Кровь и пепел вечности

Разрушение

— Мама! — закричала Сесилия.

Копьё с серебряным наконечником пробило витражное окно, как стрела судьбы, и вонзилось в грудь Кассандры Ванберг с тупым, чудовищно-глухим звуком. Вздрогнув, женщина откинулась на резную спинку кресла, и по ткани её платья мгновенно расползлось тёмное, маслянистое пятно. Её пальцы судорожно вцепились в древко копья, и светло-голубые глаза расширились, полные неверия и боли.

— Мама... мама! — задыхалась Сесилия, подбегая, спотыкаясь о подол своего платья. — Подожди, пожалуйста, я сейчас... Август! Август!

Она обернулась, беспомощно озираясь, как загнанное животное, и вдруг забыла, как позвать слугу. Мысли были рассыпаны, будто их развеяло порывом ледяного ветра. Но память вернулась, как удар молнии, и Сесилия срывающимся голосом схватила колокольчик на каминной полке. Она звонила в него с яростью, в панике, срывая металл о металл до звона в ушах.

— Сесилия... — едва слышно прошептала мать.

Её голос был уже не голосом — дыханием, эхом, ускользающим светом в конце тоннеля. Она смотрела на дочь тем взглядом, каким мать смотрит в последний раз — узнавая себя в юных чертах, в упрямом подбородке, в трепетной любви.

Сесилия не слышала. Она рыдала, билась в истерике, умоляя, чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь пришёл.

— Сесилия... — вновь, тише, почти шёпот.

И тогда дверь распахнулась с грохотом, и в комнату вбежал Август — дворецкий, что служил Ванбергом больше пятидесяти лет. Его всегда безупречное лицо было искажено страхом. Он застыл, увидев свою госпожу с торчащим из груди копьём, лицо её — бледное, как снег, а руки — всё ещё держат древко, как будто могли вырвать его силой воли.

— Август! — закричала Сесилия, оседая на колени рядом с матерью. — Помогите ей! Где отец?! Почему никто не приходит?!

На её руках — кровь. На платье — кровь. По щекам текли слёзы, перемешанные с пеплом стекла. Чёрные, спутанные волосы облепили лицо. Она была не леди — она была девушкой, потерянным среди хаоса.

Август бросился к Кассандре. Его рука коснулась древка — и он отдёрнул её.

— Серебро..., госпожа. Это... охотники. Они выследили нас. Замок окружён.

— Что?.. — прошептала Сесилия. Мир вокруг покачнулся.

Кассандра тяжело сглотнула, её дыхание стало рваным.

— Август... унеси... мою дочь... Спаси Сесилию...

— Нет! Нет! Я не уйду! — вскрикнула Сесилия, вцепляясь в материнскую руку. — Вы не можете... вы не оставите меня...

Кассандра посмотрела на неё, глубоко и тихо. В этом взгляде была вся любовь, которую она не всегда умела показывать, и вся боль, которую теперь не могла скрыть.

— Послушай... дитя моё... — прохрипела она, — найди... своего отца...и через чёрный выход... в лес. Август... знает путь...

Резкий приступ кашля сорвал с её губ струю густой, почти чёрной крови. Она осела, но не отпустила руку дочери.

— Я догоню... я обещаю... иди... любимая... иди.

Это была ложь, как и все добрые последние слова. Но в ней была мать — даже на краю смерти, думающая о спасении дочери.

Август сжал плечо Сесилии.

— Госпожа... пожалуйста.

Сесилия не помнила, как отпустила руку матери. Только холод ладони остался в её памяти. Только голос — «я догоню».

Она обернулась в последний раз — и дверь в гостиную захлопнулась, словно отсекла прежнюю жизнь.

Они бежали. Замок сотрясался от грохота и воя. Копья били в окна, как смерть в барабаны. Сесилия едва успевала уворачиваться. В коридорах пахло порохом, гарью и кровью.

Когда они миновали кабинет отца, дверь была распахнута.

И Сесилия увидела.

Голову.

Его глаза были открыты.

— Нет... — прошептала она, закрывая рот, чтобы не закричать. Август сжал её руку крепче.

— Прошу вас, госпожа... не смотрите. Только вперёд. Только вперёд.

Она шла, как во сне. Тело дрожало, платье тяжело волочилось за ней, пропитанное пеплом, кровью и смертью. Мир стал серым.

Внизу, в большом холле, их встретила тишина. Все слуги были мертвы. Тела лежали, как куклы, брошенные после игры. Кто-то держал поднос, уронив его в последнюю секунду.

