Красный лотос

Глава 1.

В середине XX века в стране Сяньчжоу, простиравшейся от величественных гор на севере до бескрайних морских горизонтов на юге, жизнь бурлила под гнетом стремительно меняющегося мира. Эта земля, славившаяся своими древними традициями и богатой культурой, переживала непростые времена. Здесь древние философии пересекались с жаждой нового, а хаос эпохи наполнял улицы городов звуками, красками и тенями.
Город Тяньюй, жемчужина прибрежных земель, возвышался над морем, словно сторожевой маяк. Его порты встречали корабли из далеких стран, привозя с собой шелк, специи и самые невероятные истории. Каждый квартал Тяньюя жил своей жизнью. Улицы, где гудели рынки, были насыщены ароматами пряных блюд и звонкими голосами торговцев. Узкие аллеи, затерянные между высотными домами, казались лабиринтами, в которых кипела потаенная жизнь.
На севере города громоздились старинные особняки, сохранившие отблеск былой роскоши. Здесь жили те, кто когда-то правил этой землёй, а теперь с тоской наблюдали, как всё вокруг изменяется. В центре, среди хаотичного переплетения улиц, кипел деловой квартал с банками, торговыми домами и небольшими ресторанчиками, где можно было услышать споры на десятках языков. Но настоящим сердцем Тяньюя был порт. Его доки никогда не пустовали — то разгружались гигантские контейнеры, то отправлялись в путь небольшие рыбацкие лодки.
Порт стал не только местом торговли, но и зеркалом судьбы города. Здесь решались не только коммерческие сделки, но и судьбы людей. Каждый новый день приносил с собой слухи, тайны и опасности. На фоне громоздких кранов и складов разыгрывались сцены, которые никто не должен был видеть. Вечерами порт окутывал густой туман, скрывая его настоящую сущность от посторонних глаз.
В этом городе было что-то магическое и пугающее одновременно. Тяньюй привлекал своей контрастностью: яркими огнями центральных улиц и зловещей тишиной переулков. Здесь каждый знал, что за сверкающими витринами магазинов скрывались опасные сделки, а улыбки незнакомцев могли стать началом конца.
И в этой тени больших перемен, скрытой под завесой внешнего спокойствия, власть принадлежала не только политикам и бизнесменам. Три могущественные группировки вплетались в ткань города, управляя его ритмом. Но пока их имена звучали в разговорах шёпотом, оставляя горожанам место для догадок и страха.
Вот уже несколько дней в Тяньюе ходили слухи о загадочном грузе, который должен был прибыть в порт. Шепот об этом разносился по тавернам, переулкам и даже пробирался в роскошные кабинеты, вызывая у одних азарт, а у других — тревогу. Груз, известный как “Бэйюнь”, обещал нечто большее, чем золото или оружие. Каждый знал: кто заполучит его, тот получит власть, которая может перевернуть весь город.
На холме, с которого открывался вид на порт, стоял старинный особняк. Его выцветшие стены и потрескавшиеся колонны помнили лучшие времена, когда здесь звучали смех и музыка. Теперь же в этом доме царила тишина, нарушаемая лишь редкими шагами охраны. Именно здесь, в одном из просторных залов с высокими окнами, покрытыми густыми шторами, уже несколько лет собирались лидеры трёх группировок, известных всему Тяньюю.
Обстановка в комнате была выдержана в духе прошлого века. Потускневшие картины на стенах, массивный дубовый стол в центре, вокруг которого стояли тяжёлые кресла, и лампа с зелёным абажуром, освещающая помещение мягким, но достаточным светом. В воздухе висел запах старого дерева и едва уловимые нотки табака.
В кресле у окна, сложив руки на груди, сидел Ван Байхай, глава Красных тигров. Его мощная фигура, строгий взгляд и осанка выдавали человека, привыкшего к абсолютной власти. Он не любил делить то, что считал своим по праву. Порт был его территорией, его гордостью, и слухи о том, что кто-то замахивается на его владения, выводили его из равновесия. Ван смотрел на город за окном, но мысли его явно были здесь, в комнате.
Чжан Тяньлэ, лидер Золотой улыбки, расположился напротив Вана. Его поза была более расслабленной, а на лице играла лёгкая улыбка. Чжан был известен своим обаянием и умением находить общий язык с кем угодно. Ему не было нужды спорить с Ваном — их отношения всегда оставались тёплыми. Он считал, что любой вопрос можно решить словами, а не кулаками, хотя и не боялся показать силу, если это требовалось.
Рядом с ним, чуть поодаль, сидел Чжан Тяньюэ, глава Чёрного ветра. Его поза была напряжённой, а взгляд — цепким и настороженным. Несмотря на кровное родство с Чжаном Тяньлэ, он был куда менее дипломатичным. Тяньюэ предпочитал действовать быстро и жёстко, что часто вызывало недовольство у Вана. Однако этот союз держался на неразрывной выгоде, которую каждая из сторон приносила друг другу.
Трое мужчин молчали, будто выжидали, кто первым нарушит тишину. В воздухе повисло напряжение, которое, казалось, можно было разрезать ножом. Ван Байхай, наконец, оторвал взгляд от окна и обвёл комнату взглядом:
— Итак, господа, каковы наши намерения относительно “Бэйюня”? — его голос звучал уверенно, даже властно, словно он уже знал ответ, но хотел услышать его от других.
Чжан Тяньлэ, расположившийся в кресле напротив, не спешил с ответом. Он слегка откинулся, наслаждаясь моментом, а его пальцы плавно вращали сигару. Взгляд был мягким, но внимательным. Он не стал вмешиваться в эту беседу сразу, зная, что Ван никогда не терпит давления, но и зная, что это момент, когда надо искать компромисс.
