Крик молчание

Пробуждение

Агнес

Я не сразу поняла, что дышу.
Воздух царапал горло, будто его долго не было, будто лёгкие ржавели в ожидании. Каждый вдох давался с трудом — холодный, стерильный, с запахом железа и чего-то химического.

Я хотела пошевелиться, но тело не слушалось. Казалось, оно не моё.
Пальцы — ватные, ноги — как будто привязаны к земле. Руки лежат вдоль тела, тяжёлые, словно налитые свинцом. Только где-то внутри — пульс. Медленный, неровный, как удары по барабану под водой.

Сначала я подумала, что сплю. Что это просто странный сон. Но в следующую секунду где-то рядом щёлкнул аппарат — короткий, резкий звук, за которым последовал высокий писк. Я вздрогнула.
И именно тогда поняла — я жива.

Тьма начала редеть. Сквозь неё просочился свет, болезненно яркий, белый, слишком белый.
Я попыталась открыть глаза, но они не хотели слушаться. Веки были тяжёлыми, будто кто-то приклеил их. Я моргнула. Один раз. Второй.
И медленно, словно сквозь воду, проступил мир.

Белый потолок. Белые стены. Белые простыни.
Этот цвет давил, ослеплял. В нём не было жизни. Только пустота и холод.
Я услышала чьи-то шаги. Потом — голос женщины:

— Доктор, она… она шевельнулась!

Слишком громко.
Слишком резко.
Каждое слово отзывалось болью в висках.

Я попыталась пошевелить губами, сказать хоть что-то, но вместо слов вышел только сухой, сиплый хрип.
Горло будто выжжено изнутри. Я сглотнула, но язык был сухим, как песок.

— Агнес… слышишь меня?

Я моргнула. Имя ударило в голову, но не оставило следа.
Агнес.
Кто это?
Почему все так уверенно называют меня этим именем?

Я смотрела на белый потолок и пыталась найти хоть какую-то ниточку — воспоминание, образ, звук.
Ничего.
Пустота.
Бездна, в которую я падала всё глубже.

— Где я?.. — выдохнула я.
— В больнице, милая. Всё хорошо, ты в безопасности.

Безопасности.
Слово показалось мне странным, чужим.
Безопасность — от чего?
Я не знала. Но внутри всё сжалось. Как будто инстинкт помнил то, что разум забыл.

Слёзы подступили неожиданно. Они катились по щекам, а я даже не понимала — почему плачу.
Не от боли. Не от страха. От ощущения чуждости самой себе.
Моё тело не откликалось. Моё имя не отзывалось.
Моё прошлое было вычеркнуто.

Пальцы дрогнули — и это ощущение стало первым, настоящим, живым. Я приоткрыла глаза. Белый потолок. Слишком белый. Слепящий. Свет больно ударил в глаза, и я зажмурилась, а потом всё-таки рискнула снова. Передо мной — лампа, приборы, стены… всё чужое, холодное.

Дверь тихо приоткрылась. Вошёл мужчина в белом халате. Его лицо казалось добрым, но взгляд был усталый, как будто он видел слишком многое.

— О, вы проснулись, — удивлённо произнёс он, будто не верил в собственные слова.

Я попыталась что-то сказать, но из горла вырвался только хрип. Сухость обожгла губы, язык словно стал из песка. Доктор тут же подошёл, помог приподняться, поднёс стакан с водой. Вода обожгла горло холодом, но принесла облегчение.

— Что… — голос сорвался, я сглотнула. — Что случилось? Почему я здесь?

Он помедлил, глядя на меня так, будто не был уверен, стоит ли говорить правду.

— Вы не помните? — осторожно спросил он.

Я медленно покачала головой.

— Совсем ничего, — прошептала я, глядя на свои руки, тонкие, бледные, как бумага.

Доктор вздохнул. В его глазах мелькнуло сочувствие — тёплое, но беспомощное.

— Ну, это не странно, голубушка, — сказал он мягко. — Вы полгода пролежали в коме.

— В коме?.. — слова звучали чужими, будто не со мной.

— Да. Вас зовут Агнес Деверо, — продолжил он, глядя прямо мне в глаза, словно боялся, что я снова исчезну. — Полгода назад вы попали под машину. Мы не знали, очнётесь ли вы. Но, как видите… чудеса случаются.

