Кривая дорога

Верста первая. Распутье

Рука была человеческая, но когти на ней – волчьи.

Мальчик недоумённо поднял глаза. Всё верно, тётя самая обыкновенная: худая, сердитая и намного менее красивая, чем мама. Но с когтями.

Ладонь нетерпеливо сжималась и разжималась, когти оставляли царапины на тонкой, удивительно бледной для конца лета коже. Маленькие порезы медленно аллели и так же неспешно бледнели, зарастая прежде, чем начинали кровоточить.

Взрослые этого не замечали.

Мама смиренно ждала очереди, прижимая сына к крутому бедру и сердечно улыбаясь коренастому харчевнику. Куда ей рассматривать странную, лохматую, сверкающую глазами женщину?

Владелец заведения тоже не обращал внимания ни на когти, ни на недовольство посетительницы, битый час объяснял, почему от его хмельного наутро не болит голова, и разливать пиво не спешил:

– Это вот из самой Морусии привезли, - увлечённо рассказывал рыжий хитроглазый мужичок, - оно погорчее будет, чем предыдущее. А вон то, тёмное, мы сами ставили. Хорошее пиво, жаль не дозрело пока...

- Давай хорошее, - согласилась обладательница странной руки.

- Дык это не всё! Ещё новьё привезли вчерась. Даже бочонок не раскупорили. Вы б хоть пригубили!

- Благодарствую, уже напробовалась. Налей мне… хоть какого-нибудь. Только поскорее.

- Э, нет, - возмутился собеседник, прищурившись, - так пиво не выбирают. Ты мне скажи, красавица, тебе послаще али покислее? Горькое-негорькое?

«Красавица» пнула стол и стала ещё неприятнее:

- Да плевала я в твоё пиво! Налей хоть чего и дело с концом! Всё одно бурда дешёвая!

- Это-то моё пиво — бурда? Это у меня-то дешёвая?! - лицо у мужика стало, что у дитёнка обиженного, глаза округлились, выпучились. - Да ко мне с соседних деревень ходят! За десять... нет, за двадцать вёрст! Лучшее пиво на весь Озёрный край! Бочками, слышь, бочками закупают, рецепты выпрашивают!

Младен крепче ухватился за материнский подол (чтоб не так страшно), изо всех сил зажмурился и отвернулся от спорящих. Но получилось ещё хуже. Мирная беседа становилась громче и напряжённее, и даже всегда спокойная неторопливая мама перестала лучезарно улыбаться и переминалась с ноги на ногу. Мальчику хотелось уйти, но родительница решила, что он проголодался, а поесть надо именно здесь и именно сейчас «пока Светолик торгует», и деваться было некуда.

- Фроська, ты чего буянишь?

Подошедший был высок и так же худ, как тётя с когтями. Но казался куда добрее и приятнее. Он, к радости Младена, влез в самую серёдку очереди и по-свойски обнял женщину за плечи:

- Далось тебе это пиво! Я бы лучше кваса выпил. Друже, плесни в кувшин сухарного с мёдом. Только пены поменьше, а то знаю я вас! – кивнул он рыжему знатоку хмеля.

Светолик, довольный, расплылся в улыбке:

- Обижаешь!

Подошедший мужчина, приметив полный любопытства взгляд, повернулся к Младену, сдул со лба прядь серых, как у старика, волос, и подмигнул. Мальчик тут же сделал вид, что не смотрит, но исподтишка наблюдал, как гость придирчиво заглядывает в кувшин, морщится, будто недовольный зверёк, и требует долить до краёв; как харчевник возмущённо сопит, но всё-таки лезет к бочонку второй раз; и как неприятная тётя с когтями перестаёт злиться и даже становится чуть менее неприятной оттого, что её обняли.

