Когда сходит снег

Глава 1. Белый шум

«Иногда тишина громче крика. Особенно, если никто не слушает.»

Снег в нашем городе не тает. Он просто становится серым, как будто тоже устает притворяться чистым. Он ложится на крыши домов, засыпает дороги, покрывает сломанную автобусную остановку, на которой я жду школьный автобус каждое утро — уже одиннадцать лет подряд.

Иногда мне кажется, что в этом городе всё застыло сотни лет назад: люди, слова, чувства. Даже я. Меня никогда не покидает ощущение, будто я заперта внутри стеклянного шара с вечно кружащим, пробирающим до дрожи снегом. Я чувствую сильное желание разбить свою привычную реальность, выбраться из неё и сбросить весь тот груз который лежит на мне прозрачной вуалью, сжать мой собственный шар настолько сильно, чтобы он, наконец, лопнул, выпуская наружу то, что так долго пряталось под снежными сугробами. Но пока я слишком слабая чтоб сделать это самостоятельно. Все что у меня есть сейчас — маленькая, никогда не тающая снежинка призрачной надежды, что когда-то мой снежный шар обязательно лопнет.

Вот только я не задумывалась, что осколки этого шара могут ранить меня настолько сильно, что зная заранее из-за чего это произойдет, предпочла бы прожить в этом шаре ещё тысячу долгих лет.

В нашем городе все привыкли откладывать важные решения на «потом». Мне почти 18, но я уже давно не верю, что жизнь при таком раскладе начнётся хоть когда-нибудь. Потом — это миф. Потом — это то, что рассказывают тебе взрослые перед сном, пока сами живут в своих скучных кухнях и маленьких квартирках. Молча перемешивая чай, смотря одну и ту же программу каждый вечер, и думая о том, что пройдет ещё немного времени, и они обязательно начнут жить ту жизнь, о которой всегда мечтали.

Мой отец как раз такой: утром пьёт чёрный кофе у окна, потом идёт на смену, возвращаясь, ест остывший ужин, и засыпает под телевизор. Его жизнь отлажена как часы. Старые, забытые часы. Тиканье которых каждый раз напоминает о неизбежности и неотвратимости его реальности.

Он почти не говорит. Слова между нами с каждым годом стремительно приближались к нулю, дойдя до одних и тех же вопросов, которые мы задаем друг другу каждый день:

— Поела? — спрашивает папа, даже не смотря на меня.

— Да. — Мой ответ не меняется уже очень долго. От папы я обычно слышу либо привычную тишину, либо простое «угу».

Дома мы редко бываем вместе, в основном я ухожу в школу ещё до того как он проснётся, а прихожу уже после его ухода. Единственное время, когда я могу быть рядом с ним — утро.

Я всегда просыпаюсь рано. Так, чтобы никто не слышал. Хотя по большому счету слышать меня и некому. Белый шум от телевизора, который каждое утро сопровождает моё пробуждение, уже не раздражает меня, и я каждый раз на цыпочках захожу в комнату папы и выключаю его. Бывает, я задерживаюсь на пару минут, разглядывая своего отца. Как-то раз я нашла в его шкафу фотографию, где они с мамой загорелые и счастливые стоят на берегу моря, папа обнимает маму со спины, держа руки на круглом животе. Часть снимка была оторвана, но к счастью изображение родителей не пострадало. Лишь плечо папы и край платья мамы обрывались белой кривой каймой. Снизу была подпись красивым и ровным почерком: «До встречи через месяц, Рози!».

Сейчас я едва могу узнать на этом снимке папу, его взгляд потух, плечи всегда опущены, а в морщинах на лице отражается история всей его жизни, в которой, к сожалению, печальных моментов было больше чем счастливых.

Но я все равно люблю смотреть на него таким, спящим и спокойным, когда его брови не нахмурены, а глаза, в которых столько лет нет ничего кроме пустоты, закрыты. И я представляю, что когда он откроет их, там обязательно появится что-то светлое, наполненное счастьем, или хотя бы расслабляющим умиротворением от принятия всего, что произошло в его жизни.

