Кровавый Клык и Красная Лиса

Глава 1: Эхо в разбитом зеркале

«Не смотри в зеркало, в которое смотрелась плачущая женщина. Оно запомнит её слёзы и однажды отдаст их тебе».

(Из поучений Матери Шёлка и Пламени, графини Ларилисы)

Часть I: Приглашение из Шёлковой Паутины

Город Серелия задыхался. Не от жары — от греха. Вечерний воздух, густой и тягучий, как сироп, пах шафраном, пролитым вином и благовониями, которые жгли в каждой второй подворотне, чтобы перебить запах сточных канав и отчаяния. На каменных мостовых, ещё тёплых от дневного солнца, остывали тени и начинали свою беззвучную охоту ночные хищники.

Кайрет Нимрис сидел на краю крыши, свесив ноги в пустоту. Его красный охотничий костюм был почти чёрным в сгущающихся сумерках, и только глаза — два тлеющих рубина — выдавали его присутствие. Он втягивал носом пряный, многослойный воздух, и его вертикальные зрачки лениво сужались, фильтруя ложь от похоти, страх от сделки. Этот город был для него открытой книгой, написанной на языке порока, и Кайрет читал её бегло, с лёгкой, хищной усмешкой.

— Они снова поют о тебе, лисичка, — промурлыкал он, не оборачиваясь. Голос его был низким, с едва уловимой вибрацией, словно кот, предвкушающий прыжок.

Мирани стояла позади, у трубы камина, её фигура в сапфирово-синем топе и юбке с высокими разрезами казалась сотканной из ночного неба. Две длинные тёмно-красные косы лежали на груди, а янтарные глаза смотрели вниз, на суету освещённых улиц. Она не слушала пьяные песни, доносившиеся из таверн. Она слушала тишину между ними.

— Это не песни, Кайрет. Это цепи. Каждое слово — звено. Они поют, чтобы помнить, а я хочу, чтобы они забыли.

Он повернул голову, и свет далёкого фонаря на мгновение блеснул на его светло-песочных, почти жёлтых волосах.

— Забвение — твой товар, — он спрыгнул с края, приземлившись на подушечки стоп так тихо, что не хрустнула ни одна черепица. — Но ты сбежала из лавки, не оставив записки. Твоя матушка, должно быть, в ярости. Говорят, она не стареет и носит в кольцах души мужчин, что её покинули. Интересно, какой перстень она приготовила для тебя?

Мирани коснулась простого ножа с чёрной рукоятью у себя на поясе.

— Для меня у неё нет пальцев. Только кулак.

В этот момент внизу, на площади, тишину разорвал крик. Не пьяный, не испуганный. Это был крик ужаса, смешанного с недоумением, — звук, который издаёт человек, увидевший в зеркале не себя. Кайрет прищурился, его тело напряглось, как натянутая тетива. Он уловил тонкий, едва заметный запах. Запах озона, мокрого стекла и… тщеславия. Так пахла магия, построенная на отражениях.

Они спустились в переулок, двигаясь как две тени. На площади, у фонтана Трёх Глупцов, собралась небольшая толпа. В центре, на коленях, стоял молодой аристократ, чьё лицо было белее мраморных статуй вокруг. Он судорожно ощупывал свои щёки, глаза, губы, а его пальцы, украшенные перстнями, дрожали.

— Его нет… — бормотал он, глядя на свои ладони. — Моего лица… его нет!

Рядом с ним на брусчатке валялось маленькое серебряное зеркальце в дорогой оправе. Кайрет подошёл и поднял его. Отражающая поверхность была целой, но пустой. Она не отражала ничего: ни его лица, ни неба, ни испуганной толпы. Словно стала слепой.

— Третий за эту неделю, — прошептал стоявший рядом стражник, поправляя ремень. — Все молодые, красивые, богатые. Все твердят одно и то же. Сначала к ним подходит женщина в вуали, говорит комплимент, дарит зеркальце. Они смотрят в него, а через час… вот. Лицо есть, а они его не видят. Будто его стёрли из их памяти. Сходят с ума за пару дней.

Мирани подошла к юноше и опустилась перед ним на колени. Её янтарные глаза заглянули в его, полные пустоты.

— Она была прекрасна? — её голос прозвучал тихо, как шёпот ветра в камышах.

Аристократ вздрогнул и поднял на неё взгляд.

