Король Лир

Пролог

— Не смей уклоняться и считай, дрянь!

— Пять! — страдание в голосе было столь полным, что Лир покрылся холодным потом, несмотря на то, что здесь было жарко и душно. И пахло чем-то отвратительным.

Ребенком он как-то нашел на заднем дворе детского дома, в котором рос, дохлого кота. Труп, как видно, пролежал на солнце не один день, но Лир ведь этого не знал. Любопытствуя и искренне сопереживая, он тогда наклонился и невольно вдохнул… До этого ему казалось, что смерть пахнет лекарствами и хлоркой, которой мыли коридоры в больнице, где после аварии умирали его родители. В детдоме стало понятно — он ошибался. Смерть пахла именно так, как тот дохлый рыжий кот — гнилой плотью и душным липким жаром.

Тут, в этом странном и страшном месте, в котором Лир оказывался уже не первый раз, смердело также — отвратительной тухлой дохлятиной. А кроме того, чадом и нагретым металлом. Потому что именно так пахли пытки. Если бы была возможность заткнуть себе нос, он сделал бы это тут же, но нет. Не имея возможности ни вмешаться, ни крикнуть, ни даже отвернуться, Лир оставался безучастным свидетелем того, что происходило здесь. И так повторялось раз за разом. Ночь за ночью.

Обычно он был вынужден наблюдать за тем, как трое каких-то типов пытали четвертого — секли плетьми, жгли каленым железом, рвали ногти на руках, ломали кости. Его местами покрытое короткими и даже на вид жесткими темными волосами крепкое тело поражало мощью и настоящей мужской красотой, отмеченной несколькими светлыми полосками шрамов, явно полученных от встречи с острой боевой сталью. Но главное все же было в глазах, где Лир раз за разом с невольной гордостью видел силу духа и решимость вынести все… Наблюдать за его муками было невыносимо и страшно до рвотных позывов и злых слез. Но все это делали со взрослым сильным мужиком.

Однако сегодня Лира ждало совсем другое зрелище. Уже привычный кошмар — избитый и измученный мужчина — получил передышку. Его обвисшее на дыбе тело оставили в покое. Двое палачей, которые обычно занимались им, отошли в сторону, присев на грубую скамью. А тот, кто отдавал им приказы — рыжий, высокий и худой до болезненности тип в богатом костюме, занимался кем-то другим.

Лир присмотрелся к новой жертве безумца и содрогнулся: это была девушка... Бедняжка была нагой, и только ее лицо и голову скрывал плотный и глухой кожаный колпак, чем-то похожий на те, что надевали охотничьим птицам. Он не позволил разглядеть ее внешность, но по фигуре можно было сказать, что бедолага совсем молода. Тонкая до хрупкости спина с выступающими позвонками, острые плечи, грудки торчком, гибкая талия и маленький, но все же приятно округлый зад, перепачканный чем-то… Он бросался в глаза в первую очередь, потому что девушка стояла на коленях так, что ее пятая точка торчала к потолку, а плечи касались затоптанных плит пола… Так, чтобы ее было удобнее пороть...

— Считай! — и удар.

Лир ужаснулся: эта костлявая гнида с плеткой в руках нарочно метила так, чтобы попасть побольнее. Так, чтобы длинные хвосты пыточного орудия, которое так и хотелось назвать семихвосткой, не просто соприкоснулись со спиной или ягодицами, но обернулись вокруг тела, обожгли живот или грудь... Боль, наверно, была адской.

После каждого удара девушка вскрикивала протяжно и обреченно, поджимала пальцы на согнутых в коленях ногах и вскидывала голову в колпаке, лишавшем ее возможности видеть хоть что-то.

— Шесть!

— Не крути задницей! Все равно получишь свое! Ты меня знаешь!

И девушка, по всей видимости, действительно знала все слишком хорошо… Да и тот факт, что удары, которые продолжал наносить садист за ее спиной, были столь изощренно точны, говорил только об одном: опыт у палача имелся колоссальный.

Сволочь. Паскуда. Живодер. Лир клокотал, всей душой жалел девушку и ничего… То есть абсолютно ничего не мог поделать.

— Десять!

— Ты поняла, за что я тебя наказал, дрянь?

— Да.

— Что еще надо сказать?

— Это… Это больше не повторится, отец.

Отец? Лиру поплохело. Это ее отец?!

— Как считаешь, Танос, ей достаточно?

За спиной у тощего мерзавца шевельнулась какая-то тень, и Лир только сейчас заметил, что у сцены есть еще один свидетель. Человек сделал шаг вперед, в пятно света. Рыжий… Сильно моложе, но похож на тощего, как две капли воды. Брат? Или?.. Или сын ? Ну да, вполне подходит. Сын — любимчик, потому как такая же сволочь. Дочь — вечная жертва, просто потому, что другая и вообще дочь… Таких историй в детском доме Лир наслушался немало. Но одно дело слушать, а другое — видеть. Да еще так…

Глава 1

Лир распахнул глаза, все еще слыша отзвук собственного крика. Сердце заходилось дерганным стаккато где-то в горле, мешая дышать. Из глаз вниз по вискам на сбившуюся подушку щекотно текли слезы. Кожа на голове под волосами взмокла от пота.

