Колодец желаний

Глава 1. Разбитое стекло и тишина

Дождь заливал город, превращая ночь в размытую акварель. Огни фар и фонарей сливались в одно сплошное, рыжее пятно, в котором тонули очертания зданий и машин. Джули стояла на краю тротуара, чувствуя, как не только земля, но и все опоры в ее жизни стремительно уходят из-под ног. Причина была не в усталости и не в пустом желудке, а в том единственном звонке, который прозвучал полчаса назад. Застройщик холодным, бесстрастным голосом отказался от ее проекта — проекта, в который она вложила не только месяцы работы, но и частицу своей души. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения. Мир поплыл, закружился в вихре безнадежности, и Джули, не глядя по сторонам, шагнула с тротуара на мокрую блестящую асфальтовую гладь.

Последовал оглушительный, резкий визг тормозов, который пронзил шум дождя. Но он раздался не от машины, которая должна была сбить ее. Это был черный внедорожник, резко вывернувший руль, чтобы избежать столкновения. Его занесло, и с глухим, металлическим ударом он въехал в уличный фонарный столб. Лобовое стекло посыпалось на асфальт, как бриллиантовая крошка, тут же превращающаяся в грязь под струями воды.

Почти сразу же дверь водителя распахнулась, и из машины вышел он — Макс. На нем был темный идеально сидящий костюм, который теперь казался гнетущим и мокрым. Его лицо, освещенное мигающей фарой, было мертвенно-бледным, но не от страха, а от сдержанной, кипящей ярости и адреналина.

Он не бросился к ней с вопросами, не попытался помочь. Вместо этого он медленно, почти хищно, приблизился к Джуми, и его первый вопрос прозвучал обезоруживающе тихо, но каждый слог в нем был отточен, как лезвие:
— Ты хочешь умереть? — его глаза, темные и бездонные, впились в нее. — Или просто решила, что я составлю тебе компанию в этом последнем путешествии?

Джули, вся трясясь мелкой дрожью, от которой не было спасения, не могла вымолвить ни слова. Комок в горле казался размером с ее разбитые мечты. Она лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, полными стыда и ужаса. Макс осмотрел ее с ног до головы холодным, оценивающим взглядом, будто проверяя товар на повреждения.

— Цела, — констатировал он с ледяной простотой. — Иди домой. Выпей чего-нибудь крепкого. И в следующий раз, когда захочешь свести счеты с жизнью, сделай миру одолжение — не выбирай для этого мой путь.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и направился к своей покалеченной машине, склонившись над ней с телефоном у уха. Он оставил ее стоять под ледяным дождем, одну, рядом с дымящимся радиатором и осколками его автомобиля. В воздухе витал не запах гари, а горькое послевкусие унижения.

Это не было спасением. Это было жестокое, отрезвляющее столкновение с реальностью, в которой ее отчаянный жест стал для кого-то всего лишь досадной помехой, разбитой фарой и испорченным костюмом. И в этой жестокости, парадоксальным образом, таился шанс — шанс понять, что ее боль слишком ничтожна, чтобы стать концом, но достаточно сильна, чтобы начать все заново. С этого момента их пути были связаны невидимой нитью взаимного потрясения, и судьба только начала свою игру.

Макс, сунув телефон в карман, повернулся, чтобы идти к машине, но его взгляд снова скользнул по Джули. Она все так же стояла на том же месте, не в силах сдвинуться с места. Казалось, не дождь, а жидкий бетон сковал ее ноги, пригвоздив к мокрому асфальту. Дрожь, которую она не могла унять, сотрясала ее хрупкое тело, делая ее похожей на последний осенний лист, готовый вот-вот оборваться.

Он сжал зубы, и на его лбу резче обозначилась напряженная складка. В его глазах, еще секунду назад полных ледяной ярости, мелькнуло что-то неуловимое — не сочувствие, нет, скорее стремительная, почти машинная оценка ситуации. Этот взгляд видел не человека на грани, а проблему, которую нужно немедленно устранить. Он снова достал телефон, быстрым движением большого пальца набрал номер и прорычал в трубку всего две фразы:
— Такси. Сюда. Немедленно.

Не прошло и трех минут, как из рыжей пелены осеннего дождя выплыла желтая иномарка и резко остановилась рядом с ними. Макс решительно шагнул к Джуми, схватил ее за локоть. Его прикосновение было твердым и безжалостным, не оставляющим пространства для сопротивления.
— Домой, — его приказ прозвучал как щелчок бича.

Он открыл дверцу, почти втолкнул ее на прохладный кожанный салон, и она бессильно рухнула на сиденье. Прежде чем захлопнуть дверь, Макс сунул руку в карман пиджака, достал толстую пачку купюр и, не считая, отшвырнул одну, сложенную вдвое, на колено водителю.
— Вези. И чтобы она дошла до квартиры, — его низкий голос был полон немого превосходства, не терпящей возражений.

Дверца захлопнулась с глухим стуком, отсекая мир с его дождем, осколками и ледяным взглядом Макса. Такси тронулось, увозя Джули от места ее краха, но не от самого чувства краха. Она сидела, вся мокрая и разбитая, и смотрела в запотевшее стекло, за которым мелькали размытые огни чужого, равнодушного города. А Макс остался стоять под дождем, возле своего искореженного внедорожника, с ощущением, что эта ночь принесла ему не только разбитую машину, но и обременительную, незнакомую заботу, от которой теперь, кажется, не так просто будет отмахнуться.

Глава 2. Омут

Отчаявшись найти покой, Джули через пару дней поехала на заброшенный карьер за городом. Слухи описывали его как гиблое место с ледяным озером бирюзовой воды, цвета, который одновременно манил и пугал своей неестественной глубиной. Для Джули это был идеальный фон для ее внутренней бури.

Она стояла на самом краю старого пирса, доски под ногами скрипели и прогибались, словно шепча предупреждения на забытом языке. Ветер, свистящий в оборванных тросах, вырвал из ее ослабевших пальцев старую, пожелтевшую фотографию отца — единственный снимок, который она носила с собой, заламинированная память о счастье, которого больше не существовало. Снимок, легкий, как пух, упал на темную, почти черную воду и поплыл, превратившись в крошечный белый парус на непроглядной глади.

Разум отключился, остался лишь слепой порыв. Не думая о последствиях, Джули сделала шаг вперед, чтобы достать его, протянув руку к ускользающему прошлому. Но скользкое, сгнившее за долгие годы дерево пирса подломилось под ее ногой с сухим, костлявым хрустом. Она не упала в воду, но повисла над бездной, инстинктивно ухватившись одной рукой за торчащий из балки ржавый железный штырь. Острая, обжигающая боль пронзила ладонь — штырь вошел глубоко, почти насквозь. Вторая нога уже была в ледяной воде, и холод, словно тысяча игл, мгновенно просочился сквозь ткань, парализуя мышцы и мысли. Шок от боли и пронизывающего холода сковал ее. Она висела, не в силах крикнуть, глотая воздух, глядя широко раскрытыми глазами на удаляющуюся фотографию.

С берега, сквозь вой ветра, донесся хриплый, сорванный крик. К ней, несясь по осыпающемуся склону, бежал мужчина. Это был угрюмый, бородатый мужчина в потертом капюшоне — местный рыбак-отшельник по имени Джейк, о котором ходили мрачные легенды. Его движения были резкими и точными. Молча, с нечеловеческой, звериной силой, он втащил ее на шаткие доски пирса, как мешок с песком. Затем, без предупреждения, крепко обхватил ее окровавленную руку и одним мощным движением вырвал штырь из ладони. Джули вскрикнула от новой волны боли, слезы брызнули из глаз. Джейк не смотрел на нее. Он сорвал с себя темную хлопковую футболку, разорвал ее на длинные полосы с легкостью, которая говорила о привычке к грубой работе, и туго, почти жестоко, перетянул ей сочащуюся кровью ладонь.

Только тогда он поднял на нее взгляд. Его глаза были цвета озерной воды в пасмурный день, и в них читалась не злость, а глубокая, выстраданная усталость, боль, старше ее собственной.

