Книга Вторая: Наследие Леших Лесов: Кровь Земли

ЧАСТЬ 1: РАНЕНАЯ ЗЕМЛЯ ГЛАВА 1. НОВЫЕ РУТИНЫ

Тишина после битвы оказалась самой громкой из всех, что Алиса когда-либо слышала. Она не была благодатной или умиротворяющей. Это была тишина пустоты, зияющей, как свежая рана, тишина оглушительного одиночества, в котором каждый шорох, каждый скрип половицы отзывался эхом невысказанных слов и несовершенных поступков.

Прошло уже два месяца с того утра, когда она проснулась и поняла, что он ушел. Не на охоту, не на патрулирование границ. Навсегда. В доме пахло дымом, травами и остывшей печью, но его запаха — дикого, терпкого, с нотками мокрой шерсти и хвои — больше не было. Исчезла и та странная, едва ощутимая вибрация в воздухе, что всегда сопровождала его присутствие, даже когда он спал, свернувшись в самом темном углу. Теперь воздух был неподвижным, застывшим, словно в склепе.

Алиса лежала на широкой кровати, уставясь в закопченный потолок, и слушала эту новую, безжизненную тишину. Она пыталась найти в ней гнев, обиду, отчаяние — любую сильную эмоцию, что могла бы стать точкой опоры. Но находила лишь тяжелую, свинцовую усталость и странное, щемящее чувство неполноценности. Он ушел, потому что она оказалась недостаточной. Недостаточно сильной, недостаточно мудрой, недостаточно… чем-то. Их союз, тот сплав воль и сущностей, что позволил им изгнать Морского Царя, оказался хрупким, как утренний иней. И она не смогла его удержать.

Стук в дверь, резкий и настойчивый, вырвал ее из тягучего омута самосожаления.

«Берегиня! Алиса! Выходи! Беда!»

Голос был молодым, срывающимся на фальцет от волнения. Петька, сын мельника. Алиса медленно поднялась с кровати, костяной холодок тревоги на мгновение отогнал апатию. Беда в Черном Боре редко бывала мелкой.

Она накинула на плечи грубый, домотканый платок — подарок какой-то из деревенских женщин — и отворила тяжелую дубовую дверь.

На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Петька. Его лицо было бледным, глаза выпученными от страха.

«Липа… — выдавил он, задыхаясь. — Липа на площади… она… она сгинула!»

Алиса почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле. Она инстинктивно схватилась за косяк, чувствуя, как волна дурноты накатывает на нее. Липа. Трехсотлетняя липа в центре деревни. Не просто дерево. Символ. Сердце. Место, где сила земли всегда била ровным, мощным ключом.

«Что значит «сгинула»?» — ее собственный голос прозвучал хрипло и чужим.

«Черная! Вся! За одну ночь! Листья осыпались, а ствол… ствол как уголь!»

Не дожидаясь ответа, Алиса выскочила из дома и почти побежала по грязной, разбитой дороге к центру деревни. Она чувствовала это еще до того, как увидела. Тяжелый, сладковато-горький запах гнили и пепла. И холод. Леденящий, неестественный холод, исходящий оттуда, где всегда чувствовалось тепло живой древесины.

На площади уже столпились почти все жители Черного Бора. Они стояли молча, в почтительном отдалении, образуя живое кольцо вокруг того, что еще вчера было гордостью и душой их мира. Их лица были бледны, в глазах читался не просто испуг, а животный, первобытный ужас перед непонятным и неотвратимым.

Алиса прошла сквозь толпу, и люди расступились перед ней, как перед призраком. И вот она увидела.

Старая липа была мертва. Не просто засохла от старости или болезни. Она была уничтожена. Ее могучий, в три обхвата, ствол почернел, будто его выдержали в адском пламени. Кора потрескалась и облупилась, обнажив под собой не светлую древесину, а нечто плотное, смолянисто-черное, словно окаменевший деготь. Ветви, еще недавно гордо простиравшиеся к небу, безвольно обвисли, иссохшие и хрупкие, как кости древнего великана. От дерева веяло таким абсолютным, всепоглощающим ничто, что слезы непроизвольно выступили на глазах у Алисы. Это была не смерть. Это было стирание. Аннигиляция самой жизни в этом месте.

Она медленно, преодолевая внутреннее сопротивление, подошла ближе. Холод усиливался, пробирая до костей. Она протянула руку, собираясь прикоснуться к почерневшему стволу, почувствовать, что же здесь произошло.