Тяньюэ, напротив, не выжидал. Он резко поставил стакан на стол, будто для того, чтобы подчеркнуть свою позицию.
— Разделим, Ван, — его слова звучали решительно, как выстрел. — Этот груз слишком велик, чтобы один забрал всё. Мы все знаем, что в игре участвуют не только мы. Если мы не поделим его, кто-то другой заберёт. У нас, как всегда, есть только один выбор — либо мы делим, либо уходим с пустыми руками.
Его лицо было напряжённым, глаза — холодными, как лёд. Он не тратил время на мягкие слова и не пытался манипулировать. Он говорил прямо, и его голос не предвещал уступок.
Ван Байхай стиснул зубы, его рука сжалась в кулак на столе. Он был высок и мощен, каждый его жест был силой, которая напоминала, что с ним шутки плохи.
— Я не делюсь. Мой порт, мои товары, мои правила, — его слова были короткими, как пули. — Ты, Тяньюэ, слишком часто забываешь, что я тут главный. Вся эта игра не для меня. Ты можешь пробовать делить, но помни, я никому не дам откусить от моего пирога.
Чжан Тяньлэ наклонился вперёд, вытягивая сигару и медленно выдыхая дым, он с лёгкой улыбкой заговорил, не пытаясь вмешиваться в конфронтацию.
— Ван, ты как всегда прямолинеен. Но ты знаешь, что делить не всегда плохо. Мы можем договориться. Каждый из нас возьмёт то, что ему нужно. Это не слабость, это умение адаптироваться. Так или иначе, у нас нет другого пути, как только работать вместе.
Он откинулся обратно в кресло, его взгляд оставался спокойным, но и в нём было нечто, что не давало покоя. Чжан не спорил напрямую, но его слова держали Вана на грани. Он знал, что между ними есть определённая договорённость, которую нельзя просто так разорвать.
Тяньюэ посмотрел на своего брата с лёгким раздражением, но не стал отвечать. Его взгляд вернулся к Ван Байхаю, который, казалось, уже принял решение.
— Ты всё сказал, Ван? — спросил Тяньюэ, не скрывая в голосе вызова. — Я не собираюсь тратить время на разговоры. Если ты не хочешь делить, я предложу другим. Можешь стоять в одиночестве, а я не буду ждать, пока ты решишь, что делать.
Ван Байхай сделал шаг к окну, его силуэт стал массивным, и всё вокруг казалось приглушённым. Он взглянул на город, задумавшись на мгновение. Но слова, сказанные Тяньюэ, не оставили ему выбора. Он повернулся и, стиснув зубы, произнёс:
— Дела будут решаться на моих условиях. Но раз уж ты так настойчив, Тяньюэ, посмотри, к чему это приведёт. Помни, я не потерплю, чтобы меня обходили.
Тяньюэ не ответил сразу. Он почувствовал, что дальше переговариваться смысла нет. Ситуация требовала действий.
Чжан Тяньлэ, наконец, вмешался:
— Слушайте, если мы не решим это как люди, то мы можем остаться с пустыми руками. Ван, Тяньюэ, мы не враги. Мы можем найти решение, которое устроит нас всех.
Он снова закурил сигару и, откидываясь в кресле, добавил:
— Лучше уж все вместе, чем поодиночке.
Ван Байхай, стоя у окна, стиснул челюсти. Его взгляд был твёрд, как камень, а голос, когда он заговорил, не оставлял сомнений:
— Я не собираюсь делить "Бэйюнь". Это моё, и точка. Никто не заберёт у меня то, что я заслужил, даже если бы он был братом.
Тяньюэ дернул бровью, его лицо тут же потемнело. Он не любил, когда ему отказывают в прямом, даже если это был Ван.
— Ну да, ты всегда был таким, — произнёс он с сарказмом, злобно скривив губы. — Ты всегда хочешь всё для себя, Байхай. Как обычно. Но это не тот случай. Ты не можешь держать этот груз в одиночку. Понимаешь это, нет?
Скрипнув зубами, Ван повернулся к брату.
— Я сказал — нет. И если ты хочешь попробовать что-то изменить, могу предложить пару способов, как это сделать, — его голос был холодным, с налётом угрозы.
Между ними повисла тишина. Тяньюэ был готов ответить, но в этот момент Чжан Тяньлэ поднялся с места и, потянувшись, заговорил спокойным, почти беззаботным тоном:
— Слушайте, ребята, хватит спорить. Мы тут не для того, чтобы друг другу глотки перегрызаить. Мы для того, чтобы решить дело, а не топить себя в этих мелких конфликтах. — Он сделал паузу и, слегка улыбнувшись, добавил: — Давайте расслабимся, а потом уже вернёмся к этому. Мы все сгорели как факелы. Нужен перерыв, чтобы в голове порядок был.
Ван покосился на него, не говоря ничего. Он знал, что Тяньлэ — мастер решать такие вещи, но не был уверен, что это поможет. Однако Тяньлэ был непреклонен, и, заметив его уверенность, Ван кивнул, скрепя зубами.
— Ты прав, — сказал он, словно соглашаясь по принуждению. — Отдохнём немного. Но после этого... не обижайся, если я буду на своём.
Тяньюэ, хотя и не был в восторге от паузы, знал, что это нужно. Он взглянул на Тяньлэ с явным раздражением, но тоже согласился.
— Ладно, черт с вами, — буркнул он, направляясь к двери. — Но если после этого снова начнёте рассказывать мне, как мне действовать, я на это не согласен. И всё равно буду делать, как считаю нужным.
Тяньлэ рассмеялся, разгоняя напряжение.