— Зачем ты здесь? — его голос был низким и хриплым, будто простуженным от долгих разговоров с ветром. — Это место забирает людей. Оно не отпускает тех, кто ищет смерти, — он помедлил, и его взгляд стал пронзительным. — Оно заставляет их жить. И помнить. Все, что они пытаются забыть. Уезжай. Отсюда. И залечи свои раны, — он коротко кивнул на ее перетянутую руку, — все.

Не дожидаясь ответа, не предложив помощи, он развернулся и ушел тем же путем, что и пришел. Его силуэт быстро растворился в серой пелене наступающих сумерек.

Джули сидела на холодных, мокрых досках, сжимая в здоровой руке окровавленную повязку, все еще хранившую тепло его тела. Дрожь пробирала ее с ног до головы, но внутри воцарилась странная, оглушительная тишина. Она понимала, что это не было случайностью. Падение, штырь, его появление — все это было слишком своевременно, чтобы быть простым совпадением. Это было жестокое испытание. Или, может, предупреждение, посланное самим этим местом. Озеро не приняло ее жертву. Оно ее отвергло, оставив с пустой, но все еще бьющейся грудью, с новой, физической болью, которая, как ни парадоксально, затмила боль душевную, и с повязкой на руке как напоминанием: твое страдание еще не закончено. Ты должна прожить его.

Джейк растворился в сумерках, словно порождение самого карьера — возник из теней и в них же вернулся. Гулкий звук его шагов по гравию быстро утонул в шепоте воды и ветра. Джули осталась сидеть на мокрых, гнилых досках, сжимая в здоровой руке окровавленную повязку из его футболки. Ткань была грубой, и сквозь запах крови и старого дерева доносился едва уловимый дух дыма и озерной тины.

Боль в ладони была острой и ясной, гвоздем, прибивавшим ее к реальности. Холод от ледяной воды, насквозь пропитавшей одну калошу брюк, заставлял судорожно вздрагивать. Но странным образом, именно эта физическая боль стала якорем. Она была проще, понятнее той всепоглощающей пустоты, что привела ее сюда.

Ее взгляд упал на воду. Темная, почти черная гладь уже поглотила фотографию. Та самая вода, что только что пыталась затянуть ее в себя. «Оно забирает людей. Оно не отпускает тех, кто ищет смерти. Оно заставляет их жить и помнить».

Слова звучали в уме, как эхо, рожденное не в ее голове, а в глубине этого проклятого озера. Это не было сочувствием. Это было... знание. Как будто Джейк не спасал ее, а лишь возвращал на место, откуда она по глупости сошла.

С невероятным усилием Джули поднялась. Ноги подкашивались, тело ломило. Она посмотрела в сторону, куда ушел незнакомец. Ни огонька, ни движения. Только мрак и молчание, давившие на плечи тяжелее, чем мокрая одежда.

Она побрела к своей машине, оставленной на обочине у въезда на карьер. Каждый шаг отдавался болью в раненой ладони, сжатой в кулак. Садясь за руль, она увидела в зеркале свое отражение — бледное, испуганное лицо, с которого струилась вода, словно со слезами.

Двигатель завелся с первого раза, и теплый воздух из печки постепенно начал отогревать онемевшие конечности. Но холод, исходящий изнутри, никуда не девался.

Она уехала с карьера, но понимала — это не конец. Джейк был прав. Это место не отпускает. Оно оставило в ней свою метку — не только рваную рану на руке, но и более глубокую, невидимую зарубку на душе. Оно заставило ее помнить. Не только об отце, чью фотографию она потеряла. Но и о себе самой. О том, что она все еще жива, даже когда сама того не хочет.

Глава 3. Удушье в зелени

Спустя несколько дней, пытаясь прийти в себя после карьера, Джули бесцельно бродила по городу. Рука все еще ныла под стерильной повязкой, смененной в травмпункте, но физическая боль была лишь слабым эхом той внутренней пустоты, что разъедала ее изнутри. В конце концов, ее ноги сами принесли ее в оранжерею Ботанического сада.

Влажный, густой воздух, пахнущий землей и цветущей орхидеей, обволакивал, как одеяло. Гигантские папоротники, похожие на доисторических монстров, создавали иллюзию другого мира, потерянного рая. Она искала в этом зеленом сумраке уединения, надеясь, что листья поглотят ее тревогу.

Обходя заросли, она наткнулась на неприметную дверь, почти скрытую лианами. Табличка «Служебное помещение. Посетителям вход воспрещен» висела криво. Запрет, обычно останавливавший, на этот раз подействовал как магнит. Любопытство, первая искорка чего-то, кроме апатии, пересилило.

Джули толкнула дверь и вошла в полумрак. Это была лаборатория, джунгли в миниатюре. В горшках стояли причудливые растения с липкими ловушками и яркими, смертоносными «цветами». В воздухе висел сладковатый, тяжелый запах гниения. Она двигалась осторожно, пока рукав ее куртки не зацепился за массивную, одеревеневшую ветку. Инстинктивно дернувшись, чтобы освободиться, она задела стеллаж.

Случилось все в одно мгновение. Тяжелый глиняный горшок с огромным насекомоядным растением, похожим на зловещий кувшин, с глухим грохотом рухнул с полки. Массивная металлическая опора, державшая его, описала дугу и ударила Джули по виску. В глазах потемнело, острая боль и тошнотворная дезориентация заставили ее схватиться за ближайший стеллаж для равновесия.

Но это была роковая ошибка. Ее пальцы вцепились в гибкие, прочные лианы, усыпанные мелкими шипами. Одна из них, словно живой удав, мгновенно среагировала на движение, обвилась вокруг ее шеи и с силой начала сжиматься. Джули издала хриплый, беззвучный выдох. Паника, острейшая и слепая, ударила в голову. Она начала задыхаться, судорожно царапая ногтями скользкий, упругий стебель, но он не поддавался, лишь впивался в кожу глубже. В ушах зазвенело, сознание поплыло.

И тут из-за гигантских, похожих на щупальца листьев появился он — Алекс. Суровый мужчина в заляпанной землей рабочей одежде, с обветренным, словно вырезанным из дуба лицом и глубокими морщинами у глаз, хранившими следы бесчисленных часов, проведенных под солнцем и под дождем. Это был главный садовод, профессор и в его взгляде не было ни капли удивления. Его движения были до безобразия резкими и эффективными. Он не стал тратить время на распутывание живой петли. Одним точным движением он достал из кармана складной нож, щелкнул его, и лезвие блеснуло в полумраке. Еще одно движение — и перерезанная лиана безжизненно повисла у нее на шее, как змеиная кожа.

Джули, с громким, надсадным кашлем вырывая из легких украденный воздух, рухнула на колени, обдирая ладони о бетонный пол.

Алекс даже не наклонился. Он смотрел на нее сверху вниз, его взгляд был тяжелым и безразличным, как камень.

— Здесь закрыто, — его голос был низким, глухим и на удивление спокойным. — Некоторые растения здесь не просто кусаются. Они душат. — Он сделал паузу, и его глаза, казалось, видели не ее, а что-то далекое и неприятное. — Как и некоторые воспоминания. Уходи.

Не дожидаясь, пока она поднимется, не предложив помощи, он повернулся к упавшему растению и разбитому горшку, склонившись над ними с видом человека, потерявшего ценного питомца. Он аккуратно поднял «кувшин», отряхнул корни, словно ее больше не существовало. Это равнодушие, эта абсолютная отстраненность были страшнее любой ярости. Она была для него лишь досадной помехой, нарушившей тишину его зеленого царства.

Джули, все еще кашляя и с трудом переводя дыхание, поднялась на ноги. Воздух, обжигающий горло, казался теперь бесценным даром. Шея горела огненным обручем, а в ушах стоял звон от удара. Она молча, пошатываясь, побрела к выходу, спиной чувствуя досаду Алекса, склонившегося над своим поврежденным растением.

Его слова висели в воздухе, тяжелые и влажные, как испарения в оранжерее. «Как и некоторые воспоминания». Он не знал ее истории, но попал в самую точку. Это место, эта комната хищников, стала точным отражением ее внутреннего состояния — что-то красивое и смертоносное душило ее изнутри, не давая дышать.

Она вышла из лаборатории в основную часть оранжереи, и яркий свет, пробивавшийся сквозь стеклянные своды, заставил ее зажмуриться. Контраст был оглушительным. Здесь все еще пахло жизнью, но для Джули этот запах теперь был смешан со сладковатым душком тления оттуда, из-за закрытой двери.