Сесилия едва стояла на ногах. Всё, что было ей дорого, исчезло за одну ночь. Мир, где она была дочерью, девочкой, любимой — сгорел в пламени охоты.

И только Август, крепкая рука прошлого, вёл её туда, где ещё оставалась надежда.

Позади раздался резкий, чужой голос, полный злобы:

— Здесь ещё двое! Они живы!

Сесилия вздрогнула. Она обернулась — и взгляд её наткнулся на фигуру мужчины в длинном чёрном кожаном плаще и шляпе с широкими полями. Лицо его терялось в тени, но хватка, с которой он держал арбалет, была точной, выверенной. Он целился прямо в неё.

Выстрел разрезал воздух.

— Берегитесь! — скомандовал Август, и в ту же секунду рванул Сесилию за руку. Болт со свистом пролетел мимо, впившись в каменную стену. Осколки штукатурки брызнули в стороны, словно кровь.

Не давая ей остановиться ни на миг, Август потянул её за собой. Они мчались вниз по скрипящей лестнице, не смея обернуться. Над головами звучали чужие голоса — сдержанные, деловые, убийственные. Охотники. Они были слишком близко. Слишком.

Сесилия задыхалась от страха. Сердце стучало как бешеное. Она слышала, как по каменному полу цокают тяжелые сапоги, как гремит металл, как кто-то произносит её имя, искажая его. Они знали, кто она.

На лезвии рассвета

Сесилия просидела в пещере долгие, мучительно вязкие часы. Тьма давила со всех сторон, и каждый шорох — сухая ветка, шевеление мыши, капля воды со свода — заставлял её вздрагивать, стискивать зубы и замирать, прижав ладони к груди. Её сердце било тревогу — слишком громко, слишком живо, как будто само выдавало её прячущимся рядом охотникам.

Но никто так и не вошёл. Пещера оставалась пустой, хотя за её пределами мир не стоял — он шептал, двигался, рыскал.

Она не знала, сколько прошло времени. Словно вечность. Мир за пределами укрытия начал менять цвет. Воздух стал прохладнее, в нём появились нотки влаги и гниющей листвы, вкраплённые ароматом трав.

Начинался рассвет.

Сесилия поняла: если останется — её найдут. Они не оставят её. Охотники. Они не сдаются. Пока не добьют.

Она знала, как они убивают. Видела. Слышала.

Поэтому медлить было нельзя. Нужно было уйти — подальше от леса, от замка, от прошлого. Сбросить с себя имя, лицо, саму себя. Раствориться среди людей. Стать кем-то другим. Кем угодно, только не собой.

Она выбралась из пещеры, будто из могилы. Влажный воздух коснулся кожи, как пальцы призрака. Ветер чуть колыхнул её чёрные волосы, прилипшие к вискам. Она прикрыла глаза и задержала дыхание, прислушиваясь.

Мир был полон звуков. Звонкие переливы просыпающихся птиц. Щелчки насекомых. Шорох травы под лапами зверей. И что-то ещё. Не принадлежавшее лесу. Твёрдые шаги. Перешёптывания. Металл. Животная тишина между движениями.

Они.

Она распахнула свои светло-голубые глаза и резко пошла вперёд, сквозь кусты, по невидимой тропе. Сердце стучало, как колокол — не страхом, а необходимостью выжить. Её лёгкие наполнялись болью от каждого холодного вдоха. Слёзы, незваные и слабые, стекали по щекам, потому что она не знала, куда идти. Лес казался бесконечным. Зелёной ловушкой без выхода.

Подол платья цеплялся за ветки, рвался, оставляя клочья на корнях и кустах, как следы для преследователей. Туфли резали ноги, натирали мозоли, и в какой-то момент она с яростью сорвала их и швырнула прочь. Ноги коснулись холодной, влажной земли — и впервые она почувствовала свободу, настоящую. Но короткую.

Она вышла на еле заметную тропу, и, услышав приближающиеся шаги, метнулась в ближайшие кусты. Трава прилипала к коже, земля холодила грудь. Рассвет медленно полз по ветвям, окрашивая лес в бледные тона. Солнце ещё не жалило, но было навязчивым. Слишком долго оставаться на свету — опасно. Она знала это. Болезнь может выдать её. Слабость — убить.

Она снова закрыла глаза и стала слушать.

Охотники. Их шаги. Их дыхание. Они были ближе. Но не только они. Что-то ещё. Другие шаги. Тише. Мягче. Человеческие, но не такие, как у псов в плащах с арбалетами. Не те, кто носит серебро и смеётся над мольбами.

