Корень зла

Глава 1.

Гнетущие мысли бесконечной чередой мелькали в голове Аннушки, терзая её встревоженное сознание. «Разве такое может быть? Это просто какое-то наваждение. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную…»

Она вновь и вновь, в коротких перерывах между словами молитвы, прокручивала все события текущего дня в обратном порядке, чтобы понять, где свернула не туда, в какой именно момент заплутала. Но память девушки, сохранившая каждую, даже самую малозначительную деталь, отказывалась признавать тот факт, что где-то Аннушка могла допустить роковой просчёт.

«Утро. Родные Соколы́. Крайний дом, и машущая рукой ей вслед бабушка Ахима. Наполненный утренним светом перелесок, и скрипучая телега дяди Егора, запряженная его бессменным Буркой. Шумящий на ветру бор, и та, самая высокая, сосна с обильно сочащейся из глубокой раны смолой. Река, немыслимыми зигзагами извивающаяся вдали. Лесная дорога, наполненная неповторяющимися голосами множества птиц. Лог с ещё не высохшей росой, непривычно туманный в этот день. Малина крупная, спелая и ароматная. Как можно было сбиться с пути там, где знакомо всё: каждое деревце, неровность и тропинка? Что же со мной могло произойти?!»

Теперь перед её взором представал пейзаж, ранее абсолютно неизвестный: глубокие овраги сменялись высокими холмами, покрытыми пёстрым и благоухающим ковром из полевых цветов самой разнообразной расцветки. То тут, то там возвышались одиноко стоящие, исполинского вида деревья с раскидистыми кронами и неохватными стволами. А тёплый и ласковый летний ветерок приводил эту картину, словно сошедшую с холста величайшего художника, в плавное движение, напоминающее размеренное дыхание бескрайнего водоёма.

Вот только тревожное чувство напрочь лишило в этот момент Аннушку возможности замечать прелесть окружающего её великолепия. Оно отнимало у неё всё больше и больше сил. В какой-то момент девушка даже приняла решение остановить своё стремительное движение, напоминающее скорее бег. Ей требовалась возможность не только перевести дух, но и понять, как поступать далее: идти вперёд - в неизвестность – с надеждой скорее встретить людей, или вновь попытаться отыскать обратный путь, ранее ею столь неожиданно утерянный.

К чему или к кому взывает человек, оказавшийся в подобной ситуации? Какие мысли доминируют в его сознании в момент присутствия беспокойства или угрозы? Все реагируют на стресс по-разному, Аннушка же обладала удивительной для своего возраста способностью бороться с чувством страха. Бороться самоотверженно и безропотно.

К своим пятнадцати годам она повидала разное, заглянув в глаза многим опасностям с расстояния в десяток шагов. Были встречи и с дикими зверями, и с непредсказуемыми людьми, и с необъяснимыми явлениями – во всём этом в их деревне, как, впрочем, и в любой другой в то время, не было недостатка. Медведи водились в изобилии и частенько сталкивались с людьми, в стремлении отстоять своё безоговорочное право на владение территорией. Волки решались на ещё большее – запросто забирались в ограду или хлев в надежде поживиться обречённой на верную погибель добычей. Бывали случаи, когда сбежавшие из-под стражи во время конвоирования заключенные прятались в глубине граничащего с Аннушкиной деревней леса. И если повадки хищников были всем известны, а значит, и вполне предсказуемы, то в случае с людьми всё было гораздо сложнее. За каким из инстинктов последует человек, загнанный в угол и осознающий неминуемую угрозу для своей свободы и даже жизни, заранее знать не мог никто.

Тело девушки было закалено невзгодами и испытаниями ничуть не меньше, чем дух. С самого раннего детства она, как старшая из шести детей, несла за своих братьев и сестёр полную ответственность. За любые их проделки, неудачи и непослушание родители спрашивали в первую очередь с неё. Аннушке доставались и все самые сложные поручения по дому, в изобилии раздаваемые занятыми с раннего утра до позднего вечера на работах в поле, в лесу, в огороде или на пашне родителями. Пойти в ещё не проснувшийся лес за земляникой, чтобы мама успела до выхода на покос напечь блинов, или в сгущающейся тьме отправиться на поиски потерявшейся коровы, вовсе не являлось для неё чем-то, из ряда вон выходящим. Все соседние леса, по своей густоте и площади больше напоминавшие тайгу, были ею в одиночку исхожены и изучены в поисках ягод, грибов, сосновых и берёзовых почек, а также целебных трав, в которых девушка уже совсем недурно разбиралась.

Вот и сегодня она выполняла поручение мамы, отправившись в расположенную приблизительно в трёх километрах небольшую деревеньку Пашково, чтобы забрать на пасеке у деда Матвея к завершению Петрова поста, что приходился в тот год на 11 июля, кадку свежесобранного золотистого, ароматного и тягучего кипрейного мёда.

