Корона из соли и пепла

Глава первая. Старые нити, новые кружева

«Со смерти короля Стефана прошло уже почти полвека, а споры о его правлении все еще не утихают, и, наверное, еще долго не утихнут. В самом деле, могло ли все сложиться иначе? Кем были те три женщины, что последовательно сменили друг друга на троне Лагоссы? В самом ли деле имело место проклятие, или проклятием следует называть роковое стечение обстоятельств? Мне кажется суть «проклятия» следует искать в характере короля Стефана и помнить, что все самое дурное, что он начинал свой путь с искренней верой в добро».

Карлина, смиренная сестра обители «Невинных душ», предисловие к «Хроникам царствования».

1.

Столица великой, неделимой и, как водится, непобедимой Лагоссы, славная Каверия, нежилась в полуденном зное как большая рыжая кошка. Подставляла жарким лучам спину - красную черепицу крыш, стены из белого песчаника. Сверкала зелеными глазами двух заливов, между которыми стоял уже четыре столетия королевский замок, ныне именуемый «Старым», поскольку на холме возле города все строился и строился новый, уже лет двадцать как строился, ну, да и бог с ним. Ну а дальше уже, насколько хватало взгляда, стелился шелк моря, сверкающего, коварного, то несущего к Каверии корабли, груженные товарами со всех концов света, то разбивающего суда о скалы. Когда-то хозяева здешних мест и жили тем, что приносил шторм, а заодно грабили суда, потерпевшие бедствие, а оставшихся в живых продавали в рабство, ну, или освобождали за выкуп. На том и разбогатели. Но потом, конечно, остепенились. Дикие времена были, дикие.

Ветер с моря задувал в распахнутое настежь окно. Король Стефан кинул неприязненный взгляд на аккуратную стопку бумаг, ожидающих его подписи, втайне мечтая, чтобы ветер взял их и подхватил, развеял над волнами и скалами. На вспотевший лоб упала белокурая прядь. Было жарко. Особенно жарко было в наглухо застегнутом (ибо королевское достоинство), черном (ибо траур) камзоле. Хотелось бросить все, и сбежать. Пройтись на лодке под парусом, смыть ветром и морской соленой водой все неудовольствие и раздражение этого дня. Или уйти в фехтовальную залу и изнурять себя выпадами и защитами, пока в голове не останется ни одной мысли, зато руки и ноги нальются гудящей, приятной тяжестью. Но молодой король, сидящий на троне без году неделя, еще не относивший траур по почившему отцу, не имеет права выказывать неудовольствие тем, что вынужден с раннего утра заниматься государственными делами. Нет, он должен относиться к ним со всем вниманием, и разобрать каждое, каким бы незначительным оно ни казалось.

Стефан в досаде дернул кружевной манжет, но стоически принялся перечитывать бумагу, исписанную убористым почерком секретаря. Из молодого короля притворщик был плохой. Не то, что из главного королевского магистра, этого лицемерного хорька, ожидающего рескрипта государя. На гладком, значительном лице которого читалось только всемерная любовь к молодому монарху. Точно такую же любовь к монарху, только прежнему, Стефан читал на этом лице в прежнее царствование. Можно было смело сказать, что менялись времена года, сменялись короли, но не выражение на физиономии энна Эйлика Россе. Оно оставалось неизменным, как величие Лагоссы, и, скорее всего, таковым останется до гроба. Стефан получил магистра, если так можно выразиться, в наследство. Отец не доверял энну Россе, но ценил его. Магистр обладал незаурядным талантом вникать во все и сразу, а также делать деньги практически из воздуха, виртуозно придумывая и вводя новые налоги. Молодой король не доверял и не ценил, но поделать ничего не мог, приходилось терпеть, ибо четырнадцатая таблица Каверийского Права гласила: «В течение года после коронации новый государь не имеет права менять магистров, коннетаблей, исповедников и прочих иных важных лиц». Вот так-то, государь. Не имеешь, даже если очень хочется.

– Что это, энн магистр? – нахмурившись, спросил Стефан, когда ему, наконец, удалось продраться сквозь хитросплетения казенного языка.

