Я был немецким солдатом во время Второй мировой войны. В один из дней меня вызвали в штаб и выдали талоны на питание. Это обрадовало — с продовольствием становилось всё хуже и хуже. Встретив доктора, я попросил у него мазь для лица. Советы подходили всё ближе и ближе.
Через какое-то время я оказался в траншее вместе с другими солдатами: один, как и я, служил при штабе, а двое были эсэсовцами. На холме напротив залегла группа советских солдат. Я видел их, но стрелять не стал.
Мне стало интересно: а мой карабин вообще стреляет? Я зарядил его, направил в небо и нажал на курок. Выстрела не было. Оказалось, карабин был учебной бутафорией. На меня будто свалился груз облегчения. Увидев это, один эсэсовец ухмыльнулся и презрительно бросил:
— Вояка…
СС-вцы открыли огонь, но быстро поняли, что перевес на стороне противника, и крикнули:
— Уходим!
Мы бросились по окопам, пригибаясь. Через какое-то время выбрались в лесополосу, а потом — на шоссе. Пахло гарью, железом, горелым мясом. Справа я заметил пушку Flak-88, вдавленную в воронку. Торчали только обломки металла вперемешку с телами. Весь конвой был разбит с воздуха. Меня мутило, хотелось пройти это место как можно скорее.
Наконец мы вышли к забору из рабицы. За ним играли мальчишки. Перемахнув через забор, мы оказались окружены шведскими пограничниками. Мы подняли руки. Эсэсовцы умоляли взять их под защиту и дать шведское гражданство, а потом начали угрожать. Их отправили обратно за забор. Позже мы узнали, что их расстреляли русские.1