Клянусь, я твой

1

Дверь ванной комнаты открывается и ко мне выходит соблазнительная блондинка, одетая только в белое банное полотенце.

— Привет, — томная улыбка растягивает ее подкачанные губы, когда она видит, что я уже проснулся.

Да, детка, и я не против ещё одного раунда.

Стройная и загорелая, так и манит сорвать это полотенце. За такое грех не подарить что-то. Она ублажала меня всю ночь, заслужила. Может быть, я даже начну встречаться с ней. Почему бы и нет?

Тянусь в ящик комода, достаю приготовленную со вчера шкатулку с украшением прямиком из ювелирного.

С кровати встаю, когда она уже рядом и понимает в чем дело. Девушка кокетливо смотрит на подарок, игриво стреляя в меня глазами.

— Что там? Бриллиантовое колье?

— Открой и узнаешь, детка, — подпитываемая моим елейно-бархатным тоном, девушка открывает шкатулку и тут ее лицо меняется, искажаясь брезгливым ужасом. Она противно взвизгивает, и, выронив шкатулку, отвешивает мне пощечину.

— Ну ты и скотина, Тернер!

Дыша драконьим огнем, собирает свои шмотки, вылетает из комнаты и демонстративно хлопает дверью.

Ладно, а сейчас не понял.

Прикладываю ладонь к горящей щеке и смотрю вниз. Теперь все ясно. Из обтянутой бархатной синей тканью шкатулки выпали три мертвые тараканы. Украшения, конечно же, нет.

Наклоняюсь, зачем-то подняв насекомое, пробуя его на ощупь. Игрушечные. Надо же, а выглядят, как живые. Я закидываю их всех обратно и захлопываю шкатулку, подхватив ее под мышку, выхожу из спальни.

Входная дверь только что хлопнула, да так громко, что чуть стены не задрожали. Я бросаю туда взгляд и вижу, что ее вещей уже нет. Ну и ладно. Забыв о своей ночной нимфе, я сворачиваю в свой кабинет, но тут глаза попадают на левое крыло дома, откуда мелькнул кусочек ярко-оранжевого цвета.

Фыркаю на недоделанный тайник.

Забрасываю шкатулку в карман штанов, подхожу к квадратной выемке в стене, размером с большую закрытую коробку, сквозь тонкую полоску которой выглядывает носок обуви.

Присаживаюсь возле тайника и прислоняюсь рядом спиной к стене, вытянув ноги по полу.

Где-то минуту я сижу в тишине.

— Можешь больше не прятаться, — спокойно говорю в пустоту. — Вылезай оттуда, ты спалилась.

Пару секунд ничего не происходит.

Тут квадратный щит опускается вниз и в обнаженном тайнике показывается скривившаяся от недовольства мордашка моей десятилетней сестры.

— Блин! Ну как?

Я демонстративно выдыхаю и ненавязчиво указываю пальцем на ее кроссовки ярко-оранжевого цвета.
Оливия прослеживает за моим указанием, хмуря брови.

— Сегодня же их выброшу к чертовой матери, — недовольно гудит она.

— Оливия, — строго подстерегаю ее. — Я не припомню, чтобы неприлично выражался при тебе.

— Да, но зато ты это делаешь в своем кабинете каждый раз, когда случайно ударишься об угол стола и думаешь, что я не слышу. А ещё когда разговариваешь со своим другом по телефону, или едешь за рулём, думая, что я в наушниках, или…

— Так! — громко прерываю ее. — Достаточно. Опять подслушиваешь. Оливия, сколько раз я тебе говорил, взрослые дела тебя не касаются, — я внимательно сканирую ее лицо, строго скрещивая на груди руки. — Ну и чем ты объяснишь свою выходку на этот раз?

— А я не собираюсь ничего объяснять, — с довольной лыбой что-то деловито черкает в своем блокнотике. — Ес! Четвертая за неделю. Они когда-нибудь перестанут визжать, как резанные? Все, как одна, будто только что с инкубатора вылезли. Мне уже скучно, ничего нового.

Я тяжело выдыхаю и затылком откидываюсь на стену.

— Чем тебе эта не угодила?

— Но она тебе не подходит! — заявляет малявка. Да с таким рвением, будто уже повидала в этой жизни всё.

Я вскидываю бровь, глядя на нее. Как интересно.

— А кто тогда мне подходит?

— Кимберли, — легко соскальзывает с ее губ. Что-то со мной делается. Это словно внезапный удар под дых, от которого у меня тут же сводит в спазме лёгкие.

Она смотрит на меня и улыбается так невинно, хлопая такими длинными для своего возраста ресницами. Я хмурюсь.

— Так, Оливия, иди сюда, — я подхватываю ее подмышки, вытягивая свою десятилетнюю сестрёнку из укрытия, и сам поднимаюсь. Подведя к дивану, усаживаю её к себе на колени. — Думаю, пришло время нам серьезно поговорить. Кимберли замечательная девушка, когда-то мы встречались и она действительно была частью моей жизни. Но все прошло, понимаешь? У нее теперь своя жизнь, а у меня своя.

Сестра выводит пальчиком небольшие узоры по моей груди.

— Тогда почему ты хранишь ее фотографию? — спрашивает с толикой обиды.

— Какую фотографию?

— Ту, где вы обнимаетесь в парке.

Действительно. Откуда она? Не помню.

— Наверное, завалялась где-то. Так, давай вставай и иди собирайся, а то опоздаешь на свои танцы.

Недовольно пыхтя, непослушная девчонка встаёт, уже намереваясь идти, но тут останавливается и разворачивается ко мне.

— Если бы ты меньше работал и больше уделял внимания своей сестре, то знал бы, что я больше туда не хожу, братец.

Она хмыкает, отталкивает меня двумя ладошками и пока я не успел перехватить ее, обиженно мчится прочь. Я провожаю ее взглядом, смотрю, как она убегает в мой кабинет и запирается изнутри на ключ.

Да, сестра у меня просто золото. Тут я понимаю, что с ней у меня будет всё очень непросто.

2

— Оливия, — я осторожно стучусь в дверь. — Открой пожалуйста дверь, мне нужно взять кое-что.

Молчит, хулиганка.

— Если ты сейчас не откроешь, то я пойду есть мороженное один, — с расстановкой проговариваю я.

Ладно, перебор. Может ещё года два назад это работало, но сейчас малышку таким не проведешь.

— Ладно, я ухожу. Я ухожу, слышишь?

Один, два… Тут замок щелкает, освобождаясь, и в двери прорезается тонкая щель. Я возвращаюсь, не успев отдалиться, и открываю её шире. Вижу малышку, она сидит в углу дивана и поджав под себя ноги прижимает к животу подушку. На шее у нее висит колье, явно великоватое по размеру. Не бриллиантовое конечно, но тоже не последней ценности. Я вхожу, закрываю за собой дверь и иду к ней.

Присаживаюсь рядом бесшумно, согнув одну ногу в колене, чуть наклоняюсь, оперевшись о нее ладонями.

— И давно ты бросила танцы? — мой голос тихий и примирительный, как всегда бывает после наших размолвок. — Мне почему не сказала?

— Ты бы сильно гордился мной, если бы я сказала, что разругалась со всеми? — кривит губы сестра, но все же отвечает: — Неделю назад, — буркает она.

Я ненадолго задерживаю дыхание, чтобы после протяжно выдохнуть.

— Давай так договоримся. Если тебе что-то не нравится, ты говоришь мне сразу и мы решаем этот вопрос.

— Твои одноразовые девушки в счёт?

— Нет, — отвечаю я, по тону дав понять, что это запрещённая тема.

Ее задористо вспыхнувшие глаза тут же с недовольным цокотом закатываются.

— Если ты не передумала, то я сейчас тебя отвезу на занятие. Заодно и поговорю с мисс Бриджит, чтобы позанималась с тобой отдельно.

— Но я больше не хочу ходить на танцы! — в сердцах выкрикивает девчушка. Бросив на меня быстрый взгляд, она резко мотает головой и заправляет выбившиеся из косы волосы, очевидно уже пожалев о своем выпаде. Она часто дышит, глаза ее устремлены в пол:

— Я хочу проводить время с тобой.

Я смотрю на нее. И так хочется многое ей объяснить сейчас, но мир требует выдержки и терпения, поэтому я внимательно разглядываю усыпанное маленькими веснушками личико и тянусь, проводя по солнечным кудрям.

— Оливия, я должен работать, чтобы обеспечивать нам хорошую жизнь, — я мягко выдыхаю: — Ты же знаешь, что я делаю…

— …что я делаю это для тебя, — наши голоса сливаются в унисон. Я удивленно вытягиваю лицо, а малышка со скукой закатывает глаза и отталкивает мою руку, как будто уже знала эту фразу наперед. — Да, конечно.

Она вздыхает, откладывает в сторону подушку и поднимается, стоя во весь свой небольшой рост передо мной.

— Знаешь, братец, раньше я чувствовала себя лучше, хотя и всего этого у нас не было. Мы были по-настоящему счастливы, и Кимберли любила тебя просто так, а не за деньги, как эти размалеванные куклы.

Это имя врывается в лёгкие на вдохе, заползает под кожу, пробегает вверх по каждому нерву и ударяет в голову, вызывая в мыслях картинки — много картинок. Разные картинки из другой жизни.

— Ты считаешь, что меня можно любить только за деньги? — спрашиваю я, затаив дыхание.

— Нет, — она снимает с шеи украшение и отдает его мне. — Я считаю, что ты самый настоящий придурок, который прощелкал свою истинную любовь.

Она не ждёт ответа и не задерживается, оставив меня бездумно смотреть ей вслед. И когда она уходит, голос её еще долго стоит у меня в ушах.

3

— Я просто не понимаю, с чего вдруг ты решила бросить всё и уехать в самый разгар соревнований? — бросая всё в сумку, собирая на ходу вещи, я в пол уха слушаю сетования своей подруги, беспомощно наблюдавшей за мной со стороны.

Он вернулся. Кейн Тернер в родном городе.

Мое сердце бьётся как сумасшедшее, щёки разгорячились и пульс подскакивает до небес.

Так, газовый баллончик на месте, зарядку взяла.

Теперь запасную щётку.

Развернувшись к двери ванной, не сразу понимаю, что меня остановило. Она схватила меня за руку. Наши глаза, — ее мягкие карамельные и мои, светло-серые как у мамы, — встречаются. Мы стоим друг напротив друга и долго смотрим друг другу в глаза. Одного короткого вздоха достаточно, чтобы понять, что подруга явно не «за».

— Так ли нужно тебе это интервью?.. — и шепот её такой до ужаса проникновенный.

Я застываю, что наверное выглядит, как колебание, подруга притихла и я вижу в ее взгляде растерянную беспомощность. И всё-таки я вырываю руку, отворачиваясь.

— Интервью может и ненужное, но ты прекрасно знаешь причину, — бросив флакон тоника с дозатором на зелёный свитшот, утрамбовываю сумку, наполненную до краев. Пальцы сжимают лямки до скрипа, губы криво разъезжаются, взгляд мой направлен вперёд и одновременно в никуда. — Я хочу посмотреть ему в глаза.

Выныриваю из своего мини транса, сопровождаемого долгим тягучим молчанием. Я решительно тяну за «язычок», разрезая воздух в помещении звуком застегиваемой молнии, подхватываю спортивную дорожную сумку и, не оглядываясь, иду к двери.

— Ким. Кимберли, постой, — зовёт меня подруга и я останавливаюсь в дверях. — Ты уверена, что тебе это нужно?

— Пять лет назад он предал меня ради денег, — я говорю в пустоту и оборачиваюсь, встречая ее горькой улыбкой. — Как думаешь, сильно он горевал по этому поводу? — молчание. Тото же. — И я не хочу больше это обсуждать, Элайна.

Ее взгляд раскрывается, в них созревает что-то большее, и наконец, вот она, расселина между непробиваемыми стенами.

— Так сколько у нас времени?

—У нас? — удивляюсь я.

— Ты же не думаешь, что я брошу свою подругу одну на растерзание её бывшему?

Я смотрю на нее. На ее подрагивающую полуулыбку, искренне-печальную, ее глаза блестят и я сама улыбаюсь. Да, мы всегда понимали друг друга с полувзгляда. Вместе ещё со школы. Ну что, Кимберли, ты готова посмотреть в глаза своим страхам? А прошлому?

Жди меня, мой тоскливый, объятый давними тайнами город.

Явозвращаюсь.

4

Время измеряется затяжным гулом, жужжащими лопастями вентилятора и постоянно пополняющимся количеством фотографов на пару с моими коллегами, выжидающих финального события.

Мне жарко и я начинаю чувствовать себя тесно в этом до тошноты шикарном холле, сделанном в одном тоне. Белые стены и полы, просторное помещение, в правой стороне белая стойка и левее в углу огромный фикус в белом горшке.

Я смотрю на свою расковыренную на телесных колготках «стрелку» и думаю о том, удастся ли мне прикрыть ее длинной своего платья в кадре. Времени переодеться не хватит, да и запасной одежды с собой нет. Поездка сюда оказалась крайне неудобной, — мой личный оператор, который ещё и водитель нашего служебного автомобиля, заглох посреди дороги, чудом добравшись вовремя, и я уже начинаю сомневаться в том, что эта идея была такой уж разумной.

— Идёт, — подаёт сигнал мой оператор Томас и я на автомате вскидываю лицо, когда белые двойные двери резко открываются в холл, и оттуда выходит сам Блейк Моррис со своим верным помощником.

— Ты готова? — мы с Томом одновременно переглядываемся. Я рассеяно киваю и смотрю на то, как стремительно холл активируется, наполняясь оживлёнными голосами и вспышками фотоаппаратов, следующих за спешащим Моррисом как тень за солнцем.

— Мистер Моррис, отдел пресс-службы и информации, дайте нам короткое интервью!

Вспышка фотоаппарата. Снова.

— Блейк, это правда, что вы бросили свою жену ради девушки, вдвое вас младше?

— Блейк Моррис, планируете ли вы сотрудничать с другими брокерскими компаниями?

— Господа, Блейк Моррис не даёт интервью, — хмуро отвечает за него помощник, ограждая его от новых вспышек и моих приставучих коллег.

— Мистер Моррис, правда ли, что все ваши активы были переданы вашей тайной внебрачной дочери? — громко проговариваю я.

И тут он останавливается.

Зал постепенно затихает и мои коллеги рассеянно переглядываются между собой, не понимая, в чем дело.

Медленно Моррис разворачивается и скользит по мне заинтересованным взглядом. Местная знаменитость, взлетевший на пик своей популярности благодаря риску. Наверное, мне бы и вправду не было никакого дела до этого тридцатипятилетнего мужчины, если бы не волнующая перспектива. Элайна права — это интервью всего лишь прикрытие.

— Мисс, Блейк Моррис не даёт…

— Я согласен, — перебивает своего помощника Блейк.

Прочистив горло, он подходит ко мне в сопровождавшей его тишине и, ничего не говоря, смотрит в глаза. Взгляд у него такой… Своеобразный. Я переступаю с ноги на ногу и, тайно ища поддержки, бросаю взгляд в камеру.

— Начинаем, — подаёт голос оператор, устроив на плече и направляя профессиональную камеру. — Пять, четыре, три, два…

— Мне кажется, я раньше тебя где-то видел, — низко проговаривает мужчина рядом со мной.

— Один, — заканчивает оператор.
Расправив плечи, на автомате улыбаясь, я смотрю в камеру с профессиональной улыбкой, скрывающей смятение, и проговариваю в микрофон:

— Блейк Моррис, спасибо, что уделили нам время перед выступлением. Никто ещё не делал такие сумасшедшие обороты финансов. Скажите, оправдан ли риск, на который вы собираетесь пойти ради достижения цели?

Я наклоняю микрофон к нему и жду ответа.

— Вспомнил, — спокойно отвечает он. — Я тебя по телевизору видел. Ты тот самый журналист года. Молодая и перспективная, обошла своих коллег с десятилетним стажем. Говорят, в том году была такая жарища.

Я максимально натянуто обнажаю зубы в неловкой улыбке, бросая взгляд на камеру и беру себя в руки, вновь глядя на него. Не беда, вырежем.

— Скажите, как вы добились успеха? Может быть, у вас есть свои секреты. Вы готовы поделиться ими с нашими зрителями? Что вы об этом думаете, мистер Моррис?

И снова наклоняю к нему микрофон.

— Я думаю о том, что ты очень красивая, — притишено отвечает он. Глаза его смотрят мне прямо в лицо.
Нет, это уже перебор. Выдавив улыбку в камеру, хотя вместо этого мне хочется зарычать, я делаю ещё одну попытку.

— Блейк, что побуждает вас вкладывать финансы с таким неоправданным риском для бизнеса?

— Ничего. Это обычный маркетинг, — обнажает зубы в лёгком оскале. Что ж, первый вразумительный ответ, прозвучавший за всё интервью.

— В прессе уделяют наибольшее внимание вашей личной жизни, а также круговороту финансов, которыми владеет ваша компания. А для вас что главное?

Он открывает рот, собираясь ответить, но тут передумывает. А затем говорит:

— Я видел фрагмент из прошлых соревнований, ты очень хорошо работаешь, — тут я уже почти не взвыла от отчаяния. Что, простите, я должна на такое отвечать?

— Ну что же, отлично, — говорю я в камеру, не сумев скрыть приличную долю сарказма. — Спасибо за этот проникновенный рассказ из жизни Блейка Морриса. С вами была Кимберли Уильямс, с места событий.

— Ии… Стоп.

Камера гаснет, я протяжно выдыхаю и, бросив свирепый взгляд на «недо-рассказчика», поспешно ухожу.

— Погоди, Кимберли, — меня перехватывают за запястье. Я удивлённо смотрю на местную знаменитость, остановившего меня. Он смотрит на меня с какой-то безобидной непосредственностью. По крайней мере, со слухом у него все в порядке. — Ты не здешняя? Может быть, встретимся как-нибудь, я покажу тебе город.

— Извините, я не знакомлюсь, — отвечаю я, тактично высвобождая запястье.

— Чего так? Занята? — он задумчиво кивает вниз на мою руку. — Вроде кольца не вижу.

Я хочу ответить, что «занять» можно только очередь в магазине, но тут меня опережают:

— Полагаю, отсутствие кольца никоим образом не делает эту милую девушку свободной.

Я, Блейк и Томас, — наши головы синхронно поворачиваются. Но дело в том, что мое сердце перевернулось ещё до того, как я его увидела. Голос, преследующий меня в моих воспоминаниях, слишком хорошо отпечатавшийся в памяти, слишком больно отразившийся в душе, который теперь возмужал, окутавшись лёгкой уверенной хрипотцой и невообразимой мелодичностью мужского баритона.

5

Звон моих каблуков отдается в моей голове глухим постукиванием по дороге, когда я переступаю ими по залитом дождём тротуаре. Капли, падая, ударяются о каменные ограждения и плитки, отскакивают мелкими брызгами и наполняют без того широкие лужи, смешиваясь с уличной пылью.

Родной пейзаж видится мне незнакомым, непривычно унылым и серым. Мимо проезжают автомобили, замедляясь, когда впереди показывается особенно большая лужа, сверху хлещет дождь, я вымокла до нитки и чувствую себя ужасно вымотанной и злой.

Наверное, мне стоило дождаться Тома с его вечно барахлящим автомобилем, но меня слишком много всего переполняет, я чувствую, что на взводе и едва сдерживаю раздраженную ярость.

Как на зло, ещё и не взяла с собой зонт.

— Да что же это такое? — я чуть не взвыла, застряв каблуком между тротуарных плиток.

Я замечаю, что «стрелка» на колготках пошла по всей длине, мои сбризганные лаком волосы прилипли к плащу, и теперь стали похожи на липкие сосульки, и ко всему у меня наверняка потекла тушь.

Тут я уже настолько готова зареветь от такого нелепого стечения обстоятельств, что, когда возле меня сбоку медленно подъезжает черный «Мерседес-бенц», я почти не обращаю на него внимания.

— Нужна помощь?

Я застываю при звуке этого звучного мужского баритона, медленно поворачиваю голову и вижу свою первую любовь в открытом окне автомобиля. Он выжидающе смотрит на меня, в его глазах колышется спокойное уютное море, — ни капли намека на бушующие там ранее эмоции. Не знаю, почему, но вся моя злость куда-то мгновенно схлынивает, и я вовсе ему не удивляюсь.

— Я грязная и промокшая, запачкаю салон, — тихо проговариваю я.

— Ничего страшного, садись, — голос его сопровождается лёгким щелчком, что создаёт автоматическое открытие дверцы. С характерным щелчком она отскакивает на небольшое расстояние от затвора. Сделав вид, что вижу такое каждый день и а этом нет ничего необычного, я сажусь, всё-таки испачкав пол грязной водой.

Дождь так и барабанит по крыше автомобиля, скатывается крупными слезами вдоль по стеклу и по боковым поверхностям дверей. Гул двигателя его автомобиля невероятно мягок, и в мгновение, когда Кейн приподнимает до конца створку моего окна и мы оказываемся полностью изолированными от внешнего мира, меня наполняет странное ощущение абсолютной, неестественной тишины.

Кейн ведёт машину до зависти легко, его руки мягко касаются рулевого колеса, из динамиков льётся ненавязчивая тихая музыка, и здесь я вдруг ощущаю себя случайной голосующей на дороге девчонкой, которая от нечего делать подсела к первому встречному. Это странное ощущение, и я пытаюсь выкинуть его из головы, но ловлю себя на том, что мне становится чертовски трудно сосредоточиться, когда он сидит так близко.

Воротник его рубашки приподнят, несколько верхних расстёгнутых пуговиц обнажают нежную кожу его шеи и груди и выступающие ключицы, когда он напрягает руки, чтобы взять управление над требующими особого внимания поворотами. Несколько минут мы едем в молчании, и мне уже становится интересно, когда он собирается спросить мою точку назначения. Я украдкой кидаю взгляды на Кейна, стараясь при этом сильно не пялиться, чтобы он не заметил, и судя по его невозмутимому виду, опасаться мне нечего.