Теперь становится не сложно представить неординарность ситуации, когда стойкая во всех отношениях девушка пребывала сейчас в смятении, ставшим следствием произошедших с ней загадочных событий.

Этот июльский день выдался по-летнему сухим и жарким. Вокруг Аннушки, словно в соревновательном азарте, без устали мелькали стайки проворных птиц, мелодично щебечущих на самый разнообразный манер. Цветочное изобилие давало жизнь великому множеству насекомых, чьё присутствие, если и могло оставаться незамеченным, то не имело ни единого шанса оставаться неуслышанным. А шелест травы и тихое пение крон деревьев вносили последние штрихи в эту неподражаемую симфонию жизни.

Аннушка, присела на краю еле различимой дорожной колеи, уже практически поглощённой ядовито-зелёной растительностью. Именно эта старая полевая дорога, которая уже давно не видела колёс, помогала ей сохранять уверенность в том, что скорая встреча с людьми неизбежна. Ведь если есть дорога, то она обязательно куда-то ведёт. Где-то впереди, во что бы то ни стало, будет селение, а там ей обязательно помогут вернуться домой. Она даже не замечала, что рассуждала вслух, и эти размышления окончательно рассеяли все сомнения относительно выбора ею направления дальнейшего пути. Уверенность вдохнула в неё сил и на время притупила одолевавшие прежде жажду и чувство голода. По той причине, что данное ей поручение не предполагало длительного отсутствия, Аннушка не взяла с собой воду и пищу, о чём теперь сильно жалела. И если найти съедобное растение среди такого разнообразия представленных вокруг видов большого труда бы не составило, то с водой дело обстояло куда сложнее.

Глава 2.

Присев на завалинку, она посмотрела вдаль. Совсем рядом уже вовсю буйствовала стихия. Ветер, многократно усилившийся, шумно играл деревьями, то нагибая их почти до земли, то отпуская. Луна лишь на мгновение показывалась и вновь исчезала за массивными и стремительными чёрными тучами, неумолимо завладевающими небом. Глухие и частые удары тяжёлых капель, казалось, уже подступали к деревне, и лишь река, словно самоотверженный стражник в серебряных доспехах, отбивала порывистый натиск незваного гостя. Вспышки молний теперь заменяли собой лунный свет, временами то изгоняя тьму ослепительными импульсами, то вновь позволяя ей безраздельно господствовать. Складывалось впечатление, что это завораживающее светопредставление транслировалось небом под оглушительный аккомпанемент оркестра тяжёлых ударных инструментов — гром лютовал, как никогда прежде.

Осознавая уязвимость своего положения перед лицом непогоды, Аннушка решилась на этот раз постучаться в двери. Сначала осторожно, затем всё более уверенно она ударила кулаком несколько раз. Когда же ливень добрался и до неё, она приложила такую силу, что дверь, пронзительно заскрипев, отворилась сама. Девушка замерла от неожиданности и, стоя под проливным дождём, ожидала дальнейшего развития событий. И вновь не последовало никакой реакции. Чтобы укрыться от грозы она сделала шаг внутрь. В сенях была непроглядная тьма, лишь нечастые вспышки на небе на миг делали интерьер помещения доступным для глаз гостьи. Под потолком висели большие и маленькие пучки давно высохших и недавно собранных трав, вдоль стен и в углах стояла какая-то мелкая домашняя утварь, а у входа в дом виднелось несколько пар обуви, аккуратно составленных в стороне от порога. И вновь Аннушка застыла в нерешительности, наспех пытаясь сформулировать внятную причину своего ночного визита, которую вскоре озвучит хозяевам. Собравшись с мыслями и сжав для пущей уверенности кулаки, она сделала несколько коротких шагов и оказалась возле последнего препятствия, отделявшего её от сухого и тёплого крова, краюшки мягкого хлеба и кружки горячего чая.

Чувствуя себя крайне неловко от того, что ей вновь приходится предпринять попытку нарушить покой хозяев дома, она произвела уже ставший привычным этой ночью её слуху однообразный звук – тук, тук, тук. Опять выжданная пауза не принесла ничего, кроме безмолвия. Ни ответа, ни даже движения за закрытой дверью она не смогла уловить – на её призыв о помощи вновь отвечала глухая и немая тишина. Невозможно представить, что за сомнения одолевали в этот момент растерянную девушку. О том, чтобы уйти, не могло быть и речи, но продолжать и дальше ломиться ночью в чужой дом выходило за рамки её воспитания. В порыве какого-то неистового разочарования она вдруг рефлекторно дёрнула ручку двери. Та, словно сочувствуя горю Аннушки, мягко и бесшумно открылась.

Из освещённой тусклым светом небольшой комнаты повеяло теплом и ароматом горячей выпечки. Аннушка, чуть сморщившись, переступила через порог со словами: «Доброй ночи, хозяева. Простите, что беспокою вас в столь поздний час». Её очередная попытка установить контакт с обитателями дома вновь была обречена на неудачу, а монолог так и не превратился в диалог. В избе царила та же тишина, что и прежде в сенях и во дворе, нарушаемая только гулким эхом раскатистого июльского грома и монотонным шумом непрекращающегося дождя. «Ни души!» От осознания этого факта Аннушке стало не то, чтобы боязно, но уж точно не комфортно. В поисках следов недавнего пребывания человека она невольно стала изучать окружающее её пространство.

