Кровь Эдема: Проклятие змея

Пролог

Каменная пыль стояла в воздухе густым туманом, смешиваясь с едким запахом гнили и веками запертого праха. Гул обрушившегося подо мной пола еще звенел в ушах, сменившись оглушительной, гробовой тишиной, которую нарушало лишь эхо моих стонов, да шорох мелких камушков, глухо отражавшихся от массивных стен. Я лежала плашмя на чем-то невероятно твердом и холодном, как ледник под тропическим солнцем. Боль, оглушительная и всепоглощающая, смешалась с тошнотворным верчением зала. Я пыталась вдохнуть, но в легких будто застрял ком пыли, отдаваясь острой болью в бок. Рука инстинктивно потянулась к ране. Теплая, липкая кровь стекала по пальцам.

«Черт, не двигайся... Сначала оцени ущерб...» –пронеслось в сознании, но мысли путались, как пьяные мухи.

С трудом подняв голову, я увидела лишь расплывчатые очертания мрачных, испещренных трещинами и полустертыми фресками каменных стен, уходящих ввысь к затерянным в темноте готическим сводам. В луче света, что лился из образовавшейся дыры обрушившегося пола гробницы, кружились мириады пылинок, словно золотой песок времени. И где-то там, на краю пропасти виднелся расплывчатый силуэт.

Подо мной – каменная, покрытая замысловатой древней резьбой поверхность, изображавшей спирали солнц и змеиные узлы. Саркофаг. Огромный, монолитный, пугающий в своей первобытной массивности, и немом величии забытой эпохи. Крышка, на которой я распласталась, была треснута, вероятно, не только от моего падения , но и от многовековой ветхости камня. Её острый осколок торчал у меня из живота. Теплая струйка крови сочившееся с раненого бока, стремительно стекала прямо на каменную плиту, расползаясь багровыми узорами, заполняя углубления резных рун, проникая через трещины. Сбоку, словно безмолвный страж вечности, нависала статуя, высеченная из белого мрамора, ангела, раскрывшего свои крылья, словно укрывая и защищая ими саркофаг, выражение его лика было не умиротворенным, а скорбным и предостерегающим. Весь дух вышибло из легких, когда я разглядела в нем знакомые черты… лицо с древних фресок, лицо, что стало моей одержимостью, лицо которое месяцами преследовало меня во снах и старых свитках – персонаж дневника, который и привел нас всех сюда.

— Я нашла тебя…

Эхо моего голоса зашипело в темных углах, словно пробудив что-то древнее.

Головокружение накатило новой, сокрушительной волной. Темнота сгустилась по краям зрения, сжимаясь в тоннель. Последнее, что я почувствовала, прежде чем сознание ускользнуло – странную, пульсацию, исходившую от камня под моей щекой.

Глава 1

«Время пришло. Для него. Для меня.

Древнее зло... сегодня падет. И я готова пожертвовать всем, что у меня есть …

ради сестер.

Если я не вернусь. Знайте… моя рука не дрогнула.»

Личные записи из дневника Махаллат.

Тишину замка разрывал лишь шелест шелковых юбок, будто сама тьма перешептывалась с мраморными стенами. Я шла, сжимая в потной ладони лезвие, спрятанное в складках ткани. Каждый шаг отдавался эхом в висках, сливаясь с бешеным стуком сердца. «Что, если первородный клинок не сработает? Что если проклятая кровь в его жилах сожжет меня раньше, чем я успею вонзить сталь?»

Дверь впитавшая века резных узоров — звери пожирали ангелов, ангелы разрывали демонов — замерла передо мной как живой страж. Пальцы дрожали, пока я поправляла «маску» безразличия. Три стука. Мое дыхание застыло…

— Входи.

Его голос просочился сквозь дубовую толщу, обжигая холодом.

Я втолкнула себя в зловещий полумрак, где багровые блики камина выхватывали из тьмы:

Каменные стены, такие высокие, что сразу чувствуешь себя ничтожеством, терялись в непроглядной темноте сводов. Их поверхность, казалось, не была гладкой — впадины и выпуклости складывались в гигантские, стертые временем барельефы, изображавшие муки и падение, чьи лики искажались и оживали в пляшущем свете.

Под ногами – ледяная гладь полированного черного мрамора, отражающая искаженные, прыгающие тени. Ступни в легких туфельках, буквально прилипали к обжигающе холодной поверхности, а собственное отражение в ней казалось чужим, утопающим где-то в бездне под полом.

