Кровь драконов: Недостойный наследник

Глава первая

Пламя разгоралось. Облизывало здания, заглатывало их, уничтожало и растекалось по земле, точно река. Казалось, что оно занимало собой всё пространство, до предела раскаляло воздух. Стихии было плевать на то, уничтожает ли она своей яростью единственное нажитое непосильным трудом жильё или лишь малую толику чьих-то богатств. Она смеялась над золотом, глумилась над бедностью. Плевала на веру и втаптывала в пепел власть. В небо рвались клубы дыма и тёмной полосой разделяли его пополам. Позже об этом будут говорить как о дурном знамении, что обещало стране очередной раскол, а пока десятки ног стремились сбежать из этой ловушки. Люди тащили в руках то немногое, что спросонья успели схватить, прикрикивали на детей и родных, чтобы те поторапливались и были осторожнее. Кто-то толкал соседей по улице, кто-то наоборот стремился помочь незнакомцам, споткнувшимся на брусчатке. Ещё больший хаос создавали животные, сбежавшие из дворов: они пугались общего шума и запаха гари, путались под ногами. Больше всех бесновались птицы: кричали, покидая эти места и оповещая о происшествии ближайшие земли. Рассветное солнце, в нелепой попытке утешить, скользнуло своей дланью по последним нетронутым крышам, но уже через мгновенье дым стал неотличим от облаков и заслонил собой всё небо.

Столица сгорала, чтобы родиться вновь. Умирала, ведь только праведным огнём можно было вывести из неё всю эту грязь.

***

Лето выдалось знойным: Бирша лишь на пару вёрст увёл коня от родных стен, а тот уже вспотел. Но сейчас юноше на это было плевать. Эмоции били через край, раздражение на всё вокруг было невозможно выплеснуть дома и приходилось справляться единственным оставшимся методом: скачками. Мимо проносились деревья, кусты. Из под копыт разгорячённого животного вылетали комья земли, вперемешку с растерзанными полевыми цветами. Юноша избегал торговых трактов, и, свернув в поля, бешеным галопом вгонял жеребца по направлению к лесу.

— Давай, давай, ну же! — Обычно он себе такого не позволял, но сейчас набранной скорости было мало. Ещё быстрей, ещё, ещё! Из кустов взметнулась испуганная птица. Жеребец вздрогнул, но с маршрута не свернул. Под громкий свист своего ездока он перепрыгнул через овраг. Ещё через несколько сажен Бирша резко натянул поводья вправо. Конь затормозил, недовольно всхрапнув, после развернулся почти что на одном месте и рывком понёсся уже в ином направлении. Ещё один прыжок: теперь уже через поваленное дерево и раскалённое солнце не смогло больше достать до них из-за обилия листвы. Приятная прохлада растеклась по телу. Наконец-то они оказались в лесу. С галопа животное перешло на рысь, копыта грузно опускались на землю, оставляли за собой дорожку из неровных следов. Ноздри животного раздувались, уши ловили каждый шорох - здесь зверьё было куда оживлённее и смелее, чем в полях. Животное ощущало настроение ездока всей шкурой, в совокупности всё это волновало.

Прошло каких-то десять минут и, даже сильно постаравшись, нельзя было разглядеть отчий дом. Теперь уже они спокойно прогуливались, оставив палящее солнце где-то позади. Бирша выдохнул, наклонился чуть вперёд, похлопывая животное по шее. Раздражение отступило на задний план. Конь, почувствовав перемену настроения, сначала неохотно, но всё же сбавил скорость. Потом и вовсе перешёл в шаг и вытянул вперёд шею, выдернув из ослабевших рук поводья. Наездник и не упирался: места эти они знали хорошо, бдительность ни к чему.

Тишина.

Шуршала танцующиая под ветром листва. На землю падали редкие солнечные лучи, растрёпанные каштановые волосы щекотали щёки. Лёгкий бриз приносил с собой запах воды, со всех сторон щебетали птицы. Из памяти ещё не выцвели образы безжизненной, холодной зимы, что длилась будто бы дольше отведённого ей срока, оттого находиться здесь в самый разгар лета было ещё приятнее. Каждый лучик солнца казался сниспосланным богами даром. После долгой зимы, душившей всё живое, этот лес казался раем.
Внутренние ощущения подсказывали, что минуло около часа с того момента, как Бирша покинул дом. Его наверняка хватились, но это был не первый раз: после ругани с отцом искать мальчишку при дворе смысла не было. Своих людей Бьярке следом посылал лишь однажды, ведь тогда его старшему сыну было лишь десять лет. Сейчас же это стало чем-то вроде необходимого на неделе светского мероприятия: мальчишка пытался доказать свою правоту, обламывал щенячьи клыки о толстую шкуру своего отца, а после скрывался из виду до вечера. За "щенка" не беспокоились, ведь раз он так сильно кусался дома, то во внешнем мире его никто обидеть не в состоянии. К концу дня всё семейство остывало, за ужином стояла гробовая тишина. Иллюзия мира и недолгие мгновения перемирия.