Энн магистр, он же лицемерный хорек, откашлялся, поклонился, обдав короля запахом сладчайших духов, исходившим от плоеного кружевного воротника и щегольского траурного лилового камзола.

– Это, Ваше величество, прошение от герцога Ренарда Арниери, брата энны Нианы, нашей возлюбленной королевы.

Еще один поклон в сторону окна, где в кресле за вышиванием сидела королева, которая, хмыкнул Стефан, надо же, какое совпадение, именно сегодня решила заняться рукоделием там, где решаются государственные дела, будто своих покоев ей мало. И до сего момента, кстати сказать, сидела тише воды, ниже травы, а тут, смотри-ка, встрепенулась.

– Поскольку в этом году истекает установленный законом срок, энн Ренард нижайше просит назначить его тенетатом силезианских копий вместо графини Регины Оддиго.

Король скривился, словно хлебнул плохого вина. Нижайше, ну да, конечно. Более надменного поганца, чем герцог Ренард, и представить себе трудно. Горд, дерзок и заносчив. И, кстати, трудно себе представить более красивую женщину, чем рыжеволосая графиня Регина, приходившуюся королю теткой. Правда, столь близкое родство не предполагало между теткой и племянником каких-то нежных чувств. Но и неприязни к графине молодой король не испытывал, в отличие, допустим, от богоданной супруги и ее брата, которые тоже приходились ему родичами. Но как говорят? С такой родней врагов не надо? Истинно так. Стефан неприязненно покосился на супругу, чей хрупкий стан и бледное лицо не вызывали в нем никаких желаний, кроме желания оказаться где-нибудь подальше от супружеского ложа. К сожалению, покойный король, заботливый батюшка, договариваясь об этом браке, менее всего брал в расчет желания сына. Батюшка теперь в могиле, а Стефан живи и мучайся. Как каторжники на тех самых силезианских копях, навечно прикованные друг к другу попарно, дабы не сбежали. Взглядом молодой король (совсем молодой, и двадцати трех лет еще не миновало, как появился Его величество на свет) нашел на карте, лежащей тут же, на столе, Силезию, словно обдумывая прошение.

Глава вторая. Вопросы без ответов

Все, что нужно знать об униате Линдихе Авелве – он был велик, и он был ничтожен. Великим его сделали его заслуги перед Церковью, ничтожным – его прегрешения. Это урок, который следует усвоить нам всем. Величие не защищает от падения, оно ускоряет его.

Экселенц Людвиг, смиренный брат Ордена Гончих Спасителя

1.

В золотисто-розовом утреннем воздухе плыл, тянулся вязкой смолой, тяжелый поминальный звон, накрывая Каверию траурным плащом. Все храмы столицы, все часовни, большие и малые в это утро перекликались между собой, призывая со своих колоколен всех истинно верующих помолиться за спасение души почившего магистра Россе. Ибо, как сказал Спаситель, все мы смертны и не знаем часа своего. Навстречу этому звону из ворот замка, через подвесной мост, через площадь, потянулась черной змеей медлительная, траурная процессия. Шел король с непокрытой головой, но равнодушным лицом, королева с заплаканными глазами, но прямой спиной, а позади королевской четы шла рыдающая в голос вдова магистра, громко призывающая небеса в свидетели того, как невыносимо тяжела ее утрата. А за ними многие, многие другие, близкие и чужие, друзья и враги. Хотя нет, не было у магистра друзей, только союзники, и вот им-то сейчас приходилось куда тяжелее, чем энне Карлине. Безутешная вдова сегодня поплачет, а завтра найдет себе если не мужа, то богатого и знатного покровителя, благо, красота позволяет, их же дела совсем не так радужны. Так что тот, кто решил бы понаблюдать со стороны за процессией, заметил бы любопытную картину: если из замка все вышли в строгом соответствии с рангами и титулами, то к тому времени, как пешая процессия достигла базилики Всех святых, ранги и титулы изрядно между собой перемешались. Те, кому смерть Эйлика Россе отнюдь не казалась потерей потерь, шли себе спокойно вслед за королем и королевой. А вот остальные держались все больше позади, чтобы обсудить подальше от королевских глаз и ушей три главных вопроса: кто виноват, что делать, и кто теперь займет место магистра. Кто получит сказочные привилегии, а главное, возможность распоряжаться казной, еще не совсем опустевшей со времени прежнего короля.