Она напряглась. И удержала слёзы. Сейчас — нельзя. Ей нужно было быть камнем, тенью, зверем. Надо было выжить.

Но она сделала ошибку.

Сквозь хаос мыслей и чувств, она на мгновение ослабила внимание. Открыла глаза — и время остановилось.

Перед ней стоял мужчина. Высокий, в кожаных доспехах. Арбалет в его руках был уже поднят. Направлен. Прицелен. Прямо ей в сердце.

— Вставайте, — холодно приказал он.

Сесилия застыла, как оленёнок в прицеле охотника. Перед ней стоял светловолосый мужчина, его арбалет всё ещё был направлен ей в грудь, но взгляд... что-то в нём было не так. Не ярость, не фанатичная решимость, а что-то более сдержанное, скрытое. И всё же — опасное.

Её губы дрожали, ресницы слиплись от слёз, тело подрагивало от усталости, холода и страха. В голове крутились только обрывки мыслей, одна безысходнее другой. Она не знала, как спастись. Не знала, что он сделает.

Колени подкосились. Она медленно опустилась на землю, как будто преклоняясь перед палачом.

— Прошу вас... — голос её был хриплым от долгого молчания и плача, — не убивайте меня... Я ничего не сделала... Ничего плохого... Ни вам, ни вашей семье...

Её голос сорвался, в груди поднялась волна боли.

— Мы держались подальше... мы соблюдали договор... А вы... вы убили их всех... — рыдания заглушили её слова, — зачем... почему вы так с нами...

Он не ответил. Только снова холодно бросил:

— Встань.

Она подняла глаза. Его лицо было будто высечено из камня — ни намёка на жалость. И всё же... что-то в его голосе дрогнуло? Или ей это только показалось?

Сесилия всхлипнула и неуверенно встала, опираясь на тонкие пальцы. Всё внутри кричало: «Он убьёт тебя. Он такой же, как все они.» Но он не стрелял. И это внушало неуверенную искру надежды.

— Бежать сможешь? — вдруг спросил он, не опуская арбалета.

— Что? — Она моргнула, не веря своим ушам.

Он уже не смотрел на неё как на зверя. Его взгляд стал тяжёлым, напряжённым, но не враждебным.

— Да... смогу... — выдохнула она. Неуверенно, но уже с каплей решимости.

— Тогда поторопимся. Если не уйдём сейчас — они нас догонят.

— Они?.. — Сесилия нахмурилась. — Разве вы... не один из них? Вы ведь охотник?

— Нет. — коротко. — Я не охотник. И это сейчас не важно. Пошли.

Он протянул ей руку. Большая, крепкая, тёплая — она не знала, почему, но ей захотелось довериться. Может, потому что выбора не было. А может, потому что в его прикосновении не было злобы — только необходимость. Она вложила в его ладонь свою холодную, дрожащую руку.

Они побежали. Сквозь чащу, через заросли, где Сесилия точно бы сама не справилась. Он знал лес, двигался быстро, но не бросал её.

Пока не погас костёр

Они шли и шли, пробираясь сквозь чащу, и Сесилии начинало казаться, что у этого леса нет ни конца, ни края. С высоты башен замка Скарелия выглядел иным — спокойным, даже живописным. Но теперь, когда густые тени деревьев давили со всех сторон, а вечерний свет едва пробивался сквозь листву, лес казался бесконечным и мрачным, как затерянный в вечности мир.

Люциан остановился в низине, недалеко от реки. В этом месте деревья стояли чуть реже, и между стволами пробивался слабый свет заката. Солнце коснулось горизонта, заливая небо медным и кровавым.

— Здесь переночуем, — произнёс он и начал собирать сухой хворост. — Утром выйдем из леса.

Сесилия, тяжело дыша, присела на поваленное дерево.

— А куда мы вообще идем? — тихо спросила она, всё ещё настороженно следя за каждым его движением.

— Завтра доберёмся до деревни. Там найдём лошадей и поедем к королю. — Его голос был сух, но без агрессии.

Сесилия кивнула, но внутри бушевали вопросы. Почему именно она? Почему ради неё король отправил своего самого верного рыцаря — мужчину, о котором говорили в полушёпотах? Она украдкой наблюдала за тем, как Люциан ловко разводит огонь, словно делал это сотни раз. Он казался невозмутимым, почти чуждым всему человеческому.