Мама уехала от нас почти пять лет назад, когда мне только исполнилось 13 лет — якобы «на юг», но больше она не вернулась. Первое время почти не звонила, не писала, просто исчезла, как будто её никогда с нами и не было, лишь иногда отправляя нам с папой письма и поздравления на праздники. Я перестала считать дни с момента, как поняла, что она больше не вернется. Или делала вид, что перестала.

После коротких мыслей о жизни отца я иду на кухню, всегда заваривая один и тот же мятный чай. Привычка не завтракать появилась у меня после ухода мамы. Я не знала, как можно было спокойно завтракать в одиночестве, когда буквально недавно мы делали это всей семьёй, сидя за одним столом и обсуждая планы на день. Первое время для меня это было слишком тяжело, и я вовсе отказалась от этого приёма пищи. С этого момента я ела очень мало. Наша с отцом жизнь замедлилась до скорости улитки, став монотонной и скучной. Казалось, мои физические силы не тратились вовсе, от чего были мысли, что восполнять свою энергию я могу только лишь сном. Конечно, это была ирония, так как весь свой ресурс я тратила на поддержание безразличия к внешнему миру, от чего морально сильно уставала.

После выпитого чая я наспех одевалась, брала гитару, и поднималась на крышу нашей старой пятиэтажки. Замок, который висит здесь, сколько я себя помню, лишь создает иллюзию работающей вещи, наделе открываясь с помощью минимального применения силы.

Наш дом стоит на краю города, но я всегда поворачиваюсь к нему спиной, смотря на просторный лес вдалеке. Из-под снежных шапок едва проглядывается зелень елок и сосен, создавая впечатление огромного пухового одеяла, накрывшего каждое дерево. Иногда мне хочется уйти туда. Просто идти и не оглядываться. Чтобы это одеяло накрыло меня с головой. Исчезнуть под ним, вдыхая морозный воздух и растворяясь в лесной тишине.

Глава 2. Незаметные не злятся

«Ты можешь быть невидимкой, пока кто-то не захочет рассмотреть тебя.»

Этот день начался, как и любой другой, только я и представить не могла, что именно он станет началом самой болезненной историей в моей жизни.

Проснувшись, я села на кровати, устало потирая виски, так и не открывая глаз. Просыпаться уже без сил стало дня меня не более чем обыденностью. Шум телевизора из папиной комнаты был настолько привычным для меня, что я не сразу услышала его. Интересно, я когда-нибудь проснусь в тишине? Скорее всего, уже нет.

Я заправила кровать и надела школьную форму. Выпив свой мятный чай и выключив телевизор папы, я как обычно взяла гитару и отправилась на крышу. Несмотря на середину зимы, воздух на удивление был теплым. Утренние лучи слепили глаза, и я, зажмурившись, подняла лицо к солнцу. В глазах зарябило, но кожу настолько приятно грело, что я простояла так ещё минуту, пока пальцы, сжимающие гитару, не начали немного мёрзнуть. Нужно было торопиться, пока руки от холода не перестали «слушаться» меня.

Пожалуй, это утро все же отличалось от остальных. Почему-то именно сегодня мне захотелось спеть чуть громче обычного, понимая, что на эту крышу все равно никогда никто не поднимается. И на удивление, мне понравилось. Мой собственный голос, звучащий тихо и меланхолично, унёс меня куда-то очень далеко в себя и свои воспоминания.

Я видела нашу квартиру, интерьер в ней не особо поменялся, но почему-то раньше она воспринималась светлее, будто была наполнена теплом. Я помню как будучи ребёнком, проснувшись, сразу бежала к родителям, распахивая дверь их комнаты и запрыгивая на кровать.

– Рози, ты нас затопчешь! – Громко смеялась мама, обнимая меня.

Она была такой красивой, а её большие синие глаза, которые светились счастьем, когда она смотрела, как папа тоже обнимает меня, дарили спокойствие и нежность.

Я потрясла головой, вспоминая, где нахожусь. Внутренняя теплота сменилась внешним ощущением холода, пальцы на руках стали красными и неприятно покалывали. Я сморгнула с глаз пелену от подступающих слез, убеждая себя не думать об этом.