По бокам застыли исполинские колонны, высеченные из того же бездушного камня, похожие на кости какого-то невообразимо древнего существа. Между ними, в нишах, стояли замершие в неестественных позах статуи рыцарей в истершихся доспехах; пустые щели их шлемов неотрывно, казалось, следили за каждым моим шагом.

Где-то на верху, в кромешной тьме, терялись стрельчатые окна, затянутые черным стеклом витражей, лишь изредка пропускающим багровый отсвет – словно застывшие капли крови на угольном фоне. Если вглядеться, в стеклах угадывались контуры ангелов, но не светлых защитников, а существ со сломанными крыльями и скорбными, искаженными яростью лицами.

Фрески на потолке — Ева и Змей в чудовищном танце, слитые в один извивающийся, силуэт. Их тела, выписанные с болезненной детализацией, казалось, шевелились в мерцающем свете. Её пальцы впивались в чешую, словно пытаясь удержаться или вонзиться глубже, а его пасть обвивала ее горло, как венок из шипов, в жесте одновременно объятия и удушья. Взор Змея, огромный и вертикальный, был единственной стабильной точкой во всей этой композиции, он был направлен прямо на трон, на того, кто на нем сидел, или на того, кто осмелился войти.

По обе стороны от массивного камина, пламя в котором горело неестественно алым и почти бездымным огнем, на стенах висели гобелены. Их бархатная ткань истлела и провисла, на одном еще можно было разглядеть вытканное золотом Древо Познания, чьи плоды были вышиты темно-рубиновым шелком, а на другом — такое же Древо, но с опавшими, почерневшими листьями и свисающими с веток, словно спелые груши, скелетами небольших птиц.

На ступенчатом помосте из черного мрамора, царил обитый красным бархатом трон, его душой была огромная змея. Один подлокотник венчала ее голова — золотая, с раскрытой пастью, где поблескивали острые, как бритвы, клыки. Другой был образован закрученным хвостом, а спинку трона обрамляло извивающееся тело, сверкающее чешуей из литого золота. Трон был массивным, явно неудобным, созданным не для покоя, а для устрашения. У его подножия, на верхней ступени, лежала шкура невиданного темношерстного зверя, чья голова с стеклянными глазами была обращена ко входу в вечном немом оскале.

У стены стоял дубовый стол, заваленный свитками и книгами. Некоторые из них были раскрыты на страницах, испещренных не просто буквами, а извивающимися, словно живыми, символами; чернила на пергаменте отливали на свету темно-зеленым, болотным цветом. Рядом с чернильницей, вырезанной из цельного обсидиана, стоял одинокий, наполовину опорожненный бокал с темно-багровым вином, в котором играли кровавые отсветы пламени.

Воздух был тяжел, пропитан запахом старого камня, пыли веков и чего-то еще – едкого, как дым, и сладковатого, как тление. Это была смесь ладана, и аромата увядающих лилий, стоящих в высокой вазе в углу — их лепестки, черные и бархатистые, медленно осыпались на мрамор, словно пепел. Тишина стояла гнетущая, почти осязаемая, прерываемая лишь треском дров в камине, да собственным предательски громким дыханием. Но если прислушаться, сквозь этот шум просачивался едва уловимый, непрерывный шепот — то ли голоса со старых фресок, то ли скрип древних камней, то ли сам воздух, нашептывающий запретные мысли на грани слуха.

Казалось, сам зал дышал, вбирая в себя свет и надежду, а выдыхал лишь этот леденящий полумрак и ощущение того, что ты – лишь муха, попавшая в паутину каменной плоти.

И он.

Он стоял спиной ко мне, силуэт вырисовывался в дрожащем свете пламени камина. Казалось, сам огонь боялся касаться его — лишь робко лизал контуры широких плеч, обтянутых черной тканью, и волос, спадавших волнами цвета самой темной ночи. Даже в тени он источал опасность, как затаившийся хищник, чья красота лишь подчеркивала бессмертность. В руке он держал кубок из маленького черепа, где алая жидкость пульсировала, будто живая.

«Готова ли я?» Хриплый шепот застрял в горле комом.

— Ты боишься... — его голос донесся из темноты, тихий и бархатный, как шелест змеиной кожи. Он прозвучал не в ушах, а прямо в сознании, и от этого по спине пробежал ледяной рой мурашек.

Асмодей обернулся.