В свете пламени Сесилия заметила, каким он был: высокий, с широкими плечами, волосы цвета золота потемнели от влаги и пыли, карие глаза отражали блики костра. Его лицо было строгим, немного усталым, но каким-то странным образом — надёжным. Она поймала себя на том, что разглядывает его с удивлением, как будто видит мужчину впервые.

Люциан снял свой плащ и рубашку — ткань прилипла к плечу, где виднелась глубокая рана, оставленная клинком Далриха. Сесилия вздрогнула.

— Позвольте мне помочь вам, сэр Валкур, — сказала она тихо.

Он взглянул на неё через плечо.

— Поможешь? Чем же? Травы соберёшь? Молитву прошепчешь? — он усмехнулся, но без насмешки. — Не стоит. Я и сам справлюсь.

— Я не стану искать травы, — её голос стал чуть твёрже. — Моя кровь способна исцелять. Это... дар. Он достался мне от древних Ванбергов.

Люциан приподнял бровь, с интересом посмотрев на неё.

— Докажи, — только и сказал он.

Сесилия медленно подошла ближе, опустилась на колени перед ним. Она почувствовала, как сжалось сердце. Его торс был покрыт множеством шрамов — следы от стрел, мечей, когтей. Он был воином. Не просто рыцарем — убийцей в мантии добродетели.

Она посмотрела на него, и в её взгляде было почти детское ожидание. Люциан кивнул.

— Делай.

Сесилия слегка улыбнулась и прижала палец к губам. Быстрая боль — и на коже выступила капля крови. Она осторожно коснулась раны, и Люциан едва заметно напрягся от первого прикосновения. Её кровь блестела под огнём, как рубиновая ртуть. Она мазала ею его кожу с той же нежностью, с какой прикасаются к иконе или к последней надежде.

— Что ты делаешь? — спросил он, но в голосе звучало не осуждение, а удивление.

— Лечу вас, — ответила Сесилия. — Это редкий дар. Его больше нет ни у кого.

Он молча наблюдал, как под её прикосновением рана начала медленно стягиваться. Боль утихала, плоть заживала, оставляя едва заметный след. Люциан не верил своим глазам. Всё это — не легенда?

И только сейчас он действительно посмотрел на неё. Светлые, почти прозрачные глаза. Чистые, незамутнённые. Нос слегка вздёрнут, губы — мягкие, как лепестки. У неё была красота не вызывающая, не навязанная, а... хрупкая. Такая, которую хочется защищать, даже если ты уже давно не веришь ни в кого и ни во что.

Ветер прошелестел в листве. Огонь потрескивал, отбрасывая танцующие тени.

Люциан тихо выдохнул.

Теперь он знал, почему король сказал: «Она — последняя. И она должна выжить».

Когда Сесилия закончила, её пальцы ещё дрожали от напряжения и усталости. Она осторожно отняла руку от его плеча, где теперь осталась лишь тонкая, бледная линия — как напоминание о боли, которая больше не властна над телом.

Она тихо опустилась рядом, скрестив руки на коленях, и на мгновение всё вокруг застыло. Только треск костра напоминал, что мир не замер.

Молчание было почти священным, будто что-то невидимое зависло между ними — и только Люциан, немного хрипло, наконец нарушил его:

— Спасибо.

Сесилия вздрогнула, будто вернулась из глубокого внутреннего пространства. Она повернула голову к нему, и их взгляды встретились. Он смотрел на неё — не так, как раньше, не как на обязанность, бремя или объект королевского приказа. А как на человека. Её губы дрогнули в мягкой, осторожной улыбке.

Небо темнело, и когда последние отблески заката растворились в листве, над лесом взошла бледная луна. Свет стал серебристым и зыбким, словно всё вокруг происходило в другом, полуснежном мире.

Сесилия тихо заговорила, не отводя взгляда от огня:

— Сэр Валкур... не могли бы вы проводить меня до реки? Я бы хотела... очистить себя.

Он поднял бровь.

— Очистить? Но... она же ледяная, — в его голосе звучало искреннее удивление.

Сесилия грустно усмехнулась, едва заметно:

— Я не чувствую холода. Я вообще... мало что чувствую, если говорить честно.

Люциан кашлянул, скорее от растерянности, чем от чего-то другого, и кивнул:

— Раз ты меня исцелила... теперь я в долгу перед тобой. Пошли.

Он поднялся первым, протянул ей руку. Сесилия медленно вложила свою ладонь в его — тонкую, холодную, почти невесомую. Люциан вздрогнул, но не подал виду, просто помог ей встать.

