, что благодаря гулявшему внутри ветру воздух был здесь свежим.

- Как? Как это все происходит? Что это за реальность? А что случилось с теми людьми? Девочка? Мальчик? Их поймали … те твари? Они …, с ними же будет все в порядке?

- Это хищники,- ответил человек низким, грудным и, как Герману показалось, несколько сердитым голосом.

Незнакомец поднялся, очевидно, закончив осмотр, и выпрямился в свой явно немалый рост. Герману трудно было точно его оценить, будучи распластанным на полу. Составил свое заключение только лишь на основании того, что все составляющие части тела незнакомца были немалых размеров. Крепкие ноги, втиснутые в какие-то выцветшие форменные штаны, руки представляли мощное сплетение мышц и жил, оголенные до локтей, все остальное скрывала клетчатая рубашка. То ли серая в красную, то ли красная в серую. Клетки в глазах слишком прыгали, чтобы правильно все распознать. Герман едва скользнул взглядом по ужасному шраму на правом предплечье, но голос мужчины заставил вернуть внимание к его лицу. Из пышной темной бороды вылетали слова.

- Их цель сердце. Они хватают за него,- и мужчина с каким-то, явно лишним продолжительным нажимом, ударил себя в грудь кулаком,- либо здесь, либо со спины.

По спине он бить себя не стал. Просто руку опустил, ожидая новых вопросов.

- Хищники?- переспросил Герман, и на фоне мелодии голоса незнакомца, сопоставимого со звуками контрабаса, Герман какой-то ненастроенной повизгивающей скрипкой звучал,- но они же нереальны? Ведь так? Это ведь игра?

Теперь глаза человека немного прищурились. Что это, улыбка? Злость? Чертова борода! И чертовы усы, кто же их придумал носить, так, чтоб лица вовсе не рассмотреть!

- Игра? Попробуй им это сказать, когда они тебя схватят,- ответил мужчина,- и добро пожаловать в Чистилище.

- Черт,- проговорил Герман, и почувствовал, как к горлу подкатил горячий ком изжоги, а на спине выступила испарина.

- Да, черт,- согласился незнакомец.

- А это они так вопят? Этот жуткий рев.

- Нет,- ответил незнакомец,- вопят загонщики. Да, и я согласен, вопят они жутко. Но как иначе может вопить дьявольский горн.

- Горн? Что за дьявольский горн?

- Это когда воздух, извергнутый из остервенелой осатанелой глотки загонщика, проходит сквозь свеженатянутые жилы. Натянутые на его трубе. Настолько свежие жилы, что с них еще капает кровь, когда загонщик на нем начинает свою игру. Это вопли тысячи душ.

- Черт!- Германа передернуло,- что это за хрень, черт возьми! Но какого черта? Для чего это все?

- Для чего?- переспросил мужчина,- они зовут, говорят, добро пожаловать в клетку.

- В клетку?

- Да, именно, в клетку. И, если они тебя поймают, в ней ты будешь обречен влачить остаток своих дней. И это тебе повезет, ведь тогда с тебя не спустит кожу загонщик, и не вытянет все жилы, чтоб соорудить новый для себя горн.

Герман задрожал. Жар ушел, и теперь от этих слов его пробил озноб. Мало того, сама картина, свидетелем которой он был, казалась до невероятия жуткой, так еще и последующие перспективы рисовались из ряда вон плохими.

Он поежился, и проговорил, не вопрос, а утверждение, направленное уже больше для себя, чтоб успокоиться:

- Ну, это же все не взаправду. Это же виртуальная реальность, игра, черт возьми!

Незнакомец развел руками, предоставляя собеседнику самому решать, какой выбор для себя делать. И взгляд Германа теперь уже уперся в его ужасный шрам, разрывавший кожу на внутренней стороне правого предплечья, от кисти до самого локтя.

Этот бородатый человек теперь показался просто огромным и очень сильным. И он имел все возможности с такими тварями сражаться. Он же, Герман ….

- Спасибо, что спас меня,- выдохнул Герман,- болтаться соплями в какой-то ужасной дудке, мне вовсе не хотелось.

- Да, я тебя спас,- тихо ответил мужчина,- от одной ужасной доли так уж точно. Так что, не обессудь.

Он и дальше говорил, но вновь ударивший страх какого-то предвкушения нового ужаса, просто оглушил Германа. Все звуки мира свелись к тончайшему писку, или визгу. И он едва смог расслышать свой вопль:

- Чего?!

- Ноги и руки береги!

Снова проорал незнакомец, и дернул какой-то канат, и на Германа рухнул здоровенный ящик.

****4

Он вылетел откуда-то сверху, с балок, из-под стропил, и должен был его просто расплющить. Но не расплющил. Но с гулким ударом его окружил. Как только Герман раскрыл глаза, и огляделся, увидел, что оказался в клетке из толстенных железных прутьев.

- Какого черта!

Последние слова он уже прокричал так, что зазвенели эти прутья. И, не дожидаясь ответа незнакомца, принялся рассматривать кольца-датчики, и перчатки, которые должны были быть на его руках. И которые, очевидно, можно было бы с себя сорвать в любой момент, чтобы из этой авантюры выйти.

Но тут же об этом позабыл. Ветхие стены сарая наполнились шумом, каким-то скрежетом, таким, будто тысячи жестких лапок забегали, заползали по ним. Так царапаются внутри коробки кузнечики или жуки, или пауки. Если к ним внутрь свою голову засунуть.

Они ползли и приближались. Это было ясно потому, как звук нарастал. Но их самих не было видно. Бородатый незнакомец отступил на несколько шагов от клетки, огляделся по сторонам и замер, медленно остановив свой взгляд на пойманном им человеке, так, словно ….

Приманка! Точно! Герман тут же это осознала, когда увидел, как двигался этот человек. Он был на охоте. В угодьях травли! Надпись, высеченная на камне, запрыгала перед глазами. И Герман потянулся к прутьям клетки, думая, будто именно в этот раз ему удастся их разогнуть или сломать. Но понял вдруг, что звуки шагов этих сухих жилистых лапок стихли. И внутренность сарая, эту чертову заглотившую его утробу, наполнила самая гнетущая тишина, которую он когда-либо в своей жизни слышал.

И только для того, чтобы в этот самый момент прогремел горн. Показалось, что уши в первую же секунду заложило, и сам звук Герман слышать перестал. Но вот вибрацию ощущал очень хорошо. Она гудела, увлекала за собой, заставляя все его внутренности просто плескаться с собой в унисон. И потом мелкие капли липкой влаги заполнили клетку.

Что это? Кровь? Та, что капала со свежих жил?

Мириады мрачной изморози налипли на лицо, на прутья клетки, на распахнутые в ужасе глаза. Заполнили и раскрытый рот, насытив его противным вкусом металла. Герман сплюнул, попытался сплюнуть. Мало что из этого вышло. Также попытался вытереть глаза. С тем же переменным успехом. Лишь размазал грязь по всему лицу. Тем временем, клетка под воздействием пока невидимой силы по дощатому полу поползла, заскользила, словно только и ждала появления жуткой смазки. Ползла, издавая противный звук своего скольжения.

