Коготь и Перо

Коготь и Перо

Тишину ночного отделения скорой помощи, пропитанную запахом антисептика, пота и выцветшей надежды, разорвал вой сирены. Доктор Марк Соколов, уже на исходе своей восемнадцатичасовой смены, инстинктивно выпрямился над столиком с документами, смахнув усталой ладонью со лба капли пота. Бумаги, эти бесконечные сводки и отчёты, поплыли перед глазами, сливаясь в размытое пятно. «Реанимобиль, поступление! Травма, код красный!» — крикнула из-за двери медсестра Ирина, и её голос, обычно такой спокойный, был пронзительным, как стекло. Старый, верный друг — адреналин — на мгновение отогнал свинцовую усталость, вливая в жилы ледяную ясность.

Они вкатили в отделение каталку на высокой скорости, с грохотом отскочив от косяка двери. На белой, накрахмаленной простыне, ужасающе контрастируя с её стерильной чистотой, алела и чернела кровь. Много крови. Она сочилась, капала на линолеум, оставляя за собой пунктирный след, похожий на чью-то последнюю подпись.

Пациент — молодой парень, двадцати с небольшим, в порванной куртке и джинсах. Его тело было исполосовано ранами, которые не поддавались никакой логике, никаким учебникам по травматологии. Это не были ножевые — слишком рваные, слишком глубокие. Не пулевые — отсутствовали чёткие входные отверстия. Это выглядело так, будто его рвали гигантские, тупые когти, смешанные с лезвиями бритвы. Плоть была не просто разрезана, а размозжена, края ран выглядели обугленными, будто от воздействия дикого электричества или кислоты. Среди рваных полос зияли глубокие колотые раны, словно от кинжалов.

«Что случилось?» — отрывисто спросил Марк, уже надевая новые перчатки, его пальцы автоматически находили сонную артерию на шее парня. Пульс был слабым, нитевидным, пульсирующей паутинкой под холодной кожей.

«Нашли на промзоне, возле старых цехов, — доложил фельдшер, Саша, его лицо было землистым, а руки в кровоподтёках. — Сознание терял, приходил в себя. Кричал, что на него напал… медведь. Или человек-медведь. В полной тьме, говорит, только глаза горели. Потом замолк».

Медведь. Марк мысленно, с профессиональной холодностью, отмел эту версию. Картина не сходилась. Были следы, отдалённо напоминающие укусы, но расположение зубов, если это были зубы, было аномальным, слишком широким. И эти странные, почти симметричные колотые раны… Нет. Это было что-то другое. Что-то, чего он не знал. А Марк Соколов, выпускник с красным дипломом, один из самых перспективных молодых хирургов города, ненавидел то, чего не знал. Незнание было синонимом бессилия.

«В операционную, сейчас же! — скомандовал он, помогая катить каталки. — Группу крови, кросс-матч, плазму и эритроциты наготове! Ирина, готовь инструмент!»

Операционная поглотила их, ослепив ярким светом люминесцентных ламп. Воздух загудел от систем жизнеобеспечения. Марк, стоя над телом, чувствовал себя капитаном тонущего корабля, пытающимся заткнуть пробоины пальцами. Он работал быстро, точно, его руки двигались с выверенной автоматичностью. Зажимы, скальпели, электрокоагуляция. Он сшивал разорванные мышцы, перевязывал артерии, боролся за каждый кубик потерянной крови.

Но раны были… живыми. Они кровоточили с упорством, не свойственным обычной травме. Края тканей плохо сшивались, словно сопротивлялись вмешательству. А температура… у парня начался дикий жар, столбик термометра пополз вверх, хотя кровопотеря должна была, наоборот, вызвать гипотермию. 39. 40. 41.

«Давайте жаропонижающее, литическую смесь!» — распорядился Марк, и его собственный лоб покрылся испариной.

Они боролись три часа. Три часа, которые показались вечностью. Марк делал всё, что знал, всё, чему его учили. Он вводил лекарства, поддерживал давление, вручную массировал сердце, когда оно вдруг остановилось в первый раз. Они запустили его. Оно остановилось снова.

И в последнюю, отчаянную минуту, глядя на экран, где ровная линия подтверждала констатируемый факт, Марк увидел нечто, от чего кровь застыла в его жилах. Из ран, которые он так тщательно зашил, сочилась тонкая, серебристая, почти металлическая жидкость. Она пульсировала, словно живая, и на воздухе медленно темнела, превращаясь в чёрный, смолистый налёт. Пахло озоном и… мокрым пеплом.

Время смерти — 04:17.

Марк отступил от стола, срывая с лица окровавленную маску. Его руки дрожали. Не от усталости, а от ярости. Ярости на собственную беспомощность. Он проиграл. Не болезни, не несчастному случаю. Он проиграл чему-то тёмному, иррациональному, чему-то, что не вписывалось в его упорядоченную вселенную медицины. Он стоял и смотрел на это серебристо-чёрное месиво на теле молодого парня, который мог бы жить, и чувствовал, как в нём рушится фундамент. Фундамент, построенный на логике, науке и вере в то, что любая проблема имеет решение.

Он не видел монстра. Он видел хаос. И этот хаос отнял у него пациента.

Прошла неделя. Неделя бессонных ночей, тупой боли за грудиной и навязчивого запаха озона в ноздрях. Официальное заключение — «нападение особо крупного хищника, предположительно, сбежавшего из частного зоопарка». Дело благополучно положили под сукно. Марк пытался вернуться к рутине, но она казалась ему теперь бутафорией, картонными декорациями, за которыми скрывалась настоящая, уродливая изнанка мира.

Именно тогда к нему в больницу пришёл Он. Представился доктором Каином, специалистом по эпидемиологии и редким патогенам из «частного исследовательского института». Он был одет в безупречный тёмный костюм, его рукопожатие было сухим и твёрдым, а глаза… глаза были спокойными, как поверхность глубокого озера. В них не было ни капли эмоций, лишь холодный, аналитический интерес.

«Доктор Соколов, я знаком с делом о том несчастном случае на промзоне, — сказал Каин, когда они сидели в пустом кабинете главврача. Его голос был ровным, без интонаций. — И я понимаю вашу… фрустрацию».

«Фрустрацию?» — усмехнулся Марк беззвучно. «Я потерял пациента. Из-за того, что не знал, с чем имею дело».

«Именно, — кивнул Каин. — Вы столкнулись с явлением, которое не описано в ваших учебниках. С аномалией. И аномалии, доктор Соколов, — это не мистика. Это просто ещё не познанная биология. Не познанная физика. Раковые клетки когда-то тоже считались проклятием или божьей карой. Сейчас мы их иссекаем».