Клон для миллиардера

Пролог

— Ты останешься.

— Будешь служить.

— Будешь повиноваться.

Каждый слог вбивал гвоздь в крышку моего прежнего «я».

Его пальцы прикоснулись к моей щеке — жест, который мог бы показаться нежным, если бы не стылое выражение его глаз. Прикосновение обжигало, но не теплом. Обещанием. Тем, что будет, если я посмею ослушаться.

Я не дышала.

"Всё, чего я не хотела... Всё, чего боялась..."

Где-то глубоко, под слоем страха, уже змеилось другое — тихое, тёмное, опасное.

"Однажды... я разорву эти цепи."

Но не сегодня. Сегодня... я опустила глаза, принимая приговор.

Властные пальцы впились в мой подбородок, заставляя кожу гореть под их давлением. Комната перестала существовать — остались только его глаза, холодные и бездонные, как омут, в который я теперь шагну. Воздух стал густым, каждое слово парило между нами, исчезало в тишине.

— Ты не просто соглашаешься. Ты отдаёшь.

— Каждую мысль. Каждый вздох. Каждый стон.

От его слов дрожь пробежала по спине, но не от страха. От предвкушения. От осознания, что сейчас во мне что-то сломается, и на этом месте вырастет что-то новое. Что-то, чего я ещё не знала.

Я кивнула.

Не потому, что была покорной.

Потому что уже понимала — он прав.

Его твердые губы дрогнули в намёке на улыбку. Он разжал пальцы, но взгляд остался тяжёлым, будто пригвоздил к месту.

Комната внезапно стала слишком тесной, воздух до влажного хруста густым и обжигающим. Его взгляд, тяжёлый и оценивающий, опустился по моей фигуре, будто уже срывал с меня одежду. Я чувствовала, как под этим взглядом кожа вспыхивает то жаром, то ледяными мурашками.

Его команда прозвучала как выстрел:

— Не спеши.

— Покажи мне… что ты умеешь.

Я сделала шаг, ощущая, как дрожат колени. Пальцы потянулись к первой пуговице блузки — озябши, нарочито нерешительно, чтобы он видел каждое движение, каждое предательское подрагивание рук.

Он наблюдал.

Как ткань шелестит с плеч.

Как оголённая шея разрумянивается пятнами жара.

Как дыхание спутывается, когда его взгляд цепляется за открывшееся полукружие груди.

Губы его снова дрогнули — уже не усмешка, а что-то жадное, но он не двигался. Просто ждал. Знал, что я буду сгорая от стыда продолжать. Потому что теперь у меня нет выбора.

— Хорошая девочка…

Он изменившись в лице, прислоняется к дверному косяку, не сводя с меня глаз. Холодный, насмешливый взор заставил меня замереть. Он предстоял. Ждал, чтобы увидеть, как я ломаюсь.

Голос прорезал воздух, застряв во мне:

— Нет, нет, милая. Так не пойдёт. Ты думаешь, соблазнение — это просто снять шмотки?

Он шагнул ближе, и его дыхание обжигает ухо. Губы едва коснулись мочки, когда он прошептал:

— Это игра. И я научу тебя правилам.

Его руки легли на мои бёдра, заставляя их двигаться в сдерживаемым эмоции, змеином ритме. Я зажмурилась, пытаясь отстраниться, но он не отпускал.

— Чувствуешь? Это не танец. Это подарок. И ты его даришь мне.

Слёзы подступили к глазам, но я не позволила им упасть.

Его пальцы скользнули по моей руке, оставляя за собой мурашки — не от прикосновения, а от того, что за ним стояло. Его голос звучал почти ласково, но в глазах читалась та же холодная расчетливость. Он знал, что его «доброта» пугает меня больше, чем крик.

Я замерла. Замерзла.

Одежда уже сползла с плеч, обнажив тонкие бретели лифчика. Я чувствовала, как волна бежит по коже, но не от стыда — от осознания.

Он учил меня.

Не просто раздеваться.

