Когда я открою глаза

Часть 1 - Мама

Часть 1

— Вспоминай! — велит мне она.

— Я помню, — отвечаю я.

Мне переполняют сдерживаемая радость и гордость, потому что это правда. Всю свою жизнь я был худшим: самым нелепым, слабым и некрасивым. Мне пришлось смириться со всем этим, хотя я долго боролся с негодованием на свою судьбу и нет-нет да и обращался к Великой Матери, которая создала всех нас, с вопросом: «Ну почему именно я? В чём я так сильно провинился?» Но она мне ничего не ответила. Верно, она хотела, чтобы я сам нашёл ответы — так же, как и моя собственная мать. Мне это не удалось, как я ни пытался, но зато я нашёл кое-что другое — достоинства в самом себе, которых не видели остальные. Ну, а что ещё остаётся делать? Никто не может прожить, всю жизнь и вправду считая себя самым худшим в мире. Да, внешне я был никчёмен, но я многое умел внутри. Я знал и помнил то, чего не знали и не помнили все другие. Например, тот день, когда я родился.

Сейчас меня наполнило предчувствие чего-то большого и важного, и мне наконец-то показалось, что я отыскал смысл своей жизни и всех своих тягот. Тот день, когда она обнимет меня и скажет, что я действительно лучше всех, но она этого никогда не говорила, чтобы я не возгордился, в одно мгновение перечеркнёт все прежние годы. Я знаю, что счастье, которое я при этом испытаю, превысит все мои невзгоды в бессчётное количество раз. Но ради такой награды стоит потрудиться, верно?

И мне кажется, что только что я сделал первый шаг. Свой первый шаг на пути к тому прекрасному, что ожидает меня в конце.

Но она говорит:

— Нет, ты ничего не помнишь.

Я замираю.

— Правда помню, мама, — осторожно отвечаю я после долгого молчания. — Тот самый первый день, когда я появился на свет. И все последующие дни — в мельчайших подробностях. У меня отличная память! Лучше, чем у кого-либо. Хочешь, я докажу тебе? Я расскажу тебе всё, что помню о своём детстве. Ты удивишься!

Она молчит, отвернувшись от меня. И тогда я начинаю рассказывать.

Часть 1 - Спасительница

— Эй! А ну открывай глаза!

…голос моей спасительницы, вырвавшей меня из толпы набросившихся на меня детей и готовых, казалось, растерзать меня в клочья, отнюдь не ласков и не нежен. Он не проливается целебным бальзамом на мои раны, а режет меня ещё сильнее — хорошо ещё, что не в тех местах, где у меня и без того всё болит после чужих побоев. И всё-таки… это первый голос, который я услышал после долгих лет молчания, когда я даже и не подозревал, что с кем-то можно разговаривать. Что кто-то может ко мне обратиться. Что меня вообще кто-то замечает.

…и это она меня спасла.

Поэтому я очень стараюсь выполнить её требование — а для начала, хотя бы понять, что она имеет в виду. К моему стыду, у меня ничего не получается.

— …не могу, — приходится признаться мне.

В ответ раздаётся долгое молчание.

— Так ты что, не только калека, но ещё и слепой? — наконец, недоверчиво уточняет она. — Как такое может быть? Как ты умудрился выжить?

Я изо всех сил вслушиваюсь в её слова. Хотя их смысл для меня совершенно непонятен, однако благодаря сильнейшему внутреннему напряжению мне удаётся смутно догадаться, что она подразумевает. «Калека» означает, что я не похож на других, и то, что я почти не умею ходить. «Другие» — это те, кто набросились на меня. «Ходить» — это тот путь, который я проделал из дома до места кровавой расправы надо мной, которая здесь произошла. …Вернее, чуть было не произошла.

Её голос звучит с пренебрежением, однако я так горд и доволен собой, что сумел понять смысл её вопросов, что совершенно этого не замечаю.

— Да, — радостно отвечаю я. — Да, всё именно так.