«Это прошлое, Рози. Не нужно думать о том, что прошло и уже не вернётся». – Повторяла я себе, пока всплывшие наружу чувства не вернулись на своё привычное место – вглубь моего сознания, постепенно выравнивая пульс и возвращая привычное безразличие.

Когда я вернулась в квартиру, папа уже не спал.

Стоя у окна он пил кофе, безразлично разглядывая наш маленький город. Отец, как и я, перестал завтракать без мамы, отдавая предпочтение терпкому напитку.

Услышав, как я вошла, он не оборачиваясь, произнес:

– Сегодня буду поздно, не жди меня.

– Хорошо – ответила я, наспех снимая ботинки.

Признаться честно, я не особо ждала его после работы, но каждый раз слыша, как вечером он открывает дверь, в груди разжималась маленькая пружинка, которая закручивалась каждый раз, когда он уходил. Но несмотря на это присутствие папы я не замечаю почти с того самого момента как ушла мама. Да, мы живём в одной квартире, видимся каждый день, и он всегда находится близко. Близко, но не рядом со мной.

Собирая рюкзак, я услышала, как хлопает входная дверь, а затем щелкает замок. Папа всегда уходил один, и никогда не просил, чтоб я проводила его.

– Пока, папа. – Еле слышно произнесла я, на секунду замерев. А потом продолжила собирать рюкзак.

Дорога до школы занимает минут 20, и все это время я обычно провожу в раздумьях, сидя на последних сидениях маршрутки. Подходя к зданию школы, я взглядом пытаюсь найти девочек из своего класса. Настоящих подруг у меня нет, но общение с некоторыми одноклассницами часто спасает меня от скуки на уроках. В этот раз у главного входа происходит что-то непривычное. Мне не составляет труда заметить странную оживлённость девочек из параллельного класса. Не особо задумываясь над предметом их бурных обсуждений, я прохожу мимо, слыша лишь обрывки фраз:

– Почему его зачислили в середине года?

– Я слышала, он оставался на второй год. Значит ему уже 18?

– Вы вообще видели, на чём он приехал? Вот это машина!

Подходя ближе к входу, я уже отчетливее слышу разговор двух подружек.

– Ты его уже видела? – спросила рыжая девочка, обращаясь к своей подруге с неприкрытым интересом.

– Да! Он намного красивее всех наших одноклассников, – с восторгом ответила миловидная блондинка, которую насколько я знала, звали Сандра. – И даже некоторых одноклассниц. – Смеясь, добавляет она, прикрывая рот рукой.

Дальше ничего нельзя было разобрать из-за их смеха и шума других людей вокруг. Но одно я поняла точно: в нашей школе новенький. И по всей видимости он уже заполучил всё внимание женской половины нашего учебного заведения. Что ж, тем лучше для меня. Быть невидимой для окружающих хоть и не всегда приятно, но хотя бы привычно.

Постоянный шум сопровождает меня не только дома, но и в школе. В принципе, было бы глупо удивляться этому на школьной перемене. Я держала в руках учебник по алгебре, прижимая его к груди, не столько потому, что он был нужен, сколько чтобы занять руки. Так проще. Если ты с книгой – значит, у тебя есть дело, и к тебе меньше вопросов.

Глава 3.  Наказание молчанием

Томас

Я не люблю школы. Ни старые, ни новые. Все они пахнут одинаково —старой краской, меловой пылью и чем-то тухлым в столовой. Зато здесь хоть никто не знает, кто ты. Пока что. Можно притворяться, что ты не тот парень, из-за которого... ну, неважно.

Я вернулся в этот проклятый город. Перевёлся сюда, как просили: «Начни сначала, веди себя нормально, забудь, что было». Но фишка в том, что нормальность — это просто костюм. Надел — и ходишь. Только под ним всё равно тот же человек. Сломанный. Злой. Уставший. С непомерным чувством вины.

Почти год наша семья провела на юге, сменив постоянный снег на постоянное солнце. Нам было необходимо уехать от этого пробирающего до костей холода, чтоб ничего не напоминало о том, что случилось в нашей семье. Признаться честно, это немного помогло, но хорошее быстро заканчивается, и как бы я не боялся возвращаться, я уже здесь.