Вдвоём они дошли до берега. Река мерцала в лунном свете, серебристая и спокойная, как зеркало.

Тепло в чужом мире

Король Альтерамии сидел в высоком кресле у огромного окна своей резиденции, и в это утро свет, падающий на его лицо, казался особенно тусклым. За окном золотой рассвет медленно отвоёвывал тьму у ночи, но сам король был не склонен к поэтическим образам. Его мысли были обострёнными, расчётливыми — как лезвие кинжала, спрятанного под шелками королевского одеяния.

Он ждал.

Каждый день, начиная с того момента, как Люциан Де Валкур отправился в путь, король ожидал. И каждую ночь в его покоях догорали свечи — не потому что он боялся тьмы, а потому что не мог спать. Его рассудок не знал покоя, пока девушка из рода Ванберг не будет приведена в замок. Пока он не получит ту, кто может изменить ход всех событий и развивающую войну.

Он прошёлся по мозаичному полу, его тяжелые шаги эхом отдавались в пустом зале. У алтарного пламени он остановился — символ силы, древнего завета и магии, которую он должен был обуздать. В пламени отражалось его лицо — усталое, с морщинами у глаз, но с таким выражением, которое не прощает ни ошибок, ни слабости.

— Сесилия Ванберг... — выдохнул он почти с благоговением, как если бы называл не имя, а ключ.

Он знал, что она — не просто потомок древнего рода. Она — последняя из тех, кто носит в себе кровь, способную исцелять, разрушать проклятия, менять тела, восстанавливать жизнь... или подчинять её. Это был дар, за который веками сражались, гибли и предавали.

Дар, который он собирался использовать.

— Люциан... — тихо сказал он, почти ласково, — Ты ведь доведёшь её до конца, не так ли? Ты справишься, как всегда. Но на этот раз... ты сам не знаешь, что приведёшь ко мне.

Король сел обратно в кресло, сцепив пальцы. В его взгляде было что-то, что можно было бы назвать отцовским теплом, если бы не хищный отблеск в глазах. Он знал, что Сесилия, скорее всего, даже не догадывается, ради чего её вели. Но она узнает. И тогда выбор будет за ней. Или он сделает его за неё.

Пока советники строили политические прогнозы, а армии готовились к войне, он думал только о ней. О той, чья кровь могла бы исцелить его умирающего сына. О той, чья сила могла бы стать якорем в этом хрупком мире, скатывающемся к хаосу.

— Пусть она будет разумной... — прошептал он, глядя на огонь. — Иначе я не оставлю ей выбора.

Вскоре в зал неслышно вошёл высокий мужчина в тёмно-серых одеждах с чертами, острыми как клинок. Его звали лорд Вернальд, и если король был разумом государства, то Вернальд — его тенью. Он не склонился в поклоне, лишь чуть наклонил голову, как это делают те, кому позволено многое.

— Новости, ваше величество, — произнёс он ровно, сдержанно. — В последний раз Люциана видели в лесах Скарелии. Он движется к югу, как и ожидалось. Полагаю, сегодня ночью они будут в деревне Лоэн.

— И девушка с ним? — спросил король, не поднимая глаз от огня.

— Разумеется. Мы получили подтверждение от наших наблюдателей. Она с ним. Тиха, незаметна, но... говорят, она исцелила его. Без зелий. Без прикосновений иных. Только кровью.

Король усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли радости.

— Дар древних Ванбергов... живая легенда. — Он откинулся на спинку трона. — И она даже не знает, насколько могущественна. Вернальд, если бы ты знал, сколько лет я ждал этого момента.

— Я представляю, — тихо отозвался советник. — Но разрешите заметить, Ваше Величество, — он подошёл ближе, — она может не пожелать использовать свою силу так, как мы... того хотим.

Король бросил на него ледяной взгляд.

— Она захочет. Ради спасения. Ради жизни. Если не своей — то чьей-то ещё. У всех есть слабости. Даже у тех, в чьих жилах течёт кровь монархов и чудовищ.

— Вы планируете использовать её на принце? — спросил Вернальд осторожно.

Наступила тишина. Огонь потрескивал. Король не отвечал сразу.

— Мой сын... — наконец сказал он, медленно, как будто пробуя слова на вкус. — ...умирает. Все маги, лекари и прорицатели оказались бессильны. Осталась только она. Не как врач. Как сосуд. Как жертва, если понадобится.

— Понимаю. — Лорд Вернальд кивнул. — Тогда, полагаю, стоит уже готовить покои в южной башне. Для неё.