— Куда едем?

И все-таки спросил.

— Грейт-Рассел стрит, 21А.

— Гостиница? — он удивлённо вскидывает бровь.

Я отвожу глаза, потому как мне все еще трудно налаживать зрительный контакт, и несильно киваю.

— Да, родители продали дом после того как мы отсюда уехали.

Кейн ничего на это не отвечает и мы снова погружаемся в молчание. В возникшей тишине слышится, как на стекло опускается разошедшийся дождь. Не знаю почему, но мне не кажется это чем-то неправильным. Когда уже впереди мелькает отель, я даже удивляюсь, как быстро пролетело время, наверное он подумал о том же, потому что в следующий миг раздается его спокойный, даже мягкий голос:

— Как у тебя дела? Слышал, ты получила звание «Журналист года». Работаешь в своей сфере. Как и хотела.

Последнее у него получается чуть тише и с лёгкой ностальгией, как если бы он вспоминал. Я поджимаю кончики пальцев на ногах и старательно держу лицо.

И всё же как это всё до глупости абсурдно. Знакомыенезнакомцы.

Так ведь обычно называют людей, которые когда-то были близки? Но дело в том, что мы были не просто близки. Когда-то мы любили друг друга, шли наперекор родителям и даже собирались вместе сбежать. Даже не верится, что все это было правдой…

— Да, в прошлом году получила диплом, — отвечаю я. — Теперь у меня свой кабинет.

Тут Кейн поворачивает руль, криво улыбаясь чему-то своему.

— Здорово, когда есть влиятельные родители.

Пару секунд ничего не происходит, он заезжает на парковку отеля и останавливается в свободном ряду.
С моих губ слетает резкий вздох. Кейн это видит, и тут же понимает, что ему вообще не следовало открывать рот. А ещё он видит выражение на моём лице. И оно говорит:

Дакак ты смеешь?

— Черт, я не это имел в виду.

— Спасибо, что подвёз, — мой голос сухой и твердый, я выхожу из машины и громко закрываю дверцу. Резко набирая в лёгкие воздуха, я прикрываю голову сумкой, быстро перебегаю по залитой ливнем дорожке и направляюсь в здание.

6

Я смотрю в залитое дождем лобовое стекло, уперев руки в рулевое колесо, как она перебегает изящно по дорожке, использовав над головой прикрытием сумочку, которая на самом деле мало что помогла.

Она двигается на каблуках так мастерски, будто всю жизнь только это делает. Я бы описал ее внешний вид, используя самые эстетические и возвышенные метафоры, и сказал, как ей чертовски идут платья, но дело в том, что я уже видел ее там, когда она брала интервью у Морриса. Наблюдал со стороны, жадно изучая поразительно женственные изгибы тела, и понимал, что черт возьми, насколько же она ослепительно красива.

Шикарная девушка. Ее красота кажется мне хрупкой, поражающе тонкой и изящной. Если она так похорошела спустя пять лет, то что простите, будет через десять? Она и когда-то была поражающе красива, но в этом случае на языке крутится до нелепости банальная вещь о том, что красивая женщина как хорошее вино, с годами становится все лучше. Хотя, какие ее годы? Двадцать три от роду — и она уже пользуется высокой популярностью среди мужчин. За ней уже выстраиваются толпами мужчины, и мне не нужны никакие доказательства этого, взять хотя бы Блейка, который весьма переборчивый в отношении к женщинам. Какой-то хлюпик открывает перед ней дверь и она заскакивает в стеклянную дверь гостиницы, предварительно поблагодарив его своей милой улыбкой.

Независимая и самодостаточная девушка, которая пять лет назад клялась, что только моя. Ее отец был прав, что я мог ей дать? Желтую выцветшую комнату в старой потрепанной однушке и кучу долгов? Я даже не мог купить ей самый дешёвый букет цветов, о чем мы с вами вообще тут говорим? Я помню, как беспокоился каждый раз, когда заходил разговор о деньгах. Меня пожирала неспособность дать ей элементарное, сводить на нормальное свидание, где она бы улыбалась мне, сидя напротив с чашечкой кофе на террасе какого-нибудь уютного кафе. А она не беспокоилась. Обхватывала своими нежными ладошками мои щеки, улыбалась и говорила, что я глупый. Но как и у каждого нормального мужчины, страдало мое эго. Каждый раз, гуляя с ней вместе, проходя мимо милой старушки, продающей на углу продуктового магазина букеты цветов, она даже не замечала их, или делала вид, что не замечает, а я смотрел на эти счастливые пары и давился завистью. Я умирал от бессилия, видя как парень на ходу, вот так спонтанно во время прогулки купив букет, дарит своей девушке только чтобы сделать ей приятно… Как же я мечтал, что однажды заявлюсь к ней домой с шикарным букетом цветов, позову в самый дорогой ресторан и скажу, что у меня получилось. Что я выиграл эту чертову жизнь, успешно прошел обучение, в которое вкладывал все свои заработанные на трех работах копейки, и меня приняли в брокерскую компанию. Но, к сожалению, в жизни все не так радужно, как в наших мечтах, и порой нам приходится ломать крылья и больно разбиваться о землю.

Курсы, в которые я впахивал столько времени, я провалил. Она об этом даже не узнала. Не успела. Наши отношения прервались, и если честно, я сам до конца не понял, как это произошло. Я убеждал себя, что она поступила правильно, наверное, так бы сделали большинство девушек. Но дело в том, что Кимберли не большинство. Сегодня, когда мы впервые после стольких лет посмотрели друг другу в глаза, я увидел в них отчаяние и где-то там, на самой глубине едва тлеющую ненависть. Откуда она? Не так, не так, что-то не так.

Постепенно шум ливня стихает, и капли дождя уже не так агрессивно бьются ко мне в стекло. Я смотрю, как люди изредка перебегают красной дорожкой в отель, выскакивая из припаркованных автомобилей, заглушаю мотор, который оказывается все это время гудел, и выхожу из машины.

Ввалившись в холл, встряхнув от влаги рукой волосы (все-таки дождь успел намочить одежду), быстро осматриваю просторное пятизвездочное пространство, выдержанное в белоснежных тонах, хотя по моему мнению, оно так, тянет на четверочку. Не больше. Мой взгляд падает на витиеватую стеклянную лестницу, я вижу как Кимберли уже почти наверху, поднимается по ней босиком, держа в руке туфли и сумку, на изгибе ее локтя болтается плащ. С ее золотистых волос льется ручейками вода, по зеркально чистых ступеньках за ней тянутся небольшие следы от уличной грязи. От созерцания меня отвлекает радостное приветствие молодой администраторши с бейджиком на левой половине груди, которая встречает меня за стойкой формальной улыбкой.

— День добрый, — я останавливаюсь перед стойкой, быстро оценив глазами теперь уже само помещение.

С ее лица не сходит приветственная улыбка.

— Чем могу быть вам полезна?

Можешь. Даже не представляешь, как.

— Скажите, а эта милая девушка, — я нарочно прослеживаю взглядом исчезающую на этаже Кимберли, видя, как администратор заинтересовано смотрит туда же, что мне и нужно. — Она давно заселилась к вам? Мне нужно кое-что о ней узнать.

Девушка нервно поправляет юбку и бросает на меня взгляд из-под лоба. Понимаю. Не каждый день поступают подобные просьбы. Не волнуйся, детка, я не маньяк. И сердца девушек по завтракам не ем.

— Например? — настороженно говорит она.

Я ставлю ладонь на стойку и чуть наклоняюсь вперёд.

— Дата приезда. Номер, в который она заселилась. Одна или с кем-то? И последнее: номер телефона.

Боюсь, от такого количества запросов у нее чуть глаза на лоб не полезли. В ее глазах появляется скрытое опасение, а еще зависть, но все это тщательно замаскировано формальностью. Этика, чтоб ее.

— Извините, сэр, но боюсь ничем не могу вам помочь. Мы не можем распространять информацию о наших клиентах. Политика отеля.

Что ж, справедливо.

- Могу я ещё чем-то вам помочь? - и снова эта фирменная улыбка.

Я наклоняюсь еще ниже, хищно улыбаясь. Это будет весьма занятно.

7

— День добрый, Кимберли Вильямс. Ваш заказ доставлен к отелю, я стою тут уже полчаса, скажите пожалуйста, не могли бы вы спуститься, чтобы забрать цветы?

Я сижу, застыв статуей за столом, и понимаю, что включила громкоговоритель. Не нарочно, случайно. Не менее шести пар глаз уставились на меня, как в какой-то нелепой замороженной картинке, в зале повисает такая невозможно плотная тишина, что я почти физически ощущаю, как ее можно разрезать ножом. Черт меня дёрнул принять этот вызов!

— Извините, ради Бога, это мой старый знакомый. Сто лет не виделись, — я нервно улыбаюсь, зажимая ладошкой динамик.

Пару секунд ничего не происходит, все в шоке, затем мужчина, стоящий возле большого белого полотна на ножках, руководящий процессом, кивает.

— Да, Кимберли, вы можете ответить, — спокойно отвечает он, и картинка вновь оживает, выступающий переворачивает страницу плаката, обхватывая указкой фигуры, и комната вновь наполняется гудением и живой дискуссией.

Я выдыхаю облегчённо, встаю из-за стола и негромко цокая каблуками, иду на выход из конференц-зала. Выйдя за дверь, плотно ее закрываю, прислоняюсь к ней, заводя ладонь за спину и удерживая ручку рукой.

— Какого черта ты делаешь? — шиплю я в динамик.

— Старый знакомый? — голос Кейна звучит зычно и удивленно, он тут же теряет всё кощунство. — Так вот кем ты меня представляешь перед своими друзьями?

Я открываю рот, понятия не имея, что на это ответить, тут рядом по коридору проходят мои коллеги, и я отвлекаюсь, кивая им в знак приветствия и легонько улыбаясь, держа лицо до тех пор, пока нахожусь в поле зрения.

— Откуда у тебя мой номер? — спрашиваю немного жёстко. — Я не помню, чтобы мы с тобой любезно обменивались номерами.

— Не поверишь, но деньги ныне творят чудеса… Кстати, милый отель. Я там на прошлых выходных зависал с одной горячей штучкой.

— Мне ты зачем говоришь это? — я начинаю злиться.

— А что, Кимберли, засосало под ложечкой? — его радостный ироничный тон мрачнеет быстрее, чем я могу отреагировать: — Поговорить надо.

— Зачем? — слишком наигранно удивляюсь я, отчего становится совсем неловко, когда он отвечает:

— Я подъеду в твой отель, вечером. Там есть отличный ресторан, мы можем вместе поужинать.

Я прикрываю глаза, понимая, что давать заднюю или выпендриваться будет так глупо по-детски. Мы взрослые люди, к чему этот каламбур?

— Не надо, — выдыхаю тихо. — Я лучше сама. Адрес прежний?

— Да, — связь немного теряется и тут я слышу слабые помехи на заднем фоне и обрывки знакомого детского голоса. Внутри всё так и сжимается. — Если у тебя с этим трудности, я могу выслать за тобой машину.

— Я буду в восемь, — на выдохе отвечаю я и заканчиваю вызов.

Стоя в негромкой тишине, чувствуя, как меня нетвердо держат ноги, я начинаю различать приглушённые дверью звуки голосов, исходящие из конференц-зала. Да, я нарочно проигнорировала его предложение о машине. Не без усилий я беру себя в руки, нацепляю на лицо профессиональную улыбку и, расправив плечи, разворачиваюсь, широко раскрывая дверь.

8

— Я буду в восемь, — звучит ее голос твердо и она обрывает связь.

Гудки звучат в динамике короткими обрезанными звуками, становясь похожими на противное пиликанье больничных приборов.

Я некоторое время верчу в руке телефон, уставившись куда-то сквозь пространство, а затем медленно вбираю в себя воздух.

Номер двухместный. Как я и думал.

Она не захотела видеться в отеле, как думаете, почему? Боится, что он увидит нас вместе? Слава Богу, мне хватило рассудка не заявить об этом ей, иначе вряд ли она бы вообще согласилась продолжать со мной разговор, я не говорю уже о встрече. А я ведь не шутил, когда сказал, что отсутствие кольца ничего не значит.

Меня ломает, стоит представить, что ее мог касаться кто-то другой. Ярость приливает в мои вены, по жилам течёт ток-огонь-пламень, жар такой силы, что кончики пальцев едва не дымятся, грозясь спалить к чёрту этот телефон вплоть до остальных частей здания да и всего дома. С каким-то извращённым патологическим мазохизмом я снова и снова представляю, как ее нежные руки обнимают другого, как она своим ласковым голосом шепчет ему на ухо признание в любви, которое когда-то шептала мне, ее объятия и смех, предназначенные не мне. Кимберли. Я уже убью его, Кимберли.

Иногда я спрашиваю себя — почему она?

У меня было много девушек. Очень много. Пожалуй, даже слишком много, чтобы после всего меня можно было бы называть приличными словами. Но никогда, никогда я не хотел никого сильнее, чем её. И дело не только в желании — я хочу обладать ей в гораздо более глубоком смысле. Хочу дышать воздухом, который она выдыхает. Быть в её мыслях, видеть, что ей снится. Я хочу подарить ей всю свою жизнь, — бери и делай что хочешь. Но нужно ли ей это? Нужен ей я? Пожалуй, это самый гадский вопрос, которым я задавался первые пару лет после расставания. Потому что я уже знал ответ, но принять его означало добровольно воткнуть себе в сердце нож.

— Кейн? — неуверенный детский голос зовёт меня из глубин дома, он как маленький луч солнца, что сумел выбиться из грозовых туч в темную пасморную погоду.
Я оборачиваюсь и вижу сонную малышку из открытой двери спальни. Сонно потирая глаза, она доверчиво прижимает коричневого ведмеженка к своей ночной сорочке, выглядя особенно невинно и беззащитно.

— С кем ты говорил?

— Ни с кем, — серо бросаю я. — Оливия, ты рано проснулась, иди спать.

Обычно я стараюсь говорить с ней начистоту и ничего от нее не скрываю. Но сейчас я не в настроении. Прости, сестренка, но сегодня твой брат дает конкретный такой сбой.

— Ты говорил с Кимберли? — звучит доверительное и тут я останавливаюсь, как если бы вынырнув из глубокого транса. И ведь ничего от нее не утаишь.
Я медленно выдыхаю, бросаю телефон в карман штанов и подхожу к ней.

— Да, Оливия, я говорил с ней, — присаживаюсь на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне и осторожно беру ее за руки.

Теперь мы смотрим наравне, ребенок неуверенно теребит пальчиками в моих ладонях и отводит глаза. Когда она снова смотрит на меня, в ее взгляде появляется решительность и сестра всё-таки решается озвучить:

— Она снова от тебя отказалась, да? — грустно спрашивает малышка.

Я бы сказал, что этот вопрос застал меня врасплох, но не могу. И мне хочется ответить, так много ей сказать… Я нежно тянусь к ее спутанным ото сна кудрям, глажу по волосам и рассматриваю бледное личико, любуясь маленькими солнечными веснушками под нижними веками.

— Сегодня вечером Кимберли приедет к нам, — осторожно шепчу я.

Глаза Оливии распахиваются, в них появляется страх перемешанный с радостью, а еще неоконченный вопрос.

— Она...

— Я не знаю, Оливия.

Мой голос отдает тихой хрипотцой. Несколько секунд мы молчим. Оливия выходит из своего маленького оцепенения и протяжно выдыхает.

— Понятно, — она осторожно высвобождает свои ладони, вдруг отстроновившись. — Кейн, я хочу вернуться на танцы. Ты… Отвезешь меня на занятие?

Я смотрю на нее. Этот неуверенный детский взгляд, сомнения и боязнь осуждения с моей стороны. Не знаю, что заставило ее передумать, но я чертовски рад, что она так решила. Я улыбаюсь и мягко щелкаю пальцем по ее носику.

— Беги, собирайся.

Оливия радостно кивает, очевидно подбодрившись моей реакцией, и скрывается за дверью своей комнаты, негромко ее захлопнув.

Глядя на коричневую дверь из крашенного дуба, я не сразу сдвигаюсь с места. Сегодня Кимберли приедет сюда. Я вспоминаю блеснувшие в глазах сестры эмоции и понимаю, что не один я этого ждал.

9

Симпатичный чёрно-белый дом с витиеватыми узорами вокруг окон и входной дверью смотрит на меня с молчаливой загадкой и волнующим трепетом через слабо освещённые окна-глаза. Когда-то давным-давно, когда в моём мире ещё не существовало слова «предательство», деревья казались огромными, а мы с Кейном были безнадежно влюблёнными друг в друга, мне отчаянно мечталось, чтобы когда-нибудь я жила с ним в этом доме. Мне было плевать, что дом старый и обшарпанный, раньше он мало что напоминал обиталище богатых людей, сливаясь с чередой серых небогатых зданий, выстроенных вдоль бедного, замусоренного района. Теперь же — он стал домом, раскошностью своей затмевающим все остальные здания вокруг него. Уехав отсюда, Кейн решил не продавать его, и это могло означать одно — рано или поздно он собирался вернуться.

Я делаю глубокий вдох и подхожу ближе. Оголённые ноги холодит вечерний ветер, покрывая «гусиной кожей» всё, что ниже уровня платья, в воздухе пахнет недавним дождём, из лёгких при каждом глубоком выдохе методично вырывается тёплый пар. Небо уже понемногу синеет, намекая на находящиеся не так уж и далеко вечерние сумерки, в стороне виднеется черный автомобиль Кейна.

Я тяну левую руку к богато обустроенной кнопке звонка и на мгновение замираю в нерешительности.
Что я делаю? Это была изначально рискованная затея… Может, повернуть обратно? Борясь с последними сомнениями, я твердо нажимаю на дверной звонок, слыша его переливчатое звучание изнутри дома. Я не слышу шагов, может потому что Кейн поставил шумоизоляцию, но почему-то ощущаю, что он уже близко.

Щелчок. Ещё один. Дверь открывается вовнутрь.
И появляется он. В черной рубашке с закатанными рукавами до локтей, внизу ее опоясывает ремень отливающий серебром на черных брюках.

Весь его непроницаемый вид, за которым прячется тщательно сдерживаемое напряжение, говорит о том, что Кейн неспокойный и я отчетливо ощущаю от него враждебное недоверие. Мы не здороваемся, нет, даже несмотря на законы приличия, в этом не видится необходимости. В конце концов Кейн делает глубокий выдох и отступает в сторону.

— Проходи, — его голос на удивление тихий и мягкий, он кладет ладонь на ручку двери и открывает шире, удерживая ее.

Я делаю несколько шагов вперёд, осторожно ступая по полу каблуками. Моему взору открывается небольшой уютный холл, мини-гардероб и маленькая часть аккуратной гостиной.

— Ты один? — я ставлю сумочку в прихожей на полку и несильно осматриваюсь. Про то, что изнутри дом стал выглядеть ещё шикарней, чем снаружи, думаю, необходимости говорить нет. Губы Кейна слегка разъезжаются в кривоватой улыбке:

— Тебе интересно, не спрятал ли я где-то одну из моих горячих девочек?

Я делаю глубокий вдох.

— Я говорю про Оливию.

— Оливия закрылась в своей комнате, не беспокойся, пока ты здесь, она не выйдет оттуда.

Что-то глухо отдает болью в задней стенке горла от перемены его голоса, пока я смотрю, как он легко проворачивает ключом в замке и швыряет их на полку. Он сует руки в карманы брюк и смотрит на меня. Мы молчим. Кейн замолкает на полувыдохе, словно передумал говорить. Затем пару секунд смотрит на меня и мягко произносит:

— Ну как ты? Расскажи, мне интересно. Мужчины наверняка проходу тебе не дают. А ведь когда-то говорила, что любишь меня…

Теперь Кейн не сводит с меня отчаянно настойчивого взгляда, его голос тихий и низкий. Я глотаю, пытаясь справиться с ускорившимся сердцебиением, титаническим усилием заставляя себя выглядеть так, словно ничего не произошло, словно мне не больно. Но его глаза ищут. Хоть что-то, пытаясь уловить малейший проблеск слабинки. Я делаю глубокий вдох, растягивая губы в прескверной улыбке.

— Знаешь, мой папа прав, это было всего лишь детское увлечение.

— Девушки не собираются сбегать от родителей на край света вместе с тем, кого считают временным увлечением, — резко отвечает Кейн.

Наступает тишина. Он делает вдох и в поражении прикрывает глаза, отворачиваясь.

— Кейн? — пронзительно зову я.

Он поворачивается ко мне.

Я даю ему пощечину. Громкую, сильную, болезненную. У меня самой горит ладонь. Кейн медленно прикладывает руку к щеке и смотрит вниз, вскинув бровь. А затем он поднимает взгляд и его глаза лихорадочно загораются, я вижу в нем обжигающий голубой огонь-пламя.

— Этот мужчина, который привез тебя. Он не похож на Стэна. И ты его обняла, когда выходила из авто. Кто это такой, Кимберли? Твой любовник? — его голос, глухой и отдающий горечью и угрозой оседает в голове, и теперь я понимаю, откуда этот враждебный взгляд, когда он открыл мне дверь. Он наблюдал за мной из окна, когда я приехала. Пазл сходится.

Кейн смотрит на меня, теперь уже не скрывая это. Он шепчет мне, пронзительно глядя в глаза и медленно наступая, отчего по моему телу пробегают нешуточные ледяные мурашки.

— Я же убью его, Кимберли. Я разотру его в порошок. Я вышибу его мозги и сяду в тюрьму, но ни капли об этом не пожалею. Этого ты хочешь? Ты же моей была, — отчаяние в его глазах захлестывает меня, по венам ползет липкая дрожь и мне становится чертовски трудно ему сопротивляться. — Ким. Ты же сердце мое украла и ядом отравила. Я ведь не мог о тебе забыть. Был с другими, а представлял тебя. Целовал их, но мечтал о тебе, — он опускает взгляд на мои губы и пронзительно шепчет: — Спал с ними, но любил тебя.