— Я… не помню. Помню только её голос. Он был, как… холодный шёлк. Она сказала: «Такое лицо грешно скрывать от мира. Позволь мне сохранить его». Я засмеялся… а потом… пустота.

Мирани поднялась. Её лицо было спокойным, но в глубине зрачков Кайрет увидел знакомый огонёк. Это был след. След, который вёл туда, откуда она сбежала.

— Дом Любви, — произнесла она так тихо, что услышал только он. — Это почерк одной из сестёр.

Именно в этот момент из толпы к ним протиснулся слуга в ливрее с гербом Дома Любви — сплетённые в узел шёлковые ленты и пламя. Он низко поклонился, не смея поднять глаз на Мирани.

— Госпожа Мирани, — его голос дрожал. — Графиня Ларилиса… ваша матушка… просит вас вернуться. Она сказала, что в её доме завелся вор, который крадёт самое ценное. Она сказала, что только вы, её блудная дочь, сможете поймать его. Она предлагает щедрую плату. И прощение.

Кайрет усмехнулся, обнажив на мгновение слишком белые, хищные зубы. Он посмотрел на Мирани. Приглашение, ловушка и дело в одном флаконе. Прощение от женщины, которая не прощает. Плата от той, что забирает всё. И тайна, пахнущая магией зеркал и украденных лиц.

— Что ж, лисичка, — он вылизал кончики пальцев, словно предвкушая сметану или кровь. — Кажется, паучиха зовёт нас в свою паутину. Говорит, там завелась чужая муха.

Глава 2: Колыбельная для Пепельной Заводи

«Бойся полудня больше, чем полуночи. Ночью тени прячут монстров. Днём тени рождают их».

(Поговорка южных кочевников)

Часть I: Солнце, что крадёт голоса

Юг Целестора был безжалостен. Здесь солнце не грело — оно выжигало. Оно пило цвет из всего, к чему прикасалось, оставляя после себя лишь выбеленные оттенки серого и жёлтого. Воздух дрожал от зноя, и сама тишина, казалось, была раскалённой и тяжёлой.

Кайрет Нимрис и Мирани двигались по тракту, похожему на шрам, прорезанный в потрескавшейся земле. Пыль, мелкая, как мука, въедалась в одежду и скрипела на зубах. Кайрет, с наброшенным на голову капюшоном, шёл впереди, его кошачьи движения были ленивы и раздражены, как у зверя, которого застали на солнцепёке. Он ненавидел эту жару, она притупляла запахи, смешивая всё в единую ноту пыли и безнадёжности.

Мирани, напротив, переносила зной со стоическим спокойствием. Её сапфировая одежда казалась вызывающе ярким пятном в этом выцветшем мире. Она думала о том, что даже в Доме Любви, с его душной атмосферой интриг, было больше воздуха.

Они остановились у высохшего колодца, чтобы перевести дух, когда на горизонте показалась фигура. Женщина бежала к ним, спотыкаясь и падая, но тут же поднимаясь. Её движения были полны такого отчаяния, что оно ощущалось даже на расстоянии.

Когда она подбежала, то рухнула на колени у ног Мирани. Это была простая крестьянка, лет тридцати, но горе и солнце состарили её лицо, проложив по нему глубокие морщины. Её глаза были сухими, словно она выплакала все слёзы.

— Вы… вы… охотники? — прохрипела она, протягивая им дрожащие руки. — Мне сказали, в городе, что вы берётесь за то, от чего отказываются другие.

Кайрет присел на корточки, его красные глаза внимательно изучали её.

— Мы слушаем, — его голос был тише обычного, почти шипение.

— Дети, — выдохнула женщина. — Они пропадают. Мой Элиан… он играл у крыльца. Я отвернулась на миг… всего на миг! А когда посмотрела снова — его уже не было. Ни крика, ни следов. Будто его забрало само солнце.

Мирани опустилась рядом с ней, её янтарные глаза были полны сочувствия.

— Как давно это началось?

— Месяц назад. Сначала один. Потом ещё. Всего пятеро. Всегда в полдень. Когда солнце стоит прямо над головой, и все тени умирают. Старики говорят, это полуденница… дух жары… но это нечто иное.

Женщина разжала кулак. На её ладони лежало несколько медных монет и маленький, идеально вырезанный из светлого дерева соловей. Игрушка была невероятно гладкой, без единого заусенца, словно её отполировали столетия.