Комната была даже меньше, чем ей показалось изначально. Пёстрый самотканый половик делил её на две части. Справа располагалась большая недавно выбеленная русская печь, тяжёлый стол на объёмных ножках и два стула, таких же массивных. Этот гарнитур выглядел словно выточенный из цельных кусков древесины и гармонично дополнялся шкафом, заполненным небольшим количеством посуды. По левой стороне, вдоль стены, стояли низкая тумбочка, на которой лежало несколько старых книг в сильно потрёпанных частым чтением переплётах, и узкая кровать, аккуратно заправленная ярким, повидавшим виды, но всё ещё довольно красивым покрывалом. Между окон, тех самых, что бросились в глаза Аннушке издали, висело большое, потемневшее от времени зеркало в старинной резной раме. Напротив входа - часы, маятник которых замер в неподвижности, а на циферблате застывшие стрелки показывали три часа и шесть минут. Комната казалась достаточно уютной, даже несмотря на то, что сверху давил низкий тёмный потолок. Только в ней как будто чего-то не хватало. Чего-то важного, неотъемлемого, привычного взгляду.

Аннушка вдруг поймала себя на мысли, что стоит на чистом полу в мокрой обуви, и даже вскрикнула от осознания своего проступка. Она спешно сняла свои лёгкие туфли и почему-то взяла их в руку. После этого девушка позволила себе сделать три неуверенных шага вглубь помещения и, как будто притаившись, очень медленно заглянула за угол печи. Жар до сих пор исходил от неё, и даже красные угли не успели ещё превратиться в тёмную, невесомую золу. На табурете возле невысокого, узкого пенала стояло большое, накрытое крышкой ведро. На столе, разместившись на широком противне, лежало что-то, накрытое льняным полотнищем и по бесподобному аромату напоминающее только-только испечённый хлеб. Всё говорило о том, что хозяева просто обязаны быть где-то рядом. И эта мысль заставила Аннушку успокоиться.

Будучи человеком аккуратным и крайне чистоплотным, девушка, дабы впервые за весь, полный немыслимых приключений, день взглянуть на своё отражение, подошла к зеркалу. Оно висело как-то непривычно близко к потолку, поэтому невысокой Аннушке даже пришлось приподняться на носочки, чтобы увидеть себя в нём на уровне груди. Её густые, смолянисто-чёрные волосы, теперь местами хаотично сплётшиеся между собой, напоминали сосульки. Лицо было каким-то безжизненно-серым, а белки прежде выразительных голубых «анютиных глазок» имели бледно-розовый оттенок из-за обильно полопавшихся капилляров. Ситцевый сарафан прилипал к телу, создавая ощущение чьих-то ледяных прикосновений. Девушка машинально попыталась поправить свою прическу, но всё, что ей удалось сделать успешно, только убрать с мокрого лба прилипшие волоски.

Глава 3.

Оглушительный грохот вдруг заставил девушку открыть глаза. Она по-прежнему сидела на полу, но теперь, словно очнувшись от тягостной дремоты, не в силах была понять, увиденное ею - сон или явь. Лоб девушки покрывало множество мелких капелек пота, возможно являвшего собой немое свидетельство развернувшегося только что противостояния. Но за окнами отсутствовали любые намёки на туман, и горизонт с быстро разгорающимися зарницами был хорошо различим. Эти сильно контрастирующие между собой факты лишь усиливали недоумение Аннушки. Словно сомневаясь в отсутствии тех невидимых пут, что удерживали её всего несколько мгновений назад, она, вновь переполняемая ощущением какой-то глубинной внутренней тревоги, попыталась поменять положение. Все движения ей дались абсолютно беспрепятственно. Девушка, заложив руки за голову, медленно потянулась, отчего её тело будто избавилось от значительной части тяжёлого груза, давно давившего на хрупкие плечи.

В комнате стало заметно светлее. Угли уже не давали ярко-красного переливистого свечения, а лишь местами пульсировали остатками былого жара, не желавшего покидать своё земное убежище. Гостья, мысленно поблагодарив завершающее свой жизненный цикл тепло спасительного очага, поднялась над столом и… застыла в изумлении. Поднос с выпечкой находился на дальнем его углу, противоположном тому, где был в последний раз. И, главное, - тяжёлый стул, задвинутый прежде под столешницу, был значительно выдвинут в сторону стены. Невозможно даже представить, чтобы эти изменения могли быть делом рук или ног Аннушки, так как, находясь на полу у печи, она физически не сумела бы дотянуться до сменивших своё первоначальное местоположение предметов. Это стало следствием присутствия другого человека. От осознания столь неоспоримой истины ей сделалось не по себе. Тревожные мысли, словно пытаясь вырваться из головы Аннушки, болезненно ударяли в виски. «Выпечка… Стул… Мама… Опасность… Злой человек…» «Если хозяин был в комнате и даже сидел за столом, почему он не попытался её разбудить?»