Она машинально потрогала шею. На ней уже проступали красные полосы от лианы и ссадины от ее собственных ногтей. Еще одна метка. Сначала рваная рана на ладони от карьера, теперь — следы удушения. Ее тело превращалось в карту ее отчаянных попыток сбежать от самой себя.

Джули почти бежала по извилистым дорожкам сада, не в силах оставаться среди этой буйной, безразличной к ее горю жизни. Она вырвалась на улицу, и холодный воздух ударил в лицо, но не смог смыть ощущение липкого, опасного полумрака и того ледяного, оценивающего взгляда.

Алекс был другим. Не как Джейк у озера. Тот был похож на саму стихию — грубый, дикий, но в его спасении была какая-то странная, суровая правда. Алекс же был... пустотой. Его равнодушие было не защитной броней, а констатацией факта: она не стоила даже его внимания. Ее жизнь, ее борьба, ее удушье — все это было менее значимо, чем сломанный стебель хищного цветка.

И в этом, как ни парадоксально, таилась новая, горькая ясность. Если ее страдание настолько ничтожно в глазах мира, что его даже не замечают, то зачем позволять ему диктовать свои правила? Зачем позволять ему душить себя, как та лиана?

Она села на скамейку у входа в сад, дрожащими руками достала телефон. На экране — старые фотографии, улыбки, которые теперь казались чужими. Она пролистала их, и впервые за долгое время слез не было. Была только странная, леденящая пустота.

Глава 4 Клуб «Эвридика»

Подруга была настойчива, как назойливая муха, которую не отогнать.

— Тебе нужно развеяться, Джули! Сбросить это напряжение! Ты вся на нервах. Я знаю одно место… эксклюзивное. Не для всех

Джули, все еще находящаяся под гнетом странных недавних встреч у карьера и в оранжерее, смотрела на нее пустым взглядом. Ее рука инстинктивно потянулась к шее, где под шарфом скрывались красные полосы от лианы. Мысль о людном месте вызывала тошноту, но еще сильнее была апатия — все равно, куда идти, все казалось одинаково серым и бессмысленным.

Но подруга уже действовала. Она, не дожидаясь окончательного согласия, ворвалась в квартиру Джули с энергией урагана.

—Нет, нет и нет! Ты не можешь надеть это мешковатое нечто! — объявила она, сгребая с вешалок привычные серые кардиганы и потертые джинсы. Из глубины шкафа, словно оружие, было извлечено короткое облегающее черное платье из тонкого трикотажа. Оно было на грани приличия — открывало плечи, подчеркивало каждую линию тела, а длина заставляет постоянно думать о каждом движении.

Джули сопротивлялась вяло, как во сне.

–Я не могу в этом… — пробормотала она, но подруга была неумолима. –Именно в этом и можешь! Тебя не узнают. И это то, что нужно.

Тесное, чуть прохладное прикосновение ткани к коже вызвало странное ощущение. Это был не ее наряд. Это была униформа для какой-то другой, незнакомой Джули жизни. Подруга наметила ее глаза темными тенями, придав взгляду непривычную глубину и нагловатый вызов, который Джули не чувствовала внутри. Глядя в зеркало, она видела не себя, а куклу, собранную для чужого спектакля.

С неохотой, почти машинально, наблюдая за своим отражением, как за незнакомкой, она наконец кивнула. Было уже все равно. Пусть это будет просто еще одним падением, на этот раз — в бездну чужих ожиданий.

Загородный клуб «Эвридика» снаружи напоминал строгий, аскетичный английский особняк из темного кирпича, утопающий в туманной дымке. Ни вывесок, ни ярких огней. Только видеокамеры и неприметная черная дверь. Внутри мир резко переменился. Приглушенный, золотистый свет падал из дорогих бра, отражаясь в полированном темном дереве и латунных деталях. Воздух был густым, пропитанным ароматом дорогого табака, кожи и неуловимого, возбуждающего парфюма. Атмосфера была не просто приватной; это была натянутая, почти осязаемая интимность, обещающая тайны за каждой полуоткрытой дверью. Люди в безупречно сидящих элегантных костюмах и шелковых платьях говорили тихо, их смех был сдержанным, а взгляды — знакомыми, оценивающими, скользящими по новичкам с холодным любопытством.

И тут Джули, наконец, с болезненной ясностью поняла, куда ее привели. Ее взгляд, блуждающий по залу, упал на массивную, почти незаметную дверь в дальней стене, возле которой, словно статуя, стоял невозмутимый служитель в белых перчатках. Из-за нее доносились приглушенные, но отчетливые звуки — не крики боли или восторга, а скорее... сдержанные, почти ритуальные стоны, лязг металла о металл, резкие, влажные щелчки, от которых по коже бежали мурашки.

И в этот миг она увидела их. Всех троих. И мир перевернулся.

Макс сидел в глубоком кожаном кресле в углу бара, отгороженный от остальных полумраком. В его руке бокал с темным виски, который он медленно попивал, наблюдая за происходящим с видом хозяина зверинца, знающего цену каждому обитателю. Его взгляд был отстраненным, но всевидящим.

Алекс стоял у стойки, непринужденно опираясь на локоть. Его рабочая одежда сменилась на простой, но безупречно скроенный темный костюм, подчеркивавший его мощную фигуру. Он беседовал с барменом, и его осанка, прямая и уверенная, выдавала в нем не гостя, а постоянного посетителя, человека, который знает себе цену и чувствует себя здесь как дома.

Джейк, тот самый угрюмый отшельник с карьера, с непринужденной, открытой улыбкой проходил через зал, похлопывая кого-то по плечу и что-то шутливо говоря. Но его глаза, эти озера усталой боли, моментально, будто по наводке, нашли Джули в толпе. И его улыбка не просто исчезла — она преобразилась, стала осмысленной, хищной, полной молчаливого желания.

Они были здесь не гостями. Они были в своей стихии. В этом мире полутонов, запретных удовольствий и абсолютного контроля. И они видели ее — чужую, растерянную, забредшую на их территорию перепуганную добычу, одетую в простое платье с барахолки.

Джули почувствовала, как пол уходит из-под ног, а стены начинают медленно сходиться. Она оглянулась — подруга бесследно растворилась в толпе, словно ее и не было. И тут Макс медленно, как большая кошка, поднялся из кресла и пошел к ней. Его шаги были бесшумны по густому персидскому ковру.

— Джули, — произнес он, и в его низком, бархатном голосе не было вопроса. Была констатация факта, приговор. — Кажется, твои случайные... падения привели тебя именно туда, куда нужно. В эпицентр.

Не успела она открыть рот, чтобы что-то сказать, как Алекс плавно присоединился к ним, его мощная фигура молча встала чуть сзади, полностью блокируя путь к отступлению.

— Мы видели в тебе потенциал с самого начала, — сказал он, и его голос, обычно безразличный, теперь звучал с оттенком холодного интеллектуального интереса. — Красивый, дикий хаос, который жаждет, чтобы его обуздали. Придали форму.

С другой стороны к ней подошел Джейк. Он не говорил ничего, лишь его палец, грубый и покрытый старыми шрамами, легонько, почти ласково провел по ее оголенному плечу. От этого прикосновения Джули вздрогнула всем телом, как от удара током.

— Искала приключений, маленькая птичка? — прошептал он, и его дыхание пахло озерной водой и ментолом. — Ну что ж... Добро пожаловать домой.

Они окружили ее плотным кольцом. Не как спасители, пришедшие на помощь в минуту опасности. А как опытные охотники, наконец-то получившие права на свою долгожданную дичь, которую сами же и загнали в ловушку. И Джули, сердце которой бешено колотилось где-то в горле, с ужасом, от которого перехватывало дыхание, и с пьянящим, запретным предвкушением понимала — бежать она уже не хочет. Все ее нелепые, отчаянные падения были не случайностью. Это была проверка на прочность, на выживаемость, на готовность. И она ее прошла.

Глава 5. Урок молчания

Ее не повели, ее препроводили. Три фигуры, ставшие живым частоколом, мягко, но неумолимо отсекли ее от основного зала и направили в сторону той самой массивной двери. Звуки из-за нее стали громче, обрели плоть и структуру: теперь это был ритмичный стон, прерываемый короткой, влажной командой, и ответный сдавленный вздох.