«Не тронь, внучка!»

Резкий, скрипучий голос заставил ее вздрогнуть и отпрянуть. Из толпы вышел дед Степан, опираясь на свой знаменитый посох с набалдашником в виде волчьей головы. Его лицо, испещренное морщинами, как высохшее русло реки, было сурово и сосредоточено.

«Дед… что это?» — прошептала Алиса, чувствуя, как дрожь пробирает ее тело.

Старик не ответил сразу. Он обошел мертвое дерево кругом, внимательно, почти с болезненной тщательностью изучая почву у его корней, черный ствол, воздух вокруг. Он водил перед собой ладонью, словно ощупывая невидимую преграду, и его губы беззвучно шевелились.

«Не Царь, — наконец изрек он, и его слова повисли в морозном воздухе, словно высеченные из льда. — Не его это почерк. Царь — он как метель. Придет, все заморозит, уйдет. А это…» Он ткнул посохом в землю у корней. «Это гниль. Та, что изнутри точит. Червоточина в самом сердце мира.»

В толпе прошел встревоженный гул. Алиса смотрела на него, не понимая.

«Какая гниль? Откуда?»

«Злыдень, — старик выпрямился, и его мутные, старческие глаза вдруг стали острыми и пронзительными, как у молодого ястреба. — Дух-проклятие. Он не приходит извне, как Царь. Он рождается тут, среди нас. Из нашего же зла. Из зависти, что соседу корова лучше отелилась. Из жадности, что заставляет от мертвого брата последнюю рубаху снимать. Из злобы, что копится годами, как нечистоты в выгребной яме. Обычно он слаб, шепчет из щелей да по ночам в уши лезет, сны черные насылает. Но если найдет слабину… если наша скверна переполнит чашу… он просыпается. И начинает пожирать. Сначала мелкую радость, потом жизнь покрупнее, а там и до самой земли доберется.»

Алиса слушала, и ледяные пальцы сжимали ее горло. Врага, которого можно было ударить, разорвать, изгнать, она понимала. Но как сражаться с тем, что является частью самого места? Частью этих людей? Частью ее самой?

«И как его остановить?» — голос ее снова сорвался на шепот.

ГЛАВА 2. ЧУЖОЙ С ЗАПАДА

Прошла неделя после гибели липы. Напряжение в Черном Боре не спадало, а нарастало, как гнойник. Смерть дерева-символа стала трещиной, через которую наружу стала просачиваться давно копившаяся в деревне горечь, зависть и взаимные претензии. Ссоры вспыхивали на пустом месте — у колодца, в очереди к единственному магазину, из-за клочка земли. Воздух был насыщен незримой ядовитой пылью, которую выделяла рана на теле земли, и эта пыль оседала на душах людей, обнажая все самое темное, что они в себе носили.

Алиса чувствовала это каждый раз, когда выходила из дома. Ее собственная связь с местом, обострившаяся после ухода Егора, стала для нее проклятием. Она не просто видела ссоры — она чувствовала ядовитые всплески эмоций, как физические удары. Злоба Горыныча, затаившая обиду на всех и вся, была похожа на едкий дым. Отчаянная, гнетущая тревога Анфисы, все крепче прижимавшей к себе дочь Маринку, — на ледяную изморозь. А общий, фоновый страх — на тяжелое, влажное покрывало, давившее на плечи.

Она пыталась бороться. Проводила простые обряды очищения у колодца, развешивала пучки зверобоя и чертополоха на воротах домов, шептала успокаивающие заговоры. Но это было как пытаться вычерпать океан чайной ложкой. Яд Злыдня был слишком силен и фундаментален. Он подпитывался самими людьми, их низменными инстинктами.

Именно в один из таких дней, когда Алиса, вернувшись с бессмысленного обхода, сидела на крыльце и с тоской смотрела на хмурый, низко нависший над лесом небосвод, на единственную дорогу, ведущую в Черный Бор, поднялось облако пыли.

Сначала она не придала этому значения — редкие грузовики с товарами для магазина все же пробивались сюда по разбитой дороге. Но машина, показавшаяся из-за поворота, была не грузовой. Это был современный, грязный, но явно дорогой внедорожник цвета хаки. Он двигался слишком уверенно для этих мест, его шины с шуршанием рассекали грязь. Он был чужеродным, инородным телом в этом застывшем мире, и его появление вызвало у Алисы мгновенную, острую настороженность.