Абсолютно всё в этом городе напоминает мне о том, что я сделал. Конечно, я и не забывал. На юге после работы с психологом моё чувство вины не стало меньше, но я хотя бы мог его контролировать. Сейчас же, находясь в этом городе, я чувствую себя как замедленная бомба, которая обязательно взорвется.

Первые дни я практически не выходил из комнаты, всё в нашем доме осталось на своих местах, но не было самой главной детали. И её отсутствие било по нервам до боли в груди и сильного головокружения.

Почти год тишина в нашей квартире была почти материальная. Её можно разрезать ножом, но она всё равно не распадётся. Раньше было по-другому. Смех. Радио на кухне. Мама пела, когда мыла посуду. Папа возился в гараже, и вечно звал меня «помогать», хотя всё делал сам.

А теперь — только звуки шагов. Иногда — звон ложки о чашку. Сухой голос:

— Кушать будешь?

— Да.

Больше ничего.

Я не виню их. Они — как тонкий лёд. Снаружи ровные, почти идеальные. Но внутри — хрупкие. И если тронуть, можно разрушить это хрупкое равновесие, эту выстроенную месяцами картинку ещё не развалившейся семьи.

После… после случившегося, родители ни разу не сказали, что я виноват. Не обвиняли. Не кричали.

Просто… перестали смотреть мне в глаза.

И это ощущалось хуже собственной смерти. Ведь по большому счету, для них я, наверное, тоже умер, в тот же день, почти год назад.

Иногда я вижу, как мама, сидя в своей комнате, смотрит старые фотографии. Наверное, думает, что никто не замечает. Думает, что если молчать, всё это как-то уйдёт.

Но оно не уходит. Оно просто живёт с нами, как липкая тень, от которой мы уже не в силах избавиться.

Даже папа стал тихим. Прежний папа — с шутками и крепкими объятиями — исчез. Теперь он приходит с работы, включает телевизор и уходит в него, как в другое измерение. Даже с мамой их общение стало слишком редким, не говоря уже обо мне.

Я не знаю, что страшнее — если бы они кричали, обвиняли меня в том, что произошло, но хотя бы признавали моё присутствие, моё участие в их жизни. Или вот это молчаливое исчезновение собственных родителей, которые всё ещё рядом. А может, это я исчез для них?

Я пытался однажды поговорить, спустя два месяца после того как я совершил самую большую ошибку в своей жизни. Мне так не хватало моих прежних родителей, нашей семьи. Я не переставая искал соломинку за которую можно зацепиться и попытаться продолжить жить, учиться это делать заново, всем вместе. Я настолько устал от бесконечной тишины, что осмелился поднять эту тему вновь. Медленно подошёл к маме на кухне. Хотел сказать:

«Я не хотел. Я думал, она просто…»

Но она в ту же секунду убрала руки в раковину. Как будто и близко касаться этой темы — уже слишком. Я не закончил. Просто ушёл. И мне кажется, она этого даже не заметила.

Я не простил себя. Они не простили меня. Но никто об этом не говорит. И в этом безмолвии я задыхаюсь сильнее, чем от любого крика.

Родители отвернулись от меня, хоть и не говорили об этом прямо. За эти месяцы, съедаемый чувством вины я настолько надломился, что казалось, не испытывал абсолютно никаких чувств. Даже психолог мне не особо помог, разве что ночных кошмаров стало немного меньше.

От нежелания находиться дома, где осталась лишь тень моих родителей, я большинство времени проводил в машине, бездумно катаясь по городу, или на тренировках. Бокс и работа с железом до отказа мышц помогала мне немного прийти в себя. Изнуряя своё тело, я чувствовал приятную боль. Сейчас я не заслуживаю ничего другого, и после того что я сделал, не могу просто быть счастливым.

Я чувствовал себя настолько слабым и уязвимым, что построил огромные замки вокруг своего сердца, в котором как королева, жила огромная вина. Внешность, как и психологическое состояние, так же очень сильно поменялись. От постоянного внутреннего напряжения я постоянно хмурился и неосознанно сжимал челюсть. Иногда мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я сотру себе зубы.