Служитель у двери с каменным лицом отступил в сторону, едва заметно кивнув Максу. Дверь открылась, пропустила их, и захлопнулась, отсекая «Эвридику» с ее приглушенным шиком. Они попали в длинный, слабо освещенный коридор. Стены здесь были не из дерева, а из холодного, отполированного бетона. Воздух пах антисептиком, кожей и чем-то медным — запах крови, тщательно вымытой, но въевшейся в саму материю этого места.

Джули шла, почти не чувствуя ног. Ее разум, онемевший от шока, пытался сопротивляться, выстраивать баррикады из страха и непонимания, но ее тело, ее измученная душа, уже капитулировали. Оно устало падать. Оно жаждало, чтобы его наконец поймали.

Они вошли в помещение, больше похожее на операционную или стерильную мастерскую. В центре стояло кожаное кресло, напоминающее стоматологическое, с ремнями для фиксации рук и ног. Вдоль стен располагались стеллажи с инструментами — не орудиями пыток, а изящными, блестящими предметами из нержавеющей стали и полированного дерева. Каждый предмет лежал на своем месте, как драгоценность. Здесь царил идеальный, пугающий порядок.

— Садись, — сказал Макс. Его голос был лишен угрозы, он звучал как констатация неизбежного.

Джули молча повиновалась. Кожа кресла была прохладной и упругой. Она ожидала, что ее пристегнут, но этого не произошло. Простое неповиновение здесь, видимо, даже не рассматривалось как опция.

Джейк подошел к стеллажу, его пальцы с шрамами проворно пробежали по инструментам. Он выбрал тонкий, гибкий стек с рукоятью из черного дерева. Он вернулся и встал слева от нее.

Алекс занял позицию справа. Он не смотрел на нее, его взгляд был прикован к ее руке, к повязке на ладони, которую он изучал с холодным, клиническим интересом.

Макс остался стоять перед ней, заложив руки за спину. Он был режиссером этой сцены.

— Твоя жизнь, Джули, — начал он, и его слова падали в гробовой тишине комнаты, как капли, — это цепь хаотичных, неосознанных жестов. Попытка убежать от боли, которую ты даже не пыталась понять. Ты бросаешься в пропасть, не изучив ее глубины. Это детский бунт. Здесь детство заканчивается.

Джейк без предупреждения провел стеком по ее оголенному плечу. Удар был не сильным, но неожиданным и обжигающе точным. По коже вспыхнула алая полоса. Джули ахнула, больше от шока, чем от боли.

— Это — боль, — сказал Джейк, его голос был низким и густым, как смола. — Физическая. Ясная. Честная. Она не двусмысленна, как твоя тоска. Ее причина — я. Ее последствие — этот след. Ее цель — твое внимание. Ты поняла?

Джули, захлебываясь дыханием, кивнула.

— Нет, — резко парировал Алекс, все еще глядя на ее руку. — Кивок — это для внешнего мира. Для нас ты должна быть точной. Говори.

— Я... поняла, — прошептала она, и ее собственный голос показался ей чужим.

— Первый урок, — продолжил Макс. — Контроль. Не над миром. Над собой. Над своей болью, своим страхом, своими желаниями. Ты думала, что хочешь умереть? Нет. Ты хотела, чтобы боль прекратилась. Мы дадим тебе инструменты, чтобы пережить ее. Чтобы превратить ее в нечто иное.

Джейк нанес второй удар — чуть ниже первого, параллельно. Боль была острой и очищающей, как удар током. Она впивалась в плоть, выжигая из сознания туман саморазрушения. Слезы выступили на глазах Джули, но она не закричала. Она смотрела на Макса, и в ее взгляде впервые появилось не животное отчаяние, а вопрос.

— Второй урок, — сказал Алекс, наконец поднимая на нее глаза. Его взгляд был все таким же безразличным, но теперь в нем читалась сосредоточенность ученого. — Причина и следствие. Ты вошла в оранжерею — получила удушье. Ты пришла сюда — получила это. Каждое твое действие имеет цену. И теперь ты учишься ее оплачивать. Без истерик. Без жалоб.

Он взял ее поврежденную руку и начал снимать повязку. Его прикосновение было безжалостно-аккуратным. Когда он обнажил зашитую рваную рану, он изучающе провел пальцем по краям шва. Джули вздрогнула.

— Боль — это информация, — произнес Алекс. — Она говорит тебе, что ты жива. Что ты способна чувствовать. Наша задача — научить тебя слушать ее, а не бежать от нее.

Макс сделал едва заметный знак Джейку. Тот отложил стек. Наступила тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием Джули. Жжение на плече пульсировало, в такт бешеному стуку сердца.

— Достаточно на сегодня, — заключил Макс. — Ты узнала, что боль можно не просто терпеть. Ей можно управлять. Ее можно принять.

Он шагнул к ней, встал так близко, что она почувствовала запах его дорогого парфюма, смешанный с холодным ароматом бетона. Его пальцы приподняли ее подбородок.

— С этого момента твое падение закончилось, Джули. Начинается твое вознесение. Но помни: мы не ангелы-хранители. Мы — те, кто выковывает тебя в горниле. Ты будешь гореть, чтобы стать прочнее. У тебя есть право отказаться. Один раз. Скажи «нет» — и ты больше никогда нас не увидишь.

Он отпустил ее. Джули сидела, вся дрожа, по ее щекам текли слезы, но внутри бушевал не страх, а странное, яростное смятение. Это было унизительно, больно, противоестественно. Но впервые за долгие месяцы она чувствовала себя не жертвой обстоятельств, а центром собственной вселенной. Пусть и вселенной, состоящей из боли и контроля.

— Я... остаюсь, — выдохнула она.

Уголки губ Макса дрогнули в подобии улыбки. Не теплой, а удовлетворенной.

— Правильный выбор.

Он повернулся и вышел. Алекс, бросив последний оценивающий взгляд на ее раны, последовал за ним. Джейк задержался на мгновение. Он подошел, его грубая рука легла на ее голову, почти по-отечески.

— Молодец, маленькая птичка, — прошептал он. — Ты приняла первый шип. Теперь предстоит принять весь терновый венец.

Глава 6. Анатомия тишины

Ее не вывели, ее отпустили. Словно выпустили из-под стеклянного колпака, под которым был создан вакуум, и теперь воздух обычной жизни обжигал легкие своей банальностью и нестерильностью.

Джули вышла из «Эвридики» не через черный ход, а через парадную дверь. Ей просто молча указали на выход. Ночь встретила ее тем же моросящим дождем, что и в вечер ее первой встречи с Максом. Но теперь капли на коже не вызывали озноба. Они были лишь водой. Физическим ощущением, которое не несло в себе ни метафоры, ни проклятия.

Она села в такси, и водитель, пахнущий луком и дешевым одеколоном, пробурчал что-то о погоде. Джули не ответила. Она смотрела на свое отражение в запотевшем стекле. Тот же силуэт, те же черты. Но изнутри на нее смотрел кто-то другой. Тот, кто согласился.

В квартире царил привычный хаос — разбросанные эскизы, кружка с засохшим чаем, пыль на мониторе. Все это было частью ее старой жизни, жизни «до». И теперь этот мир казался ей бутафорским, ненастоящим. Настоящее происходило там, в комнате с бетонными стенами, где боль была ясной и честной.

Жжение на плече под платьем было напоминанием. Не о боли, а о прикосновении. О внимании. О том, что ею снова кто-то интересуется, пусть и таким извращенным способом.

Она подошла к зеркалу в прихожей и медленно, почти ритуально, стянула платье с плеча. Две алые параллельные полосы на белой коже были идеально ровными. След был не следом ярости или насилия. Он был знаком. Татуировкой, нанесенной не чернилами, а болью. И в его четкости была своя, пугающая эстетика.

«Ты узнала, что боль можно не просто терпеть. Ей можно управлять. Ее можно принять».

Слова Макса звучали в ушах. Джули провела пальцами по воспаленной коже. Боль отозвалась — острая, живая. Но теперь она не вызывала паники. Она вызывала любопытство.

Она не пошла на работу на следующий день. Не ответила на звонки подруги, которая, видимо, жаждала подробностей «тусовки». Она молчала. Впервые за долгое время ее внутренний диалог, этот бесконечный поток самоуничижения и отчаяния, стих. Его место заняла та самая оглушительная тишина, которую она ощутила на пирсе после спасения Джейком. Но теперь это была не пустота, а ожидание.

