Когда погаснут огни

Когда погаснут огни (рассказ)

Америка, 1950-е. Жаркий южный городок Бомонтвилль, расположенный неподалёку от Нового Орлеана, дремал днём и оживал по вечерам, когда над улицами вспыхивали неоновые вывески и из открытых дверей баров доносились звуки саксофона. В пригороде, вдали от шумных кварталов, раскинулся роскошный особняк семейства Харпер.

Рональд Харпер — известный учёный, чьи труды цитировались в университетах, — пользовался уважением общества. Его супруга, Мэри, была воплощением блестящей домохозяйки тех лет: улыбка на светских приёмах, шелковые платья и страсть к бриллиантам, которыми она словно мерцала на каждом шагу.

Их единственная дочь, Вивьен, недавно отметила восемнадцатилетие. Девушка с волнистыми каштановыми волосами, шоколадными глазами и кожей белой, как фарфор, была гордостью семьи. Однако этим летом судьба решила для неё перемену: отец отправил её погостить к своему брату, мистеру Сэму Харперу.

Сэм был человеком состоятельным и влиятельным, владел крупными нефтяными компаниями. Его брак с Элизабет казался выгодным союзом, нежели историей о любви. Элизабет, стройная светская львица, обожала приёмы, слухи и драгоценности, но к мужу и детям относилась с прохладной снисходительностью. Тем не менее, роскошь окружала её повсюду — от безупречных машин в гараже до сверкающих безделушек в туалетном столике.

В их доме царил свой порядок. Десятилетняя дочь, Лори, рыжеволосая голубоглазая девочка с россыпью веснушек, была баловницей и любила командовать. «Солнце тебя поцеловало, моя тыковка», — говорил ей отец, не замечая, как она всё чаще капризничала и требовала к себе внимания. Старший сын, Джеймс, шестнадцатилетний ученик престижной школы, был полной противоположностью сестры: холодный, рассудительный, иногда чересчур жадный. Сэм видел в нём своё продолжение и вкладывал в него немалые деньги, надеясь вырастить наследника, достойного фамилии Харпер.

Когда длинный чёрный «Кадиллак» свернул с главной дороги на извилистую аллею, утопающую в магнолиях, Вивьен прижала ладони к стеклу. Солнце уже клонилось к закату, и ветви старых деревьев отбрасывали на дорогу густые, тёплые тени. Воздух здесь был другим, не таким, как в шумном Бостоне, где прошли её последние месяцы: сладкий, пряный, с лёгкой примесью табака и свежескошенной травы.

Особняк дяди Сэма возвышался впереди, словно декорация из фильма. Белоснежные колонны, широкая веранда с резными перилами, тяжёлые ставни, окрашенные в глубокий изумрудный цвет. Дом дышал богатством, и при этом в нём была какая-то вычурная южная надменность — как в улыбке хозяйки, которая уже стояла у входа, закутанная в шёлковый пеньюар цвета шампанского.

— Вивьен, дорогая! — протянула Элизабет Харпер, обнимая племянницу с показной теплотой. На запястьях у неё сверкали браслеты, а волосы были уложены так, словно она собралась на приём, а не встречала родственницу. — Ты стала такой взрослой… просто изумительно!

Сэм Харпер появился следом — высокий, крепкий мужчина с рыжеватыми усами и безукоризненным костюмом, несмотря на жару. Его широкая улыбка казалась настоящей. Он поцеловал племянницу в щёку и ласково потрепал по плечу.

— Добро пожаловать, моя дорогая. Лето у нас жаркое, но я уверен — тебе здесь понравится.

Из-за колонны выскочила Лори — в белом платьице с оборками и бантом почти больше головы. Веснушки на лице сияли от восторга.

— Папа говорил, что приедет настоящая леди! — воскликнула она и внимательно уставилась на Вивьен, будто оценивая платье и причёску. — Ты будешь жить в нашей старой комнате для гостей, там зеркало во весь рост, тебе понравится.

Сзади, на крыльце, сдержанно стоял Джеймс. Его взгляд был холоден и внимателен. Он лишь кивнул двоюродной сестре, как взрослый мужчина, хотя сам был ещё подростком.

Вивьен улыбнулась всем — немного натянуто, немного скованно. Всё здесь казалось слишком роскошным, слишком ярким. И всё же… что-то в воздухе подсказывало ей, что именно это лето станет особенным.

На веранде звучало радио. Старый приёмник «Zenith» мягко шипел, и сквозь помехи пробивался голос Элвиса, его новая песня, от которой у девушек по всей Америке подкашивались колени. Вивьен, поправляя складки своего светло-голубого платья, вдруг почувствовала, как её сердце ускоряет ритм — будто оно предчувствовало встречу, которая поменяет ход всех событий.

Джон Митчелл был из тех молодых людей, что словно рождены для того, чтобы выделяться. Ему было всего двадцать два, но уже за плечами — работа, о которой мечтали многие его коллеги. В медицинских кругах говорили о его статьях и наблюдениях, и хоть его имя ещё не сияло на первых полосах газет, в нём видели будущего великого врача.

Но то, что отличало Джона больше всего, — это не только ум. Его походка, прямая и уверенная; его манеры, отточенные и галантные, будто из старого учебника по этикету; и его внешность, которой восторгались девушки на каждом вечере. Высокий, с широкими плечами и крепкой мускулатурой, он казался героем со страниц романа. Солнечные лучи золотили его светлые волосы, падавшие на лоб, а голубые глаза сверкали оттенком летнего неба. Кожа, слегка загорелая от долгих поездок, придавала ему ещё больше живого обаяния.

Он привык к вниманию, но не злоупотреблял им. Возможно, причина крылась в том, что с ранних лет Джон знал, что значит быть одному. Сиротство оставило в его душе пустоту, которую он заполнял трудом, учебой и внутренней силой. Он не жаловался и не искал сострадания — напротив, в нём было что-то неукротимое, та самая твёрдость, что заставляет людей поднимать голову и идти вперёд, даже когда мир против них.

Теперь же дорога привела его в южный городок Бомонтвилль. Узкая лента шоссе вилась среди бескрайних полей, где ветер колыхал высокую траву, а магнолии тяжело склоняли белые соцветия к земле. Джон опустил окно машины и вдохнул — воздух был густой, сладкий, почти приторный. В нём смешивались запах жасмина, табака и горячего асфальта, нагретого солнцем. Всё здесь было иным, чем в его прежней жизни.