Когда ящер касается

Глава 1. Алупкинский ветер

— Ты там? — спросил Максим, не открывая глаз.

Афелия лежала рядом, смотрела в потолок и считала трещины. Одна напоминала кленовый лист. Другая — будто бы оскал. Она хмыкнула себе под нос, не ответила. Телом она, да, была рядом. Но духом — уже где-то на соседней планете, где никто не дышит ей в ухо мятным «ну как тебе, малыш».

Максим двигался в привычном ритме, слегка постанывая — не от страсти, от усилия. Его рука лежала у неё под лопаткой, как уставший барьер. Всё происходило не больно, не стыдно, не плохо. Просто — никак.

Он ещё пару раз толкнулся, задержал дыхание и шумно выдохнул.

— Фуф, — сказал он. — Ну вот. А ты говоришь, страсти нет.

Афелия улыбнулась автоматически. Она умела — «улыбка по вызову». Как чаевые за хорошую работу. Ей даже было немного стыдно, что она заранее знала, в какой момент эта сцена закончится. Всё было как обычно. Максим — хороший. У него есть машина, джемпер с оленем, ипотека. Он всегда говорит «будь здорова» даже при чихе по телефону.

И он был рядом. Просто не там, где хотелось бы.

Она встала с постели, укуталась в халат, прошла на кухню. Борька — кот неопределённого цвета и возраста — лениво взирал на неё с подоконника.

— Ну что, милый, — сказала она ему. — Один ящер в доме, и тот на лапах.

Она включила чайник, достала кружку с облупившейся надписью «#лучшаяучилка» и ткнула на телефоне новостную ленту.

«В Алупке найдено тело мужчины. Третья смерть за месяц. Полиция не исключает насильственный характер»

Афелия замерла. Пролистала дальше.

«Источник в следственных органах сообщил, что на теле обнаружены странные ожоги и следы — предположительно от когтей».

Вот теперь — холод по спине. Не от ужаса. От… пробуждения? Так бывает, когда долго спишь и вдруг слышишь чужой голос на кухне.

Максим появился в проёме, почесывая грудь.

— Утренние ужасы читаешь?

— Местные. Третье убийство.

— Наверное, маньяк. Или бродяги какие.

Он поцеловал её в висок и пошёл в ванную. Через минуту послышалось бульканье зубной щётки и его фальшивое «с добрым утром» в сторону зеркала. Афелия выключила телефон, села за стол и уставилась в окно.

В Алупке было спокойно. Листья кипарисов еле шевелились, чайки скрипели в небе, как старые качели. Но воздух был другим. Не осенним. Настороженным. Как перед бурей. Или после убийства.

***

Она шла на работу по привычному маршруту. Узкие улочки, запах влажного камня, утренние туристы с кофе и громкими голосами. Короткое платье и кеды. Рука с книгой. Всё в ней выглядело как всегда — и ничего не чувствовалось.

Школа была белой, старой и вычищенной. Как бы замирала перед рабочим днём. Афелия вошла в класс, провела пальцами по доске. Надпись с прошлой недели: «Осень — время перемен».

— Очень остроумно, — пробормотала она и стерла тряпкой.

Ученики начали стекаться. Первоклашки со смеющимися глазами, запах мелков, шорох пеналов, позвякивание термосов. Один мальчик подошёл и молча протянул ей яблоко. Она приняла его с благодарностью, потому что только дети в этом мире не притворяются.

На перемене она вышла в коридор и увидела его.

Святозар.

Он стоял у входа, облокотившись о перила. В чёрной куртке, с волосами, собранными в небрежный хвост. Как всегда — будто не из этого города. Или вообще не из этого века.

Он поднял глаза и посмотрел прямо на неё. Внутри — короткий толчок. Не страх, не возбуждение, не смущение. Что-то, чего у неё не было давно.

Живость.

— Доброе утро, Афелия Петровна, — сказал он своим низким, ленивым голосом.

— Доброе, — ответила она. — Вы из-за Лады?

— Забыла пенал. Торопилась.

Он прошёл мимо, пахнув чем-то кожаным и тёплым. Не духами. Кожей, ветром, чем-то звериным. Она проводила его взглядом.