Я моргнула. Имя, сказанное им, не вызвало во мне ничего. Ни звука, ни образа, ни ощущения. Пустота. Будто он говорил о ком-то другом, далёком, случайном.

— Агнес… — прошептала я, пробуя это имя на вкус. Оно не отзывалось во мне. — Я… не знаю, кто это.

Доктор мягко улыбнулся, но в его улыбке было слишком много усталости.

— Всё со временем вернётся, — сказал он. — Память — странная штука. Иногда она просто ждёт, когда человек будет готов.

Я отвернулась к окну. Снаружи — бледное небо, зимнее, без солнца. Всё вокруг казалось до ужаса незнакомым. Даже моё отражение в стекле — бледное, с тёмными кругами под глазами — было как лицо чужой женщины.

«Кто я?..» — подумала я.
И впервые по-настоящему испугалась.

— Доктор… — я с трудом подняла взгляд. — А… где моя семья?

Он будто не сразу понял вопрос. Молчал, будто подбирал слова. Потом его взгляд — тёплый, но всё же настороженный — скользнул в сторону.
— Мы… свяжемся с ними, — наконец произнёс он. — Они скоро придут.

Что-то в его голосе насторожило. Слишком вежливо, слишком правильно. Как будто он не отвечал — а прикрывал чужое молчание.

— Я хочу их увидеть, — упрямо прошептала я. — Если они знают, что я очнулась, почему их ещё нет?

Он не ответил. Только слегка кивнул, будто оправдывался перед собой, и, пробормотав что-то о необходимости проверить аппаратуру, вышел из палаты. За ним потянулись остальные — младший врач, ассистент, кто-то из санитаров. Шуршание халатов стихло, дверь мягко закрылась.

Я осталась одна — если не считать девушку в голубой форме у окна. Медсестра. Её лицо казалось уставшим, но добрым. Она возилась с какими-то бумагами, стараясь не смотреть на меня.

— Простите… — позвала я её. Голос звучал тише шёпота. — Может, вы знаете? Где моя семья? Почему их нет?

Она на секунду замерла, потом медленно повернулась. Её глаза — светло-карие, усталые — скользнули по мне и задержались где-то в районе одеяла.
Она не хотела отвечать. Я это почувствовала.

— Пожалуйста, — выдохнула я. — Я ничего не помню. Ни себя, ни их. Хоть немного… хоть что-то скажите.

Отец

-Твой отец… — она замедлила голос, словно выбирая осторожные слова, — у тебя есть и отец, он оплачивает счета, но его я ни разу не видела. Хотя ему мы тоже сообщили о том, что ты очнулась, и если честно… — она немного улыбнулась, — мне кажется, он этому очень обрадовался.

Я моргнула несколько раз, пытаясь собрать мысли. Радость отца? Пустота матери? И сводная сестра и отчим… Кто они для меня? Я не помнила ни лиц, ни голосов, ни чувств.

— Значит… — я прошептала, больше себе, чем ей, — я одна.

Она покачала головой, но мягко:
— Нет, не совсем. У тебя есть шанс заново всё построить. Ты проснулась. Всё впереди.

Я закрыла глаза на мгновение. Всё впереди. Новая жизнь. Новая я. Агнес Деверо, которая ничего не помнит…

— Отдыхай, тебе понадобятся силы, — медсестра заглянула мне в глаза, но там не было ни жалости, ни теплоты. — Ложись спать. Сегодня к тебе уже точно никто не придет. Часы посещения закончились, так что навестят только завтра.

Слова прозвучали не просто сухо, а словно вынесенный приговор: никто и не собирался сегодня приходить. Как будто моя семья — десятое дело в списке, и я была там лишь по необходимости.

Я опустила взгляд на одеяло, чувствуя странную пустоту, которую невозможно было описать. Пустоту, которую нельзя было заполнить воспоминаниями — их просто не было. Никто. Сегодня я была совсем одна.

Медсестра мягко прикрыла дверь и вышла, оставив меня с тишиной, которую я впервые ощущала не как спокойствие, а как тяжёлое, холодное ожидание чего-то невозможного.

Я поняла: этот мир… теперь только мой.