Внедорожник замедлил ход и остановился прямо напротив ее дома. Дверь открылась, и из нее вышел человек. Высокий, стройный, лет тридцати. На нем была практичная, но стильная походная одежда — не камуфляж, а что-то из дорогих треккинговых коллекций. Его лицо было открытым и улыбчивым, волосы — чуть растрепаны модной небрежностью. Но больше всего Алису поразили его глаза. Ясные, серые, очень внимательные. Они сканировали местность с профессиональной любознательностью, и в них не было ни капли того страха или отчуждения, которые обычно читались во взглядах приезжих.

Он захлопнул дверь и направился к ней, его походка была легкой и уверенной.

«Здравствуйте! Прекрасное… э-э-э… утро?» — его голос был бархатным, поставленным, с легкой, нераздражающей театральностью.

Алиса молча смотрела на него, не двигаясь с места. Она чувствовала его так же четко, как чувствовала лес. И то, что она чувствовала, заставляло ее внутренне сжаться. От него исходила странная, почти полная пустота. Не враждебная, не холодная, как от слуг Царя. А именно пустота. Как от чистого листа бумаги. Или как от идеальной маски.

«Меня зовут Артем, — продолжал он, не смутившись ее молчанием, и его улыбка стала еще шире. — Артем Орлов. Я этнограф, путешествую по области, собираю материал по локальным поверьям, фольклору. Случайно наткнулся на упоминания о вашей деревне. Черный Бор, да? Уникальное, must-see место, я бы сказал! Прямо дышит историей!»

Он говорил легко и непринужденно, но каждое его слово било точно в цель. «Локальные поверья». «Фольклор». «Уникальное место». Он знал, что сказать. И его интерес к ней был слишком прямым, слишком ненасытным.

«Здесь нечего смотреть, — холодно парировала Алиса. — Обычная деревня. Заброшенная.»

«О, не соглашусь! — он сделал несколько шагов ближе, и Алиса почувствовала легкий, едва уловимый импульс — попытку мягкого, ненавязчивого психологического давления. — Заброшенность — это лишь внешний слой. Как patina на древней бронзе. А под ней… под ней скрывается подлинная суть. Я, например, слышал, что здесь до сих пор жива традиция… ну, знаете, травничества, оберегов, защиты от нечистой силы. И что последняя хранительница этих знаний — вы. Алиса, если я не ошибаюсь? Варварина внучка?»

Он знал ее имя. Конечно, знал. Деревня маленькая, все друг друга знают. Но от того, как он его произнес — с подобострастным, почтительным любопытством, — по спине у Алисы снова побежали мурашки. Он изучал ее. Как экспонат.

«Я ничего не знаю о традициях, — солгала она, вставая. — Просто живу здесь.»

«Скромность — удел великих, — мягко улыбнулся он. — Я понимаю. Такие знания… они сокровенны. Но, возможно, вы позволите мне просто понаблюдать? Я не буду мешать. Честное слово. Мне бы просто хотелось запечатлеть уходящую натуру. Без этого мы, горожане, скоро совсем забудем, кто мы и откуда.»

Его слова были такими гладкими, такими правильными. И такими фальшивыми. Алиса чувствовала эту фальшь на каком-то глубинном, животном уровне. Но вместе с тем в его пустоте была какая-то притягательная сила. После недели погружения в гнетущую, ядовитую атмосферу деревни, его городская, отполированная уверенность казалась глотком свежего воздуха. Опасного, но свежего.

«Делайте что хотите, — пожала она плечами, делая вид, что уходит в дом. — Только предупреждаю — связь тут нет, гостиницы тоже. Ночью может быть… неспокойно.»

Она надеялась, что это его отпугнет. Но его глаза, напротив, вспыхнули с еще большим интересом.

««Неспокойно»? О, это как раз то, что мне нужно! Настоящий, живой фольклор! Не из книжек! Будьте уверены, я сам о себе позабочусь. Спальник у меня есть, консервы. А насчет «неспокойно»… — он таинственно понизил голос. — Я кое-что понимаю в защите. Не такую, конечно, как вы, но базовые принципы…»

Он был неуязвим. Как будто он заранее продумал все ее возражения и подготовился к ним.

Алиса, не прощаясь, зашла в дом и захлопнула дверь. Она прислонилась к ней спиной, слушая, как его шаги удаляются. Он не уехал. Он оставался. Чужак. С его пустотой и его слишком правильными словами.