И Герману пришлось передвигаться вместе с ней, чтобы ее железные прутья не отдавили и не переломали ему ноги. Он семенил по липкому, скользкому полу, стараясь точно между прутьев попадать, едва удерживаясь, чтобы не упасть, пока клетка не выбила хлипкие двери, и не выскользнула на поляну.

Герман решил, что вот она должна остановиться, завязнуть тут же на земле. Но, как только клетка оказалась снаружи, она перевернулась, подбила его, заставив внутрь упасть, и тут же взлетела вверх, к небу, подхватив его с собой. А незнакомец, этот чертов бородатый охотник, пнул какую-то палку, какой-то деревянный рычаг, который тут же привел в действие затрещавший механизм. И цепи, прикрепленные к каждому из углов клетки, устремились за ней, назначенные не дать ей окончательно улететь.

Если б клетка не перевернулась, он бы остался стоять на земле. Но так, Герман оказался на одной из стенок, и теперь, поскальзываясь на грязной слизи, топтался, держась одной рукой за железный прут, все так же увлекаемый до сих пор невидимой силой куда-то вверх. И с ужасом смотрел на удалявшуюся поляну.

И только теперь под небом потеряла прозрачность одна круглая тучка. Внутри нее задергалось существо. Голодное существо. Из его булькающих недр вытянулось длинное щупальце, и потянулось к висевшему на клетке Герману.

Но бородатый охотник включил свой заполнивший всю округу треском механизм, и клетка, вздрогнув, стала опускаться к земле. Щупальце-змея обхватила клетку, и потянуло ее вверх. А тем временем тварь, существо, что ею управляло, выползло из своей икринки, и постаралось между прутьев протиснуть свое мерзкое серое тело.

- Давай!- орал там внизу незнакомец,- давай! Тянись к своей добыче!

Герман, видя приближение противной твари, забился в дальний угол. Поскользнулся на мокрых прутьях. Тварь, клетку по наружной стороне обежав, попыталась в нее вжаться, чтобы поданную ей жертву достать. Герман отпрыгнул от нее, попытался выбраться из клетки. Металл уже не был таким скользким, как поначалу. Сухой воздух сделал свое дело, и местами слизь подсохла, и покрылась коркой. Приложив усилия, он оказался снаружи. Но левая рука соскользнула с прута клетки. Он хотел ею зацепиться за него снова, но не сумел. Пальцы лишь едва зацепились, и тут же провалились в ….

Пустоту! Конечно, пустоту! Нельзя схватить за пустоту!

Чем это понимание могло Герману помочь, было неясно. Щупальце, уже стремившееся к нему в тот момент, пока он еще висел на клетке, промахнулось. И Герман стремительно падал, рискуя сломать ноги.

Внизу охотник снова заорал, и отпустил свой цепной механизм. Ведь клетка уже не втягивалась никакой силой вверх, и она стала тоже падать. И потянуло и хищника, в пылу охоты полностью отделившегося от своей тучи, за собой. Они падали даже быстрее Германа, догоняя его. Вот клетка ударила свернувшееся спиралью щупальце, вдруг потерявшее свою цель. А оно, оттолкнувшись от железных прутьев, с новой силой устремилось к своей ускользнувшей добыче. Хищник по прутьям клетки перебегал. И Герман, уж не понимая для чего, чтоб отвернуть от себя страшную присоску, или зацепиться хоть за что-нибудь, чтобы не упасть, схватился за серую противную плоть. Но тут же, осознав это, отпустил. Но и этого краткого мгновения хватило, чтобы падение замедлить.

Едва коснулся он земли, присоска устремилась к нему, и ударила в спину.

*****5

Только в этот момент Герман увидел стоявшую на поляне Регину. Замершую в ужасе Селесту. Степного Пса, который, схватив охотника за бороду, три раза подряд влепил тому по зубам, по его бородатой роже. И почему-то сердце Германа забилось быстрей. Неужели от гордости за этого неряшливого мужика, который с таким напором отомстил за него, и навалял такому великану. С опозданием навалял. Казалось, именно так он и подумал.

Ведь щупальце, все же, схватило его. И он уже был готов оторваться от земли, и полететь в то клокотавшее где-то там наверху, в живом облаке, существо. Как те дети, что были схвачены до него.

Но щупальце его поднимать, будто и не собиралось. Или собиралось, но у него не выходило. Оно скручивалось, суетилось, но не могло его схватить. Так, словно было не за что. Щупальце билось о траву, толкалось ему в спину, но словно проваливалось. Как пожарный шланг, из которого выпустили давление. А Герман, обезумевший уже от всех произошедших с ним событий и пониманий, пялился на своих, как-то внезапно появившихся, не то спутников, не то товарищей по пути, не то друзей. Он этого еще не знал.

Он опять принялся рассматривать свои руки, снова взялся за поиски тех злополучных перчаток, которые просто немедленно требовалось с себя сорвать. Он увидел, что та страшная слизь, которая налипла на него под звуки адского горна, не кровью была, а очень липкой глиной.

И он медленно поплелся от бьющегося в безумной агонии существа прочь, куда-нибудь подальше, ощущая, но, еще не особенно осознавая, что кошель в его кармане тихо, но настойчиво, несколько раз завибрировал. А существо, похоже, к нему потеряло интерес. Нет, не потеряло. Оно, даже будучи раздавленное тяжелой клеткой, все пыталось и пыталось дотянуться до него.

Бородатый охотник все-таки умудрился его поймать. Точнее сказать, безумные его действия привели к поимке. Но он, казалось, не был преисполнен радости. Напротив, со стоном боли, немедленно разнесшимся по всей поляне, опустился рядом с выбитыми клеткой дверями, и оперся спиной о стену сарая. Из его носа, по усам и бороде стекали капли крови. Герман глянул на него, и подумал, что вряд ли, сорвавшийся с его разбитых губ выдох, мог свидетельствовать о боли физической. Слышалась в нем тоска душевная, уж он-то, Герман, музыку таких стонов знал, это были стоны, будто, о какой-то утрате. Непонятно о какой. Свою добычу он все же получил.

Степной Пес отпустил его. Теперь смотрел куда-то вдаль. Тихо стоял, упершись кулаками в бедра. К правому кулаку прилипло несколько капелек крови бородача. Они как-то уныло выглядели на этом тусклом свете этой жуткой реальности. Рядом с ним, на куске валявшейся двери, сидела Регина. Она также смотрела вдаль, аккуратно, в своей обычной манере, в неизменной вельможной осанке сложив руки на коленях. Перед ней стояла Селеста. Стояла, широко расставив свои длинные ноги, и крепко упершись ими в землю. Низ платья, того же самого, белого в черный горошек, играя на ветру, легко поглаживал ее колени, пока она вглядывалась из-под козырька белоснежного каре, возможно, туда же, в какую-то только им троим известную даль.

Герман вдруг замер от представшей перед ним картины. Он даже про датчики и перчатки забыл, снова.