""""""""

На следующий день я проснулась от света, пробивающегося сквозь занавески, холодного и странного, но всё же мягкого, словно напоминание о том, что мир продолжает существовать. Я подняла веки и, не успев толком сосредоточиться, заметила, как дверь палаты буквально влетает, и внутрь ворвался мужчина. Сначала я не понимала, кто это, но от него исходило нечто, что я могла только назвать теплом: странная, почти осязаемая забота, любовь… и одновременно страх — чувство, которое переполняло меня, словно сердце пыталось выпрыгнуть из груди.

Мужчина медленно подошёл ко мне. Его шаги были размеренными, уверенными, но в них не было ни спешки, ни агрессии. И вдруг его голос прозвучал тихо, но настолько глубоко, что слова проникли в самые потаённые уголки души:

— Дочка…

В голове пронеслась мысль: Наверное, это мой отец.

Он опустился ближе, и его руки обвили меня так крепко, что я почувствовала себя в безопасности впервые за долгие полгода. Тепло от его тела разлилось по мне, и я, не задумываясь ни на секунду, обвила его руками в ответ. Всё вокруг будто исчезло: боль, страх, пустота — все месяцы, проведённые в коме, все неизвестные ощущения растворились. В этом мгновении не существовало ни времени, ни пространства, ни чужих голосов, ни холодного света ламп. Было только это объятие, эта непреодолимая, настоящая и живая связь между нами.

Когда мужчина наконец отстранился, я смогла разглядеть его внимательнее. Высокий, статный, с чёткими, строгими чертами лица, глаза его были стальными, но в них не было жестокости по отношению ко мне. Одежда — дорогой костюм с иголочки, идеально сидящий по фигуре, казался заявлением о его власти, о его силе, о его месте в этом мире. Смотря на него, ощущаешь, что перед тобой человек, способный разорвать любого на куски… и всё же, ко мне он относится с предельной осторожностью, словно я самая хрупкая вещь на свете.

Я задержала взгляд на его руках — большие, сильные, с аккуратными пальцами, и впервые за долгое время почувствовала странное чувство спокойствия. Я слышала собственное дыхание, ощущала слабое биение сердца и понимала, что этот мужчина, чьё имя я пока не знала, стал моим якорем в новом мире, чужом и пугающем, мире, который я теперь должна заново открыть.

Я хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Только взглядом пыталась передать ему всю растерянность, благодарность и странное, робкое доверие. Он наклонился чуть ближе, почти касаясь лбом моего лба, и сказал тихо, с теплом, которого я так давно не знала:

— Всё будет хорошо, Агнес. Я здесь.

Слова отозвались внутри меня эхом, дрожью, которой не было ранее. Я впервые почувствовала — несмотря на пустоту памяти, потерю всего, что знала прежде — что я не одна. И впервые за долгое время мне стало не страшно.

Я обвела глазами его лицо, замечая каждую деталь: аккуратную причёску, строгие, но мягкие линии челюсти, чуть заметную морщинку у глаза, выражение строгости, которое контрастировало с теплотой, исходящей от него. Я ощутила аромат его духов — смесь сдержанности и роскоши — и поняла, что этот запах теперь будет ассоциироваться у меня с безопасностью. С каждым мгновением его присутствие давало мне силы.

И в этот момент я поняла, что всё, что мне предстоит пережить, всё, что я должна восстановить в себе и узнать о мире, будет легче, потому что он рядом. Этот человек — моя опора, мой свет, моё напоминание о том, что даже после долгого мрака есть тепло, которое стоит искать, и любовь, которую стоит принять.

Я посмотрела на него, растерянно моргая. Внутри всё сжималось от смеси радости и недоумения. Я почувствовала, как в горле подступает странная горечь. И, наконец, спросила:

— А почему ты ко мне не приходил?

Мужчина опустил глаза, как будто стыд не позволял ему встретить мой взгляд. Его голос звучал тихо, робко, но каждое слово проникало глубоко внутрь:

— Прости… — сказал он. — За столько лет, пока мы не общались… я уже отвык от того, что нужен в твоей жизни. Прости меня, доченька.

Я приподняла бровь. «Не нужен?» — подумала я. — И что это значит?

Он замялся, затем вздохнул, словно с трудом сдерживая себя.

— Понимаешь… тебе было всего три года, когда мы с твоей мамой развелись. После этого… — он замялся снова, и я заметила, как в его глазах отражается смесь боли и сожаления — — после этого ты посчитала меня предателем, который предал свою семью, и до сих пор ни при каких обстоятельствах не согласилась со мной встретиться.