— Это всё, что остаётся, — прошептала она. — На том месте, где в последний раз видели дитя. У каждого своё. У Элиана был этот соловей. Он пел, как соловей…

Мирани взяла игрушку. Дерево было тёплым и странно лёгким. От него не пахло ничем. Ни деревом, ни лаком.

— Мы возьмёмся, — сказала она, глядя на Кайрета. В её взгляде была не просьба, а утверждение. История о детях, исчезающих под звуки неизвестной колыбельной, затронула в ней что-то глубоко личное.

Кайрет молча кивнул. Его ноздри едва заметно дрогнули. Он уловил от игрушки едва заметный, чужеродный запах. Запах не этого мира. Пахло сухой древесной пылью, озоном и… забытой радостью. Этого было достаточно.

Их путь лежал в деревню Пепельная Заводь. Название оказалось пророческим. Деревня, притулившаяся у высохшего русла реки, выглядела так, словно пережила пожар, который выжег из неё не дома, а жизнь. Ставни на окнах были плотно закрыты, улицы пусты. Лишь ветер гонял по земле серую пыль и сухие листья. Тишина была тяжёлой, наполненной невысказанным горем и липким страхом.

Они нашли дом женщины. На крыльце, в пыли, всё ещё виднелись следы детских сандалий, обрывающиеся в никуда. Кайрет опустился на землю, закрыл глаза и глубоко вдохнул.

— Здесь, — прошептал он. — Запах сильнее. Пыль и радость. И ещё что-то… Запах одиночества. Очень старого одиночества.

Мирани коснулась дверного косяка. Она не видела и не чуяла магию, как Кайрет, но она чувствовала эмоции, оставленные в этом месте. Ужас. Недоумение. И под ними — тонкий, ледяной слой чужой воли, холодной и безразличной, как взгляд хирурга.

Их размышления прервал скрипучий голос.

— Городские приехали. Думаете, ваши мечи и фокусы помогут там, где бессильны молитвы?

К ним, опираясь на посох, шёл старик. Сухой, как и эта земля, с лицом, похожим на карту пересохших рек. Это был староста, Гедеон.

— Мы не с мечами пришли, отец, а с вопросами, — ответила Мирани.

— Вопросы здесь задаёт только солнце, а ответы на них — тишина и пыль, — пробурчал Гедеон. — Детей забирает проклятие этой земли. Сотню лет назад здесь сожгли ведьму, что воровала смех у младенцев. Она обещала вернуться. Вот, вернулась. Уходите, пока и ваши тени не стали короче.

Он говорил, как заученный урок, явно не веря в свои же слова, но используя их как щит от чужаков.

— Ведьмы пахнут серой и злобой, — вмешался Кайрет, поднимаясь с земли. — А здесь пахнет тоской. Расскажи нам о заводи, староста. Той, что дала название вашей деревне.

Глава 3: Тишина в городе Шпилей

«Когда город затихает, прислушайся не к тишине, а к тому, что она пытается скрыть».

(Из записок безымянного летописца города Аквилон)

Часть I: Шёпотная Хворь

Город Аквилон в королевстве Целестор был построен не для людей, а для богов. Его башни и шпили, тонкие, как иглы, пронзали облака, а узкие улочки вечно пребывали в их холодной тени. Жители Аквилона были под стать своему городу — гордые, холодные, с лицами, высеченными из бледно-серого камня, из которого были сложены их дома. Они верили в порядок, в чистоту крови и в несокрушимую власть своего правителя, лорда Магнуса Вейла, чьё родовое гнездо венчало самый высокий шпиль, подобно шипу на короне.

Но полгода назад в этот идеальный, упорядоченный мир проник яд. Невидимый, неслышный, он пришёл не с болот и не с торговыми караванами. Он родился в самих тенях, что отбрасывали шпили. Жители назвали его Шёпотной Хворью.

Она начиналась с малого. Человек переставал спать. Ему казалось, что из тёмных углов доносится тихий, насмешливый шёпот. Затем приходили кошмары — липкие, удушающие, полные образов тонущих в грязи колоколов и змей, сплетающихся в клубок под кроватью. На третьей стадии человек начинал разговаривать сам с собой, отшатываться от собственных теней. Финалом было либо безумие, либо прыжок с одной из многочисленных башен города. Хворь не щадила ни богатых, ни бедных. Она была змеёй, что скользила по венам города, и противоядия от её укуса не существовало.