Черт. Опять…

Надо успокоиться. Будет ужасно, если его крик разбудил сиделку, и она — сонная и злая — сейчас придет его проверять.

Что за хрень ему снится? Ладно то, что преследовало раньше, сразу после падения. Тогда сны, от которых Лир просыпался примерно в таком же состоянии, можно было легко объяснить. Ведь снился ему проклятый барьер, конь, зацепившийся передним копытом за верхнюю перекладину, и родная земля, которая встретила его так неласково… Ничего удивительного. Именно так чемпион мира по спортивному пятиборью Станислав Лир с закономерным прозвищем Король и завершил свою спортивную карьеру.

Газеты писали: «какая трагедия», «весь спортивный мир в трауре». Так продолжалось неделю. Потом статьи об упавшем с лошади во время соревнований по конкуру спортсмене стали появляться реже, упоминать о нем в новостях перестали вовсе, а после один из федеральных каналов разродился наскоро сляпанным фильмецом под названием «Король Лир», который сам его герой справедливо воспринял как некролог. И угадал. После этого шедеврика о Станиславе Лире забыли напрочь. Был Король и нету… Да здравствует новый.

Интересно, вспоминает ли кто-нибудь о том человеке в подвале, что снится Лиру — о пресветлом доре Бьюрефельте? Плачет ли о нем? Или на него всем точно так же плевать? Из разговоров (если их можно было назвать разговорами), которые постоянно вел с пленником его главный палач — тощий, как смерть, владетель лена под названием Соловьиная долина дор Бариссиан, Лир узнал, что у несчастного есть сестра — пресветлая дора Фрейя Бьюрефельт. Дети не упоминались, а вот эта женщина часто. И каждый раз в самом отвратительном ключе.

— Я доберусь до нее, — шипел Бариссиан. — И ты помешать этому не сможешь. Я возьму приступом твой замок и трахну ее во все дыры. А вот если ты подпишешь правильное завещание…

Пленник в ответ только смеялся:

— Драконовы боги! Ты собрался трахать Фрейю? Как бы она не трахнула тебя. Знаешь, она может.

— Меня? У твоей сестры что, есть член? — издевался тощий.

Но Бьюрефельт лишь презрительно качал головой в ответ:

— Член — не единственный признак принадлежности к числу сильных, Бариссиан. Глядя на тебя, я это понимаю особенно ясно. А ей… Ей, чтобы научить тебя уму-разуму, и скалки хватит.

Дор Бариссиан шипел и разве что не плевался ядом. Покрытый кровью и ожогами пленник продолжал смеяться. Лир этого его веселья не понимал. Не вникая в подробности, из общего контекста, он уяснил, что дор Бариссиан давно имел виды на соседние с его леном земли — владение, названное многие сотни лет назад просто: Морская гавань. Принадлежало оно дору Бьюрефельту — его нынешнему пленнику. Не сумев захватить его лен в честном бою, Бариссиан начал действовать подлостью: подкуп, предательство… И вот результат — владетель интересных ему земель, удачно расположенных на пересечении торговых путей, болтается на дыбе в его подвале, а палачи в заскорузлых кожаных фартуках, повязанных на голое тело, но почему-то обутые в сапоги, иссекли его спину в кровавые ошметки!

В первый раз после такого вот сна Лир подумал: какая чушь! Голозадые палачи! Приснится же! А потом вдруг как-то сразу понял: так и надо. Одежду запачкает кровь, а если без сапог, то можно, например, обжечься, наступив на упавший из жаровни раскаленный прут или просто на выскочивший оттуда уголек. Знание это было таким обыденным и при этом таким… атмосферным, что Лиру стало как-то особенно не по себе.

А самое главное, своим увечным спинным мозгом и задницей в свеженьких пролежнях он прекрасно чувствовал: то, что он видел, не было снами в чистом виде. Это было погружение. Причем, если поначалу он бултыхался где-то у самой поверхности и очень быстро выскакивал из сна с криком, хватая воздух раскрытым ртом, словно на самом деле тонул, то теперь Лир во время своих кошмаров уходил все глубже, становясь уже не только зрителем, но почти участником.

Раз за разом он видел, как плеть со свистом врезается в спину дора Бьюрефельта, разрывая мясо до кости, и его собственная спина отзывалась на это спазмами. Слышал, как пленный кричит от боли, когда его растягивают над жаровней с углями, или задыхается во время пытки водой — и не просто мучился от отвращения, но сам горел, как в огне, и хватал воздух ртом, испытывая удушье...

Ну а днем, когда сны уходили, наваливалась реальность...