ГЛАВА 4. В ПОИСКАХ ПРАВДЫ

Тягучий, смолистый ужас, поселившийся в доме после смерти Маланьи, не рассеивался. Он впитался в бревенчатые стены, въелся в земляной пол, витал в воздухе, смешавшись с запахом сушеной полыни и пепла. Воздух был густым, словно перед грозой, и каждый звук — скрип половицы, треск полена в печи, отдаленный лай собаки — заставлял Алису вздрагивать, сердце бешено колотиться в груди. Она чувствовала взгляды. Не просто любопытные или осуждающие, а тяжелые, полные немого укора и страха. Они следили за ней из-за занавесок, из-за углов сараев, из-за голых, тоскливых ветвей облетевших деревьев. Деревня сжалась в единый, дышащий ненавистью и подозрением организм, и она, Берегиня, стала его больным, воспаленным сердцем.

Мысли об Артеме и его своевременном вмешательстве вызывали странное, двойственное чувство. С одной стороны, холодная, рациональная часть ее сознания признавала: его слова, его логика посеяли в толпе зерно сомнения. Он предотвратил самосуд. Возможно, спас ее жизнь. Но инстинкт, та самая связь с местом, что превратилась в вечный, ноющий нерв, кричала обратное. Его появление, его «случайная» помощь были частью узора. Частью плана. Он был хищником, притворившимся санитаром, и его вмешательство лишь оттягивало финальную, кровавую развязку, делая ее еще более неизбежной.

Но сейчас все это отошло на второй план перед одним, главным, гнетущим вопросом: где Егор?

Сомнения, посеянные зрелищем в доме Маланьи, были подобны червю, точившему ее изнутри. Она знала его. Знавала. Но что она знала на самом деле? Его ярость? Его преданность этому месту? Его боль? А что она знала о природе вурдалака, о том звере, что таился под кожей? Могла ли боль, одиночество, предательство — ее предательство, когда она отвернулась от него, — разбудить в нем того, кого он столетиями держал в узде?

«Нет, — шептала она, сжимая виски пальцами, пытаясь выдавить из себя эту гнилую мысль. — Нет. Не он».

Но чтобы доказать это не только себе, но и всем, чтобы остановить сползание деревни в пропасть, ей нужны были доказательства. Не слова, не вера, а железный, неоспоримый аргумент.

Он не приходил к ней. Не подавал знака. Лес молчал. Та связь, что когда-то тянулась между ними тонкой, но прочной нитью, теперь была мертва и оборвана. Если он не шел к ней, ей приходилось идти к нему. Как бы страшно это ни было.

Она подошла к старому комоду, где под стопкой белья хранился дневник Варвары. Книга была тяжелой, кожаный переплет потрескался от времени, а страницы пожелтели и пахли пылью, полынью и чем-то неуловимо горьким, как дым от костра из ольховых веток. Она перелистывала страницы, испещренные твердым, угловатым почерком бабки. Заговоры от лихорадки, рецепты мазей, схемы оберегов, зарисовки духов... и кое-что еще. Ритуалы, помеченные странными, тревожными символами — перечеркнутый глаз, дерево с корнями, уходящими вверх. Ритуалы поиска, призыва, видения. Магия, которую Варвара называла «ходячей по краю» — опасной, требующей немыслимой цены.

Именно такой ей был нужен.

Ее взгляд упал на страницу, где описывался обряд «Стезю Зовущего». Ритуал, позволяющий найти того, кто скрывается, будь то человек, зверь или дух. Для него требовалась личная вещь искомого, капля крови того, кто ищет, и проводник — существо, чья природа связана с обеими сторонами границы. Как домовой. Или... как сама Алиса, чья кровь была смесью человеческого и наследия Берегини.

Она нашла то, что искала. Записка, оставленная Егором в первую ночь после их примирения. Всего несколько небрежных слов, написанных углем на клочке бересты: «Ухожу к ручью Серебряному. Вернусь к утру». Она хранила его, этот нелепый клочок, как талисман. Теперь он должен был стать приманкой.

Сердце сжалось от предчувствия, но отступать было некуда. Она достала из шкатулки маленький серебряный ножик — инструмент для сбора трав — и, сжав зубы, провела острием по подушечке большого пальца. Алая капля выступила на бледной коже. Боль была острой и чистой, отгоняющей туман сомнений.