Плыли в толпе печальные лица с испуганными, настороженными глазами, посылали друг другу многозначительные взгляды. Легкой рябью пробегали по толпе шепотки, намеки. Что делать? С этим все понятно. Скорбеть. Три дня столица будет в трауре, три дня изволь ходить с печальным лицом и в черном. Но три дня потерпеть можно. Сложнее с тем «кто виноват», и тут в основном кивали на униата Линдиха. Но кивали с осторожностью. Если уж экселенц так ретиво взялся за своих врагов, лучше не зачислять себя опрометчиво в их ряды, а то как раз упокоишься рядом с новопреставленным. Но, поскольку обвинять все же кого-то было надо, то вслух и громко обвиняли во всем личного лекаря покойного, который, всем известно, составлял ему какие-то микстуры и отвары, коими и поил. Энн Россе говорил, что лечит подагру, но все знали, что подагра энна Россе звалась Карлиной, которая рыдала сейчас так душевно, что где-то ей подвывали собаки. Вот и залечил проклятый лекарь бедолагу до смерти. Но если так посмотреть, по-человечески, то тут сам покойный и виноват. Не надо на старости лет брать молодую, и требовательную во всех отношениях жену – подольше тебя хватит.

До короля эти шепотки не доходили, разбиваясь, как волны о скалы, о спины Личной гвардии Его величества, сопровождавшей своего сюзерена как на смотр – во всеоружии, парадном одеянии (правда с черными траурными повязками на рукавах) и при всей имеющейся в наличии фамильной спеси. Для дворянских сыночков энн Россе был никем, нет, меньше чем никем, так себе, вчерашний лавочник, выскочка, хитростью занявший место, которое не про его честь. В целом, король был согласен с этими рассуждениями, но занимало его сейчас немного другое. Про себя Стефан проклинал обычай, предписывающий идти пешком всем, в том числе королю, до места упокоения. Ему бы сейчас присесть, а лучше прилечь, но никак не идти на богослужение, которое продлится в лучшем случае до полудня. В лучшем случае, прошу заметить, благородные энны! Король тяжело вздохнул. Король возвел очи горе.

– Энна, я не вижу вашего брата, – тихо, но сурово обратился король к своей супруге, не глядя на нее, а глядя на сверкающий, покрытый золотом, купол базилики Всех святых, медленно приближающийся к паломникам, наползающим на них как большое рукотворное солнце.

– Разве герцог не должен выказать почтение усопшему и нам своим присутствием? Это вопиющее неуважение. Говорю вам в последний раз, я устал от бесчинств и дерзостей энна Ренарда и приму меры, вы уж не обессудьте.

Суровость государя объяснялась не только дерзостью Ренарда Арниери, на нее было сетовать, все равно, что сетовать зимой на сырую и ветреную погоду, а еще и тем, что чувствовал он себя с утра преотвратно. Обычно Стефан был воздержан в еде и винопитии, но вчерашний вечер в доме братьев Орберт был так хорош, что не зазорно было позволить себе излишества, вот излишества и дали о себе знать в виде головной боли и легкой дурноты. Вечер именно что был хорош, тут же поправил он себя, подставив лицо ласковому прохладному ветерку. Под утро все же разразилась гроза, унесла с собой страшную жару, терзавшую Каверию с самого начала лета. Был хорош, пока не явился этот наглец, герцог Арниери, не устроил ссору с Домиником. И тот факт, что явился он по приказу королевы, ничуть не умаляет его вины. Так что все утро Стефан старательно и привычно лелеял в себе ненависть к энну Ренарду. Это чувство помогало ему ненадолго забыть о своих страданиях.

– Мой брат не единственный, кто сегодня отсутствует. Я не вижу так же энна коннетабля, сир, – тихо ответила королева, не поднимая заплаканных глаз.