Родственников, которые могли бы приходить в больничку с кульками апельсинов, у Лира не было. Со своей любовницей он расстался незадолго до тех злосчастных соревнований. И расстался нехорошо, поймав ее в постели с каким-то хлыщом. Убегая от Лирова гнева, он так потешно напялил на себя задом наперед шелковые трусы из дорогого бутика, что Лир невольно захохотал: намек в виде гульфика на заднице этого паразита был слишком красноречивым.

Глава 2

Лир заорал и проснулся, сразу попав в свой собственный ад. Тот его крик все-таки разбудил сиделку, чтоб ей… Она приперлась, долго ругалась, а уходя обратно досыпать, еще и пригрозила в следующий раз придушить, как кутенка — подушкой. Но Лиру в этот момент было не до ее слов. Во-первых, ничего нового. Фраза: «Когда ты уже сдохнешь?» вместо утреннего приветствия давно стала для него нормой. А во-вторых, перед глазами все еще стояла только что увиденная картина — дымная, освещенная оранжевыми всполохами факелов пыточная и растянутый на столе окровавленный человек…

После Лир долго лежал и думал. О силе воли. И о том, что может разрушить даже самый крепкий внутренний стержень. В первые дни после катастрофы, которая переломила не только его шею, но и всю жизнь, он больше всего хотел умереть. И если бы его слушались руки, Лир бы, наверно, что-то сделал с собой. Но все его конечности лежали на кровати ненужными кусками мяса. Неподвижно и, как сказали врачи, абсолютно бесперспективно.

То, что его собственное, еще совсем недавно послушное, прекрасно тренированное тело спортсмена-многоборца стало ему убийственно чужим, Лир осознал еще в больнице. В тот момент, когда по палате поплыл отвратительный запах, а вскоре появившаяся молоденькая санитарка, подняв с его бедер простыню, стала что-то делать в районе его задницы. Стыд оглушил его. Лир даже застонал, вызвав беспокойство у девчонки, убиравшей за ним его же дерьмо. И стыдно было в первую очередь даже не от того, что она стала свидетельницей его беспомощности. Причина была иной: его тело, его собственное тело было теперь ему неподконтрольным! Оно жило какой-то своей, отдельной от него жизнью. Гадило, мочилось, потело. А он… Он ничего этого даже не чувствовал!

Тогда-то и появились трусливые мысли свести счеты с жизнью. А потом ему стало стыдно. За свою слабость. Не телесную. С этим он поделать уже ничего не мог. За слабость воли. Он стал бороться с собой. И в очередной раз победил.

Теперь Лир принимал свой позор с ледяным спокойствием. Мысленно словно отделив себя, свою личность от тела. Отрекшись от него, он выстроил между ним и собой железный занавес, вскопал контрольно-следовую полосу и раскидал по ней мины. Враг не пройдет! Он всегда был человеком сильным. Профессиональные занятия спортом прекрасно тренируют волю и умение терпеть боль. А Лир был не только волевым и терпеливым, но и упрямым, как черт, из-за чего, скорее всего, и стал чемпионом. Всегда, всю жизнь, раз что-то для себя решив, он не отступал от пути к цели ни на шаг. Теперь он вообще не мог шагать? Что ж… Тем проще. Не будет шанса сбежать, а вперед и на зубах ползти можно. Было бы куда… Эх!

Жизнь на новом месте постепенно устаканивалась, входила в колею. Сиделка активно изображала заботу и внимание к Лиру, когда к нему приходили его нечастые посетители, и так же быстро становилась равнодушной и склочной, когда за ними закрывалась дверь. Но менять ее Лир не хотел. Для этого пришлось бы жаловаться тренеру или товарищам по команде, когда они возвращались с очередных соревнований и шумной веселой толпой вваливались к нему. А это было как-то… не по-мужски. Подумают: раскапризничался, со вздорной бабой не справился. И Лир молчал. Терпеливо ждал, чтобы она наконец-то оторвалась от телевизора и пришла на его зов. Жевал ту дрянь, которой она его кормила, как видно что-то выгадывая на продуктах. Сносил ругань и ненавидящие взгляды, которых он не понимал: ну не нравится тебе такая работа, зачем взялась? Другой нет? Так терпи и веди себя по-людски.

Стало легче переносить собственную беду после того, как в честь какого-то праздничка Федерация вдруг вспомнила о нем и под пристальным вниманием телекамер подарила ему планшет со специальным устройством для парализованных. Благодаря ему Лир теперь мог сам заходить в Интернет и листать страницы, закусывая зубами пластиковую блямбу, выполнявшую функцию мыши. Он погружался в виртуальный мир и на время даже забывал о собственной увечности.