Внезапно он выпал из игравшей перед ним картины. И когда успел? Все замерло, а он все двигался куда-то мимо. Или все замерло лишь для того, чтоб он ушел в это свое мимо, и опять промахнулся. Он шел, или какая-то сила несла его прочь? Пока ….

******6

И это, должно быть, все и называют сном – бесконтрольное блуждание мыслей в хаосе из вязкого геля-киселя, сладковатого, иногда колючего. И мысли эти, беспрестанно барахтаясь, своим суетливым желанием понять хоть что-то, взбивают этот гель в какое-то подобие определенности, рождая череду таких непостоянных образов. Когда тело, отпустившее в царство Морфея свою подругу, да, выделенную ему на время подругу, именуемую Душой, само укутывается в приятное покрывало уюта, тепла и подобия защиты. Да-да, именно защиты, по крайней мере, в надежде на нее, разве этому телу можно еще предполагать как-то иначе, валяясь где-то абсолютно беспризорно.

Но вот только Герман уже какое-то время в этом покрывале чувствовал дыру. Он уж и вспомнить не мог, какое время назад дыра эта появилась. Но она высасывала тот самый обещанный ему уют и тепло, взамен оставляя пустоту. Дыра залегла на уровне сердца, у спины, коварно не позволяя ни сердцу, ни спине согреться. Она напротив, заставляла сердце от холода неметь.

Вот и теперь, Герман согнулся, ощущая пронизывающий его насквозь этот холод. А тело приготовилось дрожать. Бессознательный разум принялся отслеживать и щупать появившийся иней на краях дыры. Уж неизвестно, только что он появился или лежал там всегда, придя сразу, вслед за коварной дырой. Но теперь он уверенно лежал, и искрился в лучах теплого света, который из тела Германа сквозь дыру вылетал.

- Какого черта ты делаешь здесь?

Голос озадачил Германа и напугал. Его вдруг окружила темнота. Но правильней сказать, исчезли хоть как-то раскрашенные тени. Неужели, он, действительно заснул? Да, точно, все, происходившее с ним, ему лишь снится. И крики и ревы, и беснующиеся своими змеями-щупальцами хищники-твари. И похищенные ими люди, отнятые у родных, утащенные в какие-то стремные небеса. Герман решил, что заснул, и только от этого испытал облегчение, а от полученного облегчения получилось вздохнуть, и захотелось даже съязвить, мол, где именно я делаю, здесь, в куске вот этой полутьмы? Или просто в куске темного ….

Он вдруг увидел человека. Тот просто вынырнул из того самого куска темного чего-то. Он был невысоким, с круглой лысой головой. На ней, как и у большинства голов, светились два глаза. Большие, они выделялись на лице настолько, что казалось, готовы были выпасть и поскакать. Но их сдерживала красная сетка сосудов. Наверное, распухших сосудов. Будто глаза эти плакали, да, эти глаза привычны были к плачу, или же саму голову переполняло лишнее давление какое-то. Каких-то странных знаний, так подумал Герман. А вот цвет зрачков притягивал, пугал и завораживал, и делал это все одновременно. Это был цвет теплого южного моря. Тропического, и окруженного множеством пальм, которые на самом деле, оказались ресницами. Цвет подобно волнам, выплескивался из глаз, и разливался. И мягко окутывал, ложился на того, кто оказывался перед ним. Предлагал, нет, заставлял изливать душу.

Герман и дальше бы тонул в этих глазах, но над левой бровью незнакомца, что-то нависало, и постоянно приходило в движение. И отвлекало. Что-то живое? Вот незнакомец хмурился, и на морщинах лба, как на волнах, покатилась родинка или бородавка, или, что же это было еще, круглая, темная, размером с большую монету, или виноградину здоровенную. Вот на нее упал слабый лучик света, и она, поклонившись, подмигнула. Словно, говоря: ну, да, а вот и я, блин, здорова!

- Ты оглох? Ты как попал сюда? Ты даже не заявлен. Тебя нет в списке игроков.

Герман снова вздрогнул, и наваждение не пропало. Бородавка смотрела на него. А еще на него смотрел бородач. Тот по-прежнему сидел под стеной у выбитых дверей, то поднимая свою огромную косматую голову, то опуская, в такт дыханию. Он тоже по-прежнему был в его сне, не пропал.

Лысый человек тоже сделал вдох, и, видимо, расслабился. Стало так понятно потому, как тон его сменился.

- Ты прости Бородача,- сказал он,- тот мальчишка, что оказался схваченным - сын его. А девочка - дочь его, стало быть, вот так все оказалось. Он чувствовал боль и ярость, когда снова их потерял. Если ты понимаешь это. Если понятие семейных уз и ценностей тебе знакомо. А что чувствуешь ты?

Лысый наклонился и посмотрел на Германа. И его родинка тоже, приблизилась. Лучик света, упав на нее, заставил веко-тень скользнуть по ней вверх. И она тоже на Германа пристально посмотрела.

- В тебе немало эфирантов, потому тебе и немало повезло,- сказал Лысый.

- Простите?- промямлил Герман, не зная точно, кому именно адресовал свой вопрос, человеку, или его странному наросту.

- Я спрашиваю, что чувствуешь ты?- сказал лысый незнакомец немного громче так, словно имел дело не с плохо слышащим, а недотепой, что впрочем, недалеко от правды было,- ответь, чтоб нам понимать, как обходиться с тобой.

Герман порылся в своих ощущениях, и ничего не нашел. Ничего, как и долгое время, кроме съедавшей его пустоты, из-за которой многое ему казалось неважным и, возможно, еще печали. Вынуть из себя в виде ответа первое, после услышанной информации, невежливо б было. Даже учитывая странность этого сна. И страшно, перед взглядом живой бородавки, отчего-то в особенности. Печаль для ответа подходила больше.

- Печаль?- выдал он свой ответ.

- Печаль,- тут же подхватил, и протянул Лысый, и с каким-то странным удовлетворением слушая, как в кармане Германа снова завибрировал кожаный кошель, тихо и коротко. Герман потянул руку к карману, чтоб пощупать его. А Лысый выпрямился. Поднял к глазам странную лампочку, которую, как оказалось, в руках все время держал. Внутри лампы была в странный узел закручена спираль, вольфрамовая нить, которая светилась, и медленно превращалась в какое-то число. Лысый с удовлетворением разглядывал его, и шевелил складками на лбу, покатывая на этих волнах свой живой нарост. А тот весело закивал, играя переменами света и тени, подмаргивал в такт своим качаниям,- печаль, хм, печаль – это правильный ответ.

Герман, подобную реакцию завидев, просто лишь кивнул.

*******7

Старт:

Уровень Первый

Средства – 23 сувра

Нить – 5 метров

Эфиранты – 95%

Свежесть и Очарование – 100%

Они ушли, оставив эту странную троицу сидеть на развалинах сарая. Но понятие ушли, слишком определенно и сильно для этого похода бы звучало. Для топтания ножек Германа и его постоянного спотыкания. Он то и дело цеплялся за камень, за ветку, за какую-нибудь траву, или другую преграду, которую в иные времена прошел бы, не заметив, теперь же катастрофическое препятствие создававшую. Причем делал это, как бы оно ни странно могло казаться, постоянно головой, волосами, совершенно вышедшей из-под контроля прической.