И подумала: если в городе завёлся маньяк — может, он просто устал быть человеком?

***

Вечером, лёжа в ванне, Афелия думала о Святозаре. Не как о мужчине. Как об ответе. Неизвестно на какой вопрос. Но он точно не был джемпером с оленем.

Она вышла, вытерлась и посмотрела на себя в зеркало. Голая, уставшая, сухая кожа. Лёгкая припухлость под глазами. Ничего особенного. Но где-то под всем этим — что-то жило. Как будто внутри что-то скреблось. Хотело выйти наружу.

Она подошла к кровати, где уже спал Борька, свернувшись клубком. Села, вздохнула и прошептала:

— Я всё ещё здесь. Но это не значит, что я жива.

С улицы донёсся рёв байка.

Она не пошла к окну. Просто улыбнулась.

Глава 2. Контрольные и воспоминания

Контрольные лежали на столе, как бумажные истуканы: неподвижные, молчаливые, напоминающие о безнадежности ее жизни. Афелия держала в руке ручку с зелёными чернилами — маленький бунт против красного учительского ада — и пыталась не думать о времени.

— «Мама мыла раму», — прочитала она вслух. — Ну хоть не «папа пьёт пиво».

Она хмыкнула, поставила галочку и отложила тетрадь. За окном шевелился кипарис, у соседей кто-то хлопнул дверью, кот Борька зевнул и сменил бок на подоконнике. Всё текло как обычно. Даже слишком.

Афелия взяла следующую тетрадь, но рука замерла на полпути: телефон завибрировал. Экран мигнул.

Максим.

Она не открыла сразу. Просто смотрела на имя. Будто это был не человек, а диагноз. Или закладка в книге, которую давно не хочется дочитывать.

В конце концов, она нажала. Сообщение было коротким:

«Филька, не могу тебя выкинуть из головы. Как ты?»

Это «Филька» раздражало. Он знал. Он всегда знал, что ей не нравится. И продолжал — как шутку. Как якорь. Как способ напомнить, кто здесь первый начал.

Она закрыла экран. Не отвечать было бы жестоко. Ответить — ещё хуже.

Открыв ноутбук, она машинально открыла таблицу оценок. Глядя на цифры, вдруг вспомнила: в университете у неё была мечта стать писательницей. Она писала стихи — длинные, надрывные, с «пеплом на губах» и «мерцающей тоской». Максим их читал, кивал, говорил: «Нормально. Только где рифма?»

Он был с ней, когда она переехала в Алупку. Говорил, что здесь море, тишина, спокойствие. Что ей нужно именно это. Убежать от города, где всё шумит, давит, свербит. Он хотел «своё гнездо», «покоя», «простых радостей». Она тогда кивала. Верила. Или делала вид, что верит.

Теперь, проверяя у третьеклассников ошибки в слове «ёжик», она поняла, что ошибалась и в большем.

На обед она разогрела борщ, забыла про него и в итоге поела хлеб с сыром. Борька положил лапу на её колено — и это был самый интимный момент за день.

Она села на балкон с кружкой чая, закуталась в плед. Море вдали мерцало. День был на излёте. Всё выглядело как открытка с надписью «Приезжай к нам в Крым». И всё же — внутри ничего не шевелилось.

Раздался новый звук — звонок в дверь. Она вздрогнула.

— Кто ещё?.. — пробормотала, вставая.

На пороге стояла Лада, племянница Святозара, с рюкзаком в руках.

— Простите, Афелия Петровна, — сказала она. — Я потеряла пенал. Дядя сказал, что, может, я уронила у вас.

— У меня? — переспросила Афелия, потом вспомнила: да, утром девочка оставляла тетрадку на подоконнике. Может быть.

Она впустила её. Лада прошла, будто на цыпочках. Заглянула в комнату. Нашла пенал.

— Спасибо! — и убежала.

Через минуту из окна донёсся голос:

— Ладно, держись крепче.

Звук байка. Рёв. Исчезновение.