— Мы все уравновешенные люди, — ответил он с улыбкой. — Но на твоё слово, Тяньюэ, мы всегда найдём время. Встретимся в "Красном лотусе", и там уж по-серьёзному поговорим.
Ван кивнул, а потом шагнул к своей машине. Они все выехали с территории Вана, и машины двинулись в сторону кабаре, известного в Тяньюе — "Красного лотуса". В воздухе витал запах ночного города, где жизни не было лишней, а напряжение оставалось в каждом шаге.
Улица Хуацзе, как и вся её репутация, была не просто частью Тяньюя, а его сердцем — местом, где каждый шаг мог обернуться как удачей, так и падением. От асфальтированных дорог здесь веяло лёгкой дымкой, будто сама улица, вбирая в себя свет и шум города, становилась живым существом. Здесь не было ни тишины, ни покоя. Вечером и ночью она наполнялась сотнями людей: шумные толпы, запах дорогих сигарет и драгоценных духов, выкрики азартных игроков и приглушённые звуки смеха. Игральные дома и кабаре стояли здесь через каждые несколько метров, их двери были приоткрыты, будто приглашая пройти, но в то же время скрывая всё, что происходит внутри, от посторонних взглядов.
Тут гуляли проститутки, наркоторговцы и шулера, тут же можно было встретить чиновников, бизнесменов и по-настоящему влиятельных людей, у которых, казалось, была своя собственная версия этого города.
И среди всех этих иллюзий и масок выделялся "Красный лотос" — кабаре, которое по праву считалось самым ярким местом на улице Хуацзе. Его фасад, старинный и вычурный, сочетал элементы восточной и западной архитектуры. Витражи с изображением цветов в контурных оттенках красного и золотого расцвечивали фасад, а сверху над дверями висела позолоченная вывеска, которая, как огонь, манила внутрь. Лампы вдоль стен, спрятанные в вырезах из темного дерева, тускло мерцали, словно не желая раскрывать тайны этого места до конца.
Вход в "Красный лотос" украшали массивные деревянные двери, на которых горели таблички с золотыми буквами, сияющими на фоне чёрного лака. На небольшом возвышении, рядом с дверями, стоял охранник в строгом костюме, наблюдавший за каждым проходящим, словно он был стражем этой мирской фауны. Здесь не было случайных людей, каждый, кто ступал через порог, знал, что в "Красном лотосе" не только пьянят, но и могут оставить без всего.
Внутри "Красного лотуса" атмосфера сразу поглощала всех, кто входил. Освещённые огнями люстры в стиле ар-деко висели над главным залом, заливая его мягким светом, который создавал тёплый, почти интимный эффект. Стены были обиты роскошным бархатом глубокого красного цвета, что подчеркивало изысканность заведения. Головокружительные потолочные рисунки с изображениями восточных символов и цветов переплетались с мотивами западного модерна, создавая ощущение того, что время и пространство здесь теряют свою значимость.
Мраморный пол, слегка потертый от времени, блестел в свете, отражая силуэты людей. Простой, но элегантный стиль мебели — кресла и диваны из кожи с глубокими подлокотниками, обитые дорогими тканями — подчеркивали статус заведения. Здесь и там стояли небольшие столики, покрытые белоснежными скатертями с золотыми узорами, на которых стояли высокие хрустальные стаканы с коктейлями, подаваемые официантами в строгих униформах. По углам зала были размещены маленькие декоративные водопады, чьи струи льющейся воды создавали лёгкий фоновый шум, смешиваясь с музыкой.
На сцене, окружённой позолоченными колоннами, сейчас выступал джазовый оркестр, играющий мелодию в стиле свинг, добавляя живое дыхание в это место. Золотые фрагменты на сцеплении с тёмным бархатным занавесом придавали ещё больший шик. Пару шагов от сцены находилась небольшая танцевальная площадка, где женщины в изысканных платьях с открытыми плечами, украшенные драгоценными украшениями, плавно двигались в ритме музыки. Мужчины, сидящие за столиками, с улыбками и кокетливыми взглядами следили за танцем, иногда переговариваясь между собой.
В воздухе витал запах дорогих сигарет и алкоголя, что придавалось легким, но изысканным ароматам одеколонов и парфюмов. Рядом с барной стойкой стояли несколько мужчин в дорогих костюмах, что-то переговаривая между собой, обсуждая интересные предложения и куря сигары. За стойкой бармена медленно вращались бутылки виски, рома, дорогого шампанского, создавая атмосферу уверенности и лёгкого безумия.
Одна из девушек-работниц, элегантно одетая в платье цвета сливочного льда, шла через зал, неся в руках поднос с коктейлями. Она остановилась у столика, где сидел мужчина средних лет в строгом костюме, с небольшими усиками, явно чиновник. Он посмотрел на неё, слегка приподняв брови:
— Ах, мадам, не могли бы вы мне предложить что-то поизысканнее? Как бы это ни звучало, но сегодня мне хочется расслабиться в полной мере, — сказал он, делая жест рукой.
Девушка, слегка улыбнувшись, склонилась:
— Конечно, сэр. Что вы предпочитаете? У нас есть новинка — "Ночной цветок" или "Голубое золото", оба коктейля изысканны на вкус. Уверена, что они вам подойдут.
Он оглядел её с интересом, не скрывая своей привязанности к женской красоте, но взгляд быстро вернулся к её предложениям.
— Ну, давайте "Голубое золото". — Он вежливо кивнул. — И побольше льда, чтобы в этом жарком городе немного охладиться.
Девушка улыбнулась и удалилась, оставив мужчину погружённым в свои мысли.