Но сейчас... Сейчас только полдень. Биршу никто не найдёт, да и искать не будет. Никаких указаний, советов, тренировок и жгущих льдом глаз отца. Немного спокойствия. Юноша не смог справиться с улыбкой. Совсем отпустил поводья, вытянулся, растянувшись в седле, распустил волосы, собранные в маленький, топорщащийся хвост. Совсем скоро он доберётся до любимого озера и проведёт там с книгами несколько часов. Ну и чем не замечательный день?

***

Кожаная сумка с грохотом спадает с плеча на каменный пол, стены глухо отражают звук, будто смеются над спешкой. Шутка ли: ноша была набита до отказа. В ней и книги, и ленты запасные, и перчатки, и даже коокор, до конца не выпитый. Бирша пытается закрыть за собой дверь, но слишком поздно. Рослый мужчина, шедший за ним следом с причитаниями (ну точно придворная нянечка!) втискивается в комнату, точно клин в щель.
— Хватит.
Голос режет, как плеть. Бирша замирает, впиваясь взглядом в грудь наставника - слишком высокого, слишком непробиваемого. Приходится задирать голову. Мальчишка ненавидит это, поэтому спешит сделать несколько коротких шагов назад.
— Отец мог бы...
— Не начинай.
Айкхельм вздыхает, потирает переносицу. Вечная война между ними - такая же старая, как эти стены. С трудом добытое спокойствие младшего Габеледжи даёт небольшую, но ощутимую трещину. Дверь со скрипом закрывается. Юноша вздыхает, пытается принять неизбежное и вновь поднимает на наставника недобрый взгляд. Зубы покрепче сжимает, чтобы раньше времени не сорваться. Их разница в росте была колоссальной. Бирше никогда не нравилось смотреть на кого-то снизу вверх. Когда же он уже вырастет?...
— Так не может продолжаться. — Айкхельм складывает руки на груди и немного наклоняется вперёд. Мальчишка же отступает ещё больше, сдвигается ближе к кровати. Теперь голову не приходится так сильно задирать. Маленькая, но уже победа.
— Мой отец мог бы больше мне доверять. — Ну конечно он не сдаётся. Несмотря на все просьбы и приказы Бирша возвращается к своим глупым идеям и препираниям. Мужчина снова тяжело вздыхает и качает головой. Верный пёс вечно оказывался меж двух огней: пытался успокоить Бьярке, старался вразумить юнца. Но всё без толку.
— Он старается. Мы обсуждали подобные вопросы, но каждый раз своим поведением Вы... — Теперь уже Бирша закатывает глаза. Бедный наставник даже запинается, не ожидая такой наглости. И, конечно же, мальчишка тут же пользуется этой растерянностью и усиливает напор своих громких доводов.
— Айкхельм! — Он театрально взмахивает руками, после в голосе проявляются заговорщицкие нотки. Он так и подначивает мужчину выбрать свою сторону. — О каком сомнительном поведении может быть речь? Я исправно выполняю все приказы и поручения моего отца, а после его ученики...
— Это лишь ученики, а ты - его сын! — Резкий взмах руки, голос Айкхельма режет воздух, будто клинок. Молодая кровь снова закипает, ботинок отправляет сумку в полёт, книги летят в разные стороны. Его план раскрылся, провалился и это было понятно с самого начала. В будущем мальчишке нужно будет участвовать в дебатах куда сложнее этих, а он вновь так облажался! Бирша шумно вздыхает, стараясь вернуть себе самообладание. Укусы переходят уже на щёки. Раздражение накатывает волнами, причиной стало даже не то, что Айкхельм позабыл о субординации, юноша ведь и сам грубил, первый начал, первый напросился. Основной проблемой было то, что ему уже вот-вот исполнится двенадцать, а он ни на йоту не приблизился даже к тем отбросам, что отец готов выгнать с обучения! Даже собственный наставник не может объяснить, что же мальчишка делает не так. Оба мужчины прикрываются дисциплинарными проблемами, а ведь они возникают лишь после очередного отказа перейти на ступень выше. Как бы Бирша не старался, успокоиться у него не выходит, а затянувшаяся пауза делает ситуацию всё более нелепой и опасной. Очередной вздох. Наставник ждёт оправданий и извинений, а голубые глаза юнца щурятся от злости. Мальчишка ужасно похож на отца.