Афелия долго смотрела в след. Не из-за Лады. Из-за того, как её сердце сделало крохотный скачок, когда услышало его голос. Он был не громкий. Но глубокий. С тенью. С шрамом.

Словно внутри него был лес, ночь и огонь.

***

Вечером она снова проверяла тетради. Но мысли уже текли не туда. Они возвращались к тем минутам в коридоре. К тому, как он посмотрел. Как будто знал её сон. Как будто был в нём.

Она вздохнула, потянулась и выключила свет. Завтра будет новый день. Снова школа. Снова контрольные. И — может быть — он снова появится.

Глава 3. Когда он смотрит

Афелия вела урок, как по шпаргалке.

— В русском языке есть слова, которые звучат одинаково, но пишутся по-разному… — начала она, но сама себе казалась диктором из старой кассеты.

Дети смотрели на неё разными глазами: кто-то очарованно, кто-то с тоской, кто-то — просто с пустотой в зрачках. Никто не думал о словах. Даже она.

Она мысленно возвращалась к вечеру. К байку. К голосу.

— Афелия Петровна, — позвала Таня с первой парты. — А можно писать «жЫрак»?

Афелия улыбнулась.

— Только если вы намерены открыть новый диалект, Таня.

Дети засмеялись, и это немного оживило класс. Но внутри у неё всё равно сидела дрожь. Незаметная, но настойчивая. Как будто где-то под рёбрами жил маленький зверёк, который чувствовал, что что-то идёт.

***

На перемене она вышла в коридор. Воздух был пахучим: мел, детские кеды, сырники из столовой. Она оперлась на подоконник, глядя вниз. И снова увидела его.

Святозар стоял у школьных ворот. Спокойно, будто знал, что она будет смотреть. Он не махал, не улыбался. Просто смотрел. И это «просто» резало сильнее любого жеста.

Она отшатнулась, почувствовав, как в груди пересохло. И тут же разозлилась на себя. Что это вообще? Подумаешь, мужик в куртке. У неё этих курток в школе — три штуки в неделю. И что?

Но этот — не просто в куртке.

Когда она снова посмотрела — он ушёл. Просто растворился. Никакого байка, никакого звука. Только пустота за воротами.

***

После уроков Афелия зашла в кладовку за бумагой. Темно, пыльно. Всегда был противный запах старого пластика и чего-то… мокрого.

Когда она наклонилась за рулоном ватмана, сзади послышался звук. Дверь скрипнула. Она замерла. Не испугалась. А почувствовала, как тело включилось — от пяток до затылка. Как будто на неё смотрели. Не просто глазели — видели насквозь.

Медленно обернулась.Никого.

Но на полу, у порога, остался влажный след. Как будто кто-то в мокрой обуви только что стоял и смотрел.

Она вышла, закрыла дверь. Не сказала никому.

***

Вечером, переодевшись в домашнюю пижаму, она открыла окно и долго смотрела на темнеющее небо. Тень вечерней Алупки ложилась на стены, словно кожа — на кости. Она обхватила себя руками.

Снизу послышался знакомый рёв. Байк. Но она не пошла смотреть. Она просто стояла, пока её не обдало ветром с моря. Ветер пах мандарином и гарью.

— Когда он смотрит, — прошептала она, — я не могу дышать.

— И я хочу, чтобы он смотрел ещё.

Глава 4. Сахарная вата

Парк аттракционов в Алупке был старым. Настолько старым, что краска на лошадках облупилась, как кожа после ожога, а колёса обозрения скрипели так, будто жаловались на жизнь. Но каждую пятницу сюда стекались пары: школьники, мамы с детьми, туристы. И те, кто хотел спрятаться в шуме.

Охранник Алексей сидел у ворот, развалившись на пластиковом стуле, как бог этого дряхлого царства. Униформа на нём выглядела как насмешка: пуговицы туго обтягивали живот, кепка сползала на брови. В одной руке — чебурек, во второй — пластиковый стакан с квасом.

Он был здесь давно. Видел всякое. И не любил ни детей, ни родителей. Особенно — когда приходилось убирать за кем-то.

Сегодня всё было как обычно. До тех пор, пока к колесу обозрения не подошла пара.