Король медленно кивнул:

— Да. В её честь возведут храм, если она даст мне то, что я хочу. Или камеру. Если нет.

Он встал, подошёл к окну и посмотрел вдаль, в сторону юга, где лес Скарелии сливался с горизонтом.

— Люциан приведёт её. Он предан, как меч, выкованный в крови. Но она... Она — другое дело. Мы должны быть готовы. И к чуду. И к разрушению.

Вернальд тихо поклонился и исчез, растворившись в тенях.

А король остался один — в тишине зала, где, казалось, даже огонь прислушивался к его планам.

***

Солнце клонилось к закату, окрашивая небо над деревней Лоэн в тёплые оттенки медного золота. Деревня была небольшой, но живой — среди деревянных домов слышались звонкие голоса, хлопали ставни, пахло свежим хлебом и дымом из труб. Когда на узкой дороге показались путники, дети первыми бросились к ним, визжа от радости.

— Сэр Люциан! Сэр Люциан вернулся! — закричал один мальчишка, соскочив с деревянного забора.

Скоро их окружили и взрослые — мужчины с грубыми ладонями, женщины в запылённых передниках. Все они тянулись к Люциану, кто — за руку, кто — просто коснуться его рубашки. Улыбки, тёплые слова, благодарные взгляды — всё говорило о том, что он был здесь не просто знакомым. Он был героем.

Но как только люди заметили, что он был не один, радость мгновенно сменилась настороженностью. Кто-то потянул ребёнка за руку, кто-то замолчал на полуслове, словно воздух сгустился.

Шаг к тебе

Этой ночью сон был для Сесилии невозможен. Тусклый свет луны, пробивавшийся сквозь занавеси, ложился на стены и тени, как холодная вода — на её разгорячённые мысли. Она переворачивалась с боку на бок, словно старалась сбежать из собственной головы, но мысли продолжали захлёстывать её — тревожные, тёплые, пугающе новые.

Перед глазами снова и снова вставал миг, когда он задал ей простой вопрос:

«А чего ты хочешь?»

Она тогда замерла, не зная, как на него ответить. Никто за последние дни не спрашивал её об этом.

Он не торопил. Просто молча опустился перед ней на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне. Его руки легли поверх её ладоней — тяжёлые, надёжные, живые. Тёплые, как весеннее солнце. В этих руках не было ни страха, ни отвращения. Только принятие. И в тот миг ей показалось, что эти руки способны защитить её от всех кошмаров — даже от судьбы, которой её назначили.

Слезы скатились по её щекам, обжигая кожу. Она прикусила губу, стараясь сдержать рыдание, и медленно выдохнула:

— Простите, сэр...

— Люциан, — мягко перебил он. — Просто Люциан.

Она взглянула в его глаза — карие, тёплые, как крепкий чай, и такие непроницаемые. Свет от лампы отбрасывал мягкие тени на его скулы. Она сжала его пальцы своими тонкими ладонями.

— Простите, Люциан... — прошептала она, — я знаю, у вас долг. Вас отправили за мной не для того, чтобы вы сочувствовали... а вы... вы относитесь ко мне, будто я не чудовище, не угроза. А просто... человек. Равная.

Она опустила голову. — Я не хочу ехать ко двору. Я боюсь, Люциан. Я боюсь, что меня используют... что я умру. Что меня сломают.

Слова вылетали, будто выдыхались из самых глубин — невидимые, затаённые годами.

Он молчал. И молчание оказалось громче слов. Глубже. Он не отстранился — не отдёрнул руки, не отвернулся. Но она видела, как тяжело ему было. Его долг — это цепи. Он не имел права говорить то, что чувствовал.

Наконец он опустил голову, взгляд застыл где-то на полу. Напряжение между ними звенело, как натянутая струна.

Он встал. Молча. Только коснулся её щеки ладонью — бережно, как прикасаются к раненой птице.

— Ложись спать, — сказал он негромко, почти шёпотом. — Завтра нам предстоит долгий путь.

И пошёл к креслу. Уселся и отвернулся.

Сесилия осталась сидеть на кровати. Её пальцы ещё чувствовали тепло его прикосновения, но сердце стало ледяным. Он ничего не пообещал. Ни поддержки. Ни понимания. Ни спасения.

***

— Ну как вам спалось, миледи? — с улыбкой спросила Марета, ставя перед Сесилией горячий чай.

Но ответа не последовало.

