Код 734

ПРЕДИСЛОВИЕ

Черновик. Отрывок из романа «код 734»

Внимание: это не готовая книга, а творческий эксперимент.

Дорогой читатель,

Перед тобой — первые главы моего самого сложного и противоречивого романа. Я выкладываю их не для публикации, а для того, чтобы услышать твой искренний вердикт.

О чем эта история?
Это попытка исследовать природу абсолютной власти и рождение патологической связи в бесчеловечных условиях. Действие происходит в системе нацистских лагерей. Главные герои — юная пленная балерина и генерал вермахта, чей блестящий ум поражен внутренним конфликтом.

Это не история «любви», это история одержимости, страха, стокгольмского синдрома и мучительного поиска человечности там, где ей, казалось бы, нет места.

Почему это тяжелое чтение?
Текст сознательно лишен «уютной» дистанции. В нем есть сцены психологического и физического насилия, откровенные и шокирующие внутренние монологи. Моя цель — не шокировать, а заставить задуматься. Не оправдать, а понять механизмы тьмы.

Мои правила для себя как автора:

1. Не романтизировать насилие.
2. Не делать из палача «несчастного жертву обстоятельств».
3. Показать травму жертвы без прикрас.
4. Сохранять историческую и психологическую достоверность.

Прошу тебя, прежде чем начать чтение, ответь себе:

· Готов ли ты к тексту, который не развлекает, а ранит и заставляет сомневаться?
· Способен ли ты отделить исследование темы автором от одобрения поступков героев?

Моя просьба к тебе:
Если ты решился читать — будь честен в своих ощущениях. Пиши в комментариях не только «нравится/не нравится», но и почему. Что вызвало отторжение? Что зацепило? Где, по-твоему, я как автор переступил черту или, наоборот, нашел нужные слова?

Этот отрывок — вопрос, который я задаю миру. Твой ответ определит, увидит ли когда-нибудь свет полная версия.

С уважением и трепетом, автор.

ПРОЛОГ

Солнце наливало поляну густым, почти янтарным светом. Последние бабочки-крапивницы порхали над поникшими головками луговых цветов. Воздух был теплым и густым, пахло медом, пыльцой и далеким дымком – призрачным напоминанием о мире за пределами этого зеленого купола.

Анна сидела на расстеленном офицерском пледе, поджав под себя ноги. В корзинке лежали остатки еды: кусок настоящего белого хлеба, несколько ломтиков копченой колбасы. Роскошь, немыслимая за колючей проволокой, всего в пару километров отсюда. Отто принес это для нее. Всегда приносил для нее.

Он сидел напротив, прислонившись спиной к стволу старого дуба. Его мундир был расстегнут на одну пуговицу, и в этом небрежном жесте угадывалась усталость. Он смотрел на нее, но взгляд его был странным – отстраненным, будто он видел сквозь нее что-то другое. В такие моменты в его глазах, обычно ясных и холодных, появлялась тревожная глубина.

— Тебе хорошо? — его голос был ровным, без эмоций.

Анна кивнула, не в силах выдавить из себя слово. Да. Хорошо. Это слово обжигало, оно было предательством по отношению к тем, кто остался там, в аду. Но здесь, на этой поляне, с ним, она могла почти дышать полной грудью. Почти.

Он протянул руку и провел тыльной стороной пальцев по ее щеке. Рука в белой перчатке была холодной даже сквозь лен. Она невольно вздрогнула.

— Ты дрожишь, — констатировал он. В его голосе не было ни беспокойства, ни удивления. Была констатация факта, как если бы он читал доклад.

— Просто... прохладно, — прошептала она.

— Нет, — он медленно снял перчатку, палец за пальцем. Его обнаженная рука снова коснулась ее лица. На этот раз прикосновение было обжигающе горячим. — Не от холода.

Его пальцы скользнули с щеки на шею, задержались на месте, где под кожей отдавался частый, птичий пульс. Он следил за ним, затаив дыхание. В его глазах что-то вспыхнуло и погасло. Что-то знакомое и оттого пугающее. То, что она видела тогда в душевой, где она была рабыней, а он ее хозяином. Голод. — Я хочу, чтобы ты всегда помнила, Анна, — он говорил тихо, почти ласково, но каждое слово падало, как камень. — Кто дал тебе этот хлеб. Кто дал тебе это солнце. Кто позволил тебе дышать.

Он наклонился ближе. Его тень накрыла ее, погасив солнечный свет.

— Ты — мое творение. Мое. От первой до последней клеточки.

Сердце у Анны ушло в пятки. Инстинкт кричал «беги», но тело было парализовано старым, выученным страхом. Она видела, как меняется его лицо: нежность испарялась, обнажая голую, первозданную волю. Волю собственника.

— Отто, пожалуйста... — это был слабый, жалобный звук, который она сама ненавидела.

Он не ответил. Его рука, лежавшая на ее шее, резко сжалась, заставляя ее вскрикнуть. Другой рукой он отшвырнул корзину. Еда разлетелась по траве. Идиллия была мертва.

— Я покажу тебе, что такое настоящая близость, — прошипел он, и в его голосе впервые зазвучала неподдельная, животная страсть, смешанная с яростью. — Без твоих притворных нежностей. Без этих глупых сказок о любви.

Он толкнул ее на плед, и жесткое сукно впилось ей в спину. Она увидела над собой его лицо – прекрасное, искаженное ненавистью к ней, к себе, ко всему миру. И поняла, что пикника не было. Это была охота. А поляна – всего лишь красивая, уютная ловушка.