Именно в этот город, звенящий от страха, прибыли Кайрет Нимрис и Мирани. Их нанял не лорд, а гильдия купцов — люди прагматичные, которые понимали, что безумие плохо влияет на торговлю. Сумма была баснословной, задача — невыполнимой: найти источник хвори и уничтожить его.

Они стояли на одной из нижних площадей, глядя вверх, на иглы шпилей, теряющиеся в низких, серых облаках. Воздух был холодным и пах мокрым камнем и дождём, который здесь, казалось, никогда не прекращался.

— Мне не нравится этот город, — промурлыкал Кайрет, плотнее запахивая свой красный костюм. — Он слишком… тихий. Даже у страха должен быть звук, а здесь он молчит.

— Он не молчит, — возразила Мирани, её янтарные глаза, казалось, впитывали серый свет. — Он шепчет. Я чувствую это. Будто сотни людей одновременно видят один и тот же дурной сон.

Их встретил седой, дородный купец по имени Валериан, глава гильдии. Он отвёл их в свой кабинет, стены которого были обиты тёмным дубом и гобеленами, изображавшими славные победы лордов Вейл.

— Лорд Магнус считает, что это божья кара за грехи простолюдинов, — сказал Валериан, наливая в кубки терпкое вино. — Он заперся в своём замке и приказал удвоить молитвы. Но хворь забирает и стражников, и аристократов. Это не кара. Это проклятие.

— Есть закономерности? — спросил Кайрет, игнорируя вино. Его кошачьи зрачки изучали купца, пытаясь уловить ложь.

— Никаких. Она бьёт наугад. Но… — Валериан замялся. — Есть кое-что странное. Месяц назад, когда эпидемия достигла пика, в городе появился он.

Купец подошёл к окну и указал на дальнюю, почти заброшенную площадь у подножия старой колокольни.

— Музыкант. Никто не знает, откуда он пришёл. Он играет на странной флейте из чёрного дерева. И его музыка… она помогает. Те, кто живёт рядом с той площадью, перестали видеть кошмары. Их сон стал спокойным. Некоторые даже говорят, что излечились полностью.

— Целитель? — предположила Мирани.

— Шарлатан, — отрезал Валериан. — Мы предлагали ему золото, чтобы он играл для всего города, в разных районах. Он отказался. Сказал, что его музыка «принадлежит только тем, кто слышит её здесь». Люди начали стекаться на ту площадь, ночуют под открытым небом, лишь бы быть ближе к его мелодии. Лорд Магнус в ярости. Он считает это ересью и бунтом. Он приказал своей страже разогнать их, но стражники боятся. Они тоже слышат шёпот по ночам.

Задача обрела форму. Найти музыканта. Выяснить природу его силы. Узнать, почему он отказывается помочь всему городу.

Они направились к старой колокольне. Чем ближе они подходили, тем сильнее менялась атмосфера. Напряжённая, параноидальная тишина остального города сменялась здесь странным, почти сонным спокойствием. На площади, прижавшись друг к другу, сидели и лежали десятки людей. Их лица были измождёнными, но умиротворёнными. Они не разговаривали. Они слушали.

В центре площади, на ступенях колокольни, сидел он. Музыкант.

Он был молод, одет в простые тёмные одежды. Его лицо было скрыто тенью от капюшона, но даже так в его осанке чувствовалась нечеловеческая усталость. В руках он держал флейту из чёрного, как полночь, дерева, и из неё лилась мелодия.

Это была не музыка в привычном понимании. Это было само спокойствие, облечённое в звук. Простая, повторяющаяся, гипнотическая мелодия без начала и конца. Она не радовала и не печалила. Она… очищала. Она входила в разум и, словно мягкая губка, впитывала в себя страх, оставляя после себя лишь тишину. Настоящую тишину, а не ту, что звенела от ужаса в остальном городе.

Кайрет замер. Его нюх сходил с ума. Он чувствовал хворь — тонкий, кислый запах застарелого страха, исходящий от города. Но здесь, вокруг музыканта, он чувствовал и другое. Запах его музыки. Она пахла озоном, ночной фиалкой и… тихой жертвой.