— Хватит, — мой тихий шепот доносится до моих ушей слабым севшим голосом. — Мне больно.

— Мне тоже было больно.

Горечь, с которой были прошептанные эти слова, заставляют меня искренне удивиться. Я хочу спросить, как он смеет так говорить, но он прикладывает палец к моим губам.

— Молчи, — он нажимает сильнее, хотя я уже даже не думала говорить. — Молчи, Ким. Я не хочу слышать твои оправдания. И знать не хочу, где сейчас твой дорогой муженек.

Какой муженёк? — промелькнуло у меня в голове, но язык не произнес ни слова.

— Да, да, вот он я, — парирует он с грустной улыбкой. — И я пал так низко. Хочу чужую женщину, которая когда-то была моей.

10

Весь мир рушится над моей головой.

Ее запах бьёт по вискам: такой сильный, такой невозможно опьяняющий, что я чувствую, как по венам разливается, сжигая, тягучая тоска по ней. Меня ведёт от вкуса ее губ, от сжигающего душу поцелуя, я уже не могу остановиться, как самый настоящий маньяк, набрасываюсь на нее, боясь не того, что она может оттолкнуть меня, а то, что я все равно не смогу остановиться. Но она сдается, Ким целует меня с не меньшим рвением, чем я ее, я чувствую ее дыхание, рваное, сбивчивое и отчаянное, и понимаю, что ей так же, как и мне отчаянно этого не хватало. Пусть это самообман, пусть я принял фантазию за реальность, но я готов в него верить, лишь бы Ким не отталкивала.

— Кейн, — в пол силы выдыхает она.

Когда я вижу слёзы, проглядывающие из-под стройных пропущенных ресниц, я понимаю, что вот сейчас, прямо в эту минуту готов простить ей всё. Подставить плечо, пойти на преступление, убить ради нее.

Я понимаю — это не просто слёзы.

Ким слабеет прямо на глазах, ее ноги начинают дрожать, из горла выдирается всхлип, и я действительно подставляю ей плечо, прижимаю ее к себе так сильно, словно она собирается убежать. Ей это нужно.

— Да, Ким, поплачь. Вот так, моя девочка.

Она, такая беззащитная, хрупкая и податливая, доверчиво ко мне тянется и мы сливаемся в таком истовом поцелуе, что у меня напрочь срывает крышу. На мгновение мне кажется, что мы снова там, в прошлом, ей восемнадцать, мне двадцать один, и единственная наша проблема — это ее родители, которые всегда были против наших отношений. Но позади нас пять долгих лет, которые тянут за собой целую вереницу из разрушений и руины, теперь мы сами хозяины своих жизней, и больше никто не посмеет нам помешать. Мне плевать, даже если завтра сюда заявится ее холеный муж или отец, даже если он придет, приставив мне к виску дуло пистолета, только я уже знаю, что сегодня я ее отсюда никуда не выпущу.

Сегодня ты сама сделала свой выбор. Ты не оттолкнула меня, хотя могла, и теперь тебе придется заставить меня или действительно пристрелить, потому что я по собственной воле ни за что не остановлюсь. Ее нежные губы прожигают мое тело, словно калёными клинками, я подхватываю хрупкое тело и несу нас в спальню. Уши словно заложило ватой: я с трудом слышу стук ее падающих туфель, меня ведет ее близость, скручивает мышцы и начисто отбивает здравый смысл.

Воздух и правда как огонь. Наше дыхание сливается в унисон, сердца бешено колотятся друг напротив друга. Я ставлю ее рядом с кроватью, нежно держу ее лицо в своих ладонях и почти касаюсь ее губами. Я тяжело дышу, едва себя сдерживая, прислоняюсь к ней лбом, в ярко-серых глазах истово горит боль.

— Ким, я пытался, — горячо шепчу я. Я словно умоляю ее, хотя наверное так оно и есть. Потому что если она откажет мне сегодня, я сдохну от тоски. — Клянусь, я пытался. Сколько раз… Ты не представляешь, как это сложно. Лучше воткни нож мне в сердце, но не предавай меня снова.

От звука моего голоса Ким едва не задыхается. Она плачет и отчаянно качает головой, я вижу, что ей трудно говорить. Да, маленькая моя, я знаю.

Ее губы молча приливают к моим, я чувствую, что вот-вот кану в бездну и в то же время мне до головокружения хорошо, словно в вены кто-то впрыснул дозу амфетамина. Я сгораю в чувственном наслаждении, наше дыхание рваное, ее губы обжигающие, как раскалённое железо.

— Ким, Кимберли, — выдыхаю я, кусая ее губы и напрочь сметая здравый смысл.

И вот она, в моих объятиях — та самая девушка, та единственная, от которой я давным-давно потерял голову, рассудок и самого себя — и благодаря которой обрёл нечто большее, новое, то, что собрало меня по кусочкам, вылепило заново и сделало живым.
Я задыхаюсь собственными вздохами, целуя её обнажённое тело, наши разгорячённые тела сплелись в невообразимую паутину из рук и ног, я прижимаю Ким к себе, сильнее и сильнее, вцепляюсь в неё так крепко, что уже не отдаю себе отчета. Просто не могу остановиться, не могу перестать дышать ею, целовать каждый дюйм её гибкого трепещущего тела, распростёртого подо мной. Она такая хрупкая, такая нежная, податливая и послушная — она даже не представляет, как этим сводит меня с ума, как выводит меня из равновесия своей нежностью. Меня ведёт неодолимая, обжигающая страсть, кровь оглушительно грохочет в висках, заглушая шум улицы, доносящийся из раскрытого окна, заглушая моё собственное рваное дыхание, но не заглушая её: от звуков, которые издаёт Ким, мне просто-напросто сносит крышу.

Она мягко отрывает меня от своего идеально плоского живота, который стал уже мокрым от моих ненасытных поцелуев, тянет мою голову к себе, находит мои губы и нежно целует. От вкуса её губ в мозг словно ударяет ток. Я кусаю её, не целую, — а словно зверь набрасываюсь на сочные, опухшие от поцелуев губы, чуть не вгрызаясь ей в дёсна, мну её губы своими зубами, потому что так её запах проникает в меня глубже. Я хочу глотать её, поглотить её всю, хочу во всю силу лёгких вдыхать этот опьяняющий, головокружительный запах, такой пряный и ни с чем не сравнимый. Так пахнет только она. Ким легонько вскрикивает, когда тонкая кожица её нижней губы не выдерживает моего неистового напора и слегка лопается, обнажив свежую ранку, из которой моментально показывается кровь. Я отстраняю голову, чтобы взять её за подбородок, и тут же ощущаю укол вины.

— Прости меня.

Я заглядываю ей в глаза и какими-то древними глубинами своего сознания понимаю, что эта фраза не имеет ничего общего с этим случаем.

Она не отвечает, тянет меня за шею и заставляет чуть не задохнуться от прикосновения ее нежных губ. Я обхватываю её лицо обеими ладонями, приподнимаю её голову над подушкой и снова льну к её губам, на этот раз — не по-детски жарко и неистово. Медленно слизываю языком кровь с её ранки и начинаю мягко посасывать нижнюю губу. Из горла Ким вырывается тихий гортанный стон, от которого я слабею как робкий школьник. И снова я, как гребаный больной ублюдок представляю, как она вот так же предавалась страсти с другим и чуть не умираю от тоски. К черту всё. Сейчас ты моя. И я твой. А обо всем остальном мы подумаем завтра.

11

Солнечные лучи нежно ласкают спину, и возникает ощущение, будто я уснул на теплом песчаном пляже под синим небом, убаюканный мерным рокотом морского прибоя. Я почти не чувствую прикосновения песка, казавшегося мелкой пудрой; я утопаю в нем, как в мягкой перине. Не открывая глаз, я блаженно перекатываюсь на бок, путаясь в белом одеяле, утыкаюсь носом в подушку и неглубоко вдыхаю, чувствуя остатки ее запаха. Как много драгоценного времени потеряно, чтобы пройти путь от нашей первой незабываемой встречи до этого блаженного момента. Но сейчас не время жалеть об утраченном. Вчера Ким отдавалась мне душой и телом, и будь я трижды проклят, если это не то, о чем я думаю. Ни одна женщина, теряя чувства к мужчине, не будет так сладко стонать и светиться той самозабвенной и пламенной любовью, что я видел вчера в ее взгляде.

Открывать глаза совсем не хочется. Я переворачиваюсь на спину, потягиваюсь и ощущаю сладкую ломоту в мускулах, удивившись тому, что лучи солнца пригревают лицо, а значит, куда-то подевались плотные шторы, пропускавшие в мою спальню утренний свет.

Я заставляю себя открыть глаза и сразу понимаю, что лежу в кровати, приподнимаюсь и смотрю на Ким. Звуки, которые я принял за шипение морского прибоя, имеют иное объяснение. Шуршала одежда и язычок платья, которое Кимберли на себе застегивает. Одеваясь, она собирает золотисто-каштановые волосы в хвост и начинает закидывать мелочи в свою сумочку, дважды тянет за язычок и продевает ноги в туфли. Ким стоит спиной к кровати, и над головой её ореолом сверкают солнечные лучи. Куда это она собралась?

— Ким? — спросонья голос мой звучит хрипло.

Кимберли замирает и я, бесшумно поднимаясь, быстро надеваю штаны, продеваю ноги в отверстия и замедляясь, застегиваю пуговицу. Все это время я не свожу с нее глаз. Ким оборачивается и смотрит на меня через плечо, но я ничего не могу прочесть на ее лице, и это заставляет меня нервничать. Затем, когда тишина становится слишком гнетущей, она медленно проговаривает:

— Ты не пришел, — голос ее сухой и бесцветный, как у рассказчика на аудиокассете. Внутри у меня всё холодеет и я сразу всё понимаю. Она поворачивается ко мне. — Тогда, пять лет назад. Мы собирались сбежать от родителей, а ты не пришел.

— Послушай, я могу это объяснить.

— Ты мог позвонить. Мог написать, в конце концов, мог сказать Элайне!

— Знаешь что? — тут уже у меня самого выливается раздражение. — Ты тоже не ликом шита. Я видел вас вместе.

— Меня? — с таким удивлением спрашивает она. — С кем ты меня видел?

— С одноклассником твоим бывшим, Стэном Дэвисом. Который ухлестывал за тобой, — продолжая говорить, я тянусь к комоду, доставая из ящика доказательства своих слов. — Он ласкал тебя, а ты и не против была пригреться у него на груди. Не помнишь?

И тут я вижу, как ее взгляд широко распахивается, ошеломленно прослеживая, как я бросаю на комод фотографии, которые со звонким шлепком ударяются о поверхность, после чего наступает оглушительная, звенящая тишина.

12

В каком-то нелепом кататоническом ступоре я медленно подхожу и беру фотографии. В ушах плавают лишь мои мысли, они стучат по черепной коробке, больно отдаваясь в висках, вывинчивают каждый нерв в моём теле, замораживают глаза.

Пару секунд я нахожусь в капитальном зрительном параличе и только затем мой мозг разбирает все цвета по частям. На первом снимке Стэн нежно целует мою ладонь. На другом он прислоняется к моему лбу и удерживает мое лицо в своих ладонях. Мои глаза блаженно прикрыты, губы растягиваются в милой улыбке, руки лежат на его боках.

Я хорошо помню это. Вот я стою под палящими лучами летнего солнца возле белого здания больницы, на моем лице блаженная улыбка, и только самые близкие поймут, что улыбка эта на самом деле исполнена тревогой и страхом. Только что я узнала, что беременна. Меня одолевают разные чувства, как и любую другую восемнадцатилетнюю девчонку, только что узнавшую о своем положении. А человек, которого я люблю, бросил меня. Стэн поддержал меня, а я разрыдалась у него на плече. Но на фото этого конечно нет. Папа (а я не сомневаюсь, что это он) подобрал самые удачные кадры, — за нежной улыбкой скрыта глубокая тоска и горечь, за ласковыми касаниями — боль и тревога. Я улыбалась, глядя в глаза Стэну, но Бог знает, сколько усилий мне стоила эта улыбка.

Да, это несомненно фотография двух влюбленных. Теперь я понимаю, почему Кейн так решил. Не зная себя, я бы тоже решила, что люблю Стэна. Обманчивая реальность. Вылизанная картинка, за которой стоит столько поломанных жизней.

— Это же «Бейби-Сиэтл» на окраине города… — мой тихий шепот потрясённо прорезает фоновую тишину. — Я ещё была в отчаянии… Стэн тогда приехал, чтобы поддержать меня, — я поднимаю на Кейна полные болезненных воспоминаний и непонимания глаза и потрясённо шепчу: — Откуда у тебя эти фотографии?

— Что значит, поддержать тебя? — спрашивает Кейн, игнорируя мой вопрос. — Вы разве не вместе были? Ты же приняла его предложение руки и сердца, и вышла за него замуж.

По мере произнесенных слов его глаза все больше наполняются озадаченностью и каким-то маленьким проблеском понимания, но слишком далёким, пока неспособным пробить толстую броню из лжи. Это неправда, нет. Ты же знаешь. Я делаю глубокий вдох.

— Кто тебе такое сказал? — в голосе моем сухая отстранённость.

— Твой отец.

— Папа? Господи.

— Он сказал, что ты разочаровалась во мне из-за того, что я не пришел… — с несвойственной ему неуверенностью отвечает Кейн, внимательно изучая мое лицо. — И видеть меня больше не хочешь.

— И ты поверил ему?

— Нет, — твердо отвечает Кейн. — Поэтому пришел лично с тобой поговорить. Хотел объясниться. Был уверен, что ты поймёшь меня и простишь, — тут его глаза смягчаются и тон становится чуть ниже, пробивая в голосе тонкую брешь: — Я же знаю тебя. Знал, — грустно подчеркивает Кейн. Пару секунд он собирается с мыслями, он делает глубокий вдох, несильно расправив плечи и говорит, глядя мне в глаза: — Ким, я не смог прийти на наше место, потому что меня схватили, обвиняя в «краже» моей сестры из детдома. У меня забрали телефон и я не мог тебе позвонить. После того, как меня выпустили, я приходил к твоему дому три вечера подряд и стучал в твое окно… Но ты мне так и не открыла.

Придушенные временем воспоминания накрывают ураганом. И я понимаю, что как же далеко остались те безоблачные дни, когда мы с Кейном ещё не знали, что такое боль и предательство. Такие дни ты записываешь на плёнку внутренней памяти и воспроизводишь раз за разом в другие вечера, полные боли и одиночества. До всех этих разрушающих событий Кейн часто приходил ко мне каждый вечер, забирался по разветвленному дубу, что стоял напротив моей комнаты на втором этаже и стучал камешком в окно. Я запирала дверь комнаты изнутри, пускала его через окно и мы до утра нежились в объятиях друг друга, будучи уверенными в том, что нас не поймают. Сейчас же я смотрю на него спустя пять лет нашей разрушенной жизни, и не верю в то, что судьба так жестоко над нами посмеялась.

— Родители переселили меня в другую комнату, — мой голос доносится глухо, словно я нахожусь в доме и разговариваю с человеком по ту сторону закрытого окна. — И на окна поставили решетки. Первое время они не разрешали мне даже пройтись по дому в одиночку.

Кейн подхватывает, не сводя с моих глаз взгляда, продолжая уловленную нами обоими логическую цепочку:

— Спустя неделю меня нашел твой отец. Пообещал помочь вернуть мне Оливию из детского приюта, заплатить мне, но взамен я должен отказаться от тебя. Ещё он сказал, что прямо сейчас ты находишься со Стэном, и вы поженились. Он предоставил мне свидетельство о браке и вдобавок эти фотографии, — Кейн ненадолго замолкает. Когда он снова говорит, его голос звучит поникшим и безысходным. — Я подписал эти бумаги, Ким. Подписал, не проверив и не выяснив правду.

— Боже мой, — я пораженно выдыхаю. — Я поехала тогда в женскую консультацию, чтобы подтвердить или опровергнуть беременность.

— Ты… — Кейн запинается на полуслове.

— Это был твой ребенок! — выкрикиваю я.

В воздухе повисает невозможная абсолютная тишина.

— Был? — холодно замечает Кейн.

— Папа, — я с горечью улыбаюсь, проигнорировав побежавшую по щеке слезинку. — Он заставил меня сделать аборт. Если бы ты знал, как я кричала… Если бы ты знал, как мне было больно!

Кейн в бессилии прикрывает глаза и качает головой, он отворачивается к окну, сцепив руки на затылке.

— У меня был план, — я смотрю в его спину полными слёз глазами, мне видны побелевшие костяшки его пальцев, до такой силы он сжал их, и продолжаю говорить, с нездоровым мазохизмом добивая нас обоих. — Вечером накануне аборта я сбежала. Родители не удерживали меня, ты пропал, они видели, что меня мало что вообще интересует, а потому ослабили свой контроль. Ночью я тихо вышла из дома и побежала к тебе. Не знаю зачем, ведь тебя уже скорее всего в городе не было, — с апатичной пассивностью рассуждаю я. Мой голос дрогнул, придушен каким-то убитым спокойствием, когда я убито произнесла: — К тебе я так и не дошла. По дороге меня встретили двое парней. Они…

13

Кимберли стоит без движения.

Мои лёгкие застывают, удары сердца резко сокращаются, кровь становится вязкой и тягучей, как время, вырвавшееся из плена секунд, минут и часов.

Вид замершей Ким, ее неглубокое частое дыхание и легкая дрожь в руках — верный признак того, что она не собирается уходить. Что-то заставило ее передумать, что-то поистине для нее шокирующее, и это явно не моя отчаянная мольба. Я смотрю на ее ошеломленный вид, на сковавшее тело ледяное оцепенение, я не вижу её глаза, они направлены вперёд, но почему-то четко ощущаю исходящее от них оцепенение, и понимаю, что остановилась она вовсе не из-за меня.

— Оливия, — шелестит Ким одними губами.

Она срывается с места, я бесшумно прохожу вперёд, опираюсь на дверную раму между стенным косяком и белой дверью и молча наблюдаю за ними.

— Кимберли? — голос малышки такой невинный и доверчивый, разносится по округе, как шелест листьев. Мне заметно как Оливия сильно впивается пальцами в мишку, — она всегда так делает, когда ей страшно или больно.

Кимберли опускается на корточки, ее сумка спадает с плеча, касаясь пола, но она не замечает этого. Она гладит Оливию по плечам, лихорадочно касается ее щек и волос, так словно видя перед собой целую и невредимую малышку, она не верит, что так оно и есть на самом деле.

— Девочка моя, — ласково шелестит Ким и сколько же боли в ее словах. Она тянется вперёд и крепко обнимает мою сестрёнку. Ей этого не заметно, но я прекрасно вижу, как по лицу Оливии проходит гримаска боли, она примружив глаза, глубоко вдыхает и делает то, что я уверен, окончательно разбивает Кимберли сердце. Она отталкивает Ким от себя, выпуская ведмедя из рук, ее глаза округляются, из горла исходит сдавленный всхлип, а затем она убегает.
Кимберли прослеживает за ней взглядом, то как за Оливией яростно захлопывается межкомнатная дверь, поднимает плюшевого ведмедя, сжимая его пальцами и тоскливо смотрит ей вслед.

— Она обижена, — я подаю голос тихо, рассматривая идеально ровную, без ни одного изъяна спину. — Думает, что ты предала меня. И её.

Последние слова застревают в горле осевшим от пламени пеплом. Я вижу, как изящная спина Кимберли напрягается, как она выравнивается и смотрит вперёд, не выпуская из рук ведмедя.

— Ты сказал ей об этом, — голос ее суровый.

— Нет, — я мотаю головой, хотя Кимберли этого не видит. — Я сказал, что ты выбрала другого. Остальное она сама додумала.

Пару секунд мы стоим без движения, тут Ким оборачивается ко мне с мишкой в руках и в глазах её я вижу что-то, что перехватывает у меня дыхание. Она подходит ко мне, отдает ведмежонка, натянуто улыбнусь кончиками губ, смотрит полными грусти глазами и идёт прочь. Я резко ее останавливаю.

— Ким, — я хватаю ее ладонь и тяну к себе. — Я же не отпущу тебя больше, — я шепчу, резко оказываясь очень близко. — Я лучше сгорю заживо, пущу себе пулю в лоб. Я тут, Кимберли, и я никуда не уйду. Тебе стоит только позвать.

Я наклоняюсь к ней, в отчаянии обхватываю ладонями щеки.

— Ким, — ловлю губами ее слёзы, мой голос тут же ломается и на уровне сердца начинает расползаться рваная дыра, на месте которой образовалась бездонная воронка.

Кимберли плачет. Тихо и сдавленно. Медленно качая головой, она убирает мои ладони, отводит их вниз и отпускает, заставляя мое сердце ухнуть куда-то вниз, — некоторое время мы смотрим друг другу в глаза — она с отчаянием, я с надеждой. А затем уходит.

Внутри меня всё рухнуло. Я в бессилии наблюдаю за тем, как она, моя первая и единственная любовь, уходит от меня и не могу ничего сделать. Пять лет я был уверен, что она меня предала. А, оказывается, предал ее я. А, оказывается, сволочь здесь я.

14

Заходя, я тяну дверь наружу, закрываю ее за собой, снимаю каблуки, устало навалившись на стену, и кидаю ключи на полку. Ремешок сумки небрежно слезает с плеча, кажется, у меня даже не осталось сил просто поставить ее на место, мне до ужаса хочется размять затекшие мышцы и успокоить нервы.
Помещение встречает меня высоко обустроенными белыми потолками и тишиной, в нём есть одна спальная комната с большой двуспальной кроватью, небольшая мини кухня с ванной и просторная гостиная.

