Когда гремит гроза

Тень отца

Пролог.

Сын грома
В Новгороде живёт юный воин Яромир Перунович, не зная, что в нем спит сила бога.

Знамение
Ночью Яромиру снится молния, ударяющая в его грудь. Мать узнаёт древний знак — пробуждение рода.

Испытание воином
На учениях Яромир не справляется с яростью. Его сила выходит из-под контроля.

Друг из Киева
Возвращение Светозара Даждовича — юноши света, друга детства и будущего союзника.

Первая стычка
Разбойники нападают на них. В бою впервые проявляются силы богов — гром и свет.

Тайна рода
Старейшина раскрывает правду: Яромир — потомок Перуна.

Нападение на город
Чужеземные рыцари подступают к Новгороду. Яромир идёт в бой и впервые становится воплощением молнии.

Утрата
Гибнет Радослав. Яромир клянётся отомстить, не замечая, как в нём растёт буря.

Странник
В город прибывает Милован Велесович — человек с волчьим следом и тайной силой Велеса.

Доверие и сомнение
Милован спасает Ладу, но его тень кажется слишком длинной. Между ним и Яромиром — недоверие.

Праздник Купалы
Ночь огня и воды. Веселье превращается в тревогу, когда Волхов забирает Ладу и возвращает её изменённой.

Ткачиха судеб
Милена Мокошевна — девушка с веретеном судьбы — появляется из тумана и предупреждает: узлы мира затягиваются.

Тьма под кожей
По ночам Яромиру снятся кошмары. Из реки приходят тени. Вода чёрнеет. Начинается охота Чернобога.

Решение
После нападения посланников тьмы Яромир решает уйти из Новгорода. Светозар открывает путь к Белому Камню.

Благословение
Милослава благословляет сына. Лада дарит оберег. Четверо покидают город — навстречу судьбе и буре.

Пролог

Туман стлался над землёй, будто сама река вылилась на лесную тропу и решила больше не возвращаться в берега. Лес шумел глухо, безветренно — словно не листья шелестели, а шипели тихие голоса, что-то обсуждали меж собой.

Странник шагал осторожно как зверь загнанный чуждое место. Его сапоги вязли в мокрой земле, мох проседал,а корни поднимались, будто старались ухватить ногу и удержать. Каждый шаг отзывался в глубине чащи гулом, как если бы сам лес отсчитывал его шаги.

Он шёл к Великому Новгороду и долгий путь приближался к столь желанному концу, где сиял вечевой колокол, где можно было укрыться за стенами и найти покой, хлеб и ночлег. Но чем ближе был город, тем тяжелее становился путь.

Сначала ему показалось, что тени в тумане лишь обман зрения. Но вскоре он заметил: цветы у дороги разворачиваются не к свету, а к нему самому — точно пытаясь разглядеть его лицо. Одни склонялись, будто приветствовали, другие отворачивались, будто от чего-то нечистого. Травы цеплялись за сапоги и одежду не позволяя спокойно шагнуть.

Он ускорил шаг. И тогда услышал.

Из глубины леса донёсся тихий звон, похожий на отзвук колокола. Это была радостная весть, значит город близко. Но то был не голос веча — то было что-то иное, низкое, ржавое, словно металл звенел в чёрной земле. Звук шёл из корней, из самой почвы, и весь лес подчинялся этому ритму, такому громкому и нарастающему.

— Не тронь… — прошептали травы у ног. Он не сразу понял, что слова звучат прямо в его голове. — Не тронь нас, странник. Путь твой отмечен.

— Кто ты? — Закричал странник. Пытаясь перекричать звон идущий не то из под земли, не то звенящий в его голове.

Ответом стал все тот же неразборчивый шёпот тысячи голосов.

В этот миг впереди мелькнул огонёк — свет фонаря на городской дороге. Над туманом дрогнула надежда: до Новгорода рукой подать. Но между ним и этим светом тянулись корни, вздыбленные, словно змея.

Странник замер. Огонёк мигнул и исчез. Лишь лес остался — и его голоса.

И тогда он понял: прежде чем войти в город, нужно будет пройти испытание. Новгород не пускал чужаков просто так. Не стены защищали его, не люди и не князья. А сам лес.
И если он не примет тебя — никакой колокол веча не спасёт.

Глава I. Сын грома

Великий Новгород стоял, как каменная ладья на волнах времени — древний, шумный, живой.
Уже много веков он дышал так же — равномерно, уверенно, будто сам был существом: вены его — улицы, сердце — торг, а голос — вечевой колокол, надежда и символ народной власти, чей гул знал каждый житель от мала до велика.

Вдоль бурной реки Волхова тянулись ряды ладей — одни пришли из Полоцка с мёдом, другие — с востока, с шелками, оловом, вином. Лица людей были обветрены, руки в мозолях, но глаза блестели, потому что здесь, на стыке рек и дорог, сходились судьбы и богатства.

Над всем этим стоял колокол — тяжёлый, властный, будто город сам говорил с небом.
И всё же за гулом людским, за звоном железа и колокольным дыханием слышалось другое — тихое, но постоянное.

Шёпот земли.