Отдаваться.

Его рука опустилась ниже, ладонь легла на мой живот, заставляя мышцы напрячься.

— Дыши… — его губы почти коснулись горящей шеи. — Ты думаешь, я хочу куклу? Нет. Я хочу тебя — настоящую. Даже если это значит… страх.

Он повернул меня к зеркалу. В отражении я увидела другую себя — ту, что уже не прячется. Ту, что учится.

— Сейчас ты будешь танцевать. Не для меня. Для себя.

Его пальцы вжались в моё бедро, и я почувствовала, как под ними полыхает кожа — не от страха, а от противоречия. Его прикосновение было одновременно невыносимым и гипнотизирующим, словно он знал, какие струны во мне дернуть, чтобы заставить звучать даже против моей воли.

Голос проник глубже, чем руки:

— Закрой глаза.

— Перестань думать…

— Чувствуй.

Я повиновалась. Темнота за веками стала плотнее, и внезапно ощущения обострились. Тепло его ладони лизнуло. Шероховатость пальцев, затлело по внутренней стороне бедра. Дыхание на своей шее — превратилось в раскалённое, преднамеренное.

Глава 1

Я устроилась среди подушек, как восточная принцесса в сказочных покоях, позволяя телу тонуть в мягкости постели. Алый шёлк покрывала струился по коже, прохладный и нежный, как прикосновение мягкое и нежное.

И вдруг — он.

Павел Романов.

Фотография запечатлела его в момент, когда он зажигал сигару. Дым вился вокруг его профиля, подчёркивая благородные скулы и чувственный изгиб губ. Вспомнился тот вечер на благотворительном балу — как его тёмные глаза скользнули по мне, заставив сердце учащённо забиться даже сейчас, спустя недели.

Я провела пальцем по экрану, будто могла ощутить тепло чужого тела.

Заголовок под фото гласил: «Молодые и успешные: золотая молодёжь Москвы».

Я прикусила губу, вспоминая тот вечер.

Он держался так, будто весь зал принадлежал ему — непринуждённый, но не расслабленный, с лёгкой хищной грацией, выдающей человека, привыкшего к деньгам. Его улыбка смотрелась уверенной, но не самодовольной, а взгляд — тёплым, но с холодком где-то в глубине, словно он знал что-то, чего не знали остальные.

Я наблюдала издалека, как он вручает чек на благотворительность — его движения были точными, жесты элегантными, без лишней театральности. Свет люстр играл в его светлых волосах, подчёркивая благородную линию скул.

Пол.

Так звали его друзья. Не «Павел», не «Романов» — просто Пол. Без фамилий, без титулов. Будто он уже давно перерос всё это.

Азия.

Он жил там, работал, оттачивал себя — как алмаз, превращающийся в бриллиант.

И пока это всё, что я знала.

Но этого было достаточно, чтобы мой взгляд снова и снова возвращался к его фото…

Я замерла, ощущая, как прохладный воздух касается обнаженных плеч. В зеркале напротив отражалась моя фигура — несовершенная, слишком мягкая в одних местах и недостаточно изящная в других. Совсем не такая, как у тех девушек, что смеялись рядом с Полом на фотографиях.

"Почему я не могу быть такой же?"

Мысль пронеслась, острая и горькая, как первый глоток неразбавленного виски. Но тут же, глубже, под спудом сомнений, вспыхнуло другое — упрямое, горячее, почти дерзкое.

Я выйду за него замуж.

Даже если сейчас он не знает моего имени.

Даже если между нами — целые миры, статусы, привычки.

Даже если я пока не та, кого он выбрал бы.

Я с уверенностью провела ладонью по своему отражению, словно стирая недовольство.

"Всё изменится."

И это была не надежда.

Это был план.

Закрыла мечтательно глаза, представив тот момент с болезненной четкостью: его пальцы, переплетённые с моими, тёплый ветер с реки, смешивающийся с его дорогим парфюмом. В мечтах он смотрел на меня не как на случайную знакомую, а как на человека, без которого его мир уже неполон. Но за этим сладким фасадом сквозила другая правда — холодная и неумолимая.