Его мысли возвращались к Лысому, к его общительному наросту, потом к Бородачу. Он словно так и видел их, по-прежнему сидевших, и подпиравших свои деревянные двери, теперь уже нахлобученные кое-как. Хотя протопал Герман вслед компании своих новых компаньонов довольно много, и позади оставил немало веток, листьев и камней, которые давно уж должны были скрыть ту парочку от глаз, покрыв их своею тенью, он все равно, казалось, их видел.

Но Герман топал, хотя заметно отставал. Топал, пока какая-нибудь из неведомо откуда вдруг взявшаяся трава не цепляла его за волосы. Казалось, выглядело это так, будто вспоминал он вдруг, к примеру, о Преображенском, и бац, зацеп за взлохмаченную прядь был обеспечен. Другая мысль возвращала его на станцию метро. На странную, мистическую станцию метро. Герман неминуемо вздыхал, и морщился от неприятной боли сожаления и тут же выл болью сожаления по новым, вырванным с корнем космам. Потом мысли возвращались к пойманным лианой хищника детей, и все повторялось вновь. К этому моменту их пути, Герман походил на растрепанного дикого обезумевшего зверя, эдакого большого сумасшедшего ежа, вывшего, и слезами заливавшегося. В его руках, коленках и волосах торчала тысяча заноз.

И когда очередная ветка больно по его виску саданула, сорвав очередной клок, Степной Пес воскликнул:

- Хватит!

И голос его ревом пронесся над лесной тропой.

Герман уставился на этого высокого человека снизу вверх. И от этой разницы в росте вдруг закружилась голова. Когда ж такая диспропорция могла произойти?

Он опустил голову, чтобы не упасть. И тут сообразил. Он был на коленях, и сидел на довольно странной сухой, колючей траве. Как давно он так сидит? Или, может быть, ползет? Черт, оказывается он вовсе не идет, а давно уже по тропе на коленках семенит.

В горле пересохло, и он сглотнул. Но от этого простого действа едва шею не свернул. Волосы, спутавшись с ветками и листвой, крепко его голову держали. Так, что движения его жаждущей хоть капли влаги гортани, учинили в позвонках излом.

- Мы так дальше не пройдем,- продолжил свою мысль Степной Пес.

- Ах, шерман, тебе нужен Парикмахер,- неизменным твердым и властным голосом постановила Регина, и сбросила прямо на тропу свою походную холщевую сумку.

Герман, слушая их, решил, что снова провалился в сон. Да, черт возьми, или он и не выходил из него. И хотел уже отдаться слабости, и улечься на траву, чтоб дать расслабление телу и мозгам, но корни его волос опять от боли взвыли. Он, черт возьми, как-то умудрился на них повеситься, за ветки зацепившись. И тут же затрясся в поисках положения, где не больно б было. Казалось, волосы его тянулись ко всему, что в этой лесной роще было.

- Ой, Германчик, какой ты дурачок!

Услышал он голос Селесты. Услышал ее шаги. Девушка подошла к нему, погладила по голове. Затем мягко, но с нотками наставления, не терпящих противоречий, заговорила, как девочки говорят с куклами, раздавая им выдуманные, но, тем не менее, серьезные поручения:

- Ты здесь. Ты здесь с нами, Германчик. Ты в безопасности, понимаешь?

- Где ж мы ему здесь Парикмахера найдем?- спросил где-то сверху Степной Пес.

Регина не ответила. Слышно было, как она вздохнула. И только Селеста, сидела перед ним, поглаживая по голове. Но от этих нехитрых ее действий, Герман почувствовал себя лучше. Волосы перестали куда-то тянуться, он услышал даже, как развязались какие-то узлы, голова стала свободней, и переставала болеть. Теперь Герман мог поднять ее, и посмотреть на идеально уложенную косу Регины. Она легко погладила ее, вправив несколько выбившихся волосков. Затем посмотрел на безупречное каре Селесты. Потом посмотрел на беспорядочно торчавшую копну Степного Пса. И про себя подумал, но, как тут же оказалось, вслух сказал.

- Кто бы говорил.

Степной Пес глянул на него, и улыбнулся.

- Ты говоришь, как моя подруга. Бывшая, уже, конечно, скорее всего. Но она также говорила. Кто бы говорил,- он сошел с тропы, и уселся на большую поваленную ветку, и вздохнул,- а еще она говорила так: «ты хочешь сказать, что ты истина в последней инстанции?». Да, это говорила она, пожалуй, даже чаще.

Регина сделала круг, обходя место внезапного привала, и села рядом с этой веткой. После секундного раздумья, она сплела ноги в позе лотоса, и закрыла глаза. Селеста отошла чуть поодаль, бросила на траву свой пиджачок, и улеглась на него спиной, головой к своим спутникам, сложив на пень ноги. Она раскрыла ноутбук. Ее пальцы полетали над клавиатурой и мышкой. Но она тут же отложила компьютер в сторону со вздохом невероятной усталости.

- Ах, какое блаженство,- выдохнула она,- спасибо тебе Германчик за этот привал.

Степной Пес осмотрел всех, улыбнулся и свое повествование продолжил:

- А что мне делать, если я на все всегда свое мнение имел. И сдохнуть мне, если оно с мнением окружающих совпадало. Вот что ни случай, что ни фраза, я думаю иначе. А она мне так: «ты хочешь сказать, что ты истина в последней инстанции?».

Однажды я ей сказал, мол, что ты, дорогая, я кусок дерьма в последней инстанции. А потом ушел. Мне вдруг невыносимо от мысли стало, что я, действительно, могу быть куском дерьма в той самой последней инстанции. А знаешь, каково это? Скажу, что дерьмовато. Вот придет человек, вдруг подумал я, истину искать в ту самую инстанцию последнюю, а там кусок этот, кусок дерьма в кабинетике сидит. Невыносимо мне стало на душе. А знаешь, отчего становилось еще хуже? От того что этим самым куском буду я. А еще знаешь что еще более невыносимо? Что наша жизнь в этом сраном человейнике такова и есть. Потому я и ушел. Подальше от людей, подальше от инстанций. Оказалось, я вообще терпеть не могу никакие инстанции. Кого-кого, а уж меня там не будет. Вот так я и сделался Степным Псом. Лучше Степным Псом последним быть.

********8

- А ну ка, расскажи нам о себе, пацан,- вдруг сказал Степной Пес.

Он, обрезав, обрубив и поломав все спутывавшие их ветки, несколько минут молчание хранил. Приходил в себя, укладывал в голове мысли. На его лице играли тени, от мрачного света, далекого солнца, прятавшегося где-то среди мрачных темных туч. Тени, отбрасываемые остроконечной листвой невысоких кривых деревьев, растущих на самом краю злополучной поляны. Деревьев, которые теперь напоминали подкравшихся диких хищных зверей. Эти тени странно, то прятались в морщинах на лице Степного Пса, то вновь, из них же появлялись. Скользили по его миниатюрному носу, так резко контрастировавшему с мощным, выпиравшим подбородком.