— Разговор окончен. — Короткий жест рукой. Бирша отмахивается, поднимает сумку с пола и начинает её разбирать. Движения резкие, рваные. Книги отправляются на полку, коокор летит на кровать.
— При всём уважении, молодой господин, напоминаю, что Вы не имеели права так разговаривать с вышестоящим по званию. — Казалось, ещё секунда и Бирша либо сломает себе зубы, слишком сильно сжав челюсть, либо не сдержится и воспользуется кулаками. Но вот слышится вздох, другой. Мальчишка расслабляется, потом встаёт ровнее и выпрямляет плечи, хоть от тренировок они не прекращали болеть ни на секунду.
— Я знаю, Айкхельм. Завтра - сделаешь со мной, что угодно. Сегодня же мне хватило зубоскальства с отцом. Мы оба хороши. Сейчас же - прошу, оставь меня. — Злоба сменяется усталостью и разочарованием. Сложно понять, опечалил ли Габеледжи собственный поступок или мирская несправедливость. Наставник качает головой, рукой проводит по своим сложно заплетённым и, местами уже поседевшим волосам. Он порывается сказать что-то ещё, может утешить, может вновь приструнить. но в итоге молчит. Эти секунды кажутся вечностью, но наконец Айкхельм разворачивается и уходит, осторожно прикрыв за собой огромную дверь. В этой перепалке не оказалось победившей или проигравшей стороны: наставник лишь отметил про себя, что с годами старший отпрыск Габеледжи всё лучше держит себя в руках. Раннее всё могло бы закончиться жалким, но всё же рукоприкладством. Сейчас юноша всё больше походит на дворянина: старается держать лицо и не хамить совсем уж в открытую, хотя видно, насколько ему это тяжело даётся. Мальчишке же даже за мелкие проявления своего характера несомненно стыдно: этот человек казался ему куда большим примером, чем отец, но в последнее время всё было так сложно, что жестокие высказывания из рта ядом выливались на самых близких. Этого не избежала даже младшая сестра и мать.
Теперь уже на пол летят сапоги. Следом отправляется рубашка, а сам юноша падает на кровать, лицом утыкаясь в перину. Хочется закричать, разгромить что-то или вновь сбежать, но сил попросту нет. Усталость даёт о себе знать и Бирша спустя пару минут проваливается в сон.

Глава вторая

Проклятое воспитание. Чёртовы звания, ненавистные занятия. Очередное утро начинается с первыми лучами солнца и ледяной воды в тазу, услужливо принесённом тихими служанками. В ледяной воде он задерживал дыхание, позволял холоду проникнуть глубже в кожу и выжечь остатки сна. Живи семья Габеледжи ближе к Ревущему океану, где-то у пролива Острова Изгоев, то утро начиналось бы часов в девять. Там никто не решится расходовать понапрасну свечи, жечь масляные лампы, чтобы обмануть природу и начать день пораньше. Зато местные привыкли измываться над собственным организмом, чтобы успеть побольше - поступок само собой разумеющийся. Родные просторы Ярило благославил своим присутствием: солнце вставало в четыре часа, к восьми начинало нещадно печь, в полдень работать вне укрытия тени становилось попросту невыносимо, так что дни Бирши были достаточно однообразными. Сначала он шёл на тренировки по фехтованию, после были уроки верховой езды. Обычно часам к девяти у юноши просыпался аппетит, а завтракать он любил в гордом одиночестве. После еды начинались тренировки для ума: Бирша обсуждал с учителями прочитанные книги и свитки, практиковался в письме, в перерывах мог играть в шахматы. Иногда даже возникала картина идеальная донельзя: Шерона усаживали напротив старшего брата и они журили друг друга, ловя на мелких промахах. Их же наставники пользовались перерывом и могли по-человечески пообщаться, никуда не спеша и не гаркая на воспитанников. Однако чаще всего братья могли видеться лишь за ужином.
Большую часть образования детей Бьярке составляла физическая подготовка. Они много практиковались в верховой езде, с раннего возраста учились обращаться с несколькими видами оружия. Бывали и тренировки направленные на выносливость, после них не оставалось никаких сил на трапезы и общение. Наставники за мальчишками закреплялись разные, расписание их тоже отличалось, потому возможности как-то увильнуть от обучения или что-то друг у друга подглядеть у них не было. Спасало это и в сезон хворей: чаще всего заболевал лишь один ребёнок, остальные же, в силу редких встреч, оставались здоровы и меньше рисковали.
Ближе к осени поместье и вовсе могло опустеть: мальчишки с наставниками отправлялись в охотничьи угодья, отец выезжал в столицу, отсутствовал, порою, до самого разгара зимы. Тогда делами занималась матушка и в каменных стенах огромного замка будто бы теплее становилось, однако застать это юнцы могли лишь проявив себя и наконец выследив оленя по-крупнее. Бьярке считал, что первым делом с отпрысков нужно согнать лишнюю энергию и уже тогда они будут готовы грызть гранит науки и с куда большим желанием погружаться в хитрости ведения военных дел и политических интриг прошлого. И, как показывала практика, он был прав. Может даже слишком мягок в выборе методик, ведь у старшего сына оставалась энергия на споры и бунты. Из-за этого попадало и младшему: охотничьи "задания" из года в год становились всё сложнее. По-началу Габеледжи старался подавлять старшего, но от давления тот лишь сильнее брыкался. Можно было загрузить весь его день тренировками без продыха, можно было созвать всех учителей с округи, чтобы не оставить ему ни одной свободной минутки и пространства для диких мыслей, но тот умудрялся всё это вытерпеть. Достигал успехов, развивался стремительно и всё это лишь для одного: чтобы доказать свою значимость родителю.