Если бы еще не кошмары, которые приходили к нему все чаще… Каждый раз, вспоминая картинки, которые разбушевавшееся воображение демонстрировало ему во сне, Лир испытывал острое желание передернуться. Но тело не слушалось и оставалось только мотать головой, отгоняя мысли, словно надоедливых мух. Но это, как и в случае с реальными мухами, которые вечно норовили ползать у парализованного Лира именно по лицу, помогало плохо. Видение сводчатого средневекового подвала, заполненного различными конструкциями из дерева, кожи и металла, словно современный спортивный зал тренажерами, мучило его ночами, преследовало днем. Несчастный сломленный дор Бьюрефельт, который теперь не огрызался на слова палачей, а сносил все с тупой обреченностью… А кроме него хрупкая девушка в кожаном колпаке — порывистая и нервная, словно пойманная птица…

Когда ее притаскивали в подвал, сюда каждый раз спускался и второй, похожий на Бариссиана, но более молодой мужчина. Теперь Лир знал, что его предположения оказались верны, и этот тип действительно любимый сын Бариссиана и, соответственно, брат несчастной девушке. «Высокие отношения!» — думал про себя Лир, цитируя любимый фильм.

Палачи к девушке не прикасались никогда. Дор Бариссиан всегда наказывал дочь сам. Если, конечно, не делил это "удовольстве" со своим сыном. Почему эти двое так ненавидели ее, за что наказывали с диким садизмом, Лир не знал и не понимал. С дором Бьюрефельтом было проще. От него требовали понятные вещи. А вот Актэйю, похоже, били и унижали просто ради самого процесса. Просто потому, что могли…

Глава 3

Этот мир из снов был другим, страшным, жестоким и непонятным, но только здесь Лир чувствовал себя не обрубком, а целым! Осознав это и приняв, как аксиому, он рванулся, поднимаясь с мостовой, и заревел так яростно и торжествующе, что солдатня испуганно пырснула от него в стороны... А вот что произошло дальше, Лир уже не увидел. Неведомая сила потянула его вверх, прочь из уже нагретого его душой тела. Он очнулся в своей квартире, на ненавистной кровати и с еще более ненавистной сиделкой над собой.

— Хватит уже орать по ночам, говноед хренов! Чтоб ты сдох уже наконец!

— Скоро, — ответил Лир и улыбнулся.

И видно улыбочка эта вышла такой, что старая ведьма шарахнулась от него в точности так, как солдаты только что во сне. И глаза у нее стали такими же — по-детски перепуганными. Крестясь и чего-то бормоча себе под нос, она пошкандыбала на кухню, а Лир вздохнул как мог глубоко, гася собственное нервное возбуждение.

Его чувства были… растрепанными. Именно так. Растрепанными на разноцветные ниточки отдельных эмоций. Ярко-красный адреналин после пережитого, радостный желтый цвет надежды, полный сомнений рассудочный синий, серый — сплошная безнадега, черный — почти смерть… Что сталось после его ухода с пресветлым дором? Жив ли он? И главное — сможет ли сам Лир вернуться в тот мир, в тело дора Бьюрефельта, в котором сегодня уже оказался на несколько минут? И пусть это будет означать пытки, пусть что угодно, главное, это будет мир, в котором он сможет двигать руками и ногами!

Лир никогда не был поклонником чтива в жанре фентези, но то, что творилось с ним сейчас, больше всего походило на не совсем традиционную историю с попаданцами. В большинстве этих сказок парней разной степени мускулистости и девиц неизменной красы сразу забрасывало в другой мир — и все. Дело сделано, ответственности никто не несет. А тут… Как же поступить, чтобы совесть заживо не загрызла за то, что он, по сути, станет оккупантом чужого тела?

Или?.. Когда Лир внезапно оказался в пресветлом доре Бьюрефельте, особо освоиться на новом месте, ему, конечно, не удалось — банальным образом времени не хватило. Но тем не менее ощущения того, что кто-то в теле этого сломленного пытками человека ему противился, хоть как-то возражал или тем более пытался вытолкнуть обратно, не возникло совершенно. Напротив, Лиру показалось, что дом, если тело можно назвать домом, опустел. Несчастный Бьюрефельт, раздавленный болью и насилием, то ли ушел так глубоко в себя, что потерялся, то ли, напротив, тихо выбрался вон, отправившись в неизведанные дали. А что? Если Лир во сне шляется между мирами, почему то же самое не позволено пресветлому дору? Теория, конечно, хороша. Вот только как бы ее проверить, чтобы после не чувствовать себя мерзавцем?

Мысли зашли уже на второй, если не на третий круг. В итоге Лир и не заметил как заснул.

Побудка была… бодрящей. Тяжелый кованый сапог с силой ткнул его под ребра. И… И Лир это почувствовал. Значит, снова? Он глянул и тут же зажмурился обратно. На дворе был ясный день, и солнце нестерпимо слепило его воспаленные глаза. То есть, глаза дора Бьюрефельта. Думать о себе в двух ипостасях — как о личности, и как о послушном ей теле — было как минимум странно, и Лир решил до поры забить на собственные моральные терзания. Тем более что уже знакомый сапог вновь чувствительно врезался ему в подреберье, вырвав из груди полувздох-полувсхлип.