После дома Кейна гостиничный номер кажется мне чем-то настолько инородным, как если бы я попала в другое измерение, где место домашнему уюту и комфорту занимает что-то более материальное и мудреное.

Здесь слишком пафосно и дорого.

Я отталкиваюсь от стены, ставлю сумку на специальную полку и обуваюсь в мягкие комнатные тапочки, пересекая половину комнаты. Половину, потому что я вспомнила, что забыла достать свой телефон, а потому мне приходится вернуться, чтобы перелопатить все содержимое сумочки в поисках подзарядки. Где-то открывается дверь и я слышу по помещению довольно грузные шаги шаркающих тапочек. Я копаюсь в сумке чуть дольше, чем следовало и тут замечаю ещё кое-что.

— О черт. Я забыла повернуть в аптеку, — я тихо поворачиваю голову. — У тебя скоро встреча в центре недвижимости, купи мне, пожалуйста, «Деновель-Таб» и что-нибудь от головы. Не смотри на меня так, у меня была весьма яркая ночь и очень тяжёлое утро.

В наступившей тишине я слышу, как неровно колотится моё собственное сердце. Я отчётливо чувствую исходящее напротив недоверие. Я делаю глубокий вдох, разворачиваюсь и, кривовато улыбаясь кончиками губ спрашиваю севшим голосом:

— Осуждаешь?

Помещение пропитывается нашим
тягучим молчанием, электризуя воздух вокруг нас.

— Да нет, — тут до банального просто выдыхает Элайна, рассматривая меня. На мгновение дольше ее взгляд останавливается на множественных «стрелкам», что пошли по моим колготкам благодаря Кейну, отчего мне хочется машинально ее спрятать. — Просто пытаюсь понять, чем же твой бывший заманил тебя после всего, что он натворил…

Я мотаю головой и иду на кухню, дав понять, что не собираюсь это комментировать, по дороге все же втыкаю шнур в розетку, ставя мобильник на подзарядку, и даже удивляясь тому, что за мной не раздались шаги.

Элайна появляется, когда я уже забираю чашку из-под кофемашины и дую на нее, пытаясь быстрее охладить свой напиток. Знаю, бесполезно, но мне жуть как хочется кофе, а ждать ещё минут десять, пока всё остынет, сейчас сродни нескольким микровзрывам в моей накипевшей голове. Элайна, кутаясь в белый гостиничный халат, неуверенно останавливается на пороге. Видно, что она хорошо подготовилась, сверкая лёгким нюдовым макияжем, который так ей к лицу, длинные золотистые локоны, красиво рассыпаясь водопадом по плечам, завораживают и кого хочешь притягивают взгляд. Осталось только одеть платье.

— И что теперь? Ты собираешься вернуться к нему?

— Не знаю, Элайна. Много воды утекло, от той восемнадцатилетней девчонки не осталось и следа. Мы изменились. Причем оба, — я делаю глоток и кривлюсь, всё-таки обжегши язык.

— Как пожелаешь, Ким. Но знаешь, из всех твоих ухажёров, которые пытались к тебе подкатить, Кейн наиболее честный и преданный, — дальнейшее молчание очевидно предназначено для того, чтобы услышать мой ответ на такое смелое заявление, но я молчу. — Он как-то объяснил свой поступок пять лет назад?

— Да, — я вновь пробую кофе, во второй раз понеся поражение, и всё-таки решаю отложить напиток. — Оказывается, это сделал папа. Он всё преподнес Кейну так, будто я вышла замуж за Стэна.

— И он в это поверил? Ты же на всё ради него.

Я киваю.

— Я тоже удивилась. Но разбираться во всем этом я больше не хочу. Мой папа умеет кого хочешь обвести вокруг пальца, а Кейн не мог потерять ещё и сестренку. Я понимаю его.

Тишина, воцарившаяся сразу же после моих слов сопровождается гробовым молчанием. Элайна ничего не отвечает, я отворачиваюсь и упираюсь ладонями в столешницу, зажмурившись.

— Если ты не против, я хочу отдохнуть, — мой голос звучит как из-под скафандра.

Однако когда молчание все так же затягивается, я не спешу что-либо делать. Вскоре мне слышатся только легкие шаги и шорох из гостиной. Спустя минут пять раздается стук входной двери и я осознаю, что Элайна ушла. Я смотрю на свой остывший кофе и понимаю, что мне его уже не очень-то и хочется.

15

Белые пальцы на черном прямоугольнике сенсора. Я передвигаюсь выше и стучу в центр белой древесины ребром пальцев. Дверной перестук оглушающим рокотом катится воздухом. Кажется, за секунду проходит целая вечность. Глухие шаги за дверью.

Я слышу, как с той стороны возятся с замком, отпирая нижний затвор. Наконец, дверь передо мной открывают и на меня недоверчиво направляются светло-карие глаза. Да, возможно, примерно такой реакции я ожидал.

— Рад тебя видеть, Элайна.

Девушка не мигая смотрит на меня в упор, по-королевски развалившись на дверной косяк и сложив руки на груди.

— Вот уж не сказала бы того же…

— Да брось. Ты помогла мне когда-то, я этого не забыл.

— Да, и если бы знала, чем это закончится, ни за что бы не поступила так с Ким.

— Ты не сделала ничего плохого, — тут мой голос слишком резко твердеет, я это понимаю и смягчаюсь. — Всего лишь помогла нам связаться, когда родители посадили ее на домашний арест. Потому что где-то в глубине души ты знаешь, что я не желаю ей вреда и не хотел причинить боль, — что-то в тихой беспомощности ее глаз заставляет меня верить, что я попал в яблочко. Я поднимаю взгляд и обвожу им помещение. — Где Ким? Я звонил ей, но она не брала трубку.

— Может потому что она не хочет? — брови Элайны ползут вверх, соединяясь, а тон становится тише и хищнее. — Ты как сюда вообще попал? Посторонних в отель не пропускают.

Я пожимаю плечами и вытягиваю из кармана болтающуюся связку ключей.

— Снял номер неподалеку.

— Да, я совсем забыла, что у тебя теперь есть деньги, — и небольшое облегчение в ее выдохе заставляет верить, что говорит она правду. — Быстро ты. Но не настолько, чтобы предотвратить неизбежное, — тут ее нижняя губа начинает дрожать, а глаза пронизываются такой скорбью и сожалением, что у меня невольно перехватывает дух. — Бедная Ким не выдержала и решила покончить со всем этим раз и навсегда.

Я в шоке округляю глаза, мое сердце ухает куда-то вниз, ладони покрываются липким потом. Из моей груди вырывается вздох осознания. Я размашистым движением отталкиваю ее до стены, до конца не понимая вдруг перекошенное дьявольской улыбкой лицо Элайны и лёгкое сотрясение ее плеч, и быстро залетаю в номер.

— Ким?! — я по очереди пинком толкаю каждую дверь, но везде пусто. — Ким, не делай этого!

Наконец я врываюсь на кухню и застываю в дверях, остановив себя руками, расставленными по бокам дверной рамы. На мою грудь словно падает свинцовый лист.

Кимберли стоит без движения. Она в каком-то заторможенном спокойствии поднимает на меня глаза и смотрит на меня рассеянным, туманным взглядом. В ее руках стакан чистой, прозрачной воды, а в ладошке лежит горсть таблеток.

16

Всё происходит в считанные секунды. Я подлетаю к ней и выбиваю из руки таблетки.

— Кимберли! Ты с ума сошла, что ты делаешь?

Она моргает, глядя на то, как разлетаются по полу таблетки, как они катятся в разные концы, создавая при этом звук, похожий на то, как если бы кто-то рассыпал зерна кофе. Ким смотрит на меня в полном замешательстве.

— Я хотела принять витамины. Что тут такого?

Тут раздается смех с порога. На миг у меня задерживается дыхание. Я зажмуриваюсь и качаю головой, помимо воли сам начинаю улыбаться. Да, кажется, понимаю, в чем дело.

— Элайна, — тут наши глаза пересекаются. Ее — блестят коварным весельем. Она обращается к Ким:

— Зато теперь я знаю, что ты с ним не пропадешь. Реакция получше любой реактивной ракеты, — девушка одета в милый наряд и с сумочкой на плече, хотя ещё пару минут назад на ней был обычный халат.

— Чао.

Элайна уже уходит, помахав пальцами на прощание, но тут мое внимание привлекает упаковка таблеток. Я беру ее со столешницы, не прочитав название, но успев увидеть надпись — «экстренный контрацептив».

— Дай сюда, — Кимберли вырывает у меня пачку и вытягивает блистер. Я смотрю на нее, как она нажимает пальцем и оттуда выпрыгивает белая округлая таблетка.

— Это… То, что я думаю?

На миг мой голос запинается и становится глуше, он звучит словно из-под земли. Я сглатываю, у меня перехватывает дыхание.

— Да, да, и не смотри на меня так, — Кимберли отворачивается, запивая таблетку водой. Глотнув из стакана, она небрежно бросает пачку и ставит его на стол. — Второго раза я не вынесу, — думая, что я не слышу, тихо бормочет она, уходя.

Я стою в шоке. Пару секунд смотрю на таблетки, не думая ни о чем и не чувствуя под пальцами их веса.
Тут я бросаю их на стол и бегу за ней, хватаю за руку и резко тяну на себя. Кимберли всхлипывает и утыкается лицом прямо мне в грудь. Ее руки соединяются за моей спиной, ее слегка перетряхивает, она плачет.

Я обнимаю ее, мягко поглаживая, и шепчу в волосы, едва узнавая свой внезапно севший голос:

— Я не знал, Ким. Я ничего не знал. Он не сказал мне. Ни слова. Только то, что ты выходишь за Стэна.

— Я ведь говорила, что люблю только тебя, — раздается её заглушенный голос. Я чуть отстраняюсь и обхватываю лицо Ким своими ладонями, поднимаю так, чтобы видеть ее глаза, и осторожно говорю:

— Мы оба были юными и глупыми. Сейчас мы повзрослели. Все в прошлом, Ким.

— И любовь тоже.

— Нет, — я твердо отвечаю. — Я всё обдумал. И я хочу склеить. Ким, я люблю тебя.

Пять лет назад, наверняка, услышав от меня эти слова снова, Ким бы расцвела, она бы подарила мне поцелуй и улыбалась, улыбалась, улыбалась. Но сейчас от нее раздается короткое и прохладное:

— Только ты не учел мои чувства.

— Ты же тоже любишь меня, разве нет?

Несмотря на твердость в моих словах я понимаю, что они кардинально расходятся с мыслями, и я чертовски, до ужаса не уверен в этом. Если она скажет «нет», я прямо сейчас, прямо здесь вот в эту минуту сдохну от боли.

— Люблю. Наверное. Но иногда этого мало. Пять лет назад мне было достаточно, сейчас… Не знаю, наверное я повзрослела.

Кимберли отводит взгляд, неловко убирает мои ладони и отступает, создавая между нами дистанцию. Я делаю вид, что меня не задело это.

— Мы ведь оба оказались жертвами. Мы оба… — я с отчаянием смотрю на нее. Это сделали твои родители. Они разлучили нас, — мои глаза досадно прикрываются. — Пять лет… Пять лет я думал, что ты меня предала. Не мог тебя простить.

— Я тоже.

— Ким, — я порывысто делаю шаг, наклоняю голову и безошибочно нахожу ее ладошки. Наши лбы легко соприкасаются. Я истово шепчу: — Я буду здесь. Если ты захочешь… В общем, вот, это ключи от моего номера, — я отстраняюсь, вкладывая в ее маленькую ладонь нагретый от моей кожи металл, ощущая ее слабое шевеление. — Он рядом, через одну дверь, никуда не нужно идти и спрашивать.

Я отстраняюсь, чтобы посмотреть на нее. Кимберли опускает голову, несколько мгновений она смотрит на ключи, и я понимаю, что мне жуть как хочется узнать, о чем она думает.

— С кем ты оставил Оливию?

Я скрываю в голосе удивление:

— Ей десять лет. Она уже достаточно взрослая, чтобы остаться на одну ночь одной.

— И как ты ей это объяснил? — тут Кимберли поднимает голову и я вижу в ее глазах небольшую путаницу и грусть.

— Сказал, что отправляюсь завоёвывать твое сердце.

— И она…

— Поддержала, — я выдыхаю, видя, как в ее взгляде появляется невероятное облегчение, словно она ожидала услышать как минимум нецензурную брань в свою сторону. — Чтобы ты знала, она сама чуть не вытолкнула меня из дома. Я же говорю, Ким, она обижена, но она любит тебя.

Кимберли ничего не отвечает. В наступившей тишине наше молчание не кажется тягучим и напряжённым. И перед тем, как я окончательно ухожу, я вижу несмелую улыбку на ее губах, вряд ли незаметную другим, и понимаю, что я не ошибся. Оливия уже давно прочно засела в сердце Ким и никакие года, обстоятельства и преграды не смогли отнять у нее эту любовь.

17

Наверное, это была плохая идея.
Очень плохая.

Броситься в омут с головой, потерять рассудок и самого себя, наплевав на все жизненные установки, которым следуешь годами — в этом весь я, чего уж лукавить. Решение всегда даётся просто, если ты идёшь за зовом сердца. Не знаю, хорошо это или плохо, но бояться последствий — это не про меня.
Я знаю, что если Ким отвергнет меня, я сам себя возненавижу до такой степени, что будет противно смотреть в зеркало и слышать собственный голос.
Плевать.

Я был другим, пока на меня не посмотрел скрытый мир, в котором плясали вихри безумия и неограниченной свободы. В этом мире другая нравственность и другие заповеди, и я впервые не считаю, что он неправилен. Этот мир посмотрел на меня спустя пять лет через омут пронзительно-серых глаз, он собрал меня по кусочкам, вылепил заново и сделал живым. И я думаю, откуда в ней это берётся — такая безусловная, необозримая власть
над моим самообладанием? Почему я словно с цепи срываюсь всякий раз, когда она попадает в поле моего зрения? Почему нешуточные ледяные мурашки
пробегают по моему затылку, стоит мне услышать её голос? Почему мне так хочется прямо сейчас ворваться к ней в номер?..

Я знаю, что дал ей время «на подумать». Что сам хотел, чтобы она решила, нужны ли ей эти странные и болезненные отношения с таким как я, когда вокруг есть и всегда будут другие мужчины, жадно пускающие слюни на мою Ким. И я без зазрения совести и без капли вины скажу, что я готов разорвать им пасть и хладнокровно убить только за один похотливый взгляд в ее сторону.

Так что бы сказала Ким, если бы знала об этом? Прошептала бы когда-то хоть раз «я люблю тебя», глядя в глаза монстру, который смотрит на неё из тьмы своего гнусного распутного одиночества? Но она не знала. Возможно, поэтому впустила меня в себя прошлой ночью, позволяя моей яростной похоти взять своё. Я уговаривал себя, что это она всё решила — она сама пришла ко мне домой, но внутренний голос в голове не вырвешь из динамика: не приди она ко мне вчера вечером, я сам бы пришёл к ней этой ночью. Или завтра. Или в какой-нибудь другой день, поджидая ее с очередного гребаного интервью, как самый настоящий маньяк, я бы выследил ее и загнал в ловушку.
Я знаю, что дал ей время «на подумать»…

Долгие пронзительные гудки без ответа почти не тревожат, в моей голове нет мыслей, а голос звучит словно чужой.

— Алло. Я остался в отеле. Может мне вернуться?.. Точно сама справишься? Хорошо. Тогда оставь ночник включенным и можешь включить свой любимый звук на Дискавери. Ещё можешь взять мое одеяло и обложить кровать, так тебя точно никакой монстр не достанет. Я приеду, как только смогу. Завтра у тебя опять утреннее занятие, я постараюсь вернуться и… О, ну ок, я опять виноват. Конечно же, ты взрослая и самостоятельная и ты можешь доехать на занятие на автобусе. Да, и тебе спокойной. Сестрёнка.

Полумрак спальни прорезает тонкая полоска одинокого светового луча от уличного фонаря, она тянется по стенам, вскарабкивается на потолок, по пути освещая плавно колышущиеся занавески, широкую балку карниза и потолочный
светильник.

Я прикрываю глаза и вслушиваюсь в звуки, доносящиеся с улицы, плавно перетекающие в собственные доносящиеся изнутри голоса. Что-то, нашептывающее мне из древних глубин разума. Пора посмотреть правде в глаза, — она нужна мне гораздо больше, чем я ей…

В этот вечер я ждал её, но она так и не пришла.

18

Я не хочу открывать глаза, мне и так хорошо. Откуда-то доносится птичий щебет и далёкий шум проезжающих по шоссе машин. Солнце греет голову, оставляя обманчивое ощущение тепла и заботы. Кажется, я высыпался уже так давно, не считая вчерашнего утра.
Вся эта затея уже кажется мне глупой и лишённой любого смысла. Если бы я знал, какого это на самом деле, сидеть и бездействовать, пока она находится всего в паре дверей от тебя, то ни за что бы не согласился на подобную авантюру. Я думал, чем ближе буду находиться к ней, тем легче мне будет. Видимо, ошибался. Дьявол, как же я хочу к ней. Но я дал себе слово.

Проходит час от холодного утреннего душа, когда я, небрежным жестом вздернув ворот рубашки, тяну дверь на себя. В коридоре пустошь — несмотря на уже достаточно позднее утро, плавно перетекающие в обед, людей нет, словно все вокруг вымерли, хотя я всё-таки встречаю несколько гостей уже в самом конце коридора.

Я спускаюсь по лестнице, игнорируя сворачивающих за мной головы женщин и даже мужчин. Безумно. Безумно хочу увидеть её. Я титаническими усилиями заставляю себя пройти мимо ее номера, бесшумно двигаясь навороченными стеклянными ступенями. Фойе встречает меня скучающим видом охранника, сверкающим светом серебристых люстр на потолке и милым щебетанием администратора, вещающей о правилах отеля и пожеланий хорошо отдохнуть новоприбывшему гостью.

— Утро доброе, — я подхожу к стойке, когда гость отлучается, незаметно уходя в тень. — Скажите, девушка из тридцать второго сегодня уже выходила из номера?

Девушка за стойкой недоверчиво косится на меня, метнув взгляд к охраннику. Для убедительности я нехотя растягиваю губы в улыбке. Получается прескверно, знаю. На ее месте я бы ни за что не доверил эту информацию такому, как я.

— Боюсь, она даже не приходила. Со вчерашнего вечера.

Что-то застревает у меня в горле. Вены заполняет липкий ужас и непонимание.

— Ким не пришла ночевать в номер? Моя Ким? — искреннее потрясение в моем голосе заставляет девушку растерянно переглянуться с охранником.
— Как это не приходила? Вы уверены, что говорите сейчас о той девушке?

Я все же сбавляю тон, слыша откуда-то сверху заглушенный стук каблуков. Что-то заставляет меня обернуть голову.

— Ким! — я с облегчением выдыхаю, потому что вижу ее, как она спускается лестницей вниз. Вся такая красивая и солнечная, и с улыбкой на лице.
Я жадно обвожу ее взглядом, не задумываясь, подхожу к ней. От одного лишь ее появления все плохие мысли будто растворились, я беру ее ладони и улыбаюсь, ещё сам не представляя, что можно сказать.

— Ким, я…

— Наверное, так будет правильнее, — ее мягкий голос обрывает меня, что-то мягко проскальзывает в мою ладонь. На мгновение у меня перехватывает дыхание, но потом понимаю, это — мои ключи.

Я застываю в шоке, мой голос куда-то пропадает, а слух словно заглушили. Откуда взялся этот звук, напоминающий глухую трель? У меня звонит телефон. У меня звонит телефон и когда я понимаю это, я с немым укором разрываю наши руки и тянусь в карман, отвернувшись в сторону.

— Алло, — мой голос сухой и лишенный чувств, словно его пропустили сквозь вату. — Что-что она сделала? Ладно, скоро приеду.

Я с каким-то остервенелым чувством нажимаю на отбой. Я чувствую, как ее теплая ладошка осторожно обхватывает мое запястье. Теперь Ким смотрит на меня встревоженно.

— Что-то случилось? — спрашивает она своим мелодичным голосом. Я с непроницаемым видом киваю.

— Оливия подралась с мальчиком. Преподавательница говорит, чтобы я приехал забрать ее.

Ким тихонько охает, от неожиданности выпустив мою руку. Пару мгновений ее взгляд блуждает по моему лицу.

— Что ж, тогда езжай, — на лице ее отстраненная улыбка.

С меня словно свинцовый лист слетел и я вдруг понимаю, что всё впустую. Может быть, я ошибся. Может быть, она действительно и близко не чувствует того же, что и я. Я с досадой отворачиваюсь, прикрыв глаза так, чтобы она не видела, но она хватает меня за руку.

— Кейн, погоди.

В ее глазах — какая-то недосказанность, ее нежная рука крепко держит мою. Наши взгляды встречаются и мне кажется что проникают друг в друга чуть глубже, чем следовало. В её — сомнения, какие-то тайные мысли. Я вижу, как она хочет высказаться, хочет что-то мне объяснить, и она почти близка к этому. Но в этот момент в мою голову, слух и рецепторы проникает чужой голос, на миг перекрывающий все звуки помещения.

— Ким, ты идешь?

Кимберли застывает без движения, словно он ее ошеломил не менее сильно, чем меня. Я вижу, как ее глаза осторожно метнулись за мою спину, с губ слетает небольшой выдох и недавнее сомнение стирается, уступая место неловкой улыбке. Кимберли осторожно выпускает мою руку.

— Прости, — со смущением и даже мягкостью говорит она и это последнее, что я слышу в свой адрес перед тем, как она уходит. С ним. Звук ее каблуков отдает эхом по помещению, создавая вакуум в моей голове.
Я оборачиваю голову и смотрю ей вслед в немом шоке и потрясении, видя, как она идёт к нему, ожидающему ее возле стеклянной двери, по-джентельменски приоткрывая для нее.