Я чувствую на себе её недоумевающий взгляд и начинаю сиять ещё сильнее. Как будто то солнце, которое я так мечтал найти, сейчас оказалось внутри меня, и меня затапливают волны его жара, ласкового и беспощадного одновременно.

— …и чему тут радоваться? — спрашивает она.

Как ей объяснить? Как рассказать о том, что я только что проделал огромный путь, на который у меня уходили нескончаемые часы бесплодных усилий, упорного труда и поражений в борьбе со своим почти бездвижным телом? И пусть снаружи всё оказалось совсем не так, как я себе представлял, пусть меня чуть было не растерзали, однако я… я всё-таки сумел сделать это! И я даже понял её слова, хотя впервые в жизни услышал чей-то голос!

Вот только на то, чтобы облечь все свои переживания в понятную для кого-то другого речь, моих сил уже не хватает. Кроме того, мне кажется, что всё должно быть совершенно понятно и по моей улыбке. Вот поэтому, вместо того, чтобы говорить, я только радостно улыбаюсь.

— Ну ты и идиот.

В её голосе нет злости, одно только безграничное недоумение от того, что подобные мне вообще могут существовать под этим солнцем. Да, солнцем… Потому что, как бы ни было, оно всё-таки есть — я чувствую на лице его жаркие лучи. Они светят безжалостно, но могут быть и самыми ласковыми на свете. Уж кому, как не мне, знать об этом. Может быть, поэтому я и не бросаю свои попытки, несмотря на её резкие слова.

— Мне… мне было очень трудно сюда добраться.

Я всё-таки пытаюсь донести до неё суть своих переживаний, своей радости и своей небывалой победы. И как будто бы достигаю успеха: во всяком случае, она внимательно меня слушает и, кажется, делает попытки осмыслить мои слова.

— Я понимаю, о чём ты говоришь, — наконец, кивает она, и я начинаю ликовать. — Каждому из нас когда-то пришлось одолеть нелёгкий путь. Мне тоже. Но у нас уходило на это… ну не знаю, несколько часов. Но уж никак не долгие и долгие годы, как ты говоришь — на то, чтобы встать с постели, добраться до двери своего дома и выйти наружу.

С этими словами она разворачивается и собирается уйти.

Всю мою радость как рукой снимает — я понимаю, что если она сейчас меня покинет, то я так и останусь наедине со своей темнотой, своей болью и своим непониманием всего, что происходит в этом мире. Калека. Так вот, что это означает — когда другие делают что-то гораздо быстрее и лучше, чем ты, даже если ты стараешься изо всех сил.

— Подожди! — я делаю попытку нащупать хоть что-то в окружающем меня жарком мраке.

Она… какая она? Я не имею ни малейшего представления об этом, равно как и о том, что из себя представляю я сам. Я знаю только, что это «она».

Она и правда останавливается.

Раны мои вновь начинают болеть — на какое-то время охватившего меня ликования, вдохновения и напряжения хватило, чтобы я ничего не чувствовал, но тело, и без того уставшее, а теперь ещё и избитое, начинает брать своё. Знаю, что сейчас упаду. И что? После этого меня всё-таки разорвут на части?

— Почему? — спрашиваю я, хватаясь за этот вопрос, как за последнюю соломинку надежды. Может, она возьмётся объяснять мне, и наш разговор продолжится. — Почему они на меня набросились? Потому что я… — я вспоминаю слова. — …калека? И потому что я слепой?

— Нет, — пожимает плечами она. — Потому что они твои братья и сёстры.

К моему собственному удивлению, мне вполне понятно значение её слов. Не знаю, почему, но это так. Вот только что-то в моей голове не сходится, и на этот раз это я впадаю в долгое недоумение.

Часть 1 - Мама

— Не надо его так называть, — говорит моя мать.

В голосе её звучат сдерживаемые презрение и отвращение.

Я пугаюсь. Увлекшись своими воспоминаниями и возможностью произвести на неё впечатление, я совсем забылся, и из головы у меня вылетело, что в нашем племени иная вера. А чужеземные Боги совсем не в чести.