Селеста сидела в стороне, под аркой кустарника, уже на тропе, уводящей в глубину рощи, с которой они часом ранее свернули, и сделали тот, едва не лишивший их жизни привал. Теперь она брезгливыми движениями оттирала слизь и грязь, остатки которых плотно впитались и, по-видимому, уже срослись с ее платьем. И время от времени бросала на Германа короткие взгляды.

А Герман невольно содрогался, выуживая из памяти картины минутной давности, когда девушка с блаженным видом тыкалась лицом в ту самую живую сопливую червивую кашу, которая и оставила на ней этот, теперь ей противный след.

- Германчик,- вдруг оборвала она его мысли,- я б тебя поцеловала, но теперь сама воняю, как та же самая жопа.

- Минус свежесть и очарование,- проговорил Степной Пес.

Селеста нахмурилась, но в следующую секунду улыбнулась. А Герман хотел, было сказать, что совсем не против, и никакая, пускай даже самая адова вонь, не сможет затмить собой все то удовольствие, которым она б его одарила своим поцелуем. Но эту его мысль перебила Регина. Она с грацией кошки, и под бдительным взором Степного Пса, совершала круги по поляне, и вдруг постановила:

- А он спас нас, черт возьми. Шерман, шерман!

И это ее заявление проводилось мягкой вибрацией в кармане Германа, в кожаном кошеле. Герман хотел уже, было достать его, чтоб посмотреть. Степной Пес оборвал его.

Степной Пес выпрямился во весь рост. Одним пинком запустил остатки обломков в уже спокойную и недвижимую топь. Ее поверхность не приняла такого подношения. Куски веток просто остались лежать на ее поверхности. Топь замерла в ожидании следующей, не настолько настроенной на выживание, жертвы.

- Давай, колись, пацан,- сказал Степной Пес,- какого хрена здесь произошло?

- Он спас нас!- жестко заявила Селеста,- даже Регина так сказала!

Степной Пес поднял руки вверх, демонстрируя открытые ладони.

- Да, я и не спорю с этим. И не говорю, что он затащил нас сюда специально, чтоб убить. Для этого у него не хватило б ни мозгов, ни здоровья, ни безумия, наконец. Хотелось бы просто понять, какого хрена он не заснул,- проговорил этот потертый жизнью анархист, и чуть пониженным, более спокойным тоном, добавил,- он не заснул, хотите думать, что это случайно, валяйте. Но я хочу это выяснить для повышения образованности. На следующий такой вот случай.

- Пес!- произнесла Регина жестко,- оставь его.

- А отчего оставь? Никто здесь не согласится с тем, что он странный. Из-за него тот Бородач лишился своих детей, а этот чел у него даже прощения не спросил. Будто ему вообще на это было начихать.

- А как это связано с тем, что произошло здесь?- поинтересовалась Селеста.

- Как связано? А я не знаю, как связано. Давайте вместе с этим разбираться,- ответил Степно Пес.

Герман осмотрел этих своих компаньонов по пути, которые снова, независимо от него, но решали его судьбу. И вдруг понял, что не чувствует по этому поводу абсолютно ничего. На него снова накатило уныние. И он вспомнил о своем недавнем прозрении, которое на него опустилось еще там возле поваленной двери сарая, когда огромное щупальце не смогло его схватить, и потом билось в своей агонии о землю. И у него созрел ответ.

- Пустота. Нельзя схватить за пустоту. У меня дыра,- быстро проговорил Герман, просто так, не оправдываясь,- не в буквальном смысле, конечно, но в каком-то своеобразном, мистическом, дыра, в общем. Я будто пустой. Во мне просто какой-то сквозняк. Мне трудно выразить свои чувства. Их у меня даже, как бы и нет.

- Чего?- спросил Степной Пес.

- Он прав,- быстро сказала Регина, и одним прыжком покинула поляну,- в этом все дело. На него не действуют чары. Они его не цепляют, просто потому, что он не чувствует в полной мере, транслируемые хищниками эманации. Для них он невидимое пустое место.

Она подняла правую руку, сложила большой и указательный палец кольцом, и продемонстрировала всем присутствующим этот знак.

- Офигеть,- выдохнула Селеста, и оглядела Германа целиком, с ног до головы своими расширившимися от удивления глазами.

- Это что еще за хрень? - возмутился Степной Пес. Затем осмотрел Германа, и спросил,- а чего мы еще не знаем о тебе?

Но Регина, казалось, не была настроена на дальнейшее обсуждение темы, как и на доказательство собственной теории. Она закончила обход и оценку всех потерь, предполагаемо возможных и произошедших, подошла к Степному Псу, и сказала:

- Ты лучше внимательней присмотрись. Была ли это просто топь?

Степной Пес переменился вдруг в лице. Он огляделся, и выхватил из кармана карту.

- Вот черт!- воскликнул он,- это …. Это же ловушка! Точно.

Герман, глядя на то, как вся троица подскочила и стала собираться, вдруг забеспокоился:

- Что? Что за ловушка?!

Но его, казалось, никто не слушал. Селеста забыла о пятнах на своем платье. Она одним движением надела пиджачок, схватила ноутбук. Регина набросила свою походную холщевую сумку. А Степной Пес крутил перед глазами картой. И бросал взгляд на тропу, которая пролегала между густо растущим кустарником.

- Мы не просто провалились в сон,- тихо ответила Герману Селеста, глядя голубыми глазами из-под уже безупречного, отлаженного козырька каре,- нас оттащило в пространстве в какую-то сторону. Еще не знаю в какую. Степной Песик сейчас разберется. Это ловушка. Это как, рыбку словить в одном аквариуме, а потом выпустить в другом, понимаешь? Для рыбки, словно ничего и не изменилось, но аквариум другой, и не понятно, где находится. Коварная хрень.

*********9

Всегда важней выбор сознательный, нежели тот, что подобно спаму, в наследство из какой-то прошлой жизни достается

- Хватит!- оборвал его резкий окрик Регины,- достаточно бесполезной трескотни.

- Ну, что ты, Регина,- попробовал настоять на своем желании покрасоваться в красноречии Степной Пес,- я только начал.

Но явный их лидер снова оборвала его.

- Тебе лучше сосредоточиться на поиске пути,- сказала Регина.

- Но мне, действительно, лучше бы хоть что-то знать об этом всем …,- уже попробовал вступиться за себя сам Герман.

А Степному Псу, анархисту и по духу, и по очевидному статусу явно было не по нраву, что его настолько резко на полуслове оборвали, и на его место указали. И он быстро пробубнил:

- Да, Регина, устами младенца иногда также истина разговаривает, пускай даже младенца обосравшегося.

- Шерману сейчас вовсе незачем слышать твои истории о Долине Теней,- все также жестко отрезала Регина.

- О-у-у! Вот черт! Ну, наконец-то и до тебя что-то дошло!- воскликнул Степной Пес.

Регина ничего на это не ответила.

- Но он же спас нас!- сказала Селеста,- ты сама это сказала.