Тем временем Тяньлэ, который всегда предпочитал изысканность в каждом движении, начал проводить своих гостей к специальным местам, отведённым для таких, как они. Кресла и диваны в этих частях зала были отделены тонкими занавесами, но даже за ними сохранялась атмосфера роскоши и уединённости. Он подошёл к одному из столов, где были самые удобные места с видом на сцену, и мягко поднял руку, приглашая гостей присесть.
— Пожалуйста, здесь для вас, — сказал он, жестом показывая на стол. — Весь зал будет в вашем распоряжении, но я думаю, этот уголок будет удобнее для нашего разговоров.
Гости, слегка кивнув, устроились, оглядываясь на интерьер и с наслаждением принимая эту атмосферу. Завтра будет время для деловых переговоров, а пока можно было забыться и почувствовать себя частью этого роскошного мира.
За их столиком царила лёгкая, почти лениво-расслабленная атмосфера. Тяньлэ, раскинувшись в кресле, с довольным видом постукивал пальцами по подлокотнику, подзывая официанта.
— Налейте нам что-нибудь хорошее, но чтоб голову не туманило, — бросил он небрежно, вынимая сигару. Один из услужливых работников поднёс зажигалку, и вскоре густой, ароматный дым поднялся в воздух. — Ночь у нас длинная, спешить некуда.
Байхай молчал, но его взгляд скользил по залу с неприкрытой оценкой. Он не был любителем подобных мест — вся эта нарочитая роскошь, дорогая мишура, блеск, призванный скрыть за собой грязные сделки и сомнительные удовольствия. Но он не собирался показывать неудовольствие. Тяньюэ, в отличие от него, едва скрывал раздражение, однако позволил себе откинуться назад, лениво вертя в пальцах бокал с коньяком.
В этот момент свет в зале слегка угас, погружая гостей в полумрак предвкушения. Вспыхнули направленные на сцену прожекторы, выхватывая из темноты женскую фигуру.
Она стояла в центре, выжидающе, на долю секунды задержавшись, будто позволяя залу впитать её образ. Тонкий стан, плотно облегаемый платьем, расшитым золотыми нитями, свет, переливающийся на каждом изгибе ткани, струящиеся по плечам тёмные локоны, алые губы — этот контраст только подчёркивал её фарфоровую кожу.
Музыка зазвучала мягко, словно осторожный шаг по гладкому паркету. Затем раздался голос — низкий, насыщенный, окутывающий, тянущий за собой, как медовый шлейф, от которого невозможно отвернуться. Она пела, и каждый звук казался продуманным, но в то же время живым, искренним, как взгляд, которым она ласково скользила по залу.
Этот взгляд ненадолго задержался в их стороне.
Байхай, до этого безразлично наблюдавший за происходящим, чуть подался вперёд. Он никогда не был человеком, которому по душе бесполезные развлечения, но в этой женщине было что-то… неуловимое, что-то, что заставило его задержать взгляд.
— Что за девушка? — спросил он негромко, не отрывая глаз от сцены.
Тяньлэ усмехнулся, и в этой усмешке читалась нескрываемая гордость.
— Цюй Моюэ, моя золотая птичка, — произнёс он лениво, с наслаждением растягивая каждое слово. — Голос — как весенний ветер, тело — как шёлковая лента. Знает, как держать публику в руках.
Байхай не ответил. Он не был человеком, раздающим похвалу просто так. Он просто продолжал смотреть — отмечая каждое её движение, манеру исполнения, ту тонкую игру, когда один взгляд мог заворожить весь зал.
Тяньюэ, сделав вид, что всё это ему неинтересно, лениво отпил из бокала, но разок-другой всё же скользнул взглядом по сцене. Тяньлэ же, довольный собой, вновь откинулся в кресле, зная: если даже Байхай, этот хищник, не смог остаться равнодушным — значит, Моюэ действительно стоит того, чтобы называться его главной жемчужиной.
Песня затихала, голос певицы растворялся в воздухе, оставляя после себя лёгкий, почти осязаемый шлейф напряжения. Аплодисменты ещё не прозвучали, но в зале повисла тишина — редкая, драгоценная секунда, когда даже самый искушённый зритель не мог найти слов.
Тяньлэ щёлкнул пальцами, подзывая одного из работников. Тот, не мешкая, склонился ближе, выжидая приказа.
— Позови-ка сюда Моюэ, — голос Тяньлэ был ленивым, но в нём звучала та особенная непререкаемость, которая не требовала уточнений.
Слуга исчез за тяжёлыми портьерами, оставляя за собой лишь лёгкий шелест ткани. Тяньлэ же неспешно потянулся, устраиваясь удобнее. Он лениво покачивал в руке бокал, любуясь, как густая янтарная жидкость отражает мягкий свет люстр.
— Знаете, что отличает по-настоящему ценный товар? — его голос звучал размеренно, почти задумчиво. — Красота без души — не более чем витрина. Голос без характера — просто звук. Настоящая редкость — та, кто заставит мужчину забыть, кто он есть, и хоть на миг поверить, что мир принадлежит ему.
Он усмехнулся, переведя взгляд на гостей.
— Моюэ умеет это. Человек может прийти сюда в отчаянии, с грузом забот, но стоит ей запеть, и вдруг кажется — всё не так уж плохо. Или, по крайней мере, можно сделать вид, что так. Разве не ради этого сюда приходят?
Байхай молча слушал, не отвлекаясь от сцены, где девушка, окончив выступление, элегантно принимала благодарности публики. Он всё ещё наблюдал за ней, но теперь его взгляд стал чуть внимательнее.
Тяньюэ, не скрывая скуки, вертел в пальцах сигарету.
— Если уж ты её так расписываешь, посмотрим, что она скажет, — протянул он с лёгкой насмешкой.
Но не успел он закончить, как шторы у входа в их зону дрогнули, и в проёме показалась сама Цюй Моюэ.