Серому в Озёрном краю нравилось. Солнце не пекло, дожди быстро проходили, хоть и начинались куда быстрее, людей мало, а места – вдосталь. Ягоды да грибы, манящие упругими бочками из-под всякого куста, кормили даже самых невдалых хозяев. А в бескрайних лесах, засеянных мелкими и ровными, словно чаши, озерцами, обреталось видимо-невидимо дичи. Чем не раздолье? Бегай себе, лови зайцев, живи в удовольствие. Но Фроську тянуло к людям. А куда молодому оборотню в деревню? Только детей пугать. Как вон того, что всё косится из-за мамкиной юбки.

- А под берёзками было б краше… - протянул он.

Фроська кинула на мужа недовольный взгляд:

- Тебе б всё к лесам. Чего ты там не видел?

- Много чего. Людей, например, не видел, которых ты пугаешь.

- Это потому что я их съесть раньше успеваю.

Серый прищурился, словно вправду прикидывал, успевает ли. Решил, что нет:

- Лопнула бы.

- Зато была бы сытая и довольная.

Ей всё время хотелось есть. Нет, они не голодали. Серый легко зарабатывал монетку-другую в каждой прохожей деревне. А в каком селении нет бабы, что устала упрашивать мужа подпереть забор и готова заплатить первому встречному, лишь бы дворовые псы не шныряли туда-сюда? Тем паче, если встречный ласково улыбается и весело сказывает о путешествиях. Такому не только денег, ему и сыру али пирогов с пылу с жару с собой положить не жалко. Ежели, конечно, его суровая супруга не стоит над душой и не зыркает так, что слово сказать боязно.

А ещё они охотились. Фроську даже не пришлось учить: только что обратившаяся, полная сил и жизни, она легко обгоняла мужа, ломая жирные кроличьи хребты со сноровкой бывалого вожака. Он вскоре перестал бегать рядом, коль больше мешал погоне. Да и советов волчица всё равно не слушала.

Но ей постоянно хотелось есть.

***

Пусто.

И холодно.

И голодная темнота воет в животе…

Я заполняю её - жру чужую, тёплую плоть.

Но голод всё равно не уходит.

Озёрный край был самым отвратительным местом на свете.

Мелкие и чуть более крупные, но такие же грязные деревеньки, с избытком рассыпанные богами между водоёмами, воняли рыбой и дождём. Морось не прекращалась, то усиливаясь, то чуть затихая, но продолжая бесцельно заглядывать под капюшоны плащей. Наглые облезлые коты лезли под ноги, испуганно вздывбливая шерсть и шныряя под забор, разве когда я ощеривалась. Знают, поганцы, что здесь от голода не подохнут, будь они хоть сто раз бездомными и простуженными: всё какая мелкая рыбёшка да перепадёт от возвращающихся к семьям рыбаков.

Верста вторая. Привал

Ветер ткнулся холодным носом в шею. Месяц выглянул из-за тучек на часть[1] и тут же снова укутался темнотой — засмущался. Мы крались вдоль плетня, опасаясь потревожить ленивых, но чутких псов. Серый приложил палец к губам и потянул воротца на себя.

Дверца протяжно скрипнула. Куцехвостые псы-погодки выскочили из-под крыльца навстречу незваным гостям, но, поймав мой недовольный взгляд, поджали обрубочки и спрятались назад, не проронив ни звука.

Воришки из нас получились бы знатные!

- А ты точно избой не ошибся?

Серый легкомысленно хмыкнул — он не был уверен, что старая Весея не пошутила и не указала страждущему ночлега на первый попавшийся двор.

- Тогда несушку какую в сарае схватим и дёру.

- Ага, явились - не запылились!

Старушка выскочила на крыльцо, видать, стерегла гостей у двери заранее, предпочтя хлебосольство сну. Весея оказалась кругленькой, румяненькой и такой живенькой, словно готовилась покатиться колобком сражать окрестных лис прямо сейчас или, в крайнем случае, после плотного завтрака.

- Ждёшь их тут, ждёшь с самого вечера, маешься, калитки[2] в печи держишь, чтобы не поостыли, а они шляются!

- Извините, - ошалело протянули мы с мужем.

- Куда мне ваши извините?! Марш к столу, пока совсем холодное есть не пришлось!

- Да мы же только с праздника, - заикнулась я.