Но Бьярке всё мало было: видел в сыне лишь ребёнка и в собственные ученики брать не стремился.

Наконец Бирша выпрямляется, растирая лицо. Мокрые пряди легко убираются назад, перехватываются тёмной лентой и волосы вновь убраны в аккуратный хвост. Из дубового шкафа выхватывается льняная рубаха, юноша лишь немного затягивает шнуровку на груди, чтоб болталась поменьше. После идут тёмные брюки и тяжёлые сапоги. Айкхельм поругался бы, что тот по такой погоде сразу в тяжёлую обувь выряжается, однако с детства привыкший к строгому графику мальчишка не хотел тратить лишнее время на перемену одежды. Парадное не надел - и то хорошо. А то ведь мог. Назло. За подопечным Айкхельм не заходил, так что, напоследок оглядев свои покои, Бирша выскакивает в коридор и лёгкой трусцой направляется в сторону тренировочного ристалища.

***

На приёмах Бирша лишь изредка общался со сверстниками, но всё равно многое узнавал. Проводились подобные мероприятия часто, раз или два в квартал. Иногда они с семьёй выезжали в чужие поместья, но чаще гости приезжали к ним. Территории у Габеледжи были огромными, прислуги много, а до ближайших поселений пол дня пути. И, конечно же, отдельным поводом для визита их семейства становились смотрины учеников. Многие, даже знатные семьи, стремились отдать своих сыновей на воспитание Бьярке, ведь большинство его учеников занимали высокие служебные посты, а некоторых даже отмечал сам государь.
Очередной приём оказался весьма многолюдным. Целую неделю слуги мельтешили туда-сюда, готовились, прибирались пуще прежнего и даже перетаскивали мебель. В светлую голову матушке вновь пришла какая-то безумная идея по перестановке и она явно рассчитывала сразить всех наповал. Программа была двухдневной, первый день должен был начаться с экскурсий и демонстраций всех условий для претендующих на обучение мальчишек, а заканчиваться танцами. Таким образом матушка как бы говорила гостям "Ну, посмотрите! Ваши дети будут не только отличными воинами, но и обучатся должному этикету. Без этого ведь никуда в нашем обществе, верно? Никто не хочет забрать назад вместо своего мальчика неотёсанного дикаря." Второй же день был полностью посвящён уже поступившим на обучение. Наставники отбирали лучших, те устраивали показательные поединки. В прошлый же раз юнош отправляли на охоту и к столу подавали их свежайшие трофеи. В подобные дни родители сияли от счастья, а ученики, оставшиеся в тени более "удачливых" сверстников наконец могли посвятить свободное время самим себе. Общение с семьями проходило до ужина, в прочем, многие семьи не беспокоили лишний раз уже поступивших - боялись, что общение с родными излишне смягчит характер. К застолью учеников не допускали: здесь доброта и уговоры матушки не имели власти, Бьярке в своих методах был непреклонен. Из молодых за столом могли присутствовать лишь дочери иных аристократов и те юноши, что на обучение здесь не претендовали.
В этот раз неприятной новостью для Бирши стали некоторые сплетни. Конечно же основной мотивацией находиться здесь для многих было военное дело: защита земель и интересов государства в последнее время становилась всё более актуальным промыслом, соседей не устраивало процветание страны, а слухи о отдельном драконьем отряде так и вовсе заставили правителей рвать и метать. Да где же это видано, чтоб этих тварей приручали?! На них и сладу нет, стрелы так высоко и быстро летать не могут, на коннице не скроешься, даже в горах найдут. Прямых конфликтов пока избегали, но ситуация на границах заметно обострилась. Одной из последних сплетней стало то, что старый знакомый, немногим взрослее самого Бирши, едва дорвался до службы, так стал лейтенантом. А теперь, по прошествии лишь пары лет, оказалось что он и до майорского звания дослужился... Тот, конечно, совершеннолетие справил год или полтора назад, но это всё детали, когда подобные новости задевают твоё детское самолюбие. Мальчишка фыркает, заслышав эту новость, и непослушная короткая прядь выбивается из хвоста. Оппонент по шахматам же не затыкается и рассказывает про то, как он сам и некоторые иные генеральские сыновья имеют полное право присутствовать при важных собраниях и даже могут вставлять собственные ремарки относительно планов и идей родителя. Конечно, это вновь были мальчишки постарше. Ещё они замалчивали, что претензиии высказывали скромно и наедине со своим родителем. И всё же, Бьярке сына на заседания мало того, что не звал, так и вовсе приказывал слугам гнать его куда подальше от своего кабинета. Бирша раздражается. Жертвует ферзём, на что оппонент сразу же ведётся. Следует ещё пара перемещений фигур, за которыми Габеледжи особо не следит, ведь вспыхнувшее в груди чувство несправедливости выполнило ловкий выпад и кольнуло точно в сердце. Дружеский матч по шахматам закончился преждевременно. Бирша попросту не нашёл смысла в том, чтобы ходить вокруг да около и продолжать эту нелепую партию. Последние ходы, у чёрных не остаётся шахов. Соперник, опешив, не успевает признать своё поражение, но Бирша уже отодвигается и встаёт из-за стола. Несмотря на шахматную победу ему хочется позорно ретироваться, слишком остро ощутив на своей шкуре проигрыш в войне совершенно иного толка.