Каминный свет упал на его лицо, и сердце мое сжалось. Он все еще выглядел как падший архангел из старинных фресок — скулы, высеченные из мрамора ночи, губы, полные и искаженные едва уловимой усмешкой, будто знающей все мои тайные страхи. Его кожа, бледная, как лунный пепел, мерцала перламутром, а глаза…

Часть 1.1

Дорогие мои читатели.

Эта глава включает в себя описания психологического и физического насилия. В центре повествования — травмирующие воспоминания героини о сексуальном насилии совершенные её отцом. Сцена очень неприятная и триггерная. Я включила её в текст , чтобы показать мотивы Махаллат, почему она пошла против отца, почему она хочет спасти сестер, даже ценой собственной жизни. Сцена ни в коем случае не несет пропаганду нетрадиционных отношений, не романтизирует и не призывает к действиям. Спасибо за понимание, и приятного чтения.

C любовью, Mollingen.

Сталь вошла в плоть с шелестом рвущегося пергамента. Холодный металл встретил сопротивление, а затем легко скользнул глубже, под сердце.

Клинок дрожал в моей руке, словно живой, передавая последние судороги его могучего тела. Густая кровь, как расплавленный свинец — поползла по моим пальцам, словно выжигая извилистый узор на коже. Она была невероятно горячей, почти обжигающей, и тело Асмодея, падшего ангела, демона сладострастия, рухнуло на пол, корчась в немом крике. Адское пламя, вырвавшееся из его раны, лизало пол кроваво-чёрными языками, пожирая ковёр с вытканными золотыми лилиями — цветами, что он когда-то дарил мне. Дым вился змеями, заполняя комнату удушающим ароматом ладана и серы.

Я зашлась кашлем. Воздух, наконец ворвавшийся в легкие, был не спасением, а новой пыткой. Жадно хватая драгоценный воздух, я чувствовала, как он неохотно продирается через горло, словно сквозь узкую трубку, забитую осколками стекла. Каждый вдох вызывал резкую, рвущую боль в местах, где его пальцы впивались в плоть. Воздух застревал, вызывая новые спазмы. Кашель сотрясал все тело, выгибая спину дугой, заставляя слезы выступить на глазах. Я стояла, согнувшись, одной рукой опираясь о колено, другой держась за горло. Спазмы кашля выбивали из меня остатки сил, смешиваясь с икотой и хриплыми всхлипами – реакцией тела на только что пережитый ужас и невыносимое напряжение. В горле стоял вкус крови – моей или его? – и едкой серы. Я пыталась откашляться, очистить дыхание, но каждый новый приступ лишь сильнее жёг и без того изувеченное горло, напоминая о его ледяной хватке и остроте клыков, пронзивших кожу.

— Только не вытаскивай клинок…

Голос прозвучал из самой тени, сладкий и тягучий, как карамель. Я резко обернулась.

Мужчина шагнул из мрака, и пламя отпрянуло, будто рабы, падающие ниц перед своим хозяином.

Люцифер…

Он был статен, как меч, занесённый для удара — каждый мускул под чёрным бархатом камзола дышал силой, от которой сжималось сердце. Серебряные звёзды на ткани мерцали, как слёзы ангелов, вышитые нитями из расплавленных обещаний. Его кожа светилась бледным жемчугом проклятых морей, а волосы, цвета воронова крыла в лунную ночь, ниспадали волнами, будто касались чего-то запретного даже для воздуха.

Его лицо… — чистых грех. Скулы, острые как клинки, глаза — два бездонных колодца, где аметистовые искры танцевали над пропастью. В них горел холодный огонь, обещавший рай в падении и муку в экстазе. Губы, полные и слегка приоткрытые, будто замерли на краю насмешки — или приглашения. Когда он улыбнулся, в уголках рта заплелись тени.

Хитрый взгляд скользнул по моим подрагивающим пальцам, и рукоятке клинка в груди Асмодея.

— Иначе он иссушит тебя, не дав и шанса на спасение. Хоть ты и самая любимая из его дочерей… Махаллат. — Его голос обвил меня, как дым опиума — сладкий и удушающий.

Он двинулся ко мне, не обращая внимания на огонь, пожирающий его сапоги. Моё имя, на его языке, будто запретный плод, который он пробует на вкус.

Я отпрянула, споткнувшись о подол платья, и тут же возненавидела себя за эту слабость. «Не смотри. Не поддавайся» Но моё тело предало: Сердце колотилось, будто пыталось вырваться из клетки рёбер, а между лопаток струился пот — холодный, как прикосновение мертвеца. Взгляд прилип к его рукам, длинным пальцам с ногтями, отполированными до синевы, словно они только что сжимали горло ангела.