"Если он не заметит меня — мне конец."

Не романтичная тоска, а расчёт. Его семья — крепость из денег и влияния, а я... я была той, кому нужны стены. Без них — только открытое поле, где меня уже ждали проблемы, которые не спрячешь, и люди, которые не простят.

Я потянулась за бокалом, но вино вдруг показалось кислым.

Это не просто желание.

Это вопрос выживания.

И я заставлю его увидеть во мне то, что ему нужно.

Даже если для этого придётся стать кем-то другим.

Особенно — если придётся.

Я резко сжала бокал, пока пальцы не побелели от напряжения. Вино колыхнулось, отражая потолок — такой же далёкий, как мои мечты о побеге. Этот город, эти стены, эти... люди. Даже слово "родственники" обжигало, как ложь, которую приходилось глотать каждый день.

Александр.

Одно имя заставило желудок сжаться в узел. Его тень висела над моей жизнью, как туча перед ураганом — неподвижная, но обещающая боль.

Я ненавидела это место.

Ненавидела запах старого паркета, пропитанного ложью.

Ненавидела зеркала, в которых отражались чужие ожидания.

Но больше всего — ненавидела себя за то, что до сих пор здесь.

Губы дрогнули в странной усмешке — невесёлой, но решительной.

"Никто не даст мне билет в один конец. Значит, я возьму его сама."

Пол. Его связи. Его мир без границ.

Он даже не подозревал, что стал моим планом побега.

И я сделаю всё, чтобы он этого захотел.

Даже если для этого придётся сжечь за собой все мосты.

Я сидела, обхватив колени, и вдруг осознала, что снова дышу слишком часто — так, как дышала в детстве, забившись в угол гардеробной, когда ненавистные шаги раздавались в коридоре. Пальцы сами собой впились в кожу, оставляя отметены, но боль была ничем по сравнению с тем, что сжимало горло.

Глава 2

Каждый его приход начинался с одного и того же ритуала.

Холодные пальцы Александра на моей запястье. Бесстрастный голос, отдающий распоряжения медсестре. И этот взгляд — ледяной, всевидящий, будто рентген, просвечивающий меня насквозь.

"Откройте рот. Глубже. Да, вот так."

Я подчинялась автоматически, как заводная кукла. В нашем доме его слово было законом. Мать замирала у порога, бледнея, если он повышал голос. Отец исчезал в кабинете до конца "процедур". А я...

Я всегда оставалась одна с ним.

Гипноз начинался с метронома.

Тик-так. Тик-так.

— Вы чувствуете тяжесть в веках...

Я боролась. Каждый раз. Но счет "три" мир всегда расплывался, как акварель под дождем.

Просыпалась с сухостью во рту и странным вкусом меди на языке. На столе — стакан воды с осадком. В медкарте — новые записи кривым почерком. А в памяти — провалы, будто кто-то вырвал страницы из дневника.

Однажды я нашла синяк на внутренней стороне бедра.

Каждый его шаг по коридору отдавался в моей груди глухим эхом. Александр входил без стука — ему не нужно было разрешение. Дверь захлопывалась с тихим щелчком, и мир сжимался до размеров этой комнаты: кушетка с холодной клеёнкой, тени от лампы, его пальцы в чёрных перчатках.

"Не напрягайся."

Но как? Его голос лип к коже, как паутина. Синие глаза — слишком яркие, почти неестественные — не отпускали меня. В них не было злобы. Только холодный расчёт, будто я — уравнение, которое он давно решил.

Гипноз наступал не сразу. Сначала он измерял пульс (пальцы на запястье, чуть сильнее, чем нужно). Потом заставлял глотать таблетки (горькие, оставляющие на языке налёт металла). И только когда зрачки расширялись, а дыхание становилось ровным, звучало:

"Считай от пяти."