Она не торопилась. Шла мягко, скользя по полу, будто бы не касаясь его вовсе. Небрежный наклон головы, лёгкая полуулыбка, которую можно было принять и за тень смеха, и за простое проявление вежливости. Внимательный взгляд, оценивающий, но не слишком откровенный.
— Вы звали меня, господин Чжан? — её голос прозвучал ровно настолько мягко, чтобы не показаться холодным, но и не настолько тепло, чтобы сочли за заискивание.
— Разумеется, моя дорогая, — Тяньлэ приветствовал её широким жестом, не скрывая удовольствия. — У нас сегодня особенный вечер, и ты его только украсила. Подойди ближе, отпей с нами вина, разве не об этом мечтает каждая красавица?
Она задержала на нём взгляд, словно раздумывая, но затем изящно склонила голову. Движение было плавным, женственным, исполненным той тонкой грации, что делала её ответы ясными ещё до того, как они срывались с губ.
— Благодарю за вашу щедрость, господин Чжан, но я ещё не закончила сегодняшний вечер. Меня ждут зрители.
Тишина, повисшая после её слов, казалась ещё плотнее, чем приглушённые звуки зала.
Байхай, всё так же молча наблюдавший за ней, едва заметно ухмыльнулся, но ничего не сказал.
Тяньюэ же откинулся назад, раздражённо прищурившись.
— Чего звать, если она не останется? — проворчал он, беззвучно раздавливая сигарету в пепельнице. — Тратить время впустую — тоже, вижу, искусство.
Тяньлэ, однако, и бровью не повёл. Напротив, усмехнулся, сдвинул бокал, точно предлагая тост, и кивнул:
— Верно. Обязанности превыше всего. Тогда не буду тебя задерживать, моя птичка.
Моюэ вновь склонила голову, в её движении — безупречность исполнения, в голосе — ни намёка на раскаяние.
— Спокойного вечера, господа.
Она развернулась плавно, не торопясь, и исчезла в полумраке коридора, оставляя за собой лишь тонкий аромат жасмина и дорогого табака.
Тяньюэ выпустил струю табачного дыма, откинулся в кресле и с ленцой взглянул на собеседников. В его глазах читалась насмешка, но голос был ровным, без лишнего драматизма:
— А ведь наш дорогой губернатор, господа, играет с нами в любопытную игру. Сун Цзинхуа всегда был скользким типом, но теперь, похоже, он решил, что может водить нас за нос.
Байхай медленно поднял взгляд от бокала, в котором лениво плескался коньяк, и на мгновение в зале будто похолодало.
— Конкретнее, — его голос был низким, спокойным, но в этой спокойствии чувствовалась сталь.
Тяньюэ усмехнулся, точно предвкушая интересную реакцию.
— Говорят, он не так уж нейтрален, как хочет казаться. Водит разговоры с людьми, с которыми нам бы не хотелось делить стол. А может, даже и с теми, кто решил поиграть в большие ставки.
Байхай чуть заметно кивнул, барабаня пальцами по массивному подлокотнику.
— С кем именно?
Тяньюэ пожал плечами, сделав вид, что слова для него не так уж важны.
— Люди говорят. Всякие люди. Островные бизнесмены, северные поставщики… Может, он решил, что пришло время сменить покровителей.
Байхай отпил глоток, не отводя взгляда.
— Что ты предлагаешь?
Тяньюэ прищурился.
— Пока что предлагаю не делать вид, будто он нас не держит за дураков.
— Довольно, — мягко, но твёрдо вмешался Тяньлэ. Он лениво перевёл взгляд с одного на другого, и в уголках его губ мелькнула лёгкая улыбка, будто всё происходящее его забавляло. — Мы здесь не для того, чтобы ломать себе голову над политикой. Время позднее, вечер в разгаре. Разве не лучше обсудить что-то более приятное?
Тяньюэ сжал челюсти, но спорить не стал. Вместо этого он откинулся назад и, скрестив руки на груди, нехотя протянул:
— Ну, если хочешь о приятном… Тогда, может, вернёмся к “Бэйюню”?
Тяньлэ усмехнулся, взял бокал и покачал его в руке.
— О, ты никак не оставишь эту тему, братец.
— Груз не та штука, которую можно игнорировать, — отрезал Тяньюэ. — Ты знаешь это так же, как и я.
Байхай медленно поставил бокал на стол. Его тяжёлая ладонь на мгновение задержалась на отполированном дереве, прежде чем он поднял глаза на Тяньюэ.
— Я уже сказал, — голос был ровным, без намёка на эмоции, но в этой ровности ощущалась глухая усталость, — не вижу смысла продолжать этот разговор.
Тяньюэ ухмыльнулся, склонив голову чуть вбок, точно рассматривая что-то забавное.
— Смысл, говоришь? А я вот вижу смысл. Груз этот слишком большой, чтобы его мог удержать один человек. Слишком шумный, чтобы ты мог запереть его в порту и надеяться, что никто не сунет нос.
Байхай не ответил сразу. Он молча закурил, делая затяжку медленно, с расстановкой, будто каждое его действие было продумано наперёд. Потом выдохнул дым и тихо усмехнулся.
— Ты много говоришь, но суть одна: хочешь кусок того, что принадлежит мне.
— Кому принадлежит — ещё вопрос, — резко бросил Тяньюэ, и улыбка на его лице исчезла.
Байхай откинулся в кресле, скрестив руки на груди, но в его позе не было расслабленности.
— Ты уже забыл, кто контролирует порт?
— А ты, видимо, забыл, что без рынка и людей, которые знают, как обращаться с товаром, этот порт — просто груда причалов, — в голосе Тяньюэ прорезалась явная раздражённость.