Она положила бересту с письмом на пол перед печкой, куда падал слабый свет от зажженной ею свечи из чистого воска. Каплю своей крови она уронила прямо на угольные буквы его имени. Кровь впиталась в пористую бересту, расплылась темным багровым пятном.

«Моховик, — позвала она тихо, зная, что он услышит. — Мне нужна твоя помощь».

Из-за печки послышалось шуршание, и через мгновение на поленницу вылез сам домовой. Его мохнатая, похожая на корень фигура казалась особенно угрюмой. Крошечные глазки-бусинки смотрели на нее без обычной ворчливой снисходительности.

«Опальное дело затеваешь, внучка, — проскрипел он. — Кровь звать кровь — закон такой. Позовешь не только его. Края мира истончатся, и всякая нечисть на запах подтянется».

«Я знаю, — ответила Алиса, и голос ее прозвучал тверже, чем она ожидала. — Но выбора у меня нет. Ты будешь проводником? Твоя суть связана и с домом, и с лесом. Ты сможешь удержать нить, чтобы она не порвалась».

Моховик тяжело вздохнул, почесал свою моховую бороду когтистой лапкой.
«Ладно уж. Греха на душу приму. Варвара бы кожу с меня сняла за такое, но времена нынче не те. Делай, что must, как говорит тот, пустой».

Алиса кивнула, закрыла глаза и положила ладони на бересту, чувствуя под пальцами шершавую текстуру и липкую влажность своей крови. Она начала нашептывать слова заговора, найденные в дневнике. Слова были старые, грубые, не предназначенные для женских губ. Они жгли язык и оставляли во рту привкус железа и пепла.

«...Кровью взываю, пеплом пути отмечаю, дымом зову... Дай мне видеть, чьи следы на росе, чья тень на луне... Ведущий, веди, связующий, свяжи...»

Свеча на полу вспыхнула и затрепетала, хотя в доме не было сквозняка. Тени на стенах зашевелились, вытянулись, приняли уродливые, незнакомые очертания. Воздух стал густым и тяжелым, им стало трудно дышать. Алиса чувствовала, как ее сознание, ее «я», начинает отделяться от тела, как тонкую шелковую нить вытягивают из клубка. Это было мучительно и страшно — словно ее душу выдирали с корнем.

ГЛАВА 5. НЕНАДЕЖНЫЙ СОЮЗ

Ночь, последовавшая за ритуалом, была самой долгой в жизни Алисы. Она не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху за стенами дома. Ей чудились шаги на крыльце, скрежет когтей по стеклу, подавленные рыки из темноты. Это были не просто порождения страха — лес вокруг Черного Бора действительно пробуждался, наполнялся враждебными, голодными сущностями, которых привлекал запах гниющей души места. Воздух в комнате стал ледяным, несмотря на то, что печь была истоплена докрасна. Дыхание Злыдня просачивалось сквозь щели, невидимым ядовитым туманом.

Под утро, когда серое, безрадостное солнце едва обозначилось на востоке, ее вывел из ступора новый звук — не снаружи, а изнутри. Тихий, настойчивый скрежет. Он доносился из-под печи. Алиса медленно поднялась с кровати, схватилась за серебряный нож и на цыпочках подошла к источнику звука.

Моховик сидел на своем обычном месте, но он не дремал, свернувшись калачиком. Он сидел, вытянувшись, и его когтистая лапка методично, с отвращением, скребла по половице. Под когтями было что-то темное, влажное и жирное, словно кусок прогнившей плоти или вывернутая наизнанку плесень. От этого вещества исходил тот самый сладковато-горький запах тлена, что витал вокруг мертвой липы и в доме Маланьи.

«Что это?» — прошептала Алиса, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

«Оно, — проскрипел домовой, не прекращая своей работы. Его голос был полон редкой для него ярости. — Просочилось. Как таракан. В мой дом! В мой очаг!»

Он с ожесточением выскреб всю вонючую массу, собрал ее в невидимый комок и, прошипев что-то на своем, дремучем языке, швырнул в печь. Огонь на мгновение вспыхнул зеленым, ядовитым пламенем и с шипением погас, оставив после себя едкий, паленый запах.

«Больше не лезет, — с удовлетворением проворчал Моховик, вытирая лапку о мох на своем боку. — Но это цветочки. Корни его уже здесь. В земле. В людях. Скоро и печь не поможет».