Я пыталась цепляться за цифры. Пять — ещё вижу его тень на стене. Четыре — слышу, как скрипит кожаный ремень на его запястье. Три...

Провал.

Моя жизнь была идеальной — на бумаге.

Роскошный особняк с колоннами. Частные учителя, учившие меня французскому и игре на арфе. Платья из парижских ателье, которые доставляли в черных коробках с шелковыми лентами.

Но телефон в холле всегда молчал, когда я набирала 02.

— "Ты опять выдумываешь, Алиса", — вздыхала мать, поправляя жемчужное ожерелье. — "Доктор — светило медицины. Он лечит тебя".

Лечит.

Это слово висело в воздухе, как яд. После каждого "сеанса" я проверяла тело в зеркале: синяк на ребре, следы от игл в сгибе локтя, странная слабость в ногах. Но анализы, которые он показывал родителям, всегда были безупречны.

"У вашей дочери редкий синдром. Требуется особый уход."

Особый уход.

Так он называл комнату с мягкими стенами, где меня держали по трое суток после попыток "клеветать на благодетеля". Там не было часов. Только белый потолок и тихий голос из динамика…

Я лежала на полу, прижимаясь щекой к холодному паркету, и слушала, как за дверью шаги матери постепенно затихают. В комнате пахло лавандой и чем-то медицинским — сладковатым, приторным. Как будто сама атмосфера здесь была пропитана ложью.

"Ты должна благодарить его", — шептали мне стены.

Но я не могла.

Потому что каждую ночь мне снилось одно и то же: его руки в чёрных перчатках, холодное металлическое кресло, жгучая боль где-то внутри, которую нельзя было ни объяснить, ни забыть.

А утром — снова улыбки. Завтрак на фарфоровой тарелке. Новое платье.

Я начала вести дневник. Писала крошечными буквами на обрывках бумаги, прятала их под обоями. Записывала каждую деталь: время "сеансов", свои симптомы, странные слова, которые он иногда бормотал в гипнозе.

"Субъект 17... фаза адаптации... повысить дозировку..."

Однажды я нашла в библиотеке медицинский справочник. И узнала, что некоторые препараты из его сумки используются не для лечения, а для стирания памяти.

Всегда слишком холодный, всегда пахнущий спиртом и чем-то горьким — как будто сама атмосфера здесь выжигала все тёплое, живое. Я стояла на пороге, чувствуя, как подкашиваются ноги, а он... даже не поворачивался. Просто протягивал руку назад, пальцы сжимались в нетерпеливом жесте: «Иди сюда».

"Зачем ты это делаешь?" — голос мой звучал хрипло, чужим.

Он наконец обернулся. Глаза — не просто холодные. Пустые. Будто смотрел не на меня, а сквозь, на что-то невидимое, что только он мог разглядеть.

"Раздевайся."

Не приказ. Констатация. Как будто мое сопротивление было настолько ничтожным, что даже не заслуживало интонации.

Я дрожащими пальцами расстегнула блузку.

Он наблюдал. Не с похотью. С клиническим интересом, будто фиксировал реакцию кожи на холодный воздух.

"Ты ненавидишь меня." — я сказала это не как обвинение. Как факт.

Его губы дрогнули. Не в улыбнулись…

Глава 3

Судьба иногда преподносит нам внезапные сюрпризы. Когда скончался дальний родственник, о котором я не слышала, отец настоял, чтобы я присутствовала на похоронах. Он считал важным выразить соболезнования и услышать завещание. В конце концов его внук мучал меня своим присутствием уже семнадцать лет.

Я стояла в углу зала, пытаясь осмыслить происходящее. Атмосфера была пропитана тяжестью утраты, и тихие перешептывания гостей создавали фон, напоминающий шепот призраков. Мои глаза случайно встретились с тяжелым взглядом Александра, показалось, его взгляд следил за собравшимися с загадочным интересом и не замечает меня.