Тяньлэ тихо выдохнул, сжал переносицу пальцами и устало покачал головой.
— Да что с вами делать, а? — Он перевёл взгляд с одного на другого, и в его голосе слышалось чуть больше усталости, чем хотелось бы показывать. — Каждый раз одно и то же. Вы как два пса, которые вцепились друг другу в глотки и ждут, кто первый дёрнется.
Байхай посмотрел на него с прищуром, но промолчал. Тяньюэ же скептически хмыкнул.
— Может, потому что псы чувствуют, когда рядом кто-то хочет забрать их добычу?
— Может, потому что псы иногда бывают упрямее, чем того требует ситуация, — с лёгкой насмешкой ответил Тяньлэ, лениво накручивая на палец цепочку карманных часов.
Он выдержал паузу, а потом взял свой бокал, покачал вино в свете ламп и проговорил, обращаясь скорее к своему напитку, чем к собеседникам:
— А ведь вечер был таким приятным. Может, продолжим его в том же духе? Или мне и правда стоит напоить вас обоих, чтобы вы наконец расслабились?
Байхай лениво провёл пальцем по краю бокала, взгляд его оставался спокойным, но в этой спокойствии было что-то тягучее, глухое, как приближающаяся буря. Он выждал секунду, позволяя вину в бокале отразить свет ламп, и, не поднимая глаз, произнёс:
— Тяньюэ, ты живёшь в мире, где слишком легко строить надежды. Твои люди говорят тебе то, что ты хочешь слышать, а ты веришь в это, как ребёнок в сказки.
Тяньюэ чуть подался вперёд, в его взгляде мелькнул огонь, но прежде чем он успел открыть рот, Тяньлэ уже поставил бокал на стол с чуть более громким звуком, чем следовало бы.
— Давайте обойдёмся без этого, — он улыбнулся, но в этой улыбке чувствовалась твёрдость. — Может, поговорим о чём-то, что не испортит этот вечер окончательно?
Тяньюэ хмыкнул и откинулся назад, но по тому, как он играл зажигалкой в пальцах, было ясно — в нём ещё кипит раздражение.
— Ну что ж, раз уж я теперь в детском саду, где меня поправляют на каждом слове, давайте обсудим что-нибудь… расслабляющее, — его голос звучал мягко, но насмешка в нём была острой, как лезвие.
Тяньлэ сделал вид, что не заметил, и продолжил:
— Например, слухи, которые ходят в городе. Говорят, новые артисты из Шанхая приезжают в наши края. Может, прикупить ещё парочку для «Красного лотуса»?
— Разве тебе мало твоей золотой птички? — усмехнулся Тяньюэ.
— На таких, как она, всё держится, но обновлять коллекцию никогда не помешает. Люди любят новизну, — Тяньлэ с лёгкостью провёл пальцем по своему перстню, лениво наблюдая за собеседниками.
Байхай медленно кивнул, соглашаясь, но тут же перехватил взгляд Тяньюэ — тот смотрел на него с лёгким, почти детским весельем, будто знал, что скоро скажет что-то, что непременно заденет.
— Хотя, может, тебе, Байхай, стоит заглянуть в это дело? Всё же порт приносит золото, но, говорят, в удовольствиях тоже неплохие деньги. Если, конечно, ты наконец научишься делиться…
Секунду в комнате было тихо. Тяньлэ бросил на Тяньюэ быстрый предупреждающий взгляд, но тот лишь слегка пожал плечами, словно не понимая, что сделал не так.
Байхай молча взял сигару, прикурил, вглядываясь в пламя спички, а затем, не меняя ровного тона, произнёс:
— Осторожнее, Тяньюэ. Иногда слова могут стоить дороже, чем ты готов заплатить.
Тяньюэ усмехнулся, склонив голову набок, и продолжил неторопливо крутить зажигалку в пальцах. Пламя то вспыхивало, то гасло, отражаясь в его глазах.
— Так ли это, а? — голос его был тягучим, как патока, но под этой ленцой угадывалась жесткость. — Ты пугаешь меня, Байхай? Или просто проверяешь, хватит ли у меня смелости ответить тем же?
Он щёлкнул зажигалкой ещё раз и наклонился вперёд, глядя прямо в глаза Вану.
— Потому что я скажу тебе одно — если кто и заплатит за слова, так это не я.
Тишина в комнате окутала их, тяжёлая, вязкая. Воздух вдруг показался густым, и даже музыка в зале, казалось, звучала тише.
Байхай медленно поднял глаза на Тяньюэ, и во взгляде его мелькнуло нечто ледяное. Он убрал сигару изо рта, с явной методичностью стряхнул пепел в пепельницу, затем встал. Движение его было плавным, но в этом спокойствии сквозила железная решимость.
Тяньлэ сразу же отреагировал, тоже выпрямившись в кресле, жестом подавая знак Байхаю не принимать это близко к сердцу.
— Ну же, господа, не будем превращать вечер в балаган, — он улыбнулся, но в голосе его скользнула усталость. — Мы все слишком много работаем, может, от этого и нервы не к чёрту.
Байхай перевёл на него взгляд, на мгновение задержался, оценивая слова, а затем покачал головой.
— Тяньлэ, ты умеешь сглаживать углы, но здесь не тот случай, — его голос был ровным, без следа раздражения, но и без прежнего тепла.
Тяньлэ, всё ещё надеясь разрядить ситуацию, подался вперёд.
— Останься, — сказал он мягко. — Этот вечер должен был быть приятным, неужели мы позволим нескольким лишним словам его испортить?
Байхай задержал на нём взгляд ещё мгновение, затем, с лёгким кивком, шагнул назад.
