Король Сан-Риме

Пролог

Впервые он увидел этот город в тысяча восемьсот двадцать четвертом году, когда они с Маркусом и с Кассиэль странствовали по Италии в поисках лучшей жизни — когда они еще не были чудовищами, когда их еще окутывали страх перед смертью, вина за украденную жизнь и нескончаемая тоска по дому, которого больше нет. Тогда, в Сан-Риме, Никлаус познакомился с местным аристократом, у которого они остановились на время своего пребывания. Его сын, Маттео, научил Ника играть на скрипке.

— Никлаус, у тебя прирожденный талант! С гордостью могу сказать, ты превзошел своего учителя, — с восторгом сказал Маттео и хлопнул Никлауса по спине. –- Знаешь, Ник, если бы скрипка могла заговорить, –- она бы тихо заплакала.

С тех пор каждый раз, когда он сжимал в руках смычок, а из струн скрипки начинала литься мелодия, его душа тихо плакала. Для Ника искусство было способом самовыражения, формой контроля над ситуацией, которого ему часто не хватало в жизни. Иногда он нуждался в напоминании самому себе в своей человеческой сущности. На фоне бесконечной борьбы за власть и жестоких убийств особенно ценным было создание чего-то прекрасного.

Сейчас это туристическое место на берегу моря, которое круглый год принимает гостей. Город, который никогда не спит. Город вечного праздника и фестивалей. В воздухе витает дух аристократии. Роскошные отели, изысканные рестораны, величественные виллы, — всё здесь дышит элегантностью и утонченным вкусом. В Сан-Риме музыка звучала повсюду, в каждом доме, — она здесь не просто музыка, а настоящая страсть, объединяющая людей разных возрастов и национальностей. В этом музыкальном раю каждый находит свою мелодию. Теперь Ник был глух к мелодичным звукам, будто оставался в стороне от всеобщей гармонии. Сейчас его совсем не радовало нынешнее положение дел. Хотел бы он оказаться здесь по другой причине.

Никлаус ехал так быстро, как только мог. Он был полон злости и ярости. Мелкие капли дождя нервно стекали по лобовому стеклу под натиском воздуха. Он с легкостью маневрировал по дороге, как будто дорога это шахматная доска, а машины это фигурки. И на дороге главный игрок это он. Его рука не отпускала телефон. Раз за разом, набирая знакомый номер, он не получал ответа. Глаза устремлялись только вперед, пальцы левой руки сжимали руль. В его голове не укладывалась мысль о том, что кто-то посмел навредить члену его семьи, тому, кто принадлежит ему. Наконец, проехав длинный мост, он въехал в город. Улицы сменялись одна за другой, но он не обращал на них внимания. Он точно знал куда направляется. И за кем.

Никлаус

— СЕЛЕСТА-А-А! — в ярости прокричал Никлаус.

Перед ним возвышалась старая церковь высотой шестьдесят пять футов с колокольней по центру. Обшарпанные стены, отсутствие краски, сломанные окна в некоторых местах говорили о ее давней заброшенности. Эмоции переполняли всё его нутро, кровь кипела. Он был готов вырвать её сердце за то, что она посмела.

— Я знаю, что ты слышишь меня, ведьма! Выходи или я убью тебя! — снова прокричал он.

Поднялся ветер, листья деревьев начали говорить, и небо затянуло тяжелыми свинцовыми облаками. Открылась дверь, и в темном проходе появилась женщина лет тридцати пяти. Её лицо не выказывало страха, а серо-зеленые глаза стойко отражали намерения. На ней были джинсы, кожаная черная куртка поверх красного топа, и естественные рыжие кудри струились по ее лицу. Она знала, что в месте, где обитают предки, бояться нечего.

— Ты же знаешь, что ты не зайдешь, Никлаус. Зачем так стараться? — ответила ведьма с язвительной улыбкой на лице.

— Я, может, и не зайду, но тебе от меня не уйти. — на его лице заиграли желваки, нахмурились брови. Капли дождя стекали по его лицу. — Что ты с ним сделала?!

— Само ваше существование противоестественно! — вырвался её крик. — Когда-то ваша мать допустила великую ошибку, создав вас, но наш клан искупит этот грех. Пока что он спит. Мы нашли способ избавиться от вас. Через тридцать дней пролетит комета, которая пролетает раз в тысячу лет, и мы используем её силу для ритуала.

Селеста зашевелила губами, поднялась рука, и пальцы указали на вампира напротив. Её шепот струился по воздуху, он плавал вокруг Никлауса, окутывал его, и, казалось, что её голос вошел в его мысли. Она явно не намерена была продолжать этот разговор.