И я узнаю этого мужчину. С густыми русыми волосами, холодно-серыми глазами и с камерой в руках… Который подвез ее вчера ко мне домой.
Он открывает перед ней стеклянную дверь гостиницы, Кимберли выходит и садится к нему в машину на переднее сидение. А затем они вместе уезжают.

19

Господи, почему этот долбанный свет так режет глаза?
Со злостью захлопываю козырек над сиденьем, я глотаю воздух и запускаю пальцы в волосы, и изо всех сил вдавливаю в педаль газа.

Черт, я обещал себе!

Я хотел, чтобы она никогда не узнала, насколько я люблю ее, потому что такая любовь похожа на безрассудное безумие, от которого я сам в ужасе, но она, пожалуй, даже и не догадывается об этом. Я не знаю, как она могла смотреть в мои глаза и не видеть в них шипящие котлы ада, потому что я более чем готов убить этого ее дружка, нагло забравшего ее прямо из-под моего носа. И я сейчас не шучу. Стоит представить, чем он там занимается с Ким, моей Ким… Я не могу произносить это даже мысленно, — мой позвоночник скручивает в морской узел и дробит сухожилие.

Вчера… Вчера ночью она снова вернула меня к себе. Когда я уже отчаялся, она дала мне то, чего я не нашел ни в одной девушке. Спасение. Но сегодня я снова увидел в ее глазах сомнение, а еще страх и недосказанность. Можно списать это на обычную женскую неуверенность, но я очень хорошо ее знаю. Она хотела, чтобы я отступил, чтобы сдался и оставил ей в покое.

Любимая моя, ты думаешь я в состоянии сделать это?

Что же мне делать? Гнаться за ней как ума лишенный или дать ей свободу, отпустить и разрешить встречаться с другими мужчинами? Я полностью твой, Ким Уильямс, но захочешь ли ты после всего пережитого быть только моей, вот в чем вопрос?

Я с опозданием успеваю заметить, как вылетаю на перекресток, а на старом висящем светофоре горит красный свет. Я мастерски выкручиваю руль, успевая пронестись вперед и слышу за собой гневные сигналы и ругательства водителей. Если бы вы знали, насколько мне плевать. Слепая ревность вперемешку с адреналином берут контроль надо мной. Я хочу гнать вперед, пока у меня не кончится топливо. Но я не могу.
Размашисто влетев в парковочное место, я чуть не сбиваю статую стоящего в стороне детского гномика, я выхожу и хлопаю дверцей. Я скрываюсь от солнца, немного закидывая в сторону низ пиджака и нахожу глазами искусственно-белые двери с вывеской наверху. На ней изображена надпись «Kids Dance Studio» и в изысканной позе нарисована пара танцоров. Танцевальная студия для детей расположена на первом этаже многоэтажки, что кажется мне самым правильным вариантом для малышни.

Когда я тяну дверь на себя, меня встречает шум и гул, воздух полон тонких перекрикиваний и отстукиваний каблуков по полу. Детей не менее пятнадцати, они репетируют, время от времени девочки спорят с партнерами, но Оливии я нигде не вижу. Здесь ко мне приходит понимание, насколько это, вероятно, непросто. Я вижу под левой стенкой расположенные вдоль лавочки для ожидания, на центральной стене расположено одно большое зеркало, чуть дальше видны раздевалки.

— Мистер Тернер! — я слышу голос, как он зовет меня, вращаю голову и вижу, как ко мне навстречу вскакивает молодая девушка со стройной фигурой. Она одета в закрытый топ, плавно перетекающий в длинную танцевальную юбку и обувь для бальников на маленьком каблуке. Темно-каштановое пламя ее волос, убранных в высокий пучок на затылке, не может перетянуть внимание от испуганно приподнятых бровей, она идет встревоженным шагом ко мне, делает глоток воздуха и поджимает губы, как рыба на суше.

20

Учительница молодая. Хрупкая и среднего роста, — да и я не сразу ее заметил в толпе маленьких бравых танцоров. Помню её, видел месяц назад, когда отдавал Оливию на бальные танцы и договаривался об оплате. Такая девушка сразу бросается в глаза, — ее можно описать как незатейливая правильная красота.

— Как хорошо, что вы приехали… — девушка говорит искренне и с таким явным облегчением. Ну хоть кто-то рад меня видеть. — Родители мальчика хотели звонить в полицию, а вы единственный родственник Оливии, полагаю, вам и так непросто одному справляться с ребенком. Я их отговорила, но думаю, Оливии лучше перевестись в другую группу, можно записаться ко мне днём или же в вечернее время…

Я чувствую, в каком напряжении сведены мышцы у меня на руках, как медленно нагревается, двигаясь артериями нетерпеливое раздражение.

Полиция, твою налево. Этого мне ещё не хватало.

— Я пыталась ей помочь, всячески уговаривала и просила, но она не захотела принимать мою помощь.

Да, что так на нее похоже.

С сокрушительным выдохом я мотаю головой по сторонам.

— Где Оливия? — вот что меня действительно и в первую очередь интересует, я слегка прочищаю горло, понимая, что мой голос чуть загрубел.

— Пошла в туалет смывать кровь.

Тут я останавливаю на девушке весьма недвусмысленный взгляд, на что Бриджит улыбается мне той самой успокаивающей улыбкой.

— Не волнуйтесь, она почти не пострадала. Могу вас заверить, что мальчику досталось гораздо больше, — она тихо оборачивается и быстрее чем я понимаю звук скрипящей двери, по комнате плывет ее в меру громкий голос: — Оливия! Иди сюда, за тобой брат приехал, — с плавно перетекающей мягкостью завершает она и теперь я нахожу глазами свою сестру.

Оливия прикрывает за ручку дверь уборной, бросает взгляд к уже превратившейся в настоящий балаган репетицию на заднем фоне и направляется к нам. Поравнявшись рядом с учителем, тепло опустившей руки ей на плечи, она неуверенно косится на меня. Непривычно молчаливая и угрюмая, малышка не отпускает в мою сторону ни слова.

Я присаживаюсь на корточки, некоторое время рассматривая ссадины и подтёки на ее левой скуле, выбитые из пучка волосы и синяк чуть выше локтя. Ещё у нее разбита левая коленка. Когда наши глаза пересекаются, Оливия уводит свои в сторону.

— Скажи мне, кто это сделал, и он больше даже в мыслях не подойдёт к тебе.

Молчит.

— Оливия, — мой голос становится строже, я понимаю, что давлю на нее, но по-другому тут не получится. Лицо мое при этом ничего не выражает. — Скажи мне имя этого мальчика.

И снова молчание. Кажется, я начинаю закипать.

— Ладно, — выдыхаю я тоном, не предвещающим ничего хорошего. Жестом нетерпеливого раздражения я веду плечом и слишком резко поднимаюсь на ноги.

— Мисс Бриджит, это же происходило на ваших глазах, — я пытаюсь быть не слишком грубым, но сам не успеваю понять, когда тон моего голоса выходит из-под контроля: — Неужели не было способа предотвратить драку? В конце концов, вы не только учитель, но и воспитатель, и ваша прямая обязанность в первую очередь следить за детьми и за тем, чтобы они здесь не поубивали друг друга. Чему вы можете их научить с таким подходом да и ещё в таком молодом возрасте?.. Вы не способны элементарно уследить за детьми, я уже боюсь даже подумать, чем вы тут занимаетесь, пока родители наивно полагают, что отдали своих детей на танцевальные занятия?

Я знаю, что перегнул. Знаю.

Ещё я знаю, что она хороший учитель. Оливия часто нахваливала ее, демонстрируя мне новые выученные «па» или «плие» и прочие танцевальные связки, а я не привык подвергать сомнениям слова сестры. Но сейчас я не могу с этим ничего поделать, — жгучая ревность наполняет вены и сухожилия, она растирает в порошок все мое самообладание. Телом я здесь, но мыслями и сердцем далеко. А потому не сразу замечаю лёгкое перетряхивание ее плеч, тихий всхлип неожиданности и выступившие в отведенных в глазах слёзы.

Прекрасно. Молодец. Довел девушку до слёз. Как ей теперь после такого собственно продолжать занятие?.. Но я слишком взбудоражен, меня ведёт неодолимая ярость, а потому я и не сильно задумываюсь об этом, даже не удосужившись извиниться.

— Поехали домой, — хмуро бросаю я, беру малявку за руку и увожу.

21

Я хватаюсь за ручку двери и на какой-то вырванный из пленки миг шум, гам и хаос внутри достигает своего апогея, грозясь проткнуть своей напряжённостью мои перепонки. Я вырываюсь из здания, словно вырвавшийся из плена пленник, плотно закрываю за собой дверь, и весь шум вдруг исчезает, оставшись глухо галдеть за разделяющей нас преградой. Затхлый воздух сменяется запахом летнего города вперемешку с сахарной ватой, бензином и запахом зеленых деревьев.

Я выхожу на улицу и опускаюсь на ступени крыльца. Люди смотрят на меня осуждающе, мол, приличная барышня не может себя так вести, просто сесть на ступеньки в юбке и каблуках посреди белого дня, но никто не осмеливается подойти и сказать мне это в лицо. Вероятнее всего они забудут обо мне уже через пять минут, я же не могу собрать себя по кусочкам. Вчера, долго стоя у дверей его номера, я так и не смогла решить, хватит ли у меня смелости продолжить то, что произойдет между нами, переступи я порог его номера. Как будто между нами кто-то поставил взрывчатку и взрываясь, она разбросала нас по разные концы баррикад. Что-то разделило нас, есть что-то ещё в его открытом взгляде, словах и поступках. И я знаю, что. Наверное, вы скажете, что в прошлом копаться уже нет смысла, а может именно в нем ключ нашего спасения. То, что произошло пять лет назад, — мне казалось, что так не бывает. Точнее, может быть, с кем-то в кино или даже, может, в реальности с мифически живыми людьми, которые дышат полной грудью и падают в бездонные пропасти риска с головой. Но никак не со мной. Не в этой жизни. Мы оба больше не те юные максималисты, которые клялись вместе пройти огонь, воду и медные трубы. Мы больше не дети.

Я роняю голову и утыкаюсь лбом в колени. Через пару минут из помещения доносятся глухие звуки, затем открывается входная дверь, из-за чего они прибавляют громкость до максимума, и кто-то ненадолго застывает в дверном проёме. Затем дверь закрывается и все звуки вновь исчезают. Время останавливается. Я не шевелюсь. Том ступает ближе и тяжело опускается рядом. Я слышу его дыхание.
Я слышу перекликающийся гул прохожих и проезжающих мимо машин.

— Я даже не знаю, что тебе сказать, Ким, — тихо произносит он.

Что ж, зато честно.

— Тогда не говори ничего, — глухо отзываюсь я.

Сегодня это был полный провал. Интервью вышло вовсе не профессиональным и отточенным, как я это стараюсь делать всегда, но сейчас там даже монтировать нечего. Я не могу собрать себя по кусочкам.

Я чувствую на себе взгляд Тома. Мне кажется, в нем есть толика сожаления.

— Знаешь, тут рядом есть славный ресторанчик…

— Том, не надо, — я отрываю голову от колен и смотрю ему в глаза. Я качаю головой. — Если уж мы с тобой договорились не выходить за рамки рабочих отношений, то давай будем придерживаться своих же правил.

Его брови взлетают вверх.

— Ким, я же просто поддержать тебя хочу. Без задней мысли.

— Том, не надо.

Он сглатывает и утыкает взгляд на свою камеру. Некоторое время он думает о чем-то своем. Губы Тома неожиданно трогает горькая усмешка:

— Так сильно любишь его?

Я не знаю, что ответить ему. Когда вы работаете вместе больше года, когда вы сильно сдружились и поддерживаете друг друга в бедах, то есть большая вероятность того, что кто-то один влюбится в другого. И из нас двоих это явно не я.

— Он так на меня смотрел, словно собирается на ужин съесть мое сердце и закусить почками. Я уже боюсь попадаться ему на глаза.

— Ну вот и отлично, — пользуясь моментом, я выхватываю из его рук свою сумочку, которую забыла внутри, я встаю, приспускаю вниз юбку и забрасываю на сумочку плечо, а затем смотрю ему в глаза. — Значит, сегодня я обойдусь без твоего вечно неисправного автомобиля.

Он сопровождает всё это изумленным взглядом.

— Ким, — брови Тома настороженно изгибаются. — Ты что к нему собралась?

Я недвусмысленно улыбаюсь.

— Отдыхай, Том. В гостиницу я доберусь на такси, — дав весьма туманный ответ на его вопрос, а вернее, вовсе игнорируя его, я поворачиваюсь и уверенно шагаю тротуаром, ловя по пути на себе заинтересованные взгляды мужчин. Но это не потому что я не хочу отвечать. А потому что я и сама не знаю.

22

— Оливия, не шевелись. Дай мне обработать твое колено.

— Но это больно!

— А ввязываться в передрягу тебе не было больно?

— Ай! Ну всё, хватит! Больно! Больно, говорю тебе!

Я убираю зелёнку, стираю ватным диском выступившую капельку крови и дую на ее коленку.

— Если ты думаешь, что я это спущу тебе с рук, юная леди, то ты глубоко ошибаешься. Из-за чего вы с Нейтаном подрались?

Да, по крайней мере имя мальчика мне уже известно.

— Он назвал меня длинноногой выскочкой…

— И всё? В этом причина?

— Нет! Кейн, скажи, а наша мама правда отказалась от нас ради развлечений?

Я так и застываю с баночкой зелёнки в руке, сидя перед ней на коленях на полу. Малышка неуверенно подсовывает под бедра ладошки и отводит глаза, вмиг как-то странно притихнув на диване.

— Это кто тебе такое сказал? — жёстко спрашиваю я.

— Нейтан. Когда я ответила ему, что лучше быть выскочкой, чем таким мерзким парнокопытным как он, он сказал, что у него хотя бы есть родители. И что они любят его и заботятся, а ещё они не алкоголики, как у меня. Я не выдержала и врезала ему кулаком в нос, он толкнул меня и я упала на паркет…

Я досадливо прикрываю глаза. Эта девочка когда-нибудь сведёт меня в могилу. Тут в моем кармане звонит мобильник. Я откладываю на диван обеззараживающие средства, отряхиваю руки и достаю телефон.

— Алло.

— Добрый вечер. Мистер Тернер, вас беспокоят из «Премьер Отель Плаза»… Вы забыли в номере свои запонки, простите, не углядели. Вы точно не хотите продлить проживание? Имейте в виду, что со вчерашнего дня у нас слишком большой наплыв гостей и на данный момент свободно всего шесть номеров, уже вскоре мест может не остаться.

— Да, точно. Я завтра заеду. Спасибо, что сообщили.

— Хорошего вечера.

— И вам.

Некоторое время я держу телефон в руке, смотря куда-то сквозь него. Я долго думал, решая между желанием найти этого ее друга и скрутить ему позвоночник или же позволить Ким самой делать так, как она хочет. Я решил, что должен принять ее выбор, даже если люблю ее больше, чем что-либо на этом ублюдском свете. Да и не могу я постоянно ночевать в отеле, оставляя Оливию здесь одну. Взять её с собой в отель тоже не могу, — слишком маленькая она ещё, чтобы видеть, как ее брат корчится от боли, заливая свое горе каким-нибудь дерьмовым ядовитым пойлом.
У меня связаны руки, и пора уже признать, что я полностью и всецело зависим от Ким. Если бы она мне дала знак… Самый крохотный и невзрачный, — я пойму. И побегу за ней, не раздумывая, как побитый пёс к своему хозяину.

Наверное, в этом и заключается ваша гребанная вселенская любовь, да? Отпустить человека, которого любишь, ради его счастья. Да, я буду умирать от ревности, возможно завтра меня найдут в каком-то Богом забытом барчике, и я буду валяться там, как вусмерть пьяный сукин сын, и вот тогда я смогу без капли преувеличения сказать, что без нее мне не выжить. Я многое готов для нее сделать, но я хочу знать, нужно ли ей это? Наверное, нужно уметь находить эту тонкую грань между «добиваться» и «навязываться»… Ай, надо подняться.

Бросив к горке лекарств зелёнку, я беру новую повязку, прозрачный антисептик, и снова сажусь на колени перед Оливией.

— Так, теперь посмотрим, что у нас здесь… — я тянусь к ее лбу, успев ухватиться пальцами только за кончик перевязки, когда по округе раздается звонок в дверь. Мы оба замираем, переглянувшись.

— Не откроешь? — неуверенно подаёт голос малая. Я вижу мимолётный страх в детских глазах и настороженность. Наверное, она подумала о том же, о чем и я, — возможно это родители Нейтана пришли разбираться. Разбитый нос, огромная шишка на лбу, поцарапанное лицо (я уже молчу о точном ударе хук в солнечное сплетение), — да уж, наверное, я бы тоже не оставил это просто так.

С глубоким вдохом я встаю на ноги, отряхиваю колени и иду открывать дверь. Тем временем звонок раздается ещё раз, что вызывает во мне дикое раздражение. Так уж не терпится, чтобы вывалить на меня свою агрессию? В конце концов, Оливия девочка, а этот паренёк старше ее на целых три года. Я хватаюсь за золотистую ручку, размашисто открываю вовнутрь дверь, и тут же замираю, затаив дыхание, потому что на пороге моего дома далеко не родители мальчика.

23

— Ким?? — мое лицо вытягивается от удивления.

Я не ожидал, честно.

Скорее рефлекторно я тут же заглядываю за ее спину, видя у калитки желтое такси, но автомобиля её друга там и в помине нет, от чего я чувствую нездоровое облегчение.

— Привет, — бесцветным голосом говорит Кимберли. На губах ее зияет несмелая улыбка. Она делает шаг вперёд. — Можно?

— Да, конечно, проходи, — я пару секунд наблюдаю в стороне, как она заходит, смотрю нетвердым взглядом на невероятные изгибы тела, задерживаясь на ней немного дольше, чем следовало.

— Ты… Может, будешь чай? — опомнившись, закрываю дверь и иду за ней по пятам. Кофе я ей не предлагаю, я и сам стараюсь не пить его во второй половине дня. Говорят, это вредно.

— Нет, спасибо, я ненадолго.

А вот это плохо.

Кимберли резко останавливается недалеко от торшера, делает глубокий вдох и разворачивается ко мне.

— На самом деле… На самом деле я пришла попрощаться, — она смотрит на меня с кроткой улыбкой, но в глазах ее скрытая печаль. — Я уезжаю, завтра. Насовсем.

Поражение в моем голосе обжигает горло:

— Ким… Что ты такое говоришь?

Откуда вдруг взялась эта рваная пустота в моей груди, это гулкое отчаяние?...

— По правде, я не могу… Я не могу выносить прощания.

Ким собирается говорить что-то ещё, но она не успевает открыть рта, как воздух прорезает тонкий всхлип. Кимберли поворачивает голову и я вижу, как на короткий миг она замирает, у нее перехватывает дыхание, когда она видит Оливию. Малышка потрясённо стоит, ее коленки дрожат, а из глаз вот-вот готовы сорваться слёзы. Судя по виду Оливии, она сама не ожидала от себя такого проявления чувств.
Кимберли медленно поворачивается к малышке, по ее щекам уже градом катятся слёзы, которые она игнорирует. Ким делает шаг и опускается перед ней на корточки. Короткий ремешок ее сумки сползает аж до локтя, но она не обращает на это внимания.

— Оливия, — она спокойно растягивает губы, но видно, что улыбка эта полна горечи и печали. Ее голос, вздрогнувший и вдруг упавший, режет напополам мое сердце. Из ее горла вырывается всхлип, Кимберли качает головой, берет над собой контроль и снова улыбается, продолжая надрывным голосом: — Девочка моя, я хочу, чтобы ты знала. Я никогда не хотела бросать тебя. Мой папа… Мой папа всё сделал так, чтобы мы с Кейном расстались. Я всегда тебя очень сильно любила и до сих пор люблю.

Ее слова несут за собой тягучую пустоту тишины.

— Даже больше, чем Кейна? — спрашивает наивно ребенок.

— Даже больше, чем Кейна, — губы Ким трогает самая нежная улыбка, какую я когда-либо видел. — Обнимешь меня?

Оливия внимательно смотрит на нее из-под припущенных век. Наверное, она думает, что-то решает в своей маленькой голове, но затем она не выдерживает и бросается к Ким на шею, обхватывая маленькими ладошками ее волосы. Я вижу, как по лицу Ким прошлась гримаска облегчения, как она отчаянно прижимает к себе малышку и прикрывает глаза, несмотря на слёзы, что продолжают градом катиться по ее щеках. Когда их руки разъединяются, Кимберли уже держит в руках белого пушистого зайчика. Она улыбается сквозь слёзы.

— Это тебе, моя девочка. Я надеюсь, что когда-нибудь ты простишь меня.

Кимберли наклоняется и целует ее в лобик, осторожно убрав перед этим волосы. Она вытирает ладонью щеки, сделав глубокий вдох, встаёт и оборачивается ко мне. Наши глаза встречаются и я чувствую вставший ком в горле, когда понимаю, что пришел мой черед. И я не понимаю, откуда оно?.. Это незнакомое чувство схоже с ощущением, будто на месте сердца у меня крутится железное веретено с металлическими шипами и пиками, которое при каждом вздохе рвёт на части мои внутренности. «Нет», — шепчу я одними губами. Ким медленно подходит ко мне. На ее лице всё та же полная горечи улыбка. По щекам уже текут новые беззвучные слёзы.

— Ты спрашивал, что это за мужчина, которого ты видел со мной, — от звука ее севшего гортанного голоса мое сердце уже в который раз за сегодня замирает. — Это Том. Том Брукс. Мой оператор, мы вместе работаем уже год. Между нами ничего нет, хотя могло быть. Они… Многие мужчины предлагали мне отношения, но ничего не вышло. Потому что после тебя я так и не смогла, — в конце ее голос всё-таки срывается, из-за чего Ким прикусывает губу, чтобы унять её дрожь. У меня леденеет дыхание.