Алиса смотрела на почерневшее место на полу. Если Злыдень мог проникнуть сюда, под защиту домового, в место, освященное поколениями Берегинь, значит, его сила росла в геометрической прогрессии. У нее не было больше времени на раздумья.

Она быстро собралась. Надела самый теплый и прочный кафтан, заправила за пояс нож, в карманы насыпала смесь соли и зверобоя, в маленький берестяной туесок налила воды из освященного колодца — того самого, что еще бил, хотя вода в нем стала отдавать металлом. Она не была уверена, сработает ли что-то из этого против новой угрозы, но старые ритуалы давали хоть какую-то опору в рушащемся мире.

Выйдя на улицу, она увидела то, чего боялась. На пороге ее дома, прислонившись к косяку, стоял Артем. Он был свеж и бодр, словно провел ночь в пятизвездочном отеле, а не в дырявой деревенской избе. В руках он держал два походных термоса.

«Утро доброе, — улыбнулся он, протягивая один из них. — Полагаю, вам нужен кофе. Настоящий. Из зерен».

Алиса молча взяла термос. Гордость гордостью, но мысль о горячем кофе была слишком соблазнительной. Она открутила крышку, и густой, бодрящий аромат на мгновение перебил запах тлена. Она сделала глоток. Напиток был крепким, сладким и невероятно живительным.

«Спасибо, — сказала она, не глядя на него. — Но это не значит, что я меняю свое мнение».

«Никто и не просит, — парировал он. — Я просто наблюдаю. И помогаю, где могу. Кстати, куда путь держите? Не в лес ли, часом?»

Она резко повернулась к нему.
«Вы слишком много интересуетесь моими планами».

«Это моя работа, — он пожал плечами. — И, если честно, мое выживание. То, что творится здесь, выходит за рамки простого фольклора. Я не хочу оказаться следующей жертвой на пути у... кого бы то ни было. А быть рядом с Берегиней, пусть и не слишком дружелюбной, кажется наиболее разумной стратегией».

Его логика была безупречной и в то же время абсолютно лживой. Он не боялся. Она чувствовала это. Он был любопытен. Голодно, ненасытно любопытен.

«Делайте что хотите, — бросила она через плечо, направляясь к окраине деревни. — Но если наткнетесь на что-то с клыками и когтями, не говорите, что я не предупреждала».

Он не ответил, но она услышала его легкие, уверенные шаги позади себя. Щелчок фотоаппарата. Он снимал ее. Документировал. Как последнего представителя вымирающего вида.

Дорога к лесу казалась знакомой до боли и в то же время чужой. Раньше, идя по ней, она чувствовала под ногами пульс земли, слышала ее тихую, мощную песню. Теперь земля была немой и холодной. Деревья по краям дороги стояли с облетевшими, почерневшими ветвями, словно их опалило невидимым огнем. В воздухе висела тишина, та самая, оглушительная и мертвая, что последовала за гибелью липы.

Она дошла до опушки и остановилась. Переступить эту границу было страшнее, чем войти в дом Маланьи. Там был мертвый ужас. Здесь — живой, дышащий, полный ненависти.

«Желаю удачи, — раздался сзади голос Артема. — Я подожду здесь. На всякий случай».

Алиса не оглянулась. Она сделала глубокий вдох, впуская в себя боль этого места, и шагнула под сень обреченного леса.

Температура упала на несколько градусов. Свет, пробивавшийся сквозь чахлый полог, был серым и тусклым. Она шла, ориентируясь на смутный, болезненный след, оставшийся от вчерашнего ритуала. Ее чутье, обостренное опасностью, вело ее, как нить Ариадны, через лабиринт умирающих деревьев и зараженных ручьев.

Она шла больше часа, углубляясь в самую чащу, туда, куда даже охотники из Черного Бора боялись заходить. И наконец, она вышла к тому самому оврагу. Место было еще более мрачным, чем в ее видении. Земля здесь была не просто черной — она была липкой, маслянистой, и от нее исходил слабый парок, словно почва гнила заживо. Воздух был густым и трудным для дыхания.

И тут она его услышала. Тихий, прерывистый рык. Не яростный, а... предупреждающий.

Алиса замерла.
«Егор? Это я. Алиса».

Из глубины оврага, из-за завала из сгнивших бревен, послышалось шуршание. Показалась тень. Он вышел не сразу. Сначала она увидела его глаза — те самые, горящие желтым огнем в полумраке. Потом смутную фигуру, сгорбленную, готовую в любой момент броситься в атаку или отступить.