***

Прошло несколько дней, а злость так и не отставала. Следовала по пятам и пользовалась каждой заминкой. Бирша самостоятельно добавил в своё расписание лишние тренировки, прибавил времени к уже имевшимся занятиям. И всё равно он не мог сразу заснуть, всё равно мысли крутились в голове и эта коварная ревность так и норовила снова уколоть его в сердце. Покуда другие родители продвигали своих сыновей, отдавали их учиться прославленным мастерам или же сами брали под строгую опеку - Бьярке от сына отмахивался. Единственной наглядной пользой старшего отпрыска была видимость благополучия. Посмотрите, мол, какая у меня красивая есть кукла. Пишет изящно, манерам обучен, во взрослые разговоры не встревает. Чудо, а не мальчишка. Про младшего - Шерона, на таких приёмах не говорили. На всякий случай даже отправляли куда подальше, с наставниками вместе, потому что сдержать сразу двух щенят от зубоскальства становилось задачей непосильной. Старший хоть был больше этикету обучен, местами даже отца боялся. Поэтому проступков не скрывал, выступал против показательно, напрямую. Младший же слишком на мать был похож - хитрый, юркий. Пакостил по мелочам и следы заметал. С ним Бьярке невольно был мягче, за что и поплатился, воспитав в нём наисквернейший характер.

***

Стоило Бирше сдаться и опустить руки, как, о чудо! Отец его заметил. Как казалось самому юноше - это издёвка судьбы. Несколько лет он не выступал против. Смирился со своей судьбой и окончательно потух, когда отец начал брать Шерона на некоторые из заседаний. Внутри что-то сломалось. Не было злости, не было печали. Если до этого они с братом могли шутливо подраться, поиграть в шахматы или устроить скачки в лесу, то сейчас Бирша просто игнорировал младшего. Тот стал для него чем-то вроде приведения. А с призраками не разговаривают, не замечают. Не помогают, не извиняются. Никто не хочет прослыть сумасшедшим, а с такой дырой в груди это слишком просто. Раньше бы Бирша пытался найти ответы в зеркалах, в своей внешности, в том, за что его отчитывают на тренировках. Но сколько бы он не старался, зеркала молчали, так что он прекратил этот бессмысленный допрос.
И едва юноша потух, как старший Габеледжи подметил что-то важное для себя. Бьярке видел в таком состоянии нечто другое: для него настало то долгожданное время, когда его сын наконец научился контролировать свои эмоции. Казалось, что он взрослее стал не только телом, но и духом. Теперь ему можно доверить нести ответственность не только за себя, но и за других. В ряды приближённых учеников он его так и не взял, однако начал делиться собственными свитками и рукописями, что передавались в их семье из поколения в поколение. Особой многословностью отец не отличился, просто проходил мимо ристалища, остановился ненадолго, наблюдая за тем, как его сын тренируется сам с собой. Чёткие движения, повторённые сотню раз, ровное дыхание. Никакой злобы, ничего лишнего. Бьярке подошёл ближе, протянул сыну один из свитков и развернулся на пятках, в привычной всем торопливой манере направившись выполнять прочие пункты своего плотного расписания.
Сердце у Бирши тогда, казалось, остановилось, а потом забилось вновь, да с такой силой, будто норовило выпрыгнуть из груди и помчаться вслед за отцом, задать сотню вопросов. Сам же юноша пошевелиться не смел, лишь смотрел на отдаляющийся силуэт, на бумаги, вновь на отца, снова на свои руки. В голове путалось. Пустота внутри оказалась заполнена, но не чем-то согревающим и обнадёживающим, а страхом, тревогой и тотальным непониманием. Бьярке не давал надежд. Бьярке ничего не обещал. Один лишь первородный мог бы знать, что творится в его голове.

Свиток Бирша прочитал с десяток раз. Поимел наглость добиться аудиенции отца, получил ещё охапку рукописей. Отец ничего не объяснял, просил лишь с бумагами быть осторожнее, не испортить записи и не потерять. Теперь расписание юноши слегка изменилось: каждый день начинался с одних документов, а заканчивался другими. Дни сменяли друг друга, солнце всё меньше радовало своим присутствием, зато по вечерам окрашивало небо в волшебные цвета. Бирше же было не до этого, он весь был поглощён заметками своих предков, что давным давно вели наблюдения за дикими драконами. Их семейное наследие, секреты и тайны лежали у него в комнате, на столе. Так просто. Сотня лет вместилась в эти бумаги, десятки жизней превратились в слова на пергаменте.
На следующий день рождения Бирша знал их наизусть и, пусть неохотно, но вернул их в отчий кабинет. Уроки фехтования отошли на второй план, теперь всё чаще Айкхельм брал юношу с собой в подвалы, всё чаще задавал неудобные вопросы и старался разглядеть в юнце страх. Но страха не было. В глазах плескалось любопытство, мальчишка стал приветлив и мил, не скалил больше зубы и не огрызался. Его мечта оказалась на расстоянии вытянутой руки.