- И что мне ваш праздник? Нет, ты мне скажи, что мне ваш праздник? Я видела как вы на тех проводах ели? Нет, не видела. А тут вы сядете вечерять как положено, как мне надо. И неча на меня зыркать! На мужа свого вон зыркай, а на меня не надь! Я энтих ваших глазьев страшных повидала на своём веку!

- Что ты ей пообещал? - с суеверным ужасом вопросила я мужа.

- Да по хозяйству помочь... - испуганно протянул оборотень, - кто ж её знал, что она такая заботливая.

- Ага, заботливая. Небось завтра выяснится, что ей по хозяйству срочно нужен новый сарай. Или урожай собрать за день. Весь. Как расплачиваться будем?

- Ну так... Утро вечера мудренее? - Серый и сам уже начал опасаться бойкой старушки.

А старушка знай весёлым ёжиком каталась вокруг и заталкивала в избу:

- Чего это вы перешёптываетесь? Я вам перешепчусь! Шептунов на мороз! Вона тощие какие оба — кожа да кости, - цап меня за локоть, - откуда ж вы такие явились, глаза б мои не глядели!

И изба под стать хозяйке: маленькая, чистенькая, прибранная к празднику. А запах! Сияющая свежей побелкой печь отдавала тепло, выгоняя стылый ночной воздух из дому, дышала свежим хлебом и горячей глиной.

Весея вихрем носилась по маленькой комнатке, сметала невидимую пылинку со стола, переставляла крынку с молоком с места на место и всё, заботливая, не могла присесть сама.

- Да вы кушайте, детки, кушайте! Дайте вас попотчевать вдоволь!

Серый знай наворачивал угощение. От радушного приёма он тоже ошалел, но упускать возможность из-за такой ерунды не собирался. Он — не я. Не ждал от всякого подвоха, ножа в спину. Ещё верил людям. Почему-то.

Уложили нас на широкой скамье близ горячего печного бока. Весея бойко запрыгнула на полати, завесившись занавесочкой и постоянно посмеивалась, приговаривая, что за молодыми следить не намерена, но, вообще-то, будь она помоложе, она бы тут времени не теряла. Как бы именно она не теряла времени на короткой, жёсткой, хоть и заботливо прикрытой одеяльцем, скамье, старушка скромно умолчала.

- Кажется, я её боюсь, - с ужасом осознала я.

- Кажется, я тоже, - согласился злобный кровожадный оборотень.

К утру я со скамейки всё-таки упала. Чтобы не так обидно, одеяло утащила с собой. В итоге Серый так плотно прижался к остывающей печи, что рядом с ним могло бы поместиться ещё две Фроськи. Я же устроилась ровненько под лежбищем, завернувшись, как в кокон, и высунув наружу правую ногу, об которую и споткнулась Весея, вставшая лишь немногим позже вторых петухов[3].

- А чего это мы спим? - радостно поинтересовалась старушка у моей помятой физиономии. - Уж и петухи пропели, день белый на дворе, а они всё почивать изволят! Ну-ка, лодыри, подъём, подъём!

Серый тут же подорвался с места, забыв даже проснуться. Пепельные волосы сбились на сторону, как трава в ведьминых кругах, а тёплые со сна щёки горели смущением — неужто правда проспал? Ехидная старушка потирала ручки, довольная шуткой.

- Проснулись, детоньки? Ну, коль проснулись, чего ж разлёживаться?

Я было приготовилась к заданиям. Тоже верно: поели, поспали, пора и честь знать. А прежде отплатить добром за добро, с хозяйством помочь, дров наколоть перед близящимися холодами, воды натаскать — колодец вон как далеко, аж через четыре дома, старушка одна набегается.

А Весея между тем продолжала:

- Чего ж разлёживаться, правда, когда можно вкусненького отведать. У меня и творожок с вечера припасен...

Нет, по хозяйству мы всё-таки помогли. Негоже пользоваться гостеприимством, а благодетельницу не уважить. Хоть бабулька и убеждала, что ерунда это всё, что ей деточек покормить да обогреть в радость, дел набралось. Да и куда старушке править прохудившийся плетень, обрубать запаршивевшие яблоневые ветви и носиться по чердаку за летучими мышами?