Через три дня на ее телефон пришло сообщение. Без подписи, с незнакомого номера.
«Сегодня. 22:00. Ботанический сад. Западные ворота.»

Сердце екнуло и замерло. Это не был приказ Макса. Это было другое. Ботанический сад — территория Алекса.

Она провела день в странном, почти медитативном спокойствии. Приготовила еду, приняла душ, перебрала бумаги. Как заключенная, готовящаяся к казни, которая уже не страшит, а манит своей определенностью.

Ровно в десять она стояла у западных ворот Сада. Ночь была безлунной и тихой. Фонарь отбрасывал желтый, мертвенный свет. Из темноты возник он. Алекс. В своей рабочей одежде, пахнущий влажной землей и хвоей.

Он молча отпер калитку и жестом велел следовать за собой. Они шли не по центральным аллеям, а по узким служебным тропинкам, скрытым от посторонних глаз. Он привел ее обратно в оранжерею. Но на этот раз они прошли мимо двери в лабораторию хищников. Он остановился перед другой дверью, ничем не примечательной.

Внутри оказалась небольшая комната, заставленная стеллажами с садовым инвентарем. Лейки, мешки с землей, горшки, секаторы. Воздух был густым и пыльным.

Алекс повернулся к ней. Его лицо в свете одинокой лампочки накаливания казалось высеченным из камня.
— Третий урок, — произнес он, и его глухой голос заполнил маленькое пространство. — Порядок. Хаос в твоей голове рождает хаос в жизни. Ты не можешь контролировать внешний мир. Но ты можешь контролировать пространство вокруг себя.

Он указал на груду глиняных горшков, свалкой лежавших в углу.
— Разбери их. По размеру. По состоянию. Выбрось треснувшие. Чистые поставь на стеллаж.

Это было так абсурдно, так приземленно, что у Джули на мгновение вырвался сдавленный смешок.
— Вы издеваетесь?

Взгляд Алекса остался абсолютно невозмутимым.
— Это не шутка. Это задание. Ты либо выполняешь его, либо уходишь. Навсегда.

Она посмотрела на груду грязных, безликих горшков. Потом на его холодные глаза. И поняла, что это — продолжение. Часть ритуала.

Она вздохнула и подошла к куче. Первый горшок был в земле и паутине. Она начала счищать грязь руками. Работа была монотонной, почти идиотской. Но через пятнадцать минут случилось странное. Ее мысли, которые обычно метались, как пойманные мухи, начали утихать. Вся ее энергия, все внимание было сосредоточено на простом действии: взять горшок, оценить, почистить, поставить на полку.

Она не заметила, как пролетел час. Ее руки были в глиняной пыли, под ногтями — земля. Но в голове была непривычная, хрустальная ясность.

Алекс все это время молча наблюдал, прислонившись к косяку двери.
— Достаточно, — сказал он наконец.

Она обернулась. Стеллаж был аккуратно заполнен. Гора в углу исчезла.
— Я не понимаю, — тихо сказала Джули. — Как сортировка горшков может...

— Может что? — перебил он. — Изменить твою жизнь? Нет. Она не может изменить твою жизнь. Она может изменить тебя в этот конкретный момент. Ты была хаосом. Теперь здесь порядок. Ты сделала это. Своими руками. Запомни это ощущение.

Он выпрямился и открыл дверь.
— Иди домой. И завтра наведи порядок у себя в квартире. Не как бегство от себя. Как практика.

Она вышла на ночную улицу. Воздух снова был холодным, но на этот раз она его чувствовала каждой клеткой. Она смотрела на свои грязные ладони. На них были царапины от грубой глины. Физический след.

Сначала — боль от стеков Джейка. Теперь — грязь от горшков Алекса. Оба следа были честными. Оба были частью какого-то нового, странного языка, который она только начинала учить.

И она снова ждала следующего урока. Потому что в этом безумии было больше смысла, чем во всей ее предыдущей, «нормальной» жизни.

Глава 7. Язык шрамов

Тишина длилась ровно пять дней. Пять дней, за которые Джули, следуя негласному указанию Алекса, перебрала каждый уголок своей квартиры. Она не просто вытирала пыль; она проводила инвентаризацию своей прежней жизни. Старые фотографии, письма, безделушки, напоминающие о счастье, — все это отправилось в мусорный пакет без тени сожаления. Это был не акт отчаяния, а хирургическая операция. Она вырезала старую, больную ткань своей биографии, чтобы на ней могло появиться что-то новое.

И когда пространство вокруг нее стало стерильно чистым и безликим, как холст для новой картины, пришло сообщение. Снова с незнакомого номера, но на этот раз — карта. На ней была отмечена точка на окраине города, в промзоне, у старого, заброшенного элеватора.

22:00. Будь готова.

Слова «будь готова» заставили ее сердце учащенно забиться. Готова к чему? К боли? К унижению? К очередному странному испытанию? Она не знала, но ее тело уже откликалось на вызов — ладони стали влажными, в животе закружилась знакомая, почти приятная тревога.

На этот раз она оделась практично — темные штаны, кроссовки, простую футболку. Это был не наряд для соблазнения, а экипировка для неизвестного.

Заброшенный элеватор вздымался к небу угрюмым бетонным великаном, его силосные башни были похожи на скелеты доисторических чудовищ. Вой ветра в пустых амбразурах заменял здесь тишину. И в этом аду, прислонившись к ржавой стене, ждал ее Джейк.

На нем была та же потертая куртка, что и у карьера. В руке он вертел тот самый гибкий стек. Его глаза, цвета озерной воды в бурю, блестели в полумраке.

— Маленькая птичка, — произнес он, и его голос был грубее, чем в «Эвридике». — Наскучили чистые полки? Пора вспомнить, что у жизни есть текстура. И запах.

Он не стал читать лекций, как Макс. Не заставлял ее выполнять монотонную работу, как Алекс. Он просто шагнул вперед, и его движение было настолько быстрым и естественным, что она не успела среагировать. Он схватил ее за запястье, развернул и прижал спиной к своей груди. Его сила была ошеломляющей, абсолютной.

— Первый урок был о том, чтобы почувствовать боль, — его горячее дыхание обожгло ее ухо. — Второй — о том, как ее пережить. Третий... третий о том, как ее полюбить.

Удар стека пришелся по лопатке, поверх футболки. Боль была глухой, разливаясь жгучей волной. Джули вскрикнула, пытаясь вырваться, но его хватка была стальной.

— Тише, — прошипел он. — Не сопротивляйся. Прими это. Это твое. Только твое.

Второй удар. Третий. Он не бил ее с яростью, а наносил удары с холодной, методичной точностью, как мастер наносит татуировку. И где-то, в глубине ее сознания, сквозь шквал боли и паники, начала рождаться странная мысль. Эта боль... была честной. В ней не было предательства, как в отказе застройщика. Не было лицемерия, как в соболезнующих взглядах друзей. Эта боль была проста и прямолинейна. Она приходила от него и уходила в нее, не требуя ничего, кроме ее молчаливого принятия.

И она перестала бороться. Ее тело обмякло в его руках, позволив волнам жжения прокатываться по телу, заставляя кожу гореть, а разум — очищаться. Слезы текли по ее лицу, но это были не слезы отчаяния. Это были слезы катарсиса.

— Хорошо, — прошептал Джейк, и в его голосе впервые прозвучала едва уловимая нота одобрения. — Очень хорошо.

Он отпустил ее. Она чуть не упала, но удержалась, опершись о холодный бетон. Спина пылала, каждая мышца кричала.

— Теперь твоя очередь, — сказал он и протянул ей стек.

Джули смотрела на блестящий прут, потом на него. Ее мозг отказывался понимать.

— Я... не могу.

— Можешь, — парировал он. — Это часть договора. Ты принимаешь. Ты отдаешь. Баланс.

Его взгляд был неумолим. Она дрожащей рукой взяла стек. Он был тяжелее, чем казался.

— Я не буду защищаться, — сказал Джейк и расстегнул свою куртку, откинув ее в стороны. Его грудь была покрыта паутиной старых, белых шрамов. Живая карта боли. — Ударь.