Кто-то в отдалении звонко закричал: «Не бейте его!» Лир, слезливо щурясь, вновь приоткрыл глаза, но успел увидеть только длинный темный подол простого, больше всего похожего на какую-нибудь монашескую рясу платья и узкую спину, по которой толстой змеей вилась растрепанная рыжая коса. Та самая служаночка, что уже пыталась кормить и поить пленника? Сейчас ей, судя по всему, перепадет на орехи за доброту. Лир злобно оскалился, следя за тем, как дор Бариссиан лично волочет бедолагу за собой, схватив за ту самую косу.

«Смелая… Но глупая», — подумал Лир, попутно добавляя к счету, который он собирался выставить дору Бариссиану в самое ближайшее время, еще один пункт — за девчонку, которой только что изрядно прилетело по лицу. После этого ее сопротивление было сломлено, и пресветлый дор все так же за косу уволок ее куда-то за угол.

Сапог снова ткнул его в бок, но уже не так энергично — хозяин ушел, проявлять рвение стало ни к чему. Лир наконец-то перевел взгляд на человека, который возвышался над ним:

— Чего надо?

Голос больше всего походил на карканье, горло тут же свело, и Лир закашлялся, сплевывая на землю окрашенную кровью слюну. Плохо дело. Все шло к тому, что и это, доставшееся ему каким-то чудом тело, вот-вот станет ни на что не годным.

— О! Заговорил! А я уж думал… Ты это… Жри, давай.

Перед носом со звоном плюхнулась мятая миска с чем-то непотребным. Как собаке, ей богу. Не зря в первый раз он так и подумал о доре Бьюрефельте — больная собака. Лир притянул к себе миску, страдая от боли в изувеченной руке, но при этом наслаждаясь самим фактом того, что может это сделать, и понюхал варево. Мда. Придется как лекарство — зажав нос. А что делать? Надо набираться сил. Удерживая подступающую рвоту, Лир заставил себя съесть все. А после с наслаждением запил остатками немного тухловатой на вкус воды. Живот скрутило острой болью, и тут же возникла запоздалая мыслишка, что, наверно, не стоило есть так много после длительного перерыва. Ну да что теперь делать? Съел уж…

Глава 4

Лир повел плечами так, что звякнули цепи, и усмехнулся, как видно, очень нехорошо. Потому что маг внезапно попятился. И пятился бы дальше, если бы не уперся спиной в грудь дору Бариссиану.

— Теперь следующий этап, — напомнил пресветлый дор и подтолкнул колдуна обратно.

Тот нахохлился, независимо дернул тощим плечом, оправляя на себе мантию, вновь простер руки и забормотал заунывно. Некоторое время все продолжалось в том же духе. Потом повисла пауза. А затем маг побледнел и снова приложился к своей бутылке, как заправский алкаш. Крякнул, опять простер руки и, видно, еще наддал, аж покраснел от натуги. Лир с интересом смотрел на него, не чувствуя в себе никаких перемен. Острого желания бежать что-то подписывать не возникло. Да и дор Бариссиан в его глазах как был распоследней гнидой, так ей и оставался. В чем дело? Не получается?

Лир прикрыл глаза и прислушался к себе. Где-то на самом краю сознания назойливым комаром зудело и билось нечто, желая проникнуть в самую его суть. Однако желанию этому уступать и мысли не было. Он, что же, в этом мире крут? Прикинув так и сяк, Лир понял, что объяснение происходящему одно: видимо, сыграл роль тот факт, что его душа, в отличие от тела, была «не местной». Магия бородатого профессора ничего не могла с ней поделать именно из-за этого. Тело дора Бьюрефельта поддалось лечению легко, а вот разум Станислава Лира принимать навязанные мысли местного Хоттабыча отказывался категорически. Как бы то ни было, тот еще немного натужно посопел, делая пассы руками, а потом сдался. Но, не желая терять авторитет, свою неудачу объяснил тем, что выдохся в процессе лечения дора Бьюрефельта:

— В котлету его превратили, пресветлый дор. В натуральную котлету. В отбивную. Что вы от меня теперь хотите? Я не бог. Мои силы не безграничны.

— Завтра еще раз попробуем, — заключил злой как черт Бариссиан и повернулся, чтобы уходить.

Маг посеменил следом, поминутно оглядываясь на Лира и меряя его напряженным и каким-то испуганным взглядом. Лир подмигнул ему, чародей подпрыгнул, как укушенный, и торопливо шмыгнул в дверь, открытую ему и дору Бариссиану слугой. Лир остался предоставлен сам себе, чем и воспользовался. Не желая привлекать к себе особого внимания, он лежа потянулся всем телом, с наслаждением чувствуя, как напрягаются и растягиваются крепкие мышцы, встают, похрустывая, на места суставы, распрямляется позвоночник. Какой же кайф — секса не надо… А вот пожрать можно было бы. Лир с тоской взглянул на свою пустую миску.