Павел Романов, которого я заметила неподалеку, подошел к столу с напитками. Он быстро выпил содержимое одного бокала и нахмурился от вкуса второго. Там же стояла пожилая дама с тростью, внимательно наблюдавшая за Павлом, как и я. Не желая показаться невежливым, он завел разговор:

— Похороны всегда такие тягостные, не правда ли?

— Я, наоборот, их приветствую, — ответила она с мрачной улыбкой. — В моем возрасте это как маленькая победа, ведь я все еще здесь.

Павел с трудом сдержал улыбку, аккуратно оставил бокал на столе и отправился искать что-нибудь более подходящее. Оставшись одна, дама сделала небольшой глоток из его бокала, но тут же поставила его обратно, нахмурившись.

— Вкуса никакого, — с досадой сказала она, отвернувшись.

Я наблюдала за этой сценой, чувствуя легкое волнение от неожиданной встречи. Меньше всего я надеялась увидеть его здесь. Несколько минут спустя Павел заметил Александра, стоявшего в нише рядом с гостиной. Александр находился в компании молодой женщины и мужчины, которые обсуждали что-то с оживлением. Павел подошел к буфетной стойке, взял еще один стакан и направился к ним с легкой усмешкой.

— Какое замечательное собрание, не так ли? — громко сказал он, поднимая стакан в приветствии.

Александр, обменявшись с ним рукопожатием, ответил:

— Я думал, что ты обычно избегаешь подобных мероприятий.

Я впервые видела Александра в такой непринужденной обстановке и не могла оторвать от него глаз. Он казался другим среди этих людей — более открытым и живым, но легче от этого не становилось. И однозначно по нему нельзя было сделать вывод, что у него умер близкий родственник.

— Ты прав. Я здесь не ради похорон, а чтобы защитить свои позиции, — признался Павел, делая большой глоток. — Отец снова грозится лишить меня наследства и выгнать из дома. Но на этот раз, кажется, он настроен серьезно.

Брюнетка с изящной фигурой, стоявшая рядом, с сомнением взглянула на него:

— Он хочет лишить тебя наследства только за то, что ты не ходишь на похороны?

Павел усмехнулся:

— Нет, милая. Отец требует, чтобы я изменился и занялся работой. Это означает, что я должен ходить на похороны старых друзей семьи и участвовать в новом бизнесе, иначе все эти деньги пройдут мимо меня.

Александр, поднеся бокал к губам, усмехнулся:

— Грустная история. И что за новый бизнес?

Павел пожал плечами, явно не в восторге от темы:

— Что-то связанное с инвестициями и новыми проектами в сфере медицины. Отец считает, что я должен учиться у лучших, а значит, быть на виду и активно участвовать.

Молодой мужчина, стоявший рядом, вмешался:

— Так ты делаешь это ради денег или ради уважения отца?

Павел задумался на мгновение, прежде чем ответить:

— Скорее, чтобы доказать самому себе, что я способен. Хотя, честно говоря, пока не знаю, что из этого выйдет.

Девушка украдкой заглянула в маленькое зеркало за спиной Павла и поправила помаду. Казалось, что ее довольно сильно расстраивает равнодушие к ее персоне Александра.

— Только не говори, что он отправляет тебя в Азию, — спросила она.

— Нет, до этого он еще не дошел, — раздраженно фыркнул Павел. — Отец назначил меня на "престижный" пост начальника рекрутов. Теперь я отвечаю за найм рабочих и персонала. И знаете, что он сделал потом?

— И что же он сделал? — поинтересовался третий парень.

— Устроил мне проверку! Старый мерзавец, чтобы его гены сдохли, — воскликнул Павел.

— Пол, — спокойно заметила девушка, — ты выпил и говоришь слишком громко.

— Прошу прощения, но мне пришлось два дня слушать, как отец поет дифирамбы новому партнеру, — ответил Павел. – Хотел бы я с ним познакомиться, но мерзавец держится не публичности.

— Звучит просто прекрасно, — пошутила девушка.