Я знала… Он заметил. Всегда замечал.

— Ты дрожишь. От страха... или от предвкушения? —прошептал он, наклоняясь так близко, что горячее дыхание коснулось моего лица.

— Ты. Мне. Солгал! — выдохнула я, но голос дрожал, предавая. Гнев смешивался с чем-то тёплым и липким внизу живота. — Ты обещал, что клинок убьёт его!

Люцифер рассмеялся — звук рассыпался осколками хрусталя, ранящими слух.

— О, наивная. — Он прижался ко мне всем телом, нарушая любое понятие о личном пространстве. Его запах ударил в ноздри — мирра, смешанной с медью и чем-то диким, словно шкура зверя, только что сорвавшегося с цепи. Его рука скользнула вдоль моей руки, едва касаясь, но кожа уже горела от прикосновения — оставляя на запястье след, похожий на клеймо собственности.

— Этот клинок, насмешка бога над нашим существованием. Он может обезвредить как сына тьмы, так и сына света, но не убить, для такой мощи ему нужен один маленький ингридиент. Которого нет ни у тебя, ни у меня. К тому же, Асмодей и другие древние боги не могут быть убиты, их сущность вплетена в ткань мироздания. Смерть Асмодея разорвёт печать между мирами. Демоны старше времени затопят этот жалкий мир. Ты же не хочешь стать виновницей апокалипсиса?

Его пальцы скользнули по моему подбородку, и я вздрогнула. Прикосновение обожгло, как прикосновение льда, завернутого в бархат. Беги, — шептал разум. Он выжжет твою душу дотла. Но тело не слушалось — мурашки побежали по шее, а грудь предательски вздымалась, будто пыталась прижаться к нему.

— Ты хотела спасти сестёр.. — Люцифер кивнул на клинок, и тени за его спиной зашевелились, в отсвете разрастающегося огня, как живые, сливаясь с фресками, что когда-то изображали падших ангелов. Теперь они плавились, стекая по стенам чёрной смолой. — Вот твой шанс.

Он приблизился так, что губы едва коснулись моего уха раскалённым дыханием — Поглоти его силу, и прикажи отпустить их души… если осмелишься услышать крики сестер, горящих в адском огне.

Часть 1.2

— Нет! — Я впилась ногтями в виски, срывая с волос диадему, чьи шипы оставили кровавые росчерки на коже.

— Нет, нет, нет! — Я обернулась и в порыве бессилия сметала бумаги, книги, чернила, со стола. Стеклянный флакончик опрокинулся, окропляя чернильными пятнами весь стол.

— Так оставлять нельзя… — Я металась от тела отца до стола. Каждый шаг отдавался гулким эхом в зловещей тишине зала, где воздух был густ от запаха горелой плоти и ладана. Тлеющие угли в камине вспыхивали алыми зрачками, освещая расползающиеся по стенам трещины — словно сама крепость корчилась в предсмертных судорогах.

— Это слишком ненадежно…— Шепот сорвался в рыдание. — Любой глупец, ослепленный жаждой власти, вырвет клинок из его сердца!

— Думай, Махаллат, думай! — причитала я, сжимая виски пальцами, в которых стучала паническая дробь сердца. Комната плясала в алом зареве, жар пожирал занавески и вдыхал жизнь в пепел, круживший в воздухе. Мой взгляд, затуманенный слезами от дыма, метнулся по сторонам и выцепил на полу, в пятне огненного света, темный переплет. «Пожирающая тень».

Пламя уже лизало края фолианта, подползая все ближе.

— Нет! — это был крик, полный единственной оставшейся во мне надежды. Я бросилась вперед, ощущая, как огненный жар обжигает кожу. Пальцы дрожали, едва не роняя драгоценный фолиант, когда я схватила его. Листая страницы, чьи пергаментные листы шелестели, как крылья пойманных молью душ, и бормотала

— Где же оно... Где?

Тени на стенах задвигались, сплетаясь в силуэты сестер: Аурелия с распахнутыми от ужаса глазами, Лира, чья шея была украшена отметинами укусов и синяками в форме отцовских пальцев… Их беззвучные крики висели в воздухе, смешиваясь с хриплым шепотом апокрифов.

— Я сделаю это — прошептала я, обращаясь к их теням. — Я исправлю. Обещаю.

И неожиданно книга ожила.