Сесилия сидела за столом, словно окаменев, уставившись в тарелку с остывшей кашей. Её плечи были чуть сутулыми, волосы рассыпались по спине, а взгляд... был где-то далеко — не здесь, не в этой комнате, и даже не в этом времени. Взгляд, затуманенный мыслями, в которых было больше боли, чем сна.

— Миледи?.. — мягко повторила Марета.

Сесилия вздрогнула, будто вынырнула из глубины, в которой задыхалась.

— О, простите... — она подняла глаза и слабо улыбнулась. — Я немного задумалась. Что вы сказали?

— Я спрашивала, хорошо ли вы спали, дитя.

Сесилия едва заметно кивнула:

— Да... конечно. Спасибо.

Она помолчала, потом тихо добавила: — Зовите меня Сесилия. И, пожалуйста, на «ты».

Марета слегка опешила. Она села напротив и смущённо поправила передник.

— Дитя моё, как я могу... вы ведь из благородного рода, а я... всего лишь простая женщина. Без рода, без имени, как говорится.

Сесилия посмотрела на неё с тенью боли в глазах. В её голосе не было высокомерия — только усталость и рана, которую она больше не пыталась скрыть:

— Нет, тётушка. Я настаиваю. Я больше не из благородного рода. Мой род уничтожили...

Слова прозвучали просто, но будто каждый слог был вырезан из сердца ножом.

Она опустила взгляд. Рядом стояла пустая чашка — Люциан пил чай именно из неё всего полчаса назад. Сидел напротив. Но сегодня... он почти не говорил с ней. Почти не смотрел.

Он избегает меня.

— Тётушка... — тихо спросила Сесилия. — Почему все здесь так тепло приветствовали Люциана?

Марета, убирая со стола, на миг замерла. Затем улыбнулась. В её лице появилась тихая гордость, с оттенком чего-то материнского.

— Потому что он... наш. Тут родился. Тут и вырос.

Она на секунду замолчала, будто вспоминая.

— Его мать умерла, когда он был совсем крошкой. Осталась только бабушка — добрая, крепкая женщина, царствие ей небесное. Мы все помогали им, кто чем мог. И вот он... вырос. Сильный, справедливый, упрямый.

Марета усмехнулась.

— А теперь он — гордость деревни. Самый верный рыцарь Его Величества. Сердце у него большое... только прячет его под доспехами.

Сесилия слушала, и ей вдруг стало мучительно... тепло. Горько, но тепло — будто она узнала о нём больше, чем он сам когда-либо решался ей рассказать.

Сколько одиночества в нём... И сколько долга, который он несёт, как клеймо.

В этот момент в дверях появился он.

Люциан.

Статный, собранный, как всегда. Но что-то в его взгляде было отстранённым. Он даже не посмотрел на неё, просто сказал:

— Лошади готовы. Мы можем отправляться в путь.

И всё.

Сердце Сесилии оборвалось. Оно рухнуло вниз — глухо, с эхом. В груди осталась только пустота, в которую хотелось закричать.

Обещание жить

Горная гряда поднималась вдали, как застывшая волна времени, обрамляя горизонты столицы Альтерамии. За её спиной — бескрайние холмы, перед ней — величественный замок, словно вырезанный из ночи. Его высокие шпили пронзали зимнее небо, а резные готические арки обвивали серые стены, будто камень пророс кровью древних легенд. Он был грозным и прекрасным, как последний рассвет перед гибелью.

Они ехали ко дворцу второй день. Лошадь устала, но держалась — так же, как и Сесилия. Несмотря на холод, столица дышала теплом: повозки скрипели по мостовой, дети смеялись, кто-то торговался, кто-то пел. Жизнь кипела — неведома ей, чуждая, но завораживающая. Сесилия жадно впитывала каждое лицо, каждый звук, как будто пыталась запомнить всё, прежде чем шагнёт в нечто необратимое.

Люциан обещал защиту. Его голос звучал твёрдо, почти нежно. Но Сесилия знала: для него слишком многое поставлено на карту. Он не мог выбирать между ней и королём. А потому она не сопротивлялась. Не могла.

Когда они приблизились к вратам замка, сердце Сесилии забилось чаще. Она ощущала холод металла в груди — не от зимы, от предчувствия. Люциан слез с лошади и помог ей. Его перчатка была тёплой, ладонь — уверенной.

— Спасибо, — выдохнула она.

Он не ответил, только коротко кивнул и указал вперёд.