- Он единственный из нас не спал. И мы теперь у Долины Теней. В компании того, кто свою жизнь сделал тенью. Тенью самого себя любимого,- ответила Регина.

Этот диалог, вдруг просто какой-то бомбой взорвавшийся вокруг, само собой имел и такую же силу. И Германа поистине накрыло ударной волной. Забрав при этой все остатки ощущения, что он герой, и всем только что жизни спас.

- Эй,- воскликнул он,- а это вы вообще о чем?

И в этот момент нечто пронеслось над деревьями, окатив рощу раскатом рокота. Вслед ему по тропе пробежала тень. Широкая и темная, она пришла слева, и пересекла их путь, затем исчезла, смешалась с еще большей тенью, которую отбрасывали заросли.

- Вот черт,- снова проговорил Степной Пес,- возможно, стоило б назад вернуться, туда, где кусты пожирней. Там нас не так видно будет.

- То, что здесь за нами ведет охоту, не глазами смотрит,- спокойно ответила Регина.

- Да что это за хрень?!- завопил Герман, даже уже не вспоминая, что это была та самая фраза из шутовской сценки, которую разыграл над ним анархист,- я же, я же вам, и правда, жизни спас, и все! Я больше ничего не делал. Я же больше ничего не знаю. Я, черт возьми, вообще здесь ничего не понимаю! А ты вообще уверен, что карта эта нормальная? Ее тебе Лысый продал!

- Тихо!- оборвал его Степной Пес.

И они, замерев на месте, снова посмотрели, как под тихий, воспринимаемый на едва слышимых вибрациях рокот, по дорожке снова, но уже медленно, словно крадучись, проползла новая тень. Она, подобно какому-то сканеру, пробежала по ним, изгибаясь по их возвышавшимся над тропой фигурам.

- Да что это за место такое,- проскулил Герман.

А его спутники понемногу пошли дальше. Стоять на месте было и вовсе невмоготу. А давление низкочастотного звука нарастало. Словно некто на огромной бас-гитаре играл, кружил вокруг них, постоянно направления своего движения менял. А медленный тяжелый ритм этих акустических ударов ложился, и уплотнялся подобно снегу опадавшей лавины. В следующее мгновение стало казаться, что они оказались в сосуде невероятно плотной жидкости. Герман вспомнил о предоставленной Селестой аналогии с пересаженными аквариумными рыбками. Очень походило на правду. Вот только огромная рыбина, размером с самого большого кита, сейчас плавала вокруг них, играла на огромезной бас-гитаре, и била хвостом по стенкам этого, вдруг сделавшегося крохотным, мирочка.

Они зашли в довольно плотную рощу. Выглядело так, что кроны деревьев росли не на одном, а сразу на нескольких стволах. Но они, по крайней мере, скрывали их от того, кто над ними летал и рокотал. Хотя в какой-то момент казалось, что и сами деревья вибрацию издавали. Один раз Герман зацепил такой ствол, тот вздрогнул так, будто был живым. Попытка рассмотреть, что это могло означать, не удалась. Он налетел на другой ствол так, что вся крона затряслась. А рокот, тем временем замер, словно тот, кто его издавал, остановился и прислушивался к вдруг возникшему шуму. Но затем он зарокотал вновь, и закружился уже ближе и с новой силой.

Герман вертел головой, пытаясь хоть что-то сквозь листья рассмотреть, и налетел уже на Степного Пса.

- Старайся не цепляться ни за что,- тихо посоветовал тот,- так, на всякий случай. И вообще, веди себя тихо, пацан.

Герман кивнул, и дальше поплелся вслед за ним, поднимая ноги так, чтоб опавшие листья даже не задевать. И снова зашарил руками по запястьям, преисполненный больше страхом, нежели надеждой, что ему удастся до конца эту игру пройти. Он уже понял, что коварных перчаток ему не найти, и с рук уже не сорвать. Или то были не перчатки коварными. Ведь они были всего лишь изделиями, но уже коварного доцента. Он как раз раздумывал над этим, когда его, все с той же грацией кошки, обходя на тропе Селесту, догнала Регина. Она схватила его за локти. Его кисти при этом легли на ткань тонкого вязаного свитера, который облегал ее грудь. Легко легли и невольно погладили. Но она вовсе не придала этому значение. Но зато Герман не мог оставить это без внимания. Он до умопомрачения смутился, и попытался отстраниться, но Регина с силой вернула его к себе. И обдавая его лицо своим дыханием, спросила:

- Зачем ты прыгнул?

- Ты это … чего?- спросил Герман

- Зачем ты прыгнул в этот виртуал?

Но Герман ее не слушал, он об ощущении, что приходило от рук, думал. И о вдруг подступившей тяжести внизу живота. Близость этой царственной самки, запах ее разгоряченного тела кружили и поднимали в голову кровь.

Регина встряхнула снова его за локти. Вернула к действительности.

- О чем ты думал? Зачем вообще полез ты в этот виртуал?! Что заставило тебя прыгнуть?

- Прыгнуть?

- Да вспомни, черт возьми!

Последняя ее фраза теперь вдруг заставила отхлынуть кровь от головы. И теперь она закружилась. Герман едва не упал. Но Регина его держала крепко. Он вспомнил. Конечно же, вспомнил. Вот так, стоя в этой странной роще, стволы деревьев которой медленно, но приходили в движение. Они зашевелились, стали изгибаться. Этот странный вид должен был все внимание к себе приковать, но он решил, что это просто кружилась его голова.

**********10

Настоящий хищник подкрадывается незаметно

Герман не мог пошевелиться. Он смотрел на изламывающиеся щупальца, которые ощупывали еще теплые места на земле, на которых секунды назад стояли его спутники. Его спутники по этой разнесчастной игре.

Теперь они бежали, и были от хижины на полпути. От раскатов горна они падали, от ударов щупалец присаживались. Время от времени в его сторону оглядывалась Селеста. Но она не видела его уже. Он так и не вышел из чертовой рощи.

- Не роща это вовсе, а те же угодья,- прошептал Герман.

Он не мог пошевелиться. Ему вдруг показалось, что когда он выпрыгнул из той, своей так осточертевшей жизни, он выпрыгнул из нее не весь. Он ощущал себя так, будто часть его по-прежнему вот так же сидит в квартире, пока вторая половина, обретшая внезапную свободу, бродит теперь здесь. Он боялся, что, если побежит сейчас, часть его останется сидеть и здесь. Потому боялся пошевелиться. Так думал он. А может, просто боялся какое-нибудь действие проявить, которое просто к нему внимание бы привлекло. Ведь пока он сидел, и не шевелился, для хищников невидим был. Как был невидим для других людей. Так думал он. Так рассуждал. Если кашу ту, что жевалась в тот момент в голове его, можно рассуждениями было назвать.

А потом прямо перед ним вдруг земля разверзлась. Выламывая, вырывая с корнем деревья, казалось, прямо из преисподней, выкатился адский байк. Большое переднее колесо мощным протектором взорвало землю, заставило разлетаться ее на десятки метров по сторонам. Над ним, опираясь на длинные, под уклоном взлетавшие амортизаторы, навис большой вытянутый череп странного, остромордого зверя. Пустые глазницы упирали свой взгляд вперед, новую жертву высматривая. Они несколько мгновений взирали окутавший все вокруг дым, пар, туман. Но, несколько раз втянув сквозь такие же пустые ноздри воздух, повернулись, и на Германа уставились.