Ее рука дрожала. Она смотрела на его мощный торс, на эти шрамы, и ее охватил ужас. Но где-то под этим ужасом шевелилось что-то темное, любопытное. Желание понять. Желание отплатить. Желание... прикоснуться к его боли так же, как он прикоснулся к ее.

Она замахнулась. Слабо, неуверенно. Стек со свистом рассек воздух и легонько хлестнул его по плечу. Звук был жалким.

Джейк усмехнулся. Не зло, а с насмешкой.
— Это не похлопывание по спине после пробежки. Чувствуй это. Хочешь ли ты причинить мне боль? Хочешь ли ты оставить след? Или ты боишься собственной силы?

В ее глазах что-то щелкнуло. Вспомнилось унижение от Макса, холодное безразличие Алекса, ее собственная беспомощность. Гнев, который она годами направляла на себя, нашел выход.

Она замахнулась снова. На этот раз резко, со всей силой отчаяния. Стек с резким свистом впился в его кожу, оставляя багровую полосу.

Джейк лишь глубже вдохнул, его глаза блеснули в темноте.
— Да. Вот так.

Она ударила снова. И снова. Каждый удар был освобождением. Она выпускала наружу всю ярость, всю боль, всю накопленную горечь. И с каждым ударом ее собственная, физическая боль на спине отступала на второй план, растворяясь в этом странном, пугающем экстазе.

Когда она остановилась, переводя дух, ее руки дрожали уже не от страха, а от адреналина.

Джейк стоял перед ней, на его груди краснели свежие полосы. Он дышал ровно, и его взгляд был тяжелым и удовлетворенным.
— Теперь ты знаешь, — сказал он. — Боль — это не то, что с тобой случается. Это диалог. И ты только что произнесла свои первые слова.

Он взял стек из ее ослабевших пальцев.
— Урок окончен.

Он повернулся и пошел прочь, растворившись в темноте промзоны, оставив ее одну с горящей спиной, дрожащими руками и новым, оголенным нервом внутри, который жаждал продолжения этого страшного, честного диалога.

Джули медленно пошла к своему дому. Каждый шаг отзывался болью в спине. Она зашла в ванную, сняла футболку и повернулась спиной к зеркалу.

Глава 8. Бездна смотрит в тебя

На этот раз звонок раздался среди бела дня. Ровно в полдень. На экране светился незнакомый номер, но Джули уже знала — это он. Макс. Его голос в трубке был ровным и деловым, без приветствий и лишних слов.

«Час дня. Деловой район, башня «Кристалл», пентхаус. Будь в том черном платье».

Команда. И она ее выполнила. Надев то самое короткое черное платье, она чувствовала себя не соблазнительницей, а солдатом, облачающимся в униформу перед важной миссией. Платье было частью доспехов, напоминанием о той ночи в «Эвридике».

Башня «Кристалл» вздымалась над городом стеклянным обелиском, символом власти и денег. Лифт, устремляющийся в пентхаус, был обит бархатом и пах дорогой кожей. Когда двери разъехались, она оказалась в пространстве, которое было полной противоположностью бетонной комнаты в клубе и пыльного склада Алекса.

Гигантская гостиная с панорамными окнами от пола до потолка. Минимализм. Холодный белый мрамор, сталь, стекло. Ни одной лишней детали. Воздух был стерильным, как в операционной. Макс стоял у окна, спиной к ней, глядя на раскинувшийся внизу город. На нем был идеально сидящий темно-серый костюм.

«Закрой глаза», — сказал он, не оборачиваясь.

Джули повиновалась. Она слышала его шаги, бесшумные по мрамору. Он подошел сзади. Его пальцы коснулись ее висков, холодные и сухие.

«Первый урок был о том, чтобы почувствовать боль. Второй — о порядке. Третий — о диалоге. Сейчас будет четвертый. О видении».

Он медленно повернул ее за плечи. «Иди. Прямо. Десять шагов».

Она пошла, ощущая под ногами гладкость пола. Сердце колотилось. Она ожидала удара, ловушки, чего-то физического.

«Стоп».

Она замерла.

«Теперь открой глаза».

Она открыла их и ахнула. Она стояла в полуметре от гигантского оконного стекла, на самом краю небоскреба. Прямо перед ней, под ногами, зияла бездна. Город лежал внизу, плоский и нереальный. У нее закружилась голова, тело пронзил инстинктивный, животный ужас. Она отпрянула, но ее спину встретила твердая, непробиваемая грудь Макса. Он стоял сзади, не давая ей отступить.

«Смотри», — его голос был тихим и неумолимым прямо у ее уха.

«Я не могу...»

«Можешь. Это всего лишь вид. Стекло выдержит. Но твой разум — нет. Твой страх иррационален. Управь им».

Она зажмурилась, чувствуя, как дрожь пробирается все глубже.

«Открой глаза, Джули. Или ты признаешь, что все предыдущие уроки были напрасны? Что ты все еще та испуганная девочка на мокром асфальте?»

Его слова подействовали сильнее толчка. Она снова открыла глаза, заставляя себя смотреть вниз, на крошечные машины, на ленту реки, на плывущие облака под ней. Ужас сжимал горло.

«Что ты видишь?» — спросил он.

«Город... пустоту... смерть...»

«Нет. Ты видишь контроль. Ты видишь перспективу. Ты видишь систему. Каждая из этих машин, каждый человек внизу — часть механизма. Они бегут по своим делам, не поднимая глаз. Они боятся высоты. Они боятся упасть. А ты стоишь здесь, над ними всеми. Твой страх — это роскошь, которую ты можешь себе позволить. Прими его. Сделай его своим».

Он положил руки ей на плечи. Его прикосновение не было утешительным. Оно было утверждающим власть.

«Твоя проблема, Джули, в том, что ты всегда смотрела на мир с уровня тротуара. С уровня жертвы. Я поднял тебя сюда, чтобы ты увидела его с точки зрения бога. Или дьявола. Это не имеет значения. Важен ракурс».

Она смотрела вниз, и постепенно паника начала отступать, сменяясь странным, леденящим душу ощущением... могущества. Да, это было могущество. Страх никуда не делся, но теперь он был не ее врагом, а топливом. Острым, головокружительным.

«Я... вижу», — прошептала она.

«Что ты видишь?»

«Я вижу... как все мало. И как далеко я упала... и как высоко могу подняться».

Руки Макса на ее плечах слегка сжались. Одобрительно.

«Хорошо. Запомни это. В следующий раз, когда мир попытается раздавить тебя, вспомни этот вид. Вспомни, что ты уже смотрела в бездну. И бездну это не впечатлило».

Он отвел ее от окна. Ноги у нее подкашивались, но внутри бушевала буря из страха и восторга.

«Зачем тебе это?» — выдохнула она, поворачиваясь к нему. «Зачем тебе я?»

Макс достал из кармана пиджака сигару, не спеша обрезал кончик.

«В мире есть два типа людей, Джули. Те, кто создает системы, и те, кто в них живет. Алекс — техник. Он поддерживает порядок. Джейк — стихия. Он напоминает о первозданной природе вещей. А я... я архитектор. Я вижу потенциал. Даже в разбитом стекле можно увидеть игру света. Ты была хаосом. Теперь я леплю из тебя форму. Мне интересно наблюдать за процессом».

Он подошел к лифту и нажал кнопку.

«На сегодня все. Одежду оставь. Она тебе больше не понадобится».

Лифт прибыл. Двери открылись. Он жестом указал ей войти.

«Что дальше?» — спросила она, заходя внутрь.

«Дальше?» — Макс вставил сигару в рот, и в его глазах мелькнула искра холодного развлечения.- «Дальше — экзамен».

Двери лифта закрылись, увозя ее вниз, к обычным людям, к обычному миру. Но она уже не была одной из них. Она побывала на вершине. И она знала — чтобы остаться там, придется упасть еще не раз. Но теперь она знала, как выглядит падение с высоты. И это знание делало ее сильнее.

Глава 9. Экзамен

Сообщение пришло не на телефон. Его доставили курьером — тяжелый конверт из плотной, желтоватой бумаги, вскрытый по краю острым ножом. Внутри лежала единственная карточка. На ней был изображен схематичный план здания, знакомого до боли — ее бывшей студии, где она когда-то пыталась создать тот самый проект. Внизу стояла всего одна фраза, выведенная четким, безличным почерком:

«Завтра. 20:00. Верни себе то, что твое».