Окружающие видели во мне злого и дерзкого парня, который если и общался с кем-то, то только колкостями. Никто и никогда не посмел бы ответить мне в такой же манере. Обычно все боялись, моё хамство в основном «проглатывалось» людьми, либо что сильно реже, приводило к драке. Не могу сказать, какой из вариантов мне больше был по душе. И тот и тот отчетливее показывал моё внешнее превосходство, за которым я почти не видел мальчика, забытого родителями.

Глава 4. Тонкая трещина

Рози

Скучный урок истории тянулся, как вязкий мёд. Преподаватель монотонно вещал о событиях холодной войны, а я чувствовала, как внутри растёт тревожное, беспокойное чувство — знакомый предвестник панической атаки. Мир будто становился слишком громким, слишком ярким, и всё внутри начинало дрожать, хотя снаружи я оставалась привычно спокойной.

В голове промелькнуло воспоминание о моей первой панической атаке. Я познакомилась с ней в 14 лет, когда уход мамы перестал оправдываться внешними обстоятельствами, подкрепляясь отдалением от меня последнего родителя — папы. Я не знала, как справляться одной, и неосознанно начала искать любые изъяны в своём поведении. Мысли о том, что это я стала причиной её ухода, доводила до тошноты, каждый раз заканчиваясь слезами и отчаянием. И вот однажды я ушла в себя настолько сильно, что не смогла справиться с подступающей истерикой. Воображение рисовало ужасные картинки, подбрасывая фразы которые выбивали воздух из лёгких.

«Ты была недостаточно хорошей дочерью» — из раза в раз повторял в моей голове то мамин голос, то мой собственный.

Я сидела на полу, закрыв уши руками, нервно раскачиваясь в попытках хоть как-то успокоить себя.

«Не правда, это все неправда!» — Задыхаясь, кричала я сама себе, но голос в голове становился всё громче.

Слезы крупными каплями катились по щекам, лёгкие жгло от недостатка кислорода, и когда мне начало казаться, что стены давят на меня, я закричала что есть мочи, пытаясь выбраться из плена собственного сознания.

— Можно выйти? — спокойно спросила я, унимая дрожь в руках от неприятного воспоминания, а после быстро вышла из класса, не дожидаясь новой даты в учебнике.

Учитель махнул рукой, даже не оторвав взгляда от учебника. Закрыв дверь, я побежала по коридору, мимо кабинетов, вверх по лестнице, боясь упустить момент, когда я самостоятельно могу остановить стремительно растущую тревогу — к месту, где всегда было тихо. В музыкальный класс.

Я знала — здесь только что закончился урок, и как минимум час никто не придёт. Почти каждую неделю я приходила сюда именно в это время. Это было моё спасение, личный глоток воздуха и тишины в школьной суете.

Я остановилась, осматривая класс. Сквозь задёрнутые шторы пробивались редкие лучи, мягко падая на музыкальные инструменты. Я с облегчением вдохнула полной грудью, предвкушая несколько минут полного спокойствия. Тихо прикрыв за собой дверь, я подошла к стойке с инструментами и достала знакомую акустическую гитару. Пальцы будто сами нашли струны, и моё сердце ещё немного сбавило ритм.

Я раздвинула шторы на самом дальнем окне, села на подоконник и обхватив гитару, закрыла глаза.

Вот оно, долгожданное успокоение.

Мелодия лилась мягко, почти невесомо. В этот раз я не знала, откуда берутся слова — они просто приходили. Мои губы, будто чужие, пели о боли, одиночестве, о маме, о комнате, где каждый предмет пропитан раздражающим белым шумом. Но в этот момент всё это — будто отпускало меня. Я настолько увлеклась игрой на гитаре, что даже не услышала, как за дверью затаилось чьё-то дыхание.

Томас

— Черт, — пробормотал я, обшаривая под скамейками в спортзале. — Где эта чёртова кофта?

После тренировки я был уверен, что сунул её в рюкзак. Потом решил, что оставил в столовой. Но её нигде не было, я даже сходил до машины, проверив в ней каждый уголок. И только потом дошло — я ведь заходил в музыкальный класс перед физкультурой и вероятно, оставил её там.