Девушка в голубом платье. Парень — высокий, в чёрной футболке. Они смеялись, держались за руки, ели розовую сахарную вату. Она блестела на солнце, как химический кокон.

— Ну же, давай, — сказала девушка, — я хочу увидеть море сверху.

— Ты в прошлый раз боялась, — засмеялся он. — Ещё чуть-чуть — и сломала мне руку.

Охранник скрипнул стулом, встал с демонстративной тяжестью.

— Триста рублей, — буркнул он.

Девушка залилась смехом, протянула купюру. Они сели в кабинку, дверь захлопнулась. Колесо пошло вверх, скрипя.

Алексей вернулся на место. Доел чебурек. Смотрел, как кабинки крутятся в закатном свете. Всё текло, как обычно. Но через несколько минут он заметил: в одной кабинке осталась вата. Забытая. Розовый клубок липкой глупости.

— Вот суки, — пробормотал он. — Как дети. Всё за ними убирай.

Он поднялся, прошёл к основанию колеса, зашёл внутрь, начал подниматься по металлической лестнице. Колесо замедлилось — будто почувствовало его шаги.

Кабинка покачнулась, скрипнула. Он вошёл. Внутри было душно. Воздух густой. Свет тусклый, как в старом театре. Вата лежала на полу, слегка прилипнув к доскам.

Он наклонился. В этот момент что-то обвилось вокруг его ноги. Не лента. Не трос. Холодное. Скользкое. Живое.

Он дёрнулся, но что-то второе обхватило талию. И резко сжалось. Как стальной ремень — только с дыханием. Он захрипел. Попытался ударить, но руки только хватали воздух. В горле — крик. В глазах — паника.

Перед глазами промелькнуло лицо. Не этой пары. Другое.

Девочка. Светловолосая. В слезах. В этом же парке.

«Не выдумывай, никто тебе не поверит», — его голос. Теперь никто и не услышит.

Он упал на пол. Голова дернулась вбок. Из рук выпала вата. Сквозь стекло просвечивало вечернее небо.Колесо продолжило крутиться.

***

Рано утром сторож Иван пришёл на смену. Всё казалось обычным. Только колесо… крутилось. А работать оно не должно было.

Он подошёл ближе. Замер.

В одной из кабинок сидел человек. Неподвижно. Он пошёл наверх. Тело было уже холодным. Открытые глаза. Синяя кожа на шее. Липкие следы. И в руке — зажатая вата, как пародия на подарок.

***

— Следы удушения, — сказал полицейский.

— Но чем? — спросила напарница. — Такое чувство, что не руками. Как будто… петлёй. Или змеёй.

Они переглянулись.

— Странно, — только и сказала она. — Очень странно.

***

Афелия в это утро сидела у окна, ела грушу и листала новости.

«В парке аттракционов найдено тело охранника. Полиция отказывается комментировать детали. Очевидцы утверждают: в кабине была странная слизь».

Она не дочитала. Просто отложила телефон. Почувствовала, как на затылке поднимаются волосы.Потом посмотрела на кипарис за окном. Он шевельнулся. Хотя ветра не было.

Глава 5. Кофе у Аглаи

Аглая жила на пятом этаже нового дома с видеодомофоном и лифтом, который не скрипел при каждом движении. Квартира — как с картинки в журнале: белые стены, светлое дерево, идеальный кактус на окне и тёплые шторы «кофейного песка». Всё про неё кричало: у меня всё под контролем, и даже плед лежит, как надо.

Афелия вошла и сразу почувствовала себя неуютно — не потому, что было плохо. А потому что было правильно.

— Филька! — воскликнула Аглая, обнимая её. — Ты просто пропала. Я уже думала, ты уехала с каким-нибудь батюшкой на юг в монастырь.

— Почти, — сухо улыбнулась Афелия. — Только вместо монастыря — кабинет труда. И никакого секса.

— Ну и зря. Хотя… ты выглядишь как-то… жарко.

— Это я болела. И проверяла контрольные. Одновременно.