Глава третья

— Осторожнее, эти диковаты. — Мальчишка отдёргивает руку. Нос дракона скрывается в темноте и слышится странное бульканье. Усмешка Айкхельма плавно перетекает в улыбку, а Биршу пробирает холод. Уж слишком смешок наставника и этот звук были похожи.
Освещения было мало, свет едва отвоёвывал себе локоть от общего пространства клетки, так что нахальную тварь больше не разглядеть. В остальном же помещение оказалось на удивление тёплым и особой тревоги не внушало. Ближе к лестнице висела масляная лампа, у входа и дальней стены расположились стулья для дежурных. Под потолком тянулись невысокие окна, кажется, летом их могли открывать для проветривания. Сейчас же дежурных не было и на стульях расположились помятые журналы. Неутолённое любопытство как раз искало себе новую цель и, Бирша, растеряв ненадолго всю свою воспитанную непосильным трудом аристократичность, одним прыжком сократил расстояние до цели и вцепился в журналы, как в самое настоящее сокровище. Видно было плохо, приходилось щуриться и подносить их совсем близко к лицу. Наставник вновь усмехается, лениво подходит к мальчишке и опускает руку на его плечо, наклоняется, также заглядывая в бумаги. Ничего особо интересного не видит, так что треплет его по волосам, отходит в сторону и опирается спиной на стену. Пауза затягивается, ещё больше поседевший за эти года Айкхельм от скуки начинает пальцами отбивать по ближайшей решётке, видимо ни капли не страшась спровоцировать агрессивный молодняк.
Пролистав пару страниц, Бирша не находит ничего особо интересного. Важным пунктом отчётов оказались общие сведения, включавшие в себя аппетит драконов и процесс их роста. Между строк были заметки, отмечавшие агрессию и особенности взаимодействия между собой. Кличек у молодых особей не было, однако, сильно постаравшись, можно было различить цвета их шкур, заметить раны, треснувшие или обломанные рога и прочие мелочи. Ничего нового, ничего интригующего.
— Слушай, обо всём ведь можно спросить, я не просто так здесь стою. — Айкхельм лениво отталкивается от стены, вновь подходит к ученику и мягко, но настойчиво заставляет вернуть журнал на место. — Здешняя темень провоцирует сонливость, а ты мне ещё на тренировке нужен. Давай, пройдёмся, может это развяжет тебе язык и мы управимся чуть быстрее.
Мужчина направляется к лестнице, кивает дежурным, что вновь заступают на свой пост. И вот витая лестница отражает его шаги и глубокий, спокойный голос, рассказывающий о вещах, в журналах не указанных. Кроме роста и возможных травм дежурные следили за агрессией особей к друг другу и людям в целом. Полгода они должны были провести здесь, после тварей посговорчивей и крупнее переводили на следующий ярус и склоняли к сотрудничеству. Методы воспитания отличались по жестокости, однако чаще всего драконы оказывались крайне продажны и, привыкшие к лёгкой еде, особых протестов не выражали. За условиями содержания внимательно следили: оставленные предками знания помогали взращивать здоровое поголовье. У ящеров была слабая терморегуляция, поэтому каменный пол выстилался соломой, а на возвышенностях в глубине клеток лежали потрёпанные шкуры животных - там молодые драконы устраивали себе "гнездо" и отсыпались вдали от назойливых надсмоторщиков. После поимки или редких удачных случек молодняк оставляли на нижнем ярусе. Самом тихом и самом тёплом. Дальше шли взрослые особи, находившиеся в процессе обучения. И, наконец, в самом верху - уже обученные драконы. Клеток там было маньше, решётки не тянулись к потолку и возле каждого зверя висела его собственная амуниция. Там Бирша бывал, но совсем маленьким, в сопровождении отца.
— Ну вот... Знаешь, малец, я уж думал, что тебя сюда и вовсе не пустят. Знал бы ты, как Бьярке оттягивал этот момент. — Айкхельм вновь усмехается, от чего уголки его глаз покрывают морщинки. В последнее время Бирша был немногословен, точно отец, так что он просто улыбается в ответ, не в силах сдержаться от этого порыва.
— А всё из-за того, что ты просто с ума сходил по этим тварям. — В голосе наставника нет ни капли раздражения. Тяжёлая ладонь опускается на морду тёмного ящера, который потянулся за лаской. Рука у мужчины тёплая, легко касается чешуи, ведёт от носа к огромному лбу и опускается назад. Дракон прикрывает глаза, тяжело вздыхает, а после издаёт странный, урчащий звук.
— Я всё понять не могу, Айкхельм... Уж прости мне моё нахальство, но каждый раз ты зовёшь их тварями, хотя влюблён в них не меньше моего. — В этот раз мужчина не сдерживается и вместо короткой усмешки стены отражают его глубокий, чуть хриплый смех. Дракон из-за этого раздражается, отступает вглубь своей клетки и снова фыркает. Ласки ему не хватило, но с таким звуковым сопровождением она его не привлекает.
— Я об этом мало говорю, но все мы по сути твари божьи. Его сыны, его дочери... — Айкхельм снова тянется к макушке ученика и тот, точно дракон пару мгновений назад, вздыхает и прощает наставнику этот жест.
— Дети. Не твари, дети. — Бирша щурится, мужчина отчего-то становится ещё более весел. Руку убирает, конечно, и то больше из-за привычки активно жестикулировать.
— Всё одно, мальчик мой. Я не с этих земель, думаю, сам приметил давно. — Голубые глаза юноши проходятся по мужчине сверху вниз и обратно. Айкхельм был крупным мужчиной, куда плечистее его отца. Кожа его была темнее, волосы тоже. Густая борода на солнце отливала рыжеватым цветом, а порой на носу и щеках появлялись странные точки. Из-за того, что наставник был рядом с самого раннего детства, его странное имя и необычная внешность стали слишком родными. Сейчас приходилось изучать его "по-новой", будто бы впервые.
— Но боги правят над всеми землями?...
— На то они и боги, что точно о них никто сказать ничего и не может. В ваших краях их множество, повезло, — Айкхельм разводит руки в стороны, как бы показывая, насколько много здесь покровителей - В наших же землях Бог - един и одинок в своём правлении. Оттого и зверей я тварями называю, не со зла. Просто разные мы немного. — Простодушный ответ заставляет сильно задуматься. Подобные речи кажутся нелепицой, но расспрашивать о том, как Айкхельм оказался здесь - невиданная грубость. Эта дружеская беседа не поменяла их ролей, мужчина всё ещё может сменить милость на гнев и проверять пределы его терпения не хочется. Захочет - сам расскажет. Нет - значит не сильно важно это всё. К тому же на процесс тренировок и самого Айкхельма это не влияет, будь он хоть с вражеских земель - он уже больше двадцати лет служит отцу верой и правдой. Такое достойно уважения.
Собеседники затихают. Мысли уносятся далеко, пальцы Габеледжи скользят по одному из кожанных сёдел, перебирают ремешки... Не так давно ему исполнилось четырнадцать. А сейчас будто бы снова девять, будто бы снова он глядит в небо и видит его. Отца. Такого уверенного, смелого, сильного. И далёкого. Только тогда его оправданием было небо и мощные крылья. Сейчас же? Его просто не было рядом и для этого убедительных причин сын Габеледжи найти не мог.