Оставалось ждать вечера. Во-первых, тогда его, по идее, должны были еще раз покормить, а во-вторых, ближе к ночи могла вновь появиться та самая добросердечная рыжая девица — то ли монашка, то ли служаночка. Если ее, конечно, не посадили под замок или не избили до полусмерти…

Лир свернул свое нагое, но такое сильное и прекрасное тело клубком, обхватив себя за бока скованными цепью руками, и пристроился подремать. Настоящий сон не шел. Да это было и к лучшему. За то время, пока он лежал не шевелясь на камнях двора, Лир узнал много нового. И о мире, в котором оказался, и лично о доре Бариссиане. И о себе, как ни странно… То есть о доре Бьюрефельте.

Именно из разговоров солдат, периодически ошивавшихся неподалеку, отдыхая от службы или занимаясь уходом за животными, которых они называли саримами, он узнал, что лен его — Морская гавань — захвачен людьми дора Бариссиана. А вот замок не сдался, хоть и осажден. Солдаты злобно говорили о доре Фрейе Бьюрефельт, называя ее не иначе как ведьмой. Выходило, что пресветлая дора отказывалась сдаться на милость победителя и вполне успешно обороняла родовое гнездо Бьюрефельтов, перебив уже чуть не четверть отправленного на осаду крепости отряда.

Это было прекрасно. Это значило, что ему… ну, то есть дору Бьюрефельту, есть куда возвращаться. Есть, откуда начинать свою месть. Есть те, кто пойдет за ним, кто его поддержит. Конечно, если эти люди не узнают, что Бьюрефельт теперь… ну-у… не совсем тот. Но тут можно было отмазаться при помощи любимого и проверенного трудами сериальных сценаристов из родного мира способа: «сильно били по голове, ничего не помню».

Лир вздохнул и чуть шевельнулся. Оставалось только придумать, как сбежать. Для этого нужно было как минимум расковать кандалы на руках и ногах, а с шеи снять железный ошейник, длинной цепью соединенный со вбитым в булыжник мостовой кольцом. Если бы нашлось что-то тонкое и острое, вроде гвоздя, можно было бы ночью попробовать… Но что мечтать о несбыточном?

Лир поежился. На улице ощутимо холодало. Задул противный ветер, неся по небу рваные тучи. Дождь, что ли, собирается? Только его для полного счастья и не хватало. Зато попить внепланово можно будет. А, надо сказать, жажда мучила так, что во рту и горле саднило, а губы на ощупь стали похожи на наждачную бумагу.

Первые капли выбили пыль возле лица Лира через десять минут, когда в небе уже вовсю грохотало и посверкивало. А вскоре дождь обрушился единой плотной стеной. Лир до этого не видел ничего подобного. Его всегда забавляло, когда по телевизору в прогнозе погоды сообщали, что на улице нынче влажность сто процентов. «Это как? — думал Лир. — Вместо воздуха — вода? А люди теперь — не люди, а рыбы?» И вот теперь он видел, что это такое — настоящие сто процентов влажности. Вода лилась с небес, вода поднималась откуда-то снизу — так, что теперь резво вскочивший на ноги Лир стоял по щиколотку в бурлящем потоке. Вода ревела, выла и клокотала, устремляясь во все щели, дыры и отверстия в кладке.

Глава 5

Ожидание оказалось недолгим. Вскоре дверь на кухню отворилась, и в нее задом вперед ввалился какой-то человек. Он тащил за собой по полу короб с винными бутылками и, на счастье Лира, не больно-то смотрел по сторонам. Остальное было делом техники. Лир до смерти напугал малого своим камнем, двузубой вилкой и безумным видом. А потом вынудил собрать на поднос закуски и вино и идти с ним до комнаты господина. Рядом с ней Лир своего невольного проводника притормозил, заставил поставить еду на пол, а после несильно, но с неожиданной для него самого сноровкой придушил все той же цепью.

Душить человека оказалось занятием хлопотным и малоприятным, но, видимо Бьюрефельт нечто подобное уже делал, а сам Лир просто не видел иного выхода. Не до политесу, когда собственная жизнь висит на волоске. Потерявшего сознание слугу он связал, предварительно заткнув ему рот, и засунул в огромный платяной шкаф, стоявший здесь же, в коридоре. После чего перекрестился, для надежности поплевал через левое плечо, выругался и осторожно постучал в нужную ему дверь. Ответа не было, и Лир тихонько толкнул ее, приникая к образовавшейся щели. Первое, что долетело до него, были звуки: удары, болезненные женские вскрики и ругань в исполнении дора Бариссиана.