Под впечатлением от таинственного происшествия девушка неосознанно стала искать глазами угол со святыми образами, но найти его почему-то не смогла. И только сейчас она поняла, чего не хватало в интерьере избы при первом её знакомстве с ним – там не было столь привычных для деревенского дома икон.

Решение созрело мгновенно – нужно как можно скорее покинуть это странное место. Она сделала пару уверенных шагов в сторону выхода, но вспомнила, что оставила обувь у печи. Теперь её там не было. Отсутствовали её лёгкие туфельки, размером не превышающие башмачки Золушки, и у дверного порога.

«Куда же я пойду босиком?!» В смятении Аннушка застыла на месте, разрываясь между необходимостью обнаружения пропавшей обуви и желанием скорее покинуть пугающее место. В очередной раз обводя растерянным взглядом окружающее пространство, она вдруг подняла глаза значительно выше зоны поисков. В сектор её обзора случайно попало старое потемневшее зеркало, отражение в котором заставило гостью ощутить на себе действие пресловутого парализующего страха.

За спиной девушки, между ней и печью, стоял высокий седой старик с длинной, косматой бородой и пронзительно впивался в неё своими чёрными и колючими глазами, то ли абсолютно бесчувственными, то ли совершенно безжизненными. Его бесформенная, пожелтевшая, хлопковая рубаха с большим воротником словно подчёркивала преклонный возраст своего владельца. Старик, казалось, что-то сосредоточенно бубнил бледно-синюшными губами себе под нос, острый и сильно вытянутый. Своим устрашающим видом он сильно напоминал ворона, приготовившегося к атаке на жертву. Аннушке показалось, что её оцепенение длилось целую вечность. Но именно «вечность» дала время девушке оценить ситуацию. Собрав в кулак все свои силы, она стремительным движением развернулась спиной к зеркалу, чтобы встретиться лицом к лицу с человеком или необъяснимой силой, сумевшими застать её врасплох.

Заняв оборонительную позицию, хрупкая девушка, похожая теперь на отстаивающее своё право на жизнь в смертельной схватке с хищником животное, осознала, что находится в комнате совершенно одна. От жуткого видения не осталось и следа. Боясь оборачиваться, Аннушка ринулась прочь от несущего зло зеркала. Но на расстоянии вытянутой руки от двери что-то резким рывком остановило её движение. Она еле устояла на ногах. Но невидимая сила продолжала тянуть обезумевшую от страха гостью обратно вглубь комнаты. И в этой неравной борьбе, превосходство было явно не в пользу жертвы. Аннушка, упав на колени, одной рукой пыталась найти и ослабить хватку незримого нападавшего, а другой упиралась в пол. Всё было бесполезно, её волокли так, как ребёнок тащит за собой на верёвочке перевернувшуюся вверх колёсами маленькую и лёгкую машинку.

Девушка, потеряв надежду на положительный исход борьбы и подстраиваясь под своё сбивчивое дыхание, продолжила читать молитву, которую прежде вынужденно прервала внезапным пробуждением. «Лука и Марка оттрудидся, молился. Вынес крест из семидесяти небес. Оградил Небо и Землю, и всю Вселенну...»

Уже знакомый ей звук, неприятно ударивший по барабанным перепонкам, заставил девушку на мгновение замолчать. На полу по середине комнаты лежал тот самый тяжеленный стул, что ранее уже необъяснимым образом перемещался от стола к стене. Хриплый и сильно раздражённый старческий голос, будто с издёвкой, произнёс, а точнее — прошипел: «А, наученная шельма! И где только набралась?!»

В это самое мгновение Аннушка вдруг почувствовала, что тянувшая её, словно агнца на заклание, бестелесная сущность отступилась. Девушке удалось сменить положение, сев на пол и выставив вперёд ноги, готовые отбиваться от новой атаки. Она продолжила: «... Пере леву руку крест, пере праву руку крест…» Теперь и второй стул с грохотом оказался на полу. От его тяжёлого падения зазвенела посуда в шкафу, и затряслось зеркало. Девушка, поняв, что, возможно, это единственный шанс на спасение, стала медленно отползать к двери, не прерывая ни на секунду молитвенных слов. В ответ на её действия вся комната словно пришла в неистовое буйство: книги с тумбы полетели в разные стороны, цветное покрывало, будто сеть, брошенная умелой рукой рыбака, устремилось в направлении испуганной до предела гостьи и упало в считанных сантиметрах от неё. Массивный стол с невероятной лёгкостью переступал с одной ножки на другую. И среди этого зловещего хаоса, сопровождавшегося безумной какофонией звуков, Аннушка вдруг ощутила своей поясницей, что упёрлась в высокий порог. Она приподнялась на руках и всеми силами попыталась спиной вытолкнуть наружу запертую дверь. Та упорно не желала поддаваться, тем самым неосознанно и молчаливо содействуя своему зловещему хозяину.