Поднимаясь по лестнице, я услышал звук. Не просто звук — музыку.

Голос. Чистый, тёплый и какой-то чересчур грустный.

Я замер, прислонившись к стене у входа в музыкальный класс. Щель между дверью и стеной была достаточно широкой, чтобы увидеть, кто внутри. И как только я заглянул, сердце сбилось с привычного ритма.

Выскочка, которую я толкнул.

Она сидела у окна, окутанная солнечным светом, будто вырезанная из какой-то другой реальности. Когда она пела, её лицо, такое строгое и колкое в нашу первую встречу — стало мягким, ранимым. В пальцах, пробегающих по струнам, была такая нежность, что у меня внутри что-то сжалось.

Я никогда не видел кого-то настолько открытого и уязвимого. Казалось, слова этой песни пробирались из самой глубины её души.

Слушая мелодию и слова, которые она еле слышно пропевала, я понял — она тоже одинока. И внутри неё такая же тонкая трещина, как и во мне. Только она скрывает её по-другому. Музыкой, молчанием, сарказмом.

Внутреннее сходство, которое я неосознанно проводил между нами, отдавалось странным раздражением, которое воспринималось мной извращённой формой слабости. Я достал телефон и стараясь не выдать себя, аккуратно просунул его в дверной проём, сделав фото и записав короткое видео.

Когда она закончила петь, я тихо отошёл от двери, незаметно спускаясь на этаж ниже, думая о том, что раскрою своё присутствие немного позже, заставая её врасплох. Кофту я решил забрать чуть позже, когда ничего не подозревающая выскочка выйдет из музыкального класса.

Глава 5. Острые края

Рози

Чувство стыда и смятения за то, что кто-то услышал моё пение, постепенно растворялись из-за собственного убеждения в том, что Томас просто недалёкий парень, который пытался меня задеть. Я говорила себе, что иногда неприятные моменты всё же случаются, и всё что я могу сделать – это оценить последствия, и впредь быть более внимательной и осторожной.

На следующий день я пришла в школу чуть раньше, занимая место на последней парте, чтоб как можно безопаснее выписать все ответы на листок. С начала я думала, почему нельзя просто сфотографировать и отправить ему ответы, но когда учитель прошёл мимо парт, забирая у нас телефоны, всё встало на свои места.

Поскольку я готовилась к этому тесту, мне не составило труда написать его чуть больше, чем за половину урока, посвящая остальное время созданию шпаргалки для Томаса. Незаметно спрятав листок в карман, я с облегчением выдохнула, предвкушая как наше общение с Томасом закончиться раз и навсегда.

Находясь в своих мыслях, я и не заметила, как пролетело ещё два урока, и наступила большая перемена, на которой почти половина школы обычно обедала.

Школьная столовая гудела, как улей. Ложки лязгали о подносы, кто-то смеялся за дальними столами. Из колонки на стене тихо шипел радиоприёмник, напоминая о перемене. Я шагнула внутрь с видом полного равнодушия, хотя внутри всё раздражало: шум, запах пересоленного супа и голоса, доносящиеся буквально отовсюду.

— О, принцесса мрака тоже решила пообедать? — раздалось справа. – А я думал, ты питаешься чужими эмоциями.

Я повернула голову. Томас стоял у стола с макаронами, крутя в руках металлическую вилку. Его кудри, как обычно, торчали в разные стороны, а на лице была уверенная ухмылка.

— А ты всё ещё жив, удивительно, — отрезала я, проходя мимо. — Значит, отсутствие интеллекта пока не убивает.

— Снова говоришь, что я тупой? — Улыбнулся он в ответ, припоминая мою колкость и следуя за мной с подносом. — А шутить про одно и то же, знак высокого интеллекта? Как считаешь?

Я сжала зубы, понимая, что у него снова получилось меня подколоть. Пока я думала, что на это ответить, он продолжил:

— Ладно, не переживай, у тебя есть шансы прожить долгую жизнь.