Лир озверел. Это свое состояние он обычно называл так: «планка упала». Когда эта самая планка падала, он от ярости становился почти невменяемым. Ему было наплевать на себя, свою безопасность, правила, законы и здравый смысл. Тренер такие финты ненавидел и обожал одновременно. Ненавидел, потому, что опасался за здоровье своего лучшего спортсмена. А обожал по той простой причине, что, впадая в это состояние неконтролируемого гнева, Лир становился действительно непобедим. Половина его спортивных достижений была построена на этом. Один журналист как-то красиво написал про Лира, что эта его ярость — сродни состоянию берсерка. Лир в такие тонкости предпочитал не вникать, но точно знал: его в такие моменты стоило обходить стороной по широкой дуге, а лучше вообще не попадаться на глаза.

Дверь отлетела в сторону, явив Лиру спину дора Бариссиана, который нависал над кем-то, одетом в черное. Всего Лир рассматривать не стал. Цепь в его руках уже совсем привычно натянулась, захватывая тощее костистое горло ненавистного врага. Бицепсы на здоровенных, все еще странных для Лира руках дора Бьюрефельта, напряглись. Бариссиан забился, царапая пальцами впившиеся ему в шею металлические звенья. Лир поднажал… И вдруг понял, что стал убийцей…

Черт! Не хотел ведь ничего такого… Или хотел?

Мертвым, с разинутым ртом и незрячим бледно-голубым глазом, который уставился мимо Лира куда-то в стену, Бариссан был еще гаже, чем при жизни. Лир выругался и выпустил цепь, позволив трупу пресветлого дора свалиться наземь. Сидевшая на полу девушка — а, как оказалось, Бариссиан в очередной раз издевался на той самой доброй то ли монашкой, то ли служаночкой с рыжей косой, тихо ахнула, но больше не произнесла ни звука. Только ноги подобрала, чтобы не касаться тела своего мучителя.

Когда же она подняла голову, выяснилось, что девушка очень мила. Даже чуть широковатый нос ее совсем не портил, превращая идеальную красоту прочих черт в милое уютное очарование. А вот фигура у служаночки была на удивление нескладной. И без того уродливое платье на ее, судя по всему, костлявом, не по-женски угловатом теле болталось, как на пугале.

— Как ты? — спросил Лир. — Звать на помощь не будешь?

— Спасибо. Подмога уже подоспела. Поздновато, но все же… — голос служанки хрипел, и она закашлялась, наклоняясь вперед и прижимая руки к груди.

Рыжая коса — ее единственное несомненное богатство, не считая миловидного личика, упала вперед, растрепанной шерстяной гусеницей ложась на доски пола.

— Поможешь мне?

Служанка кивнула, все еще кашляя.

— Мне бы одеться и как-то выбраться отсюда незамеченным, но сначала…

Лир поднялся и выглянул во все еще пустой коридор. Нагнулся, подхватил поднос со снедью и, едва не урча от запаха, потащил его к столику у окна. Есть по-прежнему хотелось отчаянно. Так, что невозможно было думать ни о чем другом. Даже мертвое тело на полу не смогло отбить аппетит. Повернувшись к постели спиной, он положил мясо на хлеб и впился в полученный бутерброд зубами. Боже…

Ливень все еще яростно молотил по крышам, камню стен и мостовых. В замке царила тишина. Этим надо было пользоваться, пока не поздно. Где-то на задворках сознания уже билось бабочкой о стекло лампы предчувствие: пора делать ноги и как можно скорее. Лир принялся одной рукой торопливо запихивать в себя еду, которая казалась ему вкуснее всего, что он ел в своей жизни, а второй распахнул шкаф. В дорогу требовалось надеть что-то простое и крепкое, а среди нарядов пресветлого дора Бариссиана — ныне покойного — попадались все больше шелка и кружева. Наконец Лир нашел то, что требовалось. Охотничий костюм из кожи и замши. Зажав остаток бутерброда зубами, чтобы освободить обе руки, приложил к себе. Вроде может подойти. Он уже потянул пояс своего единственного одеяния — поварского фартука — и вдруг опомнился, оглянувшись на девицу:

Глава 6

Дождь все еще лупил, скрывая следы и пряча звуки. Рыжие растрепанные волосы служанки мгновенно напитались влагой и огненными извивами прилипли к вискам и высокому лбу. Лир притронулся к одному такому завитку и даже пожалел, что не может предложить девушке уйти с собой. С такой, как она — только что перенесшей насилие и ставшей свидетелем убийства, но при этом по-прежнему сохранявшей стойкость духа, и не думая впадать в истерику, — он не только в разведку бы пошел, но и в ЗАГС. Проклюнулась смутная мысль: а может, она не служанка? Может, какая-то родственница того куска дерьма, что сейчас валялся в спальне в спущенных штанах и со следами от Лировой цепи на шее? Уж больно решительно и без подобострастия ведет себя… Да и рыжая… Лир оборвал свои мысли. Не до выяснений.

— Я вернусь, ты же понимаешь, — сказал он, прощаясь.

Девушка кивнула. А потом подняла на него глаза, цвет которых Лир так и не смог разглядеть:

— Только когда придешь мстить, помни, что не все здешние жители — такие же злодеи, как мой… Как дор Бариссиан и его прихвостни.