Глава 4.

Девушка почти летела по растянувшейся вдоль реки незнакомой деревне в поисках людей, но к её величайшему горю ни одного жилого строения она обнаружить так и не смогла. Везде взору Аннушки представала повторяющаяся из раза в раз удручающая картина: закрытые ставни, забитые глазницы окон, ветшающие постройки и поглотивший всё непролазный бурьян. Достигнув последнего дома, беглянка вновь обернулась, но уже не смогла разглядеть никого. Старик вновь исчез. В ином случае она бы, наверное, успокоилась, ведь если нет преследователя, отсутствует и опасность. Только не здесь и не сейчас - перестав быть видимым, лиходей мог неожиданно объявиться в непосредственной близости от неё в любой момент. Этот страх заставил запыхавшуюся Аннушку ещё стремительнее бежать прочь. Единственным укрытием, способным спрятать её от вездесущих глаз старика, она посчитала лес, растянувшийся по краю поля тёмной, бесконечной полосой.

Только когда почерневшие от времени или царившего вокруг зла крыши деревенских домов стали неразличимы на фоне полного неровностей пейзажа, девушка, наконец, смогла сделать глубокий вдох. Позволив себе лишь на миг расслабиться, она вдруг ощутила пронзительную боль в нижней части тела, сдерживаемую ранее только высочайшим уровнем сосредоточения на поставленной цели. Опустив глаза в попытке понять её причины, Аннушка осознала всю отчаянность своего положения. Ноги были босы – туфли навсегда сгинули в чистилище, из которого она чудесным образом смогла вырваться обратно к свету.

Впереди ей предстоял неблизкий путь, полный неизвестности, вероятных тягот и опасностей, а девушка даже не имела самого необходимого - обуви для его преодоления. Да и на ноги её без слёз нельзя было смотреть. Сильно исколотые, местами уже кровоточащие от порезов и ссадин, они представляли жалкое зрелище, создавая ощущение полной бесперспективности дальнейшего перехода. Но был ли у Аннушки иной способ добраться до дома, кроме того, который предполагает движение вперёд? Нет! И она это прекрасно понимала. Только превозмогая боль и преодолевая страх, девушка получала шанс вновь увидеть родных. И воспользоваться им требовалось во что бы то ни стало.

Стараясь максимально сосредоточиться на тексте молитвы, которую она не прерывала ни на миг, Аннушка, стиснув от боли кулаки, быстрым шагом продолжила свой путь. То и дело беглянка резко оглядывалась. Она никак не могла избавиться от застрявшего в памяти, словно острая заноза, пристального взгляда старика, который будто проникал в самые сокровенные глубины души.

Лесополоса становилась ближе, не так скоро, как того хотелось бы. Утро уже вовсю играло своей ароматной свежестью и калейдоскопом красок. Солнце ощутимо пригревало. Стайки неугомонных пернатых опять закружились в своём стремительном хороводе, раззадоривая друг друга звонким щебетанием. Вся природа вокруг пребывала в движении, преображаясь каждый миг новыми чудными проявлениями, будто стараясь тем самым хоть немного отвлечь Аннушку от жутких событий минувшей ночи.

Стойко преодолев все препятствия, с какими сталкивается путешественник, решившийся босиком пересечь не знавшее косы бескрайнее поле, мужественно перенося боль от душевных и телесных ран, уязвимо хрупкая и в то же время безмерно сильная девушка наконец достигла опушки. Высокие деревья, удивлённые неожиданным появлением босоногой гостьи, казалось, перешёптывались между собой. Раскачивающиеся в унисон верхушки сосен создавали ощущение, будто лес, прознавший от ветра-всезнайки возмутительные детали произошедшей с Аннушкой истории, искренне сочувствует ей. А кучно стоявшие ели, словно сросшиеся друг с другом ветвями, даже расступились, чтобы принять беглянку под свою защиту.

Девушка, до этого момента пребывавшая в смятении, наконец, почувствовала себя в безопасности. Она почему-то твёрдо верила, что между этих добрых, зелёных исполинов злу будет гораздо сложнее отыскать её и дотянуться своими длинными, крючковатыми пальцами. Но оставалась нерешённой проблема, которая обещала вскоре ещё более усугубиться. Лесная подстилка изобиловала упавшими шишками и сучьями, торчащими из земли корнями и переплетающимися вицами, сваленным сухостоем и колючими кустарниками. Двигаться без обуви по такому тернистому ковру было возможно, но лишь в крайне медленном темпе, тщательно обдумывая каждый шаг.