— Я… я всего лишь использую то слово, которое у нас употребляется, — оправдываюсь я. — Я не имею в виду, что в нём есть что-то особенное… то есть… что он сильный… вернее… что он хороший…

Я окончательно сбиваюсь и замолкаю.

Моё неумение и нежелание солгать даже в малейшей малости когда-нибудь обернётся для меня серьёзными неприятностями — так любит стращать меня моя лучшая подруга.

— Но я не могу иначе! — обычно кричу в запале жаркого спора с ней я. — Да, я знаю, что ты не любишь солнце, но оно именно такое! Абсолютная честность — оно или светит, или нет! Другого не дано!

— А кто тебе сказал, что та «правда», которую, как ты говоришь, воплощает собой солнце — это и есть всамделишная правда, правильная для всех? — холодно прищуривается она.

Как бы ни было, сейчас мне и правда стоило бы помолчать. Но я не могу. Потому что… как я могу сказать, что он — тот Бог, которого я видел — не особенный, когда он очень отличается от нас? Как я могу сказать, что он не сильный, если он действительно сильнее? Единственное, чего я о нём действительно не знаю — так это хороший ли он. Но что означает — быть «хорошим»? В нашем племени верят, что Великая Мать, которая создала нас всех, покровительствует нам потому, что в нас течёт её кровь, а, значит, мы хороши от рождения. Просто потому, что родились похожими на неё. В чужеземных племенах считают, что Богов много, они разные и вознаграждают за правильные поступки. То есть, ты хороший, если поступил правильно.

— Ты ничего не понимаешь. Совершенно ничего, — ледяным голосом говорит моя мать. В её голосе сквозит… нет, не разочарование, а нечто даже похуже — я выгляжу в её глазах настолько безнадёжным, что даже и пытаться объяснить мне что-то бесполезно.

Но почему, мама?! Почему? Ведь я же старюсь… я много размышляю. Я пытаюсь увидеть мир глазами многих существ, которые мыслят по-разному, я не держусь упрямо за что-то единственное, хотя бы даже иногда в споре и выглядел непрошибаемым, как… как дерево. Но в действительности это не так.

— Ведь ты же не запрещала мне… видеть сны. — Это звучит так нелепо, что я сразу же понимаю глупость своих слов и сам. Есть такие вещи, которые не может запретить даже самый могущественный Бог на свете. Поэтому я поспешно поправляюсь: — ...не запрещала мне узнавать о верованиях других народов! Это только они воюют друг с другом, требуя, что все остальные смотрели на Богов точно так же, как они сами!

Часть 1 - Имя

Это было правдой. В нашем племени презирали чужие племена, а также их преклонение перед Богами, однако никогда не отрицали существование этих самых Богов и не запрещали что-либо о них узнавать. Это не было ни тайной, ни табу. Вот только никто не испытывал к ним ни малейшего интереса. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что за долгие, долгие годы я был первым и единственным, кого эта тема настолько взволновала. Но могло ли быть иначе? Я был слепым… Этот увиденный мною сон был первым, что облекло мой прежде совершенно тёмный мир в цвета, краски и образы.

В то утро — вернее, в тот вечер, когда я проснулся с воспоминанием о нём, я был так взбудоражен, что не мог ни есть, ни пить. Я даже пытался вставать с постели и ходить по комнате, потому что иначе просто не выдержал бы переполнявшего меня волнения. Как оказалось впоследствии, это отложило нашу с подругой прогулку под луной на новый неопределённый срок, потому что весь мой прогресс в выздоровлении тут же был потерян. Но в те времена я ещё совершенно не умел себя сдерживать. Лишь всё то, что обрушилось на меня после того, как я впервые покинул свой дом по-настоящему, приучило меня ждать, терпеть и держать свои чувства в себе.