Врата распахнулись, и они вошли. Зал приёмов встретил их гулкой тишиной и холодным сиянием света, что пробивался сквозь витражи. Цвета скользили по стенам: алый, сапфировый, тёмно-золотой. Бархатные портьеры, резное дерево, потолки под самый свод небес. Всё было слишком великолепным, чтобы быть реальным — как ловушка, покрытая драгоценностями.

Сесилия чувствовала себя не гостьей, а добычей.

Она стояла позади Люциана, опустив взгляд. Он же шагнул вперёд и опустился на одно колено, его голос разнёсся по залу:

— Приветствую, Ваше Величество! Ваш покорный рыцарь прибыл.

Король Веремонд I даже не встал. Лишь слегка приподнял ладонь — властно, лениво, с той усталой снисходительностью, которая приходит только с абсолютной властью.

Седой, как иней на остриях зимы. Орлиный нос, острые скулы, тяжёлый взгляд человека, привыкшего видеть не людей — функции. Когда его глаза встретились с глазами Сесилии, она почувствовала себя открытой книгой, страницами вперёд — без права перевернуть.

— Я исполнил ваше поручение, — сказал Люциан, — как и было велено. Сесилия Ванберг перед вами. На неё до сих пор охотятся приспешники Далриха.

Король ухмыльнулся. Его улыбка была холодной, как рассвет в мёртвой долине.

— За это можете не волноваться, сэр Валкур. Она под моей защитой.

Он поднялся — неспешно, как скала, сдвинувшаяся с места — и медленно подошёл ближе.

— Значит, вот ты какая... дитя сумерек.

Голос его был почти ласковым. Почти отеческим. Но под этими нотами лежало иное — тонкое, зловещее. Как если бы клетку гладили перед тем, как запереть.

— Красивая. Тихая. И, как говорят... очень талантливая.

— Я не оружие, Ваше Величество, — прошептала Сесилия, не поднимая глаз.

Он засмеялся негромко. В этом смехе не было радости — лишь интерес.

— Ах, забавно.

Словно подтверждая мысль, он откинулся на трон и коснулся виска пальцами.

— Я знал, что вы меня не подведёте, сэр Люциан.

Он щёлкнул пальцами, и слуга тут же поднёс мешочек с золотом. Люциан молча принял награду.

— Пока что вы свободен. Ждите приказов.

— Благодарю, Ваше Величество.

Он снова склонился — и повернулся к Сесилии. Их взгляды встретились — и она поняла всё. Он уходит. Он оставляет её. В его глазах было сожаление, слабая вспышка вины, но не выбор. Он уже сделал его.

Не уходи, — кричало в ней каждое движение, каждая мышца. Но губы остались сжаты.

Он ушёл. И зал будто стал холоднее.

***

Комната, в которую провели Сесилию, встретила её тишиной и неподвижным теплом. Всё было слишком безупречно. Бархатные гардины цвета спелой сливы обрамляли окна, через которые сочился мягкий вечерний свет. Посреди комнаты — ковёр, на ощупь, должно быть, мягкий, как мох. Просторная кровать с резным изголовьем и тяжёлым балдахином будто звала лечь и забыться. На прикроватном столике лежала свежая книга — невыбранная ею, чужая. Как и всё здесь.

Сесилия стояла в пороге, будто гость в чужой жизни.

— Леди Ванберг, я скоро подам вам ужин, — голос служанки был лёгким, почти певучим. Девушка держала поднос с полотенцами, на лице её сияла усталая, но искренняя улыбка. — Король Веремонд велел, чтобы вы хорошо питались. Я уже набрала вам ванну. Хотите, я помогу вам?

Сесилия вздрогнула от этого странного сочетания заботы и приказа. Голос девушки был добрым, но её слова отдавало подчинением воле кого-то другого, чья доброта всегда служит цели.

— Н-нет, благодарю... Я справлюсь сама, — тихо, почти извиняясь, ответила она.

Служанка склонила голову, как по сценарию, и без лишних слов исчезла, оставив за собой легкий аромат лаванды. Дверь закрылась. Тишина вернулась.

Сесилия осталась одна — в чужом, роскошном, холодном мире.

Она подошла к окну. Высоко. Каменные стены внизу терялись в глубине. За пределами — огни столицы, мерцающие огоньки, как далёкие души. Сколько людей жило за этими окнами? Сколько из них знали о ней, о том, кто она была раньше?

Она прижала ладонь к стеклу. Холод пробежал по коже. В груди сжалось. Одинокая слеза выкатилась из уголка глаза и скользнула по щеке, оставив за собой след.