Спасительная идея пришла как-то неожиданно, сама собой. Чуть в глубине леса Аннушка обратила внимание на переломленную ураганом вековую берёзу, ствол которой частично оголился из-за оторвавшейся коры. Свернувшись в широкий буро-жёлтый свиток, она словно дожидалась последней возможности быть кому-то полезной прежде, чем безвозвратно превратиться в прах. Её-то как раз и приметила сообразительная девушка. Оторвав два достаточно широких куска, беглянка, прежде расправив, положила в каждый из них в качестве подошвы пихтовые лапки и мягкую траву, а затем обернула вокруг своих ступней, прочно зафиксировав узкими полосками древесного лыка. Конструкция получилась хоть и неказистой, но очень эффективной, позволив своей владелице какое-то время беспрепятственно передвигаться по лесу, сосредоточившись лишь на поиске дороги домой.

По отсутствию троп и изобилию грибов, радующих глаз многоцветием своих шляпок, можно было уверенно судить, что места здесь нехоженые. То тут, то там попадались густые заросли малины, которую Аннушка расценивала не иначе как спасительную «манну небесную», ниспосланную свыше. Обессиленная девушка ела её сейчас с таким неподдельным наслаждением, будто это был уникальный гастрономический изыск.

Двигаясь по лесу, она старалась не углубляться далеко в чащу, чтобы не потерять из виду выбранное направление. Пару раз её путь пересекали небольшие ручейки с вкусной, прохладной, прозрачной водой, образовавшиеся благодаря бившим из-под земли родникам. Имея возможность утолять голод и жажду, а также укрываться от палящих лучей летнего солнца под густым навесом из рождающих желанную тень крон, Аннушка уверенно шла навстречу поставленной цели. Психика, пребывавшая в режиме предельного напряжения уже столько времени, нуждалась в разгрузке, и девушка, сама того не замечая, чуть слышно начала напевать какую-то приятную мелодию.

Глава 5.

Аннушка шла, ведомая лишь внутренним голосом. Относительно ровный рельеф лесистой местности постепенно начал меняться – невысокие холмы стали то и дело чередоваться с неглубокими оврагами. Девушке вскоре даже пришлось сменить свою истрепавшуюся «обувь» на новую, также наспех изготовленную из подручных природных материалов.

Её сильно одолевали комары, в огромных количествах обитавшие в этих влажных, тёплых, тенистых местах. Рой за роем, словно хищники, охотящиеся стаями, они атаковали открытые участки тела своей жертвы, покрывая их следами своей непомерной кровожадности. Единственным средством защиты от звонкой и назойливой напасти была пушистая ветка пихты, которой Аннушка, со временем приноровившись, умело орудовала, словно янычар острым ятаганом. Но неугомонный и неутомимый враг, влекомый инстинктом, брал количеством…

Солнечные лучи уже не проникали сквозь листву хорошо различимыми пирамидами света, день готовился к вхождению в сумеречную фазу. Ландшафт, будто съёжившись в предвкушении наступающей прохлады, становился всё более сложным. Поверхность земли напоминала бессистемно разрезанный яблочный пирог, где глубокий и длинный овраг сменялся ещё более глубоким и длинным оврагом, то пересекаясь, то расходясь.

Девушке приходилось скатываться и карабкаться, ползти, цепляясь за деревья и кустарники, некоторые из которых, не сумев удержаться корнями за обрывистые склоны, устилали теперь донья лощин, создавая тем самым непреодолимые препятствия на пути идущего.

Погрузившись с головой в пересечение полосы этих немыслимых преград, Аннушка в поисках более пологих склонов даже не заметила, как отдалилась от края леса. В сгущающихся сумерках стало невозможным определить, в каком направлении она двигалась первоначально. Девушка просто не могла поверить, что заблудилась дважды менее, чем за пару суток, в то время как прежде этого с ней не случалось никогда! Её душевное состояние, вмиг лишившееся львиной доли царствовавших там ранее надежд или иллюзий, начало заметно сказываться и на состоянии физическом. Тело, не получающее более положительного энергетического заряда, стало отрицательно реагировать на перегрузки. Напомнили о себе разом и израненные ноги, и зудящая кожа, и пульсирующая голова, будто хором призывавшие свою хозяйку остановиться и, прекратив бессмысленное сопротивление, сдаться на милость обстоятельствам.

Лес с уходом солнца значительно преобразился. Вместо звонкого щебета говорливых птиц, вернувшихся в гнёзда к своим соскучившимся по родительскому теплу чадам, чаща наполнялась шорохами, будоражившими собой всё окружающее пространство. Безусловно, Аннушке вся линейка этих сумеречных звуков была давно и хорошо знакома. Но одно дело, когда речь идёт о местах, тобой досконально изученных, и совершенно другое — о чём-то чужом, грозном, непредсказуемом.

Девушка, помня наставления матери, продолжала без устали повторять слова молитвы-оберега, благодаря которой, в чём она ничуть не сомневалась, ей сегодня удалось вырваться из цепких объятий зла.