Когда остальные трое молчали, Павел, словно оправдываясь, продолжал:

— Если считаете, что я преувеличиваю, можете взглянуть на их лаборатории. Новейшие разработки в медицине, это будет прорыв. Бла-бла-бла. Твой отец, наверное, тоже на этом настаивает? Кругом одни сплошные клоны.

Александр невольно хмыкнул при виде разъяренного Павла, пожал плечами и бросил в мою сторону колкий взгляд.

— Думаю, можно найти более простой способ решить твои проблемы, — предложил он.

— Есть, — согласился Павел. — Найти богатую жену, которая обеспечит мне привычный образ жизни, и тогда я смогу спокойно послать отца ко всем чертям.

Глава 4

Александр подошёл так близко, что я почувствовала запах его одеколона — дорогого, удушающего, чего-то кардамонового с добавлением мятного фона. Его губы коснулись моего уха, и я вздрогнула, как от удара током.

— Видишь вон того парня в алькове? — шёпот был слишком мягким, слишком лекарственным.

Мои глаза автоматически нашли Павла — высокого, светловолосого, с улыбкой, которая не доставала до глаз. Он что-то оживлённо обсуждал с группой гостей, но его взгляд постоянно скользил в нашу сторону. Охота. Я поняла это сразу.

— Это Павел Романов, угрожающий лишить меня жизни, если я не приведу тебя к нему... — Александр провёл пальцем по моей спине, и я застыла, от его неожиданных, шокирующих телодвижений. — ...чтобы он смог поздороваться и назначить свидание.

Его смешок обжёг шею. Я знала, что он наслаждается… моим страхом, моей беспомощностью.

— Но если ты согласишься... — рука впилась мне в запястье, прижимая его к моей спине так, что со стороны это могло выглядеть почти как нежность. Но я чувствовала — его пальцы сжимались, вдавливаясь в кожу, оставляя синяки.

— ...последствия будут не из приятных. Для тебя. Или для твоего отца.

Он отпустил так же внезапно, как и схватил, отойдя на шаг. Его глаза блестели — холодные, темные, как у змеи перед ударом. Губы растянулись в ненастоящей улыбке, пока он поправлял одежду, будто только что не грозил мне расправой.

— Так что, Алиса... Будь умницей. Или я напомню тебе, почему твой отец до сих пор боится темноты.

Моя улыбка вышла натянутой, словно маска, приклеенная к лицу, а его пальцы — слишком горячими, слишком цепкими, будто не элементарно держали, а метили меня. Когда он притянул меня ближе, его губы лишь на мгновение коснулись щеки, но этого хватило, чтобы по спине пробежали морозные мурашки. Боже, только не так!

— Как насчет того, чтобы потом пойти на прогулку? — его голос звучал слишком невинно, но в глазах плавала та самая опасная сила, которую я знала слишком хорошо.

Он не отпускал мои руки, его большой палец проводил по внутренней стороне запястья, чувствуя, как бешено стучит пульс. И где-то в этой жестокости было что-то ещё — тень чего-то, что он сам отрицал. Может, то, как его взгляд цеплялся за мой рот на секунду дольше, чем нужно. Или как дыхание сбивалось, когда я нечаянно прижалась к нему.

— Ты ведь не откажешься, да? — он наклонился ближе, и его губы коснулись мочки уха, обжигая даже через ложную нежность.

У меня от страха не нашлось сил даже ответить ему, это в общем-то и не требовалось. На глазах навернулись слезы от бессилия. Я едва кивнула.

Слёзы, ещё не успевшие скатиться, застыли на ресницах, и я видела, как в его взгляде вспыхнуло что-то живое — ярость? Жалость? Желание, которое он тут же задушил, заставив губы искривиться в презрительной усмешке.

— Ты даже плачешь тихо... — прошептал он, и его голос дрогнул, будто где-то в глубине сорвался.

Где-то за спиной раздался смех, бокалы звякнули, но для нас мир сжался до этого мгновения, до предательского сближения, когда его тело прижалось ко мне, и я почувствовала — он возбуждён.