Изумрудные чернила на одной из страниц вспыхнули ядовитым светом. Пергаментные листы сами собой, с шелестом, похожим на вздох, начали быстро перелистываться, пока не остановились на той самой странице. На ней не было ничего, кроме одного-единственного абзаца, пылающего зловещим изумрудным сиянием.

Голос сорвался, стал чужим и прерывистым, но слова лились сами, выжигая реальность, как кислота.

— Да воссядет жаждущий на трон из костей семи грешных королей...

Воздух сгустился, стал тягучим и сладким. Я чувствовала, как невидимые тиски сжимают горло, но не могла остановиться.

— ...Да обретет он взор во тьме, да пронзит им пелену миров...

Боль, острая и жгучая, пронзила виски, и на мгновение я увидела его — не глазами, а каким-то иным чувством. Незнакомый мне трон, грубый, сколоченный из белесых костей, в глубине бездны, что зияла за краем реальности. И он был пуст. Он ждал.

Я опустилась на пол, у тела отца , чьи черты, еще минуту назад искаженные болью, теперь застыли в мраморном спокойствии. Положив на колени книгу – древний фолиант, чьи страницы, шептали проклятия при каждом касании.

— Да испьет он чашу крови Падшего, смешанной с пеплом его же сердца по собственной воле…— я задохнулась, прочитав последние слова. Леденящий ужас сковал душу. Пепел… Пепел его сердца.

Я подняла глаза на тень Лиры. Она смотрела на меня с бездонной печалью и... пониманием.

— Нет — хотела я крикнуть, но рот не слушался. — Только не это.

Ритуал уже был запущен. Зеленый свет погас, и книга с глухим стуком упала на пол. Тишина, наступившая вслед, была страшнее огня и шепота. Она была тяжелой, как судьба. И неумолимой, как закон.

В горле встал ком. Я схватила кубок, выточенный из черепа младшей сестры, что обронил Асмодей, и ударила им об пол рядом с телом. Золотые прожилки на кости вспыхнули зловещим золотистым светом. Удар чаши — как первый удар колокола, призывающий силы.

Где-то в вышине, за сводами, завыл ветер, наполняя зал скрежетом. Похожий на лязг миллионов невидимых ножей о камень.

— По собственной воле… — Хриплый смешок вырвался из груди. — Никто из нас не выбирал быть топливом для его бессмертия! — я схватилась за рукоять лезвия торчащего из груди Асмодея обеими руками, и взвизгнула от обжигающей ладони боли. Клинок был адски раскален, кожа на ладонях начала лопаться до мяса, но я не отпустила. Испарина покрыла лоб, и я с силой рванула рукоять на себя, потом в сторону, с чудовищным хрустом разламывая демоническую грудную клетку, похожую на сплав обсидиана и стали. Проделав так ещё несколько раз, я вынула окровавленный серповидный клинок, капли черной смолы падали на камень, шипя и прожигая дыры. Просунула в зияющую рану свободную руку, нащупала среди ломаных ребер и пылающих внутренностей пульсирующий ком тьмы — сердце демона.

— Но я выберу это… За всех вас. И кинула еще бьющееся сердце в зарево черно-багрового огня, окружавшего нас кольцом. Оно моментально начало обугливаться, издавая шипение.

Первородный клинок, все еще сочащийся черной смолой отцовской крови, полоснул запястье повелителя над кубком. — Пора заканчивать! — завыла я, вспарывая ему вены, из которых хлынула кровавая лава — густая, мерцающая, как тысяча глаз демонов, пойманных в ловушку времен. Кровь заполнила чашу, а вместе с ней — искры душ, запертых в вечном танце страдания.

Подползая к тлеющему, почти сгоревшему сердцу в огне, я схватила его обугленный остаток. Боль пронзила руку, как тысяча игл, кожа на ладони зашипела и почернела, но я лишь стиснула зубы. Поднесла раскаленный черный ком над кубком и с силой сжала. Оно треснуло, как яичная скорлупа, осыпаясь мелким, мерзко пахнущим серой и горелым мясом пеплом прямо в пылающую кровь. Пепел смешался с лавой, вызвав бурление и выброс клубков черного дыма .

Схватив кубок обеими обожженными руками, я подняла его в жесте подношения к невидимому небу, к сводам, где выли падшие звезды.

— Сестры! — мой голос сорвался с губ хриплым воплем, взлетел кверху и слился с воем бури за стенами, становясь многоголосым эхом, в котором угадывались их голоса. — Не оставьте меня! Примите дар мой и станьте моей силой! Станьте моей местью!