Ни подписи, ни имени. Но она знала. Это и был экзамен.

Весь следующий день прошел в напряженном, почти медитативном ожидании. Она не строила планов. Не репетировала действия. Она просто ждала, как инструмент в руках мастера, готовый к применению. В ее голове не было места сомнениям. Была лишь холодная уверенность, выкованная болью, порядком и видом с высоты.

Ровно в восемь она стояла у знакомой двери. Студия располагалась в полуподвале старого здания. Окна были грязными, дверь — обшарпанной. Она знала, что внутри теперь склад каких-то канцелярских товаров. И знала, что ее проект, ее чертежи и макеты, все, что осталось от ее мечты, были сброшены в картонную коробку и забыты где-то в дальнем углу.

Дверь была заперта. Простой замок. Она достала из кармана отвертку — ту самую, что когда-то использовала для сборки макетов. Уроки Алекса о порядке и инструментах пригодились. Два точных движения, щелчок, и дверь подалась.

Внутри пахло пылью и бумагой. В слабом свете уличного фонаря, пробивавшемся сквозь грязное окно, она увидела груды коробок. Она двинулась вперед, ее шаги были бесшумными, как учил Джейк своим примером молчаливой охоты. Она не металась, не искала судорожно. Она методично, как Алекс, просматривала стеллажи, пока ее взгляд не упал на старую картонную коробку с знакомым знаком, нарисованным когда-то ее рукой на боку.

Она стояла перед ней, чувствуя, как старые призраки поднимаются из небытия. Боль отказа, унижение, ощущение собственной никчемности. Но теперь эти чувства были приглушены. Горели только свежие шрамы на спине под одеждой и память о бездне за стеклом пентхауса.

Она протянула руку, чтобы взять коробку, и в этот момент в студии вспыхнул свет.

В дверном проеме стоял мужчина. Крупный, в форме охранника. Лицо красное, самодовольное.

— Ну что, крыса, попаласъ? — он похабельно усмехнулся, постукивая дубинкой по ладони. — Думала, тихо стащить чужое?

Она не ответила. Она оценила его: медлительный, уверенный в своем превосходстве. Ее сердце не заколотилось от страха. Оно ровно и мощно качало по венам адреналин. Это была не угроза. Это была часть экзамена.

— Я не краду, — тихо сказала она. — Я забираю свое.

— А я говорю — крадешь! — он шагнул к ней, занося дубинку для удара.

И здесь что-то в ней щелкнуло. Не ярость. Не страх. Холодная, безжалостная ясность. Она не думала. Ее тело среагировало само, вобрав в себя уроки всех троих.

Удар дубинкой пришелся бы по голове, но она не отпрянула. Она сделала короткий шаг навстречу, внутрь его замаха, как дикое животное, идущее в атаку. Ее плечо пришлось ему точно в грудь, сбивая дыхание. Он ахнул от неожиданности. Это был прием, подсмотренный у Джейка — грубая, эффективная сила.

Пока он был дезориентирован, ее рука, тренированная монотонной работой у Алекса, выхватила из кармана все ту же отвертку. Она не стала наносить ею удары. Она приставила острие к его горлу, под самой челюстью. Точность. Холод стали.

— Уходи, — сказала она. Ее голос был низким и абсолютно спокойным. В нем не было угрозы. Была констатация.

Охранник замер. Его самодовольство сменилось животным страхом. Он почувствовал, что эта хрупкая девушка с пустыми глазами не блефует.

— Ты... ты сумасшедшая... — просипел он.

— Возможно, — согласилась она. — Уходи. Сейчас.

Он медленно, не сводя с нее глаз, попятился к выходу, а затем бросился бежать.

Джули опустила отвертку. Ее руки не дрожали. Она повернулась, подняла коробку со своими проектами и вышла на улицу. Она не оглядывалась. Она шла по темным улицам, неся в руках свое прошлое, и чувствовала, что несет не груз, а трофей.

Она пришла в свой чистый, аскетичный дом, поставила коробку на стол и открыла ее. Пожелтевшие чертежи, крошечные макеты из дерева и пластика. Все это когда-то было частью ее. Теперь это были просто артефакты.

Она не стала их перебирать. Она взяла коробку, вышла на балкон, разожгла в металлическом ведре небольшой костер и стала, один за другим, бросать в огонь листы с чертежами. Пламя пожирало линии ее мечты, высвобождая тепло и дым. Она смотрела на это без сожаления. Она не уничтожала свое прошлое. Она его кремировала. Отдавала последний долг.

Когда огонь погас, она развеяла пепел с балкона. Ночной ветер подхватил его и унес в темноту.

Внутри воцарилась полная тишина. Ни боли, ни тоски, ни гнева. Было лишь пустое, готовое к новому строительству пространство. Ее личный «чистый лист».

На столе зазвонил телефон. Одно-единственное сообщение, пришедшее одновременно с трех неизвестных номеров.

«Поздравляем. Первый этап завершен».

Джули отложила телефон. Она подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Та же девушка. Но за ее глазами стояла не испуганная девочка, а холодная, безжалостная женщина, которая знала цену боли и вкус силы.

Экзамен был сдан. Но она понимала — это был только первый.

Глава 10. Инициатива

Тишина после «экзамена» была иной. Прежде она была напряженной, полной ожидания очередного удара или приказа. Теперь это была тишина заполненного сосуда. Внутри нее что-то устоялось, затвердело. Она больше не ждала указаний. Она ждала... возможностей.

И возможность пришла. Не в виде приказа, а в виде приглашения. На этот раз — в ее собственную квартиру.

Однажды вечером, вернувшись с прогулки, она почувствовала чужое присутствие, еще не открыв дверь. Замок был не взломан, но она знала. Вошла. В ее стерильно чистой гостиной, в единственном кресле, сидел Макс. Он читал какую-то книгу, взятую, видимо, с ее полки. На столе стояли два бокала и бутылка красного вина, которых у нее не было.

Он поднял на нее взгляд. Не оценивающий, не холодный. Заинтересованный.
— Садись, — сказал он. Это не был приказ. Это было приглашение равного.

Она села напротив, приняв бокал из его рук. Вино было терпким и дорогим.
— Ты не спрашиваешь, как я вошел, — заметил он.
— Если бы ты хотел навредить, ты бы уже это сделал, — парировала она. — Ты здесь, потому что я это позволила.

Уголок его губ дрогнул. Почти улыбка.
— Именно. Позволила. В этом и есть суть. Ты научилась подчиняться. Теперь вопрос — научишься ли ты повелевать?

Он отпил вина, его взгляд скользнул по ее квартире.
— Чисто. Безлико. Как казарма. Алекс был бы доволен. Но где ты в этом пространстве, Джули? Где твой след?

— Мой след был в той коробке. Я его сожгла.
— Ты сожгла прошлое. Но не создала будущего. Урок порядка — не в том, чтобы создать пустоту. А в том, чтобы создать новую систему. Свою систему.

Он поставил бокал и скрестил руки на груди.
— Джейк научил тебя диалогу с болью. Алекс — контролю над хаосом. Я показал тебе перспективу. Теперь твоя очередь. Покажи нам, чему ты научилась. Прояви инициативу.

— Какую инициативу? — спросила она, хотя внутри уже начинало шевелиться смутное понимание.

— Ты провела с нами достаточно времени. Ты видела наши слабости. Наши методы. Ты знаешь, что движет Джейком? Что скрывается за холодом Алекса? Используй это. Займи позицию. Не жди, что мы будем всегда вести тебя за руку. Мир «Эвридики» не терпит пассивности. В нем выживает тот, кто не просто выполняет правила, а создает их.

Он встал и подошел к окну, глядя на ночной город.
— Следующая встреча будет твоей. Ты выберешь место. Ты определишь правила. Ты решишь, кто из нас троих придет. И зачем.

Он повернулся к ней, и в его глазах горел новый для нее огонь — вызов.
— Удиви нас, Джули. Покажи, что ты не просто глина в наших руках. Покажи, что ты можешь быть скульптором.

С этими словами он вышел, оставив ее наедине с полбутылкой дорогого вина и с головокружительной свободой, которая была страшнее любого приказа.