Альков, затянутый дымом сигар и тяжёлыми бархатными шторами, внезапно стал ловушкой. Свет канделябров мерцал на лицах гостей, превращая их фальшиво-печальные улыбки в кривые маски. Павел стоял в центре, его рука с бокалом качалась в такт заплетающемуся языку, а глаза сверкали тем глупым блеском, который бывает только у пьяных аристократов, уверенных, что мир существует для их прихотей.

— Не могу поверить, что это вы... — он шагнул ко мне, и от него пахнуло коньяком и дорогим табаком. Его палец поднялся, будто собираясь коснуться моего лица, но Александр громко кашлянул, и Павел замер, бессознательно повинуясь.

Мои пальцы сжались в кулаки, ногти впились в кожу, но улыбка не сорвалась. Я видела, как другие гости переглядываются — их притворное радушие трещало по швам. Они знают. Знают, что я здесь никто, и им смешно.

— ...мне срочно нужна красивая и богатая жена. Не согласитесь ли выйти за меня замуж в эти выходные?

Губы Павла растянулись в самодовольной ухмылке, его нетрезвый взгляд скользнул от меня к Александру и обратно, будто оценивая, кто из нас сейчас станет его развлечением. Бокал в его руке дрогнул, проливая каплю вина на толстый ковер — кроваво-красную, как невысказанная угроза в воздухе.

— О, извини, забыл, что у тебя на неё свои планы! — Павел оглушительно рассмеялся, слишком громогласно, и несколько гостей обернулись. Его рука неожиданно опустилась мне на талию, притягивая так близко, что я почувствовала запах алкоголя в его дыхании. — Но разве это не идеально? Ты её опекун, а я — её спасение. Думаю, Алиса уже достаточно взрослая, чтобы решать сама...

Александр не шевельнулся, его пальцы сжались в кулаки, сухожилия выступили резкими линиями. Голос, когда он заговорил, был тише обычного.

— Решать? — шагнул вперёд, и Павел инстинктивно отступил, его рука соскользнула с моей талии. — Она даже ответить тебе не может, ты кретин. Если ты через пять минут не исчезнешь…

Александр не договорил, в глазах вспыхнуло что-то настолько дикое, что Павел инстинктивно отпрянул, споткнувшись о край ковра. Его бокал упал, разбился, и брызги расплылись по паркету.

Глава 5

Он остановился, развернулся, и взгляд прожигал насквозь.

— Ты правда думаешь, что я позволю кому-то другому прикоснуться к тебе? — шагнул ближе, заставляя отступать, пока спина не упёрлась в ствол старого дерева.

Вспыхнувшие фонари высветили его профиль — холодный, отстранённый, будто высеченный изо льда. Он даже не смотрел на меня, его взгляд упирался куда-то в темноту, я была лишь неудобной тенью, которую он терпел из последних сил. Ветер рвал его чёрные волосы, и я мечтала, чтобы он ушёл. Чтобы исчез. Чтобы больше никогда не касался меня, не дышал рядом, не терзал ненавидящим молчанием.

— Надеюсь, будешь счастлив.

Я сказала это отчётливо, чтобы он понял — я не боюсь. Хотя боялась. Боялась каждого его шага, каждого взгляда, каждого прикосновения, которое оставляло разные следы.

Он порывисто качнулся, глаза вспыхнули яростью — глухой, звериной, той самой, от которой сводило живот.

— Надеюсь.

Одно слово. Одно. Но в нём было столько презрения, что я вдруг поняла — он ненавидит меня. Искренне. Безоговорочно.

Мы пошли дальше, и каждая минута казалась пыткой. Он шёл быстро… Его шаги были пронзительными, тяжелыми — будто он хотел раздавить землю под ногами. Я едва поспевала, спотыкаясь о неровности дорожки, но не смела попросить его замедлиться. Он бы только усмехнулся. Или схватил за руку так больно, что пальцы бы онемели.