— Сегодня уже достаточно, — произнёс он, словно ставя точку.
Он выпрямился, поправил лацканы пиджака и бросил короткий взгляд на Тяньюэ. Тот, не отводя глаз, чуть ухмыльнулся, словно был доволен этим исходом.
Байхай больше ничего не сказал. Он просто развернулся и направился к выходу, а вслед за ним, точно тени, двинулись его люди.
Лэйцянь шёл на шаг позади Вана, скользя внимательным взглядом по улице, когда они вышли из кабаре. Ночная Хуацзе всё ещё бурлила — пьяные голоса, смех, свет фонарей, отражавшийся в мокром асфальте. Их чёрный автомобиль стоял у тротуара, шофёр сразу же вышел, чтобы открыть дверь перед боссом.
Байхай без слов уселся в салон, закуривая новую сигару. Лэйцянь сел рядом, захлопнул за собой дверь, и, пока машина тронулась с места, наконец заговорил:
— Всё прошло так, как вы и ожидали, босс? — его голос был ровным, но в нём слышалось едва уловимое напряжение. — Нужно ли что-то предпринять?
Байхай не сразу ответил. Он медленно затянулся, выпуская сизый дым к открытому окну, и только потом лениво бросил:
— Пока не о чем волноваться.
Лэйцянь кивнул, словно и не ожидал другого ответа, и постучал костяшками пальцев по перегородке, обращаясь к водителю:
— В Синьцзе.
Машина свернула с главной улицы, оставляя позади гомон и огни кабаре. Район Синьцзе, где находился особняк Байхая, был куда спокойнее, но до него ещё нужно было добраться.
Проехав всего пару минут, Байхай внезапно поднял взгляд от окна. В свете уличных фонарей мелькнула сцена, которая заставила его задержать внимание: группа парней — человек пять, не больше, — окружили кого-то.
В центре круга стояла девушка. Она что-то держала в руке — предмет был мал, но блеснул в свете ламп. Нож? Бритва?
Парни смеялись, явно не воспринимая её угрозу всерьёз.
Байхай прищурился и, без лишних слов, слегка приподнял руку.
— Медленнее.
Водитель тут же сбросил скорость. Лэйцянь проследил за взглядом босса, нахмурился.
— Нам вмешаться? — тихо спросил он.
Байхай не ответил. Он просто смотрел, наблюдая , присматриваясь. Лёгкое платье, длинные тёмные волосы, устойчивая осанка. Он узнал её.
Цюй Моюэ.
Певица из "Красного лотоса". "Золотая птичка", как называл её Тяньлэ.
Она держалась прямо, даже когда один из парней с усмешкой шагнул ближе. В её руке действительно что-то было — лезвие вспыхнуло в электрическом свете. Бритва.
— Давайте без рук, джентльмены, — её голос был звонким, с той самой дымчатой хрипотцой, что так красиво звучала на сцене. — Пока я ещё добрая.
Парни переглянулись и рассмеялись. Один хлопнул себя по груди, изображая страх.
— О, страшно-то как! Может, ты ещё споёшь нам?
Моюэ не дрогнула.
— Я не против, но за мои песни обычно платят, — её голос стал жёстче. — А вы, как я вижу, не из тех, кто привык платить.
Смех снова прокатился по улице. Кто-то шагнул за её спину, кто-то наклонился ближе. Они не верили, что она способна сделать что-то серьёзное.
Лэйцянь едва заметно двинулся, ожидая приказа. Но Байхай не торопился.
Когда один из парней схватил её за локоть, она резко рванулась, и в следующую секунду его лицо перекосилось от боли.
Громкий вскрик, и парень рухнул на колени, схватившись за пах. Остальные замерли.
Байхай медленно улыбнулся, затягиваясь сигарой.
— Интересно, — выдохнул он.
Парень, корчившийся от боли после удара, наконец смог выпрямиться. Его лицо исказилось от злости, глаза налились кровью. Он резко рванулся к Моюэ, сжав её запястье так, что костяшки побелели.
— Шлюха, — прошипел он, грубо выкручивая её руку.
Боль пронзила сустав, но она не издала ни звука, лишь сильнее сжала пальцы на рукояти бритвы. Слишком близко. Слишком много людей вокруг. Она могла бы полоснуть его по горлу, но не успеет, если остальные набросятся на неё следом.
Рука парня взметнулась вверх — ещё секунда, и он бы ударил.
Щелчок пальцев раздался негромко, но в ночной тишине прозвучал как выстрел.
Из тени машины вышел человек.
Лэйцянь двигался спокойно, без лишних слов. Ему не нужно было привлекать внимание — в нём самом уже было достаточно угрозы. Высокий, широкоплечий, с хищным прищуром. Он подошёл, не снижая шага, и прежде чем парень успел что-либо понять, Лэйцянь схватил его за воротник и рывком дёрнул на себя.
Раздался глухой удар.
Парень согнулся пополам, хватаясь за живот, тяжело дыша. Его пальцы разжались, выпуская Моюэ.
Девушка тут же отступила назад, крепче сжав бритву. Она не знала, кто эти люди и почему они вмешались, но ясно понимала одно — ситуация поменялась.
— А ну стоять! — кто-то из парней, ведомый отчаянием, бросился вперёд.
Но далеко не ушёл.
Тёмные силуэты вынырнули из теней мгновенно — люди Лэйцяня. Они схватили нападавших жёстко, но без лишней суеты, сработав точно и уверенно, как цепные псы, выпущенные хозяином.
— Эй! Да вы хоть знаете, кто мы?!
— Отпустите, суки!
— Вы огребёте за это, клянусь!
Они вырывались, пытались сопротивляться, но хватка людей Лэйцяня была крепче.
Шаги.