Они сели на кухне. Аглая варила кофе в турке, а Афелия рассматривала фотографии на стене: школьные, университетские, поездки. Где-то в центре — старая фотка: она, Аглая и Максим. Смеются. Кто-то держит мороженое. Кто-то — чью-то руку.

— Ты часто с ним общаешься? — вырвалось у Афелии.

— С кем?

— С Максимом.

— Ты шутишь? — Аглая отмахнулась. — Я что, самоубийца?

Молчание. Но фото осталось на месте.

— И что тебя гложет, подруга моя недолюбленная? — спросила Аглая, наливая кофе. — Только не говори, что снова полезла в старое болото?

— Нет. На этот раз… болото само пришло ко мне. В кожаной куртке.

— Ого. Байкер?

— Почти. Он… просто странный. Пугающе спокойный. Как будто знает меня.

— И что, ты?

— Я… не знаю. Я ощущаю себя как школьница, которая впервые увидела, как мальчик снимает футболку.

Аглая рассмеялась. Потом замолчала.

— Ну ты же понимаешь, что такие мужчины не для жизни. Они для фэнтези-книг и сна.

— Может, мне и нужно хоть что-то почувствовать. Хоть где-то.

Афелия сделала глоток кофе. Горький. Как настоящая правда.

— Давай погадаю, — сказала вдруг Аглая.

— Ты издеваешься?

— Нет. На кофейной гуще. Вдруг там твой змеюка.

Афелия рассмеялась, но согласилась. Аглая перевернула чашку, подождала, заглянула внутрь.

Её лицо стало серьёзным.

— Хм…

— Что?

— Здесь… змея. Или извилистая дорога. Переплетающиеся линии. И… что-то вроде глаза. Смотрящего.

— Прекрасно. Я в пасти у рептилии?

— Нет, — сказала Аглая. — Ты в её объятиях.

***

По дороге домой Афелия никак не могла выкинуть из головы эти слова. В её объятиях. Ей стало холодно. Хотя на улице было тепло.

Ночью ей снился лес. И жар. И кто-то обвивался вокруг её шеи, мягко, осторожно, как будто не хотел задушить — только присвоить.

Она проснулась в темноте. Сердце стучало. А потом — где-то в глубине, в щели окна — засвистел ветер, будто шептал что-то змеиное.

Глава 6. Сон о змее

Сначала был шелест. Едва слышный, как шаг по мокрым листьям. Потом — прохлада. Как будто в комнате приоткрыли окно, и с улицы проник воздух, пахнущий сыростью, землёй и чем-то животным.

Афелия спала, но не совсем. Тело лежало неподвижно, а разум — медленно, осторожно, как во сне накануне грозы — блуждал где-то рядом.

В темноте рядом с ней кто-то появился.

Сначала — просто тень. Потом — очертания. Мужчина. Высокий. В куртке, но с обнажённой грудью. Его кожа блестела, как чешуя после дождя. Он не говорил. Он просто подошёл и сел рядом. И она не испугалась.

Он протянул руку и провёл пальцами по её ключице. Кожа отозвалась дрожью — не как на холод, а как на прикосновение, которого слишком долго ждали. Потом — его губы. Не горячие. Не ледяные. Просто… другие. Как будто он никогда не целовал, но всегда знал, как это делать.

Она не сопротивлялась. Наоборот — тело само поднялось к нему. Пальцы обвились вокруг его плеч, бёдра прижались. Он вошёл в неё — медленно, почти без веса, как змея, скользящая по поверхности воды. Она не задыхалась. Она горела. Внутри, глубоко — волна за волной, больно и сладко.

Его дыхание шло в такт её стону. Без слов. Без лиц. Только тело. Тело, которое наконец кто-то чувствовал. По-настоящему. Целиком.

Он двигался внутри неё, и с каждым толчком что-то растворялось: скука, тишина, прежние прикосновения. Максим, его губы, его «ты там?» — всё исчезло. Оставалось только жар и звук, сдавленный, сырой, почти первобытный.

Потом он прошептал:

— Я не человек. Ты же знаешь.

А она сказала:

— Знаю. Но я всё равно хочу.