***

— Интересно, да? Ну иди сюда, не бойся. — Бьярке жестом подзывает мальчишку, помогает ему сесть в седло. Бирша уже сносно мог управлять лошадью, но дракон был куда выше и шире, так что ему даже устроиться на нём кажется задачей непосильной. Однако упоры не дают завалиться, а ручки на передней части седла как родные ложатся в руки. Мальчишка норовит всё оглядеть, крутится и вертится, пытается принять удобную позу и за эти жалкие мгновения почувствовать себя взрослым. Глядя на его неловкие поёрзывания, отец улыбается, но через пару мгновений хмурится и дёргает поводья - уж слишком пристально ящер оборачивался на ребёнка. Зверь фыркает и показательно отворачивается. Уздечка для дракона явно отличалась от лошадиной - несколько ремней не выполняли функций управления, а сдавливали посильнее челюсть, придавливали к носовой кости железную пластину, чтобы особо страптивое создание не откусило замешкавшемуся ездоку ногу или руку. Драконов у Бьярке было такое множество самых разных видов, что, к сожалению, для каждого приходилось изобретать что-то новое. Иначе амуниция слетала, сползала, попросту не выполняла свои функции. Однако резкий рывок на всех работает одинаково. Едва мальчишка осмелел и потянулся к поводьям, как из арочного прохода на открытую площадку выскочил его наставник.
— Бьярке, скорее! Мы уже опаздываем. — Айкхельм подбегает ближе, в руках держит шлем, больше направленный на создание образа. Если что-то пойдёт не так - даже лучшая экипировка не спасёт. Передав шлем, Айкхельм стягивает Биршу с седла и похлопывает по спине, мол, "давай, иди отсюда!" тот же обиженно дует щёки и уходить не собирается. Остаётся, чтобы посмотреть. Отец в мгновение становится донельзя серьёзен. Надевает шлем, поправляет ремешки седла и ловко вскакивает на дракона. Дальше - ещё интереснее, ведь Айкхельм помогает Габеледжи застегнуть ремни вокруг ног, фиксирует их на одном месте. Если у конных сёдел стремена свободно болтались на путлищах, то здесь же на специальные кольца прикреплялась крепкая конструкция, напоминающая своеобразный ботинок. Эта конструкция обхватывала голень, ремни затягивались на ступне и чуть ниже колена, благодаря чему потерять упор было попросту невозможно. На такое стремя не влиял ветер, не было разницы, взлетаешь ты или пикируешь вниз: нога всегда оставалась на месте и не позволяла тебе упасть. Бирша на всё это смотрит с воодушевлением, слышит пару тихих щелчков. Отец пристегнул карабины к кольцам, расположившимся на передней и задней луке седла. От карабинов тянулись ремни, они оканчивались широким кожанным поясом, что должен был спасти от особо сильного рывка при резком вираже. Каждый всадник падал с лошади, но чаще всего отделывался лёгкими ушибами и испугом, но ни один Дагон падений не переживал. Небо не жалело никого, а рисков было слишком много, чтобы надеяться лишь на послушание твари и силу собственных ног: оттого к амуниции и подходили настолько ответственно. Наконец всё готово. Напоследок кивнув сыну, Бьярке одним сильным толчком провоцирует движение твари под собой, они рывком взмывают в воздух и на площадке остаются лишь растерянный Бирша и Айкхельм, провожающий мужчину взглядом. Замешательство отнимает драгоценное время, но мужчина вовремя подбадривает его тычком в спину и мальчишка срывается с места. Мама с младшим уже заняли одну из башен, куда пригласили особенных гостей. Оттуда лучше всего видно. Биршу никто ждать не станет, но он просто должен был быть здесь в момент взлёта! Коридоры, двери и пролёты размазываются, слуги испуганно отскакивают в сторону и причитают вслед. Воздух обжигает горло и лёгкие, сердце мечется по грудной клетке. Лишь бы успеть!