Стефан нахмурился. Королева права, как ни противно это признавать, Доминика Орберта не было нигде. Ни рядом с королем, как должно, ни рядом с Ориусом, что было бы объяснимо. Более того, Стефану показалось, что в глазах капитана Личной гвардии он видит тревогу и растерянность. Но разбираться с этим было некогда, поскольку уже распахнула свои огромные врата базилика Всех святых, и над королем, над придворными, поплыл высокий, сводчатый потолок, поддерживаемый стройными колоннами. А на потолке и верхней части стен – лица, лица, старые и молодые, мужские, женские. Тут были все святые Лагоссы, от пришествия Спасителя и до нынешних грешных дней. Экселенц Линдих Авелве утверждал, что их тут ровно пятьсот семьдесят три, так это или нет, король не знал, но от взглядов этих нарисованных глаз ему становилось не по себе, они будто буравили ему спину, вопрошая: а что ты сделал для Лагоссы?

Глава третья. Игра отражений

«За первой придет вторая, за второй придет третья, открыв дорогу Зверю, и возложит он на свою голову корону из соли и пепла».

Из пророчеств Ефосиана

1.

Удивительно, как многое может измениться за какую-то дюжину дней. Эар Арниери, Кровавый герцог, при жизни развлекавшийся на досуге философскими абстракциями о тщете всего сущего, несомненно, нашел бы сей факт весьма забавным и поучительным. Только вот его дочь, молодая королева Лагоссы, забавным это не находила, скорее напротив, находила довольно пугающим. Особенно Ниану тревожило то, как теперь встречал ее муж. Встречал закрытой наглухо дверью, проход к которой, к тому же, был прегражден бароном Ориусом Орбертом собственной персоной. Будь он трижды проклят. Эта сцена повторялась день за днем, и день за днем Ниана слышала от барона одно и то же:

– Его величество очень занят.

При этом голос Орберта был сух и далек от любезности, а во взгляде читалась нескрываемая ненависть. Было понятно, что энн Ориус готов лечь хладным трупом тут, у порога личных покоев короля, но не допустить королеву к мужу.

После того несчастного дня, когда к трауру по энну магистру прибавился траур по коннетаблю Лагоссы, рухнул хрупкий мир в королевской семье. Стефан велел обставить для себя отдельные покои, и теперь там, вдали от Нианы, проходила вся его жизнь. Там вершились дела, к которым она отныне не имела никакого касательства. Туда приходили люди, о которых она ничего не знала. Там заправлял всем Ориус Орберт, о котором в замке заговорили, как о новой силе, и силе, с которой надо считаться. Теперь днями напролет Ниана вышивала у себя в комнатах в присутствии своих придворных дам, испуганных и молчаливых. Обеденный стол по-прежнему накрывали на два прибора, но один уносили чистым и нетронутым. Ночи королева проводила так же в одиночестве, прислушиваясь тоскливо, не слышны ли на лестнице шаги мужа, а еще помня о том непонятном, но страшном, что таилось за маленькой дверцей, скрытой гобеленом. Но и там, и там было тихо. Никому не нужна была королева Лагоссы, ни мужу, ни Спасителю, ни врагу всего сущего.

Дочь Кровавого герцога скользнула задумчивым взглядом по старинной резьбе, украшающей притолоку заветной двери, за которую ей не было хода. Значит, король опять занят. Какой уже день подряд? Или же он занят только для нее? Да и знает ли Стефан о том, что она желает его видеть? Хотелось верить, что нет, что его обманывают, скрывая визиты жены, но Ниана, все же, была не настолько глупа, чтобы тешить себя такими детскими иллюзиями. Стефан никогда не был с ней ласков. Но, хотя королева была до глубины души обижена и напугана, она ни за что не желала, чтобы барон Орберт понял, как сильно она задета всем происходящим. Орберты – это плесень, напомнила она себе.

– Орберты это плесень, слизь, – смеялся энн Эар Арниери над страхами дочери.

Не прошло и месяца после свадьбы, а она прибежала к герцогу с жалобами на то, что совсем не видит мужа, предпочитающего Ориуса Орберта законной жене. Днем они были вместе в казарме, в конюшне, на псарне, на охоте, еще бог знает где. Ночью новобрачный приходил в спальню, падал, и засыпал таким крепким сном, что его было не разбудить теми несмелыми ласками, что Ниана могла себе позволить. Не такой она рисовала себе семейную жизнь в девичьих мечтах!