Это «мой», которое потом изменилось на официальное «дор», Лир отметил, но комментировать не стал. Внезапно, в продолжение уже появившихся подозрений, что девушка вовсе не служанка, подумалось, что перед ним вполне может быть дочь Бариссиана, которую тот пытал в подвалах своего долбаного замка. И от мысли, что Лир видел все, через что ей пришлось пройти, вдруг стало остро неловко. С другой стороны... С другой стороны, как бы пресветлый дор Бариссиан ни относился к дочери, вряд ли он будет одевать ее в такую вот дерюгу. Если у него у самого в шкафу висели наряды, украшенные вышивкой и кружевами, то платья женщины благородного звания и вовсе должны выглядеть роскошно. Значит, эта рыжая ревица все же не юная Актэйя, а еще одна жертва низменных страстишек хозяина замка...

Лир вспомнил, в каком положении застал ее — избитой и у полурасстеленной кровати хозяина, — когда ворвался в покои Бариссиана, и начал торопливо прощаться:

— Спасибо тебе. И, наверно, прощай. Уезжай отсюда, если можешь. Скоро тут станет… горячо.

Девушка покачала головой:

— Я останусь здесь. А кроме меня — женщины, дети и другие ни в чем не повинные люди. Прошу, помни об этом, пресветлый дор Бьюрефельт.

Лир еще раз кивнул и, больше не оборачиваясь, двинулся в темноту. Ему еще предстояло как-то добраться до дома дора Бьюрефельта, просочиться сквозь тех, кто осаждал замок, познакомиться с пресветлой дорой Фрейей — его воинственной сестрой и, главное, как-то убедить всех в том, что он — это он…

Тяжелая цепь, которую Лир так и не снял, оттягивала шею, напоминая о долге, чести и данных самому себе обещаниях. Лир закрутил ее вокруг талии, запахнул плащ и отправился в путь. Сильные ноги приятно пружинили, мышцы работали с обычно незаметной, но для Лира такой приятной силой. И даже комар, который самым наглым образом укусил его в щеку, показался лучшим другом. Просто потому, что теперь каким-то чудом, магией или промыслом божьим Лир получил возможность пристукнуть паразита, легко и просто действуя своей еще совсем недавно бесполезной рукой.

Тело требовало движения, и он легко побежал вперед, постепенно набирая скорость. Раньше Станислав Лир бегать умел, пожалуй, лучше всех в команде. Он был быстр, прыгуч и вынослив, как сайгак. Потом… Потом были кровать в реанимации, кровать в общей палате и кровать на первом этаже его мрачной квартиры. Совсем не то, что сейчас. Сердце стучало ровно и сильно. Легкие наполнялись сырым, напитанным дождем воздухом, размеренно поднимая мощную грудь… В темноте Лир и не заметил, что лес, в который он недавно углубился, стал заметно гуще. Низкий сук дерева неудачно прилетел ему в лоб с такой силой, что опрокинул навзничь. И все было бы ничего — крепкий череп дора Бьюрефельта мог выдержать и не такое, но приземлился Лир затылком на камень…

Темнота, которая тут же навалилась на него подобно борцу сумо, оказалась такой же неподъемной, как и в тот раз, когда он упал с коня…

***

Лир снова висел в темноте подвала замка дора Бариссиана. На этот раз его самого здесь не наблюдалось. «По понятной причине», — с удовлетворением подумал он. Зато присутствовал его сын. Как его? Танос? Лир помнил, что эта рыжая, как и отец, скотина появлялась в пыточной только в те моменты, когда сюда притаскивали его сестру — юную Актэйю. Вот и сейчас перед ним на полу валялось нагое изломанное тело. Голова девушки вновь была скрыта плотным кожаным колпаком.

Зачем? Лир читал, что, если лишить человека возможности воспринимать мир вокруг при помощи одного из органов чувств, обостряются остальные. Танос — этот урод из отсталого, судя по всему, средневекового мира — знал подобные психологические тонкости? Или дело было в том, что ему, а до того его отцу было стыдно смотреть Актэйе в глаза? В такое не верилось совершенно. Тогда к чему этот колпак?

Танос тем временем опустился в кресло и кивнул палачам. Еще одно новшество. Ранее дочерью дор Бариссиан всегда занимался сам — бил и издевался. Теперь все изменилось — Танос отдал сестру своим слугам. Они не мешкали, и вскоре юная дора, в своем кожаном колпачке по-прежнему вызывавшая у Лира ассоциацию с пойманной птичкой, оказалась привязана к крепкому креслу с высокой спинкой. Палачи закрепили ее руки и ноги. Железный обруч обхватил шею. Крепко, сразу немного придушивая. Девушка захрипела и напряглась, выгибая спину, один из палачей ослабил винт, позволяя ей вздохнуть полной грудью, и снова немного прикрутил. Актэйя всхлипнула.