А тогда я мечтал только о том, чтобы поскорее пришла моя подруга. Я жаждал поделиться с ней случившимся со мной чудом! Но, как назло, именно в эти ночи она была занята подготовкой к своей первой битве, так что к тому времени, когда она всё-таки решила ко мне заглянуть, я был уже совершенно измождён ночами бесплодных ожиданий.

Вдобавок ко всему, мой сбивчивый рассказ — когда мне всё-таки кое-как удалось донести до неё суть увиденного — не произвёл на неё ни малейшего впечатления.

— Пфэ, — фыркнула она. — Да я скажу тебе, кого ты увидел в своём сне. Это же был Бог.  Другие народы поклоняются Богам, кто-то больше, кто-то меньше. Некоторые считают их милостивыми, другие — карающими. Кто-то даже пытался взбунтоваться и пойти против Богов — правда, ничем хорошим это ни для одного из них не заканчивалось, ха-ха. Но объединяет их одно: все они уверены, что Боги — высшее из высшего. Что нет никого, могущественнее их. Однако мы знаем, что всё на свете создала Великая Мать. В том числе другие племена и этих Богов, перед которыми они раболепствуют. Так что хотя я, наверное, не смогу убить Бога, даже если стану самой сильной в мире, я знаю, что в действительности в нём нет ничего особенного. И не так уж и сильно он от меня отличается.

Я молчал, переваривая услышанное. Всё же я никак не желал смириться с тем, что мой сон не представлял из себя ничего особенного, хотя, судя по её словам, увиденный «Бог» не имел никакого отношения ни ко мне, ни к моему народу. Несмотря на то, что я провёл с мыслями о нём всего несколько дней, эти дни были настолько насыщены глубокими переживаниями, что теперь мне было жаль с ним расставаться.

Однако я подумал, что, раз уж так, то мне следует вместо этого предаваться размышлениям о Великой Матери, которая меня создала, и которая покровительствовала моему народу.

— А Великая Мать? — робко спросил я. — Я смогу когда-нибудь её увидеть вот так, во сне? Как… она выглядит? Ты когда-нибудь её видела? Она похожа на… Бога из моего сна? Как ты думаешь?

— Разумеется, нет! — фыркнула моя подруга. — Она никак не выглядит! Она есть — всё сущее, дурак. Почему тебе обязательно нужно, чтобы что-то как-то выглядело? Какое это вообще имеет значение?

Но это имело значение. Для того, кто провёл всю жизнь, окружённый мраком и голосами, и лишь от других знал о том, что мир вокруг имеет какие-то иные формы, то, как что-то выглядит по-настоящему, было важнее всего на свете!

Но в разговорах и спорах со мной моя подруга частенько забывала о том, кто я — о том, что я незрячий, о том, что я не девчонка, а мальчик. Она сама говорила мне об этом.

Так прошло ещё много дней, и однажды я почувствовал, что моих сил вновь хватает, чтобы дойти до двери. И даже на большее — хотя, отрезвлённый прошлым опытом, я уже чуть-чуть думал о том, чтобы не расходовать то немногое, что у меня было, сверх меры.

Как-то раз моя подруга пришла ко мне в чрезвычайном воодушевлении — наверное, в таком же, или даже большем, в каком был я, увидев свой первый в жизни наполненный цветами сон. С самого же первого мгновения я почувствовал, что что-то в ней неуловимо изменилось. Она была окружена новыми запахами… и не сказать, что они были для меня приятными. Но сама она была в невероятном восторге.

Как оказалось, в предыдущую ночь произошло то, чего она так ждала всё это время и к чему, не жалея сил, готовилась — её первая настоящая битва.

— Я убила не одного! А троих! В первый раз — сразу троих! Мне никто ничего не сказал, однако я видела изумление в их глазах! И я совершенно не боялась! Переживала, что нет-нет да и струшу в какой-то момент, но этого не произошло! Я была как бушующее пламя, как настоящий ураган, сметающий всё со своего пути!