– Не тронь ее, и не запачкаешься.

– Но принц Стефан…

Легким взмахом руки Кровавый герцог отмел все тревоги Нианы.

– Он твой муж. Ты его жена. До гробовой доски. Терпи, и чтобы я не слышал твоих жалоб. Если принцу нравится опекать эту Третью кровь, понаехавшую в Каверию в поисках счастья, то пусть развлекается. У энна Доминика хотя бы есть ум, он смыслит в войне, смыслит в тактике и стратегии, а молодой Ориус пустышка. Один слишком благороден, второй слишком глуп. Не бойся их. Но помни…

Эар Арниери совсем неласково взял дочь за подбородок, заставив поднять на него заплаканные глаза.

– Помни, что если плесень начинает разрастаться, ее надо выжигать. Беспощадно.

Плесень раздраженно взирала на королеву, глядя сверху вниз.

– Я понимаю, у Его величества много дел, – мягко отозвалась Ниана, отгоняя воспоминания, и улыбаясь светло и всепрощающе тому, кого в глубине души уже считала своим злейшим врагом. Разлучником, отвратившим от нее законного супруга. – Разумеется, я не буду беспокоить Его величество, раз он так занят.

Тонкие пальцы застенчиво огладили голубой шелк платья.

– Я буду ждать в своих покоях, если вдруг король захочет меня видеть. Вы передадите Его величеству, что я заходила, не правда ли?

– Разумеется, – вынужденно поклонился Ориус. Впрочем, поклон был весьма небрежен.

Ниана уже повернулась, чтобы уйти, и успела заметить в глазах младшего Орберта огонек злорадного удовлетворения, но тут же вернулась. Это была уловка, отработанная ею до совершенства с отцом и братом, которые отнюдь не всегда желали выслушивать то, что хотела сказать им Ниана Арниери.

– Барон, только прошу вас, окажите мне услугу, спросите у короля, когда именно он сможет меня принять. Дабы я не беспокоила его понапрасну. Мне и так крайне неловко.

Королева бросила на барона застенчивый взгляд, сопроводив его ее беспомощным пожатием плеч. Уловка сработала. Отказать королеве в такой ничтожной просьбе было бы невероятной дерзостью. Недовольно дернув плечом, Орберт скрылся за массивной двустворчатой дверью, возле которой застыли на часах два гвардейца с алебардами. Ниана, сама кротость, осталась стоять у порога, ожидая ответа. Минуты текли так же лениво, как густой летний мед, давая Ее величеству время для печальных раздумий. За спиной вилась лестница, у короля нынче был свой, отдельный вход в покои. Пролетом ниже кто-то рассмеялся. Смех прозвучал так громко, неуместно, что королева вздрогнула.

– А тут я ей говорю, милочка, ежели вы сомневаетесь, так взгляните сами…

И снова смех, преходящий в шепот и торопливые шаги вниз по ступеням. Замок жил своей жизнью, ему не было дела до страхов королевы.

Глава четвертая. Взлетели искры

«Ересь Ефосиана страшна тем, что низвела бога до низменной природы человека, а мы же всегда старались поднять его на недосягаемую высоту духовного совершенства»

Униат Линдих Авнлве, энциклика «Я скорблю».

1.

Восход только-только забрезжил из-за холмов разбавляя желтым и розовым светом серую предутреннюю муть, когда энн Ренард приготовился покинуть Каверию. Раннее утро им было выбрано, во-первых, потому, что по утренней прохладе дорога легче, а во-вторых, чтобы избежать утомительного прощания с сестрой. Та, конечно, не удержалась бы от слез, от наставлений и жалоб, а все это молодой герцог очень не любил, тем более, что любые жалобы были совершенно бессмысленны. Ниана хотела видеть его тенетатом, до того момента, разумеется, как освободилось кресло магистра, и король уважил ее просьбу. А на все горькие вздохи жены имел полное право пожать плечами и посетовать на женскую глупость и непостоянство. Во всяком случае, на его месте герцог Арниери так бы и сделал. Так что энн Ренард ограничился короткой прощальной запиской, передав ее сестре через Карлину Россе. Вдова записку взяла, учинила сдержанный реверанс и пожелала доброго пути, но не сделала попытки попрощаться с ним наедине и более горячо. Видимо, всем известные добродетели его сестры имели свойство переползать на ее придворных дам, как блохи.