Он наклонился ближе, и она увидела его глаза. Не человеческие. Змеиные. Золотистые, с узким вертикальным зрачком. Они не пугали. Они… звали.

Он обвил её руками — но это уже были не руки. А что-то гибкое. Холодное. Но при этом… нежное. Он сжимал её, как будто хотел спрятать от мира. Как будто считал её своей.

И когда она кончила — не с криком, а с тихим, почти священным стоном — он исчез. Просто растворился, как пар.

***

Она проснулась. Комната была тёмной. Борька спал на подушке, свернувшись клубком. Телефон мигнул 3:14. Листья на деревьях за окном едва шевелились.

Но кожа на шее была влажной. И между ног — тепло. Реальное. Сильное. Она не помнила, как давно ощущала что-то настолько живое. Она встала, подошла к зеркалу, зажгла ночник.

На шее, чуть выше ключицы, был красный след. Как от поцелуя. Или… укуса?

Глава 7. Письмо от Максима

Утром всё казалось прежним. Пустая чашка на столе, кот на батарее, радио бубнит прогноз погоды: «в Алупке без осадков, температура — двадцать два». Всё обыденно. Всё как всегда.

Только не она. Афелия двигалась по дому, будто бы тело было прежним, а внутри — что-то новое дышало. Не сильно. Осторожно. Как зверь, который только вышел из берлоги. Но оно было.

Она посмотрела в зеркало — на шее ещё оставался след. Чуть розовый, как будто кто-то поцеловал её изнутри.

Она коснулась его пальцем. Тепло. Реально. Почти нежно.

***

На перемене, в учительской, завуч Наталья Сергеевна говорила что-то о собрании, о проверках, о новом учебнике. Афелия кивала в нужных местах, но мыслями была всё ещё в ночи. Её тело как будто помнило движение — не сон, а ощущение.

— Афелия Петровна, вы сегодня… мечтательная, — заметила Марина, преподавательница труда.

— Просто не выспалась, — ответила она.

Она открыла журнал, делая вид, что ищет тему урока. Но глаза скользнули в сторону — он снова стоял у ворот.

Святозар. Спокойный. Неподвижный. Как памятник кому-то, кого не осмеливаются называть.

***

После школы она пришла домой, заварила чай, села на подоконник. В комнате пахло липой и мелом. Было тихо. Именно в этот момент телефон снова мигнул.

Максим.

«Филька. Ты где? Я не могу тебя вычеркнуть. Мне снится, что ты тонешь. Напиши мне, пожалуйста. Просто скажи, ты в порядке?»

Она долго смотрела на экран. Это было трогательно. Искренне. И — невыносимо чуждо.

Потом она набрала:

«У меня всё хорошо. Правда. Мне просто нужно время».

Он тут же прочитал. Ответа не было.

***

Вечером она снова приняла ванну. Горячую. С солью и маслом апельсина. Тело обмякло, как тесто. Но внутри что-то жгло.

И не от воспоминаний о Максиме. А от того, что она знала: прошлое больше не тянет. Не зовёт. Не хочет.

И она — не хочет туда возвращаться.

Ночью во сне она услышала голос:

— Ты всё ещё не выбрала.

Она обернулась — и не увидела никого. Только тень, скользящую по полу. И след в форме извивающегося силуэта.

Когда она проснулась — на подушке лежала волосинка. Чёрная. Длинная. Явно не её.

Глава 8. В школьной кладовке

Школьная кладовка располагалась в узком коридоре за спортзалом. В ней хранилось всё: маты, старые костюмы Деда Мороза, баннеры «С Днём знаний», коробки с ватманом и какие-то позапрошлогодние горшки с искусственными цветами. Запах стоял особенный: меловая пыль, резина, старая бумага и легкий шлейф сырости.

Афелия пришла туда за рулоном цветного картона. Завхозша опять куда-то его «убрала на всякий случай», и теперь ей пришлось самой всё разыскивать.

Она стояла на корточках, перебирая коробки, когда услышала шаги. Мужские. Твёрдые, тяжёлые.

Она подняла голову. В проёме стоял Святозар.