— Ты вообще понимаешь, как тебе повезло? — его голос прорвался сквозь тишину, грубый, как наждак. — Если бы не я, тебя бы уже разорвали на части.

Я не ответила. Что я могла сказать? Спасибо за то, что он ломает меня медленно и мучительно, не сразу?

Он остановился, развернулся, и я чуть не врезалась в него. Руками впился в плечи, удерживая на месте. Я взвизгнула:

— Ты спаситель? На части? Да, ты ненавидишь меня!!!

Это не вопрос. Это констатация. Приговор.

Подняла на него глаза — и увидела ненависть в ответ.

Чистую. Ядовитую. Ту, что разъедает изнутри.

— Да. Каждой клеткой тела, - он замер. На секунду. Только на секунду.

- Я тебя тоже, - сама задрожала от потрясения собственной смелостью и откровенностью. Как я могла сказать ему прямо в глаза такое? Но ведь смогла! Смогла...

Его пальцы впились мне в плечи так сильно, что я вскрикнула. Глаза вспыхнули — не яростью, а чем-то другим, более опасным, более живым. Дыхание у него сбилось, губы дрогнули, и на миг показалось, что он сейчас ударит меня. Или прижмёт к дереву и заставит забрать слова обратно.

— Ты... — голос прервался, хриплый, сорванный, — ...ты смеешь...

Я не отводила взгляд, хотя всё во мне кричало бежать. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, и… черт возьми, я не сломаюсь. Не в этот раз.

— Да, смею! Кретин!

Он застыл, будто оглушённый. Потом отпустил меня, отшатнувшись, как будто коснулся чего-то обжигающего. Его лицо исказилось — не злостью, а чем-то похожим на испуг. На потерю контроля.

- Ты даже не представляешь, насколько ты ничтожная маленькая дрянь! Без прав, без голоса, без жизни. Ты ничто Юсупова. Пустое место!

Его слова били как плеть, разрезая воздух. Он шагнул вперёд, заставляя вновь отступать, пока спина не упёрлась в кустарники. Дыхание обжигало щёки, глаза пылали холодным безумием, руки сжимались в кулаки и разжались.

— Ты думаешь, что смелость — это плевать мне в лицо? — прошипел, едва шевеля губами, а голос ниже свиста, но каждое слово вонзалось глубже укуса. — Ты ничего не знаешь о смелости. Ты никогда не стояла на краю, глядя вниз, зная, что один шаг — и всё кончено.

Я не отводила глаз. Внутри всё кричало от страха. Слёзы жгли, но не текли. Не сейчас. Ненавижу!

— А ты стоял?

Глухой рокот мотора разорвал напряженную тишину, между нами. Александр развернулся к дому, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, когда из машины вышла высокая женщина в черном платье, обтягивающем каждый изгиб тела. Двое мужчин по бокам — явно охранники — осматривали территорию оценивающим взглядом.

— Вижу, скорбящая вдова наконец-то решила показаться!

Чей-то язвительный комментарий прозвучал слишком громко. Александр дёрнул головой, его скулы выступили резче, а взгляд потемнел. Он ненавидел её. Ненавидел этот цирк. Ненавидел, что вынужден терпеть.

Женщина плавно шла к дому, её каблуки вонзались в гравий, а губы растянулись в искусственной скорбной улыбке. Она знала, что все смотрят. И ей нравилось. На шее сверкали огромные бриллианты, и, несмотря на свой простой черный костюм, она выглядела невероятно привлекательно.

Александр развернулся, его пальцы впились мне в запястье так, что я едва сдержала вскрик. Глаза — ледяные, острые — метнули убийственный взгляд в сторону шепчущихся. Губы сжались в тонкую белую линию, а висок пульсировал от сдерживаемой ярости.

— Она здесь не для соболезнований.

Гости замерли, будто почувствовали опасность. Даже вдова замедлила шаг, её искусственно-скорбное выражение лица на миг сменилось настороженностью.

Я почувствовала, как его рука дрожит — не от страха, нет. От ненависти. От желания разорвать этот фарс на части.