Медленные, выверенные, звучащие так, будто их хозяин не просто шёл, а позволял себе идти, подчёркивая этим свою власть. Гулкие удары каблуков о каменную мостовую раскатывались в ночной тишине, приглушённые лёгкой сыростью воздуха.
Парни, ещё секунду назад выкрикивавшие угрозы, замолкли, будто кто-то внезапно сдавил их горло железной хваткой. Кто-то ослабил напряжённые пальцы, кто-то осторожно перевёл взгляд в сторону, а кто-то просто застыл, словно надеялся, что если не двигаться, его не заметят.
Фонарь у края улицы осветил фигуру мужчины, когда тот, не торопясь, вышел из машины.
Ван Байхай.
Он не торопился говорить, даже не поднимал взгляда сразу — словно эта сцена перед ним была не больше, чем случайное развлечение на вечер. Лишь стряхнул пепел с сигары, движения неторопливые, расслабленные, и скользнул взглядом по собравшимся.
Тяжёлый, изучающий, слишком спокойный.
Именно такой взгляд заставлял людей говорить быстрее, чем они хотели. Именно такой взгляд мог сломить даже тех, кто привык держаться до последнего. Но не её. Моюэ знала, кто он. Но не отвела взгляда. Её сердце билось быстро, горячая волна пробежалась по венам, но она стояла так же ровно, сжимая в руке холодную рукоять бритвы. Её пальцы побелели от напряжения, но она не отступила даже на шаг.
Байхай посмотрел на неё дольше, чем на остальных. Чуть прищурился, будто оценивая, прикидывая что-то в уме. А затем лениво перевёл взгляд на Лэйцяня.
— Избавься от них.
Голос ровный, спокойный, без намёка на торопливость.
Лэйцянь усмехнулся — коротко, беззвучно.
— С удовольствием.
Команды не потребовалось — его люди и так знали, что делать. Они потащили парней прочь, не обращая внимания на их выкрики, угрозы, ругательства.
— Урод, ты ещё пожалеешь!
— Гребаные ублюдки, отпустите меня!
Голоса стихли где-то за углом, шум шагов растаял в ночи. А улица снова погрузилась в тишину. Теперь на ней остались только двое. Моюэ и Байхай.
Моюэ стояла неподвижно, чувствуя, как пальцы на рукоятке бритвы медленно расслабляются, но не разжимаются окончательно. Её сердце билось всё так же ровно, но в воздухе ещё оставался привкус напряжения. Отголоски недавней схватки не спешили рассеяться, и всё происходящее казалось нереальным, словно в тумане.
Ван Байхай не сводил с неё взгляда — оценивающего, холодного, но с какой-то странной искоркой интереса. Он молчал, словно проверяя, заговорит ли она первая.
Моюэ выдержала паузу, прежде чем спросить:
— Благодарю за помощь, господин Ван. Но могу ли я узнать… почему?
Её голос был ровным, вежливым, без лести, но с лёгкой настороженностью. Она не привыкла к подобной благосклонности, особенно от таких людей, как он.
Байхай медленно выдохнул сигарный дым, наблюдая, как он поднимается в ночной воздух. На его лице заиграла чуть заметная усмешка.
— Золотая птичка в клетке.
Слова прозвучали лениво, почти небрежно, но оставили в воздухе невидимый след, заставивший Моюэ чуть прищуриться.
Что это было? Насмешка? Оскорбление? Или что-то ещё?
Она знала, что её называют «золотой птичкой» — Тяньлэ любил так её величать, когда хвастался перед гостями. Но услышать это от Байхая… Она не знала, что именно её настораживает. Его тон? Или то, что он смотрел на неё так, будто видел не просто женщину, а нечто большее?
Моюэ не ответила.
Она чуть опустила голову — жест уважения, но в то же время прощания — и шагнула назад.
— Ещё раз благодарю, но мне пора.
В её голосе было что-то поспешное. Не испуг — скорее, желание уйти, пока этот разговор не зашёл дальше. Она уже повернулась, но…
— Цюй Моюэ.
Он произнёс её имя негромко, но в этом не было просьбы или вопроса. Это был приказ, завуалированный под простое обращение.
Она остановилась. Медленно, не спеша, как будто давая себе время подумать, повернула голову. Байхай всё так же спокойно смотрел на неё, без намёка на улыбку, но с каким-то ленивым любопытством, словно испытывая её терпение. Он убрал сигарету изо рта, стряхнул пепел, прежде чем заговорить:
— Позволь мне сопроводить тебя.
В его голосе не было ни заботы, ни любезности. Это звучало скорее как неизбежность, данность, с которой лучше не спорить.
— Вдруг опять найдутся желающие испытать твою бритву на себе.
Моюэ не отвела взгляда. Она была слишком умна, чтобы принимать такие предложения за чистую монету. Она обдумывала варианты, оценивая ситуацию. Отказаться? Это может показаться вызовом. Принять? Это может выглядеть как слабость. Она ещё не решила, что хуже.
Как будто почувствовав её колебания, Байхай чуть склонил голову и добавил, теперь уже прямо:
— Тяньлэ мой друг. И я не могу допустить, чтобы его золотую птичку кто-то ранил.
Его тон не изменился, но в словах прозвучало что-то, заставившее её сильнее сжать губы. Она не знала, что раздражало её больше — то, что он снова назвал её «птичкой», или то, что он делал это так, будто проверял её реакцию. Несколько мгновений она просто стояла, глядя на него. А затем, коротко вздохнув, едва заметно кивнула.
— Хорошо.
Байхай снова усмехнулся, на этот раз чуть заметнее, но не сказал больше ни слова. Он лишь сделал шаг в сторону машины, давая ей понять, что пора идти.