— …Потому что я не забыла тебя. Даже зная, что ты предал меня… Боже, — из ее груди вырывается надрывной всхлип, она задирает голову вверх и зажимает рот ладошкой, ей трудно продолжать говорить. Сделав пару глубоких вдохов, она берет себя в руки и снова смотрит на меня. — Всего слишком много и я не могу… Это слишком больно. Мне больно даже просто смотреть на тебя. Я пыталась… Я правда думала, что справлюсь, но это выше меня, прости, — Кимберли делает шаг ко мне и вкладывает что-то в мои ладони. Я чувствую обжигающее тепло ее пальцев, но так же быстро оно пропадает. — Я хочу, чтобы мы оба запомнили всё только самое хорошее. Будь счастлив, Кейн Тернер.

Она дарит мне последнюю сжигающую душу улыбку и поворачивается, стуча каблуками по полу. Я медленно опускаю голову и заторможенно шевелю пальцами, я смотрю на самодельное сердце, вырезанное из дерева, которое я дарил ей пять лет назад… Она сохранила его. Вот он, тот самый знак.

Кимберли уходит, оставив дверь открытой.
Что-то меняется в моих глазах, я смотрю на сердце в своей руке и словно впервые его вижу. Мои брови задумчиво опускаются, пульс начинает учащаться, сердце ускоряет удары… Я пулей бросаюсь за ней и лихорадочно вылетаю на улицу.

— Ким. Кимберли, погоди! — зову я, но такси уже тронулось с места.

24

Я стою в долгом ожидании, постучав в дверь номера, по кончикам пальцев проходится ток, мышцы нервно гудят, а может, это только для меня секунды застыли в неопределенном промежутке вечности. Она улетает через два часа. Я не выдержу, если она уедет. Я просто этого не переживу. Она нужна мне как воздух, как свет. Всю ночь я не спал в раздумьях и пришел к выводу, что я буду полным идиотом, если позволю ей уйти. В ушах снова звучит ее отчаянная, полная боли мольба: будь счастлив, Кейн Тернер.

Любимая, ты правда думаешь, что без тебя это возможно?.. Когда дверь передо мной распахивается, меня почти что застают врасплох эти невероятной глубины ошеломленно распахнутые глаза, растерянность на красивом лице и лёгкая нескординированность в движениях. Кимберли замирает, сжав золотисто-белую рубашку в пальцах руки, я вижу где-то позади нее чемодан и разбросанную по стульям одежду.

— Кейн? — теперь уже ее очередь удивляться.

Быть может, я бы насладился этим зрелищем, оттянул время, дал ей прийти в себя, но в моих глазах уже пламенеет огонь, он разгорается с такой силой, что я боюсь, как бы не сжечь пламенным пожаром здание. И я делаю то, что окончательно выбивает из меня контроль, я напрочь теряю голову, остервенело врываюсь в номер, обхватываю ее лицо и самозабвенно целую, с жаром впиваясь в мягкий рот.

Из горла Ким вырывается тихий болезненный всхлип, от которого мое сердце сжимается так, будто внутри бьют в набат. Я с титанической силой воли отрываюсь, только чтобы взглянуть на нее, но уже слишком,слишком поздно, – меня трясет от бешеного тока крови по телу, мои глаза горячо горят, по венам уже течет бурная смесь из расплавленной магмы и пламени, и возможно, я бы всерьез испугался за свою способность держать над собой контроль, если бы не ее взгляд. В ярко-серых глазах я нахожу все, что побуждает меня двигаться дальше: я вижу в них смесь восторга и тревоги, жажду любви и ничем неприкрытый страх. Она обезоружена передо мной и так беззащитна, выражение ее лица вдруг становится чувственным и таким ранимым.

Я притягиваю ее еще ближе, завожу ладони дальше, запустив обе руки в светлые густые волосы. Выдав судорожный вздох, я прижимаюсь своим лбом к ней, мотая головой. Ким издает звук, борясь с сжимающим горло спазмом.

— Неужели ты думала, что я отпущу тебя? — я шепчу, задыхаясь собственными словами. — Неужели… Неужели после всего ты решила, что моей любви будет недостаточно, чтобы исцелить нас обоих?

Ким глотает, кусая губу, и по её левой щеке скатывается слеза.

— Кейн, прошу, не надо...

Ее бессильный шепот оседает в моих ушах глухой, отчаянной мольбой, как последнее взывание, что пытается остановить бурю-цунами, которая надвигается.

Я вижу, до какой степени ей больно. Ким наивно полагает, что сбежав от меня, эта боль пройдет. Но она станет только хуже, поверьте, я знаю. Тебе не деться от меня, Ким Уильямс.

Я ласково глазу ее волосы, кусая изнутри щеку, чтобы сдержаться самому.

— Ким. Я ведь тоже думал, что так будет лучше, я правда был готов отпустить тебя, - я смотрю ей просто в глаза, тревожно кусая щеку. - Но ведь я просто сдохну без тебя, Ким.

Она болезненно прикрывает глаза.

— Не говори так, ты делаешь мне больно.

— Тогда нам лучше обоим ничего не говорить, — я не могу больше сдерживаться, я тянусь и целую её так крепко и страстно, что у меня самого уже на второй секунде кружится голова. Я обнимаю ее так сильно, прижавшись всем телом, обвиваю руками хрупкое тело, мои пальцы уже исследуют ее кожу, скользят вдоль изгибов тела, ласкают, дразнят, тянут за одежду. И что самое удивительное и завораживающее, — она целует меня с не меньшей одержимостью, стоит мне оказаться вблизи, прижать ее к себе и Ким плавится, она поддается мне, словно нежный податливый шелк, и я хочу верить, что воздействую на нее с такой же непомерно большой силой, как она действует на меня. Мы оба сгораем в чувственном наслаждении, наше дыхание рваное, губы обжигающие, как раскалённое железо.

— Я люблю тебя, — моя безутешная мольба тонет в сжигающих душу поцелуях. — Прошу, любимая, не отталкивай…

Она повсюду — её губы, запах, волосы, тепло её разгорячённого тела — и мне плевать на тех, кто вдруг решил помешать нашей идиллии. Я задыхаюсь собственными вздохами, я всецело погружаюсь в этой истовый, пламенеющий поцелуй, я слишком зациклен на Ким, чтобы обращать внимание на чьё-то ещё присутствие, слишком, слишком глубоко утонул в ней, и блаженство, которое я испытываю от её близости, не может сравниться ни с чем, что я до этого испытывал.

Я слышу голос, голос знакомый и насмешливый, но не могу разобрать ни слова… Он такой приглушённый и далёкий, словно прежде чем донести его мне, его пропустили сквозь толстый слой ваты, а затем хлопает входная дверь. Ким отрывается от меня, с запозданием услышав то же, что и я, она тяжело дышит, в ее глазах застывшая пелена страсти, но каким-то образом ей удается взять над собой контроль. Она заслоняет мои губы ладошкой, когда я снова пытаюсь ее поцеловать.

— Элайна… Это была Элайна?

— Забудь про Элайну, — шепотом отрезаю я, убираю ее ладонь и снова целую в губы.

Кажется, нам обоим уже не хватает лёгких; Ким мгновенно забывает об Элайне, не прерывая поцелуй, мы глотаем воздух судорожными вздохами, я кладу ладонь на оголённое бедро Ким и получаю электрический разряд в кровь, но мне мало, и я иду выше, выше, пока не дохожу под края её халата, прерываю поцелуй и смотрю Кимберли в глаза.
Её лицо так близко, дыхание такое горячее, а эти глаза… о Пресвятая Дева, они смотрят на меня с обезоруживающей искренностью, её красота завораживает меня, пригвождает к месту, как музейное насекомое под табличкой коллекционера. Я делаю рваный вдох и в который раз примагничиваюсь к ее губам, я хочу поглотить её всю, всецело и полностью, упиваясь её безграничной нежностью и податливостью. Я не могу больше, меня захлестывает безумная волна страсти, я подхватываю ее на руки и несу в спальню.

25

Долгий ритмичный стук в дверь возвращает меня в сознание, он врывается в мою голову так неожиданно и резко, вспенивая и без того путанное восприятие мира после сна. Наверное, Элайна опять забыла взять с собой ключ…

Боже мой.

Тут ко мне приходит осознание и меня словно парализует от нахлынувших мыслей. Я замираю на миг, мое сердце ухает куда-то в живот, а затем медленно приподнимаю голову, убеждаясь в том, что Кейн лежит на мне. Я смотрю на короткий каштановый ёжик волос на его затылке, на очерченные линии бугристых мышц на плечах и спине, — его грудь мягко поднимается и опадает, дыхание ровное и спокойное. Одна его рука просунута под меня и крепко держит за талию, другая просто перекинута через мой бок. Наши ноги сплетены в такой тугой узел, что я даже пошевелить ими не могу, но это приятная тяжесть, она не давит на меня, но почему-то, кажется, делает меня защищённой. Я долгие секунды смотрю в потолок, делая глубокий вдох.

— Кейн, — слабым голосом зову я, слегка толкнув его в плечо, но похоже, делаю всё только хуже. Я смотрю на крепкие, словно вылепленные линии бугристых мышц, как они переливаются, когда сонно зашевелившись, Кейн издает слабый звук и вдруг его руки теперь смыкаются вместе, поместив меня в свое плотное кольцо. Тем временем напористый стук повторяется, говоря мне о том, что тот, кто находится по ту сторону, добывается сюда уже очень долгое время.

— Кейн, да проснись же ты наконец! — я со всей силы толкаю его в плечо и он мгновенно выныривает из сна, первое время на понимая, где он и что вообще происходит.

— Ким? — его голос сонный и удивленный, но через пару секунд к нему прибывают черты осознания.

Он протяжно выдыхает и приподнимается на кровати; высвобождая меня от кольца своих рук, он сопровождает это озадаченным взглядом. Но мне чертовски некогда; я уже сталкиваю с себя Кейна, встаю на ноги, быстро натягиваю халат на голое тело и завязывая пояс, перехватываю его взгляд. Кейн смотрит на меня до ужаса проникновенно и как-то отрешённо, но я уже несусь по номеру к неумолкающему звуку, доносящеемуся по ту сторону номера, и если бы я не догадывалась о причине, то подумала бы, что это грабитель, пытающийся вломиться ко мне в дом. Дрожащими руками я проворачиваю ключ два раза, распахиваю дверь и сталкиваюсь с улыбающимся швейцаром, одетым в черную с белыми полосками на рукавах и воротнике форму, и соответствующей чёрно-белой фуражкой на голове. Идеально завершает сложенный образ униформы белые перчатки на сложенных вместе руках.

— Мисс Уильямс, — мужчина приветствует меня формальным кивком. — Прошу меня извинить, но вынужден напомнить, что время уже на исходе, и вам нужно покинуть номер.

Черт, черт, черт!

— Простите, можно ли как-то договориться? Продлить проживание хотя бы на пару дней…

— К сожалению, этот номер уже забронировали, через час сюда должен поселиться другой человек. Нам нужно успеть его подготовить и убедиться, что вы готовы его покинуть.

Я делаю глубокий вдох.

— Хорошо. Вы можете предложить мне какие-нибудь другие варианты?

— Мне очень жаль, но все комнаты забронированы.

— Совсем ничего не осталось?..

— Мы можем предложить вам только трёхместный и далее люкс, но он освободится только через несколько часов и соответственно будет стоить вдвое дороже…

Надо же.

— Нет, спасибо, — глухо отзываюсь я.

Я медленно выдыхаю и натянуто улыбаюсь.

— Пожалуйста, дайте мне пятнадцать минут.

Одновременно со сдержанным кивком швейцара я мягко закрываю за собой дверь, тут вся моя хваленая сдержанность тает, улыбка опускается и я истово поворачиваюсь и несусь обратно в номер, игнорируя стоящего, уже полностью одетого Кейна. Брови изогнуты в хмуром выражении, он стоит, оперевшись на стенный косяк и скрестив руки и ноги, просверливая меня взглядом. Не обращая внимания на его хмурый недовольный вид, я бросаюсь к комоду, лихорадочными движениями хватаю с полки свой телефон и трясущимися пальцами вбиваю нужную мне информацию.

26

Когда я только собиралась приехать в этот город, я бронировала билеты сразу в обе стороны. Иначе не получится, — подобные поездки обязательно нужно планировать заранее, иначе есть риск остаться ни с чем, как я сейчас. Ближайший свободный билет на рейс я могу приобрести только на двадцать второе июня. Это через пять дней. Долго, слишком долго. Я закрываю одно приложение и не теряя времени перехожу в другое. Остался только один вариант.

— Ким, что ты делаешь?

Открыв в телефоне браузер, я уже нахожу список всех гостиниц этого города, выбираю самую первую в строке и набираю номер. Гудки длятся недолго и мой вызов принимают уже через несколько секунд.

— Алло? Добрый день. Отель «Афина де Мор Люкс»?.. Мне нужен номер двухместный, срочно, на несколько дней. Что? Не осталось? Тогда может быть одноместный с раздельными кроватями..? Ясно. Я поняла. Спасибо, и вам. До свидания.

— Ким?..

Кажется, я вовсе не слышу изумленного голоса Кейна где-то позади; завершив один звонок, я уже выбрала следующий в списке отель и лихорадочно жму на кнопку вызова, делая всё то же самое.

— Алло. Отель «Холлидей In Turist»? Я бы хотела…

Тут из-за моей спины вырастает рука и у меня самым наглым образом выхватывают телефон, не предоставив возможности даже договорить. Я разворачиваюсь и в шоке округляю глаза, у меня напрочь сбивается всё дыхание.

— Что ты делаешь? — удивлённо шепчу я.

Я смотрю на его решительное, непроницаемое лицо, застывшее словно в маске, как его брови изгибаются дугой в хмуром сомнении, сильные руки осуждающе скрещены на груди.

— Это я должен спросить у тебя, — немного жёстко отвечает он.

Я сглатываю. Почему-то на долю секунды ощутила себя робкой школьницей, чувствующей вину за пока ещё неясный проступок. В чем твоя проблема, Кейн Тернер? Когда я снова подаю голос, он звучит все ещё изумлённо и приглушенно:

— Я упустила свой рейс, которым должна была улететь час назад. Мне нужно где-нибудь перекантоваться пару дней, а потом я смогу уехать домой.

Он смотрит на меня настороженно.

— Ким. Тебе не нужны никакие гостиницы.

В его глазах мелькает что-то другое, плавно перетекающее в другую эмоцию, в них тут же загораются искорки голубого пламени. Пару секунд я наблюдаю, как он кладет телефон на полку, затем вновь оборачивается ко мне и тут его глаза наполняются такой светящейся нежностью, что у меня в буквальном смысле выбивает дух. Его рот изгибается в кроткой улыбке, я чувствую, как горячие ладони обхватывают мое лицо, он приближается ко мне и произносит жарким шепотом:

— Поехали ко мне, — его голос звучит до такой степени интимно, что по моей коже бегут гигантские мурашки. Мое сердце ухает куда-то в живот, дыхание замирает в лёгких, я сразу же понимаю, чем это может для меня аукнуться, а потому с усилием воли делаю шаг назад и сбрасываю с себя его ладони, мотая головой.

— Кейн, нет, не надо.

— Ким, да погоди ты, дослушай сначала. Ты можешь поехать ко мне и переждать ночь. Сейчас я отвезу тебя к себе домой, а сам поеду с Оливией, отвезу ее на танцы. Обещаю, что не стану тебе докучать. Если тебе так будет спокойнее, я вообще целый день не буду попадаться тебе на глаза, а вечером лягу на диване. Оливии я тоже скажу, чтобы не мешала.

— Оливия вовсе не…

— Брось. Тебе нужно всё это переварить. Я понимаю.

Я молчу. Мы оба молчим. В глазах его я нахожу нежность и поддержку, всецело подтверждающие его слова; некоторое время он просто смотрит на меня. Словно опомнившись, Кейн быстро приходит в движение, он собирает по стульям мои вещи, не идеально ровно забрасывает их в чемодан и потянув за «язычок», перемещает его в вертикальное положение, потянув за ручку. Оглянувшись по сторонам, словно проверяя не забыл ли что-то, он решительно направляет на меня глаза.

— Поехали?

Я смотрю в эти ярко-синие глаза, видя в них бурные реки беспокойства, решительности и чувств, прожигающие меня насквозь, и сама сдаюсь.

— Поехали.

27

Когда впереди мелькает знакомая подъездная дорожка, я начинаю чувствовать, как мой желудок скручивается в тугой узел. Кейн медленно выруливает на свою сторону улицы и останавливает машину напротив своего дома. Всю дорогу до его дома мы ехали молча. Пару раз Кейн пытался завести со
мной разговор, но бросил свои попытки, когда понял, что это бессмысленное занятие: когда я на нервах, мне чертовски трудно сосредоточиться на чём-либо.
Поначалу я наивно полагала, что смысла беспокоиться нет, и я спокойно смогу переступить порог его дома, однако, чем ближе мы становились к месту назначения, тем больше и сильней делался мой
страх.

Я не готова. Голову посещает даже странная мысль развернуться, чтобы уйти, убежать как можно дальше от него, но и понимаю, что это смешно и глупо. Я безропотно иду за ним, пока Кейн катит за собой мой чемодан, поднимая его каждый раз, когда впереди показывается лужа. На подъездной дорожке я, разумеется, поскальзываюсь и опасно отклоняюсь назад, но Кейн вовремя ловит меня за локоть, спасая от падения. На несколько секунд наши взгляды пересекаются и я неловко ему улыбаюсь. Да, это всё из-за нервов. Качая головой, Кейн отпускает меня, он удерживает в одной руке ручку чемодана, другой ловко проворачивая ключ в замке.

— Добро пожаловать в мое скромное обиталище, — дверь толкается вовнутрь, немного скрипя и медленно открываясь до самого конца.

Я ненадолго застываю в нерешительности, но Кейн любезно приглашает меня жестом, и я прохожу внутрь, слыша его за собой, за мной закрывается дверь. Одновременно с этим где-то перекликается ещё один стук двери, я вижу, как из комнаты на звук живо выбегает малышка, очевидно ждавшая Кейна с намерением сказать ему что-то важное, но тут она видит меня и на несколько мгновений застывает, в шоке округлив глаза.

— Кимберли? Так ты не уехала? — и столько неверия в ее голосе, но ещё больше удивления. Мне хочется верить, что приятного.

— Привет, малышка, — я неловко улыбаюсь, не зная, что можно ещё сказать в таких случаях. Оливия и немного краснеет.

— А. Э-э… Привет. А ты переезжаешь к нам? В смысле… Ты что, передумала уезжать?

Откровенно говоря, я не знаю, что мне ответить, как объяснить свое присутствие и главное как сказать, что я вовсе не передумала. Ещё вчера я горячо прощалась с ней, думая, что и вправду больше ее не увижу, и это рвало мое сердце на куски, а сегодня я стою перед ней, не зная, как в итоге она отреагирует на подобное заявление. Но тут я чувствую, как горячие ладони позади меня опускаются мне на плечи и Кейн вмешивается, за что я ему очень благодарна.

— Кимберли у нас погостит какое-то время, — его мягкий, но сильный голос задевает горячим дыханием мою макушку. Я чувствую, как его ладони опадают вниз, оставив после своего тепла необычную прохладу. — А ты почему ещё не готова, юная леди? У тебя занятие через полчаса, а ты все ещё валяешься в кровати? Ну-ка марш в комнату собираться. И оставь в покое бедную Кимберли, ей нужно отдохнуть.

Оливия бросает на брата взгляд, полный негодования и злобы, говорящий о том, что она это ему запомнит. Она смешно кривит мордашку, скрестив руки на груди, показывает ему язык и убегает обратно комнату.

— Зря ты так строго с ней, — я негромко подаю голос, глядя, как за ней захлопывается дверь, и смотрю через плечо, не возражая пока Кейн помогает мне снять плащ; несмотря на лето, погода в последнее разбушевалась. — Все в порядке, мне не тяжело, — я мягко проговариваю, в этот момент оборачиваясь к нему, но Кейн уже отворачивается, чтобы повесить мой плащ, твердо качая головой.

— Нет, Ким, ты устала. Я ведь обещал, что не стану мешать.

Когда он вновь оборачивается ко мне, наши взгляды напрямую встречаются и что-то происходит. Кейн застывает на месте, я слышу как у него перехватывает дыхание, и у меня самой на короткий миг оно останавливается где-то в груди. Что-то происходит между нами, какой-то внутренний диалог, какие-то доводы и сомнения, о которых ни один из нас пока ещё не решился сказать вслух. Но затем он несильно встряхивает головой, словно очнувшись, отступает в полшага и его голос вновь становится вежливым отрешенно-гостинным.

— Тебе нужно в душ? — Кейн опускает оценивающий взгляд вниз, разглядывая мои рубашку и юбку, и под этим взглядом я начинаю ощущать, как пунцовеют мои щёки.

— Обойдусь, — вяло возражаю я.

— А я, пожалуй, приму, — он вытаскивает из карманов своих брюк бумажник, ключи от машины и прочие вещи и швыряет их на полку. — Я ненадолго. Можешь делать и брать, что хочешь. Если проголодаешься — кухня в твоём полном распоряжении. Я мигом.