***

Спускаясь в очередную ложбину, серо-чёрную от отсутствия света, блуждающая теперь в потёмках путешественница поскользнулась на влажном, осыпающемся местами грунте и кубарем слетела вниз, сильно подвернув при этом без того нездоровую ногу. Ноющая боль, кипятком растекающаяся по голеностопу при каждом шаге, поставила крест на возможности вновь выбраться наверх. Аннушка, хромая, продолжила свой путь по дну глубокого и мрачного оврага, надеясь впоследствии отыскать из него более податливый для её теперешнего положения выход.

Покрытые редкой растительностью обрывистые склоны, тяжело нависали своей огромной тёмной массой над чуть плетущейся девушкой. Картина со стороны напоминала движение лабораторной мыши, бегущей по узкому пространству замкнутого лабиринта и не имеющей ни единой возможности вырваться из него на свободу. Так и тут, не было видно ни конца, ни края этой лощины, которая запросто могла превратиться в смертельную западню для обессилевшего и впавшего в уныние путника.

По дну оврага начинал стелиться туман, лёгкий и чуть заметный, но его непрошенное появление вызвало у Аннушки нарастающее чувство внутренней тревоги. По первости, он едва дотягивался волнами прохлады до колен девушки, но, чуть погодя, уже скрывал её с головой. От прозрачной дымки не оставалось более следа, теперь это был скорее молочного цвета шифон, чьи воздушные прикосновения к телу становились всё ощутимее.

Выставив вперёд руки, девушка, будучи ослеплённой обступившей её плотной дымкой, то и дело упиралась в возникающие из ниоткуда преграды. Упавшие стволы, огромные валуны, цепкие кустарники выскакивали перед ней будто призраки. Ей мерещились тени, мелькавшие поблизости в тумане, который теперь стал не просто плотным, но скорее липким. Аннушка вдруг вспомнила, что впервые в жизни столкнулась с такой же вязкой, тягучей пеленой вчерашним утром в логе, где собирала малину по пути к деду Матвею. Это событие было абсолютно незаурядным для тех мест и потому в подробностях зафиксировалось в её памяти.

Монотонную и неуверенную поступь Аннушки неожиданно прервал звук парящих крыльев прямо над её головой. Какая-то огромная птица своим бреющим полётом заставила густую пелену завихриться, вспениться, заклубиться. Девушка невольно пригнулась, стараясь уклониться от возможного столкновения. Но видение исчезло так же стремительно, как и появилось. Вглядываясь ввысь, она на миг даже сумела узреть небольшой кусочек приоткрывшегося неба с уже различимыми искрами разгорающихся звёзд.

В этот самый момент Аннушка вдруг поняла, что наполненный прежде всевозможными звуками лес словно замер, не осмеливаясь ни вздохнуть, ни шелохнуться. Давящая на перепонки тишина была настолько абсолютной, что позволяла девушке отчётливо слышать пульсацию в собственных венах. От отсутствия в воздухе маломальских вибраций больно звенело в ушах. Сколько продолжалось это необъяснимое действо, а точнее - бездействие, природы, сказать было сложно. Может несколько мгновений, а может и целую вечность — во всяком случае, именно так это восприняло впавшее в ступор измученное сознание испуганной путешественницы.

Глава 6.

В приступе необъяснимой паники Аннушка вдруг проснулась среди ночи. Она чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, при том, что все вокруг крепко спали. Томимая жаждой, девушка жадно зачерпнула полный ковш воды, непослушно выплеснувшейся через край. Слегка наклонив голову, чтобы аккуратно поднести его к губам, Аннушка, неосознанно подняла глаза, остановив взгляд на окне.

Приложив ладони к стеклу и внимательно всматриваясь с улицы в глубину тёмной комнаты, там стоял человек. Его худое, зловещее лицо, с хорошо прорисованными под светом луны чертами, было ей прекрасно знакомо. Старик, ещё недавно чуть не погубивший Аннушку, нашёл её. Чёрные, безжизненные зрачки, склоченная борода и лохматые седые волосы привели девушку в ужас, вылившийся в дикий вопль...

От этого крика Аннушка проснулась. На дворе уже рассвело. Комната была наполнена ароматом блинов и толчёной земляники. В печи, создавая какой-то особый уют, потрескивали сухие дрова. Не знающая покоя мама шустро орудовала то лопаткой, то черпаком, умело управляясь с горячими сковородками. Заметив с интересом наблюдающую за ней дочь, она ласково поманила ту к себе пальцем.

Девушка, откинув лёгкое одеяло, обратила внимание, что её ноги были обмотаны узкими полосками белой хлопковой ткани, плотно удерживавшими наложенные на повреждённые участки целебные компрессы. В ожидании болезненных ощущений с осторожностью ступив на пол, Аннушка, стараясь не потревожить никаким шумом безмятежно посапывающих папу, сестёр и братьев, к огромной своей радости, в очередной раз подивилась чудесному дару Матрёны избавлять людей от любых хворей. Передвигаясь короткими шажками, чтобы как можно меньше нагружать ступни, она присела на табурет возле стола и улыбнулась.