— Как приятно слышать похвалу от человека, чьё чувство юмора умерло при родах.

Томас рассмеялся. Легкость его смеха отчего-то меня раздражала. Он будто наслаждался каждым моим словом, даже когда я дерзила.

— Очень даже неплохо. — Улыбнулся он, заглядывая в мой поднос. — У тебя, кстати, обед, прям как твоя терпимость к обществу. Скудная и унылая.

Я опустила взгляд на свой обед, который состоял из самого простого салата и стакана воды. Закатив глаза, я отчаянно желала как можно жестче ответить Томасу, потому что чувствовала его превосходство в каждой словестной перепалке. К тому же, у меня не было намерения заводить новых знакомых, и я была бы рада, если бы он, как и все, забыл о моём существовании.

— Сначала вылечи проблемы с координацией, чтоб не врезаться в людей с «нетерпимостью к обществу», и может, жить будет легче. – Съязвила я, занимая очередь к кассе.

Он встал рядом, как будто я не сказала ничего обидного.

— У меня отменная координация, как в прочем, и чувство юмора.— Сказал он, подмигнув.

– Не льсти себе, Томас. — Я скривила лицо. — Кстати, вот твои ответы, надеюсь, наше милое общение на этом прекратиться. — Наигранно улыбнулась я, доставая из кармана сложенную бумажку с ответами, вкладывая её в руку Томаса.

Я собиралась повернуться и уйти к свободному столику, отчего-то понимая, что даже без моего контроля, он удалит то фото. Я уходила так, как будто бы между нами ничего не было — ни колкостей, ни улыбки от странного чувства после нашего общения, которую я еле сдержала.

– Что, даже не убедишься, что я выполнил свою часть договора? – Выкрикнул Томас мне в спину в тот момент, когда я прошла пару шагов к столикам. Машинально обернувшись к нему, чтоб ответить, в моё плечо врезалось что-то твёрдое.

Или, скорее, кто-то.

Парень, в которого я влетела, был выше, шире и намного менее дружелюбен, чем Томас. Он был мне смутно знаком, и когда я вспомнила, что это тот самый Джек из школьного коридора, поднос с моим обедом дернулся — стакан воды опрокинулся в мою сторону, а салат упал на пол. Хлопок воды пришёлся прямо по моей груди, по белой футболке, сквозь которую вмиг стало просвечивать бельё…

— Слепая, что ли? — Огрызнулся парень. — Смотреть куда прёшь не учили?

Я застыла. Вода капала с локтей. Столовая замолкла на секунду, кто-то хихикнул. Я опустила глаза — на себя. Футболка действительно стала прозрачной. И самое мерзкое — он это заметил.

— Ого, — сказал Джек, медленно опуская взгляд на мою грудь, и разглядывая её. — Ну ты и представление устроила.

Он чуть склонился ко мне, губы растянулись в самодовольной улыбке.

— Не думал, что тень под футболкой скрывает такие прелести.

Я попыталась шагнуть в сторону, но он схватил мою руку. Пальцы были грубые, хватка — резкая.

— Куда собралась? Только разговорились. – Со смехом сказал он. – Твоя футболка совсем мокрая. Может, снимешь?

Глава 6. Сообщения

Рози

Когда я открыла дверь квартиры, на мгновение понадеялась, что дома никого нет. Но папа сидел в своей комнате перед телевизором, как всегда — с пультом в руке и пустым взглядом. Я прошла мимо него, не дожидаясь ни слова, ни взгляда.

— Привет, — тихо сказала я скорее для себя.

Папа не ответил. Только щёлкнул канал. На экране мелькнули какие-то новости, потом реклама. Я молча направилась в свою комнату, захлопнув за собой дверь.

Села за стол, не снимая кофту Томаса, с которой слабо тянуло его запахом — мятой, спортзалом и стиральным порошком. Это было странно. Я могла бы переодеться, но не захотела. Почему? Сама не знала.

Я сидела над докладом по биологии, старательно внося все правки, помеченные учителем, но мысли рассеивались. Я всё никак не могла сосредоточиться. Перед глазами всё время всплывало выражение лица Джека в столовой, его ухмылка… и Томас. Как он появился. Как злился. Как отдал свою кофту.