Серому, знамо дело, досталось что потяжелее. А мне забава детская — мелких вредителей из-под крыши метлой погнать. Они, к тому ж, в край распоясались: шебуршат, пищат, ночью норовят в волосы вцепиться, днём в тёмные сени слетаются — проходу не дают, под ноги лезут. Давеча Весея полный чугунок овсяного киселя из-за них обернула. Да уберегла Макошь, что не на себя. А я поганцев метлой, чтоб неповадно! Плюнуть и растереть.

Я ощупью нашла в сенях лесенку, поднялась до лаза и откинула крохотную (и как пухлощёкая Весея пролезала?) дверцу.

Апчхи!

Видать, старушка никогда сюда и не поднималась. Противу всего дома, на чердаке царил беспорядок: подвешенные когда-то на балках для сушки веники осыпались на ворох тряпья, невесть чем заполненные мешки подпирали друг друга, укутавшись слоем пыли, поломанная утварь, что пользовать уже нельзя, а выкинуть пока жалко, черепки битой посуды, суховатка[4] с торчащими ветками, колыбелька, видавшая, наверное, ещё бабку нынешней хозяйки — что только не упокоилось здесь!

Верста третья. Колдобина

Серый сидел в тени раскидистой берёзы, любуясь на рыжеющее к вечеру солнце, и с наслаждением потягивал квасок. Устроился перевести дух неподалёку от дома старой Весеи: притомился за день.

Хорош. Мечтательный, с затуманившимися, мерцающими одной мне видимым золотом глазами, он, кажется, совсем расслабился. Немногие знали: этот худой мужчина с совершенно невинным детским лицом в миг[1] подорвётся с земли, напряжёт до предела подтянутое тело и собьёт с ног врага прежде, чем тот успеет помыслить о нападении. И сила в этих нежных руках недюжая: троих свалит сразу, четвёртого - чуть погодя. Я невольно загордилась. Мой ведь.

Мужчина тряхнул лохматой головой (вот постригу, когда-нибудь точно постригу: так и лезут волосы в глиняную кружку да в рот) и улыбнулся. Принесшая напиток фигуристая девка зарделась, продолжая теребить кончик светлой косы. Единственной. Значит, не замужем пока. То-то стреляет глазёнками бесстыжими! Даже у сестрицы Любавы такой копны не было: в кулаке не сразу сожмёшь, вкруг локтя трижды обмотаешь. Я девку запомнила. Волосья-то ей при случае повыдергаю, чтобы чужим мужьям лакомства носить неповадно было. Небось, не я одна в Озёрном краю зуб на красавицу Всемилу точу.

Девица застенчиво хихикнула, отвечая на белозубый оскал Серого. Шутят. Тошно.

Я уже близко подошла и голоса различала:

- Неужто никто не зовёт красавицу такую? - смеялся Серый.

- Звать зовут, да всё не те, всё не любые сердцу... - будто бы смущалась Всемила, то и дело хлопая длинными ресницами: понял ли намёк пришлый молодец?

Мне ли не знать, что Серому в лоб что скажи — не сразу сообразит, что уж про намёки.

- Так не торопись, поищи. Найдётся и по сердцу кто.

- А ежели нашёлся уже, да не знаю, мила ли сама? - а щёчки так и алеют, так и горят! Отхлестать бы охальницу[2] по ним! Что ж мой волчара скажет? Я обмерла.

- Так спросила б. Что ж молчать? Ты девка видная! Что за дурак такой откажет? Небось, и сам давно на тебя заглядывается, да всё не решится слова молвить.

Я крепко сжала руки. Что мне та девка? Ну красивая. Видали мы красивых. Волос долог - ум короток.

- А коли он с другой об руку ходит? - не уступала Всемила.

Ну-ка, ну-ка.

- Это ежели он, к примеру, женат? - начало доходить до тугодума.

