Кофе, кот и криминал

Глава 1. Хлеба и первая улика

Утро в Мельбурне начиналось с дождя.

Лёгкого, упрямого, как будто город не хотел просыпаться. На углу Литл-Бурк-стрит, где старые кирпичные здания сливались с неоновыми вывесками, дверь "The Daily Grind" открылась с привычным звоном колокольчика. Джордж Харлоу, как всегда, стоял за стойкой, разливая латте с идеальной пенкой — в форме сердца, потому что сегодня утром в кофейне был романтический настрой: в углу сидели влюблённые, а по радио играла "Dreams" Fleetwood Mac.

— А, и вот она — моя главная поставщица хлеба, — сказал он, не глядя, но улыбаясь. — У нас сегодня "любовь в пенке", Алекса. Ты не против?

Алекса Кроу поставила корзину с хлебом на стойку. Белый, ржаной, с семенами — всё, как он просил. Она была высокой, с короткими светлыми волосами, собранными в небрежный пучок, и глазами, в которых застыл лёд — не от холода, а от времени. Ей было за пятьдесят, но выглядела она моложе, если не считать морщин у глаз — тех, что появились после 2017 года.

— Если ты назовёшь мой хлеб "любовью в тесте", я перестану тебе его приносить, — сказала она, снимая плащ.

— Ты бы не осмелилась, — усмехнулся Джордж. — Без тебя у меня будет хлеб, как совесть у политика — сухой и безвкусный.

Она фыркнула, но улыбнулась. Джордж умел быть назойливым, но в этом была его суть — как у этого города: немного хаоса, немного тепла, и всегда кофе.

— Ты опять встала до рассвета, — заметил он, наливая ей чашку. — Снова снился он?

Алекса замерла. Пальцы сжали фарфор.

Гэрри. Её муж. Полицейский. Погиб в перестрелке при задержании. Официально — герой. Для неё — пустота, которую не заполнить даже самым тёплым кофе.

— Снился кот, — сказала она. — Бигглсворт. Опять влез в мой дом, опрокинул тесто и улёгся спать на моих сапогах. Как будто это его квартира.

— Он просто скучает, — пожал плечами Джордж. — А ты — слишком строгая. Он же не убийца.

— Пока не доказано обратное, — бросила Алекса, но в глазах мелькнуло тепло.

Она допила кофе, взяла пустую корзину и вышла. Дождь стал сильнее. По мокрым тротуарам бежали отражения неоновых вывесок. Мельбурн был городом контрастов: уют и преступность, кофе и криминал, память и попытка забыть.

***

Дом Алексы — старый кирпичный особняк на углу, с балконом, заросшим плющом, и окнами, из которых виден парк Фицрой. Она открыла дверь — и сразу поняла: кто-то был здесь. Не потому что что-то пропало. А потому что ничего не изменилось.

Бигглсворт лежал на её любимом кресле, как будто охранял территорию. На полу — следы лап. На кухне — открытый ящик, где она хранила тесто.

— Ты опять?! — сказала она, ставя корзину. — Ты не кот. Ты — хулиган с усами.

Кот не шевельнулся.

Только приоткрыл один глаз, как будто говорил:

"Я живу здесь. Прими это".

Алекса вздохнула, налила себе чая, села у окна. Вспомнила, как смеялась Доун, когда она впервые пожаловалась на еë кота.

"Ты бывший детектив, а он — кот. Кто из вас умнее?"

И тут раздался стук в дверь. Она открыла — и увидела Кирана Хасси. Высокий, в тёмном пальто, с той же серьёзной складкой между бровей, что и десять лет назад. Он не изменился. Только седина на висках стала заметнее.

— Алекса, — сказал он. — Можно войти?

Она отступила. Киран прошёл, снял плащ, огляделся.

— Уютно. Как всегда.

— Спасибо. Что случилось?

Он достал из папки фотографию. На ней — тело мужчины, лежащее на полу галереи.

Стекло, картины, следы огня.

— Джеймс Трелони. Найден сегодня утром в Folly & Grace. Причина смерти — пока неясна. Никаких следов насильственного проникновения. Никаких отпечатков. Только это.