- Ну, Нюрка, сутки ты вы́спала прилежно, теперь настало время хорошенько подкрепиться. Посмотри, как исхудала, бедное моё дитя.

- Сутки? Неужели я забылась на целых 24 часа?

- Ничего удивительного, доченька. Организм был совершенно вымотанным и остро нуждался в покое и отдыхе. Если ты уже немного пришла в себя, я бы очень хотела узнать, что произошло, понять, как тебе дались эти бесконечно тянувшиеся семь дней и почти восемь ночей в лесу?

По лицу Матрёны покатились слёзы. Она опустилась на пол перед сидящей дочерью и положила голову на колени любимой Нюрки. Аннушка же, бережно поглаживая её густые чёрные волосы, дрожащими губами спросила:

- Мамочка, какие семь дней? Я же ушла к деду Матвею позапозавчера утром. И не было меня только две неполных ночи.

Не завершив фразу, девушка с замиранием сердца перевела взгляд на отрывной календарь, висевший рядом на стене. Жирным тёмно-серым шрифтом на желтоватой бумаге было написано «19 июля, пятница». Не дожидаясь реакции мамы, она быстро начала прокручивать в обратном порядке, словно киноплёнку, все произошедшие с ней за время блужданий события, силясь понять, куда сумела спрятать не подводившая её прежде память недостающие пять суток. «Целых пять суток! Что же происходило со мной в течение этого времени?»

Матрёна, поражённая ответом дочери ничуть не меньше, медленно подняла голову и с недоумением взглянула ей в глаза. Их затянувшееся молчание прервал запах дыма от подгоревших блинов, стремительно распространявшийся вокруг.

- Эх, я — ворона!

Женщина убрала сковороды с раскалённой плиты в сторону и задумчиво села рядом с Аннушкой. Она как будто пыталась прочитать и упорядочить её мысли, помочь скорее разобраться в произошедшем.

- Не волнуйся, Нюрка, всему есть своё объяснение. И такую загадку мы обязательно решим сообща. Но для этого я должна знать абсолютно всё - каждую деталь, каждую мелочь, каждый пустяк.

- Хорошо, мамочка. Я постараюсь.

Старый, поблекший циферблат показывал всего четыре с небольшим часа утра - времени для неспешной беседы было предостаточно. И Аннушка, перенявшая от мамы удивительное красноречие, заметно выделявшееся на фоне зачастую косноязычной манеры общения соседей, начала своё размеренное повествование.

Она скрупулёзно описывала события и явления, откатываясь порой к началу того или иного эпизода, чтобы дополнить его всплывающими подробностями. Словно вернувшись на несколько дней в прошлое, Аннушка, анализируя, вновь переживала каждый миг, уже преодолённый ею ранее. Матрёна слушала настолько внимательно, что, казалось, весь остальной мир в этот момент перестал для неё существовать.

И если детальный рассказ Аннушки о приключениях на пути к странной деревне зачастую прерывался просьбами Матрёны дорисовать какой-нибудь нечёткий штрих, то встреча со стариком явно погрузила женщину в состояние, похожее на транс или забытие. Мать, крепко взяв дочь за руку, будто чувствовала, но не видела её, пребывая в ином, недоступном другим, призрачном мире.

Девушка завершила свою невероятную, похожую на одну из гоголевских повестей, историю подробным описанием сегодняшнего сна и в очередной раз взглянула на Матрёну. Та словно застряла в состоянии не свойственной ей растерянности и была не в силах из него вырваться.

- Мамочка, тебе плохо? Хочешь воды?

В ответ на заботливое предложение Аннушки, женщина сделала недвузначное движение рукой и тяжело выдохнула:

- И до тебя добрался старый колдун…

Изумлённая девушка уже открыла рот, приготовившись задать вполне прогнозируемый вопрос, но Матрёна, опередив её, продолжила:

- Когда мне было лет семь-восемь, Пётр – младший брат моего отца – попросил его подсобить в строительстве новой бани. Родители решили поехать вместе и взяли с собой меня – на тот момент их единственного ребёнка. Путь наш лежал в Мо́роки, что располагались километрах в сорока на берегу небольшой извилистой речки, если не ошибаюсь, Чернуши. Дядина деревня состояла из десяти или чуть более подворий. Люди там жили небогато, но и не бедствовали, потому что умели работать. Пётр и его молодая жена совсем скоро ожидали пополнение, потому и торопились со стройкой.

В то время, как мама и папа трудились, я, скрываясь от палящего летнего солнца, либо играла в тени высокого, раскидистого тополя, либо сидела на песчаном берегу, где речной бриз делал пребывание более комфортным. Другие ребята в Мо́роках были, но они почему-то предпочитали находиться возле своих взрослых. Жители деревни были общительны и дружелюбны между собой, но явно сторонились чужаков. И даже на меня из-за своих изгородей они смотрели не с умилением, свойственным большинству взрослых, когда речь заходит о детях, а скорее с каким-то искренним сожалением или беспокойством.