***

Дверь с грохотом ударяется о стену, Бирша припадает руками к перилам и хватает ртом воздух. Бедная матушка его рвение не оценила: подскочила на месте и теперь левой рукой схватилась за сердце, сама до ужаса перепугавшись. Повезло ещё, что младшенькая, которую она укачивала, не решила заплакать. Здесь так высоко, что морозный ветер не даёт вздохнуть полной грудью, его так много, что начинаешь задыхаться. Отсюда видно лес, видно туманные холмы и далёкие горы. Видно отца, который облетает поместье, срывает с соседних балконов маленькие флажки, влетает в огромные железные кольца, смастерённые специально для этого дня. Крылья дракона едва их не задевают, но каждый раз остаётся небольшой зазор.
— Милый, успокойся. Присядь, тебе и отсюда всё будет видно. — Мальчишка не слышит. Привстаёт на носочках, сильнее упирается в руки, старается уловить каждое движение. Вот чёрный дракон мощно взмахивает крыльями, вот опускает голову и вытягивает длинную шею. Крылья складываются вдоль тела, зверь будто бы бесконтрольно падает вниз, но нет! В последний момент крылья раскрываются, дракон вновь взмывает в небо перед самым их балконом и Бирша невольно отшатывается назад, едва не упав от сильного порыва ветра. Айкхельм и здесь приходит на помощь: мягко подхватывает юнца, подталкивает назад и отходит на исходную позицию к стене. И когда только он успел подойти? Да ещё так тихо...
— А я говорила. — Матушка качает головой и улыбается. Говорит что-то служанке, осторожно опускает младшую со своих колен и расправляет платье.
— Она действительно говорила! — Маленький Шерон смешно выглядит в парадной одёжке и с кудряшками, напоминающими барашка. Его заявление старший игнорирует, хоть и хочется показать язык или фыркнуть. Мама заругает.
Чёрный дракон пропадает в облаках. Слышится его хриплый, громкий рёв, на который отзывается остальное зверьё, запертое в клетках внизу. Ящер вновь падает вниз, сложив свои крылья. В этот раз цель ездока иная: Бьярке вновь в последний момент дёргает поводья, заставляет дракона расправить крылья и тяжело приземлиться на одну из площадок. Грохот повторяется, со стены осыпаются грудой крупные камни, зверь мотает головой и раздражённо рычит. Но вот Бьярке ещё сильнее натягивает поводья, перехватывает их левой рукой и, сильно наклонившись вперёд, хватает дракона за рог. Ещё пара каких-то секунд и животное, вынужденно повернувшее шею, сдаётся. Успокаивается. Окончательная победа человека над природой оказывается запечетлена в этом моменте: дракон грузно опускается всем своим телом на площадку, его хвост свисает с повреждённой стены. Бьярке медленно отстёгивает все ремни. Спрыгивает, отряхивается. Дракон опускает голову и закрывает глаза, выражая полную покорность. Габеледжи кланяется, сначала перед собой: здесь собралась верхушка с Острова Сердца, включая его милость. Государь впечатлён: раздраются первые хлопки, а после и вся остальная публика подхватывает апплодисменты.
Бирша вновь порывается вперёд, припадает к перилам и громко свестит, подбадривая родителя. Тот машет ему рукой, улыбается, внимая всеобщему признанию, и нет в этот момент более гордого человека, чем его старший сын.