Он показал другой снимок: обгоревший фрагмент картины. На нём — женщина в ренессансном платье. Подпись в углу: "Ренессанс-23".

— Это что? — спросила Алекса.

— Не знаю. Но рама — поддельная. Слишком новые гвозди, слишком свежий лак. Мы думали — просто вандализм. Но патологоанатом сказал: в теле — следы яда. Неизвестного.

Алекса взяла фото. Присмотрелась к раме.

— Здесь клей, — сказала она.

— Что?

— На стыке рамы. Это синтетический клей, — она постучала пальцем по фото. — В XVI веке использовали животный клей. На водной основе. Этот — современный. Нанесён недавно.

Киран замер.

— Ты уверена?

— Я провела десять лет, изучая улики на поддельных антикварных часах. Я знаю, как лгут вещи.

Он смотрел на неё. Долго.

— Ты ведь не просто пришёл за мнением, — сказала она.

— Нет, — признался он. — Я пришёл за тобой.

— Я на пенсии, Киран.

— А я — в тупике. И у меня есть ощущение, что это не просто убийство. Это… что-то большее.

Она отвела взгляд. В окне — отражение дождя.

В голове — голос Гэрри:

"Ты не перестаёшь быть детективом. Ты просто перестаёшь это признавать".

— Я посмотрю, — сказала она наконец. — Но только посмотрю.

Киран кивнул. Понял: это уже начало.

***

Они приехали в участок. Мэдисон сидела в архиве — как всегда, в наушниках, с планшетом на коленях. Темнокожая, молодая, с пронзительными глазами, в которых читались и ум, и тревога.

— Мэдисон, — позвал Киран. — Помнишь Трелони? Того, что искал подделки?

Девушка кивнула.

— Да. Он приходил сюда месяц назад. Просил доступ к архиву подделок. Говорил, что нашёл что-то… крупное. Что это может быть "очищение".

— Очищение? — переспросила Алекса.

— Так он сказал. "Они все лгут. И я начну очищение".

— Он был психом? — спросила Алекса.

— Нет, — покачала головой Мэдисон. — Он был прав. Просто слишком рано.

Киран посмотрел на Алексу.

— Вот твой мотив, — сказал он.

Она не ответила. В голове крутилась фраза: "Очищение" . Как будто кто-то хочет стереть правду. Как будто убийство — это не конец. А начало.

***

Вернувшись домой, Алекса увидела, что Бигглсворт сидит у двери. И у его лапы — обгоревшая флешка.

— Что ты опять нашёл? — прошептала она, приседая.

Кот мяукнул. Как будто знал. Алекса взяла флешку. Маленькая, чёрная, с оплавленным концом. Но разъём цел. Она вставила её в ноутбук. Экран мигнул. Появилось окно.

Глава 2. Кофе, сплетни и перчатки

На следующее утро Мельбурн проснулся, как будто омытый. Дождь кончился, но город ещё не успел высохнуть. Улицы блестели, словно покрытые чёрным шёлком. На мостовой — отражения вывесок: неоновые буквы "The Daily Grind" плавали в лужах, как подсвеченные глубины океана. Красные, белые, золотые — они дрожали при каждом шаге, будто живые. Воздух пах мокрым асфальтом, кофе и влажной листвой — смесь улицы и уюта, как будто город дышал одновременно тревогой и теплом. Алекса шла по Литл-Бурк-стрит, и её сапоги оставляли тихие следы на блестящем камне.

Трамвай прокатился мимо с мягким гулом, оставив за собой вибрацию в земле. Где-то смеялись прохожие — пара с зонтом, студенты с кофе в руках, девушка в наушниках, танцующая под музыку, которую никто больше не слышал. Жизнь шла. Как будто вчера не было трупа. Как будто Мельбурн не знал, что в его тихих переулках кто-то сжигает правду. Она открыла дверь "The Daily Grind" — и колокольчик зазвенел, как будто приветствуя не только её, но и возвращение чего-то старого, что давно было похоронено.

— Ну наконец-то, — сказал Джордж, не отрываясь от кофемашины. — Я уже начал думать, что ты ушла в монастырь. Или в булочную.

