Кровь. Её было так много, что в тусклом свете уличного фонаря она казалась чёрной, густой и бездонной. Она медленно растекалась по трещинам асфальта, поглощая осколки звёзд, отражавшихся в луже.
Вика стояла неподвижно, не в силах издать ни звука. Её тело онемело, разум отказывался воспринимать происходящее. Всего несколько минут назад её мир был полон смеха. Они с Максом возвращались домой с празднования своего двадцатилетия, толкая друг друга, вспоминая смешные моменты вечера. Он шутил, что они теперь совсем старые, а она спорила, что он всё такой же ребёнок.
— Давай сократим, — предложил Макс, nodding головой в сторону тёмного переулка между гаражными кооперативами.
— Опять через гаражи? — поморщилась Вика. — Мне страшно.
— Трусишка! — он засмеялся и потянул её за руку. — Я с тобой. Всех призраков ещё в детстве отсюда выгнал.
Его ладонь была тёплой и надёжной. Она позволила увлечь себя в полумрак.
Их шаги гулко отдавались от кирпичных стен. И тогда из тени, словно из ниоткуда, возникли две фигуры. Стремительно и беззвучно. Макс резко остановился, инстинктивно толкая Вику за свою спину.
— Чего надо? — его голос прозвучал громко и уверенно, но Вика почувствовала, как напряглись его мышцы.
Незнакомцы не ответили. Один из них, коренастый, сделал шаг вперёд. Мелькнуло что-то блестящее и тяжёлое в его руке. Макс попытался отступить, прикрывая Вику, но было поздно. Раздался глухой, влажный звук. Негромкий, но навсегда врезавшийся в память Вики.
Макс не закричал. Он издал короткий, удивлённый выдох, его глаза широко распахнулись. В них не было страха, лишь чистое, животное недоумение. Его колени медленно подкосились, и он осел на асфальт сначала на колени, потом набок.
Коренастый мужчина бросил быстрый взгляд на своего подельника, стоявшего в глубине тени, и оба развернулись и растворились во тьме так же бесшумно, как и появились.
Тишина. Гробовая, оглушительная тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Вики. Она рухнула на колени, трясущимися руками пытаясь найти пульс на его запястье. Ничего. Только нарастающая, липкая влага и леденящий холод кожи.
Только тогда из её горла вырвался сдавленный, надрывный стон. А за ним — пустота.
Похороны прошли как в тумане. Чёрные платья, чужие прикосновения, слова соболезнований, которые не доходили до сознания. Родители Макса, постаревшие на двадцать лет за один день. Её собственные родители, смотрящие на неё с бессильной жалостью.
Полиция работала быстро, но бесполезно. Допросы были однообразными.
«Вы видели лица?»
«Нет».
«Они что-то говорили?»
«Тихо. Я не разобрала».
«Были ли у Максима конфликты, долги?»
«Нет. Никогда».
Переулок был чист. Ни гильз, ни оружия, ни следов борьбы. Единственная улика — следы шин, принадлежавшие угнанному автомобилю. Камеры наблюдения на ближайших домах в тот вечер проходили «плановую перепрошивку». Данные не сохранились.
Через два месяца старший следователь, человек с усталыми глазами, вызвал их семью.
— Дело приостанавливаем. Всё, что можно, мы сделали. Новых данных нет.
Вика молча вышла из кабинета. Она поняла. Для них Макс стал делом. Папкой на полке. Для неё же он навсегда остался мальчишкой с двумя лопатками.
Она попыталась вернуться к жизни. Закончила институт, защитила диплом, устроилась в дизайн-студию. Но настоящая её жизнь начиналась вечером. Она возвращалась в свою квартиру и закрывалась на все замки. Включала настольную лампу, и мягкий свет выхватывал из тьмы её главный проект — «Стену памяти и ярости».
Это был сложный, многослойный коллаж. В центре — его школьная фотография. Вокруг — карта города, испещрённая булавками и нитями. Распечатки переписок, выписки телефонных звонков, вырезки из газет. Она знала о нём всё. Каждую мелочь. Он не был святым, но был чист. Убийство было бессмысленным. А значит, ещё более жестоким.
Она чувствовала себя одинокой и измотанной. Друзья, сначала поддерживавшие её, постепенно отдалились. Её одержимость их пугала. Родители умоляли «отпустить». Но она не могла.