Из задней части черепа, подобно двухвостой змее, раздваиваясь, выползал хребет. И оба эти хвоста плавной дугой врастали в руль байка. Двигатель зарычал, привел в движение заднее колесо, которое пока полностью зарывалось в землю, гудело, и заставляло ее закипать.

А двигатель не просто рычал. Он дышал. Втягивал запах обнаруженной жертвы легкими, которые находились там, где у обычного байка размещался бензобак. Теперь было ясно, что работал двигатель на страхе, который Герман, будучи жертвой, источал из себя в избытке.

Герман даже не смог взгляд поднять на темную фигуру, которая оседлала тот зловещий байк. Двигатель взревел, и ударная волна просто вдавила глаза ему в голову. Они не могли уже ничего рассмотреть. Увидел только, как в возвышавшийся над байком темно-красный, выгоревший до черного не то парус, не то реющий флаг, ударил выхлоп дьявольского мотора. Увидел, как парус разделился на плотно нарезанные лоскуты. И черный выхлоп отработанного его собственного страха, проходя сквозь них, уже и издал тот самый дьявольский горн, который порвал всю округу снова.

***********11

Время самый ужасный хищник. Оно убивает нас медленно, оставляя возможность помнить. Смерть милосердный хищник. Она убивает быстро, забирая при этом и память

- Вставай, пацан, хватит сопли на себя мазать!- заорал Степной Пес, отмахиваясь от медленно опадавшей на него какой-то странной паутины. Глазам она была не видна, возможно, плохой свет мешал ее рассмотреть. Но ясно было видно, как она своим мрачным забвением покрывала все нутро этого сарая. Она здесь властвовала и управляла. Казалось, она заражала собой все, чего могла коснуться, высасывала все то время, каким будь то существо или предмет, пока еще располагали.

Герман лежал на дощатом полу, и на его лице играли блики от той странной лампы. Но только в этот раз, набитые в ее стеклянную колбу вольфрамовые спирали, скручивались в нечто похожее на цифру ноль. Блики блуждали по лицу, заползали под закрытые веки, и щекотали в носу. Герман закрутил головой, справляясь с желанием чихнуть. Открыл глаза, увидел, что с лампы сыпется пыль. Она и раздражала, провоцировала его ноздри на то, чтобы взорваться.

- Ты на парня или на собственную оплошность злишься?- спросил Лысый, разбив оковы наваждения, охватившие Степного Пса.

Лысый некоторое время изучал хитросплетения внутри лампы, которую уже больше минуты прикладывал то к левому уху Германа, то к правому. Затем, удовлетворившись увиденным, выпрямился во весь свой небольшой рост, пошаркал ботинками возле головы Германа, повернулся к анархисту лицом, и спросил,- так чем ты обеспокоен?

Степной Пес и был, конечно, обеспокоен. Но для него самого неизвестно было чем именно. Возможно тем, что этот путавшийся под ногами пацан, выжил, ввалился в сарай, да еще с лицом блаженным и залитым слезами, и без памяти на пол рухнул. И теперь они шагу не могли ступить, пока в себя он не придет. Или тем, что благодаря каким-то внешним факторам в неприглядной ситуации сам он, Степной Пес, оказался, и теперь выглядел дилетантом в глазах каких-то местных неотесанных фермеров, задававших ему теперь свои глупые вопросы. Или дело было просто во вполне объяснимом желании покинуть этот сарай, убраться от него подальше. Запах его забыть. И даже в реке свою одежду постирать.

А он никак не мог на это решиться. Хищники, бесновавшие снаружи, были тому виной, загонщик, круживший вокруг или странное противное умиротворение, вдруг охватившее их всех, сродни забвению. Точно, они будто все залипли, уснули, подобно Бородачу, и свой угол в этом сарае нашли. Он, кстати сказать, казалось, с момента их ухода даже своего положения не поменял. Также под сломанными дверями и сидел, в какую-то свою даль смотрел.

Степной Пес оторвал от него свой взгляд, на свою команду посмотрел. Регина с отсутствующим видом стояла, грязную стену собой подпирая, содержимое своего кожаного кошеля рассматривала и, казалось, почти при этом не шевелилась. Она то и дело доставала последнюю выпадавшую из него монету, непослушными пальцами ее перебирала, качала головой, и обратно ее бросала. Селеста, над Германом склонилась так, будто разбудить его хотела. Но выглядела при этом так, что саму ее хоть буди. Очевидно, все еще свой вопрос, отчего загонщик Германа не тронул, дожевывала. Или ответ Лысого на него, что, мол, загонщики и не должны особенно трогать, они должны только загонять. Они – это полиция. По сути, полиция, как и все органы государства, этим и заняты, народ в стойло загонять, сказал Лысый, и весело анархисту подмигнул. И добавил:

- Настоящий же хищник подкрадывается незаметно, правда ведь, Лесной Койот?

Степной Пес подумал об этом всем:

- Путь только начался, а мы уже вусмерть задолбались.

И вздрогнул, от этого навалившегося на него наваждения, стряхнул с себя эту странную паутину. Постарался стряхнуть. Громко выругался, осмотрел Бородача, Лысого, уделил особое внимание висевшему на лбу последнего странному наросту, отхаркнувшись, сплюнул, и, решая не удостаивать никого ответом, сделал над собой усилие, и снова заорал:

- Вставай, пацан! Время не ждет.

- Да, в этом ты прав,- сказал Лысый,- время никогда не ждет, время самый безжалостный хищник. От него иммунитета нет ни у кого. Но по определенной цене могу его продать, если договоримся. Что скажешь, Койот?

И он явно хотел сказать что-то еще, с интересом при этом Германа разглядывая. Затем все же проговорил:

- Я бы на вашем месте подумал. Вы ко мне все равно еще вернетесь, и обидно будет, если еще и совсем без монет. Эфиранты свои вы уже растеряли.

- А мне твое шмотье, равно, как советы, ни к чему, мужик,- оборвал его Степной Пес,- и своей бородавке это передай. Черт, мужик! Все выглядит так, будто это она за главного из вас двоих. Вот смотришь на тебя, а все равно видишь только ее!

Степной Пес нервно захохотал, и снова сплюнул.

- Обещаю самым серьезным образом с ней об этом поговорить, чтоб многого на себя не брала,- заверил его Лысый, и поиграл тенью. На своем лице тенью улыбки, на родинке тенью от досок сарая. Небо над поляной уже прояснилось, и щели ветхого строения разливали солнечный свет в этот мрачный убогий, полный самой разной сельскохозяйственной утвари, интерьер. И осветил странную черную доску, похожую на школьную. На ней было белым мелом начертано что-то, будто, названия местностей, возможно, этого мира. Мел, которым они были насечены, кстати, болтался на шнурке, будучи прицепленным за гвоздь к верхней планке доски.