«Солнце» внутри неё сияло в тот час так ярко, что мне казалось, я расплавлюсь. Однако впервые этот обжигающий жар не был мне приятен. Пока она рассказывала мне всё новые и новые подробности битвы, сияя от восторга, я торопливо искал в себе причины, почему я не мог заставить себя порадоваться вместе с ней. Почему меня наполняли только странная обида и горечь. И, наконец, я их нашёл.

— Я думал, что ты дождёшься меня! Дождёшься, пока я окончательно оправлюсь от ран! — не удержался и выпалил я, перебив поток её красноречивых описаний. — И это почти произошло! Все последние ночи я ждал тебя, чтобы сообщить об этом! Но ты не пришла и вместо этого отправилась на битву без меня!

Часть 1 - Мама

— Это не её настоящее имя, ты ведь знаешь? — спрашивает моя мать.

Голос у неё совершенно ровный, и понять, какой именно подтекст она вкладывает в эти слова, невозможно.

Я вздрагиваю. Какое-то время колеблюсь, однако потом прихожу к выводу, что скрывать от неё хоть что-либо бесполезно — она всё равно всё знает. Не знаю, так ли это в отношении других членов племени, но уж я-то, со всеми моими мыслями и чувствами, уж точно для неё как прозрачный. Так что тайну моей подруги я невольно выдал ещё до этого — уже когда просто явился сюда на порог. Если это, конечно, было тайной.

— Ну да, знаю, — признаюсь я. — Она сама сказала мне позже… Что это, «говорящее» имя, которое предают огласке — в действительности лишь прозвище. Есть и другое имя, «тайное». Оно гораздо важнее и значительнее, и смысл его понять далеко не так просто. Его не раскрывают никому, но даже если это по какой-то случайности произойдёт, то никто не сможет понять, что за ним стоит. Потому что ключом к истинному значению тайного имени владеет лишь тот, кто им нарекал. То есть, мать.

Часть 1 - Красота

— Сана, — сказала она. — Это моё тайное имя.

Я опешил. Только что она несколько часов внушала мне, как значительно это «тайное» имя, как его следует оберегать от любых ушей и не произносить лишний раз даже мысленно — не то что вслух. Травила байки, рассказывая о тех идиотах, которые забыли это правило и заплатили ужасающую цену за свою болтливость и неосторожность. И вот теперь, когда я преисполнился ощущения величия от этой несказуемой тайны, она взяла и вот так, невзначай, как будто говорила о самых будничных вещах, сказала своё имя мне!

— Но… почему? — потрясённо спросил я, когда ко мне возвратился дар речи. — Почему ты сказала мне это сейчас?..

Я был абсолютно уверен, что это та тайна, которую она унесёт с собой в могилу, и даже и помыслить не мог о том, чтобы спросить её об этом хоть когда-либо! После всего, что она мне поведала!

Однако, видимо, что-то в моём вопросе было не так. Или я что-то не так понял. Потому что ещё прежде, чем она что-то произнесла, я почувствовал, как мою комнату начинают заволакивать багровые тучи её гнева.

— А потому что меня все эти правила не касаются! — рявкнула она. — Я ничего не боюсь! Я смелее всех в этом племени! Идиот!

Я испуганно отполз на пару шагов назад. Что ж, это было мне понятно, вот только почему она так сильно рассердилась?.. Неужели она думала, что я когда-либо считал её трусливой?

— Конечно… Сана. — Я не был уверен, что поступаю верно, и мне было непросто преодолеть этот барьер — что-то внутри меня, с первых слов проникшееся её рассказом, не решалось сделать это. Произнести чужое имя вслух, даже если она сама сказала, что ничего не боится. Однако ей это, похоже, понравилось… Во всяком случае, я почувствовал, что багровые тучи начинают светлеть и рассеиваться, и мне даже почудилось, что она закрыла от удовольствия глаза. Впрочем, вполне возможно, что последнее я лишь придумал. Как бы ни было, но я чувствовал, что всё ещё не расплатился до конца за свою не вполне понятную мне самому ошибку, и тогда я применил самый безотказный метод: — Может… расскажешь мне про свою последнюю битву?