— Я была занята, — ответила Алекса, ставя на стойку свежий хлеб. — Кот устроил бунт.

— Бигглсворт? — усмехнулся Джордж. — Он не бунтовщик. Он — шпион. У него идеальные лапы для карманного воровства.

Алекса сняла плащ, села на своё место у окна. Там, где всегда. Где Гэрри любил пить чёрный кофе, не добавляя молока, "как будто жизнь — не сахар". За стеклом — отражение города: трамвай, прохожие, неон. Всё как раньше. Но она уже чувствовала: ничего не осталось прежним.

— Ты знаешь, кто тут был вчера? — спросил Джордж, наливая ей латте.

— Если это не очередная бывшая, с которой ты не должен был встречаться, — сказала она, — то нет.

— Джеймс Трелони, — сказал он тише. — Был здесь. Вчера вечером.

Алекса замерла.

— С кем?

— С мужчиной в чёрных перчатках. Высокий, спокойный, как будто из другого времени. Они сидели в углу. Говорили тихо, но я слышал обрывки.

— О чём?

— О "очищении". Трелони сказал: "Ты не можешь стирать прошлое". А тот — "Я не стираю. Я возвращаю ему чистоту".

Она посмотрела на него. За окном — смех девушки. Где-то за углом — музыка из наушников. Но внутри — только тишина.

— Перчатки?

— Чёрные. Кожаные. Как у архивариуса. Или у палача.

Она допила кофе. В голове щёлкнуло:

"Перчатки. Очищение. Подделки".

Три слова. Одна цепь. И где-то вдалеке — трамвай, звенящий, как будто смеётся.

— Кассиан, — позвала она. — Ты что-нибудь слышал?

Кассиан, бариста с татуировкой "Veritas" на запястье и взглядом, который запоминал всё, подошёл, вытирая руки полотенцем. В наушниках — тихий джаз. Он выключил их, но мелодия ещё висела в воздухе, как эхо.

— Да. Они ссорились. Трелони сказал: "Я знаю, кто ты на самом деле". А тот ответил: "Ты умрёшь, но никто не поймёт почему".
Потом встал. Ушёл. Трелони остался. Пил чёрный кофе. И сказал: "Он не знает, что я уже всё записал".

Алекса почувствовала, как по спине пробежал холод. Флешка. Видео. Он знал.

— Он что, просто сидел и ждал? — спросила она.

— Нет, — сказал Кассиан. — Он смотрел на дверь. Как будто знал, что тот вернётся. И что в этот раз — он не уйдёт живым.

Она вышла на улицу. Теперь город казался другим. Отражения на мостовой — не просто свет, а следы. Каждая лужа — как экран.

Каждый звук — как улика. Где-то смеялись студенты. Где-то играла музыка.

Но Алекса слышала только голос Трелони:

"Он не знает, что я уже всё записал".

Она шла по Флиндерс-Лейн, где старые кирпичные здания прятали антикварные лавки, как будто город хранил свои тайны в узких переулках. Воздух пах пылью, сыростью и чем-то древним — как будто время здесь не текло, а застряло. Лавка Марго Вейл называлась просто: "Время". На двери — табличка: "Вход только для тех, кто не боится правды". Алекса толкнула дверь.

Внутри пахло ладаном, старыми книгами и чем-то горьким — как будто сгоревшая бумага. Полки до потолка. Часы, которые не шли. И за стойкой — Марго. Высокая, худая, в чёрном платье, с седыми волосами, собранными в тугой узел. И в чёрных перчатках.

— Алекса Кроу, — сказала она, не глядя. — Я ждала вас.

— Почему?

— Потому что смерть Трелони — не случайность. Это объявление.

— Чего?

— Начала. — Марго сняла перчатку — медленно, как ритуал. Под ней — шрамы. Старые. Глубокие. — Я знаю Бенедикта Фолла с академии, — сказала она. — Он не продавал картины. Он переписывал историю. Если картина была поддельной — он уничтожал оригинал. Если коллекционер знал правду — он исчезал. Он называет это "очищением". Но это — убийство искусства.