Никлаус пришел в себя, когда ехал по знакомой ему улице. Он не понимал, что с ним происходило. Как будто до этого момента был под гипнозом. Вдруг стало ясно, — эта чертова Селеста стерла в его сознании местонахождение церкви. Злость проступала по каждой жилке в теле, на висках набухали вены. Во всем мире есть много людей, которых он хотел бы убить, но сейчас пьедестал занимала Селеста. Многим людям он обещал смерть и за малые проступки, а за некоторыми объявлял вечную охоту. По его мнению смерть была слишком милосердной карой для тех, кто намеренно перешел ему дорогу. Вдруг зазвонил телефон.

— Привет, Ник! Ну и зачем названивать так, будто наступил конец света? — произнес в трубку знакомый голос.

— Ты нужна мне, Кассиэль! Наш брат в опасности. Все мы в опасности. — нервно ответил Никлаус. — Собирай вещи, сестра, встретимся дома!

Он не сомневался в том, что она приедет. Какими бы ни были отношения между ними сейчас, для них двоих семья — превыше всего.Так было всегда. Для Маркуса, конечно, тоже, но он сейчас слишком занят.

Ник завернул на Виа дей Мистери, где располагались сувенирные магазинчики, бутики, рестораны и бары с неоновыми вывесками на самый разный вкус. Но его волновало одно излюбленное место — бар «У Глории». Бар располагался по левой стороне улицы между пекарней и магазином с эзотерическими сувенирами и травами. В двадцатых* он был знаком с основательницей этого заведения. Юная и привлекательная Глория получила щедрый подарок от аристократа, который за ней ухаживал. Их отношения не сложились, потому что Глория не хотела быть частью его семьи и следовать светским правилам. Она была ведьмой и жаждала свободы, четко понимала, что не сможет всю жизнь скрывать то, кем она является. Невозможно быть свободным, если каждый день приходится притворяться кем-то другим. Если ты можешь быть свободным рядом с человеком, то свобода — это дар. Всю свою долгую жизнь она владела баром, алкоголь лился рекой, веселье не прекращалось, живая музыка создавала особую атмосферу. Глория являлась пылающим ядром этого места, благодаря которому оно процветало. Никлаус был одним из немногих, кто знал чем она занималась в своём подвале. После её смерти бар перешел родственникам из Атланты, которые впоследствии остались в Сан-Риме. Со временем популярность бара снизилась, но доход он приносил хороший.

Полная луна показалась из-за облаков. Посмотрев на нее, Ник невольно начал думать о том, что сказала ему ведьма. За многие столетия не было случая, когда бы он задумался об уязвимости. Мать создала их бессмертными. А теперь, спустя тысячу лет, он даже не знал, стоит ли верить словам Селесты. Его не покидала мысль о том, что это блеф, о том, что она пытается его напугать, взять над ним контроль.

Глория уже готовилась к закрытию, но Никлауса это не волновало. Ему очень хотелось вновь услышать живое джазовое выступление, увидеть улыбку своей давней подруги, отпустить шутку и выпить стакан виски. Всё это удовольствие унесло временем, и из всего, что ему хотелось бы увидеть в этом баре, остались только виски и дубовая барная стойка, со следами времени в виде царапин и потертостей. В заведении находилось десять столиков, и два из них были заняты постояльцами. За одним сидела влюбленная пара, и, похоже, это было их второе свидание. Они вели себя чуть более непринужденно и свободнее, чем обычно бывает на первом. За вторым праздновали окончание рабочего дня трое мужчин лет двадцати семи. Нику не доставляло удовольствия наблюдать обыденные человеческие беседы о будничных проблемах. Он не хотел слушать о том, как начальник к ним несправедлив, и первое признание в чувствах казалось ему чуждым. Минув четыре столика, уверенным шагом он направился к барной стойке.

— Бурбон, — резко сказал Ник, положив на стойку купюру в пятьдесят евро. — Чистый.

Он не собирался любезничать с первой встречной, даже если она наливала ему виски. Её черные, немного спутанные локоны падали на плечи и струились по спине, легко касаясь поясницы. На ней была простая белая майка и джинсы. Он был уверен в том, что не был знаком с такой простушкой барменшей, как она. Прожив несколько столетий, его память была идеальна. Но что-то в ней ему показалось знакомым, и это вызывало неосознанный интерес. Девушка лет двадцати пяти, с присущей ловкостью бармену, налила виски и поставила стакан на салфетку перед Ником.