- Черт, извини, старик,- смягчился Степной Пес, но именно от этого ему стало еще больше не по себе, и он нервно огляделся, но с удовлетворением рассмотрел, как зашевелился Герман. Он все еще валялся среди хлама на полу, и как раз начал свой медленный подъем,- нервы шалят. И ты прав, лохонулся я. Я! Так легко в такую стремную ловушку угодил. А все почему? Нельзя тащить с собою дилетантов.

Степной Пес посмотрел на Регину. Она все также молча стояла в стороне, прислонившись спиной к дощатой стене, с грацией статуи, олицетворявшей богиню, и с таким же, соответствующим изваянию, невидящим взглядом, теперь уже просто смотрела перед собой. И явно в этом всем было что-то не так.

************12

Важно, чтобы выглядело все так, что вы свою прическу сделали намерено, и при этом, выдумали ее сами

Герман прошел в открывшуюся перед ним дверь, и она тут же захлопнулась за ним. Он оказался в небольшой белой и чистой комнате. Дощатый пол выглядел так, будто был только что вымыт. Доски были подогнаны так, что даже щели едва можно было рассмотреть. Мастерская Парикмахера резко отличалась от всего, что он в остальной Хижине наблюдал. Казалось, что комната не была чем-то с ней единой.

- Ну что, будем на башке порядок наводить, или так и будешь в дверях торчать?

Голос выдернул Германа из размышлений. И он увидел пожилого господина, безупречно выглядевшего, с идеальной стального цвета прической на голове, в рубашке и галстуке, и чистейшем белом фартуке, колыхавшемся поверх черных начищенных туфлей. Он держал в руках ножницы и отполированную до зеркального блеска расческу, и, казалось, пристально за своим клиентом наблюдал. Но не делал это прямо, а так, будто только периферийным зрением посматривал. Даже складывалось впечатление, что мастер был слепым.

И Герман не сдвинулся с места.

- О, дорогуша, а у тебя, действительно, проблемы,- проговорил Парикмахер,- долго на одном месте не задерживайся. А то, стены мои тебя за волосы схватят, и уже никогда, никогда не отпустят.

Он рассмеялся так, будто самую смешную в мире шутку сказал, и в следующую секунду оказался рядом, обнял Германа за плечи, и к креслу медленно провел.

- Вы Парикмахер?- только Герман и смог выдавить из себя.

- Конечно, а кем же мне быть еще?

Он усадил Германа, вынул приготовленную накидку, и, встряхнув, в воздухе ею хлопнул. От этого выстрела ткани ни единой нитки, ни пылинки, ни частички ворса не отлетело. Воздух остался чист. Но волосы Парикмахера, его одежда вдруг в стороны разметались, словно мастера током ударило. Его рубашка, галстук фартук превратились в ошметки, и развивались на ветру, который из его тела рвался. Все это действо заняло лишь секунду, в которую Герман уже хотел с места сорваться и бежать. Но в следующую он уже, как запеленатый ребенок сидел, а над его головой сверкали ножницы и зеркальная расческа. А мастер был снова безупречен. И напевал себе под нос.

- Скверная вещь, эта растрепанная прическа,- заговорил Парикмахер.

- Я не знаю, что сказать,- тихо ответил Герман, втягивая голову в плечи,- я, наверное, половину своих волос оставил по пути сюда. Может, мне и стричься уже необязательно.

- Да, что вы! Ай-ай-ай. Да, жизнь! Она подобна протискиванию сквозь туннели. А хорошая прическа помогает весьма и весьма в этом преуспеть.

- Вы думаете?

- Уверен! Понимаете, штука здесь какая, волосы, они же не обязаны не торчать. Безвольно висевшие волоски, прилизанные – это тоже нехорошо. Важно, чтобы все выглядело так, будто вы свою прическу сделали намерено, и при этом, выдумали ее сами. Важно не то, что вам досталось по наследству. И как ваши волосы ложатся сами собой, без особых затрат. Напротив, важен ваш личный и осознанный выбор. Сделайте себе хоть ирокез! Ведь дело не только в том, что вы ею не будете за стены цепляться.

- Нет?

- Конечно! Скажем так, важно, чтобы ваш ирокез не был, к примеру, отверткой, приехавшей на бал, где тусуются одни гайки и болты. Понимаете?

- Нет.

- Ну, как же, нет. Если вы хотите быть именно на таком балу, вам правильная прическа потребуется. Такая, которая будет, как минимум, на гаечный ключ походить!

И Парикмахер снова рассмеялся.

- А, в этом вы ключе,- промямлил Герман,- простите за каламбур.

- Конечно! Прическа – это еще и витрина для зрительских симпатий. Порой даже и оваций. Вот, скажем, вы окажетесь на таком широченном пути, настолько широченном, ну футбольное поле просто. И что же? Нет стен, чтоб за что-нибудь цепляться. Но вы ступить на него не можете, от того, что там куча зрителей на вас смотрит. Здесь не поможет прическа, которая пришла к вам просто так.

- Нет? А почему?

- Ну, как почему. Почему, почему? Да потому что, опять же, важен личный выбор. Выбор – это ваша вторая шкура.

Кто-то скажет, что ваш, тот же ирокез, ну или полубокс, не уместен там, или лысина слишком блестит. Обязательно кто-то скажет, что здесь должен идти вместо вас некто с прической получше. А, возможно, натворили вы со своими волосами такое, что думаете, все помнят, и вам пальцем в спину тычут. И уже это мешает вам. А это растрепит даже безупречный самый уклад.

Парикмахер орудовал инструментом. Мерный стук их успокаивал. Голос мастера погружал в какой-то сон. И Герману показалось, что он видел, как от теней, которые в избытке комнату наполняли, вышли какие-то маленькие длинноносые существа. Они подходили к упавшим с его головы прядям, и втягивали своими вытянутыми носами. Это видение никак не вязалось с реальностью, но вполне соответствовало сну.

- Здесь два выхода имеется,- продолжал Парикмахер,- вы можете на зрителей просто забить. Замылить их присутствие, и взгляды вместе с лицами их стереть. Да, действительно, так и по сложным тропам шастать легче. Но это путь к одинокой жизни, я вам скажу. Но есть путь другой, сделать прическу идеальной. Такой, как выглядит теперь вот эта!

Он щелкнул пальцами, и Герман увидел в зеркале себя. Увидел себя таким, каким уже давно не видел.

Он выпрямился, наконец, встал ровно, поправил пиджак и галстук. Поблагодарил, и вдруг понял, что в комнате находится один. Мастер исчез. Затем и сама комната растворилась.

- Ну, все, клиент готов!- сказал Степной Пес,- смотри какой Хендсом! Какой уровень у него от красавчика, а, Лысый? Процентов двадцать-двадцать пять дашь? Как считаете?

- Пес, не ломай комедию,- сказала Регина.

- Да, Песик,- кончай над Германчиком рофлить.

- А я это сейчас не понял? Вам вашу Свежесть и Очарование, значит, можно в рейтинг ставить, и выгребать на этом. А пацану ничего подобного нет? Это неравенство! Это возмутительно!