— Почему вы до сих пор носите перчатки? — спросила Алекса.

— Потому что однажды он сказал мне: "Ты слишком много видишь". И бросил меня в огонь. Я выжила. Но мои руки — нет.

Алекса молчала. Теперь всё встало на свои места. Фолл — не просто дилер. Он — ревнитель лжи. И Трелони знал слишком много.

— У вас есть что-то? — спросила она. — Что-то, что может помочь?

Марго открыла ящик. Достала старую фотографию. На ней — двое молодых мужчин в студии. Один — Трелони. Другой — с холодным взглядом, но с улыбкой.

Бенедикт Фолл. Подпись снизу: "Братья по кисти. Академия искусств, 1998".

— Они были лучшими друзьями, — сказала Марго. — Пока Фолл не понял, что Трелони продал его подделку как оригинал. С тех пор он начал очищать мир от лжи. Начав с тех, кто её создал.

Алекса взяла фото. На обороте — надпись: "Один из нас — ложь. Второй — правда. Кто знает, где граница?"

— Спасибо, — сказала она.

— Не благодарите, — ответила Марго. —Просто найдите его. Пока он не начал с кого-то ещё.

***

Вернувшись в участок, Алекса зашла в комнату, где Мэдисон сидела за компьютером, как будто приросла к экрану.

— У меня есть доступ к зашифрованному архиву, — сказала девушка, не отрываясь. — Но это будет сложно. Флешка повреждена. И шифрование — уровень государственной тайны.

Глава 3. Танец, химик и блогер

Утро в Мельбурне наступило с туманом. Он лёг на город, как пелена — мягкий, серебристый, скрывающий улицы, будто сам город не хотел, чтобы правда вышла на свет.

На мостовой — лужи, в которых отражались неоновые вывески, как будто город спал с открытыми глазами. Где-то играла музыка из наушников прохожего. Где-то смеялись студенты. Но Алекса шла молча. В руке — пакет с пеплом, собранным с обгоревшей флешки.

И в голове — голос Трелони:

"Он не знает, что я уже всё записал".

Она шла к лаборатории Оливера Спейда — в подвале старого университетского корпуса на Суитингем-роуд. Место, где наука пахла ацетоном, кофе и страхом перед взрывами.

— Ты опять приносишь мне то, что, по-моему, взорвётся, — сказал Оливер, не отрываясь от микроскопа.

Он был в очках, в белом халате, с пятном йода на рукаве. Бывший химик-криминалист, уволенный за "чрезмерную любознательность". Теперь — её тихая лаборатория правды.

— Это пепел с флешки, — сказала Алекса. — Проверь, что в нём.

— Ты уверена, что хочешь это знать? — спросил он, беря пакет. — Иногда пепел — это всё, что остаётся от правды. А иногда — это ловушка.

— Я не боюсь ловушек, — сказала она. — Я их расставляю.

Оливер усмехнулся. Поставил пробирку на горелку. Добавил реактив. Мгновение — и взрыв. Пробирка разлетелась вдребезги.

Осколки впились в защитный экран.

— Ну вот, — вздохнул он. — Опять пятно на потолке. И опять — ты виновата.

— Ты жив, — сказала Алекса. — Значит, результат есть.

Он посмотрел на спектрограмму.

— Пепел не просто сгорел. Его обработали. Но я нашёл следы вещества. Дурман. Яд. Тот же, что и в теле Трелони.

— Дурман? — переспросила Алекса. — Это же древний яд. Использовался в средневековых ритуалах. Вызывает паралич, галлюцинации… и смерть через удушье.

— Именно, — кивнул Оливер. — Но чистый. Без примесей. Кто-то знает, что делает. И кто-то хочет, чтобы смерть выглядела... естественно.

— Фолл, — сказала она. — Он не просто убивает. Он режиссирует.

— Похоже на ритуал, — добавил Оливер. — Как будто он не просто убивает. Он освящает.
— Он увеличил изображение на экране. — Подожди. В пепле — не только яд. Есть ещё кое-что. — Он подвинул фрагмент. На экране — крошечный обгоревший клочок бумаги. С вырезанным словом: "Чисто". — Он не просто уничтожает, — сказал Оливер. — Он оставляет след. Как священник после обряда.