— Извините, — произнёс он. Голос был низкий, как у далёкого мотора, работавшего на холостом ходу. — Лада сказала, что её дневник может быть у вас. Мы проходили мимо, она вспомнила.

Он не двигался. Просто стоял.

А коридор был узкий. Очень узкий.

— Возможно, — сказала она. — Проходите. Только тут… тесно.

Он сделал шаг. И ещё. Прошёл мимо — и она ощутила, как воздух в коридоре сгустился, будто кто-то включил невидимую лампу прямо под кожей.

Он пах тем, чем она помнила из сна: кожей, жаром, каким-то пряным мраком. Он присел у коробок. Его плечо было так близко, что если бы она шевельнулась, они бы соприкоснулись.

— Нашёл, — сказал он. Дневник действительно лежал под обрывками старого плаката с улыбающейся буквой «А».

Он встал. Они оба оказались лицом к лицу. Он выше. Намного. Её глаза были где-то на уровне его губ.

Он не отходил.

— Спасибо, — произнёс он.

— Не за что, — сказала она. И не сдвинулась.

Он посмотрел ей в глаза. Долго. И она поняла: он знает. Про сон. Про жар. Про след на шее.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Да. Почему вы спрашиваете?

— Потому что вы выглядите как человек, который проснулся в чужой коже.

Он прошёл мимо, едва скользнув плечом по её локтю. Не коснулся — но волна электричества прошла по всей её руке. И вниз. До бедра. Ниже.

Когда дверь за ним закрылась, она осталась стоять. Руки дрожали. Не от страха. От внутреннего короткого замыкания. Что-то внутри неё включилось. Или сломалось.

Позже она смотрела на себя в зеркале в туалете. Причесалась. Взяла пудру. Поправила губы. Бесполезно. В ней всё равно горело что-то необъяснимое.

Что-то змеиное.

Глава 9. Запах кожи

Он ушёл. Уже час назад. А запах остался.

Афелия сидела в учительской, облокотившись на стол, и всё ещё чувствовала, как её рука вспоминает касание — то самое, мимолётное, в кладовке. Он не дотронулся. И всё же — как будто прошёл сквозь неё.

Она поднесла пальцы к лицу. Не парфюм. Не пот. А… кожа. Натуральная, тёплая, как солнце, застрявшее в воротнике. И что-то ещё — металл, пыль, что-то далёко-природное, как у зверя, только не дикое — уверенное.

Она встряхнулась. Попыталась сосредоточиться на тетради. Но слова сливались в строку. А внизу живота снова начинало тянуть — тонко, нехорошо. Или хорошо. Слишком хорошо.

***

Дома она попробовала заняться делами. Протереть подоконник. Разобрать коробку с бумагами. Послушать лекцию о педагогических подходах к детям с СДВГ. Но даже голос лектора звучал как-то вязко, как будто тянулся из-под воды.

Её тело жило отдельно. Оно ждало его. Оно хотело, чтобы он снова появился. Просто встал в дверях. Или прошёл мимо. Или…

Она встала с дивана, пошла к зеркалу. Раздражённо посмотрела на себя. Щёки — слегка розовые. Глаза блестят. На шее — след уже почти сошёл, но всё ещё ощущается. Фантомное прикосновение.

Она сняла футболку. Пальцы скользнули по плечам. По ключицам. По животу. Как он бы это сделал? Молча. Спокойно. Словно знает, где у неё горячо, где — слишком чувствительно.

Она села на кровать, обняла себя за бёдра. Приложила ладони туда, где пульсировал жар. Нет, она не будет. Не сейчас. Это было бы слишком просто.

***

Максим написал в этот момент. Как будто почувствовал.

«Ты не отвечаешь. Прости. Я волнуюсь.»

Она посмотрела на экран. И выключила телефон.

***

На следующее утро она открыла шкаф и достала платье, которое не носила с мая. Тёмное, с запахом. Чуть открытое плечо. Ткань скользит по телу, как вода. Она надела его. Без причины.

И в лифте, глядя в зеркало, поймала себя на мысли:

“Если он сегодня придёт — я хочу, чтобы он смотрел.”

И если не придёт — она всё равно будет знать: он уже внутри.