- Вот не знаю, - вспылила красавица, - женат али нет, но с бабой живёт. Может, сестра она ему! Или мачеха злая!

Вот бессоромна[3] девка! Ну на мачеху-то я никак не тяну! Не так уж плохо выгляжу. Кажется...

Мужчина тоже, видать, смутился:

- Ну так... С сёстрами взрослые мужики не живут обычно... Видать, жена всё ж. А с жёнами шутки плохи, - вот тут он прав. - Ты б, может, кого ещё присмотрела? Мало ли орлов в округе?

Всемила топнула ножкой в новом красном (видно, дорогой — нарядилась для беседы) башмачке, мотнула упрямой головой, злые слёзы проглотила, обидой закусив:

- Никто ещё мне от ворот поворот не давал. Что просила — всё делали. Небось, и этот покорится, - и ушла, резко развернувшись, грозно буравя землю каблуками.

Серый так и смотрел ошалело вслед. Понял ли, дурачок, что первую красавицу края отверг? Мой. И ничей боле. Доиграется девка, ой доиграется!

- А что, - говорю, - одной суженой тебе уже мало? Новых подбираешь?

Муж и не вздрогнул. Почуял, видать, что подхожу. Давно ли? Уж не это ли причиной, что не ответил пышнокосой взаимностью?

- Да мне и одной с лихвой!

Серый радостно засмеялся и дёрнул меня за руку, заставляя сесть рядом. Пощекотал носом ухо, прижался шершавыми губами к щеке.

- Смотри, - кивнул он за закат, - давно мы с тобой просто так не отдыхали. Чтоб без погони да боязни. Лепота!

Без боязни. Да... Давно. Сначала Гриньки с его охотниками страшились, убегали да прятались годами. После собственная душа кошмарами по ночам являлась, волчьей становясь. Не слишком ли много ужасов на мою долю выпало? Не пора ли самой стать тем, о ком помыслить по темну страшно?

Я выпутала из серых волос еловую веточку. Берёзовые листья над нами шептались о своём, перекидывая друг дружке последние закатные лучи.

- Пойдём в лес?

Серый обнял меня, прижал к груди:

- Надо ли? Ты глянь, красота какая.

- В лесу тоже красота. Тебе же не хотелось к людям?

- А тебе не хотелось от них.

- Я передумала.

- А я согласился с любимой супругой.

- Ты же требовал, чтобы я научилась сдерживаться!

- Ты, вроде, и научилась. Со вчера ведь ни разу не разозлилась, не обратилась.

Ни разу. Ни с русалками. Ни с анчуткой. И дотошного харчевника я тоже не хотела приложить об стену. Но Серый же не знал. И не узнает, надеюсь. Вслух я лишь сказала:

- Тебе нужно, чтобы я была человеком?

- Ты всегда им была. И останешься. Я обещаю.

«Ты слишком поздно пообещал».

- А если я не хочу?

Его сердце обеспокоенно забилось, затрепыхалось. Теперь я знаю, когда он волнуется. Теперь я слышу.

- Эй, кто тут за мужа? Я решаю, чего ты хочешь! - отшутился Серый и тут же получил оплеуху за нахальство. - Каюсь. Я боялся, что ты загрызёшь кого ненароком. Но ты ж не загрызла? Значит, всё хорошо. Не надо тебе обращаться. Никогда больше не надо. Хватит одного оборотня на семью.

- А тебе, стало быть, можно волком становиться, - я недобро сощурила глаза, но муж этого не видел.

- Фрось, мне выбора-то не давали. Каким родили — так и жил. А за тобой выбор есть. Ты должна оставаться тем, кем была всегда.

- Должна? Разве? А ты?

- А что я?

- Ты будешь бегать по лесам, охотиться на зайцев и людей... лихих людей, а я сидеть дома прясть?

Муж мало не заурчал от представленной картинки, начал поглаживать любимую пальцами по плечу, видать, дорисовывая идеальное будущее.

- Почему бы и нет.

- То есть, ты можешь пользоваться своей силой, а мне надо сдерживаться?

Серый промолчал, предчувствуя бурю.