Старики говорили, что в Новгороде даже камни помнят шаги богов.
Волхов — не просто река, а жила, по которой течёт память мира.
Иногда ночью его воды начинали светиться, и те, кто был без страха, видели под поверхностью лица — древние, не людские.
Говорили, что это духи, хранящие город, но иной раз они смотрели с таким холодом, будто взвешивали судьбы живущих.

Юный воин Яромир Перунович стоял у берега, где Волхов отражал тяжёлое северное небо.
Он был высок, статен, с крепкими плечами и прямой спиной — словно выточен из того же дуба, что когда-то слагал священные идолы Перуна.
Волосы — светлые, почти пепельные, спадали на лоб и блестели, будто хранили отблеск огня.
Серые глаза, холодные на первый взгляд, таили в себе глубину — как ледяная вода перед бурей.

В нём было что-то неукротимое, как в самой природе: сила, ищущая выхода, и тревога, что гудела под кожей, будто далёкий раскат грома.
Он дышал ровно, но воздух вокруг чуть потрескивал — незримое напоминание о том, чья кровь течёт в его жилах.
И казалось, сама река слушает его молчание, узнавая в нём того, кто однажды сможет повелевать миром.

Всё началось после смерти отца.
Перун Радомир — воин и плотник, человек, чья сила была не в словах, а в деле. Говорили, что когда он пал в далёкой битве, небо над полем разверзлось, и молния ударила трижды при ясном солнце.

Теперь это небо отзывалось на сына.

Иногда, когда Яромир брал в руки меч, воздух вокруг сгущался. Волосы поднимались на затылке, и из ниоткуда доносился тихий рокот.

Он никому не рассказывал о том, что чувствовал, когда гром гудел над крышей.
Только мать — Милослава — иногда смотрела на него слишком пристально, будто видела то, что скрыто.

Однажды, когда за окном сверкнула молния и стены дома дрогнули, она тихо сказала:
— Ты опять слышал его, да?

Яромир поднял глаза.
— Кого — его? Это просто гроза.

Милослава покачала головой, улыбнулась устало:
— Гроза бывает снаружи, сынок. Но у тебя она — внутри. Я слышу, как она шепчет, когда ты молчишь.

Она подошла ближе, поправила его волосы, как в детстве.
В её глазах отражался огонь лучины — мягкий, но тревожный.
— Ты — мой свет и моя буря, — сказала она тихо. — И если однажды гром позовёт, не беги.

Яромир не ответил. Он лишь сжал кулаки, чтобы не дрогнули пальцы.

Молния за окном осветила их обоих — мать и сына, таких разных, но связанных одной тайной, которую знали только они двое.

Насмотревшись вдоволь на воды Волхова, Яромир повернул домой.
От реки дорога шла в гору — не круто, но так, что ветер с воды всегда бил в спину, будто помогал идти.

Берег у пристани был каменистый, и каждое утро звенели цепи, скрипели ладьи: купцы разгружали бочки с мёдом, воском, рыбой, тканями.
Там всегда толпился народ: монахи с мешками зерна, ремесленники с медными котлами, купцы из Киева и варяги в кольчугах.

Но стоило свернуть с торгового ряда, как шум стихал, и начинался другой Новгород — домашний, деревянный, пахнущий дымом и хлебом.

Улица перед домом Яромира вела вдоль частокола из тёмного дерева, за которым тянулись огороды и конюшни.
Там рос старый дуб — могучий, с выжженным знаком молнии на коре.
Говорили, что в него когда-то ударил гром, и с тех пор дерево стало оберегом.
Когда Яромир проходил мимо, всегда клал ладонь на кору — чтобы почувствовать силу.

Милослава вышла на порог — высокая, стройная, с тяжёлой косой, перевитой алой тесьмой. На груди у неё блестел серебряный крест, под ним — старинный оберег в виде молнии.

Она смотрела на сына долго, не отводя взгляда, будто пыталась убедиться, что перед ней всё тот же мальчик, которого она когда-то качала на руках.
— Опять у реки был, Яромир? — тихо спросила она, наливая молоко в глиняную чашу. — Не ходи к Волхову, дитя. Он зовёт не просто так…

Голос её дрогнул, и она отвернулась, будто стыдясь своей тревоги.
— Может, он зовёт не забрать, а сказать? — спокойно ответил Яромир. — Вода ведь помнит.

Милослава поставила чашу на стол и подошла ближе.
Провела ладонью по его волосам, как делала в детстве.
— Слышишь, что я говорю, сынок? — прошептала она. — Волхов добр только с теми, кого уже любит. А тех, кого любит, он не отпускает.

Она прижала ладонь к его щеке.
— Я уже отдала одного. Не хочу отдать и второго.

Яромир молчал, и лишь где-то за окном тихо плеснула река, будто посмеялась над её словами.

В избу вихрем влетела Лада — младшая сестра, с венком из первых голубых цветов.
— Брат! Смотри, какой венок! Сама сплела — чтобы ты не хмурился! — воскликнула она и надела его ему на голову.

Яромир хотел снять, но улыбнулся.
Лада была для него как луч солнца в сером небе северного города. Когда она смеялась, даже старые стены избы словно светлели.

В дверях появился Радослав, их дядя — воевода, человек с крепкой, выветренной от ветров и сражений наружностью, но с глазами, в которых теплилась забота. Он подошёл к столу, присел на край скамьи и, не спеша, положил руку на плечо племянника.