- Как, вы не пообещаете ждать меня? – пошутил он.

Он никогда ничего не предлагал эннне Карлине большего, ничего, кроме ночей, проведенные вместе, а она никогда не просила о большем.

Зеленые глаза вдовы вспыхнули, но огонь притушили ресницы, скрыв от него истинные чувства энны Карлины.

- Я не буду ждать вас, энн Ренард. Но вы все равно возвращайтесь.

Герцогу не хотелось оставлять Ниану одну, он прекрасно понимал, что ее положение в качестве жены и королевы шатко, как никогда, но поделать ничего не мог. Разве что, справиться с поручением короля и вернуться как можно скорее. Еще бы знать, что стоит за этим поручением, кроме очевидного. Изгнание – изгнанием, а о волнениях на копях слухи ходили самые противоречивые, словно королевские шпионы и ищейки униата Линдиха соревновались, кто кого переврет, но и те, и другие проигрывали энне Регине Оддиго, которая слала королю простые и ясные рапорты: каторжники, сиречь скотина ленивая и порочная, работать не желают, поднимают мятежи. За стенами Силезии бродят разбойничьи шайки, которых привлекают обозы с драгоценными камнями, идущие с каторги в столицу. Все это, конечно, довольно тревожно и утомительно, но ничего особенного. Короля, кстати сказать, такие рапорты более чем устраивали. Мятеж – выслать сотню пехотинцев. Разбойники – две сотни, и три десятка всадников. Схватить всех и повесить вдоль дороги на устрашение. Так что в путь, эн Ренард, в путь, и счастливой дороги. Вот только к досаде, а потом и веселью Ренарда, уехать тихо ему не удалось. Едва его небольшой кортеж покинул замок, их нагнал молодой капитан в только что отшитой алой форме и золотых галунах – сам энн Августин Порто, бастард покойного короля и сводный брат нынешнего. Стефан, не изобретя ничего нового, следовал старому принципу: везде должны быть свои люди. Желательно, родственники.

Бастард поклонился коротко, приложив два пальца к тулье шляпы с красным пером.

– Энн Ренард, я к вашим услугам. Его величество приказал мне сопроводить вас до Силезии.

Приказал, так приказал. Ренард передернул плечами, бросив язвительно:

– Король опасается, что я сбегу? Любопытно, куда? В Вольные земли? Отрекусь от титула, состояние бедным раздам, приму ефосианскую ересь, только бы больше не видеть его светлый лик? Заманчивая мысль, жаль, что она не пришла мне в голову раньше!

Энн Августин, очевидно, еще не поднаторевший в искусстве лицемерия, как и в искусстве говорить вежливые колкости, не нашелся, что ответить на такую тираду.

– Нет, что вы, энн. Как можно!

– Как можно, я вам расскажу позже, если захотите, - усмехнулся Ренард, усмехнулся, кстати сказать, уже вполне добродушно, уж очень забавен оказался королевский бастард, даже жаль, что прежде им не доводилось подолгу беседовать. – В путь господа, в путь!

Путешественники, вольные и невольные, двинулись с места. Герцог Арниери убрал от лица непослушную прядь, вглядываясь в утреннее небо. Вроде бы погода пока благоволила, но до конца быть уверенным ни в чем нельзя. До Силезии не доберешься по морю, приятно попивая вино и поплевывая за борт, ехать придется верхом, и дней шесть, если не больше. Так что лучше поспешить.