Она просидела всю ночь, не двигаясь, обдумывая его слова. «Покажи нам, чему ты научилась». Это был самый сложный урок. До этого все было ясно: вытерпи боль, наведи порядок, посмотри в бездну. Теперь же ей предлагали создать нечто из ничего. Проявить свою волю.

Кого выбрать? Макса? Но он был архитектором этой игры, бросать ему вызов было все равно что пытаться обыграть в покер карточного шулера. Алекса? Его холодная рассудочность была подобной крепости. Джейка... Дикого, непредсказуемого Джейка, чья боль была самым честным из всего, что она здесь встретила.

И тогда ее осенило. Она не просто должна выбрать одного из них. Она должна выбрать... себя. Ту, которой она стала. Синтез всего, чему они ее научили.

Утром она разослала три одинаковых сообщения с трех разных, купленных накануне, телефонов. В каждом было указано разное место и разное время, но один и тот же пароль, известный только им четверым — слово «Ковка».

Максу: «Смотровая площадка на крыше ТЦ «Горизонт». 20:00. Приходи один».

Алексу: «Оранжерея. Зал суккулентов. 20:00. Будь готов к работе».

Джейку: «Заброшенный карьер. Старый пирс. 20:00. Помнишь?»

А сама она ровно в 20:00 оказалась в «Эвридике». Она вошла не как гостья, не как ученица, а как претендент. В том самом черном платье. Она прошла к столику в центре зала, где обычно сидел Макс, и заняла его место. Она заказала виски — тот самый сорт, что пил он, и стала ждать.

Она не знала, придет ли кто-то. Она не знала, поймут ли они ее ход. Это была ее игра. Ее правила. Она бросила им вызов, назначив каждому встречу в «его» месте, а сама заняла их территорию. Это был акт агрессии. И акт признания. Она говорила им: «Я вас понимаю. Я знаю ваши слабости. И я больше вас не боюсь».

Первым появился Джейк. Он вошел в зал, его одежда была испачкана глиной карьера, на лице — тень разочарования, что не застал ее на пирсе. Увидев ее, сидящую на месте Макса, он остановился. Его глаза сузились, а потом на его лице расплылась медленная, одобрительная ухмылка.

Вслед за ним вошел Алекс. Безупречный, но на манжетах его рубашки она заметила крошечные следы земли из оранжереи. Его взгляд, холодный и оценивающий, встретился с ее взглядом. И в глубине его глаз она увидела не гнев, а искру уважения.

Последним пришел Макс. Он вошел спокойно, его взгляд скользнул по Джейку и Алексу, а затем уставился на нее. Он подошел к столику, но не сел. Он стоял перед ней, и впервые за все время их знакомства он смотрел на нее не сверху вниз, а как на равную.

— Итак, — тихо произнес Макс. — Ученица превзошла учителей. Или, по крайней мере, показала, что готова к этому.

Джули отпила виски, не спуская с него глаз.
— Я не ученица, — сказала она. Ее голос был тихим, но он прозвучал в полной тишине зала. — И не глина. Я — четвертый игрок. И я готова обсуждать новые правила.

Глава 11. Геометрия желания

Молчание, последовавшее за ее словами, было взрывоопасным. Она бросила вызов. Не одному из них, а самой структуре их мира. Она объявила себя не объектом их экспериментов, а субъектом. Равной.

Первым нарушил тишину Джейк. Его низкий смех, похожий на отдаленный раскат грома, прокатился по залу.
— Четвертый игрок, — повторил он, и его взгляд, тяжелый и обжигающий, скользнул по ее фигуре в черном платье. — Люблю азартные игры. Особенно с непредсказуемым исходом.

Алекс стоял неподвижно, его лицо оставалось маской, но уголок его рта дрогнул почти незаметно. Он анализировал, просчитывал варианты, как шахматную партию. Ее ход был нестандартным. А значит, интересным.

Макс был тем, чье одобрение значило все. Он медленно подошел к столу, но не сел напротив. Он обошел его и встал сбоку от ее кресла, его бедра почти касались ее плеча.
— Новые правила, — произнес он, и его бархатный голос приобрел новую, опасную обертону. — Хорошо. Давай обсудим. Но любая игра... требует ставки.

Его рука опустилась на спинку ее кресла, его пальцы в сантиметре от ее оголенной кожи. Это не было прикосновение. Это было его обещание.

— Что ты предлагаешь, Джули? — спросил Алекс, его голос был по-прежнему глухим, но в нем появилась нить любопытства. — Что четвертый игрок привносит в нашу... геометрию?

Она почувствовала, как жар поднимается по ее шее. Это был не страх. Это было возбуждение. Острое, пьянящее, сотканное из власти и риска. Она откинулась на спинку кресла, ее движение было нарочито медленным, демонстрируя расслабленность, которую она не чувствовала.
— Я предлагаю... усложнить игру. До этого вы вели меня по своим сценариям. Теперь давайте импровизировать. Вы научили меня своей правде. Теперь я покажу вам свою.

Джейк шагнул ближе, закрывая ее с другой стороны. Теперь она была в кольце, но на этот раз — не как добыча, а как призовая фигура в центре доски.
— И какая она, твоя правда, маленькая птичка? — прошептал он, его дыхание пахло ночным воздухом и ментолом. — Ты научилась принимать боль. А что насчет... всего остального?

Его грубый палец, тот самый, что когда-то накладывал ей повязку у озера, наконец коснулся ее кожи. Он провел по ее ключице, и за этим простым движением стояла память о всех его ударах, о всей той боли, что он ей подарил и что она ему вернула. Но сейчас это прикосновение несло в себе не боль, а невыносимое, обжигающее предвкушение.

— Моя правда, — сказала она, и ее голос дрогнул, выдав волнение, которое она тщетно пыталась скрыть, — в том, что контроль... может быть формой удовольствия. А подчинение — актом власти.

Макс наклонился, его губы оказались у самого ее уха.
— Продолжай, — это было не приказание, а просьба. Самая опасная просьба в ее жизни.

— Вы хотели обуздать мой хаос, — шептала она, глядя прямо перед собой, чувствуя на себе взгляды всех троих. — Но что, если я научусь им управлять сама? И предложу его вам? Не как жертва, а как... соучастник.

Алекс, всегда молчаливый, сделал шаг. Он взял ее руку, ту самую, что была пронзена штырем на пирсе, и turned it palm up. Его прикосновение было точным, как у хирурга. Он изучал ладонь, как когда-то изучал рану.
— Интересная гипотеза, — произнес он. — Хаос, направляемый разумом. Желание, фильтруемое волей. Это... элегантно.

Джейк рассмеялся снова, и в этот раз его смех был полон темной, животной радости.
— Черт возьми. Она говорит на нашем языке лучше нас.

Макс выпрямился, его лицо было серьезным, но в глазах плясали огоньки.
— Ставка принята, — объявил он. — Новая игра начинается. С новыми правилами. — Его рука наконец легла на ее плечо, и это было уже настоящее прикосновение — твердое, властное, полное собственнического удовлетворения. — И первое правило... четвертый игрок не сидит один в пустом зале.

Он помог ей подняться. Джейк и Алекс замкнули круг. Они не вели ее. Они окружали ее, как телохранители, как любовники, как охотники, поймавшие самую ценную дичь.

— Куда? — спросила она, ее сердце колотилось где-то в горле.

— Ты выбрала место, — сказал Макс. — Теперь мы выбираем... продолжение.

Они повели ее не к выходу, а вглубь «Эвридики», через потайную дверь за баром, вниз по узкой лестнице. Она вела в частные апартаменты. В комнату, которая была полной противоположностью стерильной бетонной комнате для уроков. Здесь был низкий свет, толстые ковры, огромный диван и зеркала на потолке.

Дверь закрылась, и мир сузился до этой комнаты и четырех людей в ней. Геометрия изменилась. Это была уже не игра учитель-ученик. Это был танец. Где ведение постоянно переходило из одних рук в другие.

И когда губы Макса нашли ее губы, а руки Джейка развязали застежку на ее платье, а холодный, аналитический взгляд Алекса скользил по ее обнажающейся коже, Джули поняла: это и был настоящий экзамен. И самое большое удовольствие заключалось не в том, чтобы выиграть, а в том, чтобы продолжить игру. Навсегда.