Он пролетает мимо меня, скрывшись за дверью комнаты, по всей видимости, спальни. Я снимаю босоножки, кидаю мрачный взгляд своему отражению в зеркале и тихо иду по коридору, осматриваясь по сторонам. В прошлый раз я не успела как следует оценить его жилище, да и не до этого мне было, но за считанные минуты моего краткого осмотра мне удаётся выяснить, дом у Кейна одноэтажный и широкий, с низкими потолками, что в нём есть пара спальных комнат, кабинет, кухня с ванной и просторная гостиная. Промежутки между окнами заложены темно-серой каменной кладкой, а вся мебель в доме тёмных оттенков, что как нельзя лучше подходит под моё видение обиталища мистера Тернера, однако никак не вяжется с представлением о том, как должна выглядеть квартира обычного парня по имени Кейн, когда-то мечтавшего о двухэтажном пэнтхаусе с просторной террасой.

Здесь довольно стильно и дорого. А ведь когда-то это был серый невзрачный домик с двумя тесными комнатками…

Где-то открывается дверь, и я слышу, как Кейн проходит в ванную. Когда я снова выхожу в коридор, чтобы поискать в прихожей подзарядку для мобильника, то обнаруживаю на полке в углу женскую резинку от волос, явно не Оливии. Сделав вид, что не заметила, я возвращаюсь в гостиную, нахожу свободную розетку и подключаю телефон на зарядку. Я сажусь на диван в гостиной, положив прямые ладони на коленки, и просто жду, пытаясь занять себя пока разглядыванием дома. Но надолго меня не хватает, — когда Кейн возвращается из ванной, я уже листаю тетради Оливии, которые нашла в перемешку в книгами, брошенными все вместе на тумбочку.

28

А я ведь знаю, почему она так со мной. Знаю. И ненавижу себя за это. Ты не простила меня, моя любовь, да я и сам бы никогда в жизни себя не простил. Всё ведь было не совсем так, как кажется на первый взгляд, не так ли?

Правда бьёт куда более больнее, чем я ожидал. Ты предатель, Кейн Тернер, и пора тебе уже посмотреть самому себе в глаза в отражении и признать это.

Солнце светит слишком ярко, светлые лучи расползаются слишком быстро после явной непогоды, высушивая дождевые лужи, пока я веду за руку Оливию, выбираясь из этого кишащего гомоном цветочного рынка, где люди громко торгуются с продавцами.

— Это цветы для Кимберли?

— Нет, малышка, они не для нее.

— А для кого тогда?

Что-то заставляет меня резко остановиться, когда я вижу впереди знакомую белую дверь на углу пятиэтажного здания и вывеску над ней. К ней по большей мере идти метров двадцать. Я делаю глубокий вдох и опускаюсь на корточки перед Оливией.

— Послушай, вчера мы с тобой очень плохо поступили с твоей преподавательницей. Ты была очень непослушной, устроила драку, а я накричал на нее. Думаю, нам обоим стоит извиниться.

Обычно с этим никаких проблем, — цветы, какая-нибудь побрякушка и они тают, даже если я крупно провинился. Я привык извиняться перед девушками таким способом. И да, я знаю, о чем вы сейчас думаете. Я действительно мог бы таким же образом хоть тысячи раз извиняться перед Ким, задаривать ее подарками и цветами, только Кимберли — не они. С ней нужно по-другому.

— Добрый день, мистер Тернер, — бодро здоровается молодая преподавательница, поспевая к нам, едва мы показываемся в танцевальной студии. Сегодня здесь на удивление тихо, а ещё мало учеников. — Здравствуй, Оливия. О-ох, какой милый букет! Хочется верить, что он для меня.

Да, я сам в шоке. Хотя, букет не сильно уж большой, — пять аккуратных тюльпанов, завёрнутых в милую цветную обёртку. Как по мне, — то, что надо для извинений, но недостаточно, чтобы ошибочно посчитать это за мнимые ухаживания. Да, то что надо.

— Прошу прощения, что накричал на вас вчера. Дети иногда бывают такими непослушными…

— Это точно. Иногда они те ещё непоседы. Но что поделать, дети — цветы жизни. Кстати, я очень люблю тюльпаны.

— Ах да, это вам.

— Это очень мило с вашей стороны, — девушка с мягкой улыбкой проговаривает в цветы, уже вдыхая их аромат. Я пару секунд наблюдаю за ней, пытаясь отыскать на ее лице проблески вчерашней обиды, но к счастью не нахожу.

— Что же, надеюсь, наш конфликт исчерпан и вы не обижаетесь на меня? Учтите, я все равно доверяю вам свое сокровище и надеюсь, что такого больше не повторится, — я опускаюсь на корточки перед малышкой: — Оливия, пообещай мне, что не станешь затевать драку только потому что кто-то как-то некорректно выскажется в твою сторону. Как я тебя учил, ну?

Малышка закатывает глаза и тяжело вздыхает, лениво проговаривая, копируя мой тон, которым я ей часто об этом напоминаю:

— Не обращать на них внимания, а если они пристанут, сказать тебе и ты всё уладишь.

— Верно. Помни, малышка, пока у тебя есть я, никто не сможет тебе по-настоящему навредить.

— Как здорово, — девушка аккуратно вмешивается, осторожно приобняв одной рукой малышку за плечи. — Видишь, какой у тебя замечательный брат. Давай, Оливия, беги переодевайся, а мы с твоим братом пока кое-что обсудим.

Оливии явно второй раз повторять не нужно, она забирает у меня свой рюкзак и уже без промедления топает по направлению к раздевалке. Что бы кто ни говорил, но вот танцевать она по-настоящему любит.

— Что такое? — спрашиваю я, едва Оливия исчезает из поля зрения, тревожно глядя на учительницу. — Уже пора вносить оплату за следующий месяц? Простите, у меня совсем вылетело из головы и…

— О нет-нет, не беспокойтесь, — девушка мягко останавливает меня, накрыв мои руки своей ладонью, когда я в спешке вытягиваю кошелек из кармана брюк. Я застываю на миг, чувствуя неправильное тепло от ее кожи, моргаю, а затем кладу его обратно. И жду.

— Простите, может я лезу не в свое дело… — девушка слегка мнется, из-за чего мной овладевают смутные подозрения. — Но могу я поинтересоваться, что с ее… кхм, с вашими родителями? Они ведь явно не умерли.

— Нет.

— Простите?

— Нет, не можете.

— Простите, если задела ваши…

— Мисс Бриджит, — обманчиво мягко перебиваю я, внимательно глядя на нее. — Извините, как вас зовут?

Но девушка видимо не замечает этой обманчивости в моем голосе, она смущённо краснеет и заправляет за ухо волосы, очевидно думая, что я спрашиваю ее имя не просто так и хочу познакомиться поближе.

— Вирджиния, — на выдохе отвечает она.

Ну видно же, что девочка хорошая. И интересуется подобным явно не с плохими помыслами.

— Что ж, Вирджиния, — я глубоко выдыхаю. — Я сильно сомневаюсь, что информация о наших родителях как-то повлияет на ваши уроки танцев. Это наше личное дело и я бы предпочел не распространяться об этом с малознакомыми людьми, — сказано это было максимально вежливо и без нотки грубости, но девушка явно уже пожалела о том, что спросила. На ее лице теперь читается мягкая вина, а ещё сожаление.

— Кейн, простите, я…

— Хорошего дня, Вирджиния. Я заеду за Оливией через полтора часа.

И я разворачиваюсь, безошибочно следуя на выход.

— Спасибо за цветы! — доносится мне вслед, когда я уже толкаю дверь наружу.

29

— …А потом она сказала, что я веду себя уж совсем как мальчишка и что человеку моего положения не пристало ругаться.

Мы все смеемся, поглощая вечерний сумрак без следа. Вчера я злился и был готов наказать Оливию, теперь же эта история вызывает во мне улыбку, не более. Да, я знаю, что обещал оставить Кимберли в покое, но разве ребенку это объяснишь?

Я внимательно смотрю на Ким. Уголки ее губ вежливо приподняты вверх, она греет руки о чашку чая и мыслями далеко. Я подаю голос, обращаясь к малышни:

— Это все очень занимательно, но я думаю, что тебе пора уже в кроватку. Ты время видела? — и снова кошусь на нее. — Да и Кимберли уже устала, ей бы не помешало отдохнуть.

— Да, пожалуй, — на удивление просто соглашается Ким, поставив чашку на стол и ни на кого в сущности не глядя.

— Но вот насчёт ругательств, она права, Оливия. Девочкам не пристало ругаться. Ты же леди, где твои манеры?

Оливия закатывает глаза и спрыгивает со стула, ухватив с собой полупустое ведёрко мороженого, она слегка наклоняется к Ким, прикрыв от меня рот ладонью:

— Он всегда так. Тотальная зануда, — и уже громче на всю комнату: — Всем спокойной ночи.

Обычно я не разрешаю ей таскать в комнату еду и уж тем более мороженое да ещё в таком количестве, но сейчас я даже словом не упрекнул её. Знает же, что при Ким я ее сильно ругать не буду. И пользуется этим, маленькая негодница.

— Это невозможный ребенок, — я вздыхаю, прожигая взглядом ее спину, пока она сворачивает в проёме и идёт в направлении своей комнаты, и осторожно перевожу взгляд на Ким. — Ты как? Она тебя не сильно утомила?

На губах Ким все та же сдержанная улыбка.

— Нет, было весело. Но если ты не против, я пойду спать, что-то я и правда устала.

— Ким, — ее непосредственность вызывает во мне искреннюю улыбку, я не удерживаюсь, беру ее ладонь и нежно целую. — Отчего же я должен быть против?

Кимберли смотрит на меня, в ее глазах застывает усталая ласка, дыхание теплое и сбивчивое, нежные пальцы слегка подрагивают… Ее ладонь резко ускользает из моей руки.

— Спокойной ночи.

Кимберли встаёт и направляется на выход.
Я смотрю ей вслед, и думаю, но мысль одна за другой уходят, они улетучились из головы, осталось лишь мертвое молчание.

Я покидаю кухню и медленно иду, задержавшись у комнаты Ким, прислушиваюсь. За дверью царит полная тишина, ни вздоха, ни всхлипа, ни шороха. Гробовое молчание, возбуждающее больше, чем открытое приглашение. Я прижимаюсь горячим лбом к прохладной стене и издаю глухой вздох. Сколько еще времени пройдет до той минуты, когда меня не смогут удержать собственные чувства? Неделя? Две? Может, месяц? Неужели снова придется предать Ким, только на этот раз сухим молчанием? И мне бы вернуться и лечь на диван, хотя бы сейчас сдержать свое обещание и оставить ее в покое… Пальцы судорожно сжимаются в кулак, но прежде, чем они снова расслабились, дверь бесшумно отворилась.

30

Кимберли резко дергается, остановившись в безмерном шагании по комнате, и затаив дыхание, стала наблюдать за тем, как медленно отворяется дверь и на фоне тусклого света, мерцающего в коридоре, в проеме возникаю я.

Стоя в длинной ночной рубашке, словно далёкая чистая мечта, — ее кудри завораживающе рассыпаются по плечам, — она смотрит на меня, затаив дыхание. Голос внутри моей головы говорит мне: она ждала, знала, что я приду.

Я осторожно закрываю дверь и поворачиваю ключ, нарушив тишину щелчком язычка в замке, медленно прохожу вперёд, ступая осторожно, словно меня помимо воли втягивают в липкую паутину. Хотя почему словно? Только втягиваю в эту паутину я себя сам. Может быть, я хотел бы этого избежать, выбраться из нее невредимым, но не могу, нет больше сил.

— А я-то надеялся, что когда-то мы отпустим всю боль и потери прошлого. Но видимо пришло время раскрыть всё, как было на самом деле, не так ли?

Эта невозможная тишина и её молчание сотрясает воздух сильнее, чем любой другой звук.

— Давай, Ким, — мой голос душит меня. — Скажи уже это. Скажи всё, как есть. Кто я для тебя. Предатель.

Кимберли делает глубокий вдох, запинаясь на полпути. Ее глаза мечутся в агонии, она порывисто делает шаг в сторону, вздрогнув, а затем падает в кресло, по локоть запустив руки в волосы. Спина её судорожно подрагивает, чуть сгорбившись над столом, Кимберли делает рваный вдох пытаясь успокоиться, и когда она снова говорит, ее голос звучит отстраненно.

— Когда ты… Украл Оливию из приюта и тебя из-за этого схватили, — Ким высвобождает руки и поворачивается, глядя мне в глаза. — Ты сказал, что тебя вскоре выпустили. Телефон они тебе тоже вернули?

— Вернули, — низко отвечаю я. Мой голос словно режет меня. Кимберли кусает губу.

— Но ты так и не позвонил мне. Ни разу. Пока я сходила с ума, оббивала порог твоего дома…

— Да, не позвонил, — заглушенно подтверждаю я.

— Почему?

— Потому что я…

— Ну?

— Потому что я… — я смотрю на нее с отчаянием. — Ким, умоляю, не заставляй меня это озвучивать.

— Тогда позволь скажу я. Ты ведь видел все мои сообщения, звонки?..

— Да.

— То есть, ты всё решил ещё до того, как увидел те фотографии и липовое свидетельство о моем браке, — она озвучивает ту правду, от которой я столько времени убегал, прикрываясь, чем угодно. Но оправдывайся и убегай сколько хочешь, но однажды правда настигнет тебя и прихлопнет, как кнут таракана.

— Да, Ким, — я беспомощно выдыхаю.

— А как же история о том, как ты приходил к моему дому в надежде поговорить…

Я цепляюсь за это как за последнюю ниточку, наверняка, выглядя уж совсем жалко:

— Я правда приходил к тебе.

Оправдание так себе, знаю. Ким молчит. Я осторожно подхожу и сажусь перед ней на колени, расставив руки на подлокотники стула по обеим сторонам.

— Ким. Я могу хоть сейчас поклясться тебе, что не брошу тебя, но это только слова, я понимаю.

— Тогда ты тоже так говорил.

Я горестно выдыхаю и качаю головой, понимая, что это оправдание скорее всего так себе:

— Ким, когда-то мне пришлось сделать этот выбор между тобой и Оливией. Но когда я увидел тебя вместе со Стэном и твою подпись на свидетельстве о браке, я пытался успокоить себя тем, что не ошибся…

Губы Ким трогает сухая усмешка:

— Но ты же поверил в эту ложь сразу, правда? Или же ты хотел верить в то, что видишь. А я ведь не поверила. Когда папа сказал, что ты отказался от меня… Я не верила. Я до последнего не верила. Даже получив этому подтверждение, - твое сухое молчание и подпись на документе, я ни на секунду не сомневалась в том, что тебя заставили, иначе никак. Но потом я узнала, что беременна, меня отправили на аборт и я побежала к тебе… Случилось это, и всё встало на свои места. Тогда я поняла, что правда куда более прозаична, чем это хочет видеть маленький безмозглый романтик, сидящий внутри меня. Я поняла, что тебя и вправду больше нет рядом, ни физически, ни духовно. Ты не придешь мне на помощь, не вырвешь меня из лап этих двоих монстров, для которых нет ничего святого. Я говорила им, что беременна, кричала, чтобы не трогали… — к концу ее голос чуть срывается, Кимберли берет паузу и делает рваный вдох, успокаиваясь. — Они меня не услышали. И бросили меня ночью в переулке, избитую и изнасилованную… И никому не нужную.

Я стою перед ней на коленях, чуть приближаюсь и осторожно беру ладонь Ким, сжимая её в своих руках.

— Ким… Кимберли, — с горечью выдыхаю я, с болью шепча ей в глаза. — Прости меня, если сможешь.

— А дело ведь даже не в этом, Кейн.

А в чем? — возникает на уме вопрос, но кажется, я сразу нахожу ответ. Мои губы разъезжаются в кривой, полной грустного понимания улыбке.

— Ты боишься, что я снова брошу тебя. Что я снова это сделаю. Боишься… Что я пообещаю, а потом уйду в закат?

Кимберли болезненно прикрывает глаза и отворачивается, сделав небольшой вдох, ее ладонь тихо выскальзывает из моих рук. Я понимаю, что прав, и ее молчание говорит мне об этом лучше, чем любые слова. Меня ломает от того, что я вновь делаю ей больно. Я внимательно на нее смотрю.

— Какие у тебя сейчас отношения с родителями? — мой голос звучит так отстраненно, он словно чужой, но в то же время мой собственный.

— С папой я помирилась. Мама… Раскаялась и всё поняла.

Тишина. Это самая тяжёлая и болезненная тишина между нами.

— Ким, — я вновь осторожно беру ее ладонь и целую её, крепко сжимая в обеих своих, и Кимберли возвращает ко мне полный осторожности взгляд. — Я понимаю, что много чего сделал неправильно. Я могу списать всё это на юность и неопытность, но понимаю, что это так глупо. Твой отец… Он сказал мне, что если я попытаюсь с тобой связаться, то больше никогда не увижу свою сестру. Мне кажется, я до конца не осознавал, что могу навсегда тебя потерять… Но я клянусь, я любил тебя всегда и люблю до сих пор. Я клянусь всем на этом ублюдском свете, — я буду бороться за тебя, Ким. За твое прекрасное и чистое сердце, которое когда-то доверилось мне… И за того человека, которого ты когда-то полюбила, я тоже буду бороться.

31

Меня будит громкий стук дождя по стеклу и резкая трель телефона. Я открываю глаза и первое, что вижу — залитое дождём большое окно в пол, освещающее полумрак незнакомой комнаты.

Чёрт возьми, где я?

Я принимаю сидячее положение. С моих плеч мягко спадает лёгкое одеяло. Всё ещё жмурясь с полуоткрытыми глазами, я поворачиваю голову во все стороны, с трудом различая очертания спальни Кейна, свешиваю ноги вниз и встаю на звук. Кажется, он идёт от гостиной.

Я нахожу свой неумолкающий трелью телефон в тумбочке гостиной. Наверное, вчера Оливия играла и поставила его сюда. Надо же, а я ведь совсем о нем забыла… Покосившись на аккуратно застеленный диван, говорящий о том, что здесь ночевали, я поправляю сползший угол покрывала и смотрю в экран.

Мне звонит Кейн.

— Алло.

— Доброе утро, Ким. Надеюсь, ты хорошо выспалась и я не разбудил тебя?

Где-то позади его сильного голоса я слышу какие-то фоновые звуки, очень напоминающие мне вокзальный шум аэропорта, кажется, я даже слышу голос диспетчера, объявляющего посадку на самолёт… Что весьма странно, хотя пока рано настораживаться.

— Ох, нет-нет, я все равно собиралась уже уезжать в гостиницу. Вчера я забронировала номер, они сказали, что я могу поселиться с утра, так что всё нормально.

— Ким, — уставший голос Кейна вдруг принимает новые очертания. — Как раз поэтому я тебе позвонил.

А вот теперь уже можно начинать нервничать?..

— Что такое?

— Понимаешь, я… Ким, — он выдыхает мое имя, как будто не в силах выговорить что-то другое. — Дело в том, что я не в городе.

— Что? А где же ты тогда?

— Я в Веллингтоне.

— В Веллингтоне? Но это же так далеко!

— Ким, спокойно. Мне пришлось уехать, чтобы решить кое-какие рабочие дела… И смогу вернуться только завтра.

Я ошарашенно выдыхаю в трубку:

— О-о, кажется я понимаю, в чем дело. Нет-нет-нет, я знаю, к чему ты клонишь и я ни за что не…

— Ким, прошу. Я прошу тебя это сделать не ради меня, потому как знаю, что так ты в жизни не согласишься. Останься ради Оливии, Ким, — его голос становится на тон ниже, и я не могу понять, от притишенного шума там или из-за сути разговора. — Я завтра вернусь и тогда ты сможешь уехать, куда захочешь. Мне совсем не с кем ее оставить, а я так не хочу дергать ее снова, она так устает, а ещё ее постоянно укачивает от этих вечных перелетов… Здесь она уже привыкла, у нее танцы, друзья, пойми. К тому же, она так переживала, что ты уезжаешь, что вы больше не увидитесь и…

— Погоди, — я резко перебиваю его и неровно перевожу дыхание. Как бы мне это не аукнулось потом. — Ну хорошо, я останусь. Сейчас позвоню в отель и отменю бронь номера.

— Спасибо тебе, Ким. Правда, спасибо.

— Но только до завтра, — поспешно уточняю я. — Завтра у меня рейс на самолёт, билет обратно на сдать.

Не завтра, а только через шесть дней. Да и я ещё даже не забронировала его, но Кейну об этом знать не обязательно.

— Разумеется. Я постараюсь сегодня найти кого-нибудь, кто бы посидел несколько дней с Оливией. Попробую позвонить в какое-нибудь агентство и нанять няню…

— В каком смысле несколько дней? — вновь перебиваю я. Нервная дрожь сковывает льдом сердце. — Ты же завтра вернёшься?

— Я не уверен, Ким, — вдруг как-то вяло выдыхает он. — Это может затянуться… На какое-то время. В общем, долго объяснять, нюансы работы, сама понимаешь. Я не могу тебя просить оставаться так надолго, у тебя работа в другом городе, своя жизнь. Я понимаю.

Я опускаю голову, поднимаю руку и чуть зажмуриваюсь, прижимая пальцы ко лбу.

— Подожди, — устало проговариваю я, и вовсе прикрыв глаза. — На сколько ты говоришь, задержишься?

— Думаю, дней пять.

И я знаю, что не должна. Знаю. Но…

— Я… Я думаю, что смогу остаться.

А вот и свободное падение...

— Правда?

— Да.

— Ким… — его голос становится чуть приглушенным из-за активизации фонового шума, но в нем слышится явно бодрое облегчение. — Если честно, то я даже не знаю, как тебя благодарить. Ты меня очень выручила. Все же, тебе я доверяю гораздо больше, чем всяким там нянькам… Да чего уж там, только тебе я и доверяю. И независимо от того, как ты поступишь дальше, я просто рад, что сейчас ты здесь. Я люблю тебя.

И он кладет трубку первым.

32

— Я люблю тебя.

И как самый последний трус, я заканчиваю звонок до того, как мне ответит Ким. Не знаю, почему. Хотя нет, знаю. Я боюсь услышать её ответ, а вернее холодное «я тебя нет» или «мне все равно». Наверное, мне стоило промолчать, но я не смог сдержаться.