Лошади мерно шагали, всадники словно бы свято чтили закон, запрещающий носится вскачь по улицам, дабы не разбивать лошадиными подковами камни мостовой. На самом же деле, никто не посмел бы торопить герцога Арниери, даже вздумай он устроить пешее паломничество до Силезии с остановкой в каждом божьем храме. А если бы оный герцог решил добираться до каторги так, чтобы останавливаться на ночлег в своих родовых владениях, разбросанных по всей Лагоссе, то мог бы затянуть прибытие к копям едва ли не на полгода. Ренард это знал, знал это и Августин Порто, по-видимому, принимающий слишком близко к сердцу поручение, возложенное на него королем.

Герцог бросил на своего сопровождающего сочувственно-снисходительный взгляд. Энн Августин сидел в седле прямо, будто кол проглотил, но то и дело украдкой поглядывал на герцога Арниери.

– Успокойтесь, мой благородный энн. Я не собираюсь бежать, – любезно сообщил энн Ренард. – Не собираюсь я так же испариться в воздухе у вас на глазах, оставив после себя серный дух. Сделайте лицо проще, энн Августин и постройтесь получить удовольствие от нашего маленького путешествия. Я, во всяком случае, именно так и собираюсь поступить. Свежий воздух, привлекательные селянки, живописные пейзажи. Наслаждайтесь!

Энн Августин прокашлялся, прежде чем ответить, как будто разговор с герцогом Арниери оставлял у него в горле привкус горечи. Или адской смолы и серы.

Глава пятая. Кости брошены

«Да насрать мне на политику. Моим королем всегда был энн Ренард Арниери, мать твою затейницу».

Мартин Вей

1.

Окна, открытые настежь прямо в летнюю жару, не спасали покои экселенца Линдиха Авелве от сырости, пробирающей насквозь, до костей. Эта сырость поселилась в каменных стенах вместе с первым его хозяином, и уйдет, только если старая часть дворца будет разрушена до основания. И, сказать по правде, давно бы следовало перенести покои в новое крыло, удобное, просторное, выходившее окнами в сад, а изящными террасами на море, но традиция есть традиция. Униаты от самого основания Новой Лагоссы жили здесь, и экселенц Линдих, в память о своих великих предшественниках, днем и ночью стойко переносил холод и сырость мрачных комнат. Тому, кто несет на своих руках пасторские браслеты, больше похожие на кандалы, негоже жаловаться на житейские неудобства, на жесткое ложе и плохую тягу в камине. На том свете отдохнем, если Спаситель дозволит.

На столе лежала аккуратная стопка донесений. У духовного отца всея Лагоссы глаза и уши были везде, и в столице, и за пределами оной, но сегодня почет и внимание в первую очередь оказывались тем новостям, что поступали из королевского замка. Не успел мальчишка Стефан взойти на трон, как уже доставил экселенцу множество неприятных минут. В молодом короле чувствовалось опасное стремление все делать по-своему, не имя при этом ни нужного жизненного опыта, ни мудрых советников рядом. Конечно, униат готов был поддержать и наставить молодого короля, но тот словно не желал помнить о том, что его трон не висит в воздухе, а зиждется на Первой крови. Андтарды, Арниери, Авелве, во веки веков. Ну и Оддиго, куда без них.

Возможно, неуместная порывистость и резкость в принятии решений объяснялась тем, что рядом со Стефаном Андтардом постоянно находилась тень его отца, который был хорошим королем. Не великим, благородные энны, но хорошим. Чье правление принесло не реформы, но процветание и успокоение умов. Дай бог, чтобы его сын сравнился с ним хотя бы наполовину. Об этом говорили все, сожалея, что король Эйнар покинул этот мир так рано, и до Стефана наверняка доносились эти разговоры. Вот мальчишка и лез из кожи вон, чтобы доказать, что он не самый худший из тех королей, что садились на трон Лагоссы. Новое всегда соревнуется со старым. Пока само не состарится.