Телефон на кровати тихо завибрировал, показывая, что пришло новое сообщение.

Незнакомый номер. Я нахмурилась, открывая сообщение.

«Ну что, кофта в порядке? Надеюсь, ты не постирала её вместе с остатками салата».

Я замерла. В груди ёкнуло. Сразу было понятно кто это. После секундного удивления я мысленно отругала себя за то, как быстро моё сердце откликнулось на его сообщение.

Я решила ответить сразу.

«Кофта уцелела. В отличие от моей гордости. Как ты узнал мой номер?».

«Одна из моих одноклассниц весьма охотно готова предоставить мне любую информацию» – ответил Томас с подмигивающим смайликом. – «И вообще, это была экстренная мера. Надо было проверить, не утонула ли ты в луже собственного сарказма».

Я усмехнулась. Уголки губ предательски дрогнули вверх, и я сжала телефон покрепче.

«А ты в своем героизме?)».

«Немного, но надеюсь, моя кофта и твой доклад будут признательны. Спасибо, что спрашиваешь» – я не заметила, как начала улыбаться от его сообщений.

«Я не спрашивала. Я проверяла, не выросло ли у тебя эго после сегодняшнего спектакля». – Наверное, я иногда перебарщивала, но страх показаться слабой или открытой перед кем-то побеждал, и я надевала привычную броню из сарказма и шуток.

«Спектакли это прошлый век. С недавних пор я люблю концерты, особенно в музыкальном классе нашей школы. Особенно пение под гитару». – Своим сообщением Томас застал меня врасплох.

Здесь я замолчала. Сердце стукнуло чуть громче. По понятной причине меня никто не хвалил за пение и игру на гитаре, хотя и признание Томаса не особо тянуло на похвалу, это сообщение я восприняла очень трепетно.

«Ты не должен был слышать» – теперь мне стало не до шуток. Ощущение контроля над ситуацией слабело, и моя тревога начинала расти.

«Наверное. Но, я не о чем не жалею. Несмотря на то, что ты против, я бы сделал это снова». – Каждое его сообщение было откровенней предыдущего, это очень располагало, но одновременно с тем меня пугало то, куда это может привести.

Небольшая пауза. Я не знала, что ответить. Переписка вдруг стала слишком настоящей, но мне не хотелось, чтобы она заканчивалась.

«Что, настолько сильно понравилось списывать готовый тест?»– Стараясь убедить себя, что его сообщение имело только такой смысл, я задала уточняющий вопрос.

«Ты даже не представляешь, насколько» – казалось, я через экран вижу его ухмылку.

На этом мы замолчали — но не потому, что сказать было нечего. Просто пауза была тёплой, не тянущей. Я посмотрела в окно, когда на щеках стал появляться лёгкий румянец.

Я опустила взгляд на кофту Томаса и вдруг улыбнулась. Настоящей, искренней улыбкой. И не заметила, как снова написала ему.

Томас

Я захлопнул дверь квартиры чуть сильнее, чем хотел. В прихожей пахло пылью и старым деревом. В зале слышался шелест страниц — отец, как обычно, листал газету, не обращая внимание на происходящее вокруг. Мать сидела на кухне, и даже не подняла голову на дверной хлопок, хотя прекрасно всё слышала.

— Привет, — бросил я в пустоту.

— Ты ел? — нейтральный голос матери, будто из соседней комнаты, не направленный мне, с вопросом «для галочки».

— Не хочу.

— Хорошо, — и снова тишина.

Я прошёл в свою комнату, сбрасывая рюкзак на пол, и швырнул себя на кровать. Потолок был такой же бледный и пустой, как атмосфера в доме.

Иногда я задавался вопросом, часто ли родители думают о ней? Думают ли обо мне после этого? Я знаю, что они любят меня, но с того дня, как всё случилось, они будто заморозились. Они не обвиняли, не кричали, не упрекали. Но и не смотрели в глаза. Не смеялись. Не касались.

Иногда мне кажется, что я умер вместе с ней. Просто продолжал ходить, дышать, а внутри было до непривычного пусто.