Признаться честно, я схитрил. Возможно, этот поступок не сильно красит меня, как мужчину, да и вообще мало приносит самому удовольствия.

На самом деле, я все ещё в городе, хотя скоро уеду в Веллингтон, это правда. Я бронировал билеты в Веллингтон ещё недели две назад, до того как встретил Ким. Разумеется, на Оливию тоже. Так как оставлять ее одну не предусматривалось, а мысль о няньках и прочих вариантах мне даже в голову не приходила, то я собирался просто взять сестру с собой. Да, ребенок действительно плохо переносит перелеты и я стараюсь максимально минимизировать их, но что поделать, иногда это просто необходимо…

Чёртов Веллингтон. Теперь Ким наверняка думает, что я всё это подстроил. Хотя у меня и в мыслях не было, — командировка была спланирована заранее, но с появлением Ким в моей жизни у меня всё пошло совсем другим чередом. Я настолько пропитался ею одной, да я настолько помешался на ней, что у меня совсем вылетело из головы.

А я ведь никогда ей не лгал. Ни капельки. Вчера, когда я признал наконец свою главную ошибку, когда она тоже обнажила передо мной душу, когда я смотрел ей в глаза, видя в них отражение моих, я понимал, что моя жизнь как взрывчатка, а в руках этой хрупкой девушки находится пульт управления. И ей стоит только нажать на маленькую кнопочку, шевельнуть одним пальчиком и меня разорвет на ошметки. На самом деле, у меня был план. Если вы думаете, что пять лет назад я вот так просто отказался от Ким, то вы ошибётесь. Да, я выбрал Оливию. Я хотел перехитрить ее отца, но в итоге перехитрили меня. Сначала мне нужно было вернуть мою сестру юридически, а потом я бы нашел способ. Я бы украл Ким, пришел за ней и забрал ее с собой. Я знаю, что она бы простила меня за всё. Пять лет тому назад — простила бы. Но все изменилось после того, как ее отец позвонил мне и сказал, что хочет со мной встретиться. Поначалу я насторожился. Хотя даже наивно полагал, что он заменил свое мнение и наконец принял выбор своей дочери, то есть меня.
Но правда оказалась куда более жестокой. Отец Кимберли поставил меня перед фактом: либо Оливия, либо Ким. При этом не забыл уточнить, что если я выберу Ким, то я все равно ее не получу и моя жизнь превратится в ад. Выбор без выбора. Я наотрез отказался, даже думать не стал. Была мысль даже послать его куда подальше, но я сдержал себя. На следующий день меня огорошили новостью: Оливию забирает новая семья, которая удочеряет её. Прямо сейчас, в этот момент. Завтра она уедет в новое место. И я больше никогда не увижу свою сестру.

Паника взяла надо мной верх. Сначала я пытался решить всё сам. Был готов заплатить им, продать дом, да отдать просто всё, но это изначально была провальная затея. Время было на исходе. Можно говорить, что всё это устроил отец Кимберли, но наверное, будет правильнее сказать, что он просто ускорил процесс. В то время на Оливию уже долгое время поглядывала семья новоиспечённых супругов, но я до последнего наивно полагал, что смогу справиться. В порыве безысходности я позвонил ему. И сказал, что согласен. Вот тогда-то меня и ждал полный крах. Мой наивный план перехитрить ее отца, а потом вернуться за моей Ким, канул в бездну. Я помню, что написал ей какое-то сумбурное сообщение, коротко объяснив, что у меня проблемы и как только я их решу, я вернусь за ней, но это сообщение, видимо, к ней так и не дошло. Ее отец даже тут оказался хитрее. Наверное, подсуетился и удалил до того, как она увидела. Помню, мне ещё показалось странным, что она не ответила… А затем как снег на голову, — и ее отец поставил меня перед фактом: Ким замужем. Дескать, ей надоело ждать, пока я выбьюсь вы люди и она выбрала комфорт и деньги.

Я не поверил. Не может же Ким, моя Ким выбрать другого! Чушь какая! Но оказалось, выбрала. Вернее, со всех сторон мне твердили доказательства этого…
А на самом деле она ждала меня. Даже после того, что с ней сделали, она плакала и звала меня, пока я, как последний скот в этом мире, трусливо поджал хвост, собрал монатки и умчал прочь, выхлестывая свою обиду на ее «предательство», тогда как на самом деле предателем был я. Ведь внушить себе, что это она выбрала другого и поверить в ложь гораздо легче, чем посмотреть в глаза правде. Вот тогда я и окончательно добил себя морально. И её тоже. Благодаря ее отцу. Шах и мат тебе, Кейн Тернер.

— Кейн, так ты едешь или уже нет?.. — твердый голос приятеля проникает в мое сознание, медленно рассеивая туман из воспоминаний. — Послушай, дружище, я могу и сам это замять.

Я смотрю на своего партнёра, черноглазого и опасного с виду Блейка Морриса, но мудрого и рассудительного внутри человека, и постепенно возвращаюсь мыслями в реальность. Голос диспетчера уже разносится по округе сквозь громкоговоритель, объявляя посадку на наш рейс. Я выдыхаю, резко веду плечом и подхватываю свою сумку с пола.

— Поехали, — говорю твердым тоном и шагаю первым на посадку.

Честно говоря, я и сам надеюсь, что мне удастся вернуться поскорее. А потом… Нет, я не собираюсь держать ее силой, ссориться или доказывать что-то, но я сделаю всё, чтобы Ким никуда не уехала. Когда-то ты уже совершила самую большую ошибку в своей жизни, выбрав меня. Скоро я вернусь из этой гребанной командировки домой, и вот тогда… Я буду вымаливать у тебя прощение сильнее, чем что-либо на этом ублюдском свете. Я буду ползать перед тобой на коленях, как законченный вусмерть подонок,я сделаю всё, лишь бы ты вернулась ко мне. Ты от меня больше не денешься, Ким Уильямс.

Я не скажу, что я самый заядлый в мире романтик, но похоже, это будут самые длинные пять дней в моей жизни.

33

Десять. Не пять, а целых десять дней.

Именно на столько на самом деле затянулась моя «пятидневная» коммандировка, которая в начале казалась всего лишь маленькой быстро решаемой преградой между мной и Ким. И если бы я знал, что всё так сложится, то сказал бы ей всё, как есть. Ведь в идеале мне бы задержаться ещё парочку дней, но я решил вернуться. Дьявол, как же я соскучился…

Я звонил ей. Чаще, конечно, Оливии, она то мне как раз и тайком рассказывала всё про Ким. Куда ходила, что делала, с кем общалась. Да, я знаю, что выгляжу как самый настоящий маньяк, но ничего не могу с собой поделать, — страх потерять ее снова делает свое.

Тяжелее всего было, когда по истечению пяти дней мне пришлось сказать, что я не вернусь. Вернее, вернусь, но позже. Я честно ожидал, что Ким даже не станет дослушивать меня, бросит трубку, соберёт свои вещи и просто уйдет. Но она вновь меня удивила. Кимберли сказала, что останется. Я не знаю, повлияло ли на нее так время проведенное с Оливией или же что-то другое… Но я нарочно откинул мысли о втором, чтобы зря не обнадеживать себя. Вряд ли ее желание остаться здесь ещё на несколько дней связано как-то со мной…

Они весело проводили время. Иногда Оливия рассказывала мне в деталях: как собирали паззлы, ели мороженое, пекли пироги, гуляли по городу и много смеялись… Хотя в последние три дня Ким вдруг резко помрачнела и все время ходила задумчивой. Об этом мне тоже сказала Оливия. Меня даже посетила наивная мысль, что она соскучилась по мне, но внутреннее чутье не проведешь, — здесь причина в другом. Общаясь со мной по телефону, Ким не выдавала себя, разумеется. Несколько раз я ловил себя на мысли, что мне бы хотелось выглядеть как обычная пара, которая поддерживает связь на расстоянии… Но на деле мы ведь даже с Ким не встречаемся.

Всю дорогу домой я ломал голову над тем, что же случилось и почему ее настроение резко изменилось. Может, она хочет уехать. Насовсем. Эта мысль в буквальном смысле напрочь выбивает почву у меня из-под ног. Вот уже который день в моей голове крутится наш разговор, состоявшимся тем вечером.

«Так что бы ты сделала, если бы забеременела снова?»

Она молчала. Долго. А затем все же измученно ответила:

«Я просто надеюсь, что этого не произойдет, потому что…». Что именно «потому что» я так и не узнал. Но сделал вид, что мне вовсе не больно от этих слов.

Щелчок. Ещё один. И вот наконец. Я дома. Глубокий вдох наполняет лёгкие знакомым запахом и отрезвляет сознание.

Дорогой я купил ей цветы. Широкий букет бело-красных роз, которые даже мне едва помещаются в руку. Разумеется, они без шипов, — понятия не имею, как она на них отреагирует.

Я негромко захожу в дом. Вокруг стоит гробовая тишина. Я смотрю вниз и вижу ее туфли, брошенные абы как, рядом валяющуюся сумочку на полу, что выглядит странно, как будто придя домой, она очень спешила. На часах почти четыре и я знаю, что Оливии сейчас нет дома, — Ким отвела ее на занятие примерно час назад и скоро нужно будет ее забирать. Я нарочно выбрал именно это время полета, — зная, что Ким будет одна, мне будет проще с ней поговорить.

Я нахожу ее в раскрытой ванной, легко подтолкнув дверь рукой, я вижу Кимберли, застывшую ко мне спиной. Она что-то держит в руках, что-то очень маленькое, всматриваясь, но из-за спины не вижу, что именно. Ким не услышала моих тихих шагов. Зато я едва различаю её потрясенный шепот: «это невозможно» и «Боже, нет, только не это».

— Ким?

Она резко втягивает воздух, едва не захлебнувшись вздохом, в мгновение ока бросает в корзину хлопнув крышкой, а затем разворачивается ко мне. Думаю, не стоит говорить о том, как она удивилась моему появлению.

Да, я не сообщил ей, что сегодня приеду. Сюрприз, твою налево. Но глядя на ее почти что нечеловеческий испуг, быстрое дыхание и расширенные в ужасе зрачки, я уже начинаю жалеть, что не предупредил.

— Кейн… Привет, — голос Ким подводит её, чуть не срываясь на каждой гласной. Тут она подлетает ко мне и вырывает из рук цветы. От меня не укрывается нервная дрожь в ее пальцах.

— Это мне? Спасибо. Я… я сейчас н-найду для них в-вазу.

Мое горло сжимается в судорожном спазме. Ким заикается. Я ещё никогда не видел ее такой. Она убегает от меня быстрее, чем я могу что-то ответить и у меня появляется стойкое ощущение, что она нарочно это делает, чтобы избежать мое общество. А вот это неприятно.

Я провожаю ее долгим взглядом, после чего смотрю в пол и задумчиво потираю щеку. Затем выдыхаю.
Поднимаю взгляд и мои глаза падают на корзину для белья. Тут я вспоминаю ее странное действие. После недолгих размышлений что-то заставляет меня подойти. Я медленно открываю крышку и в этот момент со мной происходит нечто странное. Из-под белой футболки торчит кусочек синей прямоугольной полоски. Я беру ее в руки, приближаю к себе и смотрю, так и чувствуя, как от переизбытка чувств в горле образуется комок, сердце учащается в трехмерном спазме, а грудь и вовсе задавливает непонятной эйфорией…

И тут ко мне приходит осознание того, что я вижу. Тест показывает две полоски. Ким беременна.

34

Суетливый звук посуды и шаги Ким вынуждают меня очнуться. Я бросаю тест в корзину, захлопываю козырек и разворачиваюсь обратно, как раз вовремя.

—Кейн?

Я поднимаю глаза и вижу Ким, застывшую в гостиной уже с пустыми руками. Я вижу пульсирующие вены под неестественно бледной кожей, вижу взлетевшие ко лбу брови, вижу побелевшие как мел губы. Я вижу испуг в её широко распахнутых глазах. Как будто она только поняла, что оставила меня наедине с доказательствами. Да, я выгляжу странно, застыв посреди ванной истуканом.

Она быстро берёт над собой контроль.

— Почему ты не предупредил меня, что приедешь? — спрашивает она деланно спокойным голосом, но я улавливаю в нём истерические нотки.

Я смотрю ей в глаза с убийственным спокойствием:

— Хотел сделать сюрприз.

Ким недоверчиво округляет глаза и натянуто улыбается:

— Я не очень люблю сюрпризы.

Это был намек, или как?

— Учту на будущее.

Она снова улыбается и пытливо всматривается в моё лицо, с болезненным отчаянием пытаясь понять, видел я или нет.

Понял или нет.

Вероятно, моё спокойствие, хоть и заторможенное, заставляет её верить, что я ни о чем не догадываюсь, потому что она выдыхает, и я не могу не заметить облегчения в её голосе:

— Ух, что за день, одни сплошные нервы. Совсем забыла, хотела ещё постирать вещи, как раз вот собиралась, но ты меня сбил с толку.

Она проходит мимо меня, заходит в ванную и тянется к корзине с бельем. Запнувшись на полпути, она осторожно вскидывает на меня взгляд, и я улавливаю в нем нотки беспомощности вперемешку со страхом.

Понял, не дурак.

Я тактично выхожу из ванной, но далеко отойти все равно не получается, когда я разворачиваюсь, Ким уже занимается делом.

Я внимательно за ней наблюдаю.

— Ким, — говорю я, глядя на то, как она выгружает вещи в стиральную машину, едва узнавая свой севший голос.

«Ты ничего не хочешь мне сказать»? — чуть не вырывается у меня, но я вовремя себя сдерживаю.

— У тебя все в порядке? Ты какая-то бледная, — вежливо интересуюсь, а у самого сердце бьётся как сумасшедшее. Господи, хоть бы это было правдой и она действительно была беременна.

Ким натянуто мне улыбается.

— Да, а что?

Слабое разочарование бьёт по мне ключом. Несказала.

— Да нет, ничего, — просто отвечаю.

Я устало тру глаза, затем смотрю на свои ладони и не могу понять, что чувствую. Когда я вновь поднимаю взгляд, Ким уже поднимается с колен и так и забыв включить стиралку, с явным облегчением выходит из ванной. У нас будет малыш. Невероятно. Что это, если не чудо? Я жду, когда она проходит мимо меня, хватаю ее за руку и резко притягиваю, с жаром целуя. Ким захлебывается дыханием от неожиданности, она даже толком не успевает ответить на поцелуй, потому что я быстро ее отпускаю.

— Кейн, ты чего? — спрашивает она настороженно. Я перевожу взгляд между ее взволнованными глазами.

— Просто, — выдыхаю я. — Соскучился.

И снова это облегчение в глазах и натянутая улыбка. Ну же, скажи мне, я ведь так жду этого. Ким не отвечает, она идет дальше и вдруг сворачивает в прихожую. Я с удивлением наблюдаю, как она берет свою сумочку, недолго копается в ней и вытягивает телефон.

— Ты куда-то собираешься?

Честно говоря, этот вопрос был задан просто так и я вовсе не ожидал, что получу на него положительный ответ. Ким слишком наигранно улыбается и слишком откровенно избегает встречаться со мной взглядом.

— Да… У меня тут... Я понимаю, что ты только приехал, наверняка устал, но могу я тебя попросить забрать Оливию?.. Мне просто… Нужно уладить кое-какие дела.

— Хорошо.

— Спасибо.

Ким утыкается в телефон,

— Черт, — едва слышно выдыхает она, и оставляя сумочку и телефон, убегает в спальню, явно о чем-то вспомнив.

Я остаюсь стоять на месте, как идиот. Наверное, с минуту или даже две я просто стою, не могу пошевелиться.

Тут на ее телефон приходит уведомление. Я перевожу взгляд на тумбочку. И я знаю, что подглядывать нехорошо. Знаю. Но что-то заставляет меня подойти, меня словно тянет вперёд какая-то невидимая сила, вынуждая посмотреть в ее телефон.

Она вызвала машину. Когда я смотрю адрес, у меня внутри всё переворачивается. Она собирается в «Бейби-Сиэтл».

И такси приедет уже через три минуты. Она собирается к врачу, чтобы подтвердить беременность? Мое сердце начинает стучать быстрее. Может быть, она поэтому не сказала мне. Хочет убедиться всецело, а потом сообщит. Я не специалист в этих делах, но даже мне известно, что тесты не всегда показывают правду.

Ким вылетает из комнаты неожиданно, я едва успеваю положить ее телефон на место. В мгновение ока она пробегает мимо меня, обувается, подхватывая сумочку и телефон, и ничего не говоря вылетает из дома, хлопнув дверью.

Я так и не двигаюсь, стоя истуканом. Вероятно, она даже не заметила, что я здесь стою. Я никогда не чувствовал себя более растерянным.

Я молча стою и пялюсь на дверь, не понимая, что это за удушающее чувство, вдруг возникшее ниоткуда и поднимающееся внутри меня?.. Оно давит на грудь, отнимает дыхание, заставляя сердце предчувствовать неладное в быстрых тревожных ударах... Глубокий вдох. Я прикрываю глаза, отсчитывать до пяти, а затем подхватываю ключи от машины и выхожу за ней.

35

Окружающий мир проносится скоростными слепками размазанных пятен. Вжимаю ногу в педаль, давлю на газ и лечу, наплевав на правила дорожного движения и красный свет светофора. Дорогой меня остановили гаишники и мне пришлось дуть в трубку и долго доказывать им, что я не пьяный и не сумасшедший. Ну да, они поверили. Красные от ярости глаза, истовое дыхание, расширенные зрачки. В итоге я все равно сорвался, за что едва не оказался в отделении. Как хорошо, что сейчас много чего можно решить своим статусом. Плохо другое. Я потерял по крайней мере не меньше, чем полчаса. Пишу Оливии, что я уже в городе и чтобы она никуда не уходила, пока я за ней не приеду.

Я звонил Ким. Трижды. Ровно столько же раз она сбрасывала мой вызов. Если каких-то полчаса назад меня одолевали совсем небольшие смутные мысли, то сейчас очевидная тревога бьёт набатом по по сердцу — она что-то задумала. Я чувствую, чувствую неладное. Но самое ужасное, — я боюсь не успеть.

Автомобиль заносится сплошным круговым движением, я едва успеваю вывернуть руль, остановившись поперек стоянки. Другие автомобилисты начинают сигналить, ругаясь и возмущаясь. Парни, честно, меня не волнует.
Хлопаю дверкой, быстрым шагом пересекаю двор и врываюсь в холл, толкая двойную дверь.

— Кимберли Вильямс, — произношу я твердым голосом ещё быстрее, чем мои шаги приближаются к стойке. — Недавно записывалась на прием. Куда она пошла?

— Мужчина, соблюдайте правила, — женщина за стойкой недовольно акцентирует на мне внимание, уловив мой агрессивный настрой. — Я сейчас охрану позову.

— Куда она пошла? — гаркаю я, повысив голос. Да хоть самого дьявола, мне плевать.

Я не вижу, но каким-то образом улавливаю, как спохватывается охранник, но женщина останавливает его кивком, бросив на меня весьма неоднозначный взгляд.

— Да, была такая, — покосившись на меня, она смотрит в компьютер, щёлкнув два раза мышкой. — Минут пятнадцать назад просила принять ее вне очереди.

Тишина.

Ну и?..

— Тридцать второй кабинет, это второй этаж. Проверилась у гинеколога, оттуда получила направление на аборт.

Меня всего перетряхивает, только я уже мчусь по направлению на второй этаж.

— Мужчина, бахилы! — кричит она мне вслед.

Только я уже не слышу. Мое сердце колотится как заведенное. Я должен, должен ее спасти. Я обещал! Я поклялся себе и Богу, что больше не позволю ей страдать. Что же ты творишь, Кимберли?..

— Абортивное отделение это куда? — спрашиваю уборщицу, моющую шваброй полы на втором этаже.
Она отвечает, не поднимая лица:

— По коридору налево, кабинет тридцать шесть, — а затем, словно осознав, быстро окликает: — Мужчина, мужчина, постойте! Мужчинам туда нельзя.

Я на ходу оборачиваюсь:

— Там моя девушка. Возможно, прямо сейчас она делает аборт. Я должен остановить её!

— Вас туда все равно не пустят. Послушайте, была здесь одна девушка, минут десять назад туда зашла. Если аборт медикаментозный, процедура продлится ещё минут двадцать, это не так много, вам лучше подождать её здесь.

— Я не могу ждать.

— Вам туда все равно нельзя.

— Да мне плевать.

— Подождите. Да подождите, куда ж вы так несетесь!.. Охрана!

Честно, я понятия не имею, в каком направлении я двигаюсь, но чувствую, что я почти у цели. Тут словно ниоткуда появляется здоровенный охранник, которого мне не осилить, и даже не один, а двое. Они словно из-под земли вырастают. Они хватают меня, заблокировав проход и тянут на выход. Учуяв сопротивление, скручивают и грозят полицией.

— Да всё, всё! — гаркаю я, освободившись. — Я понял. Я вот здесь посижу.

Они меня отпускают, вот только никуда не уходят, оставшись стоять надо мной конвейером с обеих сторон.

Я действительно сажусь в одно из пустых кресел для ожидания, наклоняюсь вперёд, запускаю руки в волосы по локоть и жду. Кажется, я сам схожу с ума.
Этого не может произойти с нами снова. Я помню, сколько печали было в ее глазах, когда она рассказывала мне о прошлом. Я давно уже понял, что ее отец монстр, который отдал свою дочь на растерзание, но она…

Кимберли. Ким. Ты же не можешь этого сделать с нами. Я же знаю тебя. Я же люблю тебя. Я же…

А быть может, я знаю ее недостаточно хорошо.

Проходит ровно двадцать минут от указанного мне срока, когда дверь тридцать шестого кабинета открывается и бледная, лишенная всех жизненных сил Кимберли выходит вся в слезах.