Алекса посмотрела на осколки. На пятно на потолке. На спектрограмму, где змеилась линия яда.

Она чувствовала: "Фолл — не просто убийца.

Он — артист. А смерть — его кисть".

***

Вернувшись в участок, она застала Джаспера Куинна. Это был подросток-ботаник, который вëл блог о преступлениях. Он случайно стал свидетелем чего-то важного, но боялся говорить. На нём были очки с толстыми стёклами и рюкзак в форме черепахи.

Молодой, худой, с глазами, в которых читался страх. Он сидел на стуле, как будто его пригвоздили к нему.

— Алекса, — сказал он, не поднимая глаз. — У меня есть кое-что.

— Что?

— Я… я не хотел показывать. Но я боюсь. — Он достал телефон. Видео. Ночь. Урна у галереи "Folly & Grace". Человек в чёрных перчатках вытаскивает из сумки папку.
Бросает в мусор. Уходит. — Я снимал случайно, — сказал Джаспер. — Я был там… пытался понять, где он был в последний раз.
Но я узнал его. Это Фолл.

Алекса взяла телефон. Увеличила. На папке — штамп: "Архив Трелони.

Конфиденциально". И дата: "вчера".

— Он уничтожает доказательства, — сказала она. — Но не знает, что ты это видел.

— Он найдёт меня, — прошептал Джаспер. — Он знает, кто я.

— Нет, — сказала Алекса. — Он думает, что ты — никто. А я сделаю так, чтобы ты стал тем, кого он боится. — Она положила руку на его плечо. Лёгкое прикосновение. Но для Джаспера — как якорь. — Останься здесь. И не выходи на улицу. Пока я не скажу.

***

Вечером она пошла в клуб "Velvet Frame" — бывшую картинную галерею, превращённую в ночной клуб. Там проходил аукцион в день смерти Трелони. Там, по словам Мэдисон, Фолл в последний раз видел жертву. Музыка била в грудь. Стены — покрыты проекциями старых картин. На сцене — танцует Тиа Манго. Блогерша. Танцовщица. Звезда Instagram. Её движения — резкие, плавные, как будто она рисует воздух. Алекса села у барьера. Смотрела. И вдруг — заметила.

Каждое движение. Каждый поворот. Каждый жест — повторяет сцену убийства. Тиа поднимает руку — как будто держит холст.

Поворачивается — как будто видит кого-то за спиной. Замирает — как будто видит тело. И падает — не на колени, а в позу Трелони, как на фото с места преступления.

— Что вы видите? — спросил бармен, наливая ей воды.

— Хореографию убийства, — сказала она.

— Что?

— Это не танец. Это воссоздание. Кто-то рассказал ей, что произошло. И она танцует это.

Бармен посмотрел на сцену.

— Она танцует каждый вечер. Говорит, что это "искусство боли".

Алекса подошла к выходу. Ждала, когда Тиа закончит.

— Ты знала Трелони? — спросила она, когда та вышла.

Тиа замерла. Глаза — как у загнанного зверя.

— Нет, — сказала она.

Слишком быстро.

— Тогда почему ты танцуешь сцену его смерти?

— Я… я не знаю, о чём вы.

— Ты знаешь. И ты боишься.

Тиа опустила голову.

— Он приходил ко мне. За неделю до смерти.
Сказал: "Если со мной что-то случится — посмотри на моё видео. И танцуй его. Пусть мир увидит, как я умер".

— Ты видела видео?

— Да. Он показал. Там — Фолл. Они ссорились. И в конце… Трелони сказал: "Я оставлю след. Через тебя. Через танец".

Алекса посмотрела на неё. На её руки. На шрам на запястье — от ожога. Как у Марго.

— Ты не просто танцовщица, — сказала она. — Ты — свидетель.

Тиа кивнула. Тихо. Как будто боялась, что её услышат стены.

— Я боюсь, — прошептала она. — Он знает, что я танцую. Он был здесь вчера. Смотрел. И ушёл, улыбаясь.

Алекса взяла её за руку.