Она любила делать это больше всего на свете. А вот я — сам не знаю, почему — совсем не любил про это слушать. Может быть, мне было каждый раз настолько невыносимо обидно оттого, что я не мог её сопровождать. Хотя что бы я стал делать на поле боя, я не знал и сам. Бросаться на врага и, расправившись с ним, с удовольствием купаться в его крови?..

Я не мог себе этого представить, хотя она утверждала, что это самое большое удовольствие, которое только бывает.

Хотя нет, в глубине души, я, конечно, уже знал, что именно хочу сделать, и тогда. Но прошло ещё долгое время перед тем, как я по-настоящему осознал своё странное желание.

Все эти долгие месяцы я понемногу исследовал окружавший меня мир. И это было тяжёлое время. Раны мои затянулись, но я так и остался слабым, уж не говоря о том, что слепым — меня хватало лишь на недолгий путь, да и то в сопровождении Саны, а потом я чувствовал ужасающую усталость и мог лишь добраться до своей постели и, рухнув в неё, проспать сутки. Тем самым более чем оправдывая данное мне прозвище.

Впрочем, даже не это было самым трудным. Пользуясь высоким положением Саны в племени, я не знал никаких преград — однако всё это было так лишь до тех пор, пока она выходила на прогулку вместе со мной, что происходило далеко не всегда. Более того, с течением времени это случалось всё реже и реже: в одни ночи она тренировалась до последнего пота, мечтая превзойти всех на поле боя, а в другие — участвовала в битвах или отдыхала от них. Всё остальное время я был предоставлен себе и мог выбирать: либо сидеть в темноте и одиночестве, либо выбираться из дома и бродить по деревне в такой же темноте и ещё большем одиночестве. Потому что по-настоящему одиноким ты чувствуешь себя не тогда, когда ты один, а когда ты находишься рядом с другими, кто не одинок и счастлив. И кому нет до тебя никакого дела.

Больше никто не набрасывался на меня с кулаками, как в тот самый первый день, когда я решился выйти наружу. Быть может, это Сана запугала их, а, быть может, мои братья и сёстры просто выросли и переключились каждый на своё. Сёстры — на подготовки к настоящим битвам, братья — на то, что положено делать хорошему мужчине. То есть, на ожидание встреч с женщинами и попытки им понравиться.

Иногда я слышал обрывки их разговоров. Иногда — даже жадно в них вслушивался, испытывая странную горечь и тоску. Мне хотелось подойти поближе, расспросить их подробнее, что-то странное начинало волноваться внутри меня… Но в эти моменты в моей голове звучало тяжёлое слово: «Никогда». Оно обрушивалось на меня, словно огромный камень, и я глубоко вздыхал, пригибая голову к земле под тяжестью своей ноши. Этого «никогда», которое перечеркнуло мою жизнь в самом юном возрасте, отделив меня от всех остальных мужчин племени, которые с насмешкой и иногда лёгкой жалостью глядели на меня со своего счастливого берега.

Мне не требовались глаза, чтобы понимать, как на меня смотрели женщины. Вернее, как они на меня не смотрели, когда я становился перед ними на колени и судорожно кланялся, вспоминая, как Сана учила меня отличать статус по исходившим от них ароматам, и судорожно боясь ошибиться. Даже на пустое место и то, должно быть, глядели с большим интересом.

Из обрывков разговоров, которые от меня, в общем-то, никто не скрывал, я знал, что выгляжу странно. Что я уродлив. Увы, значение этого слова не осталось для меня тайной — те чувства, которые окружающие существа испытывали, произнося его, оказались для меня лучшим рассказчиком. Спросить у Саны, в чём именно заключается моё уродство, я не решался. Боялся. Однако вместе с постижением смысла этого слова и всей заключённой в нём горечи мне отчаянно захотелось стать красивым. Пусть даже я по-прежнему не знал, что это в действительности означает. Могло ли что-то сделать меня красивым?