Униат вздохнул, налил себе вина. Красного каверийского вина, густого, сладкого, растекающегося по венам горячей волной, придающего разуму ясность. В юности, когда вино слишком уж волнует кровь, он предпочитал пить родниковую воду, но на склоне лет ничто не согреет, не взбодрит лучше красного каверийского. Исписанные листы легли на столе веером. Король неблагонадежен, сообщали одни. Король доверяет лишь Орбертам, шептали другие. Униат морщился, но заставлял себя читать то, что и так знал, дабы не пропустить ненароком что-нибудь важное. Король все больше внимания уделяет девице Орберт, определенной не так давно в свиту королевы Нианы. Король подарил девице гнедую кобылицу (прости, Спаситель, осведомители уже заговорили пошленькими стишками). Шпионы считают, что подарил бы и еще что-нибудь, посущественнее, но сестра новоиспеченного герцога Ориуса Орберта скромна и целомудренна. Униат с раздражением отодвинул в сторону очередной донос. Глупцы. Да стоит ли эта новость того времени, что он потратил на ее прочтение? Король вздыхает по фрейлине! Эка невидаль! Да Стефан может раздать всю конюшню дамам жены, это не отменит того, что он женат на Ниане Арниери, и будет женат, во всяком случае, пока он, униат Линдих, является Духовным отцом королевства. Так что королева пока в безопасности. А что там с ее братом? Тонкие, все еще красивые пальцы экселенца безошибочно извлекли из разложенного веером пасьянса, состоящего из вранья, правды, зависти и корысти, лист, помеченный в углу эмблемой Спасителя и буквой «Л». Донесение от экселенца Людвига было лаконичным, но оно единственное сегодня заслуживало внимания униата.

Прочитав первые строчки, экселенц от неожиданности неловко дернул локтем, кубок покачнулся и несколько красных капель упало на бумагу. Однако! На энна Ренарда совершено покушение, но неудачное. Энн жив, почти здоров, едет дальше. К сожалению, злоумышленника поймать не удалось, зато удалось пожелать доброго пути графине Регине Оддиго, спешащей в столицу.

Линдих Авелве побарабанил пальцами по столу в сильнейшем раздражении. Спаситель помилуй, только этой (униат проглотил неподобающее духовному лицу слово) нам тут не хватало. Оддиго, терновое семя, «Четвертые с краю». После победы на тираном Гораном, королевство разделили, как лакомый кусок, на троих, хотя в начале их было четверо. Оддиго, конечно, кинули потом крошки с королевского стола. Утешили, так сказать. Да, они занимали высокие посты при дворе и церкви, униат Аурелио, которому наследовал экселенц Линдих, был по рождению Оддиго. Да, их дочерей брали в жены Авелве, Арниери и Андтарды, когда своих девиц не хватало. Но они так и не обрели то, к чему стремились. Не богатство, Оддиго были богаты. Не почет, он легко покупается. Власть. Но власть, увы, не продажная девка, на всех ее не хватает.

В дверь постучали. Униат недовольно поднял голову от бумаг. Его редко осмеливались беспокоить в это время, но если уж побеспокоили, значит, случилось что-то важное.

– Да?

– Экселенц, прибыла королева Ниана со своей дамой, Карлиной Россе, и очень просит ее принять, – доложил секретарь, бросая украдкой жадный взгляд на бумаги, лежащие под рукой униата. Тайны, тайны, чужие тайны, что может быть заманчивее?

Экселенц Линдих поднялся.

– Проводите королеву и ее даму в сад, я сейчас приду.

Да, лучше принять их в саду. В саду, по крайней мере, нет этой ужасной сырости.

Спускаясь по лестнице, переходя из старого крыла в новое, Линдих Авелеве думал о том, что, кажется, догадывается, зачем к нему пожаловала Ниана. Конечно, королеву опять надо будет поддержать, ободрить и наставить, и иногда экселенц вздыхал про себя, что все это больше пристало бы делать кому иному: матери там, старшей сестре или кормилице. Но не было у Нианы Арниери матери, умерла бедняжка рано, да и недоверчива была эта девочка с детства, что не мудрено, с таким-то отцом, как Кровавый герцог. А доверие королевы было очень нужно Церкви и униату. Так и получилось, что Линдих Авелве, углядевший в девице Арниери весьма существенные достоинства, взял ее под свое крыло и сделал женой короля. Достоинствами этими были не ум, не так уж умна была Ниана, хотя, конечно образована, как подобало столь высокородной энне, и уж точно не красота, а нечто куда более ценное – преданность, послушание, и умение быть благодарной за все, что для нее делали.